Клуб "Преступление и наказание"

33.

Ее руки…

Пальцы госпожи-американки скользнули по этим самым… местам, пострадавшим, так сказать, излишне, союзно и за компанию. Ну… да, она же терпеть не может излишних страданий. В смысле, именно тех самых страданий, которые именно она сочтет излишними. Здесь и сейчас.

- Все-то ты понимаешь, моя девочка… - слышен вздох, сзади и сверху. – И чувствуешь, и понимаешь… правильно.

А дальше… Боль уходит. В смысле, та самая излишняя боль исчезает из ее тела. Спадает напряжение, остается лишь жжение, так сказать, на заду и сверху.

Да и что тут скажешь… Крепко всыпала, не пожалела… Ни лозанов, ни задницы. Ее, господских прутьев и ее, Полины, зада.

- Все, как я и обещала, - спокойно пояснила расклад госпожа-американка, которая по-прежнему была в курсе всех и всяческих ее размышлительных измышлизмов.

Ну и, конечно же, за всем этим последовала процедура сопле-слезо-вытирания в отношении лица возлежащей девушки. Куда уж без нее! И откуда ее хозяйка умудрилась-успела снова достать этот платок, которым она эдак быстро-живенько смахнула-удалила с лица своей рабыни все эти жидкости… разной плотности, но одинаково излишние и неуместные в обычных обстоятельствах повседневной жизни-бытия?

- Ты просто не услышала, - ответствовала ее Старшая, которая для девушки сейчас была явлена… только голосом и еще руками ея. Теми самыми, которыми она сейчас играла телом своей рабыни, врачуя его… в том числе и в аспектах внешнего восприятия.

Эстетка хренова…

Смешок сверху… и вот уже лицо госпожи-американки оказывается перед глазами ее рабыни. Вот она уже и возлегла, боком на пол-ковер, рука на локоть и ладонь под голову.

И усмешка на устах. То ли ироническая, а то ли с оттенком сочувствия. Примешанным к исходной иронии.

- Да, я такая, - подтвердила она раздраженные мысли своей визави. – Я действительно, жадная до боли. Но только до той боли, которую сама причинила. И причинила по своему… по моему желанию. Излишняя… ненужная, посторонняя боль тех людей, которых я задела, например, сама того не ведая и случайно, она… царапает мне нервы. А уж та боль… излишняя… что испытываешь ты… Нет-нет! Такого мне вовсе не нужно! Это же попросту… невкусно…

Она смутилась, как будто сказала лишнего. Но Полина сразу же поняла, что именно сейчас имела в виду ее госпожа.

- Ты хочешь… испить мою боль… - Полина произнесла эти слова понимания с надеждой. И добавила… просительным тоном:
- Тогда… начинай! Пожалуйста!

Ее собеседница сразу же изменилась лицом… и сразу же, не говоря ни слова, перешла к тому самому делу, на которое только что получила согласие своей подвластной. Оттолкнулась руками от пола-ковра, изящно сдвинулась в сторону – в результате чего оказалась на коленях у левого плеча возлежащей. А дальше… были прикосновения губ молодой женщины к воспаленной коже, нежные и жадные. И каждое такое касание… оно меняло ощущение боли – отходящей и саднящей. Боль… не исчезала полностью, но меняла свою интенсивность и напряженность. И Бог весть какие еще составляющие этого свойства-ощущения, которое сложно открыть для себя, как-то осмысливая его суть… Боль становится иной – терпимой и даже… приятной. Как странный шлейф-ореол, дополнение к поцелуям Зеленоглазой колдуньи. Где в центре были сами эти прикосновения губ молодой женщины, неописуемое… непривычное наслаждение от которых оттенялось этим болевым фоном. И это весьма пикантно усиливало тонкую ноту такого удовольствия, странного и нежданного ею.

Полина замерла и даже прикрыла глаза свои, пытаясь поймать и прочувствовать все эти новые ощущения, стараясь не потерять ни одного оттенка чувств, своих и… ее.

Да-да, госпожа-американка не только обозначила все эти свои прикосновения на физическом плане – в смысле, непосредственно на коже своей рабыни. Сейчас и внутреннее зрение-ощущение девушки было подсвечено легкой зеленой дымкой и даже поддержано особыми вибрациями, едва заметными, но ощутимыми и, естественно, инспирированными извне. Ну… в смысле, самой Зеленоглазой колдуньей, хозяйкой дома сего и одной крепостной девушки.

Слова были бы здесь излишними. Касания губ по коже извне, зеленые волны изнутри… Причем то, что сейчас оказалось внутри Полины, было воистину интимным – сокрытое от глаз любого человека, доступное только и двоим, госпоже-американке и ее рабыне, нечто иное, отличное от грубого и телесного проникновения интимного плана, но при этом куда более личное и близкое.

Сколько раз госпожа-американка коснулась ее, Полины, тела своими губами… Бог весть! Наверное, каждая полоска на ее коже испытала это странное прикосновение, возможно, даже несколько раз подряд. Полина не считала, просто принимала эти ее… деяния на свое тело. С удовольствием.

О то, что все это… постыдно, дурно и даже неестественно, девушка уже и не думала вовсе. И когда щека молодой женщины соприкоснулась воспаленной кожи на ее, Полины, ягодицах, она приняла этот тактильный интимный знак телесного обладания ею как должное, не вздрогнув и даже с наслаждением.

«Да… Вот так. Расслабься и позволь мне… овладеть тобой. Мне… надоело стесняться. Хочу… Отдайся мне, Полина! Просто позволь… не сопротивляйся мне! Пожалуйста!»

Этот странный сбивчивый шепот вожделеющей женщины Полина ощутила вовсе не слухом своим, а там… изнутри. И ответ ей она дала тоже… не разомкнув свои уста.

Реакция со стороны госпожи-американки не заставила себя ждать. Молодая женщина набросилась на Полину нетерпеливо, жадно… Она и впрямь истосковалась по такому… запретному. Правая рука хозяйки легла на исхлестанные ягодицы девушки, левой же рукой своею коленопреклоненная госпожа буквально проникла-пролезла в промежуток между подмышками возлежащей и резной деревянной плоскостью. Жадные пальцы молодой женщины коснулись груди юной рабыни ея. Полина рефлекторно дернулась, отпрянула назад и, одновременно с тем, выгнулась вверх, уходя от этого неожиданного жеста своей Старшей – правда, ровно настолько, насколько ей позволила это сделать привязь, и при этом, она еще прямо и точно подставила ее вожделеющим губам свою спину. Грудь же Полины, в результате такого движения – резкого, хотя и вовсе несвободного! – немедленно оказалась в распоряжении пальцев ее хозяйки.

Нет, не в распоряжении. В обладании ея.

Миссис Элеонора Фэйрфакс вовсе не собиралась распоряжаться телом своей рабыни – в смысле, совершенно не думала передавать ее кому бы то ни было «на сторону». И, скорее всего, при попытке какого-нибудь незадачливого коммерсанта сделать ей подобное предложение, пускай и по самой высокой цене - и даже с добавлением к ней еще каких-либо заманчивых бонусов! – она просто разорвала бы такого… недалекого умом персонажа. Даже не напополам, скорее уж так, как это иногда упоминается в сказках, то есть, в стиле «полетят клочки по закоулочкам».

Впрочем, при попытке сопротивления со стороны Полины, возможно, не поздоровилось бы и самой девушке - той, кто удостоилась сейчас таких объятий. Обладание есть обладание, и попытка помешать его реализации иногда может стать весьма дорого! Для оппонента любого пола и возраста.

«Нет! – прозвучал изнутри ее голос госпожи-американки. – Не бойся, тебе не грозит ничего такого… дурного и опасного! Обещаю! Но… пожалуйста, помолчи! Позволь мне любить… тебя! Вот так… Да… Молчи, только молчи!»

Полина замерла в этой напряженной диковинной позе, откинувшись в рывке, подхваченная и обхваченная своей хозяйкой в этом странном объятии – рукой снизу, лицом сверху – взятая в ласковый капкан такого… властного рода. Было странно чувствовать себя настолько… не своей. Буквально кожей чувствовать, как ты принадлежишь… нет, вовсе не человеку, какому-то иному существу. Тому, которое не только берет тебя в полон телесно, но еще, при всем при этом, наполняет тебя изнутри… собою, этим своим зеленым свечением. Тем, которое несет на себе особые вибрации, ощущения от которых словами передать невозможно, однако, суть их в особом, неумолимом подчинении воле и власти этой странной женщины.

Впрочем… нет, все снова не так. Что касается этой самой власти, отчего тогда Полина чувствует это все сейчас как-то… иначе? Ведь она сейчас тяготится вовсе не этими самыми властными прикосновениями-объятиями, обозначенными на ее теле со стороны Зеленоглазой колдуньи. Скорее уж, ей мешают сейчас те самые путы, что притянули ее, Полины, тело к скамейке.

Хотя… возможно, эта самая привязь была-и-стала своего рода страховкой, просто, на случай, если объект-адресат властности сей выразит телом своим нечто вроде непокорства. Эта привязь… она сейчас помогает, и самой хозяйке, и покорной рабыне ея – помогает особым образом. Например, толстое вервие сейчас особым образом стягивает тело Полины, задавая ей ощущения беспомощности и доступности какой-нибудь внешней силе. И теперь руки госпожи-американки… Да, именно сейчас они стали для девушки этой самой… силой.

И все же…

Сила эта вовсе не грубая. Она жадная, требовательная и при всем при этом… нежная и ранимая. И сейчас подвластная даже жалеет о том, что не может отдаться той силе добровольно. Ведь это было бы куда как приятнее… для той, кто сейчас заключила девушку в свои объятия.

«Успеешь еще!» - слышится голос ее госпожи. Он… снова звучит вовсе не на слух, а изнутри девушки. Да, эти колебания зеленого свечения несут на себе сейчас не просто некое подобие звуков, но также и мысли – причем не в конкретике вербальных символов, а самые сущностные смыслы их! – а также и ощущения той, кто властвует в этом их общем пространстве. Причем, присутствует все это та сразу же и целиком, все вместе, но при этом, каждое слово, каждая мысль, каждая нотка чувств воспринимаются как бы раздельно, не мешая друг другу. Как будто бы там, изнутри Полины, имеются сразу множество ушей… ну, или еще каких-нибудь чувствительных органов, способных воспринять все и сразу, ничего не перепутав и не смешав все это в какой-то изрядно-большой и весьма невнятный комок ментального мусора.

