Клуб "Преступление и наказание"

Настоящее. Вечер.

Счастье-счастье.Где оно? Из слов, которые могли бы объяснить мое душевное состояние, находятся только одни: "Ты ничего не замечаешь." Это раздражает. Злит.
Я смотрю в окно на неурочный сумрак. Черно-фиолетовая пелена быстро сгущается в небе. Бросается на город теплым майским дождем внезапно и безрассудно-жадно. Так в пустом горе мнимой любви юная девица кидается на грудь к матери в неудержных слезах.

- О чем ты думаешь?- спрашивает Вера.
А я не отвечаю. Только тяжелый вздох вырывается из грудной клетки - не сумел удержаться.

Она приближается мягко, не слышно, и осторожно садится на пол у кресла. Кладет голову на мои колени. Замирает.
И мне боязно пошевелиться. Сделать хоть одно движение, будто от этого разорвется тонкая паутина.

- Все хорошо? - у нее теплые сухие губы.
Поцелуй руки - своеобразная традиция, ритуал, выполняющийся неуклонно на протяжении вот уже нескольких лет.

Традиции умеют обыкновение рушиться. Приходится изобретать новые, потому как старые уже не воскресить. Но сейчас вроде бы ничего изобретать не надо – она ласкова и преданна , как всегда. Я успокаиваюсь на время, снова.

Чтобы потом опять возник повод разволноваться, выйти из состояния равновесия, накричать на нее, сделать ей больно. Чтобы всякий раз, когда больно мне, она сидела на полу и обнимала мои ноги, и целовала руки – заискивающе. Словно она заяц из некрасовской сказки, плот уносит течением, а заяц хватается за него, уже не понимая, где он, что он.

Впрочем, может это я - заяц? И это меня уносит все дальше и дальше? А Вера все бежит и бежит вдоль берега, не желая верить, что реку не обогнать на дряхлой посудине, имя которой - семейные ценности.

В сумраке с трудом можно разглядеть очертания предметов. Плот уплыл, осталась только река, черная, быстрая. И я боюсь представить, куда она вынесет меня завтра.
Счастье...Где оно?

Прошлое. Утро.

Как показывает практика и ошибается Лев Толстой, каждая несчастливая семья несчастлива по одной, общей причине. В чем причина несчастья? Исчезновение близости – эмоциональной, духовной, физической. Остается лишь потребность брать – потому что близкие «должны». Атрофируется потребность отдавать – потому что « а зачем». Бартер он и есть бартер, работа и есть работа, здесь не место эмоциям. Каждый выполняет свою функцию – по зарабатыванию денег или обустройству дома, покупке машины или приготовлению пищи, - все это распределено между «сотрудниками». ЛС – стиль. Лс - путь. И здесь уже нет ни Верха, ни низа, мы подчиняемся оба.

Кстати, сотрудники обязаны носить определенную форму. И за игнорирование правил им обычно приходится расплачиваться.
Все дело в правилах. Да, конечно. Только из-за них мне хочется...я должен...ее наказать.

Потому что, когда она выходит к завтраку в низких донельзя джинсах, обтягивающей майке и с распущенными волосами, мне внезапно приходит в голову мысль, что дело вовсе не в том, что я вот отдал распоряжения, а она их не выполняет, что сейчас ей наплевать уже на незыблемые правила.

Дело в том,что я забыл: форма - заморочки. А содержанием являлась сама Вера.

...Только из-за правил мне хочется к ней прикоснуться. Я одевал ее исключительно в широкую , мешковатую одежду – чтобы не помнить, какая она. А она напомнила сама.

Я не могу отвести взгляда от изгиба спины и ряда позвонков под тонкой тканью. И от молочно- белой кожи поясницы, которую видно, когда Вера наклоняется. И от...
Интересно, она специально устраивает везде беспорядок, чтобы вот так...понаклоняться?

- Доброе утро.
- Доброе утро. Молоко в холодильнике. Турка на плите.
Я снова утыкаюсь в газету, продолжая одним глазом наблюдать за ней.
Она в нерешительности топчется посреди кухни - то ли позавтракать, то ли продолжить разговор.

-Что читаешь?
Я молча показываю ей котировки акций банков на сегодня, она тянет свое фирменное:"Ааа..." и сразу начинает смотреть только на свою чашку.
В принципе, единственный способ как-то ее заткнуть - это показать в очередной раз, что разницу в два высших образования и 15 лет – жизненного опыта - просто так не скроешь.
Конечно, это невежливо по отношению к ней - комплексы размером с Эверест- , но часто просто необходимо.
Иначе я рискую задохнуться под грудой ненужных слов. Вербальное общение, почему-то считает она, - наилучший способ коммуникации.

