Клуб "Преступление и наказание"

Глава 7
Песнь пересмешника. Тайна раскрыта. Признание «Фрэнка». Возлюбленные. Первый поцелуй и объятие. Краткое ухаживание. Нареченная. Лишение невинности. Урок страсти. Второе соитие. Удовольствие напоследок. Как замести следы в доме.

После вышеописанных маленьких приключений все шло своим чередом. Потянулись недели; вновь пришла весна, и окрестности Оукхерста похорошели. Прекрасные старые дубы покрылись листвой, сад был полон крокусов, фиалок, нарциссов и других весенних цветов, а мшистые берега реки пожелтели от примул.
«Фрэнку» было уже восемнадцать, она стала во всех отношениях мягче, а со мной более женственной и нежной, и потому я был уверен, что приближается день, когда в ней заговорит влюбленная женщина.
Мне, как и всегда, нравилось пороть, и я часто мечтал увидеть и нашлепать ее сладкую попку. В последнее время я не испытывал и тени вины, стягивая с нее штанишки; она уже была благовоспитанной, прекрасно образованной юной дамой в мужском платье. Иногда я имел обыкновение несколько дней проводить в столице и в этих случаях обычно посещал Мод, еще находившуюся под моим покровительством, хоть она и сообщила мне, что подумывает о том, как бы выйти замуж. Когда же я оставался дома, то всегда, если была охота, мог иметь Люси, которая, со дня нашей первой близости, выказывала мне свое расположение, что иногда меня смущало, поскольку я был совершенно не расположен быть втянутым в интрижку с горничной. Но до некоторых пор мне не хотелось ставить ее на место, поскольку мне очень нравилось ее брать, а кроме того, она позволяла себя шлепать и обладала задницей, весьма к тому пригодной; зад ее бьш широк, толст и покрыт ямочками и вместе с тем настолько упруг, что я приходил в восторг, тем более что Люси могла вынести порку лучше любой доселе встреченной мною женщины. Иногда я сек ее так, что даже рука отнималась и зад становился просто свекольным и горел огнем.
Время от времени я устраивал званые обеды для окрестных помещиков; в этих случаях меня неизменно забавлял вид Фрэнки в чопорном вечернем костюме, выглядевшей совершенно как «джентльмен», неизменно спокойно ухаживающей за юными девицами и внушительными матронами.
«Фрэнк» всегда отменно обходилась с дамами, с которыми была сама любезность и внимание, но с тех пор, как она выросла, она сделалась застенчива с женским полом, и, смею думать, они почитали ее за существо ограниченное, поскольку «Фрэнк» не курила, не охотилась с гончими и не увлекалась всевозможными силовыми видами спорта. Меня неизменно удивляло, что никто из слуг не имел ни малейших догадок об истинном поле Фрэнки. И действительно, за все время жизни в Оукхерсте она умудрилась скрыть свой секрет ото всех, кроме меня.
Время шло; и в начале июля я решил, что должен уехать на несколько дней в Лондон по делу, касающемуся поместья. Я никуда не выезжал из дому уже пару месяцев, и когда «Фрэнк» прослышала об отъезде, она захандрила и в день разлуки все время льнула ко мне, и было заметно, что девочка с трудом сдерживает слезы.
Никогда ранее она не обнаруживала столько чувств по поводу разлуки со мной. Я было подумал, что мы пошутим вместе самым добродушным образом, но так и не смог добиться от нее улыбки; «Фрэнк» грустно сказала:
— Не знаю, что мне и делать с собой без вас. Я засмеялся, сказав:
— Ну почему, раньше я часто отлучался. Тебе следует развлекаться, как и прежде.
Засим пожал ей руку и отбыл, оставив ее стоять на террасе с самым расстроенным видом. Девушка очень привязалась ко мне, и я был в этом уверен.
В столице я остался дольше, чем рассчитывал, и получал почти ежедневные весточки от «Фрэнка», где говорилось, что она тоскует по мне и предвкушает мое возвращение. Мне тоже страстно хотелось к ней вернуться и часто думалось о ней. И к Мод я так и не поехал, а жил в комнатах при своем клубе.
Наконец пришел день, когда я мог уехать из Лондона. Я почти с облегчением очутился в поезде, везущем меня в Винчестер.
Когда мы прибыли на станцию, мой дог-карт уже ожидал меня, и вскоре я достиг Оукхерста, где на террасе меня встретила Фрэнки. Она радостно меня приветствовала: лицо ее сияло, а глаза светились счастьем. Поскольку мы были в присутствии слуг, то Фрэнки была вынуждена сдержать внешние проявления чувств, но я видел, что она очень взволнована.
Поскольку было довольно поздно, я сразу же прошел к себе в комнату и переоделся к обеду. Затем сошел в столовую, и мы заняли свои места за столом. За обедом «Фрэнк» говорила мало, но глаза ее лучились мягким светом, и она была настолько счастлива в моем обществе, что сидела тихо, не приставая с расспросами. Казалось, ей довольно просто быть подле меня. Когда закончился обед, я закурил, и мы спустились в гостиную. Была прекрасная погода. Солнце уже село; наступали сумерки. Поблизости на дереве пробовал свой голос пересмешник, издававший то громкие отдельные ноты, то соловьиные трели; вокруг — мир и покой... Настоящая ночь любви!
Я сидел в низком и мягком кресле, а «Фрэнк» рядом на табурете. Мы оба молчали, освещение было причудливым, и в комнате смеркалось. Она положила мне руку на плечо и, прильнув ко мне очень близко, прошептала:
— О, я так рад, что вы вернулись! Я страшно тосковал! Любящие ноты звучали в голосе «Фрэнка» и заставили меня подумать, уж не близка ли она к долгожданному раскрытию тщательно сберегаемой тайны. Впервые я обнял ее как женщину и прошептал прямо в ухо:
— Отчего же ты тосковал?
Теснее обняв ее за талию, я почувствовал ее трепет. Она молчала, но склонила голову мне на грудь и испустила длительный, робкий вздох.
— Почему же ты вздыхаешь? Что с тобой, Фрэнк! — сказал я, особенно выделяя имя.
Она еще помолчала. Пересмешник уже залился песней, его плавные трели заполнили ночь своей мелодией, я прижал ее ближе к себе и, склонясь над нею, спросил моляще:
— Фрэнк, скажи же мне.
Она внезапно оплела руки свои вокруг моей шеи, шепча голосом, пресекшимся от чувства:
— Не называйте меня так. Мое имя — Фрэнсис, я девушка и люблю вас! Я люблю вас!
Мое сердце учащенно забилось от радости и удовлетворения. Вот оно, признание. Наконец-то! Так вознаградилось мое терпение!
Я поднял ее с табурета и посадил к себе на колени. Сжав ее в объятиях, страстно целовал глаза, лоб, щеки и влажные уста. Было слишком темно, чтобы рассмотреть ее лицо, но как только мои губы коснулись мягких щек, то я ощутил, что они горят от румянца, она лежала в моих руках как ребенок и часто дышала.
Через минуту-другую я произнес:
— Фрэнсис, я это знал.
Она дрогнула и испустила тихий вскрик удивления:
— И давно тебе это известно? Как же ты угадал?
— Достаточно давно, с того дня, когда я так крепко высек тебя. Я понял это, когда случайно кое-что увидал.
— О! Боже всемилостивый! — воскликнула она, ужаснувшись.
Я рассмеялся, закрыв ее ротик поцелуем.
— Какая разница, когда и как я узнал. Ты говоришь, что любишь меня, — и я тебя люблю.