Да, сейчас ее Старшая господствует в этом незримом глазами обычного человека пространстве, том, что находится изнутри… не только ее рабыни. Нет, это странное пространство у них одно, единое, цельное и сразу же на обеих участниц этих странных… отношений. И здесь у госпожи-американки присутствует особая власть, непривычная, вовсе не свойственная реальному миру. Власть, которая желает не только «взять» себе нечто ценное для ее бытия-существования, но и «дать» взамен нечто такого особого рода, что даже не подлежит оценке. Ни в меркантильных понятиях «дорого – или - дешево», ни в условиях эгоистической пары критериев «нужно – или - не нужно», ни даже в системе количественных измерений «много – или - мало». Просто, того, что ей желает дать Зеленоглазая колдунья, у Полины никогда не было.

Впрочем… не только у Полины.

Ни у кого. Нигде. И никогда.

Да, это зеленое свечение заполняет внутренний мир девушки, ее ментальное пространство. И оно впрямь, становится подчиненным власти этой странной женщины, ее господской воле. Однако такое подчинение изнутри самоё себя… это приятно! Да-да, Полине сейчас безумно приятно, что она принадлежит той, кто ее возжелала! Она обладает ею изнутри, таким безумным способом, который недоступен никому более, кроме этой Зеленоглазой колдуньи! И пусть обладает! Она и только она! Пусть!

Зеленое марево изнутри Полины… оно сейчас колышется, раскачивается особым гармоническим образом. И эти колебания… Наслаждение от них Полине не с чем сравнить. Не было еще в жизни крепостной девушки Полины Савельевой таких удовольствий! Да и вряд ли у кого они вообще были! А вот именно здесь и сейчас…

Госпожа-американка обозначила свое обладание девушкой руками и губами… И еще, она взяла свою подвластную изнутри, через это самое их общее ментальное пространство, затопив внутренний мир мыслей и чувств своей покорной рабыни зеленым светом. Нет, вовсе не так, как это делает, порою, мужчина, грубо вторгающийся в женское естество. Миссис Элеонора Фэйрфакс заполнила девушку собою, она заставила внутренний мир своей рабыни двигаться в том же тепе и ритме, с такой же частотой, которую она задавала ей извне, изнутри себя. И эти их движения-колебания теперь уже стали… общими.

Да, юная рабыня оказалась в эти мгновения порабощенной едва ли не полностью. И законами государства, бесконечно жестокого и подлого в своей грязной сути, и клятвами, каковые были тоже… замешаны на некую корысть со стороны той, кто принудила к ним свою подвластную. И даже тем самым толстым вервием, что притянуло девушку к деревянной плоскости скамейки.

А еще… Прикосновениями рук и губ, кожа к коже, жадными и нестерпимо… приятными. И самое главное, тем самым потоком зеленого свечения, что сейчас бешено вибрировало у нее внутри.

Так это все совпало, сразу же и одновременно. Бог весть, какое время это все продолжалось в реальности обыденного мира - наверное, всего несколько мгновений, по истечении которых зеленая волна, исходящая из внутреннего мира госпожи-американки, начала ослабевать. Частота колебаний оставалась… и прежней, и сладкой. Вот только интенсивность этого самого воздействия, исходившего, помимо рук и губ, прямо от Души ее, Полины, хозяйки, она становилась все меньше и меньше. Действие его становилось все менее значимым, снижалось и падало, пока не исчезло окончательно.

Полина, почти закаменевшая телом на высшей точке сладкого спазма-судороги, смогла уже теперь ощутить, как ранее напряженные мышцы понемножку начинают расслабляться. И девушка теперь… медленно опускалась обратно. Она вновь оказалась грудью своей на деревянной доске. Вот только на этот раз, левая ладонь ее хозяйки предотвратила касание, можно сказать, защитила кончики ее грудей от прямого соприкосновения с резной древесиной.

Да, сейчас Полина Савельева прочувствовала тактильные ощущения от ласк своей хозяйки вовсе иначе. Впрочем, и сами эти ласки сейчас были полны отходящей нежности, после бурного всплеска эмоций почти что интимного рода.

Кстати, а почему же «почти»? Разве все эти жесты-касания рук ее госпожи не обозначили четко именно такое… обладание? Ведь так трогать ее, Полины, грудь и, pardonne moi*, cul, то бишь, задницу, может сугубо и только… законный супруг, выражающий так крайнюю грань своего неудержимого желания к соитию с нею. Ну… или же любовник, которому она сама, так сказать, по доброй своей воле дозволила… э-э-э… своевольничать. В смысле, играть с ее, Полины, телом в подобные ласки интимного рода, причем вне законных для него супружеских прав.

И что же случилось, вот здесь вот и только что?

Ее, Полину Савельеву, грубо поимели. Взяли деяниями интимного рода. Госпожа-американка сделала с нею то, что хотела. Она не только высекла свою рабыню – жестоко, безжалостно и невинно! – исхлестав ей кожу и на спине, и на заду, и бедрах, не щадя, не смягчая меры страданий своей покорной жертвы! Причем, наверняка, до крови! Безжалостная хозяйка, одержимая манией истязать свою крепостную девушку, она еще и взяла ее, Полину, в интимном смысле, воспользовавшись ее подчиненным привязанным положением! Ну и еще… ее, Полины, откровенной глупостью и покорностью воле ея – совершенно излишней!

Взяла и получила. Силой, как и обещала.

Силой?

Ой, дорогая Полина Савельева, а сколько раз до этого она, эта странная зеленоглазая женщина, тебя предупреждала о том, что ее желания, в отношении тебя, мягко говоря, предосудительного и даже жестокого рода? И ведь сама же ты, собственноустно же сегодня заявила о том, что отдаешься ей! Был бы на ее месте мужчина - как бы он отреагировал на подобное предложение от привлекательной девушки? Вот так бы и отреагировал. Отымел бы, вторгшись своим… э-э-э… предметом сношений в твое женское естество, сломав тонкое препятствие, все еще имеющееся там в наличии… И вряд ли этот самый le connard** пожелал бы извиниться за свои деяния подобного рода. Действительно, с чего бы это ему извиняться перед тобою за то, что он, так сказать, взял свое? Ну, раз уж ты сама ему это все… дозволила?

В таком раскладе… уж не обессудь, дурочка, сама дала – сама и виновата! И в этом смысле, твоя хозяйка много порядочнее и куда как добрее обычного мужчины, из числа тех, кому от женщин нужно только одно! Ну… понятное дело, что именно!

Ее, Полины, странные мысли, промелькнувшие у нее в голове, так сказать, на выходе из эйфорического состояния, были прерваны странным ощущением на спине, где воспаленную кожу, которая – вот ведь странное дело! – некоторое время вовсе не давала о себе знать, начало пощипывать. В двойном смысле. С одной стороны, кожа – или же нервы, чувствительность которых ранее была эффектно приглушена эндорфиновой*** бурей, снова-сызнова начала припоминать о своем специфически-странном состоянии – настеганном до красноты, а может даже и более. Припоминать и… напоминать о себе нарастающим зудом. С другой стороны, этот самый зуд на спине усугубился и активизировался. От коротких поцелуев особого рода, когда настеганная прутьями воспаленная кожа прихватывается губами, после чего сквозь них наносится удар женским язычком, коротенький и острый, за которым следует еще одно движение губ, уже иного рода – ничуть не жесткое и даже по-особому приятное. Скорее даже усладительное в этом своем особом изыске.

Да, все именно так - и садко, и сладко.

Странный до того нежданный, немыслимый девушкой комплект ощущений, из тех, которые вовсе не хочется прерывать. А ежели они еще и дополнены нежными касаниями там… ниже… В смысле, сзади. То есть, аккуратными скользящими касаниями кожи на отхлестанных ягодицах, которые, кажется, тоже начинают предаваться воспоминаниям о недавно перенесенных страданиях и понемногу делятся ими с той, кто только что была подвергнута истязаниям… и по ним тоже, в том числе…

И еще…

Эти странные движения снизу, кончиками пальцев госпожи-американки, в смысле снизу от деревянной плоскости скамейки, по кончикам ее, Полины, грудей… Легкие-легкие касания… Вернее, даже толчки-вибрации, задающие особый ритм по этому самому месту, чувствительному от природы, а вовсе не по причине результатов их сегодняшней игры в «свист-и-хлест».

Вот все это вместе, все в совокупности и союзно было как-то весьма гармонично устроено-размещено на ее, Полины, теле, так что… даже вызвало воспоминания об иных… вибрациях. Тех, что звучали для Полины Савельевой изнутри и недавно.

И тогда девушка рискнула задать своей хозяйке вопрос. В двух словах и с намеком, вполне себе прозрачным.

«А… еще?»

Адресат этого самого вопроса-просьбы сразу же поняла его и смысл, и суть. Госпожа-американка как-то тяжело вздохнула и прижалась к ее спине щекой.

- Прости, - прошептала она. – Я не могу. То, что я позволила себе, в отношении тебя… Такого я сама прежде не делала. Мой муж, Эдуард, иногда баловал меня подобным. Ему удавалось довести меня до такого особого наслаждения, играя на теле моем и изнутри меня, сразу же и одновременно, используя и усиливая наслаждения телесного и духовного рода. Но ему это было нелегко, и радовал он меня такими подарками не сказать, чтобы часто. Ну, в отличие от обычных сношений интимного плана, - добавила она. – И мой муж… он не учил меня такому, чтобы я могла делать нечто подобное ему, с моей стороны. Возможно, он считал это невозможным…

Миссис Элеонора Фэйрфакс вздохнула.

- То, что я сейчас совершила, - сказала она, - все это я сама захотела сделать с тобою. Именно так. И у меня получилось. Наверное, сказалась моя одержимость тобою. Или причиной тому мое отчаянное желание разделить с тобою, как с пострадавшей стороной, хотя бы часть моих наслаждений. И я не знаю, как это все можно было бы повторить. В смысле, пока что не знаю. Поэтому… покамест не жди от меня именно подобного, особого обладания так скоро. Но все-таки…

Как-то слишком резко оборвав свою речь, миссис Элеонора Фэйрфакс, внезапно, прервала тактильный контакт со своей рабыней. Молодая женщина оторвалась от спины возлежащей, даже не одарив ее прощальным поцелуем. Одновременно с тем, она мягко-осторожно извлекла свою левую ладонь из-под тела Полины – отчего девушка кончиками своих грудей снова-сызнова коснулась резного дерева и, так сказать, ощутила разницу в полной мере. Далее, госпожа-американка убрала свою ладонь также и с нижних-мягких своей подвластной, оставив ее вовсе без такого… ласкового… Нет, не обладания. Скорее уж… прикрытия, прежде обозначенного как заботливое прикосновение рук ее, Полины, Старшей.

