Клуб "Преступление и наказание"

Глава 5
Развитие «Фрэнка». Большая попа Мод. Полдень в беседке. Как нашлепали Тома и где блуждала рука «Фрэнка». Материнские слезы. «Фрэнк» платит по счетам. Суровая порка. Связанная и высеченная. Наша годовщина. Благодарность «Фрэнка». Завеса еще не отдернута

Теперь я пропущу некоторое время. Была середина июня; «Фрэнк» жила при мне уже около девяти месяцев. Она говорила, что ей сейчас где-то между пятнадцатью и шестнадцатью годами. Девочка немного подросла, и очертания ее фигуры несколько округлились, но она продолжала выглядеть мальчишкой в своем мужском обличье. Вот почему я проследил, чтобы она неизменно была наряжена в длинные свободные куртки, скрывающие выпуклости бюста и ширину бедер, а потому секрет ее пола по-прежнему был известен только мне.
За последние месяцы я не отказывал себе в удовольствии спускать с нее штаны — хотя и не так часто, как хотелось бы, — и каждый раз, когда я видел ее полуобнаженное тело, оно выглядело все более созревшим: попка — все шире и пышнее, бедра — круче, а икры — полнее, чем прежде, и, глядя на ее нагие прелести, с трудом верилось, что она действительно еще так молода.
Теперь я больше не сек ее за проступки, а предпочитал шлепать у себя на коленях из-за острого чувственного наслаждения, которое я испытывал, когда ее животик терся о мой инструмент. Хоть я и не наказывал ее особенно строго, но пронзительная боль заставляла ее изрядно дергаться, вынудив меня однажды вопреки моему желанию обильно излиться, оборвав тем самым дивные ощущения.
Наказание она всегда выдерживала стойко: она могла всхлипывать и метаться, но никогда не позволяла себе орать и визжать. После того как боль проходила, брала себя в руки, никогда не дулась, больше не краснела и не опускала взгляда, как раньше. Действительно, она, казалось, воспринимала эти редкие экзекуции как само собой разумеющееся — зная, что я никогда не наказываю незаслуженно. Всякий раз, когда мне доводилось класть ее поперек своих колен, я был совершенно уверен, что из нас двоих я волнуюсь сильнее, хотя, разумеется, и по-другому, поскольку, само собой, она, подергиваясь, щекотала мне член, а я же всего лишь делал больно ее попке.
Постепенно я все крепче привязывался к ней и думал, что она начинает питать ко мне нежные чувства, поскольку иногда она пристраивалась подле моих ног на табурете, уютно прильнув ко мне, приклонив голову мне на колени почти по-девичьи и глядя на меня с восторженной улыбкой. В таких случаях я с трудом удерживался от того, чтобы заключить милое создание в объятия и всю ее расцеловать, тут же признавшись, что мне известно, что она — девушка.
Но мне всегда удавалось сдержаться. Это было не к спеху, и я решил помедлить перед попыткой «сорвать розу».
Я частенько уезжал на несколько дней в Лондон или куда-либо еще, но, когда бы я ни вернулся домой, «Фрэнк» встречала меня с неизменным теплом, с сияющими глазами и щеками, горящими от радости. Она сжимала мою руку в своих; убежден, если бы я только позволил, то она расцеловала бы меня. Но обычно я пожимал ее ладошку по-мужски и задавал несколько банальных вопросов.
В те дни стояла чудная погода; природа была в зените своей летней красоты, и поэтому мы с «Фрэнком» довольно много времени проводили на воздухе, в пеших прогулках или на колесах. Я хотел было обучить ее верховой езде, но она неизменно отказывалась, и думаю, что мне известны причины ее отказа. Ей не нравилось ездить верхом, потому что пришлось бы делать это в мужском седле.
Со временем девушка становилась моей постоянной спутницей. Я полагал, что в совершенстве изучил ее склонности и вкусы, но затем понял, что я все еще не знал ее в достаточной мере.
В конце июля я отправился в Лондон, где премило провел десять дней, поскольку знакомых у меня было много и я всегда получал достаточное количество разнообразных приглашений; кроме того, еще была и Мод. Я спал с ней каждую ночь и каждое утро вновь предавался своей страсти к порке ее большой белой задницы, пока та не становилась красной, как роза; сильная боль вызывала слезы на огромных очах. Но Мод была очень сдержанна, всегда прятала лицо в подушку и позволяла мне столько, сколько могла вытерпеть. После чего она перекатывалась на спину, раскинув ноги, горя всем лицом У нестерпимо сияя слезами в ожидании моего яростного натиска, который тут же и следовал.
После моего возвращения в Оукхерст, как обычно, «Фрэнк» обрадовалась встрече со мной, весь вечер не отходила от меня и была очень нежна со мной, вплоть до пылкости. Но вскоре я заметил нечто новое и необычное в ее поведении.
Приблизительно через неделю после своего приезда я взял книгу и направился в сад, решив почитать в беседке, стоявшей между двумя могучими дубами в отдалении от дома. Это место было моим излюбленным прибежищем в жаркую погоду из-за неизменной прохлады, проникавшей сквозь решетчатые стенки, густо увитые разнообразными вьюнками. Обстановку составляли низкие круглые мавританские кофейные столики, длинная плетеная кушетка с подушками, а пол покрывали два-три персидских ковра.
Подходя к беседке, я услышал голоса: один принадлежал «Фрэнку», а другой — незнакомому ребенку. Поскольку ранее «Фрэнк» никогда никаких детей не приводила в сад, то мне стало любопытно и захотелось увидеть, что же происходит в беседке, самому оставаясь при этом незамеченным. Поэтому я не вошел в беседку, но тихо отступил и заглянул внутрь через отверстие в стене. Спутником «Фрэнка» был мальчик лет девяти-десяти, в котором я узнал одного из детей почтенной миссис Баркер, жены садовника, который жил в коттедже по соседству с усадьбой, но у меня не служил. Я знал, что «Фрэнк» была знакома со всеми детьми этого семейства, но не предполагал, что она приятельствует с кем-либо из них.
Этот мальчик — Том, симпатичный парнишка с темными глазами и темно-русыми волосами, чистенький — был заботливо наряжен в костюмчик с короткими штанами.
