Клуб "Преступление и наказание"

Часть II
Глава 9
Различные способы наслаждения. En levrette. Новые предложения. Уста Люси и как она их использовала. Как горняшка получила свое и немного большее. Надвигающаяся свадьба Мод. Порка на потеху и обычные последствия. Ревность. Переезд в Лондон. Мод и Фрэнсис. Каменная шотландская дева
Два месяца пробежали очень быстро. Теперь Фрэнсис неизменно называла меня Чарли — мое имя Чарльз Бомон — и, насколько я смог заметить, превращалась из чувственной девушки в самую очаровательную любовницу из когда-либо мне встречавшихся. Она настояла на том, чтобы еженощно спать со мной — да я и не возражал, — но неизменно возвращалась к себе рано поутру, так что у слуг не возникало ни малейшего подозрения. К ее изумлению и восхищению, я обучил ее практически всем позам, в которых мужчина может насладиться женщиной; и Фрэнсис всегда была готова к близости — днем ли, ночью ли. Часто, в дождливые утра, когда мы сидели в гостиной, не зная, чем заняться, я заставлял ее опираться на спинку кресла так, что мог обладать ею сзади, en levrette (по-собачьи), как это называют во Франции. Следует сказать, что было, несомненно, нелепо видеть «взрослого молодого человека» с рукавами рубашки, крепко привязанным к спинке стула, со штанами, спущенными до пят, обнажающими огромную, женственную белую задницу.
Близость en levrette ей нравилась, поскольку, как она говорила, ей казалось, будто я проникаю в этой позе глубже, чем в любой другой.
Это все было очень приятно, но я начал думать, что надо что-то решать в отношении моей новой любви, так как боялся, что Фрэнки рано или поздно выдаст сама себя. Она отпустила волосы длиннее, чем это положено «молодому человеку»; кроме того, с тех пор, как она превратилась в нежную, любящую женщину, она не столь строго, как ранее, следила за собой, отчего я постоянно опасался, что слуги заметят ее отношение ко мне.
Одновременно меня беспокоила также и Люси, которая по-прежнему находилась в моем распоряжении и еще более округлилась, чем когда-либо. Так как я брал Фрэнсис в свое удовольствие, то почти полностью забросил мою аппетитную горняшку, которую ранее трахал с завидным постоянством и которой, думаю, тоже пришелся по душе. Она не могла понять, почему это я внезапно отказался от нее, и поэтому завела себе манеру часто заходить ко мне в комнату под тем или иным предлогом, когда знала, что я у себя. В этих случаях я всегда коротко беседовал с ней и иногда дарил ей поцелуй, но ничего более; когда она видела, что я не собираюсь ничего с ней делать, то удалялась весьма разочарованная. Тем не менее Люси была женщина упорная и однажды заставила-таки меня удовлетворить свое желание.
Я зашел в комнату сразу же после завтрака, чтобы переменить сюртук; переодевшись, уселся в кресло прочесть письмо, которое только что получил от Мод. Она сообщала мне, что собирается в течение ближайшего месяца выйти замуж, и просила приехать повидаться с ней как можно скорее, чтобы мы могли уладить некоторые наши маленькие дела. Это меня не удивило, поскольку она и раньше намекала, что думает со мной расстаться.
Я уже заканчивал чтение, когда в комнате возникла Люси, очень хорошенькая, как всегда, в своем набивном платье, белом фартучке и чепце с широкими отворотами. Она изучала порядок расстановки вещиц на туалетном столике; затем, приблизившись к моему креслу, она грустно взглянула на меня своими ореховыми глазищами и сказала:
— Вы теперь меня по-настоящему не целуете. Вы, может быть, сердитесь на меня?
— Да ну что ты, Люси, — отвечал я, поглаживая ее щечку, но не целуя ее, так как не был в тот момент расположен к любви, потому что был с Фрэнсис ночью и утром.
— Так почему ж вы до сих пор не поцеловали меня? — протянула она, надувая свои пухлые алые губки и делая кокетливую гримаску. Я улыбался, но не дотрагивался до нее.
— Ладно же, я тебя поцелую, когда ты меня поцелуешь по-настоящему.
После такого моего заявления она бухнулась на колени и, к моему изумлению — так со мной никогда не обращались, — расстегнула мне штаны, достала мое орудие и начала резво ласкать его; заметив его вялость, усмехнулась и произнесла:
— Ну какое жалкое и слабенькое! Но я тебя бы-ыстро подниму.
Затем, склонив голову, она взяла в рот мой понурый член и начала горячим языком щекотать его головку и двигать кожицу вверх и вниз над заветным местечком, в скором времени заставив его восстать в полной красе и дав мне острое ощущение сексуального вдохновения — настолько чувственное, что я почуял приметы грядущего освобождения. Я поспешно возопил:
— Довольно, довольно, Люси! Ты меня заставишь в рот тебе кончить! Скорее отправь его куда надо! Скорее!
Она отпустила его; шаловливо подпрыгнув, с разгоревшимся лицом и сияющими глазами девчонка, хохоча, тут же подоткнула свои одежки до самых плеч, и, поскольку панталон-то на ней не было, я смог на секунду увидеть ее могучие бедра, полные ножки и заросли курчавых русых волос, скрывавших ее щель. Затем она повернулась задом и, взобравшись на меня своим тылом, просунула руку между ног, ухватила орудие и направила его в нужное место; затем она постепенно опустилась, поглотив целиком все дюймы моей возбужденной, торжествующей плоти и раскинувшись своим задом на моих бедрах.
Затем я ослабил лиф ее платья; поскольку Люси корсета не носила, ее роскошные груди прикрывала одна лишь сорочка, и я сразу же их высвободил; ухватясь за это великолепие, я произнес:
— Ну, Люси, доведи же дело до конца.
— Ладно, — ответствовала она. И начала то подниматься, то опускаться на «пуантах»; то приподнимала попу так, что между ее нижними губами оставался только мой кончик, то в следующее мгновение падала мне на колени, каждый раз правя орудием в недра своей пещеры, в то время как я сидел неподвижно, отдавшись необычным ощущениям и играя с ее огромными, алыми сосками. Задница ее ходила туда-сюда, движения становились все быстрее, и, когда она почувствовала близость развязки, она задергалась еще и еще сильнее; как волны морские, ходили ее груди. В следующую секунду я «освободился»; судорога сжала ее тело — я ощутил охватившую ее дрожь, и казалось, ее соски окаменели в моих руках, бедра тесно прижались к моим, и она вся изогнулась на этом копье, точно оно пронзило ее насквозь. И все было кончено.