— Ой, и в самом деле? Я так, так рада. Я боялась, что ты станешь на меня сердиться. Я давно мечтаю сказать тебе, что я — девушка, но у меня никогда не хватало духу, — шептала она, все теснее прижимаясь ко мне. Затем, после небольшой паузы, она робко спросила: — А почему же ты не сказал мне, что все знаешь?
— Потому что это могло все спутать. Кроме того, я предпочел дождаться, пока ты мне сама в этом признаешься. Я был уверен, что ты мне это когда-нибудь скажешь. Я рад, что этот день наконец-то наступил. Ты теперь моя возлюбленная, девочка моя дорогая, — сказал я, целуя ее.
— О, как же ты был терпелив и добр со мною все эти годы; и как же я счастлива дать тебе радость, —- произнесла она неверным от счастья голосом. Затем она соскользнула с моих колен и уселась на табурет, положила свою ручку на мою и снова нежно сжала ее.
— А теперь скажи, когда же ты впервые почувствовала, что влюблена в меня?
— О, я люблю тебя с того дня, когда ты взял меня к себе в дом, сирую и бесприютную, и с тех давних пор мое чувство к тебе становилось все сильнее.
— Ты никогда не обижалась, если я сек тебя?
— Нет, никогда. Конечно, я не люблю, когда меня порют, потому что это довольно больно, и розга была ужасной, но, так или иначе, я ощущала, что люблю тебя еще больше после того, как ты наказывал меня.
Затем, после некоторой заминки, она застенчиво добавила:
— И я признаюсь тебе, что одно время нарочно бывала непослушной, чтобы ты мог отшлепать меня, так как мне нравилось лежать поперек твоих колен и чувствовать твою руку, гладящую мою обнаженную попу, хоть я и ненавидела боль, следующую за этим. Ты ведь всегда причинял мне острую боль.
Я усмехнулся этому необычному признанию, но был рад слышать его, поскольку это выдавало ее склонность к сладострастию. Затем сказал:
— Что же, тебе доставляет удовольствие лежать поперек колен и чувствовать мою ласковую руку на нагом теле? Хорошо, буду только рад доставить тебе это удовольствие.
Она не отвечала, но пожатие руки я понял как знак согласия, и я сразу же поднял ее и уложил, стянув с нее штаны, чего не позволял себе уже полгода.
Было слишком темно, чтобы увидеть ее задницу, но тем не менее я получал огромное чувственное наслаждение, проводя рукой по округлым полусферам пышной, упругой плоти, которые я гладил, сжимал и с которыми минуту-другую играл на тысячу ладов.
— Фрэнсис, тебе нравится? — спросил я, когда стал похлопывать ее по попке.
— Хорошо, — промолвила девушка, лежа вниз лицом на моих коленях. — Это так мило. Это необыкновенно приятно.
Я улыбнулся и для разнообразия ощущений положил руку на ее животик, впервые нежно коснувшись ее нетронутой щелочки. Фрэнсис вздрогнула, судорога прошла по ее телу, и я убрал руку с «островка», поскольку не хотел ее пугать излишней смелостью. Однако я решился лишить ее девственности этим же вечером и не ждал возражений, но намеревался сделать это с удобством, попозже и в собственной постели; я поставил ее на ноги, поцеловал и велел ей застегнуться. Затем позвонил слугам по поводу света, так как в комнате стояла кромешная тьма. Скоро вошел один из слуг, и снова вспыхнули все лампы. Затем я бросил взгляд на Фрэнсис, скромно сидевшую поодаль на стуле; она зарделась, поймав мой взгляд, но тотчас же подошла ко мне и, взобравшись на колени, села щека к щеке и с тихим вздохом полного облегчения прошептала:
— Как же славно, что теперь нет никаких тайн между нами!
— Да, это очень приятно. Мы теперь любовники, и ты должна сладко поцеловать меня.
Она тихо засмеялась, и ее вишневые губки сразу же прижались к моим, вновь и вновь нежно целуя меня. Она никогда раньше не целовала мужчину, и никто из мужчин, кроме меня, ее еще не целовал и не касался.
Было так восхитительно чувствовать ее девственный рот, прижавшийся к моему, и вдыхать это душистое дыхание; головокружительно было ощущать нежный зад, прижатый к моему восставшему члену, когда она сидела на моих коленях.
Я подумал, что пришло время откровенного разговора с моей любовью. Она любила меня, была неглупа и начитанна; таким образом, вне всяких сомнений, Фрэнсис очень хорошо представляла себе, что обычно происходит, когда мужчина и женщина любят друг друга.
Я сказал:
— Фрэнсис, я должен тебе кое-что сообщить. Мы любим друг друга и сегодня же ночью скрепим это чувство печатью в знак нашей взаимной любви. Ты понимаешь, что я имею в виду?
Лицо ее стало как нежно-алая роза, и она уткнулась мне в грудь. Затем, после минутного колебания, она сказала тихо, но твердо:
— Я люблю тебя. И сделаю все, что бы ты ни захотел.
Я приподнял голову и поцеловал ее в губы, нежно молвив:
— Я тоже тебя люблю. Ты моя милая девочка.
Она соскользнула с колен и уселась на стул, застенчиво глядя на меня, и я увидел, что она несколько испугана при мысли о том, что ее ждет. Должен сказать, что в этих обстоятельствах ее робость была едва заметной со стороны. Мое «ухаживание» было кратким, «предложение» — внезапным, а «венчание» завершало эту ночь. Неудивительно, что девушка слегка смущена!
Я более не донимал ее разговорами, а позвонил и приказал слуге принести бутылку шампанского и печенье. Вскорости кекс и шампанское были на столе, я велел Фрэнсис порезать «свадебный пирог», что она и сделала, слегка улыбаясь, и мы оба съели по кусочку. Наполнив бокал вином, я заставил девушку выпить, а сам в это же время пил за здоровье «невесты», наскоро сочинив шутливую речь, весьма позабавившую ее. Вино взбодрило Фрэнсис, а лицо ее вновь осмелело. Она снова превратилась в любящую девушку и безмолвно сидела рядом со мной, иногда нежно взглядывая на меня, с ласковым светом в прелестных голубых глазах, и легкая улыбка прочертила ямочки в уголках ее спелых, алых губ.
Не знаю, чувствовала ли «рдеющая невеста» нетерпение или нет, но мне, «пылкому новобрачному», казалось, что время тянется очень медленно. Когда наконец-то мозаичные часы на камине пробили одиннадцать, я поднялся с места и, сжав руку Фрэнсис, произнес:
— Пошли, радость моя. Пора идти в постель.
Затем я вывел ее из гостиной, и мы наверху пошли по длинному коридору, в конце которого были открыты наши спальни. Нам пришлось миновать ее «девичью светелку», но она вовсе не колебалась, когда мы проходили мимо, и в следующую минуту мы вошли ко мне, где могли быть уверены, что нас не побеспокоят, поскольку все слуги спали в другом крыле старой усадьбы.
У меня была большая комната, удачно обставленная как диванная, со столиками, шкафчиками, диваном и мягкими креслами; недурные картины развешаны по стенам; полированная дубовая дверь была наполовину покрыта превосходными старинными восточными коврами. Кровать большая, украшенная медью, достаточно поместительная для двоих. Я зажег огонь в высокой лампе на подставке, а также все восковые свечки в двух канделябрах дрезденского фарфора, стоявших на камине. Я хотел ярко осветить комнату, чтобы хорошо видеть прелести моей «нареченной».