Он и «Фрэнк» самым дружеским образом сидели бок о бок на кушетке. Я слушал и смотрел очень внимательно. Первая же фраза «Фрэнка» просто потрясла меня. Она спросила мальчика:
— Тебя когда-нибудь шлепали?
— Да, мастер Фрэнсис, — ответил Том. — Мама часто меня наказывает.
— Значит, ты знаешь, что это такое?
— Да, конечно. Прекрасно знаю. А вы, мастер?— ухмыльнулся малыш Том.
— Не твое дело, — отрезала «Фрэнк». Затем она продолжила: — Я дам тебе шестипенсовик, если ты позволишь себя отшлепать. Вреда я не причиню.
Я навострил уши и улыбнулся хладнокровию, звучавшему в вопросе «мастера Фрэнсиса». Том захохотал, но сразу же согласился, чтобы его высекли, оговорив, разумеется, что ему не будет больно. Я смотрел на это со все возрастающим интересом. Маленькое приключение возбуждало меня все сильнее.
«Мастер Фрэнсис» времени не теряла. Сразу же разложив малыша поперек своих коленей, она задрала ему рубашку столь же холодно и методично, как если бы выполняла некую работу. Я тихо посмеялся над нарочитой медлительностью девицы в выполнении такого рода «работы». У Тома был кругленький задик, на который она мельком посмотрела, затем погладила правой рукой и ущипнула плоть мальчика — точно так же, как это я проделывал с нею, — и в то же время подвела левую руку ему под животик и задержалась там; пальцы ее, без сомнения, коснулись маленького мальчишеского члена.
Я увидел, как внезапно вспыхнуло ее лицо, грудь затрепетала и глаза заблестели.
«Ага, мисс девица! — ухмыльнулся я про себя. — Вот вы и наткнулись на это в первый раз, но, клянусь, не в последний!»
Мальчик не двигался, и через одно-два мгновения рука убралась, затем, прижав его поверх поясницы, «Фрэнк» принялась шлепать. Вначале нежно; но затем, казалось, она постепенно разошлась и стала шлепать его все сильнее, заставляя кожу ребенка румяниться все ярче. Том принялся громко вопить и метаться от боли, но она держала его крепко и вновь с упоением лупила, выжимая из него крики, дерганье ногами и попытки прикрыть руками задницу. На мгновение «Фрэнк» остановилась, поймала его кисти и положила правую ногу поверх его ног и затем продолжила наказание, невзирая на взвизгивания и судороги, до тех пор, пока попка не стала малиново-красной. Затем она отпустила его и позволила сползти со своих колен на пол, где он и залег лицом книзу, громко подвывая, со спущенными бриджами и с надранной задницей. Очевидно, ему никогда не доводилось получать такое наказание.
«Фрэнк» почти запыхалась; к ее лицу прилила кровь, и было видно, как поднимается и опадает ее грудь под плотной тканью. Несомненно, она была приятно возбуждена, на лице — довольное выражение, глаза светились, а губы сложены в легкую улыбку.
Встав, она поставила орущего мальчика на ноги, застегнула ему брюки и пыталась его успокоить, но тщетно. Его попа ощутимо болела, он крепко напугался, плакал и вопил, что все расскажет матери. Затем, не дожидаясь честно заработанной монетки, убежал со всех ног.
Меня очень позабавила увиденная сценка, но и весьма удивили действия «Фрэнка». Не думал, что она способна на такие выходки. Оставив ее в беседке, я тихо выскользнул назад, вернулся домой и прошел в библиотеку, где и уселся обдумать это неожиданное происшествие.
Обмозговав все, я пришел к выводу, что телесные наказания, получаемые от меня девушкой, возбудили в ней желание самой причинить их кому-нибудь другому, вот как сейчас. И поскольку она довольно рано вступила в отрочество, то в ней проснулись и сексуальные инстинкты, и она, естественно, будучи женщиной, выбрала в качестве жертвы мальчика, — не только забавы ради, но и потому, что могла бы осязательно познакомиться с мужским половым органом.
Я ждал, что вскорости еще услышу побольше обо всем этом, так как мальчишка нажалуется матери на «мастера Фрэнсиса» и, вероятно, женщина может прийти ко мне и поднять шум.
Где-то через полчаса «Фрэнк» вошла в комнату, выглядя чуть бледнее и взволнованнее обычного. Она опустилась на стул у окна, тихая и задумчивая, но постоянно поглядывала на меня со странным блеском в глазах.
Было сильное искушение рассмеяться и сказать, что я видел, как она шлепала Тома и трогала его маленькое орудие. У меня также было желание дать ей ощутить полновесность моего члена. Но я сдержался.
— Ты где был? — тихо спросил я.
Она начала со смущенным видом и вся покраснев:
— В беседке.
— И что же ты там делал? — вопросил я с ехидством, выдавив кривую улыбку. Она еще гуще раскраснелась, совсем смутилась и наконец пробормотала, что «там было весьма прохладно». Затем она взяла книгу и принялась за чтение, дабы избежать дальнейших расспросов. Я тоже читал, и все это время между нами ничего не происходило.
Окна были открыты, прохладный ветерок гулял по комнате, тихо шевелились листы деревьев, пели птицы — словом, везде и во всем мир и покой. За исключением «Фрэнка», суетливого и ерзающего. Думаю, что прошел целый час, когда в дверь постучали и появилась одна из горничных, доложив, что миссис Баркер в передней — пришла доверительно побеседовать именно со мной.
Я спустился в переднюю, где и обнаружил женщину в крайнем негодовании; она с ходу выложила мне всю историю, выпалив мне, как жестоко «мастер Фрэнсис» отшлепал ее «малыша Тома» безо всякой на то причины; что попка мальчика очень болит и красна как огонь, что она найдет управу на «мастера Фрэнсиса», и все в таком роде. Я успокоил взволнованную особу, дал ей соверен и сказал, что накажу «мастера Фрэнсиса» за его проступок. Миссис Баркер была понятливая женщина; она поблагодарила меня за деньги и удалилась вполне удовлетворенная.
Мне было жаль, что все так произошло, но не хотелось скандала вокруг «Фрэнка», и я боялся, что миссис Баркер начнет болтать лишнее, хоть она и обещала мне молчать.
