Клуб "Преступление и наказание"

Авторы этой части - Ergo и я. Начало долгой истории. Эта часть, сразу скажу, не содержит пока явных тематических сцен, всё только впереди. Эта история родилась на Игровой Площадке , где и разыгрывается ее продолжение.

------------------------

Эджезская история


Мы хотим рассказать вам сказку… да нет, не сказку. Это просто история, которая случилась в одном из миров. Это настоящий мир – настоящий для всех, кто его любит. Это страна, расположенная в самом центре Атлантического континента (ну-ка, отложили ваши школьные глобусы, еще Колумб в них запутался!), прекрасная и древняя, как наши мечты.

И есть в этой стране одна провинция, удаленная от центра, название ей – Эджез. Las Edgeses son ot chys: sos chasan ac gesen tajys – «Эджезы как камень, нагреваются и стынут медленно», – издавна говорили о ее жителях в столице Чалько, и нельзя не признать правоты этих слов. Северная провинция, окруженная горами со всеми возможными рудами в их каменных недрах, во все века вежливо, но тщательно отстаивала право жить по своим законам.

И был в этой провинции год… Подождите, какой же это был год? Определенно, конец семидесятых. Да, 79-й, ведь всяком случае, эджезские метатели молота (издавна этот спорт был популярен в суровых краях горцев и горняков) собирались на Московскую олимпиаду. Но началась наша история не в Эджезе, а в красивейшем на земле городе Чалько, окутанном зеленью садов, омытом переливающимися на солнце струями фонтанов и звенящем от детских голосов.

В самом уютном, самом зеленом уголке Чалько расположилась белоснежная вилла, окруженная ухоженными клумбами, заботливо подстриженными кустами, затейливыми фонариками, качелями, бассейном и всем-всем-всем, что может потребоваться очаровательной принцессе Изабелле.

И впрямь, отчего бы не радоваться жизни, если ты – любимая дочь Карла и Эмилии Аймозо, если с рождения все окружающие готовы исполнить малейшее твое желание, а вышколенная прислуга делает жизнь легкой и приятной? В конюшне прядает ушами любимый пони, в зале сияет лаком и слоновой костью новенький рояль – подарок к недавнему двенадцатилетию, учительница танцев неизменно ставит тебя в пример остальным ученицам, не столь воздушным и грациозным...

До чего легка, весела, радостна жизнь! И только одно неизменно отравляет ее по утрам – необходимость тащиться в эту дурацкую школу, терять кучу времени, слушая невнятную учительскую бубнежку, да еще сдавать эти экзамены – какой дурак их только придумал?

Иза с ненавистью пнула ногой школьный портфель. Незастегнутая крышка откинулась и по веранде веером разлетелись учебники, тетрадки, а поверх всего – четвертной аттестат из школы святой Маргариты. Глаза бы на него не глядели, честное слово! Так ведь нет, придется вечером дать папе, чтобы он расписался, что видел отметки. А там начнется...

Аккуратный учительский почерк неумолимо свидетельствовал: среднего балла, необходимого для поступления в лицей, Изабелле не видать как своих ушей. А ведь до лицея оставалась последняя четверть и итоговые экзамены. А впереди еще и вступительные, о которых лучше вообще не думать! Иза уперлась локтями в коленки, пристроила подбородок на крепко сжатые кулачки и с отвращением уставилась на носки собственных лакированных туфелек.

Что бы такое придумать, чтобы избежать всех этих дурацких разговоров, экзаменов, школы с лицеем? Разве что сбежать из дома и отправиться бродить по хишартским дорогам, распевая песенки и тем самым собирая себе на пропитание, как это делалось в старину? Или пробраться тайком на корабль, плывущий в дальние страны? Плыть и плыть себе по волнам, следить за альбатросами, дышать пряным морским воздухом... Эх, красота!

– Ну, где тут наследница?
Громовой голос пророкотал за дверями, словно эджезский медведь вторгся в сонное и чинное царство столичной скуки.

Марк Аймозо редко бывал в столице, где давно осел его младший брат Карл. Так уж вышло, что в юные годы каждый из них выбрал свое: Марк окончил горный институт, геолого-разведочный факультет, а вот непутевый неженка Чарле, как на старый эджезский лад называл он братишку, пошел по бухгалтерской… вернее, финансовой стезе и, надо же, до чего быстро он преуспел! Поэтому Марк всегда с некоторым смущением входил в эти роскошные столичные ворота, и стеснялся пригласить семью брата к себе, в родные края. Чарле не надо ничего объяснять, он вырос в том самом отеческом доме у самых предгорий, на берегу быстрой и холодной реки, недалеко от серебряных копей Чаронты, а вот как увидит простоту провинциальной жизни его супруга, да и племянница – хоть и горячо любимая, а все-таки донельзя избалованная столичная девица?

Впрочем, грубого геолога-полевика Марк разыгрывал перед ней скорее по привычке. Ведь после того случая на перевале Зегра он уже не ходил в полевые экспедиции – да и как пойдешь, прихрамывая на правую ногу – а жил на скудную правительственную пенсию по инвалидности, да еще читал лекции в шахтерском техникуме. Ну, и акции, да, акции… Это Чарле тогда всё быстро понял, а Марк взял их скорее за компанию, тогда еще буквально за гроши. Кто же знал, как развернется эта добыча редкоземельных элементов!

– И где же она? – с удвоенной силой заревел медведь, пряча провинциальную робость за напускной громкостью и грубостью.

Услышав раскаты с детства любимого голоса, Иза подскочила на месте и опрометью бросилась к дверям.
– Ой, дядя Марк, ты приехал, ура-ура-ура! Как я соскучилась по тебе! Ты надолго? А пони моего посмотришь? У него такая челка чудесная – ты бы знал! А у Марианны родилась сестричка, представляешь? Такая смешная, крошечная и пищит все время, – без умолку тарахтела она, с разбега повиснув на дядюшкиной шее.
– Пойдем скорее, я тебе все-все покажу, – потянула она его за руку, отпихивая в сторону некстати подвернувшиеся тетрадки.