Девушка сразу же почувствовала, как на ее теле становится как-то… пусто, а на душе – обидно. Кажется, госпожа-американка почувствовала это, однако.. приняла такое молчаливое неудовольствие своей подвластной на счет своих предыдущих… деяний особого рода. А может быть, она припомнила-прочитала отголоски тех самых дурных мыслей, которые мелькали у нее, у Полины, в голове несколько ранее… Возможно, именно это ее и обидело, и рассердило. Во всяком случае, когда молодая женщина снова улеглась перед лицом возлежащей рабыни своей, в прежней позе – на боку, рука на локоть, ладонь под голову – глаза ее зеленые выражали воистину странную смесь. На этот раз Полина смогла… нет, не прочесть ее мысли. Она просто ощутила их общую направленность и особую тональность – смесь огорчения и досады, причем в весьма концентрированном виде и на грани бури, словесной и эмоциональной. Кажется, ее Старшая была готова… то ли закричать на свою подчиненную визави, то ли разреветься от горькой обиды на нее, на Полину Савельеву, тупую и неблагодарную девчонку, которая так ничего и не поняла, и не оценила…

- Да, я была сейчас сурова с тобою, - заявила она вполне себе очевидное, и данное ее подвластной, так сказать, в ощущениях телесного плана. - Да, я… истязала тебя… Да так, что все прежние случаи сечения, которые были у тебя в бытность твою в числе прислуги графа Прилуцкого, показались тебе детским лепетом. Или даже милым и нежным развлечением. Ну… в сравнении. И ты, моя дорогая, могла вполне оценить все мои предупреждения и извинения - те, которые я заявила тебе заранее!

- Нет, - возразила-отозвалась на ее реплику возлежащая на скамейке, - я даже… не вспомнила о них. Некогда было, знаешь ли…

Госпожа-американка прикусила губу. Потом вздохнула и продолжила.

- Я понимаю, - сказала она тоном, чуточку менее гневным и напряженным, как будто почувствовала себя несколько виноватой, - по ходу сечения тебе уж точно было вовсе не до всех и всяческих глубокомысленных рассуждений и точных умозаключений. Но я… не прошу у тебя прощения. Я напоминаю о том, что все это было согласовано с тобою… заранее! Ты сама… сама разрешила мне это! А значит…

Она запнулась и потупила очи долу.

- Значит, я сама во всем виновата, - закончила за нее невысказанное ее раба. И добавила, почти что спокойным тоном:
- Между прочим, я не высказала тебе никакого осуждения или даже простого упрека. Ты была в своем праве. И получила то, что хотела… в точности так, как мы согласились о том обе.

- Но ты… все равно, осуждаешь меня! – возмутилась ее старшая визави. – Даже не за боль… а за то, что я захотела дать тебе малую толику наслаждений, хотя бы совсем немного! Тех, которые я могла тебе дать, вот прямо здесь и сейчас!

Так воскликнула госпожа-американка, громко и с искренней обидой в голосе своем. Она вернула девушке свой взгляд, и зеленые глаза ее сейчас обозначали странное – робкую надежду на… прощение и понимание. Понимание того, что случилось.

- Я… не сказала тебе ни слова, - напомнила ей Полина. И тут же уточнила:
- Ну… по этому поводу.

- Ты… показала это всем своим видом, даже без слов! – госпожа-американка снова позволила себе обозначить эоциональный всплеск, и словами, и интонацией. – Ты обвиняешь меня в том, что я… Я воспользовалась твоим подчиненным положением и играла с твоим телом, лаская тебя без спросу!

- А разве нет? – спросила ее Полина, все еще возлежащая на скамейке и притянутая к ее деревянной-резной плоскости «на три точки».

Ее госпожа вспыхнула лицом, осознав, наконец-то, очевидное.

- Но… тебе же это… понравилось! – заявила она. – Я же почувствовала, как ты наслаждалась тем, что я с тобою делала! Ну… после сечения, - уточнила она смущенно.

- Да, - подтвердила ее раба.

- Тогда… отчего же ты так плохо обо мне подумала? – гневно вопрошала ее, Полины, хозяйка.

На лице госпожи-американки снова проявилось-обозначилось выражение крайней обиды. И боль в ее зеленых глазах, которые смотрели на подвластную девушку, была уже нестерпимой. С обеих сторон этого взгляда.

Миссис Элеонора Фэйрфакс смотрела на девушку снизу вверх. И слеза уже проторила дорожку вниз, по правой ее щеке.

Смешно? Наверное.

Сентиментально и глупо? Разумеется.

Но что поделаешь, если боль настоящая…

- Если можно… освободи мне руки.

Полина прервала повисшую между ними неловкую паузу. Она смотрела своей хозяйке прямо в лицо, а потому имела возможность оценить ту горечь, которой были сейчас переполнены зеленые глаза ее Колдуньи. И тогда она добавила к своей просьбе только одно слово. Вежливое.

- Пожалуйста.

В ответ девушка услышала короткий смешок, резкий и хриплый. В нем не было злости. Скорее уж, некое обреченное отчаяние, переходящее в опустошенное безразличие безнадежности.

- Чтобы… ударить меня? – осведомилась госпожа-американка. Она добавила в голос свой изрядную порцию иронии. Безнадежной иронии. Иронии отчаяния и грядущего – в смысле, ожидаемого! - одиночества. – За то, что я посмела совершить над тобою… насилие?

Голос ее дрогнул. Однако зеленые глаза сейчас смотрели на девушку твердо. Она бы стерпела, приняла бы, не дрогнув лицом, даже пощечину от своей подвластной. Просто, иногда отчаяние принимает фору отваги. Так тоже бывает.

- Чтобы тебя обнять, - ответила ей Полина.





*Извините меня – фр.

**Сволочь, ублюдок, му**к. В общем, примерно такой перевод с фр.

*** Автор понятия не имеет, откуда Полина в курсе содержания этого термина и контекста его, этого самого термина, употребления. Можно только предположить, что память Игрока, в стрессовых ситуациях, оперирует понятиями из прежних его, Игрока, жизней в других мирах.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

34.

Банг-дзынь!!!
Бдзынь!!!
Драмб-з-з-з!!!

Фарфоровые тарелки летят в сторону изящного нефритового столика, стоящего ближе к другой стене. Той, противоположной.

Три подряд, с небольшими паузами. Каждая из них, прилетев по указанному адресу, разбивается вдребезги о каменную ножку-подставку, на которой держится овальная столешница. И это уже не первая порция посуды, проследовавшая в том самом направлении - уже изрядно замусоренном осколками, оставшимися от предыдущих фарфоровых визитеров.

- Скоро у тебя в этом шалаше не останется посуды! – юная женщина, босая, сероглазая и русоволосая, в сером платье с разрезами по бокам, ничуть не преувеличивает. Она просто констатирует факт. Факт результата всех ее усилий, прилагаемых к этой самой ситуации на протяжении последних нескольких минут.

- Ерунда, - ответствовала ее собеседница. – Я справлюсь.

- Как скажешь, - вздохнула юная женщина, которой, судя по всему, в голову с чего-то там пришла идея поиграть в дискобола. Ну, судя по прежнему, а также и... дальнейшему ее поведению. В смысле, учитывая тот самый факт, что она сейчас шагнула к подвесному шкафчику, висевшему на изящном медном крючке, стилизованном под ветку-сучок обычного дерева.

Следует заметить, что шалаши, в смысле, лесные резиденции Владычицы Лимба, расположены в разных частях пространства этого ее странного мира «между светом и тенью, но скорее светлого и… без мучений» - именно так когда-то метко обозначила его суть сама юная женщина, взявшаяся зачем-то за истребление запасов тарелок. То ли в спортивных, а то ли в каких-то… иных целях. Так вот, насчет этих самых шалашей. Каждый из них сооружение и весьма простое, и весьма странное. В смысле, сооружение до странности простое. Или же странное до простоты

Вообразите себе, дорогой мой читатель, ствол высокого… очень высокого дерева, даже скорее Древа. К которому привалены стволы деревьев размером поменьше. Комлем вниз, верхней частью, в смысле, как они росли, соответственно, вверх. Под углом примерно в тридцать градусов к дереву-основе, а к поверхности почвы, соответственно, примерно под шестьдесят. Ну, те из Уважаемых Читателей, кто выросли в лесах 1/6 части суши, наверняка, представляют, что это такое. Ибо, конечно же, сами строили нечто… подобное во времена своего, так сказать, «босоногого детства», золотого или же… не очень!

Ну… автор так немножко пошутил Прогулки в лесах «этой страны» в необутом виде чреваты грустными последствиями. Можно не токмо «наколоть ноженьку на былинку», как это сделала известная героиня псевдонародной песни на Русском языке, но и весьма серьезно пропороть ее, ибо в совершенно непредсказуемых местах, среди лесов, попадаются битые бутылки и ржавые консервные банки, в дополнение к всякому другому-прочему мусору.

Но это здесь, а то – там, таки да! В лесах Лимба, как известно читателям, присутствует одна юная женщина, которая имеет привычку сопровождать Владычицу того самого пространства, что находится вне обычных раскладов мерности пространства и времени. Эта юная особа… в общем, она там частенько ходит-прогуливается своими босыми ножками безо всяких опасений пораниться. Как-то так!