На «Фрэнка» я вовсе не сердился — скорее наоборот, в чем-то я ее понимал. Ей, как и мне, нравилось шлепать. Хоть я и помыслить не мог, что именно мои порки пробудят в ней жажду наказаний. Но, несмотря ни на что, следовало ее наказать, поскольку я это обещал.
Я вернулся в библиотеку, где ждал меня «Фрэнк», огорченный до невозможности.
Натянув маску строгости, я спросил:
— Полагаю, ты догадываешься о содержании моего разговора с миссис Баркер?
— Да, — убито пробормотала она.
— Ну, ты молодец, ничего не скажешь. И что же вдохновило тебя отшлепать это злосчастное дитя? — произнес я, изображая великое негодование.
Взгляд ее застыл на носках туфель, она вспыхнула, нервно сплела пальцы и ответила заикаясь:
— Я-а точно... сказать... не могу. Вы... частенько... шлепали... меня... и я... я... думаю, это заставило... меня... ощутить... жела-ание... тоже... кого-нибудь... отшлепать. Я-а... объяснить не могу.
— Но почему так сильно шлепал-то? Мать его мне сказала, что попа вся красная и болит. .
— Я не хотел так сильно, но как-то разошелся и себя не помнил. Мне жаль, что я сделал ему так больно, — проговорила «Фрэнк,» покраснев еще жарче, с самым смущенным и несчастным видом. Затем она добавила, затаив дыхание и со слезами на глазах: — Думаю, что вы выпорете меня.
— Да. Я должен сделать это. Сходи-ка за розгой, — заявил я, вручая девушке ключик от выдвижного ящика, в котором и хранилось орудие наказания. С одной стороны, было жаль девочку; в то же время меня вдохновляла мысль о порке — я давненько не видел ее попки, так как не порол девчонку со времен стычки с Джейн.
Она подошла к ящику, открыла его и принесла розгу и, вручая ее мне, умоляюще взглянула на меня, крупные слезы выступили на глазах и скатились по ее щекам.
— О, пожалуйста, не секите меня так сильно, как в тот раз, — взмолилась она. Затем, более ничего не говоря, сняла курточку, спустила штаны и, издав протяжный вздох, растянулась во весь рост на диване. Достав носовой платок, я связал им запястья «Фрэнка». Это действие ее напугало. Она промолвила с дрожью в голосе:
— Ах, зачем вы связали меня? Я буду лежать смирно, если вы не станете очень уж сильно меня пороть. О, пожалуйста, не порите меня слишком крепко.
— Я собираюсь дать тебе дюжину чувствительных ударов и руки связал, чтобы ты не прикрывал задницу в разгаре наказания, — ответил я, заворачивая ей рубашку и подтыкая ее наверх.
«Фрэнк» слегка всхлипнула, зарылась лицом в подушки дивана и задрожала всем телом. Розга ее страшила!
Я бросил продолжительный взгляд на совершенно голенький, пухленький, хорошо очерченный задик, представший передо мной. Округлые ягодицы были очень милы в своей молочно-белой наготе, но я думал, что они станут еще слаще, побагровев под жалящими поцелуями розги. Несколько раз я нежно прошелся по ее прохладной, ровной и мягкой коже и затем, твердо положив руку ей на поясницу, прижал девушку к дивану и начал пороть довольно ощутимо, но не с такой силой, как в прошлый раз. Она расплакалась и при каждом ударе задыхалась и вздрагивала, сокращая ягодицы; по мере того как удары продолжали падать, плоть ее начала судорожно дергаться; она корчилась, билась и кричала как резаная. Затем, приподняв голову, через плечо задержалась глазами, полными ужаса, на страшной розге; каждый раз, когда та свистела в воздухе и удар падал на ее сжимавшийся зад, девушка вытягивалась на диване, вихляя бедрами из стороны в сторону и испуская тихие пронзительные вскрики — но отнюдь не вопли во всю глотку! — до тех пор, пока не были нанесены все двенадцать ударов.
В целом она довольно хорошо переносила порку, хоть наказание и было достаточно суровым. Ее попа оказалась очень красной и хорошенько располосованной, когда все было кончено.
Следует признаться, что мне и вправду нравилось пороть девушку и, как прямое следствие, у меня была очень мощная эрекция. При обыденных обстоятельствах я человек не жестокий, но с недавних пор, стоило мне увидеть пламенеющую задницу извивающейся от боли особы женского пола, я не испытывал сострадания к ней, и моей единственной реакцией на происходящее было лишь сильное желание. Поэтому и сейчас я, как обычно, был исполнен вожделения и, чтобы покончить с искушением, развязал ей кисти, сообщив, что она может идти.
Она поднялась с дивана, замерев на мгновение-другое с гримасой боли на лице, тихо подвывая, голоногая, со спущенными штанами. Трясущимися руками она застегнула брюки и удалилась из комнаты.
Я уселся в кресло и закурил, думая, что у меня выдался довольно смачный денек.
Было уже пять, и поскольку идти никуда не хотелось, то я остался в библиотеке, читая до тех пор, пока не пришла пора переодеваться к обеду.
Когда я прибыл в столовую, «Фрэнка» там не было. Поскольку она не пришла ко времени подачи супа, то я послал одну из горничных выяснить, в чем там дело. Она скоро вернулась и поведала, что «мастер Фрэнк» не придет — у него сильно болит голова. Услышав это, я улыбнулся, сказав себе, что бедняжка страдает скорее от боли в попке, а не в голове.
Она не показывалась весь вечер. Я почти скучал без нее, обедая в одиночестве.
Тем не менее на следующее утро к завтраку «Фрэнк» появилась веселая и полная сил, приветствуя меня как обычно, без малейших следов хмурости или смущения. На несколько моих участливых вопросов она ответила, что ее попа весьма исполосована и слегка раздражена, но тем не менее сидеть можно и вполне удобно. Затем, улыбаясь мне в подтверждение своих слов, присела на место и ела с отменным аппетитом. Вне всяких сомнений, она — сильная духом, способная к любви девушка, и мне страстно хотелось ее целовать.
Неделя прошла без происшествий, а потом я уехал к морю, оставив ее безутешной, хоть она и не просилась со мной. Она, несомненно, полагала, что вне стен этого дома ее тайна скорее может быть раскрыта.