Затем она легла спиной на мою грудь, бедра ее расслабились, усталый член покинул свое убежище, и вязкое белое вещество просочилось из ущелья между ягодиц, как только она уселась, раскинув ноги на моих коленках. Она расхохоталась и сказала:
— Думаю, ты мог бы это сделать для меня! Я тоже ухмыльнулся и произнес:
— Я не собирался делать это внезапно. Ты это мне сделала, ты, строптивая бабенка. Ты и вправду напала на меня, и я собираюсь задать тебе перцу за твое скверное поведение.
Затем я приготовил ее к наказанию.
— Ну шлепай же. Люблю, когда мне дерут задницу, — сказала Люси, задирая сорочку и нижние юбки и устраиваясь поперек моих коленей.
Мне всегда было упоительно ощущать, как отскакивает ладонь от ее пышных ягодиц, и, так как она сказала, что ей нравится надранная задница, я решил отделать ее самым что ни на есть чувствительным образом.
Со всего размаху я непрерывно клал удары по обширной поверхности ее белой кожи, которая сначала порозовела, затем приобрела более яркий оттенок и наконец побагровела; ее плоть невольно содрогалась в такт моим звучным шлепкам, но до поры боль, которая должна была быть достаточно сильной, она переносила без всяких ерзаний и криков. Тем не менее настал момент, когда она не смогла переносить ее долее; обернувшись, Люси взглянула, на меня с гримасой боли на лице, пролепетав дрожащим голосом:
— Ой, ну хватит же! Хватит, не могу больше. Попа очень болит.
Ей, видимо, было действительно больно — у меня даже руку свело! Я ее отпустил; и она, поднявшись, облегченно вздохнула. В глазах Люси стояли слезы, и она посмотрела на меня с укором:
— Ну ты и нагрел мне задницу. Меня в первый раз в жизни так отшлепали.
Затем она добавила со смешком:
— Вы мне хорошо отплатили за поцелуй, сэр.
После этого горняшка поправила чепец, поклонилась и отбыла восвояси. После того как я помылся и привел себя в порядок, я уселся за чтение письма от Мод во второй раз; пока я обдумывал все новости, мне в голову пришла мысль, что можно было бы отправить Фрэнсис пожить вместе с Мод. Так как сия юная дама собирается отставить мое покровительство по собственному почину, я думал, что она, вероятно, может согласится присмотреть за Фрэнсис и подготовить ту к облачению в наряды, более свойственные их полу. Затем, когда Мод выйдет замуж и покинет виллу, то я смогу поселить там Фрэнсис и иногда к ней приезжать. Это было бы то, что надо. Итак, я решил завтра же поехать в Лондон и решить все это с Мод.
Затем я спустился к ланчу, и, так как ощущал некоторое утомление после разнообразных треволнений, откупорил бутылку шампанского, которую мы с Фрэнсис тут же и распили. Я сообщил, что завтра собираюсь отправиться по делам в Лондон, не посвящая ее в подробности.
На следующее утро, сразу же после завтрака, я отбыл в Винчестер, успел на утренний поезд до города и сразу же поехал к Мод, которую уже некоторое время не видел. Она отлично выглядела и имела серьезный вид, как и приличествует помолвленной леди.
Она не поцеловала меня, и я шутливо посмотрел на маленькую женщину в своих объятиях, отказываясь отпускать ее, пока она не приветствовала меня как подобает. Она тут же поцеловала меня, и мы перешли к делам.
Она рассказала мне все о себе и сообщила, что ее нареченный — состоятельный торговец, живущий по соседству.
Когда она закончила, я посвятил ее в историю Фрэнсис во всех подробностях, рассказав, что происходило в Оукхерсте с первого дня появления девушки в доме. Затем я попросил Мод позволить девушке некоторое время пожить вместе с нею и подобрать ей подобающие наряды.
Мод была весьма заинтригована романтической историей. Она много смеялась над тем, как я обнаружил истинный пол моей гостьи. Как женщина добросердечная, она неизменно изъявляла расположение и признательность ко мне, вследствие чего я всегда обходился с ней очень хорошо, и она сразу же согласилась взять Фрэнсис под свою опеку и всячески за ней присматривать, также обещая, что девушка будет как следует одета и получит полный дамский гардероб.
Затем она заметила с хитроватой улыбочкой на губах:
— Представляю, что ты раскладываешь Фрэнсис на коленках чаще, чем это необходимо. Я-то знаю, как ты любишь надирать задницу.
— Да нет, ну что ты. Уверяю тебя, что никогда не шлепал ее, если только она не шалила, — смеясь, ответил я.
— Предполагаю, что она займет мое место в этом доме после моего ухода?
— Да, — был ответ. — Дом уже несколько лет как взят в долгосрочную аренду для моих визитов, и я сохраню тот же штат прислуги и куплю на круг всю твою мебель. (В начале нашей связи я подарил ей обстановку.)
— Ой, это очень кстати. Это избавит меня от хлопот по устройству распродажи, о которой я думала. А то моя обстановка не вполне годится в хозяйстве моего будущего супруга.
Затем она добавила с самым строгим видом, но с озорным блеском в глазах:
— Вам не следует приходить ко мне до моего замужества. Я собираюсь сделаться очень порядочной женщиной.
— Ну, без всякого сомнения, это так и случится, — заметил я со смехом. — Но пока еще ты не замужем, так позволь мне подарить тебе самое последнее прикосновение розги.
— Да, но если ты выдерешь меня, ты захочешь также и ебли, а я не думаю, что могу это тебе разрешить, — произнесла она с нарочитой жеманностью.
— Пошли же, — сказал я, беря ее за руку и увлекая ее в спальню, где она быстро разделась, оставив на себе только сорочку, чулки и туфли. Затем она взяла розгу и вручила ее мне, попросив:
— Только не пори сильно, пожалуйста.
Я заставил ее наклониться над краем постели. Затем задрал подол сорочки ей на голову и восхитился видом хорошенькой маленькой фигурки, обнаженной до подвязок. Уже давно розга пылилась без дела, и я смотрел на нее с вожделением, которое всегда нисходит на любителя розги, когда он готов воспламенить беленькую пухленькую задницу.
Мне хотелось бы выпороть ее довольно ощутимо, но я сдержал свой порыв и дал ей только дюжину ударов, с силой, достаточной, чтобы вызвать ярко-розовенькие полосочки на щечках ее попки. При каждом ударе она слегка взвизгивала, но и не протестовала, и уже к концу порки брюки у меня лопались; я разложил ее на кровати и взял с большим чувством. Она была прелестная маленькая женщина и мечта мужчины — но уже не первой свежести; представляю, сколько мужчин обнимало ее до сих пор. Вот почему ее нельзя никоим образом сравнить с моей юной и свежей Фрэнсис. Пока Мод одевалась, я сказал, что привезу Фрэнсис в город через несколько дней. Затем я дал ей чек для покрытия всех расходов, и после прощального поцелуя мы расстались.