Строят эти самые шалаши «шатрового вида» некие особые строители, обезьяны особого вида – шумные, но весьма трудолюбивые, одетые в странные кепки, оранжевые с зеленым, которые, в общем, и не кепки вовсе. Это, скорее, нечто вроде касок с козырьками, прочных и легких, изготовленных из скорлупы неких местных орехов, выкрашенных в яркие цвета. Так вот, обезьяны сии хорошие работники, весьма умелые и сообразительные. Между прочим, в их распоряжении иногда бывает и особая помощь со стороны самой Владычицы Лимба, которая, по вежливой и почтительной просьбе их бригадира, Абеля Конга, несколькими своими колдовскими пассами решает возникшие между ними проблемы инженерного свойства. Ведь размеры этих самых шалашей разнятся-варьируются в основании своем от тридцати до ста футов. Да-да! И такие гигантские сооружения из гигантских древесных стволов тоже выстроены для нужд Владычицы Лимба. Столь впечатляющих размерами шалашей немного и они используются, так сказать, в представительских целях – для приемов делегаций, пришедших, к примеру, от ее, Владычицы, подвластных и прочих официальных целей. Впрочем, тот самый шалаш, где происходили непонятные деяния по разбиванию тарелок, об ножку стула и вдребезги, был самого скромного типоразмера, ибо та пара, которая в нем обитала, в гигантских размерах-масштабах не нуждались.

Юная женщина с тарелками в руках примерилась-прицелилась и… запустила целую серию этих хрупких предметов домашнего обихода – в смысле, все, что остались еще не разбитыми! – в том же самом – в смысле, в прежнем! – направлении. С вполне предсказуемым результатом. Серия громких хрупкозвонов, которыми завершался полет каждой конкретной фарфоровой единицы из множества, обозначенного термином «сервиз».

Дзынь! – Брынь! - Дрынь!

И все. Был сервиз и нету его. Так тоже бывает.

- Ты закончила?

В голосе Владычицы Лимба не было обозначено ни единой нотки гнева или же раздражения. Скорее уж, некая усталость от ее, собеседницы, глупостей. В принципе, обычных… Вот только отчего-то, особенно утомительных именно сегодня.

- Как видишь! – ее собеседница пожала плечами и широким жестом указала на пустые полки, - Ничего уже не осталось. Даже обидно… немного. От того, что все так быстро… закончилось.

- Ну… Нет ничего проще, чем продолжить, - пожала плечами ее Старшая. – Ты подождешь… немного?

Судя по всему, этот вопрос был риторическим. Просто дальше она обозначила руками короткий жест магического рода и весьма утилитарного назначения, после чего… началось странное представление.

В начале его был… звук. Эдакий шорох-шум множества небольших вихрей, которые возникли там, возле-подле стола, прямо у его подножия, но несколько… в отдалении. Эти самые вихри окружили сей предмет меблировки, так сказать, взяли его в полон, визуально и на местности. А потом, они принялись за дело, то самое дело, к которому они были предназначены самим фактом своего создания. Каждый вихрь, гибко покачиваясь на своем основании, узком и вертящемся, выдвигался из плотного общего строя внутрь кольца и отправлялся на своеобразную охоту за осколками. Вихрь трудился, вбирая в себя все это фарфоровое крошево, отделяя при этом одни от других, сепарируя этот самый… обломочный материал. Каждый вихрь занимался своим конкретным предметом сервировки из числа разбитых-разгромленных одной сероглазой и босоногой бестией. Вобрав осколки объекта своего трудового интереса нижней частью хобота, смерч, ритмично изгибаясь туда-сюда, переносил-поднимал весь этот раздолбанный набор в верхнюю часть своей воронки, обозначая там некое подобие вращающейся короны. И по ходу этого самого танца-кружения все эти вертящиеся-кружащиеся осколки переходили в упорядоченное состояние. Каждый из них вставал на свое законное место, и в итоге всех этих кручений-верчений, разбитая прежде вещь снова становилась целой. Ну, а закончив свою работу, танцующий вихрь отправлялся в сторону полок и аккуратно ставил туда восстановленный им предмет сервировки.

Это забавное действо продолжалось несколько минут. И, надо отметить, выстроено оно было красиво и эффектно – последовательное движение танцующих смерчей, в начале сцены выстроившихся в круг, далее двигающихся поодиночке внутри этого самого круга, против часовой стрелки. С выходом после этого наружу и красивым перелетом через комнату, по воздуху и на полку, установкой предмета на прежнее его место и последующим исчезновением актора этого самого действия, как говорится, неизвестно как, и в неизвестном направлении. Впрочем, сероглазая юная женщина взирала на сие представление без особого интереса к его своеобразной эстетике и содержанию. Будто бы магический фокус сей был ей лично уже вовсе не в диковинку. И даже, возможно, несколько наскучил.

- Хочешь, чтобы я продолжила? – спросила она у своей старшей подруги. И, не дожидаясь ответа, заявила:
- А вот и нетушки! Фигушки-фигасеньки! Не стану я этого повторять! Не буду…

Сказала, как отрезала.

- Как хочешь, - меланхолически пожала плечами ее взрослая собеседница.

- Ах, так?! – вскричала ее визави. – Ты что же это… даже не собираешься возмутиться?! Я тут… стараюсь, порчу твое имущество, а ты… Ты даже не возмущаешься этими предосудительными деяниями! Моими, между прочим! Я что, тебе уже… совершенно безразлична, да?!

- Не говори ерунды! – вздохнула женщина с зелеными глазами. – Я тебя любила и люблю. И вовсе не собираюсь к тебе придираться. Что же касается имущества…

Она указала широким своим жестом на полки, где выстроился в полном порядке тот самый сервиз, как бы уничтоженный ее подругой несколько ранее.

- Извини, но никакой такой убыли нашего с тобою имущества я не наблюдаю. И вообще, ты изрядно преувеличиваешь собственную вредоносность. Знаешь, по сравнению с персонажами, которых мне доводилось встречать во многих мирах, ты просто пай-девочка! Уж поверь мне, с подлинной сутью тех, кто обитает в мирах Универсума, я знакома отнюдь не понаслышке!

- Значит… я для тебя просто пай-девочка… - как-то странно вздохнула юная женщина. А потом добавила очень странным тоном голоса своего:
- Ну… ты это сама сказала!

И сразу же, после произнесения этой фразы, сероглазая бестия рванулась к тому самому столу, об ножку-подставку которого она только что расколотила кучу столовых приборов и принадлежностей. Юная женщина с каким-то отчаянным криком ударила по столешнице, по самому ее краю. Кулаком, сверху и очень сильно – как будто всерьез рассчитывала ее сломать.

Естественно, ничегошеньки у нее не вышло. Все-таки, камень есть камень… А рука - есть рука, она из плоти и крови. Что окажется крепче, прочнее?

Вопрос сугубо риторический…

Естественно, атакующая сторона взвыла. Громко, отчаянно и искренне. Более чем искренне.

Ну и…

Как и следовало ожидать, Старшая пришла ей на помощь. Она заставила ревущую от боли юную особу опуститься на колени перед так и непобежденным ею предметом меблировки – то еще унижение, доложу я Вам! Пострадавшую руку своей подруги она аккуратно разложила-вытянула на той самой плоскости, что подверглась до этого удару… жестокому и не особо умному, откровенно говоря. Это движение вызвало у коленопреклоненной очередной всхлип.

- Перелом, - констатировала факт врачевательница. – Плюс… ушиб и растяжение связок. Поздравляю!

- С… чем это? - буквально скрежеща зубами от боли и раздражения осведомилась ее подвластная.

- С тем, что все обошлось только этими повреждениями твоей руки, - охотно разъяснила ее старшая и куда более сдержанная собеседница. – Всего лишь один перелом. Ты очень легко отделалась, Моё Сердце!

С этими словами зеленоглазая женщина приступила собственно к лечению пострадавшей. Она странным движением пальцев пробежала по руке сероглазой шалуньи, от локтя до кисти, и там исполнила короткое движение-нажатие на тыльную часть ее ладони сверху – адресат этого самого жеста резко, с явным звуком «Ф-ш-ш-ш…», втянула воздух, обозначив тем самым как именно сейчас, сию секунду ей было больно. Ее Старшая вздохнула, а потом… коротким движением обеих рук как бы «вынула» - или же «поймала»! – из пространства, прямо над целью своего врачевания, нечто вроде зеленой светящейся материи. Этот странный невесомый лоскут она набросила на руку пострадавшей и дальше исполнила в добавление к этому лечебному мероприятию несколько магических пассов, явно добавив энергии для исцеления своей подруги.

И у нее все получилось. Призрачная зеленая материя по ходу этого самого бесконтактного манипулирования извне становилась все тоньше, бледнее и прозрачнее. За несколько минут линейного времени она истаяла, полностью впитавшись в кожу руки незадачливой бунтовщицы. Сразу же после этого, врачевательница исполнила, так сказать, контрольный пасс, проведя ладонью вдоль руки, разложенной на этом импровизированном операционном столе. Зашлифовывая последствия только что проведенной операции и контролируя результат.

- Порядок! – провозгласила она, удостоверившись в успехе всего этого медицинского мероприятия. – Можешь убрать руку со стола. Теперь ты вполне здорова.

- Да? – скептическим тоном произнесла ее визави.

- Я о болезнях чисто телесного плана, - немедленно уточнила ее Старшая. – Насчет же всего остального… Да, у тебя сейчас все очень даже непросто…

- Непросто?! – ее подвластная вспыхнула лицом. – Да все элементарно! Проще уже быть не может!

- Ты опять? – Старшая вздохнула и отвела глаза в сторону – то ли в усталости от продолжительноти какого-то изрядно затянувшегося и весьма неприятного спора, то ли в тщетной попытке скрыть свое раздражение по тому же поводу.

Юная женщина, только что излеченная Владычицой Лимба, оторвала свою руку от стола и потерла-ощупала ее. Судя по всему, никаких болевых ощущений от этого она не испытала.

Вероятно, ей, после этого, следовало… ну, как минимум, поблагодарить свою Старшую, за это исцеление. Однако же, свежеизлеченная бунтовщица явно не собиралась придерживаться столь естественного и даже в чем-то банального сценария. Напротив, она не придумала ничего лучшего чем, поднявшись-выйдя из коленопреклоненного положения тела своего, встать в позицию «Руки в боки и возмущаемся!» Изобразив, к тому же, некое гневно-раздраженное выражение на лице своем.

- Ты… могла сделать так, чтобы эта… - она пропустила эпитет, возможно из деликатности. Впрочем, не слишком-то цензурный смысл так и не озвученного был и без того, более чем понятен. – Чтобы она… просто сломалась от моего удара, - закончила она свою мысль.

- Да, - не стала спорить ее Старшая.

- И я бы тогда и вовсе не пострадала, - продолжила свою речь юная бунтарка, причем весьма в агрессивном тоне. – И даже, напротив, вышла бы победительницей.