Я отсутствовал месяц и все это время получал от «Фрэнка» каждые три дня по письму; она писала длинные и многословные послания. Мне неизменно нравилось их читать — они доказывали, что девочка бодра и счастлива.
Вернулся я домой уже в сентябре и по любопытному совпадению в тот самый день, когда годом раньше подобрал «мастера Фрэнсиса». Она помнила об этом, и после теплого приветствия в передней проследовала за мной в гостиную, где, взяв меня за руку, вновь говорила о том, как она благодарна за всю мою доброту, добавив, что совершенно счастлива в Оукхерсте и надеется, что и дальше я позволю ей оставаться со мной. Она всегда выглядела совершенно счастливой; думаю, что она испытывала чувство привязанности ко мне, несмотря на ту боль в попе, которую я ей иногда причинял — возможно, и нравился-то я ей именно из-за этого.
Я вернулся к своей обычной для этого времени года жизни: верховая езда, ежедневная стрельба по мишеням, званые обеды или вечера по соседству, при случае наезды в Лондон. «Фрэнк» продолжала скрывать тайну своего пола.

Глава 6
Выбор профессии. Сохранить молчание. Как Анна Ли утащила часы. Скрученная и выдранная. Зачарованный наблюдатель. Кровь на попе. Созерцательные впечатления. Горняшка Люси. Волнительный трепет. Миг краткий и сладкий. «Фрэнк» задает вопросы

Теперь, дабы не утомлять читателя длиннотами моего правдивого повествования, я пропущу некоторый период времени, возобновив свой рассказ с той поры, когда «Фрэнк» достигла семнадцати с половиной лет. Она совсем вытянулась — до пяти футов и пяти дюймов своего окончательного роста, еще похорошела, а фигура еще более округлилась. Могу ручаться за нижнюю часть тела, поскольку верхнюю половину обнаженной я так еще и не видал. Будучи теперь почти совсем взрослой, она неизменно носила длиннополые сюртуки, и поскольку сделалась весьма пригожим молодцом, то я частенько замечал, как мои горничные бросали восхищенные взгляды на «мастера Фрэнсиса», как теперь ее называли.
Я всегда обходился с ней приятельски и никогда не позволял ей заподозрить, что ее тайна мною раскрыта, поскольку решил подождать до тех пор, пока она сама мне не откроется. Я ощущал уверенность, что в один прекрасный день она сама мне все расскажет, а потом — случится нечто весьма приятное.
Теперь я и на самом деле питал к ней очень теплые чувства и видел, что и девушка привязана ко мне, поскольку она обнаруживала свое пристрастие множеством бессознательных, мельчайших, чисто женских повадок, которые выдавали ее с головой.
В период, описание которого пропущено, я часто отлучался из дому, иногда на целый месяц, но «Фрэнк» неизменно оставалась в Оукхерсте, никогда не выражая ни малейшего желания хоть ненадолго отлучиться. Пускай Фрэнки и не воспитывалась, как подобает девице, но она была более образованной, чем девять из десяти ее сверстниц. Хотя я перестал давать ей задания, но до сих пор поддерживал дисциплину, раскладывая девчонку у себя на коленях и нашлепывая ее, когда ее поведение давало к тому весомые поводы. Иногда она бывала очень даже своенравной. Смею думать, что теперь, когда она стала взрослой, вполне развившейся молодой женщиной, мне более чем когда-либо нравилось спускать с нее штанишки и румянить ее широкий и пухлый задик. Я никогда не шлепал ее сильно, хотя и неизменно заботился об алой заре на ее белоснежных ягодичках и о достаточно сильной боли, чтобы вызывать слезы на глазах, заставляя ее слегка дергаться как раз напротив моего крепкого члена. Движения эти, безусловно, доставляли мне наивысшее удовольствие.
Даже став взрослой, она никогда не выражала ни малейшего несогласия, когда бы ее ни раскладывали на коленях, и, казалось, не придавала наказанию особого значения. Более того, присущим ей острым женским чутьем в самое последнее время она, казалось, предугадывала мою тягу к шлепкам, и думаю, что время от времени она нарочно капризничала, просто чтобы у меня мог быть повод для наказания. Но ей, видимо, и в голову не приходило, что молодой человек семнадцати — восемнадцати лет никогда бы не позволил отшлепать себя как ребенка. Она была не больно-то последовательна в своей роли юного джентльмена.
Я не знаю в точности, шлепала ли она когда-либо еще маленьких мальчиков, но смею утверждать, что наверняка такое случалось — поскольку жажда телесных наказаний, однажды пробудившись, уже не уходит (как у мужчины, так и у женщины). И у нее действительно было подобное желание ко времени наказания малыша Тома.
Девушка почти утратила свой довольно-таки повелительный тон в отношении слуг, и все они прониклись преданностью к ней, в особенности мой камердинер Уилсон, который определенным образом пренебрегал мною, в то время как заботливо приглядывал за всем, имеющим отношение к «нашему юному джентльмену» (так он называл «Фрэнка»). Иногда меня посещало беспокойство при мысли о скандале, который возникнет, если секрет «Фрэнка» раскроется, а это могло случиться в любой момент. Как же соседские дамы, юные и не очень, будут судачить обо мне и в ужасе воздевать руки от известия, что у меня уже три года обитает юная особа, наряженная с ног до головы в мужское платье! Я не очень-то забочусь о кривотолках, но во имя сохранения спокойствия я вовсе не жаждал, чтобы мои соседи пронюхали что-либо о «Фрэнке». Разумеется, в конечном итоге я буду вынужден отослать ее из Оукхерста, но я твердо намеревался вечно заботиться о ней. Между тем она меня забавляла, и я предвкушал момент, когда личина спадет и я обниму ее так, как мужчина обнимает женщину. Пословица гласит: «Всему свое время». Я долго ждал, но и не предполагал, что придется ждать столь долго. Девушка и вправду обожала меня, обладала живым нравом, любила прикасаться ко мне и, восседая на табурете рядом со мною, частенько смотрела мне в лицо с томным выраженьем милых голубых глаз.
Все эти мелочи имели важное значение, и я был совершенно уверен, что Фрэнки позволит мне делать с собой все, чего бы я ни захотел. Но прежде чем коснуться ее, я желал бы, чтобы она по своей воле призналась бы, что она — женщина.