К обеду я вернулся в Оукхерст. Когда мы поели, я закурил сигару и сообщил Фрэнсис, что хочу ей поведать нечто серьезное. Она выглядела весьма удивленной, но пододвинула табурет ко мне поближе и уселась слушать, не торопясь с опережающими вопросами... Я обратил ее внимание на то, что нам не следует длить более нашу совместную жизнь в Оукхерсте, поскольку нас почти наверняка раскроют, и после этого случится большой скандал, которого я особенно старался избежать.
Я добавил, что с нетерпением предвкушаю узреть ее в более подходящих одеждах и что решил отправить ее через пару дней к своей доброй знакомой даме, которая, как она сможет увидеть, сама отменно одета и с которой она, Фрэнсис, может пожить до тех пор, пока вновь не привыкнет к, ношению юбок.
Она внимала всему, что я говорил, с очень грустным лицом, и, когда я закончил, на ее глазах выступили слезы и она заговорила, испустив глубокий вздох:
— Ты прав. Я боюсь, что однажды о нас разнюхают, и считаю, что мне лучше уехать и жить вместе с твоей знакомой. Говорил ли ты с ней обо мне?
— Да. С этой целью я и был в Лондоне, и мы все решили. Я провел с ней целый день.
Фрэнсис надула губы, брови ее нахмурились, лоб пересекли морщины, и она посмотрела на меня с выражением, какого я никогда раньше у нее не замечал, — она, несомненно, ревновала меня к «даме-приятельнице».
— Предполагаю, что это твоя возлюбленная? — внезапно выпалила она самым обиженным тоном.
— Она была ею до того, как я вообще тебя увидел; и она собирается замуж через месяц, поэтому тебе не стоит ревновать, глупенькая, — ответил я с улыбкой.
— Убеждена, что ее ты любишь сильнее, чем меня! Я ее возненавижу! — сердито закричала Фрэнсис; затем, со всей женской непоследовательностью, она зарыдала. Я ощутил досаду и сурово произнес:
— Фрэнсис, не будь дурой. Руки чешутся дать тебе хорошую трепку за такую раздражительность!
— Ну и что из того, если ты меня отшлепаешь, — ответила она рыдая. Затем горячо добавила: — Говорю тебе — я ее ненавижу!
— Ты меня крепко разозлишь, ведя себя подобным образом. Я уже говорил тебе, что она была моей возлюбленной еще до того, как я узнал тебя. Сейчас она для меня ничего не значит. Будь разумной девочкой. Уверен, что она тебе понравится. У нее хороший вкус, и ты ведь захочешь, чтобы кто-нибудь помог тебе, когда ты будешь собирать себе приданое.
Брови ее разошлись, она утерла слезы и заулыбалась. Все женское в ней воспряло при мысли о покупке нарядов.
— О, как будет забавно почувствовать себя вновь в нижних юбочках! И в длинных верхних тоже! Последние нижние юбочки, которые я надевала — их забрала миссис Лесли, — были короткими, где-то между коленом и икрой.
— Ты очень быстро привыкнешь к нижним юбкам, и мне будет приятно увидеть тебя в туалете от какого-нибудь модного портного. Уверен, ты будешь бесподобна. Ты ведь знаешь, что мы будем часто видеться.
Она счастливо засмеялась, вскарабкалась ко мне на колени и поцеловала меня, приговаривая:
— Это же будет стоить кучу денег— нарядить меня, ведь я хочу иметь все самое лучшее!
— Так и будет. И когда та леди выйдет замуж и покинет дом, там будешь жить ты, и я буду приходить к тебе и оставаться там.
— Какой же ты душка! — воскликнула она, целуя и обнимая меня. — Я сожалею, что сейчас злилась; но ты мне так нравишься, что я не смогу вынести и мысли о том, что у тебя есть другая женщина.
Затем она задала мне кучу вопросов о той леди, и я отвечал — настолько искренне, насколько это было возможно при данных обстоятельствах. Тем не менее она, казалось, удовлетворилась услышанным, так как не изъявляла более признаков ревности, и к тому времени, когда она услышала все, что я имел ей сказать, было уже поздно, и мы отправились в постель.
На следующий день мы с Фрэнсис вдвоем начали готовиться к отъезду, так как я решил, что как только увижу, что Фрэнсис удачно устроена при Мод, то уеду в Шотландию к приятелю, приглашавшему меня пострелять вместе с ним диких гусей. Слугам объяснили, что «мистер Фрэнсис» уезжает в поисках лучшей доли, и через два дня, когда все было готово к нашему отъезду, я написал Мод, сообщив, что мы приедем завтра к ланчу.
Настало утро, и после раннего завтрака к дверям подали дог-карт; багаж был уже уложен. Фрэнсис дрожащим голосом попрощалась со слугами, которые собрались на террасе, явно сожалея об отъезде «мистера Фрэнсиса».
Затем мы уселись и тронулись в путь.
Грум ускакал далеко вперед, мы были одни в дог-карте; и как только мы выехали на большую дорогу, Фрэнсис разрыдалась, приговаривая:
— Ах, как же мне жалко покидать старый добрый дом!
— Да ничего, Фрэнсис, — ободрил ее я. — Скоро в твоем распоряжении будет прелестно обставленный маленький домик. Мы будем часто встречаться, веселиться в Лондоне, через некоторое время поедем вместе за границу.
Она заулыбалась, прижалась ко мне потеснее и вскоре воспряла духом. Вот уже мы достигли Лондона и к часу дня прибыли на виллу в Сент-Джонс-Вуд.
Мод приветствовала Фрэнсис самым дружеским образом и поцеловала ее, затем, секунду-другую оглядев девушку, ласково и без малейших признаков ревности произнесла:
— Ну что, милочка, должна сказать, что вы — красивый «юноша», но, когда вас оденут в подобающее платье, вы станете прехорошенькой девушкой.
Фрэнсис рассмеялась, явно польщенная совершенно искренним комплиментом. Затем мы уселись за славный ланч с шампанским, и хотя Фрэнсис сначала и смущалась, но потом оживилась от бокала вина, веселой беседы и ласкового обхождения Мод, и уже вскоре она оживленно щебетала в своем обычном духе.
После ланча, когда я закурил свою сигару, дамы устроились в уголке, перешептываясь и весело посмеиваясь всякий раз, когда их сияющие лукавством глаза обращались на меня. Без сомнения, они сравнивали впечатления от сладких порок и любовных утех, которые я им предоставлял.