- Разумеется, - подтвердила та, кто только что ее исцелила.

- Так какого же… ты поступила вовсе не так? – гневно вопрошала ее визави. – Верно, тебе доставляет особое удовольствие делать так, чтобы я страдала, да?

Властвующая особа в ответ только пожала плечами.

- Я. Желаю. Знать, - заявила ее подвластная, раздраженная и бунтующая. – Почему. Ты. Этого. Не сделала.

- Просто, я дала тебе возможность удостовериться на практике, - услышала она в ответ.

- Удостовериться… в чем? – тон этого вопроса был несколько ниже. Но ненамного.

- В том, что крушить мебель и бить посуду в моем шалаше, это не самая хорошая идея, - произнесла ее Старшая и… прикусила губу.

Но… что сказала, то сказала. Даже, если сгоряча. Однако… Слово – не воробей, а куда как более мозгоклюйная птица.

Увы и ах. Птичка вылетела. А также долетела и клюнула. Точно в цель.

- Значит… в твоем доме, - юная собеседница немедленно поймала очередной повод для своих обид и теперь, похоже, была готова раскрутить его на полную катушку.

- В нашем доме, - спешно поправила себя ее Старшая. А потом чуточку виновато улыбнулась своей собеседнице:
- Прости, я оговорилась! Конечно же… в нашем.

- Ты оговорилась… - горечь в словах юной бунтовщицы достигает величины порядка ста хинных единиц. – Нет, дорогая моя Владычица! Ты не оговорилась… Ты проговорилась! О том, как у нас с тобою все обстоит на самом деле!

- Не понимаю, о чем это ты, - сухо произнесла ее Старшая. При этом, цвет лица ее четко обозначил некоторую… скажем мягко, неискренность этих слов.

- Все ты понимаешь! – торжествующе усмехнулась ее собеседница, от которой вовсе не укрылся этот визуально ясный знак слабости позиции властвующей особы. – Эти твои шалаши… - Слово сие она обозначила несколько презрительной интонацией. - Они чудо, как хороши! Вот только создавали их именно для тебя, именно под твои нужды и интересы!

- Подожди! – Владычица Лимба сделала примиряющий жест. – Тебя не устраивает что-то конкретное в конструкции… этого жилища?

Она снова покраснела, ибо чуть не оговорилась второй раз подряд, едва успев сделать паузу и заменить местоимение на указательное. Однако, ее собеседница все же заметила указанную оплошность и восприняла ее как очередное доказательство своей правоты в этом споре, бессмысленном в своих проявлениях беспощадной принципиальности с ее стороны.

- Это твое… именно твое жилище! – жёстко заявила она. – А я здесь так… приходящая гостья, не более того!

- Не надо… так! – воскликнув так, Владычица Лимба прикусила губу, чтобы не сказать еще чего-нибудь лишнего. Слова юной собеседницы как-будто целенаправленно ранили ее, ударив ы некое… совершенно незащищенное место.

Однако, сероглазая мучительница вовсе и не думала прекращать или даже просто смягчать свои безжалостные удары. Кажется, она считала себя вправе продолжать такое мучение для той, кто была много старше и властней ее самой. Правда, похоже, эта самая власть на сию шальную бестию не распространялась вовсе.

Хорошо ли это… Плохо ли… Бог весть.

- Да, я для тебя не более чем обычная гостья! - заявила юная бунтовщица. – Всего лишь одна из тех, кто избрал твой Лимб как убежище. Как убежище для трусов, стремящихся уйти от своей истинной судьбы!

- Не говори так! – ее Старшая позволила себе повысить голос. Впервые за все время этого бредового разговора, который все более сводился к набору односторонних обвинений.

- О-о-о! Что я слышу! Ты, никак, решила, что чем громче рявкнешь на меня, тем больше в твоем голосе прозвучит правоты? – бунтарка охотно воспользовалась ее очередной оплошностью, на этот раз чисто интонационной. – А вот и нет! По-прежнему, знаешь ли, неубедительно!

- Ты… неправа, - Старшая собеседница невероятным усилием воли продолжила увещевания достаточно спокойным тоном голоса своего. Бог весть, какие силы ей для этого понадобились! – Те, кто выбрал Лимб… Те, кому я позволила здесь поселиться, они заслуживают лучшей участи, чем жизнь в «нижних» мирах Универсума. Я это точно знаю. И я даю им этот шанс, оценив их суть и поняв, чего они достойны на самом деле.

- Ты делаешь это для них из милости! – заявила юная женщина. А после добавила фразу, звучащую на грани оскорбления. Скорее, даже за гранью такового. – Ты желаешь хоть как-то поставить под сомнение свою жуткую репутацию. Всем тем, кого пускаешь в Лимб… но прежде всего, именно самой себе, ты доказываешь, что ведешь себя много лучше, чем думают о тебе твари дрожащие, из числа смертных всех миров!

- Из милосердия, - поправила ее Владычица Лимба. Кажется, она не заметила оскорбления. Ну… или же просто сделала вид, будто не заметила его. – Я сама решаю, как с ними поступить. Ведь каждый из тех, кого я пощадила, искренне сожалел о своих ошибках и принимал грядущее воплощение в «нижних» мирах как неизбежную справедливость, проявленную с моей стороны. Обычно, они ни о чем меня не просят, однако… Я сама читаю в сердце у них надежду на спасение. Они не трусы, просто… Тем, кто согрешил, всегда хочется прощения и понимания. И я даю им шанс, если только мне предоставляется такая возможность. Да, они готовы ответить за свои деяния, воплотившись в одном из «темных» миров. Но… зачем это все, если они будут там… лишними?

Юная женщина в ответ лишь скептически усмехнулась и покачала головою, в явном сомнении. Кажется, она осталась, целиком и полностью, при своем мнении.

- И, кроме того, не забывай, что именно они получают – какую цену они платят за билет в эту самую новую жизнь, - продолжила ее Старшая.

- Удар Раиллой, твоей боевой косой, - ее подруга обозначила факт своего знания об этих самых обстоятельствах. И добавила торопливо, почти что раздраженным тоном голоса:
- Да, я знаю… Я в курсе того, что это, наверняка, больно. Ты мне уже рассказывала.

- Больнее, чем ты думаешь! – покачала головой ее взрослая собеседница.

- Но ведь… они получают этот свой шанс… из милости! Ты милуешь их и они вовсе не знают тогда обо этой самой боли! Не знают о ней ничего! А знали бы… наверняка бы передумали!

Так сказала эта юная бунтовщица. Она произнесла тираду сию вполне убежденным тоном. То ли просто не понимая свою Старшую, то ли принципиально отказываясь ее понимать.

- В этом и состоит одно из проявлений моего милосердия, - не согласилась с нею Владычица Лимба. – Я даю им шанс на смягчение их участи. Цена вопроса – боль от удара Раиллы, отсекающего их от прежней дрянной судьбы. В этом и состоит их… искупление! Особое страдание… боль физического и ментального плана, как замена бессмысленному и почти безысходному страданию в «нижних» мирах. Тому страданию, которое может длиться много-много лет… И даже жизней!

- Какое замечательное у тебя… милосердие! - язвительно произнесла ее визави.

- Какое уж есть, - вздохнула ее Старшая. И отошла к другой стене-стороне шалаша. Туда, где располагалось странное возвышение, нечто вроде широкого ложа, покрытого ковром – ниспадающим на все четыре стороны и в пол.

Владычица Лимба присела на край этого самого ложа, а потом… коротким жестом своим предложила подвластной девушке присоединиться к ней. Юная бунтовщица подошла поближе, но присаживаться не стала, просто встала недалеко – прямо перед ней, но не рядом, а на такой… символической дистанции условного отчуждения. Старшая снова тяжело вздохнула.

- Что с тобой? – спросила она. – На что ты сейчас… сердишься?

- Ты знаешь! – был короткий ответ.

- Знаю, - подтвердила Старшая. – Но не понимаю.

- Хорошо, я повторю тебе еще один раз, - раздраженным тоном откликнулась ее визави. – Я для тебя никто и звать меня никак!

- Неправда! – воскликнула Владычица Лимба. – Я люблю тебя!

- Тогда скажи мне на милость, каков мой статус? – как-то ехидно усмехнулась ее подруга.

- Гостья… - растерянно произнесла Владычица Лимба.

- Тебе не кажется, что я у тебя здесь несколько… загостилась? – был следующий вопрос, высказанный уже почти серьезным тоном.

- Что ты имеешь в виду? – упавшим голосом спросила ее Старшая. И сразу же уточнила:
- Ты что, собираешься меня… покинуть?

- Почему бы и нет? – задала ей встречный вопрос ее подвластная. – Ну, раз уж я тебе и вовсе не нужна!

- Ты мне нужна! Очень нужна! – воскликнула ее Старшая. И добавила почти жалобно:
- Не уходи! Не надо…

- Неотъемлемое право Гостьи – уйти тогда, когда она сама того пожелает, - провозгласила юная бунтовщица. И Старшая молча кивнула, подтверждая этот ее тезис. – А значит, ты не вправе лишить меня такой возможности!

Сей вывод прозвучал несколько неожиданно. Но эффектно.

- Ну… да, - Владычица Лимба, похоже, вовсе не потеряла надежды переубедить свою подругу. – Но ведь это… вовсе не нужно! Не нужно… именно тебе! Скажи мне, что тебя не устраивает, и мы с тобою все здесь поменяем! Обещаю!

- Ну, да! – саркастически усмехнулась ее подвластная. – К примеру… поменяем местами стол и постель. Потом… наоборот, поставим их в исходное положение. И снова… И снова… Ну… или перейдем из этого шалаша в другой, попросторнее. И все.

- А каких еще перемен в своей жизни ты хочешь? – спросила ее Старшая.

- Ты знаешь, - со значением произнесла юная женщина – великая спорщица! – Мы ведь говорили об этом с тобою… менее часа тому назад!

- Нет. Исключено.

Произнося эти слова отрицания, Владычица Лимба даже изменилась в лице.

- Это слишком жестоко, - добавила она. – И я тебе этого просто не позволю!

- Ну, начинается! – сварливо провозгласила ее собеседница. – Этого нельзя… Того нельзя… Знаешь, в этих твоих шалашах я живу… как комнатный цветок! Или как ручная… Нет, как карманная собачка, которую из дому стараются даже не выносить, чтобы не замерзла… и не перегрелась. Как будто я такая вот хрупкая неженка! А я… могу… Я хочу тебе помочь!