Хотя покуда «Фрэнк» никогда не намекала на свою принадлежность к женскому полу, она с курьезной непоследовательностью неизменно раздражалась, если я беседовал с ней «как мужчина с мужчиной», и однажды вечером я так раздразнил ее, что она, чуть ли не поссорясь, была на грани саморазоблачения. Мы сидели после обеда в гостиной, и я сказал ей:
— Фрэнк, ты теперь молодой человек и тебе следовало бы задуматься о приобретении некоторой профессии. Я позабочусь обо всем, что касается финансовой стороны. Кем бы ты хотел стать? Ты опоздал с началом военной службы, но существуют юридическая, церковная или медицинская карьеры. Какую стезю ты желал бы избрать?
— О, — воскликнула она, почти побледнев. — Я не знаю, я никогда не думал ни о чем подобном. Я так счастлив здесь, с вами.
— Что? И это несмотря на все трепки? — со смехом сказал я. Она еле заметно улыбнулась.
— Да, несмотря на порки, которым я не придаю большого значения, ведь вы же никогда не назначаете мне наказание незаслуженно.
Я вновь расхохотался.
— Ну, я так не думаю. Но я очень доволен, что ты со мной. Мы весьма неплохо уживаемся.
— Так позвольте же мне оставаться с вами, — быстренько вставила она.
— Но в один прекрасный день я могу жениться, и тогда все наши прежние привычки должны будут измениться, и ты можешь ощутить некоторые затруднения. Вот почему мне кажется, что лучше бы тебе изучить какое-либо дело, чтобы стать совсем уж самостоятельным.
Мысль о моей женитьбе, казалось, глубоко потрясла девушку. Она порозовела, губы ее затряслись, и «Фрэнк» посмотрела на меня с самым жалким видом.
— О Боже! — прерывисто пролепетала она. — Никогда об этом не думал. Господи, что же мне делать, как быть, как быть! — добавила она, разрыдавшись.
Я сожалел, что взволновал «Фрэнка», но ухмыльнулся, проговорив с грубоватой доброжелательностью:
— Глупый мальчишка. Ты слишком взрослый, чтобы так реветь. Ну прямо как девчонка...
Она посмотрела на меня со слезами, скатившимися по щекам, и сказала:
— Я знаю, что не должен плакать, но ничего не могу поделать. Я-я-а... — Она запнулась и зарылась лицом в платок.
Я подумал тогда, что шутка зашла слишком далеко, но велел ей не реветь, так как в конечном счете у нас будет достаточно времени, чтобы все обдумать, и что «ему» нет нужды беспокоиться об этом сию минуту.
Казалось, такой ответ ее успокоил; осушив глаза, «Фрэнк» благодарно улыбнулась мне и вскорости уже радостно щебетала и хохотала. Она была отходчивым созданием, полагавшим, что лучшие новости — это их отсутствие. «Фрэнк» поиграла в шахматы, потом немного почитала, затем мы расстались на ночь. Наша тайна все еще разделяла нас.
Две недели прошло без чего-либо, достойного упоминания. Затем случились некие события, которые я считаю своим долгом изложить подробно, хотя они и обошлись без участия Фрэнки.
В один из дней, после завтрака, я занимался тем, что вешал на одну из стен передней очередной экспонат из моей коллекции восточного оружия; и тут появилась девушка с запиской от одного из моих соседей. Этот джентльмен оставил послание в сторожке с наказом передать его мне возможно быстрее. Девушке, Анне Ли, было около пятнадцати лет; сирота без роду-племени, брошенная в возрасте примерно пяти-шести лет в нашей деревне кочевавшими цыганами. Она отправилась бы в работный дом, но этому воспрепятствовало человеколюбие привратницы миссис Гроув, которая взяла к себе покинутое дитя и держала ее у себя до сих пор.
Записка требовала ответа; попросив девушку подождать в передней, я поднялся в библиотеку, где поспешно нацарапал несколько строк, вернулся и вручил их посыльной, наказав доставить адресату безо всяких проволочек. Она ушла, а я вновь обратился к своим воинским реликвиям. Развесив их, я подошел к маленькому столику, где оставил свои часы, приступая к своим занятиям. Я очень внимательно огляделся, но часов не обнаружил.
Это был старинный, массивный золотой хронометр, принадлежавший моему отцу, почему я им и дорожил. Поскольку никого, кроме Анны Ли, в комнате не было, то я был почти уверен, что часы утащила она. Я очень разозлился и тут же решил догнать девчонку, надеясь перехватить ее, пока она не спрятала добычу, и поэтому ничего не говорил прислуге. Я рванулся вниз. Пробежав по центральной аллее, я выскочил за ворота на дорогу и огляделся в поисках воришки, но ее нигде не было видно; вот почему я счел за лучшее вернуться к сторожке и поговорить с миссис Гроув.
Она приняла меня с чрезвычайным уважением и почетом, провела прямо в свою опрятную небольшую гостиную и усадила на лучшее место в ожидании того, что же я ей собираюсь сказать.
Миссис Гроув было около сорока пяти лет, она хорошо сохранилась — пышногрудая приятная особа, вдова привратника; после его смерти я разрешил ей остаться, поскольку она оказалась способна, с помощью своей дочери, справляться со всеми привратницкими обязанностями. Она была из местных; предана лично мне и всему, что связано с Оукхерстом.
Я рассказал ей о происшествии, попросил глаз не спускать со своей Анны и, если это возможно, выяснить, что же она сделала с часами.
Достойная женщина со всем вниманием выслушала мои сетования и сильно разозлилась на Анну, которая была, по ее словам, вообще озорная и неуемная. Затем она продолжала:
— Анна не смогла еще нигде спрятать ваши часы; скорее всего, она держит их при себе. Когда она вернется, то я ее обыщу и, если только их найду, устрою ей самую отменную порку, какую она когда-либо получала, а уж я-то не скупилась.
Я улыбался ее сочувственному тону, думая про то, что если часы найдутся, то задницу Анне Ли взгреют хорошенько. Миссис Гроув продолжала:
— Если у вас есть время, сэр, я хотела бы, чтобы вы подождали и увидели, что тут будет, и, если мне придется ее драть, мне бы очень хотелось, чтобы вы при сем присутствовали. Думаю, что было бы справедливо, если бы вы увидели ее хорошенько выпоротой за все беспокойство, причиненное вам.