Но то, что она сейчас переодета мальчиком, смешило меня. Тем не менее мужское обличье скоро будет сброшено и женственная фигура предстанет во всей своей нагой красоте.
Поцеловав ее, застенчиво стоящую посреди комнаты, я сказал:
— Ну, Фрэнсис, я хочу, чтобы ты разделась сама — мне так хотелось бы увидеть тебя обнаженную, всю и целиком. Ты же знаешь, голой я видел только половинку твоего тела.
Щеки ее порозовели, но она улыбалась, говоря:
— Да-да. Я сделаю так, как ты хочешь.
Она тихо сняла с себя сюртук и жилет, воротничок и галстук и, на секунду присев, стянула ботинки и носки; затем она отстегнула помочи, расстегнула брюки и позволила им соскользнуть на пол, наконец, после небольшой заминки, сняла рубашку и нижнюю сорочку и, бросив их на пол, встала предо мною полностью обнаженная. Она чуть дрожала, и ее стыдливость подсказала ей позу Венеры Медицейской. Одна рука опущена вниз, скрывая ладонью заветное место, другая прикрывала грудь, голова полуобернута в профиль, глаза опущены, и она покраснела вся, от лба до верхней части груди — даже ушки зарделись.
Я воззрился на нее с восхищением, одновременно остро ощущая желание обладать этой обнаженной, прелестной, невинной девушкой. Кожа ее была гладкой и белой как алебастр; сама она пухленькая, как куропатка; фигура полна гармонии. Ее изящная, четко очерченная голова грациозно посажена на стройной шее; прекрасно развитые руки и выпуклые груди, круглые, как яблочки, и на вид твердые, увенчаны маленькими торчащими сосочками, подобными розовым бутонам; живот широкий и нежный; маленькие нижние губки затенены мягкими, шелковистыми золотистыми волосиками.
Когда я вдоволь налюбовался видом чудного тела спереди, я развернул ее спиной и со все возрастающим восторгом взирал на фигуру сзади. Для меня предпочтительнее такой ракурс обнаженной женской фигуры. Ее сложение в этом развороте было совершенным. Она являла собой подлинные черты красы и грации: нежный изгиб плеч, ровная белая спина, мягко сужающаяся к пояснице, округлые очертания широкой пухлой задницы, круглящейся огромными полушариями, прекрасные полные белые бедра, сходящие к четко обрисованным икрам. Ее лодыжки были изящны, маленькие ступни безупречной формы, пальцы — с маленькими розовыми ноготками.
Я не прикасался к ней, и она позволила мне осмотреть себя, стоя почти неподвижно, как прекрасная статуя, только в отличие от холодной, как мрамор, Галатеи Фрэнсис была живая, из плоти и крови.
Заключив ее в объятия, я поднял ее и отнес в постель. Она лежала, вытянувшись во весь рост; затем, раздевшись, я потушил лампу и большую часть свечей, но несколько из них все же оставил, так что комната оставалась ярко освещена.
Она не двигалась и лежала так, как я ее положил, распростершись на спине, на внешнем краю постели, закрыв руками пылающее лицо, и я заметил, как легкая дрожь время от времени пробегает по всему телу.
Однако перед решающим натиском следовало бы завершить кое-какие приготовления, чтобы предотвратить появление следов, — надо было подстелить что-нибудь. Я достал пару огромных купальных полотенец и постелил их двойным слоем под ее поясницей, задом и бедрами. Жертва возложена на алтарь, готовая для жертвоприношения!
Пылая неистовой страстью, я взобрался на постель и стиснул ее гибкое, созревшее тело в объятиях, я играл с ее прелестными, округлыми и твердыми грудями, сжимая упругую плоть, и нежно пощипывал маленькие, розовенькие сосочки, которые, казалось, чуть отвердели от прикосновений моих пальцев, гладил изысканно-нежную, атласную кожу, ласкал ее нежный живот; руки мои блуждали по ее бедрам и касались икр. Затем, развернув Фрэнсис лицом вниз, я забавлялся ее роскошным задом; гладил его, чуть-чуть щипал и слегка пошлепывал, я запустил руку в пространство между ягодицами и, чуть разделив их, увидел крохотную лиловую точку в глубинах складки; затем, вцепившись обеими руками в мягкую, упругую плоть, так сдавил ее пальцами, что проступила кровь. Она не двигалась; но я мог чувствовать трепет, пробегавший по ее телу. Повернув ее снова на спину, зарывшись лицом в теплую ложбинку между ее грудками и целуя их, я брал в рот сосок, покусывая его и в то же время вдыхая сладкий, легкий запах, который источает тело молодой, чистой и здоровой женщины. Затем я смотрел на ее маленькую девственную щелочку, целовал ее и, положив на нее руку, нежно погрузил большой палец между губок, заставив девушку конвульсивно содрогнуться и испустить тихий испуганный крик; она бессознательно отвела мою руку от «точки блаженства».
Я завершал последние приготовления.
— Фрэнсис, — позвал я. — Пробил час. То, что я собираюсь сделать с тобой, сначала может вызвать некоторую боль, но впоследствии ты убедишься на опыте, что это одно только наслаждение, и я дам его тебе. Ты очень боишься?
— Нет, — шептала она, но тем не менее выглядела немного встревоженной, лежа предо мною нагая, с бьющимся сердцем, словно ожидая наказания.
Я развел ее ноги как мог широко, затем, устроившись в удобной для атаки позе, раздвинул пальцами плотно сжатые губки ее маленькой писеньки и погрузил между ними головку члена; девушка, ощутив твердый стержень, проникающий в тело, чуть отпрянула, испустив слабый вопль. Я закрыл ей рот поцелуем и навалился грудью на ее голую, волнующуюся грудь, затем подсунул руки ей под зад и, ухватившись за ягодицы, начал двигаться длинными, медленными толчками, каждый раз углубляя член чуть дальше в эту тесную норку, плотно охватившую его нежным объятием.
Восхитительное ощущение! Несколькими страстными движениями поясницы я постепенно проникал своим орудием глубже и глубже в недра пещеры; боль, все более сильная, вызывала дрожь и стоны, и девушка не могла мне помочь своими правильными движениями навстречу моим. Я продолжил свои действия, пока наконец-то головка моего инструмента не коснулась пленки, закрывающей вход. И теперь усилившаяся боль, которую она ощутила, как только я надорвал прочную перепонку, заставила ее испустить тихие восклицания, но она делала все, чтобы помочь мне, извиваясь, выгибая бедра, подергивая попой и прижимаясь грудью. Казалось, что пленку не пробить.
Я перевел дыхание, затем, вновь вцепившись ей в зад, вознаградил себя движениями, заставив ее всю задрожать и тяжко выдохнуть между ее тоненькими постанываниями и всхлипами:
— О-о... ты-и о-очень сделал мне больно.
Наконец я почувствовал, что преграда поддается, и после нескольких более страстных толчков ее невинность уступила дорогу; Фрэнсис испустила острый крик боли, и я проник в ее недра. Затем несколько кратких рывков завершили дело; настала кульминация, и блаженный спазм сжал мое тело; я обильно излился, выпустив поток кипящей спермы, в то время как она задыхалась, извивалась и неистово двигала задом, приглушенно вскрикивая равно от боли и удовольствия, когда горячая струя изливалась в ее истерзанную норку. И когда все было кончено, она, дрожа, лежала в моих объятиях, запыхавшаяся, с бурно вздымающейся грудью и с нервно подергивающейся плотью ягодиц; щеки ее пылали, а в глазах была истома.