– Ну, ну, – проворчал довольный дядюшка, не спеша размыкать объятия.

Иза нежно любила дядюшку, такого непохожего на всех окружающих ее людей. В нем не было деловитой сухости отца и чинной светскости матери и родительских друзей, с ним можно было дурачиться и болтать обо всем на свете. И в то же время одного взгляда из-под кустистых бровей хватало, чтобы в разгар ссоры с матерью или прислугой Иза вдруг замолкала и в слезах убегала к себе в комнату.
– Ну пойдем же, – нетерпеливо топнула она ногой, – что ты на ерунду всякую засмотрелся?

– Я тебе там сувениров привез, с родины, можно сказать... – пророкотал дядя Марк, всё еще в медвежьей своей роли (да не того ли и ждали от него столичные жители? уж не грошовых поделок, это точно) – а дела твои посмотрю, как же...
Его рассеянный и смущенный взгляд (а легко ли, когда так виснут на шее? хотя очень приятно!) упал на знакомый бланк аттестата за третью четверть.
– Ты вот что мне сначала покажи! Живность потом.

– Ой, да ладно тебе, – Иза попыталась вырвать аттестат из дядюшкиной лапищи, но куда там...

Он поднес листок поближе к глазам, вчитался – и рокот сам собой сменился удивленным шуршанием:
– Это что же?!

– И охота тебе эту скукотищу смотреть? Ну, папа вечером подпишет и все дела. Пойдем лучше, я так по тебе соскучилась! Покажи, что ты привез, а я тебе мои секретики покажу, хочешь?

Девочке совсем не хотелось, чтобы дядюшка разглядывал оценки. И так вечером от родительских нотаций тошно будет, а тут еще Марк, славящийся в семье строгостью взглядов... Ну его, в конце концов, ее учеба его совершенно не касается, у него своя дочка есть, вот пусть за ней и следит.
А что? Так оно и есть!
– Ты за своей дочкой лучше следи! – выпалила она прямо ему в лицо.

– За своей-то послежу, – спокойно ответил дядя Марк, – и если бы она такие оценки принесла... а уж если бы так со старшим дядькой разговаривать вздумала!
Но продолжать он не стал. Просто повернулся и вышел – это был не его дом, и устанавливать здесь своих порядков он не имел права. И, кажется, в этой ситуации только так он мог проучить вздорную девчонку.

– Дядя Марк, ты что, обиделся? – кинулась за ним вслед девочка – ну прости, я не хотела... Ну это же правда, что ты не мой папа, чтобы меня ругать. Ну давай помиримся, пожалуйста, чего нам с тобой из-за всякой ерунды ругаться?

Она пыталась заглянуть Марку в глаза, чтобы понять, сердится ли он по-настоящему или только пугает ее.
– Сейчас мама с папой придут, а мы с тобой в ссоре. Ну нехорошо же, а? Все, давай быстро мириться!

Дядюшка попытался было сдержать улыбку, но у него это не получилось. Он ведь и не был на самом деле сердит – просто немного растерян.

А Иза просунула свой тоненький мизинец в мизинец дяди и попыталась потрясти их сцепленными руками.
– Ладно, – буркнул он, и сжал не мизинец, а целую ладошку.
– Но, Изабелла... – добавил он, – разговор, видимо, будет. С твоими родителями. О твоем будущем.

И можно было только удивиться, как легко приняла Иза эти слова, которые достаточно много сказали бы любому ребенку в родных краях Марка. Как раз о будущем, причем гораздо более близком, чем изначально имелось в виду.

– А пока можно и пони посмотреть!
Обрадовавшись, что Марк больше не сердится, Иза подпрыгнула и влепила в дядюшкину щеку звонкий поцелуй.

Они успели посмотреть пони, покормить хлебными крошками уже почти совсем ручных птах, бесстрашно разгуливавших по краю бассейна, обсудить Марианку с ее новорожденной сестричкой и того-мальчика-из-параллельного-класса-чье-имя-я-все-равно-не скажу, и еще уйму самых интересных вещей...

А потом по дорожке мягко прошуршали шины, и около гаража остановился новенький серебристый лимузин, выпустивший наружу господина Аймозо-младшего и его очаровательную супругу.

Последовал новый всплеск родственных приветствий: «А ты еще больше загорел, бродяга!» – «Ты все цветешь, Эмилия!» – «Чарле, неженка, ты хоть когда-то выбираешься на солнечный свет?», а потом тяжелые дубовые двери гостинной затворились, оставив Изу в одиночестве посреди розовых кустов.

Она лениво послонялась по дорожкам, попробовала вспомнить ту популярную песенку, которую они сегодня на переменке напевали с подружками, наподдала носком туфли невесть как закатившийся в сад теннисный мячик, а взрослые все не выходили и не выходили.

Иза схватилась было за первый попавшийся модный журнал на веранде, но читать тоже не хотелось. Как она ни пыталась себя развлечь, в груди копошился маленький, но противный червячок тревоги. В конце концов она решила собрать в портфель рассыпавшиеся учебники и тетрадки. Ох... Аттестата на веранде не было. Иза огляделась вокруг – может, его унес ветер? Но нет, день выдался тихим, ни один листок не колыхался под мягким весенним солнцем.

Неужели они забрали аттестат с собой в гостинную? Девочка на цыпочках подкралась к двери и прислушалась, но сделанные на века двери не пропускали ни единого звука.