- Нет!

Это слово прозвучало и громко, и резко и безапелляционно. Произнеся его, Владычица Лимба обозначила свое отрицание также коротким движением головы и жестом руки своей, давая тем самым понять, что вопрос закрыт. Просто, чтобы у собеседницы больше не было никаких иллюзий. По этому самому поводу.

- Ну вот! – как-то даже удовлетворенно произнесла ее визави. Скорее даже удовлетворенно-обиженно. – Значит, ты меня точно не любишь!

- Люблю. И поэтому я… запрещаю тебе… такое, - услышала она в ответ. Впрочем, безо всякого удивления. – Я оберегаю тебя! От всего… такого! Всего лишь оберегаю тебя!

- А если я вовсе не хочу… Просто не желаю, чтобы меня оберегали?

Слова эти были произнесены… даже не с обидой. В тональности голоса юной женщины звучала лишь горечь разочарования.

Ответа не последовало. Юная женщина, задавшая очередной вопрос этого напряженного диалога, тяжело вздохнула и, шагнув к возвышению-постели, присела чуть поодаль от своей Старшей. Та попыталась ее обнять, но встретила… даже не сопротивление. Полное безразличие к ней адресата ее чувств.

Нет, не так. Сейчас, изнутри объекта своего нежного внимания, Владычица Лимба ощутила нечто вроде ледяного холода. Она даже руки отдернула – настолько этот самый «мороз изнутри» оказался для нее… ощутимым.

- Зачем ты… так? – этот вопрос она задала своей подруге. Причем слова эти были высказаны весьма растерянным тоном голоса. Просто… Владычица Лимба все еще не верила в то, что нечто подобное возможно в принципе…

- Мне… лучше уйти, - юная женщина упорно глядела… куда-то не туда – в некое абстрактное пространство, прямо перед собою. Возможно, представляя себе грядущее, представшее перед нею в не очень-то приятном и прекрасном свете. И это пугало!

- Почему? – растерянно произнесла Владычица Лимба.

- Я не могу больше терпеть твое безразличие, - услышала она в ответ.

- Что?.. – голос Старшей прозвучал почти шокированными интонациями. – Я… Да разве же я к тебе безразлична? За что ты меня… так?!

Она, к концу своего короткого спича перешла от чаяния к возмущению словами своей визави. И возмущению более чем искреннему!

- Я хочу уйти отсюда, - заявила юная женщина. – Я прошу… Я требую, чтобы ты отпустила меня!

- Нет… - прошептала ее Старшая.

- Да, - подтвердила ее подруга.

- Но… почему? – в отчаянии спросила Владычица Лимба. – За что ты так со мною хочешь поступить? Жестокая…

- Я устала, - пояснила ее собеседница. И добавила нечто, прозвучавшее просто страшно для той, кто уже была в отчаянии. – Я не могу… не хочу, не желаю больше терпеть все это! Я хочу уйти!

- Чего ты больше… не хочешь? – голос Владычицы Лимба теперь зазвучал горечью и обидой. – Зачем… Зачем тебе уходить от меня? Чем я тебя обидела?

- Ты отнеслась ко мне как к пустому месту, - услышала она в ответ. – Я навсегда останусь для тебя безымянным ничтожеством. Ведь ты… Ты даже не дала мне имени… здесь, в Лимбе!

- Иное имя – иная судьба, - попыталась оправдаться Владычица Лимба. – Прости, но я… не хотела… Нет, я просто не имела права давать тебе иную судьбу… Новую, по моему выбору. Я не могла этого сделать, не готова была лишить тебя возможности остаться свободной!

- Значит… Я даже не Гостья! – саркастически усмехнулась ее собеседница. – Даже такого… ничтожного знака внимания от тебя я не была удостоена! Спасибо!

- Здесь, в Лимбе, каждый Гость… ну или Гостья, не суть… Каждый сам выбирает себе новое имя. Дать имя кому-нибудь это значит… обрести над ним личную власть, - пояснила ее Старшая.

- А ты, конечно же, этой власти обрести не захотела, - докончила за нее юная собеседница, и Владычица Лимба смущенно потупила очи долу.

Тогда юная женщина тяжело вздохнула и отвернулась, поглядела в сторону. Дескать, с тобой все ясно.

Далее последовала пауза, во время которой Владычица Лимба ощущала у себя изнутри все возрастающее отчуждение со стороны собеседницы. И она, казалось бы, всемогущая в подчиненном ей мире Лимба, сейчас была абсолютно бессильна что-либо изменить.

- Я ухожу, - заявила та, кто уже отдалилась от нее. – Изволь отправить меня отсюда восвояси.

- Нет… - голос Владычицы Лимба прозвучал глухо. – Я не могу… Ты… Ты нужна мне!

- Нет, не нужна, - покачала головой ее подруга.

Или бывшая… подруга.

Она встала-поднялась, сделала пару шагов вперед, развернулась и посмотрела на свою Старшую непривычным, каким-то презрительным взглядом.

- Ты трусливая дрянь! – заявила она. – Ты даже боишься сказать мне, что я для тебя никто и ничто. Я хочу закончить это. Отпусти меня.

- Если бы ты только могла читать в моем сердце… - Старшая всхлипнула.

А ее жестокая собеседница рассмеялась.

- Какая ты жалкая и трусливая! – сказала она с откровенным презрением в голосе своем. – Всегда боишься сказать правду! Будь так добра, избавь меня от зрелища твоих жалких слез. Я желаю уйти, и ты своими трусливыми запретами меня не остановишь. В крайнем случае, - добавила она, - я добьюсь выдворения меня из Лимба тем, что начну поносить и оскорблять тебя перед всеми и каждым. Вряд ли ты захочешь долго терпеть от меня подобное унижение!

- Довольно! – воскликнула Владычица Лимба. – Я… не позволю себя оскорблять!

- Зачем же дело стало? – усмехнулась торжеством ее подвластная. – Изгони меня из этого твоего пространства. Я не желаю больше находиться здесь!

- Это твое окончательное решение? – голос ее Старшей… вернее, бывшей Старшей, стал ледяным.

- Разумеется! – раздраженно ответствовала ее визави. – Окончательнее некуда!

- Тогда слушай, что я тебе скажу! – заявила Владычица Лимба.

Она поднялась, прекрасная и ужасная в гневе своем. И даже непросохшая слеза на щеке ее не портила общего сурового впечатления от этого ее внешнего обличия, нового и… жестокого. Лицо ее осунулось, оно стало почти что юным, но при этом бледным, и холодным – вернее, исполненным холодной ярости, которой светились теперь ее глаза. Одежда Владычицы Лимба стала блестящей – как будто она была изо льда. А на роскошном жемчужном поясе у нее появилась боевая коса, привешенная на серебряный карабин за кольцо в рукоятке.

Да, Владычица Лимба теперь была в ярости и собиралась теперь, как говорится, «власть употребить». В отношении той самой юной женщины, которая только что ее оскорбила, целенаправленно и безжалостно.

Впрочем, собеседница ее на это самое преображение визуального рода – в Сущность весьма и весьма грозного вида! – ответила просто, одним своим скептическим взглядом, без слов и жестов.

- Я отправлю тебя в обычное странствие круговорота душ, - продолжила Владычица Лимба. – И я объявляю, что в конце твоей первой жизни я тебя… не узнаю. И ты тоже тогда… не узнаешь меня. Ты, как и все души, воплощенные в плотных мирах, будешь трепетать, страшась встречи со мною. И воспоминания о жизни здесь… со мною, в Лимбе… они не будут тебя беспокоить… поначалу, - добавила она поспешно.

- Было бы о чем вспоминать! – с какой-то детской обидой в голосе воскликнула ее визави.

- Так ты и не припомнишь об этом, - холодно заметила адресат ее обиды. – До тех самых пор, пока я сама о них не вспомню. Пускай и смутно, просто на ощущениях того, что ты мне знакома и… очень дорога. Тогда и я напомню тебе при встрече, о том, что было. Но тоже… лишь смутным и неясным воспоминанием о том, что между нами было… должно быть счастье!

- Зачем? – устало спросила ее бывшая подруга.

- Чтобы дать тебе возможность выхода из этой мучительной круговерти, - пояснила Владычица Лимба. – Если тебе там станет совсем невмоготу, то… призови меня. Я оставляю за тобою такое право. Но ставлю тебе особое условие, - сразу же уточнила она. – Когда ты призовешь меня, хотя бы два тамошних обитателя должны… Ну… хотя бы явно выразить к тебе сочувствие, в тот самый миг, когда ты будешь тяжко страдать, и у тебя не останется сил терпеть тамошние лишения. Да, пускай эти двое станут твоими поручителями, в том, что ты достойна не только их, но и моего… милосердия. Только тогда я приду и явно приму тебя, заберу, изыму из общего для обычных душ круговорота воплощений. Не раньше!

- Думаешь, что я пропаду без тебя, да? – в голосе юной женщины послышались слезы искренней обиды. Возможно, запоздалой. – Нет! И не надейся! Ты… трусливая и мелочная дрянь! Я не хочу тебя больше видеть! Отпусти меня немедленно, слышишь? Я хочу уйти от тебя!

- Ступай!

Это короткое слово Владычица Лимба произнесла совершенно ледяным тоном. В ее руке тут же оказалась боевая коса. Резкий взмах, звонкий щелчок – клинок волнистой узорной стали эффектно встает в боевую позицию, обозначив официальный характер грядущего действа. Величественная женщина в наряде, сверкающем льдистым блеском, развернула свое оружие клинком к себе. Теперь на бунтовщицу глядели, блистая холодным зеленым светом изумрудов, глаза черепа-фиксатора, Раиллы, боевой косы Владычицы Лимба, обозначив ее, Владычицы, право и волю определять конечные судьбы всех живущих в плотных мирах. Далее, Сущность, управляющая этим пространством, ужасающая своей красотой и гневом, снова развернула свое оружие и исполнила широкий жест-взмах, в результате которого на полу шалаша появилась огненная черта. Вплоть до нее, пол оставался застеленным ковром с неброским рисунком. А вот за этой самой чертой… начиналась темнота, расцвеченная яркими точками звезд – как будто в их общее жилище внезапно ворвалась вся бесконечная пустота Космоса.