Предложение привратницы меня сильно изумило, но пришлось по душе, поскольку с тех пор, как я стал «поклонником розги», мне часто хотелось видеть, как порют девушку, и сегодня представилась возможность удовлетворить эту прихоть. Меня отлично возбудит зрелище задницы, которую я раньше не видел, розовеющей под ударами дородной женщины. Мой член стал твердеть от одной мысли!
Я сказал, что обожду и выясню, что же случилось. Затем добавил:
— Не сомневаюсь, что Анна — воровка, но если при ней не будет часов, когда она вернется, то сделать мы ничего не сможем. Мы не можем высечь ее без уверенности, что часы стащила именно она.
— Да, сэр, думаю, что так, — отозвалась миссис Гроув не без сожаления.
Едва она кончила говорить, мы услышали стук входной двери — девушка была уже в доме. Миссис Гроув позвала ее, и Анна Ли весело вошла в комнату; увидев меня, застыла и на мгновение смутилась, но затем сообщила, что письмо доставлено по адресу.
Как я уже раньше сказал, Анне Ли было чуть более пятнадцати. Уже почти взрослая, крепкая девка, не дурнушка, но видом дерзкая; у нее смуглая, оливковая кожа, черные волосы и наглые черные глаза, очень белые зубы и красные губы. По ее виду можно было бы предположить в ней цыганскую кровь. Анна Ли была тщательно наряжена в ситцевое платье с белым фартуком; на голове красовалась полотняная шляпа-панама с алыми лентами. Словом, она была лакомым кусочком для экзекуции. Девушка сняла шляпу и намеревалась уйти, но была остановлена миссис Гроув, которая слов даром не тратила, а сразу же приступила к делу. Она сказала:
— Ты недавно была в усадьбе. Кто-то украл часы хозяина. Думаю, что это ты их сперла, и собираюсь тебя обыскать.
Говоря это, она крепко ухватила Анну, которая была настолько застигнута врасплох, что совершенно не возражала и стояла абсолютно безропотно, пока ее обыскивали. Сначала миссис Гроув ощупала карман фартука, затем прошлась по рукам девицы, чтобы посмотреть пропажу в рукавах, затем, распахнув платье, запустила руку ей в вырез, но и там ничего не нашла. Я уже начал думать, что у Анны часов при себе нет и, следовательно, я не получу удовольствия от вида ее надранной задницы.
Но миссис Гроув отнюдь не завершила обыск; к моему великому удивлению, она запустила обе руки Анне Ли под юбки и после краткого ощупывания возопила торжествующе:
— Вот они, сэр! — в сей же момент извлекши часы, которые Анна умудрилась запрятать в одно из загадочных мест под нижним бельем.
Воровка, схваченная буквально за руку, безмолвствовала. Угрюмое выражение проступило на ее побледневшей физиономии, и Анна Ли застыла, перебирая пальцами оборку своего фартука.
— Ну, мерзавка! — сказала миссис Гроув. — Ты сейчас получишь! Я тебе надеру задницу, ты, чертова воровка.
Направившись к двери, она крикнула дочери:
— Фанни! Иди сюда и захвати розгу.
Глаза Анны Ли вспыхнули, она метнула ненавидящий взор на привратницу и сказала сердито:
— Это негоже, если меня выпорют при джентльмене.
— Попридержи язык, скверная девчонка! Тебя следовало бы выпороть принародно на деревенской площади! — гневно ответила миссис Гроув.
В этот момент вошла Фанни, неся в руке внушительного вида березовую розгу, которую она возложила на стол. Эта розга была куда больше, чем та, которую я применял к Фрэнки.
Фанни было года двадцать три — высокая, широкоплечая деревенская девка, дюжая, как мужик. Мать вкратце рассказала ей о том, что сотворила Анна Ли, добавив:
— Собираюсь хорошенько ее выпороть. Хватай ее и держи как следует.
Фанни посмотрела на меня, чуть покраснев, и сказала:
— Ладно, мать, будем держать ее крепко. Не впервой пособлять тебе.
Она схватила воровку за запястья, нагнулась и с легкостью взвалила почти уже взрослую девицу на свою широкую спину, затем еще наклонилась вперед, приведя тело воровки в согнутое состояние с запрокинутой задницей, под самым удобным углом для порки.
Миссис Гроув выступила вперед и закатала подол верхней юбки Анны по самые плечи, проделав то же самое с нижними юбками и с сорочкой; белье, хоть и грубое, было довольно чистым; затем бережно сколола одежды так, чтобы они не упали во время наказания.
. Поскольку Анна не носила панталон, она оказалась обнажена от поясницы до подвязок. Она была недурно развита для своих лет, зад ее был широк и увесист — розге было где разгуляться.
Бедра ее были довольно круты, плотные икры обтягивались белыми бумажными чулками с черными подвязками выше колен; ее чистая и сияющая здоровьем кожа имела оливковый оттенок, казалась хоть и грубоватой, но почти гладкой; я сразу же обратил внимание, что обе ягодицы были испещрены небольшими розовыми черточками — очевидно, следами порки, осуществленной сравнительно недавно. Миссис Гроув засучила рукава, явив мускулистую руку, затем, взяв розгу, легко коснулась концами веток задницы Анны, указывая на рубцы, и сообщила:
— Вот, сэр. Эти метки остались с той порки, которую я устроила поганой девке за ее дерзости три дня назад.
При одном только касании розги тело виновницы слегка дрогнуло, но она не проронила ни единого слова.
— Сколько раз мне ее ударить, сэр? — вопросила миссис Гроув, пропуская розгу между пальцами левой руки, дабы заострить прутья.
Мои глаза не отрывались от толстой задницы Анны. Я в высшей степени возбудился, член стоял торчком, так что прошло довольно много времени, прежде чем я смог обрести спокойный, беспристрастный тон, чтобы ответить на ее вопрос.
— Думаю, что восемнадцати ударов будет достаточно, если вы проложите их хорошенько.
Миссис Гроув ухмыльнулась, сказав:
— Не извольте беспокоиться, сэр. Я ей так надаю, чтобы ее пробрало. Она получит так, как в жизни еще не получала.