Поскольку Фрэнсис была «маленькой», а я «большим», она очень страдала от боли, гораздо сильнее, чем это было бы с более крупной женщиной; получилось внушительное кровопускание, и свидетельство ее девственности в изобилии показалось на волосах ее «островка», бедрах и полотенцах под нею. И как только она пришла в себя, то сразу заметила кровавые пятна.
— О-о! — воскликнула она, ужаснувшись. — Я истекаю кровью!
Я поцеловал и успокоил ее, называя ее всеми ласковыми именами, говоря, что нет ничего страшного и что всякая женщина кровоточит, в большей или меньшей степени, в первый раз, когда ее обнимает мужчина. Она вскоре успокоилась и слабо улыбнулась мне; затем я взял таз с водой и губку, бережно убрал все следы моей «кровавой» работы с ее тела и осушил его мягким полотенцем, пока она лежала, разрумянившись лицом и разбросав ноги, со взором, устремленным на меня. Наконец я достал одну из моих ночных рубашек, одел девушку и улегся рядом с нею в постель, где она сразу же прижалась ко мне, сказав с глубоким вздохом:
—Я так рада, что все позади. Было очень больно, и ни малейшего удовольствия мне это не доставило.
Я улыбнулся, ответив:
— Надо думать, что было больно. Ничего. Ты в будущем найдешь это чертовски приятным.
Она глянула довольно недоверчиво, состроила гримаску и опустила голову на подушку. Фрэнсис выглядела полностью изнуренной: глаза у нее слипались, и через несколько минут она легко уснула. Затем я поднялся, потушил свет и тихо забрался в кровать, не беспокоя спящую девушку. Вскоре спал и я.
Просыпался я два или три раза за ночь, каждый раз радостно испытывая мощное напряжение, возникавшее от соприкосновения с пухлой, теплой плотью; но поскольку девушка продолжала крепко спать, то я не беспокоил ее. Я проснулся, когда уже светало. На каминных часах было шесть. Затем, сев в постели, уставился на Фрэнсис, спавшую на спине, словно дитя, и выглядевшую исключительно соблазнительной. Ее короткие вьющиеся золотистые волосы волнами ниспадали на широкий белый лоб, веки с голубыми прожилками плотно сомкнуты, длинные изогнутые ресницы отдыхали на мягких щеках, чуть розовевших самым нежным цветом, сходным с лепестками роз; алый рот был полуоткрыт, обнаруживая маленькие, жемчужно-белые зубки; и поскольку ворот рубахи был полурасстегнут, то я мог видеть верхнюю часть грудок, подобных маленьким снежным холмикам. Склонившись над ней, я прижался губами к розовому бутону рта в долгом, жарком поцелуе, и она проснулась, с некоторым замешательством озираясь вокруг, словно не понимая, где находится. Она пристально посмотрела на меня широко распахнутыми синими глазами; в то же время щеки ее залились краской; затем широкая улыбка озарила это милое лицо, и, обвив мою шею руками, она целовала меня, приговаривая:
— О, как же забавно — быть с тобой в одной постели!
— Думаю, что это очень мило, — возразил я, одной рукой лаская ее грудки, а другой — поглаживая попку. — Как тебе спалось?
— Очень крепко. Я не просыпалась с тех пор, как уснула и пока ты меня не разбудил. Очень устала от всего, что случилось сегодня ночью, — добавила она, застенчиво глядя на меня.
— Да и больно было тоже, — произнес я, тихо улыбаясь и щупая ее бедро. — Позволь же мне теперь взглянуть на больное место.
Она тоже рассмеялась и сразу же легла, а я откинул одеяло и завернул ее рубашку к подбородку, так что стала видна вся передняя часть ее тела; ее восхитительная кожа выглядела еще белее в свете дня, чем при свечах.
После того как я полностью насладился чудным зрелищем лежащей предо мною обнаженной девушки, я раздвинул ей ноги и затем двумя большими пальцами разделил сколь можно шире внешние губки и посмотрел вовнутрь. Я нашел внутреннюю плоть довольно воспаленной. Внутренние губы стали ярко-розовыми и немного припухли. Посмотрев в матку, можно было отчетливо видеть края разрыва девственной плевы — carinculae myrtiformes, как это называется у медиков.
— Местечко выглядит довольно воспаленным, — заметил я.
— Немного щиплет, и у меня ощущение, что внутри что-то осталось и мешает.
Взяв ее руку, я положил ее на мой возбужденный член.
— Вот, Фрэнсис, — молвил я. — Потрогай. Это оно порушило тебя.
Она села в постели, обхватив маленькой ручкой мое орудие, и уставилась на него глазами, круглыми от изумления.
— Ой, ну и жуткая же штука! Без сомнения, она меня покалечила!
Затем пальчиками померила его длину и, завернув кожицу, увидала рубиново-красный кончик, вид которого, казалось, ее позабавил.
— Ой, что за забавный инструмент такой, с этой большой красной шишкой. Не верится, что такая большая штука вошла в мой маленький — мою маленькую... — Она запнулась и смешно посмотрела на меня.
Она действительно не знала, как все это называется.
— Ты не знаешь, как это назвать? — спросил я.
— Нет. Хотелось бы, чтобы ты мне рассказал, — с готовностью ответила девушка.
Я расхохотался и сообщил ей значение слов, обозначающих разные части тела у мужчины и женщины, а также все из «словаря любви», в дополнение поведав о разных позах, в которых мужчина может обнимать женщину. Она слушала с восхищенным вниманием, лицо ее пылало, а глаза блестели от моих красочных описаний, и во время всей этой речи она держала в руках мое орудие, иногда пожимая его, вызывая острое сладострастие. И я сказал:
— Эта «штука» весьма отличается от той, которую ты трогала у малыша Тома, когда шлепала его.
Она выпустила его, сильно покраснела и пристально уставилась на меня в безмолвном потрясении; она выглядела такой глубоко озадаченной, что я рассмеялся и рассказал, что видел, как она порола мальчика и как клала свою руку ему под живот.
— О Господи! И ты видел все это? — с самым пристыженным видом сказала она. Затем она продолжила, с бесенятами в глазах:— Это был такой забавный маленький кусочек вроде червячка. А ты, должно быть, удивился, застав меня за этим?
— Нет, отнюдь, — ответил я, смеясь. — Мальчишка лежал у тебя на коленях со спущенными штанами, и было естественно, что тебе захотелось потрогать, что это там у него между ног. Ты тогда была уже большая девочка, и всем большим девочкам нравится трогать «штучки» у маленьких мальчиков. И, — добавил я, — все большие мальчики тоже обожают трогать «штучки» маленьких девочек.
Она коротко глянула на меня с пресерьезным видом и блеском в глазах, затем заметила:
— И вправду.
Я запрокинул ее, стянул с нее рубашку и стал играть: по очереди теребил ее грудки, пощипывал щечки ягодиц, шевелил волосики, скрывающие «венерин холм», и щекотал «местечко», пока она как следует не возбудилась. Грудь ее волновалась, сладострастие светилось во взгляде, щеки горели, и она раздвинула ноги: Фрэнсис явно желала близости. Я был в полной готовности, и вот, стиснув ее в объятиях, вошел в нее, на сей раз без особого труда, так как ничто теперь не мешало движению, хоть там и было достаточно туго.
Она дрогнула, испустив тихий крик, как только мой член вновь растянул ее еще болезненную маленькую писеньку, но овладела собой, стиснула зубы и на секунду затаила дыхание. Я начал двигаться, стараясь делать это возможно медленнее, поскольку хотел продлить удовольствие.