И все-таки мне было приятно, что они пришлись друг другу по душе, и я был убежден, что ради меня Мод будет добра к девочке.
Я докурил сигару, и мне пришло в голову, что лучше сказать Фрэнсис о моей краткой поездке в Шотландию прямо сейчас. Я произнес, обратясь к девушке:
— Ты знаешь, что Мод менее чем через месяц собирается выйти замуж. Я уезжаю в Шотландию на три недели, и к этому времени ты должна получить свое «приданое», а также научиться достаточно изящно носить дамские туалеты. Таким образом, ты предстанешь предо мною в новом, чарующем свете. Я предчувствую, что ты тогда станешь моей настоящей возлюбленной. Мой спич обескуражил Фрэнсис; она воззрилась на меня с удивлением и затем разрыдалась, приговаривая:
— А-а, я-то думала, что ты приехал сюда, чтобы остаться здесь со мной.
— Ну конечно же, когда я вернусь. А пока ты развлечешься покупкой всяких приятных мелочей, которые тебе понравятся. С Мод вы ежедневно будете вместе ездить на прогулки. Ты увидишь, что три недели пройдут быстро.
Она грустно улыбнулась, а Мод ласково сказала:
— Выше нос, Фрэнсис. Мы славно проведем время безо всякого беспокойства от мужчин.
Тут уж сказать было нечего, и я послал за хэнсомом, и, когда он прибыл, мой чемодан и чехол с ружьями были уложены. Я с поцелуями простился с Мод, и она обещала следить за Фрэнсис самым заботливым образом. Девушка повисла у меня на шее, всхлипывая; я нежно поцеловал ее, отбыл с виллы и отправился на станцию Кингс-Кросс в совершенной уверенности, что моя драгоценная будет мне верна все время моего отсутствия.
Путешествие было долгим и утомительным, так как друг мой обитал в дебрях Аргишира, в двадцати милях от железнодорожной станции. Вот почему я смог прибыть к нему не ранее следующего дня.
Приятель мой был холост, а дом его — всего лишь охотничьей хижиной, так что житье было достаточно незамысловатым. Я не хочу входить в подробности того, что случилось во время моего пребывания на Севере — дни были похожи друг на друга, — только замечу, что хоть и славно отдохнул на охоте, но соскучился без дамского общества. Единственной особой женского пола, с которой я беседовал, была босая, но недурная собой девица, которую я встретил вечером на вересковой пустоши, возвращаясь домой. Дева «не говорить англиски», как она это причудливо пояснила, но мы ухитрились немного поболтать, и она позволила мне несколько раз поцеловать ее хорошенькое личико. Правда, когда я обнял ее за талию и попытался запустить руку под ее короткие юбки, она заехала мне по уху и замысловато обругала по-гэльски. Пришлось отпустить птичку!

Глава 10
В шелках. Старая и новая любовь. Веселый день и добрый обед. Воспоминания о прошлых порках. «Ну еще же!» Славный ночной труд
Я вернулся в Лондон утром после почти трехнедельного отсутствия и сразу же направился на виллу, где, как мне было известно, ждала Фрэнсис. Мы регулярно переписывались, и я сообщил ей о времени своего прибытия. Все время долгой езды от станции Кингс-Кросс я предвкушал, как увижу Фрэнсис в приличествующих ей нарядах, и вновь чувствовал себя взволнованным, будто жених, ожидающий свою новобрачную. Уже в доме я был препровожден в гостиную, где меня встретила любящая юная леди, обвившая ручками мою шею, целующая, ласковая и воркующая мое имя на тысячу нежных ладов.
Это была Фрэнсис. Я никогда бы ее не узнал, встретив на улице; она выглядела гораздо выше в длинных, струящихся одеждах и стала даже еще красивее, чем я ожидал. Девушка была изящно одета в платье, точно обрисовывающее округлые очертания этой великолепной женственности; это одеяние было все в воланах и оборках; кремовое кружево окаймляло шею и запястья. Волосы отросли длиннее, ниспадая челкой на широкий белый лоб и покрыв целой шапкой золотистых, мелких локонов ее изящную головку, но не скрывая прелестных ушек, похожих на раковинки. Голубые глаза казались больше и яснее, а кожа — белее и румянее; возбуждение читалось в нежной краске на персиковых щеках.
Утихли первые восторги, и она грациозно опустилась на стул. Изящные икры и крохотные ножки, обутые в элегантную лакированную обувь на каблучке, выглядывали из-под каймы тонких, отороченных кружевом юбок. В маленькой белой ручке она держала прозрачный, надушенный свежими духами платочек.
Глядя на меня с чувственным блеском в глазах и округлив в улыбке вишневые губки, она пропела:
— Ну, Чарли, и как ты меня находишь? Я был совершенно ослеплен этим неожиданным очарованием и пристально смотрел на нее некоторое время, будучи не в состоянии вымолвить ни единого слова, особенно ощущая, что она полностью принадлежит мне: никто другой не касался этого нежного, свежего, юного существа. Я поднял ее на руки, прижал к груди и восхищенно поцеловал ее очи, ланиты и уста; легкий аромат волос, плоти и платья возбудил во мне чарующее, мечтательное влечение.
Она тихо лежала в моих объятиях, вовсе не тревожась о смятой и растрепанной одежде. Наконец я смог ответить на ее вопрос:
— Ты обворожительна. Всегда думал, что ты была прелестна и в мужском платье, но теперь, когда увидел тебя в надлежащем твоему полу наряде, то нахожу тебя просто красавицей.
Фрэнсис залилась долгим, тихим счастливым смехом и промолвила:
— Как сладко слышать, что ты восхищаешься мной! И я так рада, что ты снова со мной. Как же я жажду снова возлечь рядом с тобой. О мой любимый! Душа моя!
И страстно целовала меня вновь и вновь.
Я уселся в кресло, посадив ее на колени и обняв за талию, затем, подтянув вверх ее юбки, полюбовался ее стройными ножками в бледно-голубых шелковых чулках, скрепленных черными атласными подвязками; запустив руку под подол, я ослабил завязку панталон и поиграл с шелковой порослью нижней части ее животика, ощутив прохладную упругость ее попки. Член рвался на волю; соблазн трахнуть ее был велик, но я укротил желание, хоть она и сидела на моих коленях, — будет лучше сделать это в постели; я буду совершенно свеж для долгой ночи наслаждений.