Анна тяжко заворочалась на своем помосте. Высоко воздев розгу, женщина с ощутимой силой нанесла свой первый удар. Пухлая плоть Анны невольно дрогнула, и длинные багровеющие рубцы тут же выступили на оливковой коже. Сначала у нее были судороги, сокращались ягодицы, невольно закидывалась назад голова, и она втягивала воздух сквозь стиснутые зубы. Вновь и вновь свистящая розга рассекала воздух, падая на дергающуюся задницу жертвы; казалось, что острая боль прерывала ей дыхание, в горле у нее клокотало, зубы были стиснуты так крепко, что я видел очертания челюстей, в то время как слезы лились по щекам, но она не кричала.
Фиуш! Фиуш! Фиуш! Она больше не могла подавить вопли, и долгий душераздирающий крик сопровождал каждый лихой удар, множащий рубцы на жарких ягодицах.
Фиуш! Фиуш! Фиуш! Миссис Гроув порола не торопясь, так, чтобы Анна в полной мере ощутила кусающую боль каждого из ударов. Она громко орала, взывала к милосердию, сопротивляясь и изворачиваясь; так, один или два раза Фанни, при всей своей силе, чуть не упустила ее.
Фиуш! Фиуш! Фиуш! Фиуш! Ее задница загрубела от морковно-алых рубцов и вся пошла синяками. Громко крича и умоляя отпустить ее, Анна тянула ноги, выбрасывала их в разные стороны, выгибала поясницу, вихляла телом сбоку набок так, что порой мелькала ее маленькая щелочка, только начавшая обрамляться курчавым черным волосом, и я заметил, что маленькие пурпурные губки чуть разошлись, безмолвно приветствуя горящую попку.
Фиуш! Фиуш! Фиуш! Розга вздымалась и падала медленно и неумолимо, крики девушки перешли в визг. Она яростно боролась, сильно брыкаясь, и несколько маленьких капелек крови появилось на каждой малиновой ягодице.
Фиуш! Последний удар упал на дрожащую плоть орущей девчонки, и миссис Гроув, отложив розгу, осушила разгоряченное лицо фартуком. Затем она отколола юбки Анны, позволив им упасть поверх израненной задницы, которая весьма напоминала сливовый пудинг. Фанни отпустила руки жертвы, и Анна Ли встала на ноги, воя и трясясь, приплясывая от дикой боли. Миссис Гроув зловеще ухмыльнулась, сообщив:
— Теперь-то, Анна, вряд ли ты украдешь что-нибудь, когда тебя в другой раз пошлют в дом по делу. Ступай прочь.
Хлюпающая Анна с искаженным от боли багровым лицом, с трясущимися губами, со слезами, исчертившими щеки, прихрамывая, ушла из комнаты, прижимая руки к заднице.
Я глянул на Фанни, обратив внимание, что та улыбалась, сияя глазами, но, заметив мой взгляд, мигом напустила на себя суровый и мрачный вид. Забрав розгу, Фанни поспешно удалилась.
Миссис Гроув обратилась ко мне, говоря:
— Ну что же, сэр, я надеюсь, вы удовлетворены той поркой, которую я задала Анне. Она какое-то время будет ее помнить — несколько дней сидеть не сможет.
Сейчас я был возбужден более обычного и с трудом сдерживал свое волнение, но как можно более спокойно ответил миссис Гроув, что совершенно всем удовлетворен, а также весьма ей обязан за труды. Затем оставил сторожку, томимый острым желанием, поскольку, странное дело, я был более возбужден зрелищем наказания, в которое был вовлечен, чем тогда, когда сам наказывал «Фрэнка». Наказание было сурово; мучительные судороги обнаженного тела Анны казались мне такими эротичными; ее подрагивающая плоть, попа, обагренная кровью, увиденная мельком маленькая нежная щелочка — все это так воспламенило мою кровь, что казалось, будто мой член готов был взорваться, а яйца напряглись. Я поспешил домой, прошел в спальню, закрылся, ничего не замечая, и рухнул в мягкое кресло. Орудие мое стояло в полный рост!
Затем я увидал, что в комнате прибирается Люси, одна из горничных. Это была хорошенькая и очень женственная молодая женщина лет двадцати пяти, с густыми темно-русыми волосами и большими глазами орехового цвета. При моем внезапном появлении она слегка вздрогнула и уставилась на меня. Я, в свою очередь, воззрился на нее; она мне показалась в этот момент очень аппетитной в своем чистом, отглаженном розовом платье, обрисовывающем полную грудь и широкие бедра.
До сих пор у меня было правило никогда не позволять себе вольностей с женской прислугой — не из-за каких-либо нравственных соображений, но попросту потому, что я считаю подобную практику опасной и способной привести ко многим бедам. Кроме того, я брезглив, а у служанок не всегда вполне опрятны бельё и тело.
Но сейчас восставший член заставил меня забыть обо всем, кроме жажды женщины, а поскольку она была в комнате одна, то я решил покуситься на ее добродетель. О Люси я ничего не знал; она могла быть девственницей, а могла и не быть. Если она — девица, то резво меня оттолкнет. Если же нет, то может охотно позволить мне «поиметь» себя.
Все это стремительно пронеслось у меня в голове, пока я смотрел на чистенькую женщину.
— Люси, — проворковал я. — Ты такая милочка.
Она явно удивилась, так как я ей никогда ничего подобного не говорил, затем она глупо хихикнула, явно польщенная комплиментом. Я нарочито развязно подошел к Люси, схватил ее за грудь и прижался ртом к алым губам в жарком поцелуе. Она слегка сопротивлялась, но я заметил, что она не вспыхнула и, непохоже чтобы атака ее испугала. Подарив ей поцелуй, я опустился на стул, увлекая девушку к себе на колени.
Она нехотя посопротивлялась, приговаривая:
— Пустите меня, сэр! Да пустите же!
Но я крепко обнял ее за талию, нежно и легко целуя, в то же время чувствуя округлости под ее платьем. Затем моя рука нырнула под нижние юбки и нащупала твердые икры — это вызвало некоторый протест, и она тихо воскликнула:
— Не делайте этого, сэр! Уберите руки, сэр! Я вам не позволяю, сэр!