Пытаясь заглушить свою тревогу, Иза снова спустилась в сад. Пять шагов налево, поворот, десять шагов направо, поворот, и так раз за разом... На десятом повороте, когда у нее уже начала кружиться голова, двери распахнулись. Первой из них выбежала мама, бледная, взволнованная, с пылающими на щеках алыми пятнами. Следом за ней, отдуваясь и вытирая носовым платком шею, вышел изрядно встрепанный папа с непривычно расстегнутым воротом сорочки и сбившимся куда-то под ухо узлом галстука. Замыкал шествие неизменно флегматичный дядюшка, весьма выразительно покачивавший в руках злополучным аттестатом.

Иза никак не могла решить, что лучше – подбежать к ним, или не торопить события, пусть взрослые сами скажут, что сочтут нужным. Поэтому она просто замерла на месте, во все глаза глядя на явно выбитых из привычной колеи родителей.

– Иза, дело в том, что... ты понимаешь, на самом деле... – отец мялся, не знал, с чего начать и чем закончить.

– Белла, девочка моя! – мама подошла к ней поближе, словно хотела обнять, но последние два шага так и не сделала, и только всплеснула руками, – я, право, не знаю, пойдет ли тебе это на пользу, но ты совершенно, просто совершенно отбилась от рук! Может быть...

– Как насчет пожить на земле предков? – с каким-то деланным равнодушием спросил дядя, – у нас хорошая школа, хоть и не такая роскошная, как эта ваша. И сад есть большой. И речка, правда, она маленькая. И горы. И озеро тоже недалеко. И вообще, поколения Аймозо жили на этой земле...

– В общем, мы решили, что пока ты поживешь у дяди, – наконец-то решился папа, – потому что... Иза, ты не можешь провалить экзамен в лицей! Просто не можешь! У нас нет времени, точнее, я очень занят на работе, я просто не смогу заниматься с тобой, школа явно не справляется со своими обязанностями, а ты...

– Да-да! – решительно воскликнула мама, – и ничего, решительно ничего не хочешь делать сама!

Оторопевшая Иза ошеломленно смотрела на родичей, пытаясь понять – о чем они? Первым делом до нее дошло, что ругать за оценки ее сейчас не будут. От радости она чуть не запрыгала на месте, но потом все смешалось в какую-то пеструю кучу, из которой долетали только отдельные слова.

Лицей? Земля предков? Пожить у дяди? Обязанности? Не хочу делать сама?

– Что я такое не хочу?, – уцепилась за последние слова совершенно сбитая с толку девочка, – Все я хочу, просто они придираются, школа эта ваша...
Она чуть не сказала «дурацкая», но вовремя осеклась, вспомнив, что мама такие слова не слишком жалует, и решила сменить тему.

– А когда мы поедем к дяде, на каникулы? Вот здорово! А в горы мы ходить будем? Папа, ну ты же обещаааал! А в речке купаться можно? Там вода холодная?
Вопросы градом сыпались с губ порозовевшей от радости девочки.

– Нет, не на каникулы, – ответил грустно папа.
В другое время, безусловно, он не преминул бы долго и подробно порассуждать о том, что невозможно придираться к тому, кто сам не исполняет своих обязанностей, но сейчас, кажется, на повестке дня стояло нечто гораздо более важное.

– Белла, девочка! – мама все-таки прошла эти два последних шага и погладила дочку по щеке, – ты отправишься с дядей послезавтра. Последнюю четверть проведешь в Эджезе, позанимаешься, как раз к летним экзаменам вернешься. Обещаю, что смогу навестить тебя... примерно через месяц! Прости, очень много событий, я не успею раньше.

– А купаться в речке нельзя, – как можно равнодушнее сказал дядя, – хотя мы с твоим отцом мальчишками купались. Градусов десять вода даже летом – что поделаешь, горная река. Мы же в предгорьях!


Остаток вечера и весь следующий день прошли как в чаду. Иза десять раз на дню переходила от веселья к слезам, то радуясь предстоящему приключению, то огорчаясь, что придется расстаться с родным и привычным домом, родителями и друзьями.

И еще немного тревожило то, что родители словно бы чувствовали себя виноватыми, стараясь не встречаться с дочкой взглядами и усиленно лаская ее на прощание.

Иза была готова забрать с собой в поездку весь свой немаленький гардероб, но тут неожиданно в сборы вмешался дядя и потребовал упаковать только самый минимум одежек, и при том наиболее простых и скромных. Улучив момент, Иза все-таки засунула в чемодан несколько самых любимых легкомысленных кофточек и трусишек. Что ж такое, не на каторжные же работы она в конце концов собирается?


...Когда медленно поплыл за окнами старый вокзал Чалько, и мама помахала рукой. Жаль, что папа так и не смог их проводить. Девочка и дядя устроились поудобнее напротив друг друга на мягких диванах первого класса (а как же иначе, подумала девочка! расточительство какое, подумал дядя!) и внимательно посмотрели друг на друга.

– Ну что, теперь нам, наверное, положено съесть эту курицу? – криво усмехнулся дядя, и оба понимающе улыбнулись друг другу. Курицу есть никому не хотелось.

Скорый поезд Чалько – Карнель шел с немногими остановками. Через шесть часов их ждал центр провинции, город Эмонт, а еще через час – предпоследний пункт, вокзал города Кьен, от которого приходилось добираться на автобусе (но на сей раз неженка Чарле выдал деньги на такси, и Марк долго и мучительно размышлял, имеет ли он право распорядиться ими по-другому).

За окном скоро замелькали пригороды (Estacia Nordale, Северный вокзал, стоял на окраине Чалько), и Марк, равнодушно глядя в окно, протянул:

– Надо же... всего несколько часов на поезде, а ведь совсем другой мир! Богачи теперь и на самолетах летают: час в кресле – и ты здесь. Или там, как получится. Хорошо, что твой папа опасается перелетов – я люблю поезда. В первом классе, правда, не привык.