Мои губы слились с ее губами, грудь лежала на ее груди, мои руки сжимали ягодицы девушки.
При каждом движении я задвигал в нее член как можно дальше, затем вновь вытягивал его из тесных губок, оставляя внутри только головку, и опять загонял его по самое основание, в едином ритме сильных движений моей поясницы, заставляя Фрэнсис ерзать и извиваться от сладострастной боли.
Было восхитительно! Она яростно двигала поясницей, поднимаясь навстречу моим толчкам, чуть постанывая, но крепко обнимая меня и явно наслаждаясь самим процессом. Вскоре мне пришлось перейти к коротким рывкам; она дергалась и сдавленно постанывала; оргазм сжал наши тела одновременно, и, как только кончил я, кончила и она, протяжно застонав и дрожа подо мной, оживленно двигая попой, стиснув меня в объятиях, даже чуть покусывая мне плечо в экстазе, пока принимала всю влагу из моего еще твердого орудия, крепко сжатого нижними губками и никак не желающего покинуть это убежище.
Это была самая восхитительно. Не думал, что буду так наслаждаться женщиной. Я держал ее в объятиях, пока она не застонала и не задышала тяжело, затем, подарив ей поцелуй, спросил, как ей нравится второй урок «искусства любви».
— О, — ответила она. — Вначале было все-таки больно, но через несколько секунд боль уже прошла, и единственное, что я почувствовала, — это исключительное удовольствие. А под конец стало просто восхитительно, когда я испытала, как необычная дрожь прошла по моему телу и ты исторг горячую струю. Это было как погружение в пылающий поток, и я не могла удержаться от движений. Было просто чудесно!
Я не входил в нее более, но затеял легкую любовную игру, духом которой Фрэнсис сразу прониклась, окончательно полюбив эту забаву и показав свои несомненные наклонности к сладострастию.
Под конец я велел ей идти к себе и разобрать постель, чтобы все выглядело так, как если бы мы оба спали как обычно.
Она захохотала и выскочила из постели, сваленной поверх одежды. Затем Фрэнсис подобрала окровавленные полотенца, сообщив:
— Это все я уберу и, когда буду мыться, застираю их и оставлю в ванной комнате. — И добавила с заговорщицкой усмешкой: — Много же полотенец я перестирала.
— О Боже мой! Фрэнсис! — заорал я. — Как удачно, что ты подумала об этом. Я совсем забыл о них и оставил на полу. Ну поцелуемся же, и иди.
Она подошла к краю кровати и, наклонясь, прижала нежные губы к моим в долгом поцелуе и вышла из комнаты. Я забрался на свое обычное место и уснул, не просыпаясь до тех пор, пока камердинер не пришел сказать, что ванна готова.

Глава 8
На следующий день. Полное признание. Школьные будни «Фрэнка». В ловушке. Жизнь в Кенсингтоне. Развеять неведение. Отказ и его последствия. Загадочное наказание раскрыто. Три побиения шлепанцем. Одежды Генри. Маскарад. Бегство в Саутгемптон. Счастливое спасение беглянки. Вторая ночь любви

К завтраку я спустился в обычное время, но Фрэнсис не появилась до тех пор, пока я почти не закончил еду. Она вбежала в комнату, с улыбкой извиняясь за опоздание, и уселась за стол. Фрэнсис была одета в хорошо сшитый светлый костюм, и с трудом верилось, что этот элегантный, прекрасно выглядящий «юноша» напротив — девушка, которую я лишил невинности всего несколько часов назад. Лицо ее было довольно бледным, а глаза — немного усталыми, но выглядела она весело и почти не была удручена потерей девственности.
— Что же, Фрэнсис, — сказал я, помогая ей лукавством. — Надеюсь, у тебя хороший аппетит? Как ты себя чувствуешь? Болит ли оно ?
Она улыбнулась и слегка зарделась, но ответила совершенно спокойно:
— Ну, аппетит похуже, чем всегда. Чувствую себя довольно вялой, а «местечко» немножко побаливает, хоть я и обмыла его холодной водой, когда принимала ванну.
— Не обращай внимания. Боль скоро пройдет, — сказал я, приблизившись к ней и целуя ее в щеку.
— Не придавай этому значения. Я люблю тебя! — воскликнула она, обвив руками шею и возвращая мне поцелуй.
Меня радовало ее возбуждение, так как я стал по-настоящему привязываться к ней. Я приобнял девушку и тесно прижал к себе.
Поскольку у меня были дела в Винчестере, то я велел заложить дог-карт и спросил, не желает ли она прокатиться. Но она сказала, чуть улыбаясь, что предпочитает сегодня спокойно посидеть дома. Подарив ей прощальный поцелуй, я удалился.
Дела задержали меня далеко за полдень, и когда я вернулся, то сразу же прошел к себе; таким образом, мы с Фрэнсис не встречались до обеда, и затем я с радостью обнаружил, что она вновь выглядит почти как всегда, щеки ее опять приобрели нежно-розовый оттенок, а прелестные синие глаза ясны и прозрачны как обычно. Мы оба были голодны; так как кухарка сготовила нам славный обед, то мы воздали ему должное, выпив к тому же и бутылку шампанского. Весь обед Фрэнсис была весела и оживленна, заставляя меня хохотать над разными забавными замечаниями. Затем я закурил сигару, и мы прошли в гостиную. Я уселся в мягкое кресло, а Фрэнсис на табурет подле меня, опершись на мои колени; внезапно меня осенило, что она обязана рассказать мне о загадочных дамах, у которых провела полгода и затем была изгнана.
Поэтому я сказал:
— Фрэнсис, мне бы хотелось, чтобы ты рассказала мне все в подробностях о леди, забравших тебя из школы, и ты еще должна назвать мне истинную причину столь жестокого наказания и изгнания из их дома. Мне также нужно знать, почему тебе пришло в голову путешествовать, переодевшись мальчиком. Она взяла мою руку и сжала ее, произнеся:
— Я расскажу тебе все. Теперь между нами не будет секретов.
Она начала:
— Я никогда тебе не лгала, хоть и таилась все эти годы. Мое полное имя — Фрэнсис Говард, и, как я уже говорила, мои мать и отец умерли в Индии, когда я была еще малюткой девяти-десяти лет. Через месяц после их смерти меня отправили в Англию и определили в школу около Хайгэта, где уже было около двадцати других девочек разных возрастов. Обходились с нами неплохо, хорошо учили, и начальница — по фамилии Блэйк — была строга, но справедлива. Иногда она использовала розгу, но наказание прилюдно не налагалось, ни одной девочке не позволялось присутствовать, когда пороли ее соученицу. Лично я никогда не получала никаких взбучек за все время пребывания в школе. Миссис Блэйк относилась ко мне по-доброму, и я была вполне счастлива. Так тихо прошли пять лет. Мне было уже четырнадцать, и я никогда не покидала заведение. Но однажды утром миссис Блэйк вызвала меня в маленькую гостиную и с сожалением сообщила, что она не сможет оставить меня в школе и дальше, так как прошло полгода, а она не получала денег за мое содержание и обучение; она поведала мне также, что банкир, от которого приходили мои деньги, написал, что мой кредит превышен и что наличных для пересылки на мое имя нет.
Затем она стала говорить, что упомянула о моем положении в присутствии своей знакомой дамы, которая весьма любезно обещала взять меня к себе в качестве компаньонки для маленькой дочери. И она завершила свою речь распоряжением приготовить все мои вещи, так как та дама собирается посетить нас завтра.