Но поскольку она не выражала страстного желания освободиться, моя рука продвинулась еще дальше, раскрыв разрез панталон, и потом проникла между плотно сомкнутых бедер, и я коснулся большим пальцем «местечка наслаждения», которое было покрыто густыми, мягкими, кудрявыми волосиками. Она тотчас же прекратила сопротивление и привалилась мне на плечо; лицо ее зарделось, грудь стала волноваться, и в глазах появилось томное выражение. Без сомнения, женщине доводилось и раньше чувствовать мужскую руку на своей щели, а то она не была бы столь невозмутима.
Я потер ее немного, заставив точку затвердеть; Люси извивалась, хихикала, иногда дыхание ее пресекалось. Несомненно, она порядком возбудилась, и я подумал, что для меня настало время сделать свое дело. Взяв ее на руки, я дотащил Люси до кровати и возложил на постель, не допуская никакого сопротивления. Она недвижно лежала на спине, закрыв лицо руками. Было очевидно, что она решилась на сношение. Меня это обрадовало; думаю, что попробуй она сопротивляться, я мог бы стукнуть ее — так сильно мною овладело вожделение.
Я подобрался к ней, запустил руки ей под подол, распустил завязки панталон и стянул их на икры; затем мои руки плавно заскользили по ее пухлым прелестям. Я мял крупные и тяжелые ягодицы, сжимал мощные, округлые бедра, вновь щекотал ее пиз-ду и нежно играл ее волосиками. Затем чуть ослабил шнуровку платья и просунул руку между двух грудей так глубоко, как позволил корсет. Расстегнув штаны, я выпустил свой бешеный член и затем задрал все ее одежды до пояса — моему взору предстало ее нагое тело; но ей это не особенно понравилось, отчего она сразу же прикрыла свою щель и пыталась натянуть сорочку, восклицая:
— Ой, не раздевайте меня!
Странно, что некоторые женщины, позволяющие мужчинам себя щупать и трахать, не любят выставлять себя напоказ.
Я расхохотался и, отведя ее руки, хорошенько рассмотрел, чем она владела, насладился полным видом всех ее достоинств, найдя ее тело чистым, а белье — просто отменным. Члены ее были изящно очерчены, кожа — бела, а волосики лобка — светло-русого оттенка.
Раздвинув ей ноги, я устроился между ними и направил головку моего инструмента в довольно тугое отверстие, затем, заключив Люси в объятия, устремил свое орудие в глубины ножен и принялся неистово двигаться.
Казалось, что ей все это нравилось, так как она обхватила меня руками и энергично прогибалась в такт моим движениям; а поскольку я был настолько возбужден, что забава не могла продолжаться долго, то через мгновенье-другое спазм сжал мое тело, и я послал жаркую струю в матку раньше, чем она получила все, что я мог бы ей дать.
Я поправил на Люси одежду, и она с улыбкой посмотрела мне в лицо. Вид у нее был удовлетворенный, глаза сияли.
— Ох, сэр, — произнесла она, изображая неодобрение. — Вам не следовало этого делать. Вы меня застали врасплох.
— Да ладно, Люси, — засмеялся я. — Кажется, тебе понравилось, да и мне тоже.
Она хихикнула, и щечки ее чуть зарделись. Вскочив с кровати, она неспешно засунула груди в платье и расправила нижние юбки, затем, подойдя к зеркалу, подобрала локоны под чепец и, когда совершенно привела себя в порядок, повернулась и лукаво посмотрела на меня.
Мы обменялись поцелуями, и Люси вышла, свеженькая и чистенькая, как ни в чем не бывало.
Я совершил необходимое омовение и присел, чувствуя себя куда лучше. Я сказал себе, что теперь, поскольку рубикон перейден, то я стану часто тешить себя забавами с моей пухленькой и хорошенькой молодой служаночкой.
В этот вечер после ужина я рассказал «Фрэнку» о краже часов и о том, как она была раскрыта. Она внимательно меня выслушала и, когда я закончил, засыпала меня вопросами:
— И что же, девушку каким-то образом наказали?
— О да, — был ответ. — Фанни вскинула ее себе на спину, а миссис Гроув — выдрала.
— И вы смотрели, как ее секут? — вопросила «Фрэнк» с величайшей заинтересованностью в голосе.
— Да.
— В самом деле?
Затем, с веселыми бесенятами в глазах, она продолжала с кокетливой скромностью:
— А не было ли довольно странным, что вы присутствовали при наказании девицы?
Я рассмеялся.
— Да нет, не думаю, что есть нечто странное в том, что я на это смотрел. Я ведь присутствовал и в других случаях, когда секли девчонок.
— Ой, правда? А вы никогда раньше про это не говорили... Я вновь расхохотался.
— Я вам не рассказывал всего, что делал или видел, мастер Фрэнк.
— Нет, я просто не предполагал, что вы это видели, — сказала она с улыбкой. Затем она продолжила: — А эту девушку миссис Гроув высекла так же строго, как вы меня тогда?
— Да уж думаю, что да, — вздохнул я. — Да нет, порка, которую я тебе устроил, не идет ни в какое сравнение с той, которую получила эта девочка. На заднице были капли крови, выступившие после наказания.
— Вот ужас, — вскричала «Фрэнк», чуть содрогнувшись. — Как жутко больно ей должно было бы быть. У меня болело несколько часов, хотя крови и не было.
— Это потому, что у тебя кожа нежнее. Но боль вскоре пройдет, девочка она здоровая, и ее задница заживет за несколько
дней.
На этом предмет беседы был исчерпан, но «Фрэнк» выглядела каким-то образом заинтригованной — приятно или нет, я так и не смог понять — разговором о порке. Она вдруг притихла, стала рассеянной, иногда как-то особенно взглядывала на меня, и думаю, что она, возможно, собиралась поведать мне свою тайну. Но она не сделала этого, и я, пошутив над ее задумчивостью, велел взять книгу для чтения вслух.
Она улыбнулась и, встав с места, направилась в библиотеку, вернувшись с томом Шекспира. Затем, усевшись неподалеку, читала мне «Бурю», обнаруживая недюжинный артистический дар. Время текло быстро; и было уже поздно, когда мы расстались на ночь.