– Не привык? – широко распахнула глаза девочка. – А как же ты приезжаешь к нам? Неужели в этом ...
Она чуть не сказала «в этом ужасном втором классе», но вовремя осеклась. Пожалуй, дяде Марку будет не слишком приятно слышать подобное.
– А я люблю на самолете летать! Так здорово! Как будто ты птица, паришь выше всех, а внизу все такое маленькое-маленькое, мельче кукольных домиков. И облака кругом мягкие-мягкие, как вата. А еще в самолете дают всякие вкусности! – девочка даже зажмурилась от воспоминаний.
– Дядя Марк, а как мы с вокзала к тебе поедем? Нас будет встречать твой шофер, да? А какая у тебя машина? Ты никогда нам о ней не рассказывал. У тебя большая вилла? Вообще, почему ты никогда не говоришь о своем доме? Так нечестно! Расскажи, я все хочу знать, я умру от любопытства, прежде чем мы доедем, – вопросы сыпались как из рога изобилия.

Девочка не замечала, что чем дальше, тем сильнее хмурится дядя, словно готовясь к нелегкому разговору. Тоненькие пальчики, незаметно для хозяйки, проковыряли дырочку в промасленной бумаге и добрались до хрустящей золотистой корочки. Иза машинально отправила в рот кусочек куриной шкурки, спохватилась, что есть ей совершенно не хочется, и рассеянным жестом вытерла пальцы о мягкую обивку дивана.

– Так! – рявкнул дядя, немного слишком громко для маленького купе и несколько невпопад, словно очнувшись, – а ну, нечего курицу ковырять! Хочешь есть – скажи, разложим и поедим. А кто это руки о диван ковыряет... вытирает то есть? Лень до туалета дойти, сполоснуть?

В купе первого класса уже был небольшой умывальничек, но он этого как-то не заметил.

– Да не хочу я эту твою курицу, – от неожиданности огрызнулась девочка. – Терпеть ее не могу! А руки, если хочешь, могу и вымыть, мне не жалко.
Она нехотя подошла к умывальничку в углу купе, чуть-чуть поплескалась под тонкой струйкой воды и вернулась на свое место.
– Ну, рассказывай теперь, – потребовала она, теребя за рукав заметно помрачневшего дядю. – Что ты все молчишь? Я тебя спрашиваю, спрашиваю, а ты...

Пальцы Марка выбивали дробь по купейному столику, и не так уж трудно было понять – если тебе не двенадцать, конечно, – что дядюшка чем-то всерьез озадачен.
– Хорошо, красавица, расскажу, – произнес он после некоторой паузы, – и расскажу про всё-про-всё: дорога дальняя, ты, гляжу, ничем пока не занята, да и я... разве что трубочку выкурю, ну так это не сразу.

Он еще немного помедлил, а потом решил начать с главного. Или с самого простого. Или с самого неприятного. Или с самого полезного – это уж как судить!
– Нет у меня шофера! И машина у меня – простая Dela старой модели (хишартская марка, не стяжавшая особой славы за пределами страны), впрочем, ездит нормально. Но кто ж ее подаст тебе к вокзалу? Так что поедем... поедем на такси, ладно. До дома не так уж далеко.
Ты ведь, наверное, помнишь... Хотя вряд ли, тебе было пять или шесть? Сколько? Когда ты к нам приезжала на каникулах? Уже, поди, и забыла своих кузенов, и тетушку... ну ничего, встретишь, встретишь. Они в Чалько тоже уже давно не были.
Так вот, я напомню. Есть в нашем старом добром Эджезе город Кьен. Мы живем неподалеку от него, в доме, где родился и твой отец, и его отец, и отец его отца. А уж предыдущий наш предок – прапрадед... да, мой прадед, твой прапрадед – его и построил. Городок наш называется Элерта, в свое время прославился он как городок серерябряных дел мастеров – еще бы, ведь рядом копи Чаронты! Но те времена давно прошли, серебро промышленным способом в окрестностях Элерты уже не добывают, истощилось месторождение. Так что остался старинный маленький городок, где по-прежнему много ювелирных лавочек, и почти в каждом доме – или горняк, или кузнец, или, на современный лад, инженер. В общем, хоть и не столица, а тоже народ грамотный и самостоятельный.
Вот и школа у нас... ну, неплохая. Своеобразная, может быть, без того лоска, как вы в Чалько привыкли, но учат хорошо. И за дисциплиной следят... да, впрочем, это тебе кузина твоя лучше моего объяснит. Ты ее хоть помнишь немного?

Иза честно попыталась вспомнить кузину, но потом сокрушенно потрясла головой:
– Нет, дядюшка, совсем-совсем не помню, это так давно все было. Ты же их к нам не привозишь... А что она мне объяснит? Она в каком классе? Мы будем учиться вместе, да?

– Да, с Леайной ты как раз будешь в одном классе, – с какой-то особой задумчивостью произнес дядюшка, – а вот Манче, Мануэль то бишь, вас младше на два года. Ох, боюсь, заклюете вы его, девчонки!

– Ну не такие уж мы злыдни, – хихикнула Иза, – Может, это он сам нас первый заклюет. Мальчишки знаешь какие противные бывают, особенно мелкие?

– Слушай, значит, у вас там много-много украшений, да? – перескочила она на новую мысль. – Ой, я так хочу сережки новые, и еще цепочку, и браслет-змейку. Знаешь такие? Он как змея руку обвивает несколько раз? – она показала жестом как браслет вьется вокруг кисти, – а потом вот тут, около большого пальца – головка, и в ней два изумруда как глазки. Ты мне купишь такой? Тогда все девчонки у нас в классе точно умрут от зависти, даже Франтишка – она такая задавака, я страшно хочу утереть ей нос!