Меня не очень озаботило известие, что все деньги кончились. Поскольку мне никогда их много не выдавали на карманные расходы, то я имела смутное представление об их ценности и таким образом не могла вполне осмыслить случившееся. К тому же меня утомила монотонность школьных будней, мне было радостно слышать о переменах в моей жизни. Вот я и покинула комнату, остаток дня проведя в упаковке своих одежек. У меня был неплохой гардероб для девочки моих лет.
На следующий день, после того как я пообедала, как обычно, с другими девчонками, миссис Блэйк велела мне собраться, спуститься в гостиную и ждать леди, которая может появиться в любой момент.
Я повиновалась, и около трех часов миссис Блэйк вошла в гостиную в сопровождении двух нарядно одетых дам, которых она представила как миссис Лесли и мисс Дундас и которые, как я впоследствии узнала, были сестрами. Миссис Лесли была рослая, темноволосая привлекательная дама лет тридцати пяти. Мисс Дундас, двадцатипятилетнюю, очень интересную особу, сестра часто называла Китти.
Миссис Блейк представила меня дамам, которые пожали мне руку, и обе были со мной исключительно любезны. Я подумала про себя, что было бы весьма заманчиво жить с такими милыми людьми.
Вскоре миссис Лесли спросила, полностью ли я готова к отъезду. Я отвечала, что да. Моя школьная наставница попрощалась, поцеловала меня и подарила соверен. Затем они пожали друг другу руки, и дамы немедленно отбыли, прихватив с собой и меня. Брогэм уже ждал у ворот, мы взобрались внутрь, кучер хлестнул лошадей, и в то же мгновенье меня быстро увезли из дома, в котором прошло пять скучных, но не горестных лет. Мне было немного грустно, я даже прослезилась, но вскоре утешилась; новизна ситуации показалась мне очень приятной; раньше я никогда не ездила в таком отличном экипаже, и я расселась среди мягких подушек, чувствуя себя очень удобно и думая, что, должно быть, мои новые друзья очень богаты. Две дамы тихо беседовали, изредка поглядывая на меня; после долгой поездки брогэм остановился около дома на широкой улице — название я подзабыла, но она, как мне кажется, где-то в Кенсингтоне.
Дом, довольно большой, стоял в удалении от улицы, в саду, обнесенном высокой стеной. Мы выбрались из коляски; миссис Лесли нажала кнопку электрического звонка, и тотчас же распахнулись садовые ворота; затем мы прошли по коротенькой аллейке и очутились в доме. Миссис Лесли тут же проводила меня наверх в премиленько отделанную спаленку и велела чувствовать себя как дома; затем поцеловала меня и удалилась. Почти сразу же две расфуфыренные горничные внесли мой сундук; одна из них осталась в комнате и помогла мне разобрать багаж. Когда мы все разложили по местам в недрах комода и гардероба, она расчесала мне волосы, тогда еще очень длинные, свободно спадавшие по спине почти до пояса.
Здесь Фрэнсис остановилась на минутку и прибавила:
— Всегда сожалела о своих волосах.
— Они отрастут снова, когда ты решишь их отпустить, — сказал я, лаская колечки на лбу девушки.
Она продолжила свою повесть:
— Служанка показала мне комнаты первого этажа и самую красивую из них — маленькую гостиную, где я застала миссис Лесли, мисс Дундас и еще пять молодых дам, сидевших в низких мягких креслах или возлежащих на кушетках за полуденным чаем. Дамы были хорошенькими и молоденькими, старшей было не более двадцати пяти лет, и все они были со вкусом одеты. Завидев меня, все повставали со своих мест и столпились вокруг, рассматривая меня с большим интересом, восхищаясь моими волосами и приговаривая, что я славная миленькая девочка, и когда я зарделась от их откровенных комплиментов, они подняли меня на смех. Но смех тот был добродушным, и вскорости я обнаружила себя сидящей в уютном кресле, поедающей кекс и с удовольствием потягивающей чай, вкуснее какого никогда в жизни не пробовала. Время пролетело быстро, мне было очень весело, и я скоро нашла доверительный тон с юными дамами, которые обращались со мной не как со школьницей, но как если бы я была взрослой. Они свободно болтали со мной, и я не без удивления услышала, что все они жили в этом доме.
В половине восьмого позвонили, и мы сошли в прекрасно обставленную столовую и уселись за стол, украшенный цветами. Его возглавляла миссис Лесли, а напротив восседала мисс Дундас.
Для меня, девочки, привыкшей обедать в час дня только жарким или горячим густым супом да простым пудингом, табльдот показался пышным и долгим, но я от души оценила изысканные, искусно приготовленные блюда и выпила бокал кларета, который мне дали, но он мне не понравился, хотя по душе пришелся стакан сладкого портвейна на десерт.
После обеда шестеро дам ушли, и я осталась наедине с миссис Лесли, ласково беседовавшей со мной; она выразила надежду, что мне у нее понравится; затем она спросила, правда ли, что у меня нет никаких родственников. Я сообщила ей, что мне ничего про них не известно. После этого я задала вопрос, когда же увижу ее дочку, у которой должна стать компаньонкой, но она от души расхохоталась, сказав, что произошла ошибка и что у нее нет никакой дочери, а есть сын Генри приблизительно моих лет, и он сейчас за городом в школе. Мне хотелось бы знать, как возникла эта ошибка, но я не забивала себе этим голову. Поговорив еще немного, она отвела меня в маленькую гостиную и дала мне почитать книгу рассказов, затем, сказав мне, что я могу идти спать, когда захочу, она удалилась. Некоторое время я читала, затем стала засыпать и вернулась в комнату, где газ был уже потушен, занавеси были опущены и все аккуратнейше приведено в порядок. Я еще посидела в мягком кресле, почти гордясь такой прекрасной комнатой, полученной в полное мое распоряжение. Затем, чуть позже, разделась и погасила свет, забралась в большую мягкую постель и скоро уснула.
На следующее утро, как обычно, я проснулась рано, встала, оделась и сошла вниз, но там не было ни души, и тогда я развлеклась прогулкой по коридорам и заглядыванием в комнаты, великолепно обставленные в разнообразных стилях. Где-то через час появились служанки и стали подметать в комнатах и коридорах, не без любопытства поглядывая на мои блуждания; наконец одна из них сказала мне, что лучше будет, если я уберусь к себе в комнату, так как завтрака не будет до десяти часов.
Я послушалась ее совета, вернулась к себе в комнату и легла в постель, чувствуя, что очень проголодалась. Я была рада, когда услышала звон колокола, который, как я догадалась, звал к завтраку, и я сошла в столовую, где обнаружила всех уже в сборе. Мне пожелали доброго утра, и мы уселись за стол, сервированный к замечательному завтраку, которому я и воздала должное. Но я заметила, что некоторые юные особы выглядели утомленными, сонными и вовсе не склонными к долгим беседам.
После завтрака миссис Лесли и мисс Дундас уехали в брогэме, а мы с другими дамами удалились в маленькую гостиную, где всячески развлекали друг друга до самого ланча, который подали в два часа. Позже миссис Лесли повела меня на прогулку в парк. В половине восьмого мы все встретились за обедом; дамы были уже облачены в вечерние туалеты. И так же, как и в прошлый вечер, все они удалились после еды, предоставив меня самой себе. Я взялась за книжку, которую читала, и ушла к себе в комнату.