Я убрал руку от источника вожделений, к вящему разочарованию и удивлению Фрэнсис, которая думала, что собираюсь брать ее в «позе сидя», и уже расставила ноги, чтобы я мог в нее войти. Она глянула на меня с поволокой страсти во взоре огромных синих глаз, влажных и томных, но ничего не сказала. Подарив ей поцелуй, я прошептал:
— Давай подождем, пока не ляжем в постель, и там-то мы позабавимся всласть и в полной мере.
Затем я спросил:
—- Как же вы поладили с Мод?
— Ив самом деле неплохо. Она была добра и весьма любезна, и поэтому мне Мод пришлась по душе.
Она добавила, немного смутившись:
— Но Мод не очень-то образованна; мне не кажется, что она настоящая леди, хотя ее наряды отличаются отменным вкусом.
Я радостно засмеялся:
— Фрэнсис, ты весьма наблюдательна. Действительно, Мод не шибко начитанна, и, думаю, ее родители не были, что называется, из «благородных». Когда мы встретились, она была хористкой.
Через несколько минут после этого разговора Мод вошла в комнату и с радостью приветствовала меня. Затем, бросив на нас игривый взгляд, произнесла:
— Вижу, как мои голубки воркуют и милуются. Надеюсь, я вас не побеспокою. Или мне опять уйти? — спросила она, лукаво улыбаясь.
Фрэнсис со смешком соскочила с моих колен и, чуть покраснев, подошла к Мод, обнявшей ее за талию самым ласковым образом. Обратясь ко мне, Мод спросила:
— Ну, разве не миленько я ее одела? Разве она не хороша? Я отвечал утвердительно на оба вопроса, взглянув хорошенько на мою старую и мою новую возлюбленных. Фрэнсис была повыше на пару дюймов; и, хотя Мод была одета со вкусом, очень привлекательна и похожа на настоящую даму, но ее не отличала такая красота; во Фрэнсис чувствовалось еще что-то, позволявшее ей быть естественной, соответствующей своему облику утонченной, благородной юной дамы.
Мод позвонила, и прислуга внесла поднос с красивым чайным сервизом, который поставили на бамбуковый столик рядом с Фрэнсис, выглядевшей очень привлекательно во время чисто женского занятия — разливания чая.
Беседа была долгой. Было приятно видеть, что обе мои горлицы душевно расположены друг к другу: между ними не было ни малейшей натянутости в отношениях, и они несомненно доверяли друг другу. Через некоторое время я велел им пойти переодеться, поскольку решил повести их в ресторан пообедать. Они просияли и тотчас же побежали готовиться, вернувшись через полчаса уже наряженными. Не умею описывать дамские туалеты, но помню, что обе они выглядели очень мило, хотя мне кажется, что Фрэнсис была одета с несколько большим вкусом. Мы уселись в хэнсом и отправились в кафе «Ройял», где съели замечательный обед и выпили две бутылки шампанского.
Мы весьма развеселились, болтая во время трапезы. Фрэнсис была в наилучшем настроении, и ее влияние заставило Мод разговориться более против обыкновенного, так как обычно она отличалась немногословием.
Она собиралась выйти замуж через четыре дня и поведала нам, что ее жених не очень-то сообразителен, и хотя она неплохо к нему относится, но это не любовь. Затем она сообщила с улыбкой:
— Уверена, что он не имеет ни малейшего понятия о том, что называется «радостями порки», но даже если это и не так, то я не намерена позволять ему пороть меня.
Оборотясь ко мне, она добавила, состроив некоторую гримасу:
— Ну ты-то достаточно меня порол последнее время. Никто никогда больше не надерет мне задницы. Мы посмеялись; Фрэнсис сказала:
— Чарли очень это нравится, я знаю, он и меня к этому пристрастил; но не представлялось случая отодрать кого-либо, за исключением маленького мальчика несколько лет назад. Мод, я тебе об этом рассказывала, а также и о том, как мне все это понравилось.
— Да, — подхватила Мод со смехом. — Ты мне все рассказала, а также и то, что мамаша мальчишки нажаловалась Чарли, и он задал тебе трепку. Но ты не говорила, что это было тебе по душе.
Фрэнсис улыбнулась.
— Ну, не так уж это мне понравилось. Я это возненавидела. Было адски больно. Чарльз отвесил мне двенадцать крепких ударов.
— Да, — добавил я. — И тебе, безусловно, это не понравилось, судя по тому, как ты лягалась и визжала.
Она состроила рожицу и затем продолжила:
— Хоть мне и не нравится быть выпоротой, следует сказать, что мне очень хотелось бы отстегать хорошенького маленького мальчика или крупную, рослую девочку.
Я расхохотался, и Мод заметила:
— Забавная вещь. Никогда не испытывала склонности ни пороть самой, ни быть выпоротой.
Мы засиделись допоздна за десертом, с кофе и ликерами, а потом вернулись на виллу, где еще немного посидели в гостиной, пока я курил сигару. Затем Мод попрощалась на ночь и, покидая комнату, обратилась ко мне с улыбкой:
— Дай ей хоть немножко и поспать.
Взяв Фрэнсис под руку, я повел ее в «супружескую спальню» — самую большую комнату в доме. Она была превосходно обставлена и хорошо освещена мягким светом лампы; там стояла отличная большая постель, в которой я столько раз лежал с Мод и поперек которой столько раз ее раскладывал.
Мне больше нравилось любоваться на то, как прелестное создание освобождается от нежных лепестков своего наряда, чем смотреть на раздевание Фрэнсис в прежнем ее облике Керубино. Стоя подле постели, она освободилась от своего прелестного платья; потом сняла кружева и голубой атласный корсет, затем, уже в креслах, сбросила крохотные туфельки, и, расстегнув подвязки, стянула с ног туго облегающие шелковые чулки, следом, поднявшись, ослабила завязки панталон и нижних юбок, упавших на пол; наконец она позволила сорочке соскользнуть с ее гладких плеч, от округлых грудей и выпуклых бедер к маленьким ступням.
Потом, мягко приблизившись по сугробам белоснежных одежд, застыла на несколько секунд совершенно обнаженная, улыбаясь мне самой соблазнительной улыбкой, но вскоре скрыла свою сияющую красоту под премиленькой, отделанной кружевами рубашечкой. Мой член был как каменный; ведь я был без женщины почти целый месяц; и я поклялся себе, что уж она у меня накричится. Я выпростался из своих одеяний со всей возможной скоростью; но света не погасил, и вот уже я в постели рядом с милой; она тотчас же тесно прижалась ко мне. Задрав ей сорочку до самой шеи, я сжал в своих объятиях это податливое тело, ласкал ее всю с головы до ног. Я подумал, что ее кожа сделалась нежнее и глаже, груди круглее и тверже, зад — пухлее и больше, и вот почему ее тело стало более желанным для меня во всех отношениях.