Вопрос про браслет дядюшка, кажется, не расслышал.

– Ну давай, рассказывай дальше, – девочка нетерпеливо потеребила Марка за потертый рукав куртки, а потом не утерпела – перебралась на дядюшкин диван и свернулась клубочком, просунув голову под локоть Марка. – Давай, ты будешь рассказывать, а я спать. Нет, спать неинтересно, так я ничего не услышу. Ты рассказывай, а я буду понарошке спать, договорились? А дом у вас большой? У тебя есть бассейн? Почему ты ничего не рассказываешь и только уходишь в сторону? – недовольно заворочалась на диванчике девочка.
– А в школе мальчики есть или только одни девчонки? Я не люблю, когда мальчиков нет – это так скучно, – капризно протянула она.

– Не торопись, все по порядку, – дядюшка ласково потрепал девчонку по волосам, – в школе мальчики у нас есть. Дом у нас старый, я уже сказал, городок маленький. У тебя будет своя комната – хоть он и старый, но просторный. По крайней мере, раньше нам с твоим отцом так казалось, наверное, после твоей виллы тебе он не особо глянется. Ну да ничего, воздух свежий, вид из окна на горы, всё такое. Здоровая жизнь! И будем мы с тобой заниматься. Потому как если... впрочем, никаких если. Потому как ты сдашь эти экзамены в лицей, и никаких «если». Но для этого придется постараться! Потому как я тебе теперь, на время твоей эджезской жизни – in loco parentis. Ну-ка, переведи, у вас ведь есть латынь?
Трудно было представить эджезу, что в Чалько может и не быть латыни в начальной школе. Впрочем, если они с родителями и к мессе по воскресеньям не ходят... Чего тогда ждать, в самом деле!

– In loco parentis ? – нахмурилась Иза – Это «временный родитель», что ли? Дядь, а ты что, тоже будешь со мной заниматься? – поинтересовалась она упавшим голосом – Зачем? Мне этой школы во как хватает.
Она чиркнула рукой выше макушки, чтобы показать, насколько ей надоели школьные занятия.

– Не «временный», а «вместо родителя». То есть со всеми правами... которыми, кажется, твои родители пользовались реже, чем следовало бы. И заниматься будем – потому что предстоят тебе экзамены в лицей. Ты, конечно, можешь их не сдать, то есть если сама не захочешь... В приличный столичный лицей, ну и что ж. Найдем тебе какую-нибудь техническую школу в бедном шахтерском поселке, знаешь, из которой две дороги у парней: в шахту или в тюрьму (ну, еще в армию), а у девчонок одна дорога: к корыту. Нормально, туда без экзаменов примут. Годится такой вариант, firoelene?

В Чалько уже так и не говорили: firoelene (фирёлéне), «племяшка». В Чалько уже давно ходили в диско со своими гёлфрендес и бойфрендес, потягивали коктейли в баре и смотрели шоу по те-ве. А тут: фирёлене! Как из бабушкиного сундука, право слово.

– К корыту?! Ну вот еще! – возмущенно фыркнула Иза. – Я моделью хочу быть или танцовщицей. А моделям образование не нужно – ходи себе по подиуму и все, у них фигура хорошая должна быть и чувство ритма. А у меня и то, и то есть, мне мадам Бланш сказала, что у меня большой талант. Ты знаешь мадам Бланш? Это моя учительница танцев, она француженка, а французы лучше всех в модах разбираются, вот! Ну и зачем мне ваш лицей? Это все папа выдумал, а я туда совершенно не собираюсь, имей в виду.

– Не хочу тебя пугать, firoelene, но без образования обходятся только танцовщицы в шахтерских кабаках, если не сказать похуже, но о похуже я тебе говорить не буду. Не знаю уж там, кто твой главный кумир, но... – дядя Марк снова отбил дробь пальцами, – давай сделаем так. В Эмонте поезд стоит полчаса, выйдем на перрон, посмотрим, где продаются эти журнальчики для свиристелок – дамские, я имею в виду (тут дядя слегка поморщился). Там, наверное, про твоих любимых танцовщиц много пишут.
Давай выберем... да хоть любую, кто их разберет. Из тех, кто тебе нравится, зарабатывает кучу денег и прославился по всей стране. И если окажется, что она после двенадцати лет нигде не училась и, внимание, не жалеет об этом ни капельки – все, вопрос снят. Ни в какой лицей не поступаешь, растешь себе, как трава под забором. Танцуешь. Если твоя мадам Блан-Манже после этого захочет с тобой заниматься, конечно.
Только, по-моему, они заканчивают всякие специальные курсы, академии танца или как там еще это называется – тут дядя сильно рисковал, поскольку не имел ни малейшего понятия, что они заканчивают, – им же не всё попками крутить, им иногда и рот раскрыть приходится. И одежду подобрать, и всякое такое. А главное, потом кем они становятся, лет в сорок-пятьдесят? Как твоя мадам, преподавателями. Или там во всяких рекламных делах, или еще не знаю чем. В общем, фигурка-то, она не всегда такая, как в двадцать лет, а вот мозги еще никому не помешали.
- А вот на танцы твои мы с удовольствием посмотрим, и в школе наверняка тоже девчонки оценят! Да и мальчишки. И если сдашь экзамены и поступишь в столичный лицей, то серебряный браслет, какого в Чалько никто не видывал, я тебе обещаю. Но только если сдашь экзамены! – закончил дядя вполне жизнеутверждающе.