Так шли недели. После нескольких первых дней миссис Лесли не очень-то меня замечала, а все другие дамы были всегда ко мне добры. У меня не было никаких обязанностей, и я развлекалась чтением или шитьем, и поскольку мне позволялось ходить везде, где я пожелаю, то я часто гуляла в Кенсингтон-Гарденс, имея обыкновение бродить по улицам и заглядывать в витрины магазинов. Так я приобрела уверенность в себе и не чувствовала ни малейшего страха, возвращаясь домой одна.
Очень скоро я обратила внимание, что в этот дом приглашалось много джентльменов, и некоторые из них часто оставались к обеду, но в таких случаях мне не позволялось присутствовать за общим столом. Также обнаружилось, что иногда джентльмены оставались на всю ночь, и уже в поздний час, лежа в постели, я слышала беседы, смех и пение мужчин и женщин в большой гостиной на первом этаже.
Мне все это казалось странным; но, будучи юной и совершенно невинной, я не понимала тогда, что же все это значит. Но теперь я — женщина, читавшая романы и всякие другие книги, в которых приводятся описания всяких непристойных вещей, бывающих на свете; и знаю, что это были за «дамы» и почему джентльмены посещали сей дом.
Она прервалась и посмотрела мне в лицо с легкой улыбкой. Затем она промолвила:
— Полагаю, что ты уже догадался, какого рода было заведение, которое содержала миссис Лесли.
— Конечно же, Фрэнсис. Но продолжай же, мне очень интересно, — произнес я.
Она продолжила:
— Ну что же, время шло, и вот я прожила там полгода, и в голове у меня иной раз возникала неясная мысль, что здесь что-то не чисто; я не видела ничего предосудительного, так как мне никогда не позволялось бывать в большой гостиной, когда там были мужчины. Девушки никогда не посвящали меня в свои тайны, хотя я и знала, что они имели привычку подшучивать и острить над каждым, кто приходил в дом, но всегда прекращали болтовню, если мне случалось войти в комнату.
Тогда я не знала, почему они были при мне столь сдержанны в разговорах, но ныне я определенно уверена, что причиной их скрытности было снисхождение к моей невинности. Я всегда вела себя с ними хорошо и думаю, что все они хорошо относились ко мне, за исключением мисс Дундас, которая, казалось, никогда не обращала на меня ни малейшего внимания.
Миссис Лесли, думаю, считала само собой разумеющимся, что я понимаю значение всего происходящего, хоть она и не говорила со мной на эту тему.
Однако мне было суждено узнать больше. Через некоторое время меня стали очень беспокоить знаки внимания пожилого джентльмена, которого я знала как мистера Вуда и который был частым посетителем этого дома. Он постоянно приносил мне в подарок фрукты и конфеты и даже однажды дал мне соверен. Гостинцы я брала, но его самого ненавидела, всегда стараясь убежать от него возможно скорее, хоть он и бывал неизменно вежлив, никогда не пытаясь лишить меня остатка свободы. Но тем не менее он и явился причиной моего выдворения из дому.
Однажды в полдень миссис Лесли позвала меня в гостиную и сказала, что, поскольку она содержит меня в неге и роскоши уже полгода и мне уже четырнадцать с половиной лет, то настало время и для меня кое-чем отплатить ей. Не дожидаясь момента, пока она соберется сообщить мне, что надо сделать, я сказала, что буду рада оказать ей услугу. Затем, уже самым холодным тоном, она сообщила, что мистер Вуд очень увлечен мною и собирается остаться в доме на ночь, чтобы переспать со мной. В то время у меня еще не было ясного представления, что же случится со мной, если я буду спать с мужчиной, но сама мысль о мистере Вуде заставила меня оцепенеть и ощутить смесь ужаса и отвращения. Я разревелась и категорически отказалась.
Миссис Лесли впала в бурное негодование, упрекая меня в неблагодарности. Она презрительно спросила, что же, дескать, я не знаю, что все девицы в доме спят с джентльменами, когда их просят об этом. Я почувствовала, что краснею, и вся затрепетала, но пробормотала, что не знаю ничего об этом, как оно и было. Действительно, я ничего об этом не знала. Она разбушевалась еще сильнее, заявив, что я — большая дура, чем она думала, и что она огорчит меня тем, что, если я не соглашусь спать с Вудом, она задаст мне чувствительную трепку. Засим она сердито велела мне убираться к себе и подумать над ее словами. Я возвратилась в комнату, чувствуя себя обескураженной и несчастной. Упав на постель, я горько рыдала. Но несмотря на ее угрозу, я твердо решила не спать с Вудом.
Примерно через час миссис Лесли с сестрой зашли ко мне. Я соскочила с постели и предстала перед ними, чувствуя себя сильно испуганной, но стойкой в своем решении. Миссис Лесли спросила меня, выполню ли я ее просьбу. Заливаясь слезами, я ответила, что нет, затем умоляла не пороть меня, говоря, что меня не секли ни разу в жизни.
Она ничего не сказала, но, схватив меня, разложила поперек кровати, мисс Дундас тут же вцепилась в запястья и крепко сжала мне руки. Затем миссис Лесли задрала мое короткое платьице и юбчонки до плеч и, развязав завязки панталон, спустила их до колен. Я не вырывалась и не просила не сечь меня, так как знала, что это бесполезно. Но мне было стыдно от пребывания в столь унизительной позе, а к тому же страшила боль, и что-то вроде мурашек пробежало по моей заднице, пока я лежала на кровати, с ужасом ожидая наказания. Миссис Лесли спокойно стянула с себя домашнюю туфлю, затем, придерживая мои икры, стала очень крепко меня шлепать. Так как я ранее никогда не получала взбучки, то боль чувствовалась довольно сильно, но я старалась вытерпеть все молча. Жалящие шлепки быстро следовали один за другим по всей поверхности моей задницы, боль становилась все острей и острей, я не могла себя сдерживать и принялась дергаться и вопить. Она без устали продолжала свое дело; казалось, задница просто в огне, и каждый шлепок сопровождался моим громким криком.
Наконец она остановилась и обулась. Вместе с сестрой они вышли, заперев снаружи дверь на ключ и оставив меня лежащей на постели со спущенными панталонами и задранными юбками, рыдающую от позора и боли. Когда боль в заднице несколько утихла, я утерла слезы, поднялась, подтянула панталоны и вновь легла, зарыв лицо в подушки и чувствуя себя очень несчастной. Примерно через час мисс Дундас принесла мне чай и хлеб с маслом, сообщив, что обеда я не получу и что я — дурочка. Затем она удалилась, оставив меня взаперти.
На следующее утро, одевшись, я сидела в ожидании, что меня выпустят, но этого не случилось. Мне что-то принесли на завтрак и чуть позже на ланч. В пять вечера миссис Лесли и ее сестра появились и вновь спросили меня, согласна ли я, и я опять отказалась. Затем меня во второй раз разложили и сильно отшлепали, и, так как мой зад продолжал болеть, я почувствовала, как горит кожа, — сильнее, чем прежде, и боролась более отчаянно и вопила гораздо громче, чем в первый раз. Когда наказание прекратилось, меня снова заперли. На следующий день, снова в пять вечера, они в третий раз посетили меня и задали тот же вопрос. Дрожа, плача и потрясая кулаками в порыве отчаяния, я орала, что никогда не соглашусь.