Она обвилась своими ногами вокруг моих и опустила ласковую руку на неистовый член:
— О Чарли! Не правда ли, чудно снова слиться в объятиях? Чуть сжимая мой член, прошептала с нежным испугом:
— Как он нынче огромен: я его почти боюсь.
Я прижал свои губы к ее рту и запустил язык в его недра; стал, к ее удивлению, целовать ее таким способом — раньше ведь я так не делал.
— Нравится ли тебе это? — спросил я.
От пыла моих поцелуев у нее замирало дыхание; но, как только она смогла заговорить, ответила:
— Мне очень понравилось: я теперь все время буду так.
Засим она всунула свой мягкий, бархатистый язычок ко мне в рот.
Полубезумный от страсти, я положил ее на спину и откинул одеяло в изножье, в то время как она сразу же широко разбросала ноги и чуть приподняла поясницу, чтобы я мог с возможно меньшими усилиями проникнуть в ее дырочку. Подведя руки ей под поясницу, я мял ее ягодицы и, прильнув к ее обнаженной груди, осязал ее маленькие, твердые груди как упругие подушечки; прижав ее губки к своим, я глубоко и резко задвинул язык, в то же время устремив мой член в ее недра несколькими мощными движениями бедер. Затем я начал двигаться медленно, но сильно; она обвила руки вокруг моей шеи и забросила свои ноги мне на поясницу; ее мягкие, нежные бедра тесно прижимались к моим и двигались самым энергичным образом: все тело ее вздрагивало под моим напором. Она тяжело дышала, стонала и иногда тихо вскрикивала, поднимала задницу и содрогалась подо мною в сладостном неистовстве, отрывисто шепча:
— О-о Чарли-и! О моя-а лю-юбовь! О-о!
Я двигался неистово, мои удары постепенно ускорялись; при этом она столь сильно подпрыгивала и извивалась, что мой член почти выскочил из своего убежища, но, крепко схватив ее за ягодицы, я сумел удержать ее в этой позе и вскоре нырял уже совсем быстро.
— О-о! При-иближа-ается! О-о, скоре-е-е! О-о, бы-ыстре-е! Еще-о! Ну-у-у!
Пробил час. Я мощно кончил. Она затаила дыхание, глубоко выдохнула и изогнулась самым сладострастным образом; ее нижние губки плотно обхватывали мой уже смягчившийся стержень; и, как только горячая струя спермы излилась, я смог почувствовать, как плоть ее зада дергается и трепещет в моих ладонях. Когда она опустошила меня, прекратив вздыхать и дергаться, то восторженно вскричала:
— Это было восхитительно!
Я освободился и лег рядом. Она прижалась ко мне всем своим нагим телом, притихнув на некоторое время. Затем, подняв голову, Фрэнсис с улыбкой на влажных губах и чувственным тихим светом голубых глаз, прошептала:
— Ну еще раз. Я расхохотался, ведь прошло не более десяти минут, как мой член покинул ее дырочку, и, следовательно, я был не в состоянии проделать все сначала.
— Ты же отлично знаешь, так быстро я сейчас не смогу. Потрогай, какой он сейчас мягкий, — произнес я, нащипывая ей задницу.
Она положила ручку на мой член и пощупала его, сказав со смехом:
— Действительно, он сейчас не проткнет меня. Затем мы немного поговорили. Все это время она держала руку на моем жезле и, как только почувствовала, что он твердеет, начала его возбуждать, двигая кожицу вокруг головки туда-сюда, и, таким образом, вскоре орудие было вполне готово к услугам.
— Вот, — торжествующе проговорила она, — он почти готов, да и я тоже. Входи же.
Я развернул ее на бок. Лежа рядом, прижавшись животом к влажным подушечкам ее задницы, я ввел член, раздвинув ее бедра и погрузив его во влажную глубину, затем, обняв ее за плечи и положив руки на округлые грудки, взял ее в боковой позиции, особенно любимой. Вскоре после этого мы уснули; но когда бы я ни просыпался ночью, то неизменно находил Фрэнсис лежащей рядом, запрокинувшей на меня нежные ноги. Засим я ее брал и вновь засыпал. И один или два раза ей доводилось проснуться, покуда почивал я, но она тут же будила меня, нежно лаская мое орудие, и мы вновь изображали «зверя с двумя спинами». Таким образом мы провели всю ночь в череде изысканных любовных схваток, следующих друг за другом. К утру я порядком выдохся, а Фрэнсис выглядела почти такой же свеженькой, как и обычно.
В половине одиннадцатого мы встали, приняли ванны и оделись. Фрэнсис нарядилась в самый изящный утренний туалет, в котором была неотразима. Затем мы сошли к завтраку.
Мод встретила нас улыбкой, сказав:
— Что же, у вас обоих была отличная, долгая ночь. Думаю, он не дал тебе спать, а, Фрэнсис?
Та улыбнулась, но промолчала. Ответил я:
— Это Фрэнсис не давала мне глаз сомкнуть. Думаю, что меня-то в этом не упрекнешь.
— А я и не собираюсь тебя упрекать, — ответствовала она со смехом. — Думаю, что мы тогда оба были хороши.
Весело хохоча, мы втроем уселись за очень недурной завтрак, которому мы с Фрэнсис воздали должное, поскольку весьма нуждались в подкреплении сил после «трудов праведных».
Когда трапеза закончилась, Мод отправилась к своему другу, я, выкурив сигару, повел Фрэнсис на прогулку в Риджент-парк.

Глава 11
Мод удалилась. Медовый месяц. Явные и скрытые достоинства Фрэнсис. Необычная просьба и как ее удовлетворили. Наказание ради страсти. Сладострастные воспоминания
Через три дня Мод вышла замуж, но ни я, ни Фрэнсис на венчании не присутствовали. Однако накануне «светлого дня», когда моя прежняя возлюбленная покинула наш дом, я вручил ей чек, значительно превышающий стоимость ее обстановки, и прибавил еще кое-что в качестве свадебного подарка. Ко всему прочему мной был приложен поцелуй, и мы расстались лучшими друзьями после связи, длившейся более пяти лет. Уверен, что она сделалась доброй женой, а кроме того, стала матерью, и, пока они жили по соседству, мне случалось иногда встречать ее на улице и немного болтать с нею о том о сем, но я никогда не пытался возобновить нашу интрижку, хотя, без сомнения, она позволила бы мне ебать ее, стоило мне намекнуть. Итак, Мод покидает наше правдивое повествование.