– Вот вечно ты, аlle Marche (дядюшка Марк)...
Иза не договорила, впрочем, она практически не сомневалась, что он ответит именно так. Те же самые слова ей много раз повторяли и мама, и отец, пытаясь переубедить строптивую дочку. Честно говоря, в глубине души она и сама подозревала, что учиться все-таки придется, но очень уж не хотела соглашаться с такой безрадостной перспективой.
– А браслет правда самый-самый красивый будет? – поинтересовалась она, задумчиво вертя пуговицу на рукаве дядиной куртки. – Обещаешь?
Она могла бы и не спрашивать – слово дядино было крепче гранита, об этом знала вся семья.
– Ну ладно, так и быть, – тяжело вздохнула девочка, – буду я поступать в это ваш дурацкий лицей. Но только ради браслета, учти!

– А пони у тебя есть? – поспешила она сменить тему на что-то более приятное. – Ты будешь меня отпускать гулять в горах? Я хочу быть наездницей, знаешь, как древние амазонки. Они стреляли из луков лучше всех и никого-никого не боялись, а всех мужчин брали в плен и повергали к своим ногам.
Иза высунула мордочку из-под дядиного локтя и заглянула ему в лицо, чтобы проверить, как он отнесется к столь воинственным планам.
– Не бойся, Мануэля я в плен брать не буду, он же маленький, – на всякий случай решила она успокоить Марка, – И вообще, братьев в плен не берут. Он будет моим пажом-оруженосцем, знаешь, в такой бархатной шапочке с длинными фазаньими перьями. У вас там есть фазаны?

– Кровь Аймозо, – умехнулся дядюшка, – ты ведь помнишь, откуда пошла наша фамилия? Нет?

Иза слегка покачала головой и, кажется, это удивило дядюшку больше, чем все ее выкрутасы.
– Неужели отец не рассказывал? Вот это да! Ты хоть знаешь, что она означает?

Иза снова покачала головой.

– Да ну?! А ты о пони да фазанах! Фазаны, кстати, есть, но мало, только в горах, а вот пони я не обзавелся. Зато фамилия... Ведь так в старину называли отважных людей! Это было еще в пятнадцатом веке... правда, в самом его конце, но наш род все равно очень древний!
Дядюшка поудобнее откинулся на спинку дивана, достал из кармана пиджака трубку, потом с сомнением взглянул на ребенка, примостившегося рядом с ним, и с явным сожалением положил ее на столик.
– В ту пору граф ла Кьен – ведь в Кьене было свое графство! – объявил, что не подчиняется более герцогу Эджезскому, который не пожелал уважать старинных вольностей Кьенского графства и наложил на него излишние налоги, лишив кьенцев беспошлинной торговли солью и серебром по всему своему герцогству. Как ты понимаешь, чего другого, а вот этого наш народ стерпеть не смог и вышел на войну. Наш дальний пра-пра-пра, Бернар Кузнец, сам выковал себе меч и вступил в ополчение, ради старинных вольностей Кьенского графства.
– Да ты... ты слушаешь ли историю? – переспросил дядя, взглянув на лицо девочки. Ему вдруг показалось, что она спит.

– Слушаю! – откликнулась ушедшая в свои мечтания Иза.
Ух ты, оказывается, их род такой древний! XV век, ну надо же! Девочка попыталась представить себя одетой по моде того времени. Кружева, ленты, жемчуг... Да, конечно же, жемчуг – мама говорила, в горных реках порой находят удивительной красоты голубые жемчужины. Ну да, и рядом обязательно должен быть рыцарь без страха и упрека. Тонкие лошадиные ноги звонко стучат по мощеным булыжником мостовым, на древке штандарта развевается голубая с серебром лента – ее, Изина, словно бы случайно сорванная ветром во время турнира, закованный в латы всадник летит во весь опор, чтобы сложить к ногам принцессы все трофеи, добытые в боях с неверными...

– Ну давай, рассказывай дальше! – Иза устроилась поудобнее, – Это который Бернар, тот страшный со шрамом, который висит у папы в кабинете, что ли?

– Конечно, а какой же еще! Хотя портретов того времени не сохранилось, и никто точно не знает, как он выглядел. Этот портрет нарисовали уже в XIX веке. Ну так вот... Бернар Кузнец вступил в ополчение. В те времена, если ты не знаешь, войска состояли из профессиональных воинов – рыцарей, кнехтов и прочих – и ополчения. Воинов считали по одному, готовили десятилетиями и потому берегли для битвы. А вот ополчение никто не берег – больше или меньше простолюдинов поляжет в бою, какая разница графу... Оно и по сю пору примерно так.
И вот отряд, в который входил Бернар, отправили на разведку. Он состоял из арбалетчиков и мечников, и должен был спрятаться на вершине холма возле дороги, а когда авангард герцога покажется на ней – быстро нанести удар и отступить. Арбалетчики даже не были уверены, что успеют перезарядить арбалеты для второго выстрела, прежде, чем отряд герцога развернется и ударит по ним. Ну, а мечники вроде Бернара должны были прикрыть их, потому что арбалетчики в рукопашном бою ничего не стоят. Признаться, граф Кьенский, наверное, списал этих простолюдинов раньше, чем отдал им приказ.
Вышло так, что в авангарде герцогского войска было всего три рыцаря, и сами они остались на дороге (один из них был ранен болтом нашего арбалетчика), а на очистку холма они послали свою пехоту. Наше храброе ополчение приняло бой, давая арбалетчикам возможность для второго выстрела. И тут Бернар попал в плен... Предание говорит, что с его головы сбили шлем, и он с громким криком «три дюжины тайлов пропали, сволочи герцогские!» – рассек чуть не пополам кнехта, подвернувшегося ему под руку, и нагнулся, чтобы подобрать шлем. В те времена тайлы были полноценными серебряными монетами, и три дюжины (если и вправду стоил их его шлем) были огромной суммой для простого кузнеца. Но, думаю, он слегка преувеличил: полторы, от силы две дюжины монет, ведь шлем он наверняка тоже выковал сам.
В общем, когда он нагнулся за шлемом, ему на спину бросились сразу два кнехта, а командир ополчения, не видя этого, протрубил сигнал к отступлению, потому что арбалетчики успели выстрелить во второй раз, а третьего им было уже не дождаться. И Бернар остался на поле боя, его поволокли к рыцарю, командовавшему авангардом. Представляешь?