Затем в третий раз мой больной задик был оголен, и экзекуция возобновилась. На сей раз было больнее всего. Я дергалась, корчилась и визжала при каждом шлепке грубой подошвой. Я изо всех сил сражалась, чтобы вырваться из постели, и пыталась пинаться, но мисс Дундас сильно держала мне руки, а миссис Лесли стиснула мне ноги, в то же время продолжая шлепать, невзирая на взвизгивания и жалобы, пока не выбилась из сил. Затем она натянула туфлю и удалилась вместе с родственницей, закрыв меня, как и раньше, в комнате.
Плоть моя содрогалась. Я охрипла от крика, все щеки были в дорожках слез; я лежала на кровати пластом, вскрикивая и хлюпая, абсолютно несчастная, целых десять минут. Затем я встала и обмыла мой надранный, еще горящий зад холодной водой, которая в значительной мере ослабила боль. Затем я подобрала свои короткие юбки повыше и, встав пред зеркалом, глянула через плечо на задницу. Видно было, что она очень сильно распухла, а кожа блестит, как сырая свекла. Было так больно, что я присесть не могла. Впоследствии все посинело и почернело.
Меня продолжали держать взаперти и впроголодь три последующих дня, но больше не били. На четвертый день моего заключения миссис Лесли вошла в комнату и сказала, что если я не сделаю того, что делают все девушки в заведении, то она выгонит меня из дому. Угроза сильно испугала меня, но я упрямо повторила, что спать с ним не буду.
Сказав, что в таком случае я должна оставить дом в течение суток, миссис Лесли свирепо посмотрела на меня и удалилась, оставив дверь открытой.
Я была так возбуждена и так напугана, что опустилась на стул, вся дрожа, но жаловаться было некому. Через некоторое время я успокоилась и стала думать, что же мне делать.
Мне было ясно, что сама моя принадлежность к женскому полу сделает меня уязвимой для известного рода неуважения. В этот момент я искренне жалела, что не могу изменить свой пол. Внезапно меня осенило. Я переоденусь мальчиком и в таком виде стану искать себе какое-нибудь занятие. Это была отличная мысль. Стоило мне додуматься до этого, как я сразу рассмеялась, сообразив, что уж тогда-то спать с мужчиной меня ни за что не попросят. И трудностей с полным переодеванием в одежду мальчика у меня не было. Комнату рядом со мной занимал сын миссис Лесли, Генри, когда бывал дома. Его самого я никогда не видела, но слышала, что он моих лет и ростом примерно с меня. Я знала, что в его комнате множество всякой одежды.
Возьму самое необходимое, переоденусь, а затем уйду в Саутгемптон и стану матросом. Конечно, теперь все это кажется глупостью, но тогда я так не думала. Мне казалось, что скрыть свой пол будет очень легко.
Тут Фрэнсис опять остановилась на минуту. Затем сказала, чуть усмехнувшись:
— Возможно, я смогла бы скрыть свою тайну, если бы ты не спустил с меня штаны.
— Ну, рано или поздно я без того выяснил бы, что ты — девочка, — иронически возразил я..
Она продолжала:
— В этот день ко мне никто не пришел, кроме служанки с чашкой чаю. Я оставалась в комнате, и, таким образом, у меня было много времени, чтобы обдумать свой план во всех деталях. Когда я окончательно утвердилась в своих намерениях, то легла спать.
На следующее утро, как только рассвело, я поднялась, зашла в комнату Генри и извлекла из шкафа полный костюм для мальчика и все необходимое белье. Также мне посчастливилось раздобыть пару обуви, которая пришлась мне впору, и соломенную шляпу. Я вернулась в комнату, нарядилась в одежду мальчика, которая мне очень шла, и затем остригла волосы. В моем распоряжении было четыре фунта и несколько шиллингов, остатки денег, подаренных мне в разное время мистером Вудом. Так как я не хотела красть одежду, то решила заплатить за нее эти четыре фунта. Я написала записку карандашом на обрывке бумаги, адресуясь к миссис Лесли, сообщив, что я сделала, и приложив деньги.
Затем я тихо проскользнула вниз — в этот ранний час все в доме еще спали, — открыла входную дверь и со всей поспешностью выбежала из дому. Я примерно знала нужное направление и вскоре нашла омнибус, доставивший меня на Черинг-Кросс. Отсюда я направилась на Ватерлоо, где выпила чашку кофе и поела хлеба с маслом.
Мне было неудобно в брюках, но поскольку, казалось, никто не замечал ничего странного в моем облике, то я вскоре почти приободрилась. У меня было недостаточно денег, чтобы добраться до Саутгемптона, и я взяла билет до Фарнборо, который, как мне было известно, был почти на полдороге туда, куда я направлялась. Добравшись до Фарнборо, я спросила дорогу на Саутгемптон, сразу же отправилась и шла целый день. У меня осталось только восемнадцать пенсов, а путь был далекий, и поэтому я не смогла остановиться в гостинице. Шесть пенсов ушло на хлеб с сыром и кружку пива в кабачке при дороге. Когда же стемнело, я спряталась в стог, который очень удачно оказался поблизости, но от страха долго не спала, хотя и устала. На следующий день я продолжила свой путь, после хлеба и чая, который мне дали добрые люди, но после платы за завтрак у меня оставалось только шесть пенсов. Я прошла пятнадцать миль и начала ощущать себя очень усталой, когда ты догнал меня и так ласково со мной заговорил. Больше мне нечего рассказывать. Ты сам знаешь все, что происходило с момента моего появления в этом славном старом доме, где я была так счастлива.
Едва закончив свою речь, она прыгнула мне на колени, обняла мою шею и страстно целовала меня, восклицая:
— О, мой возлюбленный! Как хорошо, что ты со мной! Я люблю тебя!
Я целовал и ласкал ее, так как этот рассказ расстроил ее, и вскоре она успокоилась и тихо сидела прижавшись щека к щеке на моих коленках.
— Ты теперь не боишься спать с мужчиной? — спросил я с улыбкой.
— Если этот мужчина — ты, — ответила Фрэнсис, смеясь и близко прижимаясь ко мне. Затем она серьезно добавила: — Но я не смогу спать ни с каким другим мужчиной в мире. Ничто не заставит меня сделать что-то такое.
Затем весело продолжила:
— Даже ежедневная экзекуция не сломит меня.
— Теперь, — спросил я, — скажи, как же так случилось, что твоя школьная наставница оказалась знакомой миссис Лесли?
— Я думаю, что они — школьные подруги, — ответила она.
— Ты думаешь, она знала, какого рода дом содержит миссис Лесли?
— Нет, я так не думаю. Она была так или иначе обманута, и миссис Лесли, разнюхав, что у меня нет близких и друзей, забрала меня к себе, чтобы сделать из меня то, что хотелось бы ей.
— Да. Я думаю, что это так и было, — сказал я, целуя ее. — Но твой рассказ утомил тебя. Уверен, что ты хочешь прилечь. Ведь уже очень поздно.
Фрэнсис ответила, что ее ощутимо клонит ко сну. Мы вместе поднялись наверх, и она прошла мимо своей комнаты без малейших колебаний. Я рассмеялся. Она скорчила мне дерзкую рожицу, глаза ее искрились задором. Затем она разделась и легла в постель.
Я поступил так же, и очень скоро мои губы жадно приникли к ее губам, а моя грудь накрыла ее холмики. Мой член уже растягивал ее еще болезненную дырочку, и она двигала своей задницей, чуть попискивая под моими могучими движениями.
----------------------------------------------------------------------
Конец первой части. На этом публикация временно (?) приостанавливается.

А мы будем ждать. Еще раз спасибо за приведение текста в читабельный вид

_________________
С наилучшими пожеланиями