Мы с Фрэнсис решили провести наш «медовый месяц» исключительно вдвоем. Оставшихся на вилле слуг было двое: кухарка и горничная — обе особы средних лет, умеющие держать язык за зубами, проведшие с Мод пять лет и поэтому известные мне вдоль и поперек; они, в свою очередь, изучили мои привычки и ничему не удивлялись.
Время проходило очень приятно. Фрэнсис была во всех отношениях прекрасной подругой — неглупая и остроумная; так как она всегда читала ежедневные газеты, то могла с толком беседовать со мною на любые злободневные темы, что необычно для женщины. Более того, она пребывала неизменно в хорошем расположении духа и готова была всегда сделать все, о чем бы я ни попросил. Что особенно импонировало мне, так это ее исключительная аккуратность: она никогда не позволяла себе выйти к завтраку в шлепанцах или неприбранной, но неизменно появлялась свежая и розовая от ванны, тщательно одетая, с заботливо причесанными волосами.
В этом отношении, да и во многих других, она разительно отличалась от Мод, которая имела обыкновение выходить по утрам, облаченная в капот и шлепанцы и с беспорядочно спутанными волосами.
У Фрэнсис был исключительный вкус, и, так как я не ограничивал ее в средствах, она вскоре добавила к своим первым платьям еще некоторое число изящных туалетов; и где бы она ни появлялась со мной, ее милое лицо и элегантная одежда привлекали почтительное внимание, хотя в ее внешности не было ничего броского и вызывающего. Она во всем была леди, и я гордился своей возлюбленной. Я договорился с владельцем частной конюшни, и благодаря этому у нее всегда был в распоряжении удобный экипаж — виктория или брогэм, — и мы имели обыкновение довольно часто выезжать вдвоем.
Я был членом двух солидных клубов, которые посещал, когда имел к тому расположение, и Фрэнсис, проявляя понимание, никогда не возражала против того, что ее оставляют одну. Ей было чем заняться; обычно каждую неделю ей присылали целый ящик книг от Моуди. Итак, я развлекался как хотел, но обыкновенно обедал дома с Фрэнсис, всегда нарядной за столом; да и еда была хороша, поскольку мы держали умелую кухарку, и можно было быть уверенным в получении искусно приготовленного обеда.
Я был верен Фрэнсис; и поскольку в Лондоне мы неизменно спали вместе, то каждый раз наслаждались сексуальными играми. Наша жизнь в маленькой вилле была мирной и счастливой.
Я частенько водил ее обедать в рестораны, после чего мы отправлялись в театры или иные места увеселений; девушка неизменно восхищалась представлениями — все для нее было внове. Я раздобыл для нее фортепиано и пригласил преподавателя музыки, и, поскольку у нее был недурной слух, вскоре она уже смогла немного играть. Выяснилось, что у нее приятный голос, и я заставил ее выучить некоторые из моих любимых баллад и петь мне их по вечерам, когда я бывал у нее.
Когда сезон охот и прогулок закончился, я часто на три или четыре дня оставался в Оукхерсте. Но я больше никогда не был близок с Люси, хотя она и попадалась мне под руку под любым предлогом. Она не пыталась «накинуться» на меня, но я уверен, что она не шла на риск лишь из-за сильной взбучки, как в последний раз.
Тем не менее мне было радостно возвращаться на виллу после многодневного отсутствия, и я находил приятность в том, что меня приветствовала улыбающаяся, красивая, нарядная молодая женщина, позаботившаяся о вкусном обеде и готовая забавлять меня весь вечер напролет своей живой болтовней. А за этим следовала восхитительная ночь!
Казалось, со временем Фрэнсис становится все более чувственной: действительно, она часто обнималась даже охотнее, чем я; и даже в дневное время она иной раз так или иначе подбивала меня трахнуть ее.
Я расскажу, как однажды она заставила меня удовлетворить свое желание.
Как-то в холодный полдень мы сидели у камина в гостиной с привычной чашкой чаю. Фрэнсис выглядела очень хорошенькой, облаченная в премиленькое дневное платьице, голубое, атласное, отделанное кружевами, ниспадавшее мягкими складками вдоль ее прелестной фигуры. Широкие, свободные рукава обнажали ее точеные, молочно-белые руки до самых ямочек на локтях.
Она налила и подала мне чашку чаю, затем стала озабоченно прохаживаться туда-сюда по комнате, перебирая безделушки на всех столиках, время от времени присаживаясь за фортепиано, касаясь клавишей и беря аккорды.
Наконец она подошла ко мне и, посмотрев мне в лицо, произнесла:
— Мне сегодня как-то беспокойно; и странное желание посетило меня.
— Что же это за желание? — спросил я.
— Мне хочется, чтобы ты разложил меня поперек коленей и отшлепал, как ты обычно делал, когда я была непослушной девчонкой в Оукхерсте, — ответила она с забавным выражением лица.
Я расхохотался.
— Да уж, ты-то знаешь, что я всегда готов спустить с тебя штаны с любой целью; но я предупреждаю — сделаю твоей попе бо-бо, как всегда, когда случалось тебя отшлепывать за твои выходки. Я не буду притворяться, что шлепаю. Мне нравится шлепать по-настоящему.
— Это то, чего я и хочу, — отвечала она. — Это моя прихоть — чтобы обошлись как со скверной девчонкой и отшлепали по-старому. Не более, но и не менее.
Мне уже не терпелось выполнить это необычное требование. Я никого не шлепал уже более года; и последний раз это было — когда я устроил Мод прощальную порку — несколько месяцев назад. И как я уже упоминал в своем рассказе, порка всегда доставляла мне огромное чувственное наслаждение.
Итак, обратясь к ней достаточно строго, как частенько бывало в Оукхерсте, произнес:
— Ты сегодня очень беспокойна. Я собираюсь хорошенько тебя отшлепать. Ложись поперек коленок.
Она прониклась духом происходящего, приняв испуганный вид, и затем, изображая протест, улеглась в указанную позу. Когда нарядная, красивая юная дама разлеглась на моих коленках, мой член просто воспрянул в штанах, резко выпрямившись во весь рост.
Я задрал подол ее голубого атласного платья так высоко, как это было возможно, изрядно измяв его со всех сторон. Затем, дабы продлить удовольствие, медленно закатал одну за другой ее пахнущие лавандой, отделанные кружевами, присборенные, белоснежные нижние юбки и тонкую шелковую сорочку, остановился и посмотрел на округлые очертания попы, которую скрывали только одни лишь хорошо сшитые, обрамленные кружевами, изящные панталоны; и из-за того, что она лежала изогнувшись у меня на коленях, тонкая ткань плотно облегала полусферы пухлых ягодиц; мне подумалось, что можно увидеть нечто розовое, просвечивающее сквозь легкую ткань. Ослабив завязку панталон, я стянул их почти до икр и уставился блестящими глазами и со все возрастающим упоением на ее широкую, глубокую, чудную молочно-белую задницу, расположившуюся во всей своей красе на моих коленях. Я с удовольствием смотрел на ее крутые, четко очерченные бедра и прекрасно сформировавшиеся ноги, выглядевшие еще очаровательнее в туго натянутых жемчужно-серых чулках. Подвязки были из темно-синего атласа, а маленькие ножки были сжаты сафьяновыми красно-коричневыми туфельками на высоких каблуках.