Вера уже болтает ногами, сидя на высоченном табурете. Ребенок. О чем я незамедлительно ей сообщаю, а она только улыбается в ответ.
Искренне и радостно. Когда я последний раз сцеловывал эту улыбку с ее губ? Когда она последний раз так улыбалась? Год, месяц, мгновение назад?

Она распахивает в всплеске тихого изумления глаза, когда я накрываю ее рот своим, и, ничего не понимая– отталкивает ладонями.
Зачем? Ведь мне всего лишь хочется.... Позволь, пожалуйста.

И она позволяет. Всхлипывает, когда я, просунув руку между нашими телами, сжимаю ее грудь – грубо , властно, продолжая доказывать самому себе– моя.
Стонет, когда я стаскиваю с нее одежду, тискаю ее тело, вдавливая пальцы до синяков – в живот, бедра, ноги, продолжая доказывать самому себе, - можно.
Кричит, когда я скрутив жгутом ее волосы, тяну за них, вверх, вверх, вставай на цыпочки, выгибайся, - продолжая доказывать самому себе, - она сделает для меня, что угодно.
Молчит, когда я беру ее , - как брал в первый раз, как мог взять всегда, как брал свою первую женщину, и десяток женщин после, как брал, потому что люблю ее, потому что хочу, потому что она моя, и действительно, стало можно что угодно.

И она позволяет.
И она отдается.
Каждая счастливая семья счастлива по-своему.

Настоящее. Ночь.

Свет от автомобильных фар резким ударом полосует комнату, и я сразу просыпаюсь, стряхиваю с себя остатки дремы и волнения.
Видимо, Вера вернулась.

Стараясь не шуметь, спускаюсь по лестнице и открываю дверь. Картина за ней заставляет вздрогнуть и схватиться рукой за косяк, чтобы не упасть.

А может, не картина. Может, просто ломография - тени, застывшей на каменных плитах дорожки от дома к живой изгороди. Горбатой и страшной тени - двух примкнувших друг к другу голов за крышей черного кэба такси. Двух смотрящих друг на друга людей.

Трепетно и нежно.
Глаза в глаза.

Вокруг стоит абсолютная тишина. Нет, что-то шумит. Цикады? Песок из-под колес разворачивающейся машины? Разбившиеся иллюзии вперемешку со скрипом двери, из-за которой выглядывает...ну муж же, законный муж. Что у вас-то так тихо, словно уже перед аналоем в церкви стоите?

И я хочу разрушить эту тишину, разбить её своим криком. Или просто схватить Веру за шиворот и втащить в дом - как втаскивают грубо, неумолимо, ломая через колено все "не хочу", "пусти!", шипение - наказанного ребенка, нашкодившую кошку.

Помятость в одежде и в прическе особенно заметны, когда она поворачивается и, увидев меня, спокойно идет к дому.

-Привет, ты рано проснулся.

Это не гравий шуршит. Это реальность осыпается сверху вниз.
Скоро ее обломки погребут меня.
Сгинули Рим, Эллада...бессмертия нет и не надо.

-Дорогая, что здесь только что было?
-Здесь был человек, который меня любит.

Она на секунду приостанавливаетс, на пороге, ухитрившись не задеть меня даже рукавом, прибавляя:
- И еще, я никогда не была твоей.

---

Сладко-сладко...слишком сладко
Поднести хрупкое запястье к губам и поцеловать осторожно линию жизни.
Прислушаться к хриплому рваному дыханию. Если дышишь - значит еще живешь. Значит можно продолжать, не страшно.

Какая у тебя ломкая шея...

Провести ладонями по горячему, мокрому, в агонической испарине, телу.
Скользнуть на внутреннюю поверхность бедер - туда, где кожа тоньше всего, и вдохнуть в себя молочно-горьковатый запах пота так,словно это единственное спасение от удушья.

Я безумен? Пожалуйста, называй как хочешь.
Только, не уходи.
Только, останься.

Если ты скажешь: "Умри" - я умру.
Если ты скажешь :" Живи" - я буду жить.

Тихо-тихо. Только тихо.
Не дыши. Дыши. Я ещё не закончил.

Сглотнуть комок в горле, придвинуться ближе.
Вытереть слёзы с твоего лица - ребром ладони, наискось.
Не молчи, я начинаю бояться.
Лучше кричи. Кричи!

И я буду кричать, проникая в слишком тесную, слишком узкую темноту.
Взрываясь.

- Девочка...Любимая...моя...

"Я никогда не была твоей."

какое тонкое и умное издевательство назвать рассказ, в котором (который раз) у времени нет будущего - forward

Come-about, полное название рассказа "Beginning-back-forward":)
Спасибо за Дали:)
А будущее - уже было.