– Ой-ей-ей, они что, бросили его там, в руках у кнехтов?! – ужаснулась Иза. – Это же нечестно!
– Ну он и показал рыцарю, правда? – воинственно взмахнула она кулачком, заглядывая дяде в глаза. – С нашим Бернаром не так легко справиться, он сам кого хочешь зарубит. Дядь, ну скажи, он их всех там победил, да? А откуда у него шрам на лице – после той битвы?
Девочка замерла, боясь пропустить хоть словечко из рассказа.

– Они не знали, что он жив и в плену, Белка, – уточнил дядя, – в бою не всегда бывает видно, что происходит с товарищами. И показать наш Бернар рыцарю уже ничего не мог – ему скрутили руки, выбили меч, связали его и привели к тому рыцарю, имя его не сохранилось.
Рыцарь принялся допрашивать Бернара: куда отступил отряд графа (если бы он знал сам!), да много ли у графа войск, и где еще установлены засады, а где скрывается сам граф. Но Бернар молчал, и предание говорит, что он не хотел ничего раскрывать – а я так думаю, что и просто ничего не знал. Как бы то ни было, но Бернара было решено отправить к герцогу, потому что авангарду было некогда с ним возиться, да и палач, разумеется, предпочитал держаться поближе к его светлости, в авангард войска его было никак не заманить.
И вот, как гласит семейная легенда, Бернар Кузнец предстал перед герцогом и на все его расспросы отвечал: «Ваша светлость, конечно, знатный господин, а только кьенские вольности от века таковы, чтобы нам, значит, солью и серебром торговать по всему Эджезу беспошлинно, и никаких препятствий бальи бы нам не чинили. И ежели желает Ваша светлость знать, то в Кьенском графстве воинов, что камней, и мечей – что веток на дубах, а стрел – что желудей. И лучше бы Вашей светлости себя понапрасну не утомлять, и оставить наш край в покое, а больше я ничего не скажу».
Разъяренный герцог приказал пытать Бернара. Палач, как ты понимаешь, ошивался как раз возле герцога... и нашего предка поволокли на пытку. История умалчивает, как именно она проходила, но мы знаем, что Бернар, хоть и кричал громко, но ни одного графского секрета не выдал. Возможно, потому, что не знал. А уж как он ругал палача последними словами – этого я тебе пересказывать не буду. Возможно, он хотел вывести его из себя, чтобы палач его сразу убил и прекратил мучения.

Дядюшка внимательно взглянул на племянницу: не слишком ли пугает ее эта история?

Иза сидела, кусая губы, и боясь сморгнуть, чтобы не побежала по щекам скопившаяся в уголках глаз предательская влага. Вцепившиеся в мягкую диванную обивку пальчики побелели от напряжения, а когда девочка попыталась наконец что-то сказать, то ей пришлось сначала как следует сглотнуть, чтобы язык начал ее слушаться.
– Alle, но это же ужасно... Зачем они так мучили его? Он же все равно ничего не мог им сказать. Ну почему, почему людям обязательно надо причинять друг другу боль?

Девочка с силой стукнула крепко сжатым кулачком по сидению:
– Ведь так же нельзя, правда? Ну скажи мне! Ему же ужасно больно было, Бернару, почему они продолжали его мучить? Неужели никто не сжалился над ним? Ну за что... Ух как я их ненавижу!

Она смахнула ладонью со щеки все-таки сбежавшую слезинку и уставилась на Марка гневно горящими глазами:
– А дальше что было? Они так и убили его? Вот собаки!

– Знаешь, Белка... – дядя немного помолчал, – боль – ужасно неприятная штука. Но бывает и так, что без боли не получается ничего. Или получается плохо. Вот и в этот раз... В разгар пыток к герцогу подошел один из его приближенных: «Ваша светлость, – сказал он, – все воины слышат, что происходит здесь. Этот кьенский чурбан не назвал ничего, и ни разу не попросил о пощаде. Как будет угодно Вашей светлости, но воины начинают думать, что если каждый из их противников таков, как этот...» Герцог Эджезский, возможно, был жадным и жестоким лисом, но он не был идиотом. Он велел прекратить пытку, дать Бернару коня – а поскольку он уже не мог бы сесть в седло, то велел выделить ему повозку с возничим – и отправил его к графу. А с ним послал письмо: он согласен признать старые вольности, если кьенцы согласятся торговать беспошлинно только солью, но не серебром, и что беспошлинная торговля солью не будет касаться Эмонтской ярмарки и соли, вывозимой за пределы Эджеза, поскольку в Чалько за нее все равно берут подати.
Долго плутала повозка с несчастным Бернаром, пока, наконец, не повстречала разъезд кьенской легкой кавалерии. Бернара и полуживого от страха возницу доставили к графу Кьенскому, и Бернар рассказал ему обо всем происшествии. Граф обнял его (думаю, нашему несчастному предку это объятие только причинило дополнительные страдания) и тут же пожелал даровать Бернару Кузнецу дворянство (хотя вообще-то это было в полномочиях герцога, отнюдь не графа).
– И как ты думаешь, что было потом? Стал ли наш род дворянским? – заинтересованно спросил дядюшка.

Услышав, что герцог отпустил Бернара, девочка облегченно перевела дух. Значит, он не погиб тогда, вот здорово!