Зрелище было восхитительное! После того как я насытил зрение, настал черед осязания. Я оттянул ее бархатистую кожу вниз, в направлении колен и шлепал эту упругую, твердую плоть, сжимая ее пальцами до крови. Но самое восхитительное было еще впереди.
Я аккуратно, со всех сторон подоткнул до плеч нижнее белье, насколько это было возможно, ослабив завязки. И наконец расстегнул свои штаны, дав члену вырваться на свободу и давить на животик как раз напротив заветной точки. Она ощутила прикосновение копья, и легкая судорога пробежала по ее телу.
Когда все было готово, я начал шлепать ее, не сильно, но столь же чувствительно, как когда-то шлепал ее в бытность шаловливой малышкой в Оукхерсте. Ее следовало отшлепать так, как она этого желала.
Шлепал я очень медленно, и она привизгивала при сильных ударах, каждый из которых отпечатывался ярко-красным пятипалым цветком на ее лилейно-белой заднице, и по мере того как ее кожа становилась все краснее, боль все возрастала, и Фрэнсис извивалась совершенно по-старому. Но я придумал еще более утонченное ощущение чувственной природы, поскольку теперь ее прохладный, нежный, мягкий голый живот терся об обнаженную головку моего торчащего стержня. Подведя левую руку под ее живот, я ввел мой большой палец внутрь ее дырочки, в то время как правой рукой я продолжил крепко нашлепывать ее попу, и каждый удар заставлял ее сильно вздрагивать, тем самым заставляя мой палец погружаться все глубже во влажные недра «пещерки», пока он не достиг нежного бутончика, а тот немедленно выделил несколько капель жидкости, оросившей мой палец.
Наконец нашлепывание сзади и палец спереди довели ее до такой степени возбуждения, что она не могла более сдерживаться и, извернувшись вокруг собственной оси, посмотрела на меня, с горящим лицом, трясущимися губами, с огромными голубыми глазами, полными слез, вся лучась острым вожделением.
— Довольно, — закричала она. — Не шлепай меня больше! Скорее делай это! Я вся горю! Скорее обними меня! Еби меня!
Впервые она использовала столь откровенные выражения. Я тоже разгорячился. Взяв ее на руки, уложил на диван и откинул ее юбки выше пупа, затем, заключив в объятия, развел пальцами нижние губы и одним могучим напором пронзил ее своим копьем. А затем брал ее так страстно, что, когда все было кончено, она осталась лежать, постанывая и дрожа, на диване, в беспамятстве, с юбками, задранными до пояса и широко разведенными в стороны ногами, так что я мог полностью видеть ее щелку с крохотными полураскрытыми розовыми губками, и заметил, что золотые волосики усеяны россыпью жемчужно-белых капелек. Сладострастница преуспела в получении того, что хотелось, хотя это и стоило ей надранной задницы. Она весьма кстати сообразила, что если я настегаю ее, то воспламенюсь и трахну ее.
Все это доставило мне огромное удовольствие от начала до конца. Мне чрезвычайно нравилось шлепать белую, хорошенькую попку моей возлюбленной, а близость, завершившая процесс, была еще более восхитительной. Я застегнул штаны, обратясь к ней со смехом:
— Ну что, озорница, можешь поправить свои уборы. Галантное наказание закончено. И как тебе оно?
Она вскочила и натянула свои панталоны, лукаво улыбаясь мне, завязывая тесемки вокруг талии; затем она грациозно прыгнула на диван и воззрилась на меня с томным, чувственным выражением в огромных голубых глазах.
— Первая часть мне не совсем понравилась — больно было ужасно, — но вторая часть была восхитительна. Это стоит внимания: пройти через боль ради наслаждения. И как сильно ты это сделал! Казалось, ты возбужден сверх всяких пределов! Это потому, что ты шлепал меня?
— Да, — ответил я. — Порка всегда возбуждает меня. И в прежнее время в Оукхерсте — после того как я выяснил, что ты девушка, — когда я шлепал тебя, этого как раз хватало, чтобы удержаться и не трахнуть тебя после окончания наказания.
— Ах, — весело сказала она. — Всегда думала, что тебе нравится наказывать меня, и, я уже говорила, мне обычно нравилось быть наказанной. Это вызывало странное ощущение — хотя это и было всегда довольно болезненно — и рождало во мне необычное томление, словно вот-вот что-то должно случиться. В то время я не понимала, что происходит, но теперь-то я знакома с этим чувством. Меня тогда будоражило вожделение.
— Да, это было так. И я вскорости выяснил, что ты — девчонка со сладострастными наклонностями, — заметил я.
Она усмехнулась.
— Да, верно. Должна признаться, мне по душе любовные радости. Но как тебе удавалось сдерживаться все это время? Ты довольно-таки долго не обнимал меня.
Я расхохотался.
— Было трудненько, скажу я тебе. И ты постоянно находилась в опасности быть изнасилованной. Но ты знаешь, я частенько посещал Мод, и скажу тебе по секрету, так как ты теперь моя возлюбленная, что когда я бывал возбужден, то обычно брал Люси, горничную.
— Что? Эту огромную жирную бабу? — захлебнулась смехом Фрэнсис. — Я удивлена. Почему же ты ее-то выбрал? В доме были женщины и получше.
Я поведал ей, как впервые мне удалось прижать Люси, и даже расписал, как она «напала» на меня и как после этого я задал ей самую суровую трепку.
Фрэнсис все это очень позабавило. Она заметила с улыбкой:
— Бедняжка Люси! Как же ты ее уделал. Я-то хорошо знаю, рука у тебя тяжелая, когда ты шлепаешь. Моя попа еще саднит.
Затем она добавила, все с той же улыбкой:
— Думаю, что нет необходимости бояться твоего ухаживания за кем-либо из служанок в этом доме. Они слишком стары и страшны.
Я рассмеялся и поцеловал ее, сказав:
— Будь уверена, что никто из них не толкнет меня на измену тебе.
Затем мы проследовали в спальню и после вечернего туалета отправились в ресторан обедать, после чего — в театр; и завершили день ужином перед возвращением домой.