- Ты… можешь остаться, - голос Владычицы Лимба дрогнул. – Я накажу тебя за те оскорбления, которые ты мне нанесла. Накажу и прощу. И ты будешь избавлена от тягостной необходимости провести без меня… несколько жизней. Я готова… Я прошу тебя…

- Счастливо оставаться! – именно такие слова произнесла адресат этой просьбы… почти униженной просьбы. Тон голоса юной женщины, решившейся на этот эффектный уход от своей возлюбленной и покровительницы, звучал иронически, почти издевательски по отношению к той, кто ее любила. А после…

Она сделала шаг вперед.

Когда она переступила огненную черту – движением решительным и твердым! – не произошло ни взрыва, ни какого-либо иного эффекта, которым, по мнению киноделов и романистов, должны быть обозначены яркие моменты драматического расставания героев.

Не было ничего. Ничего подобного. Просто яркая огненная черта сразу же исчезла, исполнив свое предназначение в этой точек пространства и времени – без звука, без дыма, без запаха… А с нею пропал и тот самый условный вход в безмолвное пространство звезд и пустоты… И снова был пол ее… Теперь уже только ее, Владычицы, шалаша, покрытый ковром. И… одиночество. В этом самом лесном помещении, заботливо изолированном от всех и всяческих шумов, и снаружи, и изнутри.

Ей… пригодилось это свойство. Вряд ли надрывный вой, исполненный слезной тоски, послужил бы украшением акустическому пространству этого Леса…

Сколько продолжалось это безвременье отчаяния… Наверное, недолго, всего несколько часов, по объективному времени Лимба… Однако же, если бы можно было измерить продолжительность того самого кошмара по меркам самой души Владычицы Лимба, она бы вполне соответствовала понятию Вечность. Личная, но оттого не менее протяженная… для той, чей внутренний мир был отмечен ее присутствием. Возможно, такую длительность личного мучения следует измерять вовсе не в стандартных и обычных счетных единицах темпоральной протяженности, а в объеме выплаканных слез. Или же в степени их горечи.

Владычица Лимба очнулась лицом своим на покрывале их когда-то общего ложа. Оторвавшись от намокшей ткани, она подняла очи горе и прошептала одно только слово: «Помоги!»

Она… редко адресовала какие-либо свои просьбы своему Повелителю. И еще реже получала на них какой-нибудь внятный ответ. Но в этот раз она… нет, не ждала. Просто надеялась на Его милость. Поэтому она даже не стала уточнять свою мольбу, оставив конкретное действие сугубо на Его усмотрение.

Сейчас ей нужно было совсем немного. Просто… облегчение забытьем… Просто, чтобы дожить… досуществовать до того момента, когда…

Нет. Не стоит загадывать о том, что случится и когда это все произойдет. Она сама постановила приговор своей возлюбленной. И она, как Старшая, сама виновата в том, что та сделала окончательный и последний шаг к их разрыву. Впрочем, такие вещи понимаются сугубо умом. А сердце… оно болит. Вернее, ноет отходящей болью, после всех выплаканных слез. Наверное, в них действительно, присутствует некий условный анестетик… или же какое-то его подобие.

Ей удалось подняться. Но… совсем ненадолго. Просто, голова закружилась.

Бред… У нее никогда не бывало чего-нибудь похожего на недомогания, свойственные обычным носителям физических тел. Этого в принципе быть не может. Но… похоже, что изо всякого бесспорного правила всегда найдется какое-то уникальное исключение. Уникальное и унизительное… Невозможное и жуткое. Персональная мука, Only for You, немыслимая, бессмысленная и беспощадная.

Твоя.

Как была твоей та, кто осталась у тебя же внутри – пускай в виде невесомого образа, отголосков воспоминаний о былом, о счастливых мгновениях, когда эта сероглазая шалунья была вовсе иной и вела себя иначе. В те дни она искренне любила тебя.

Но сейчас это, увы, никакого значения не имеет. Имеет смысл только одно. Забыть о случившемся. Конечно же, не навсегда, а… до срока. Того самого, который ты сама поставила в зависимость от ряда обстоятельств. Маловероятных, но… возможных. Особенно, если Адресат, к которому была обращена твоя мольба, услышит ее.

Однако, над этим ты, увы, не властна.

Остается надеяться только на Его Милосердие. В том или ином смысле.

Тогда ты не рискнула выйти из шалаша, того самого, где все это случилось. На тебя накатила волна безразличия ко всему и… усталости.

Боль от потери… она никуда не исчезла. Она просто ушла куда-то вглубь. И теперь уже не ощущалась так остро.

Владычица Лимба легла на ту самую постель, которую она когда-то делила с ушедшей – не раздеваясь, ибо не было на это никаких сил… да и смысла в этом тоже теперь не было никакого.

Она легла навзничь – лицом вверх, спиной вниз. Телом своим, сквозь платье, сзади-снизу сразу же ощутила сырость – ну да… сама же совсем недавно здесь проревелась, нечему удивляться!

Наверное, со стороны это все глядится даже… забавно. Или мелодраматично. Или сразу же и так, и эдак, и еще как-нибудь… посмешнее. Однако той, чья душа теперь оказалась разорванной напополам, подобные мнения были вовсе безразличны. Более чем.

Забыться сном…

Забыть…

Или же… просто попытаться уйти в те грядущие времена, когда все уже будет… Нет, вовсе не будет, уже останется… там, позади…

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

35.

Пробуждение оказалось странным. Снова сырость – вот только уже проникающая сквозь-через одежду вовсе не снизу, а сверху. В том смысле, что в этот раз платье Владычицы Лимба промокло на груди. И снова от слез.

Вот только слезы эти проливала вовсе не она.

Адресат этой сырости открыла глаза и, вместо конической, сходящейся кверху верхней внутренней части шалаша увидела обыкновенный потолок.

Плоский потолок.

Что было как-то… необычно. Ну, по сравнению с тем самым местом, где она была и уснула.

Только что.

Вроде бы.

- Оч-нулась… - на всхлипе произнес знакомый голос.

- Да… наверное… - прошептала та, кто услышала… этот голос.

Нет. Это невозможно.

Она же ушла… бросила тебя…

Тогда… почему же сейчас она рядом?

Господи… какой прекрасный сон! Лучше бы ему продолжаться… еще и еще… Вечно…

- Открой! Открой глаза! И посмотри на меня! Слышишь?

Владычица Лимба неохотно исполнила это требование, наглое и приказное – высказанное, надо заметить, весьма громким, прямо скажем истерично-отчаянным тоном голоса.

Открыла глаза и в этот раз встретилась взглядом с заплаканными серыми глазами той самой юной женщины, которая только что супротив нее бунтовала.

- Ты что… вернулась? – тихо спросила она свою зареванную визави. – Или же это все просто… сон?

Вместо ответа, сероглазая бестия ущипнула ее за… э-э-э… мягкую часть бедра – в смысле, сбоку и чуть пониже ягодиц. Адресат столь грубого жеста сего немедленно взвыла и подскочила на постели. После чего юная хулиганка-грубиянка снова заревела, но уже с явным облегчением. Прижавшись к той, кого только что проверила на предмет возможного нахождения в мире грез.

- Это не сон… не сон… не сон… - шептала юная женщина ей – куда-то, то ли в плечо, то ли в грудь. – Это… все по-настоящему. Я здесь… Живая… Твоя… Я никуда не уйду… Никогда! Только… вместе с тобою… Только туда, куда ты позволишь… Или прикажешь. И никуда больше!

- Хорошо… Хорошо… - Владычица Лимба улыбнулась. А потом обняла, прижала ее к себе. Дальше она пару раз хлопнула свою возлюбленную по спине и отстранила ее от себя. Потом обычным своим универсальным магическим жестом убрала с лица юной женщины все и всяческие следы и последствия рева и ласково взъерошила ей волосы.

- Ну что же ты так распереживалась! – как можно более бодрым и веселым тоном голоса заявила она. – Испугалась обычного ночного наваждения? Это был… всего лишь сон! Открыла глаза – и нет его! Улетел и… никогда не вернется!

- Посмотри за окно! – хмуро ответствовала ее возлюбленная. – Время уже близится к полудню! Никаких «полночных наваждений» сейчас нет, и не может быть! К тому же… это вовсе не мой сон!

- Интересно, интересно… - растерянно произнесла Владычица Лимба. – Неужто ты… научила меня видеть сны? В смысле… мои собственные сны? Не думала, что такое возможно…

- Или… пробудила в тебе воспоминания? – добавила ее визави. – Из тех, которые лучше забыть?

- О чем это ты? – нахмурилась ее Старшая.

Вероника тяжело вздохнула, поднялась и отошла-отступила на шаг от их общей постели. Владычица Лимба опустила свои босые ноги на ковер, перейдя в удобное сидячее положение. При этом она напряженно следила за своей возлюбленной.

Юная женщина встала, заложив руки за спину, опустив голову, потупив очи долу, всем своим видом выражая нечто среднее между огорчением и раскаянием. После небольшой паузы, она все же рискнула поднять серые глаза на свою Старшую. И обозначила свое понимание сути того, что сейчас случилось между ними. Жестко и точно.

- Сегодня рано утром ты пожелала держать меня при себе, все время, чтобы я не оставалась одна. Ты намеревалась «испить мой страх», так ты выразилась. Меня… действительно потряхивало от предстоящего – все же я трусиха, каких свет не видывал! Даром, что сама же и добивалась того, чтобы ты меня наказала всерьез и без жалости! Ну… и ты, естественно, ринулась меня успокаивать. И не придумала ничего лучшего, чем пригласить меня прилечь рядом с тобой. Да… ты обняла меня. Просто, чтобы я чувствовала твою защиту и заботу… И тогда мы… заснули.

- Ну… наверное, это в чем-то логично! Разве нет? – ожидаем усмехнулась ее Старшая. И сразу же обозначила заявку на позитив:
- Значит, мы с тобою просто спали. И у нас… у тебя, - она уточнила многозначительным тоном, - случился кошмар. Бывает и такое. Но это все вовсе не фатально! И нет в этом ничего такого… ужасного. Подумаешь!

- Мои сны… - горько усмехнулась юная женщина. – Их действие всегда протекает вне Лимба! Помнится, ты как-то сказала мне, что научилась странствовать вместе со мною! Ты тогда еще заявила мне, что во время этих наших прогулок там, в мирах, куда мы переносимся, никто не умирает!