Вопрос дяди привел ее в замешательство. Сначала она чуть было не выпалила с налету «Стал, конечно стал!», ведь такое вознаграждение было более чем заслуженным за все мучения, выпавшие на долю Кузнеца, но шевельнувшееся в душе сомнение удержало ее:
– Знаешь, alle, по-моему он просто обругал графа и сказал, что не нужно ему никакое дворянство, если граф согласится на такие урезанные вольности, – медленно ответила она, пристально вглядываясь в глаза Марка и пытаясь понять, правильно ли угадала ответ. – Ведь герцог согласился на очень-очень небольшие уступки, правда?

– Вот! – торжествующе сказал дядя, – кровь Бернара-Кузнеца стучит в твоем сердце! Разумеется, это было только началом переговоров. Но, что очень важно, герцог начал с уступки! В результате война так и не состоялась, а договаривающиеся стороны пришли к тому, что кьенцы будут беспошлинно продавать серебро и соль на внутреннем рынке, кроме эмонтской пасхальной ярмарки (а на рождественской будут беспошлинно), но при этом будут поставлять к двору герцога свежую речную форель и оленину, а герцог на свои средства повелит вымостить булыжником дорогу от Эмонта до Кьена. Это были неплохие условия. Бернар, правда, настаивал, что герцогские собаки должны возместить ему утраченное оружие и доспехи, но это граф Кьенский взял на себя и щедро вознаградил его.
Теперь по поводу дворянства... Бернар попросил три дня на размышления. В это время, разумеется, он посоветовался с друзьями и пришел к такому выводу: дворянство это – одни хлопоты. Надо будет служить в войске графа, надо будет нести расходы на коня и оружие, а главное, ну какой из кузнеца дворянин! Он и в седле толком сидеть не умел, особенно после всех этих неприятностей, связанных с герцогом. И через три дня Бернар ответствовал графу Кьенскому так: «Ваша милость, конечно, очень добры ко мне, только недостоин простой кузнец дворянства у вашей милости. Если будет вашей милости угодно, то пусть лучше меня и моих прямых потомков по линии старшего сына, значит, освободят от любых податей, пока они обитают в графстве, значит, Вашей милости и ее потомков, потому как вроде насчет соли и серебра оно у вас с их светлостью сладилось».
«Быть по сему!» – пылко воскликнул граф Кьенский, а потом добавил: «А тебе именоваться отныне Бернаром Отважным (что на языке того времени и звучало как Аймозо), и твоим потомкам вслед за тобой!» И выдал грамоту. Представь себе, до самой республики Аймозо никогда не платили местных налогов! Имперские, конечно, нас касались, но их ввели довольно поздно, и они не были особенно обременительны. А копию той самой грамоты ты и сегодня увидишь в нашей гостинной. Оригинал, к сожалению, не уцелел.

– Ух, молодец какой! – восхитилась девочка, просияв всей мордашкой, – Вот это я понимаю, ни герцога, ни графа не побоялся, все сделал как сам захотел. Мировецкий у нас предок! А от дворянства действительно слишком много хлопот...
– Хотя и удовольствий тоже много, – на мгновение помрачнела она, пожалев, что перед ее подписью не будет красоваться завитушка, означающая благородное происхождение, – Ну да ладно! Зато таким предком очень даже можно гордиться, правда?
– А мы скоро приедем? – Иза снова круто сменила тему разговора, заметив, что за окном уже вовсе не привычная равнина, а холмы, покрытые зеленеющими на теплом весеннем солнце рощами и прорезанные извилистыми полосками поблескивающих серебром ручьев.

– Alle, а здесь что делают? – показала она на выбивающийся из общей картины коричневый горный склон, по которому взбирались кажущиеся из такой дали игрушечными грузовики. – Там что, настоящий рудник?

– Угольный разрез. Значит, мы приближаемся к Эджезу. Добро пожаловать домой!

– Как, уже? А ты говорил – дорога длинная, – обрадовалась Иза и взглянула на свои изящные часики – Ну ничего себе, мы с тобой почти три часа проговорили, а я и не заметила!

(продолжение следует)

Неужели этот нежный оранжерейный цветок будет пересажен на отравленную свинцом и ртутью почву рудного Эджеза? Неужели этого игривого и беззащитного ребенка будут истязать ужасными продуктами извращенной педагогической фантазии? Прочь от меня, мерзкий дисплей! Я закрою глаза руками, я не могу, я не буду дальше читать! Ушла рыдать в подушку

Экая ты впечатлительная, Мурка

Вот почитала бы продолжение - узнала бы, как этот хрупкий цветок дает всем прикурить. Тут впору дядюшку жалеть, а не племяшку

Блестяще написано!
Очень надеюсь на скорое продолжение

Жестоко со стороны родителей отправлять девочку к такому дядюшке.
Вот читаешь и как будто видишь, как потеют руки ветерена в предвкушении порци добрых розог невоспитанной мадемуазели...
Небось уже замочил партию прутьев солено-серябряной (медицинской) водичке. (Кстати, хорошо полосткать рот при пародонтозе)
И розги не портятся и для воспитания польза. Не даром же этим элементам посвязено столько места! Короче: розга вместо браслета... Жуть! Размечтался!
Вот специально не буду смотреть продолжения на площадке, чтобы не портить себе удовольствия дальше.

_________________
С наилучшими пожеланиями

Давно известно, что авторы камарильи нежно любят явление, именуемое Тематической Дефлорацией. Именно поэтому карта попосечения в Центральной Атлантиды является такой пестрой, и в некоторых областях позволено торжествовать злобной ванили, - но лишь для того, чтобы тем ярче был контраст после пересечения границы. А посему, да здравствует Эджез и все его славные традиции!

_________________
мыслящий тростник

Уау, из девчонки выйдет толк! Что поделать, жизнь не только жестокая, но и забавная штука
Ушла читать продолжение.