- Да, это так, - не стала спорить Старшая.

- А здесь все происходило в самом Лимбе, понимаешь? – на глазах юной женщины блеснули слезы и она, справедливо оценив молчание своей госпожи как попытку уклониться от принятия этого факта, обозначила свой вывод словесно и безапелляционно:
- Это был вовсе не мой сон. И даже не твой! Это вообще не сновидение, а воспоминание! Твое!

- А может быть… это просто видение, предупреждающее о дурных поворотах нашей судьбы… Тех, которые, увы, возможны… В том числе и по нашей с тобою вине!

Так сказал Владычица Лимба. И всем своим видом обозначила готовность принять именно такой вариант понимания случившегося. Однако, ее подвластная имела по этому поводу совсем другое мнение.

- Как меня зовут? – спросила она свою Старшую. И сразу же уточнила:
- Какое имя ты дала мне, когда взяла к себе сюда, в Лимб?

- Вероника… - растерянным голосом ответила ее госпожа.

- А в том кошмаре, который мы с тобою видели вместе, я оставалась безымянной! – сказала ее раба. – И мы с тобою жили тогда вовсе не в этом доме, а в шалаше! В одном из тех, которые ты почти забросила с тех самых пор, как приняла меня… в этот раз!

- Тогда… - Владычица Лимба просветлела лицом своим. – Значит, у нас с тобою все обошлось! Ты вернулась ко мне, и та наша размолвка осталась в далеком прошлом!

- Нет, - отрицательно покачала головой ее раба. – Не осталась…

- Почему? – спросила ее собеседница.

Вопрос прозвучал как-то жалко и слабо. Вероника это, конечно, сразу же почувствовала. И снова использовала для усиления своей позиции, вот только… несколько мягче, чем делала это там и тогда… во сне. И несколько… в другую сторону.

- Потому, что ничегошеньки не изменилось, - сказала она. – Как была я идиоткой, так и осталась… ею. Похоже, я неисправима…

- Не говори ерунды! – горячо запротестовала ее госпожа. – Это, во-первых. А во-вторых… Иди сюда!

Она энергичным жестом поманила ее к себе. Юная раба послушно вернулась, и тут же была усажена рядом, слева, и обнята своей хозяйкой за плечи.

- Все не так, моя дорогая, - заявила ей Владычица Лимба. – Изменилось все. И прежде всего, изменилась… ты!

- В чем? – сероглазая бестия поначалу отвела свой взгляд, а потом снова повернула лицо свое в сторону хозяйки. – В чем я изменилась? В чем я изменилась… к лучшему? – уточнила она, имея в виду ту себя, кого она видела в том самом сне об их общем прошлом.

- Ты… сама призвала меня к себе, - напомнила ей Владычица Лимба. – И тем самым прервала свое странствие среди жизней обитаемых миров Универсума. И, между прочим, Он, - Владычица Лимба многозначительно выделила личное местоимение, - сделал так, чтобы рядом с тобою при этом твоем призыве оказались целых два поручителя, да еще из числа Игроков! Ведь это же… почти невероятно! Неужто ты и впрямь, ни во что не ставишь Волю Его?

- Он… помог нам, - кивнула головой ее раба. – А вот я… все испортила!

Сказав это, Вероника ткнулась носиком своим в плечо своей Старшей и всхлипнула.

- Ты знаешь, - прошептала она, и этот шепот для госпожи ея был слаще любой музыки, самой ласковой и прелестной, - я проснулась на том самом моменте, когда я уходила. Один шаг, туда, за Черту… и я уже падала, крича. И последнее зрелище, которое было здесь, передо мною, в Лимбе… Это слезы на твоем лице…

Она снова всхлипнула. Ну а потом… внезапно отстранилась от своей Старшей и взглянула на нее с искренней обидой, едва ли не с возмущением.

- Почему ты не заткнула меня? – голос ее звучал негодованием, причем совершенно искренним. – Не схватила меня за ухо, не швырнула на постель? Не выстегала меня… ну хотя бы своим же серебряным поясом? Крепко, до синяков, чтобы я выла и просила у тебя пощады! Почему? Ну, почему ты этого не сделала?

- А смысл? – тихо спросила ее госпожа.

- Не знаю… - растерялась ее возлюбленная. – Если бы ты … ну, хотя бы съездила мне по морде… Жестко так, с размаху… Может быть, тогда я и пришла бы в чувство! Я бы знала, что нужна тебе, что ты ко мне неравнодушна…

- И что бы это все изменило?

Задав сей риторический вопрос, Владычица Лимба тяжело вздохнула и продолжила.

- Да, я могла заставить силой… принудить тебя остаться. На день, на два… Даже на год. Я могла тебя избить… безжалостно, жестоко… Возможно, даже внушила бы тебе некое… подобие почтения… Вернее, почтительного страха передо мною. Но мне этого вовсе не нужно. Если в тебе нет искреннего чувства ко мне, если ты меня не любишь… Я вовсе не вижу смысла мучить тебя… и принуждать тебя жить со мною под одной крышей. Я… слишком люблю тебя, чтобы унижать твое достоинство.

- Я люблю тебя,- тихо откликнулась ее раба. – Но я так и не поумнела. И все время наступаю на одни и те же грабли, нанося тебе обиды, и тогда, и сейчас. В общем, как была я дурой редкостной, так и осталась ею.

- Неправда, - снова не согласилась ее госпожа.

- Тогда… объясни, - вздохнула юная раба. – Разложи мне по пунктам, что именно изменилось, ежели мы с тобою вновь вернулись в тот самый момент, за которым…

- Возможен наш разрыв.

Юная раба недоговорила, и госпожа продолжила за нее недосказанную мысль. Вероника вздохнула и отвела свой взгляд в сторону.

- Изволь принять как факт, - заявила ей Владычица Лимба, - что изменились мы обе. И ты, и я. Ты… теперь не ставишь во главу угла свою независимость от меня и даже присягнула мне на верность.

- На вечность тому вперед, - подтвердила юная раба. И сразу же уточнила:
- И что же это меняет?

- Ты приняла на себя мою власть, - напомнила ее госпожа. – Прежде ничего подобного за тобой не наблюдалось.

- Допустим, - согласилась ее возлюбленная раба. Впрочем, высказано это было все еще достаточно мрачным тоном.

- И тогда… Ну, прежде, – добавила ее хозяйка, – ты не могла читать в моем сердце, не умела читать меня как открытую книгу. Теперь ты, нынешняя, обрела такую способность. И ты в точности знаешь теперь, о чем я думаю, что чувствую и, особенно, кто ты для меня на самом деле. И нет больше повода к тому… недоразумению, что нас тогда с тобою разлучило.

- А прочая моя… дурь?

Вероника вернула хозяйке взгляд своих серых глаз. Она хотела понимания и утешения. И… не только.

- Ты хотела… ты хочешь стать нужной, значимой для меня, - вздохнув, пояснила ее госпожа. – Ну, какая же в этом… дурь?

Юная женщина, в свою очередь, вздохнув, позволила себе, наконец-то придвинуться к своей хозяйке вплотную. Была обнята за плечи, поцелована в плечико, ушко и в щечку. И даже… рискнула ответить ей аналогичным образом, коснувшись губами обнимающей ее руки. А потом и высказала… нечто странное, но в высшей степени значимое. Для нее.

- С тебя крепкая порка для меня, любимой, - заявила безапелляционным тоном юная раба. – Будь так любезна, спустить с меня шкуру. Излупцуй меня в кровь, так, чтобы…

Она недоговорила, ибо суровая хозяйка приложила к ее губам свой палец. И адресат сего жеста – жеста недвусмысленно-запретительного рода! – незамедлительно запечатлела на нем свой поцелуй. Ну… просто не смогла удержаться.

- Я не вижу смысла наказывать тебя, мою нынешнюю Веронику, за ошибки и глупости, которые совершила… та безымянная девочка. Которая, по сути, вовсе не ты.

Так сказала Владычица Лимба.

- А я вижу, - упрямо заявила ее возлюбленная. – Я хочу ответить за то, что натворила тогда. Исполни мою просьбу. Пожалуйста. Ну… разве я так уж часто тебя прошу о чем-то серьезном?

И, не увидев одобрения на лице своей госпожи, она настойчиво продолжила:
- Ведь я не шучу! Ты не веришь? Тогда прочти меня изнутри. Вот… откажись на минуту от обычной твоей деликатности в отношении моих мыслей!

- Не надо, - тихо попросила ее госпожа. – Я… действительно знаю, что для тебя это все очень серьезно. Но… можно мы займемся этим хотя бы не сегодня, а?

Вопрос ее прозвучал почти что жалобно.

- Разумеется! – ее раба кивнула в знак согласия, причем со всей возможной серьезностью. – Сегодня будет то, что ты мне определила за… другое. А насчет исполнения этой моей просьбы… Да, с этим я, конечно же, готова подождать.

- Спасибо! – искренне улыбнулась ее хозяйка.

- Но я не забыла, - продолжила Вероника, - что ты мне должна. И если ты попробуешь сделать вид, будто бы ты понятия не имеешь о некоторых своих особых, - она подчеркнула это слово! – обязанностях, я тебе живо о них напомню! Уж ты у меня… ничего такого не позабудешь! Обещаю!

- А если я скажу, что люблю тебя? – улыбнулась ее госпожа. – И поэтому не хочу причинять тебе излишнюю боль?

- Она не лишняя, а необходимая, - возразила Вероника. – И потом, тебе что, так уж сложно меня выстегать?

- Когда как, - вздохнула ее хозяйка. – Например, сегодня…

Она замолчала, а ее раба поцеловала руку своей госпожи. В стиле, «куда дотянулась».

- Про сегодня разговор особый, - напомнила она. – А за это, - она выразительно подчеркнула именно это самое слово выражением лица своего, - мне полагается особо. И я напомню тебе об этом, если ты попытаешься забыть. Так нужно.

- Хорошо, - вздохнула ее госпожа.

Вздохнула с облегчением.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

Душераздирающе, спасибо.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

Посторонний, а есть какие-то конкретные сроки, когда выходят главы? Я читаю, но мне сложно, так как сюжет забывается к следующему выпуску. И просто для порядка: вы не против копирования вашего произведения и сохранения в личной библиотеке на отдельном носителе? Не продаю, не перевожу, не распространяю. Клянусь!

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра