Клуб "Преступление и наказание"

Глава 12
В компании с Фордом. Наше посещение веселого дома в Кенсингтоне. Восемь юных ангелов. Живые картины. Наказание нигилистки. Венера Анадиомена. Три грации. Школьницы-проказницы. Непритворные лесбиянки. Мое воздержание. Рассказ миссис Лесли. Нигде, кроме дома. Исполнение желаний. Св. Георгий
Когда через несколько дней мы выехали на прогулку, я внезапно решил расспросить у Фрэнсис, помнит ли она, где именно в Кенсингтоне находилось заведение миссис Лесли. Она уверенно ответила, что помнит, и тут же указала кучеру дорогу. Вскоре мы прибыли, по словам Фрэнсис, «на ту самую улицу», и, проехав некоторое расстояние, она показала мне усадьбу, воскликнув:
— Вот здесь! Думаешь, эта мегера еще тут живет? Ох как хочется шлепать ее здоровым тапком с толстой подметкой три дня кряду, как она меня шлепала.
Затем она улыбнулась и, сжав мою руку, заметила:
— Хотя, если бы она не вытурила меня после этого, то я бы никогда не встретила тебя.
— Ты не хочешь позвонить и взглянуть на нее? Может, она еще здесь, — проговорил я.
— Нет. Не хочу снова видеть ее лицо, хотя хотела бы узреть ее попу, багровеющую под моими шлепками, — ответила она все с той же улыбкой.
Мы поехали домой, и, пока мы обедали, подумалось, что было бы довольно забавно нанести визит миссис Лесли и посмотреть, что же за заведение она содержит.
Должно быть, она еще ведет свое дело.
Итак, как только я прикончил свою послеобеденную сигару, то сообщил Фрэнсис, что отбываю в клуб и, поскольку не вернусь допоздна, ей не стоит меня ждать. Она ответила «очень хорошо» и подарила мне поцелуй — Фрэнсис никогда не беспокоила меня расспросами, куда я направляюсь и что намереваюсь делать. Я вышел из дома, кликнул хэнсом и велел кучеру ехать в клуб, намереваясь потолковать со своим давним знакомцем Фордом, которого можно обычно найти после обеда в курительной. Как я и ожидал, он был на месте, с сигарой и чашкой кофе на маленьком столике.
Мы с ним были старинные друзья; он был примерно моих лет и тоже не женат. У нас бывало немало всяческого рода совместных похождений.
Я присел рядом, закурил сигару и спросил, знает ли он, содержит все ли еще некая миссис Лесли заведение на Бланк-стрит в Кенсингтоне.
— Да, — ответил он. — Конечно. Я там никогда не был, но слышал, что это первоклассное заведение. Под эгидой титулованных особ, а возможно, и под высочайшим покровительством, — заявил он, хихикнув.
— Собираюсь сегодня вечерком осмотреться, — сказал я. — Пошли вместе?
— Давай. Я тоже нынче склонен повеселиться. Ну, вперед! Покинув клуб, мы взяли экипаж, повелев кучеру отвезти нас на Бланк-стрит. Когда мы подъехали к началу улицы, я остановил кеб, мы расплатились и вышли, остаток пути пройдя пешком. Я коснулся электрического звонка, и ворота вскоре открыла щеголеватая горничная, которую мы спросили, можем ли видеть миссис Лесли. Женщина улыбнулась столь необязательному вопросу и просто сказала:
— Следуйте за мной, джентльмены.
Мы прошествовали в дом и были введены в большую, ярко освещенную гостиную, где она нас и оставила, сообщив, что миссис Лесли будет в самое ближайшее время.
— Ничего себе местечко, — фыркнув, заметил Форд и уместился в роскошное мягкое кресло.
Я прошелся по комнате, красиво обставленной в самом изысканном стиле, особой приметой которого было наводящее на размышления количество широких, низких, в мягких подушках кушеток и оттоманок, которые стояли вдоль стен и даже посреди комнаты.
В одном из углов комнаты была глубокая и широкая ниша, ведущая, наверное, в соседнюю комнату; но я не мог быть в этом уверен, так как все это место затенялось тяжелыми занавесями темно-бордового бархата.
Я часто бывал в заведениях подобного рода в Лондоне, а также в Париже, Вене и других городах на континенте, но никогда не видел более изысканной гостиной.
Не прошло и пяти минут, как миссис Лесли вышла в комнату и приветствовала нас как давних друзей, любезно предложив присесть и чувствовать себя как дома. Затем она опустилась на одну из кушеток, показав стройные ножки в черных шелковых чулках. Я хорошенько рассмотрел женщину, которая так жестоко обошлась с моей любезной. Безусловно, она еще недурна собой — рослая, темноволосая, хорошо сохранившаяся особа лет сорока. Она статная; шикарно одета и весьма любезна.
После краткой беседы она, улыбнувшись, сказала:
— Что же, предполагаю, что два джентльмена пришли не только, чтобы поговорить со мной. Не хотите ли увидеть моих юных леди? Сейчас никто из них не занят, и вы сможете посмотреть на них на всех.
Мы оба заявили, что будем польщены знакомством с дамами. Она поднялась с места и, подойдя к нише, трижды нажала кнопку электрического звонка. Через пять минут восемь юных дам и девиц выступили из-за занавесей. Их всех нам представили. Вот их имена: Алиса, Кейт, Эдит, Фанни, Роза, Эллен, Этель и Клара. Прекрасно одетые, они были разного возраста: двум из них, Кларе и Этель, обряженным в короткие юбочки и с волосами, распущенными по плечам, было не более четырнадцати — пятнадцати лет, но вот эти две, как я впоследствии выяснил, и не предназначались для мужчин. Другим было от восемнадцати до двадцати пяти; некоторые были стройные, иные — пухленькие, одни;— темноволосые, а другие — блондинки; высокие и маленькие, но все в той или иной степени привлекательны, а одна или две — красивы по-настоящему.
Мы заказали много шампанского и сидели на удобных кушетках, окруженные прелестными девочками, с которыми решили слегка поразвлечься, хоть я лично и не намеревался трахать ни одну из них. Они были полны веселья, хотя, конечно, смущены, но вскорости все развеселились; было много смеха и бесконечные шутки; иногда говорились или делались вольности, но ничего нескромного. Я начал весьма нравиться себе. Как давно я не развлекался подобным образом! Форд тоже выглядел очень довольным.
Через некоторое время миссис Лесли отвела нас в уголок из цветника девиц и спросила:
— Ну что, джентльмены, чем вы собираетесь заняться? Вдохновляет ли вас кто-нибудь особенно? Вам предлагается очень разнообразный выбор. Вы можете отправиться в постель с одной или несколькими девочками. Если кто-либо из вас — поклонник розги, имеется комната, обставленная всем необходимым, где можно связать и оголить девочку по своей прихоти и задать ей маленькую порку или, если это нравится вам больше, увидеть девицу, которую порет подружка. Или вы предпочитаете tableaux vivants (живые картины)? Этим я горжусь особенно. Могу вам представить все в движении, с костюмированными актрисами. Могу продемонстрировать статичные tableaux vivants с нагими фигурами. Могу показать также весьма озорные tableaux.
Мы немного посовещались, затем я сказал:
— Хотелось бы увидеть подборку картин, не все, но всех видов.
— Как угодно. Применяет ли кто-нибудь из вас розгу? Мы оба признались, что нам нравится это зрелище.
— Хорошо, — сказала она. — Я покажу вам две картины телесных наказаний; затем парочку tableaux на мифологические сюжеты, и завершат все два озорных представления.
Мы оба были удовлетворены намеченной программой, о чем и сообщили хозяйке.
Затем она предложила нам усесться в мягкие кресла, расположенные менее чем в футе от занавесей.
Миссис Лесли добавила, что нам следует подождать, пока будут готовы декорации и девушки переоденутся для первых двух сцен.
Она сделала знак молодым особам и удалилась за занавеси в сопровождении целой труппы хохочущих девиц.
Сидя в ожидании начала представления, можно было слышать суету девушек, шепотом переговаривающихся друг с другом и иногда хихикающих во время одевания.
Через десять минут миссис Лесли ясно провозгласила:
— Первая tableau представит нам «Телесное наказание нигилистки в русской тюрьме».
Тут же до середины раздвинулись шторы, отдернутые невидимым прислужником, и возникла tableau, очень ярко освещенная направленным светом, так что мы могли видеть мельчайшие детали.
Сцена изображала огромную тюремную камеру с голыми побеленными стенами, каменным полом и зарешеченным окном. Там находились шесть человек; пятеро «мужчин» и женщина, все обряженные в костюмы и соответственно представляющие: начальника тюрьмы, врача, надзирателя, двух караульных и нигилистку. В центре камеры высилось изогнутое деревянное сооружение, к которому была привязана скрюченная нигилистка, с ногами, свешенными к полу. Руки ее были распростерты одна над другой на одном конце козел, запястья закованы в кольца наручников; икры стянуты ремнями и прикреплены к бруску в основании сооружения.
Она была облачена в арестантскую робу — бесформенный балахон из синей саржи, подол которого, как и сорочка, был поддернут кверху до середины спины. Таким образом, она была раздета до подвязок и панталон. «Нигилистка», в которой я узнал Эдит, была пухленькая, но изящная, с роскошной большой задницей, развитыми бедрами, очерченными икрами, облаченными в черные чулки, сильно контрастирующие с белизной кожи. Слева от «узницы» стоял «тюремщик», осуществляющий наказание: бородатый «мужчина» в свободной зеленой блузе и брюках того же цвета, заправленных в высокие сапоги, достигающие самых колен, а также в круглой плоской фуражке на голове. «Он» высоко занес в воздух толстую жесткую березовую розгу, казалось, готовую упасть на голую попу жертвы. С другой стороны находился «врач», с усами и бакенбардами, в просторной темно-синей униформе, а позади был «начальник», с лихими усами и бакенбардами, в представительном мундире и с медалями на груди. Чуть поодаль от козел находилось двое караульных с портупеями, перекрещенными на груди. Задница жертвы была искусно загримирована, так что поверхность кожи, от поясницы до верхней части бедер, выглядела багрово-красной, вся исчерканная длинными синюшными полосами, забрызганная кровью, которая стекала по белым бедрам жертвы. Она повернула голову в сторону, глаза слепо смотрели с выражением сильного ужаса перед занесенным орудием, ее воспаленное лицо исказилось от боли, рот широко открыт, зубы оскалены, как в громком крике, слезы, казалось, того гляди, скатятся по щекам. Вся сцена выглядела весьма жизненно, исполненная драматического ожидания, что вот-вот розга упадет на окровавленную плоть и раздастся вопль жертвы. После я видывал много живых картин, но ничего лучшего мне не встречалось.
В тот же момент сомкнулись занавеси, закрыв картину. Мы с Фордом неистово аплодировали, стуча в ладоши и вскрикивая:
— Браво! Браво! Отлично! Великолепно! Затем, оборотясь ко мне, мой спутник прошептал:
— Это замечательно! Полная иллюзия! Никогда не видел ничего подобного ни в Вене, ни в Париже!
После довольно длительного перерыва миссис Лесли провозгласила:
— Следующая tableau представляет наказание в пансионе для юных леди.
Раздвинулись занавеси, и мы увидели, что ниша оборудована как классная комната, с партами, скамьями, аспидной доской, глобусом и картами на стенах.
В этой tableau участвовали десять человек; семеро из них, одетые как школьницы, в коротких платьицах, с распущенными по плечам волосами, сидели на высоких скамейках, так что можно было увидеть милые ножки в разноцветных шелковых чулочках, и в двух или трех случаях, когда юбочки были уж очень коротки, мы узрели украшенные кружевами панталончики.
В центре комнаты стояла величественная, рослая молодая дама, которая, скорее всего, изображала прислугу в заведении, в своем обычном наряде, состоящем из черного платья, белого фартука, воротника и манжет. Она склонилась, удерживая в классической для этого наказания позе девицу по имени Этель, которой было не более четырнадцати лет. Юбка ее короткого платья и тонкие нижние юбки были скреплены у плеч, а воздушные, окаймленные кружевами панталончики спущены ниже колен. У нее был самый восхитительный зад, с круглыми, аппетитными на вид, пухленькими ягодицами; нежная кожа — бела как снег, кроме тех мест, где были искусно нанесены розовые полоски и маленькие красные точечки, изображающие разрушительные действия розги. Бедра ее были прекрасно развиты, маленькие, но плотные икры обтянуты длинными коричневыми чулками, поддерживаемыми подвязками с бантами черного атласа, а ступни — в щегольские туфельки, застегнутые на все пуговки. «Классную даму» в седой накладке и очках изображала сама миссис Лесли, державшая над нежной девичьей задницей длинную, гибкую березовую розгу, премило украшенную голубой ленточкой.
Этель превосходно справлялась с ролью. Она озиралась через плечо с воспаленной физиономией, казалось, вопила от боли, и глаза ее молили о пощаде у суровой начальницы.
Другие «школьницы» смотрели на наказание каждая по-своему. Некоторых, очевидно, забавляло это зрелище, другие выглядели безразличными, третьи, казалось, были испуганы. Все было недурно отрепетировано. Эта tableau, как и предыдущая, выглядела замечательно правдивой и очень возбуждала и Форда и меня — двух поклонников розги. Вот почему мы не щадили ладоней, когда занавеси скрыли картину.
Затем Форд повернулся ко мне с усмешкой:
— Что за прелестный, беленький, кругленький задик был у этой юной девочки! Никогда ранее не видел таких молоденьких в эдаком ракурсе. Хотелось бы видеть, как ее дерут по-настоящему.
— И мне тоже. Но, на мой вкус, я лучше бы чувствительно отшлепал ее, разложив на коленях. Думаю, что такой способ наказания юных дев доставит больше удовольствия джентльмену, — заметил я.
— Теперь будет tableau с нагими фигурами, — сказал мой спутник, толкая меня в бок и потирая руки.
Вскорости миссис Лесли объявила:
— Следующая tableau — Венера Анадиомена. И вновь распахнулся занавес.
На сей раз декораций не было, но стены были задрапированы легким голубым газом. В центре находилась круглая голубая платформа, покрытая бархатом цвета морской волны, и на ней пять совершенно обнаженных женских фигур.
Венеру изображала Роза, лет двадцати двух, самая высокая и хорошенькая из девушек. Она стояла, переместив весь вес на левую ногу, чуть выдвинутую вперед, правая же нога была согнута так, что носком она чуть касалась земли. Ее красивые, округлые руки были подняты и грациозно переплетались на затылке, ладони сложены за головой, и пальцы почти касались друг друга. Длинные светлые волосы в художественном беспорядке разбросаны по плечам, отчасти скрывая округлые груди. У нее были огромные, прозрачные серые глаза и очень белая кожа, широкий нежный живот, крепкие, хорошо очерченные бедра, изящные щиколотки, идеальные ступни; щелка ее была затенена курчавой порослью светло-русых волос. Четырех нимф из свиты богини представляли светловолосые Эллен и Фанни и темноволосые Кейт и Эдит. Волосы их были распущены, а сами они лежали в грациозных позах вокруг главной героини, так что мы могли видеть каждый уголок обнаженных женских фигур: их славненькие розовые сосочки, их писечки, каждая из которых опушена волосами своего цвета, их пухленькие, округлые попочки — самая большая была у Венеры, — по-разному очерченные бедра и икры самых разных размеров. Это было чудное зрелище нагих женских прелестей, но tableau ни в малейшей мере не вызывала вожделения. В этот момент у меня было не более чувственного желания, чем при любовании мраморной скульптурной группой.
Тем не менее Форд, очевидно, был настроен иначе. И когда занавеси скрыли группу обнаженных девиц, он прошептал мне на ухо, причмокивая губами:
— Ей-богу! Эта малышка, изображавшая Венеру, очень аппетитное создание! Какая белая кожа! А что за чудные грудки! Какая задница! А эти волосики на лобке — как шелк-сырец! Чувствую сильное искушение тут же вскочить на подиум и трахнуть ее. Так или иначе, я с ней сегодня вечером пересплю.
Следующая tableau была «Три грации». Подиум к этому времени был покрыт черным бархатом, и граций изображали Кейт, Эллен и Фанни, обнимающие друг друга за груди и талии. Все три девочки отличались хорошо развитыми фигурами, пышными бюстами и округлыми задницами. Оливково-смуглая Кейт обладала изобилием черных волос в нижней части живота; щелка Эллен была скрыта русыми кудрями, а «венерин треугольник» Фанни — каштановой порослью. И пока платформа медленно вращалась, мы могли отлично видеть нагие прелести и сзади и спереди, пока занавеси не сомкнулись.
Пришел черед пикантных зрелищ, и миссис Лесли объявила, что сперва будет показано: «Две школьницы-шалуньи». Актрисами в данном случае были пятнадцатилетняя Клара и Алиса, маленькая, худенькая, с детским лицом, лет восемнадцати. Предполагалось, что они в своем дортуаре. Они сидят друг против друга, одетые в одни только длинные белые ночные сорочки. Эти одеяния были подоткнуты до талии, оставляя открытыми нижние области прелестных фигурок. Каждая из девочек держала палец в дырочке своей подружки. Маленькая щелочка Клары была чуть опушена светленьким пушком; но у Алисы — почти вся скрыта под покровом рыжеватых волос. Щеки их были накрашены до густого румянца; алые губы полуоткрыты; глаза смотрели друг на дружку со сладострастным выражением.
Они прекрасно играли, и мы им тоже поаплодировали.
В следующую же минуту мы услышали голос миссис Лесли:
— Последняя tableau называется «Лесбийский поцелуй».
Когда вновь распахнулся занавес, мы увидели на помосте, покрытом черным бархатом, две обнаженные фигуры Фанни и Кейт.
Фанни с волосами, заплетенными в толстые каштановые косы, лежала на спине, с раздвинутыми врозь ногами, обнимая черноволосую Кейт, лежащую также распростертой перед своей подругой, но валетиком, перевернувшись так, что лицо каждой девушки находилось между бедер другой. Рот Кейт покоился на щелке Фанни, в то время как губы Фанни прижались к писечке Кейт, и языки каждой из них касались чувствительной точки своей визави. Черный бархат, на котором они возлежали, подчеркивал совершенную белизну обнаженных тел, бедер и ног. Они выглядели воистину упивающимися взаимным «лесбийским поцелуем». Щеки их естественно разгорелись; глаза подернула поволока желания; тела вздрагивали; груди мерно и глубоко вздымались. Лицо каждой из девушек хранило выражение сладострастного наслаждения.
Через мгновение занавеси сокрыли чувственное представление, которое сильно возбудило и меня, и моего компаньона. Мы оба были убеждены, что в tableau «Лесбийский поцелуй» актрисы даже не играли, вернее, представляли самих себя.
Почти сразу же вышла миссис Лесли и, опустившись на кушетку, спросила с улыбкой, как нам понравилось представление. Мы оба в один голос подтвердили, что представление прекрасное во всех отношениях, и восхитились ее режиссерским талантом. Она выглядела польщенной нашими искренними комплиментами и ответила, что надеется увидеть нас вновь, тогда и покажет другую серию tableaux. Вскоре все девицы — за исключением двух самых юных — вышли из-за занавеси, одетые лишь в просторные капоты поверх нижних рубашек и в бархатные шлепанцы на босу ногу. Мы заказали еще шампанского, и веселье пошло быстрее и шумнее; девицы сгрудились вокруг нас и расстегнули нам брюки, играя с нами самым возбуждающим образом. Через несколько минут мы с Фордом сидели на кушетках и держали на коленях по паре полуодетых девчонок, чувствуя руками все их пухлые, теплые тела под этими скудными одеяниями, играя с их грудями, пощипывая их задницы, щекоча их дырочки и развлекаясь на тысячу ладов, пока они не стали извиваться, хихикать и истерически хохотать.
Вскоре Форд удалился в постель с Розой, но я по-прежнему решил не брать ни одну из дев. Они были более или менее привлекательными и складными; но ни одна из них не была столь прелестна или столь изящна, как Фрэнсис. Ни у одной из них не была белее кожа, тверже груди и нежнее животик, чем у моей возлюбленной. Кроме того, их, вероятно, трахали каждый день разные мужчины, тогда как Фрэнсис была девственницей, предназначенной именно мне. Итак, невзирая на мощнейшую эрекцию, я воздержался, несмотря на все уловки дев, думая о том, что я заставлю Фрэнсис извиваться самым причудливым образом, когда вернусь домой.
Я высвободился из объятий двух камелий, все еще сидевших у меня на коленях, и пожелал им спокойной ночи; затем отбыл вместе с миссис Лесли, которая провела меня в смежное помещение, где я оплатил свою долю развлечений.
Затем, исключительно из любопытства — услышать, что же она скажет, — я решил спросить ее о Фрэнсис. Я обратился в самом безразличном тоне:
— Мне известно, что несколько лет назад у вас была девица по имени Фрэнсис Говард.
Она сжала губы, чуть нахмурилась и, бросив испытующий взгляд на меня, проговорила:
— Откуда вы о ней узнали?
— Я слышал о ней мимоходом, — ответил я с непроницаемым лицом. Затем спросил самым невинным тоном: — Вы не знаете, что с нею сталось?
— Нет, — сухо ответствовали мне.
— Не могли бы вы рассказать все, что знали о ней? Даю вам слово, что ничто рассказанное вами не пойдет далее меня.
— Мне не очень хочется говорить об этой девушке. Она училась в школе, принадлежавшей моей доброй знакомой. Эта особа сказала мне, что не может содержать девочку, так как деньги за обучение закончились, и у нее не было друзей, которые могли бы платить за нее. Я предложила забрать ее к себе. Откровенно говорю вам, сэр, что поступила так потому, что это была привлекательная девочка и мне хотелось ее использовать. Если бы я не взяла ее, то она отправилась бы в работный дом.
Тут миссис Лесли остановилась, затем произнесла с усмешкой:
— Моя подруга не знала, в заведение какого рода попала девушка. Я продержала ее полгода и затем попросила сделать то, что делали и все другие, но Фрэнсис решительно отказалась. Я была очень раздражена, шлепала ее три дня подряд, но она оказалось упрямой девчонкой и стояла на своем. И я велела ей покинуть мой дом в двадцать четыре часа, желая всего лишь напугать ее, хотя в действительности и не намеревалась ее выгонять. Но дурочка восприняла это всерьез и сбежала на следующее утро, прихватив полный набор одежды моего сына, но оставив в уплату четыре фунта, и, поскольку она остригла себе волосы, предполагаю, что она вырядилась мальчишкой. Больше я о ней ничего с тех пор не слышала. Хотелось бы знать, что с нею сталось.
Я изобразил удивление, промолвив:
— Забавно, что девочка убегает в одежде мальчика-подростка.
— Да, это так. Но Фрэнсис во многих отношениях была девочкой незаурядной. Она обладала умом и сильным характером.
— Да уж, наверное, — заметил я с самым безмятежным видом.
Меня не спросили, почему я интересуюсь Фрэнсис, я не стал ей ничего объяснять.
Но я уверен, что она говорила правду, когда сказала, что действительно не хотела пускать девочку по воле волн.
Услышав от миссис Лесли все, что хотел, я пожелал ей спокойной ночи и покинул этот дом, удачно перехватив припозднившийся кеб и прибыв домой в два часа ночи. Я вошел, открыв дверь собственным ключом, и тихо отправился в спальню, обнаружив Фрэнсис крепко спящей и выглядевшей столь мило, что я ощутил опьянение собственным возбуждением. Ее шелковые золотые волосы разметались по отделанной кружевами подушке, одна рука была закинута за голову, щеки нежно розовели, нежные губы округлены в полуулыбке, как если бы она мечтательно грезила. Я забрался в постель, не потревожив ее, затем, стиснув ее в объятиях, разбудил фейерверком поцелуев.
— О Чарли! — воскликнула она, обвив руками мою шею и отвечая на мои ласковые приветствия. — Мне снилось, что я в твоих объятиях, и вот — мечты сбываются. Я так рада, что ты дома. Боялась, что ты будешь отсутствовать всю ночь. Затем, скользнув рукой по моему члену, распрямившемуся в полный рост, она радостно захохотала, произнеся:
— Ну вот он-то весь для меня!
Затем хорошенько устроилась на спине, стянула с себя ночную рубашку и раздвинула ноги.
Я зарылся лицом в ложбинку между ее роскошными грудями, целуя теплую, душистую плоть, посасывая сладкие маленькие сосочки и одновременно сжимая обеими руками пухлое и упругое тело. Но я был слишком возбужден, дабы прохлаждаться в забавах, и разместившись между ее ног, дал полную волю долго сдерживаемой страсти, беря девочку со всем пылом страсти и со столь яростным напором, что она задыхалась, охала и стонала под моими ударами. Я мог ощутить плоть ее задницы, подергивающейся в моих ладонях, когда она почувствовала себя утонувшей в дымящемся потоке. Когда она перевела дух, то сказала:
— О Чарли! Как это мило! Что же так возбудило тебя сегодня вечером? Ты не был столь страстен с тех пор, как отшлепал меня! — Затем она добавила со смешком: — Полагаю, что ты нашлепал девочку-другую.
— Нет, — ответствовал я, целуя ее. — Ты — единственная девушка, которую я сейчас деру.
Она прижалась ко мне и после недолгого отдыха стала играть с моим обмякшим дружком столь искусно, что он вскоре стал готов к действу: я вновь оседлал ее и проделал великолепную поездку. Вскоре мы заснули, не выпуская друг друга из объятий.
Мы делали «это» во время всего краткого остатка ночи, но, когда настало утро, проснулись с неутоленной страстью, и я трахнул ее еще два раза. Первый раз я заставил ее вылезти из постели и встать на колени с широко разведенными ногами, так, чтобы голова ее покоилась на подушке. Я завернул на плечи ночную сорочку Фрэнсис и полюбовался выпукло торчащим задом девушки. Благодаря этой позе я смог видеть нижнюю часть губок прелестной, в золотистых волосках, писечки. Встав на колени сзади, я схватил руками ее мягкий живот и затем вонзил свой член между бедер и углубился в тесные недра, пока мои яйца не стали касаться ее попки. Я трахал ее по-собачьи, в то время как она оживленно двигала задницей в такт моим движениям.
Следующая позиция называлась «св. Георгий». Я лежал навзничь, с членом, устремленным к небесам, а Фрэнсис «оседлала» меня. Она сидела спиной к моему лицу, так что я вполне мог видеть ее задницу в то время, как шла потеха.
Она поняла, что надо делать, и, когда я открыл ее нижние губы, Фрэнсис наклонялась все ниже, до тех пор пока не оказалась на копье. Затем, поднимаясь на коленях вверх-вниз, она терла мой острый член о приникшие к нему стенки своего отверстия самым восхитительным образом. В то же время я возбуждал ее, шлепая эту задницу до тех пор, пока она не покраснела.
Когда разрядка произошла, она посмотрела на орудие сладострастья, при сем вынув одновременно его из убежища и заставив меня окропить ее перевернутый зад беленькими капельками.
Затем я поднялся, отправился в гардеробную, принял ванну, оделся и сошел в столовую, где ко мне вскорости присоединилась Фрэнсис, цветущая, как роза, и очаровательная в чистом, хрустящем от свежести утреннем туалете. У нас обоих был отличный аппетит, и, пока мы ели завтрак, мы весело болтали. Но я ничего не сказал о своем посещении миссис Лесли.
Все утро я провел дома; после ланча мы выехали в Ричмонд, там же обедали, вернувшись на виллу около одиннадцати часов.

Глава 13
Комната для порки. Путешествие по Италии. Флирт, приключившийся с Фрэнсис. Отшлепана за легкомыслие. Женщину наказали как дитя
Время шло; миновали весна и лето, снова наступила осень. Я почти поровну делил свое время между Оукхерстом и Сент-Джонс-Вудом и тем не менее ухитрялся развлекаться к полному своему удовлетворению.
В обществе Форда я предпринял еще несколько визитов в заведение миссис Лесли, каждый раз знакомясь с новеньким собранием tableaux. Некоторые из сцен порки были исключительно экзотичны, поскольку исполнительницы были одеты и загримированы как рабыни-квартеронки.
Однажды утром, в основном к восторгу Форда (да и к моему тоже), мы узрели малышку Этель, совершившую проступок и по-настоящему выпоротую миссис Лесли. Это вам была не tableau понарошку; наказание осуществлялось в «комнате для порки» — большом зале, расположенном на самом верхнем этаже.
Комната была хорошо обставлена и плотно увешана коврами. На стенах висели большие зеркала, которые, так же как окна и двери, были задрапированы тяжелыми тканями; там было все, что может потребоваться для самого взыскательного любителя розги. Тут были обитые козлы и пологие скамейки, низкие и высокие лестницы, готовые места для экзекуций с кольцами для наручников и ножных кандалов жертвы. А на покрытых коврами стенах рядами висели березовые розги всевозможных размеров, хлысты всех видов, кожаные многохвостые плетки-ремешки для наказания «школьниц», ветвящиеся на узкие полоски, просто ремни всякой длины и ширины и широкие округлые деревянные досочки для шлепания с длинными ручками.
Кроме Форда и меня, никого не было. Когда мы расселись по местам, миссис Лесли быстренько связала хныкавшую юную ослушницу по рукам и ногам, пристроив ее к специальной плахе для наказаний, и в следующую же минуту короткие юбочки были подоткнуты, а панталончики спущены. Затем миссис Лесли отвесила ей двенадцать ощутимых ударов маленькой, но упругой березовой розгой, подрумянив и исполосовав сплошь весь ее пухленький, маленький беленький задик и заставив ее пронзительно визжать.
Поскольку миссис Лесли была искушена в пользовании розгами, она отвешивала удары весьма грациозно. Хотя это и была всего лишь маленькая хорошенькая взбучка, но Форд настолько возбудился, что послал за своей любимицей Розой и тут же отправился с ней в постель.
Тем не менее в тот день я сумел воздержаться. Но в двух других случаях, возбудившись более обыкновенного сладострастными играми с девицами, я все же брал какую-нибудь из них. Но я не отдавал никому предпочтения и всегда возвращался с еще большим вдохновением к Фрэнсис, коей оставался верен, если не считать этих двух происшествий.
Мы отлично ладили друг с другом; она никогда не причиняла мне беспокойства, оставаясь при этом такой же любящей, но при всей ее любви ко мне, думаю, она немного побаивалась меня; причем всерьез, так как она была в полной моей власти с того дня, когда я подобрал ее на дороге. К тому же я был почти на шестнадцать лет ее старше.
Во всяком случае, она по-прежнему вела себя образцово; поэтому в редких случаях, когда она сердила меня, я не испытывал колебаний, задавая ей трепку. Фрэнсис никогда не выражала протеста, всегда располагаясь так, как ей велели; и иногда я заставлял ее саму спустить панталоны и поднять юбки для экзекуции, что она и делала с самым кротким видом, хотя обычно я шлепал ее до тех пор, пока она не начинала кричать от боли.
Все это ей не нравилось, но мне-то было по душе! И все-таки она не выказывала ни малейших признаков гнева, и, когда боль проходила, осушала слезы, завязывала свои панталоны и тихо садилась на стул. Действительно, она как будто становилась со мной еще нежнее после того, как я задавал ей перцу. Есть определенная истина в том, что:
Слыхал, как в людях говорят:
— Три вещи лупят в аккурат,
Чтоб пользу с них иметь одну:
Ослов, орехи и жену.
Она обожала музыку, усердно ею занималась и, таким образом, сделалась очень недурной музыкантшей; ей также пришло в голову рисовать акварелью, и она со своим фортепьяно, коробкой красок и книгами отнюдь не скучала в мое отсутствие.
Шло время. Поскольку я обещал Фрэнсис взять ее с собой за границу весной, то в начале декабря спросил ее, где бы ей хотелось побывать на континенте. Она сразу же выбрала Италию — с тех пор, как Фрэнсис пристрастилась к живописи, она страстно желала бы увидеть картинные галереи Рима и Флоренции. Итак, несколько дней спустя, сырым и холодным декабрьским утром мы покинули унылый Лондон и направились на «солнечный юг».
С той минуты, когда мы в Дувре ступили на борт парохода, восторг бил в ней ключом. Все происходящее казалось совершенно новым и необычным. Меня очень забавляло наблюдение за неподдельным восхищением девушки от всего, что она видит, когда мы отправились на подробную экскурсию по Риму. Я бывал тут раньше и изучил город весьма тщательно; но мне понравилось бродить по нему со столь просвещенной спутницей, как Фрэнсис, которая, хоть и во многом оставалась ребенком, основательно интересовалась древностями «вечного города». Поскольку она читала об истории Рима, она знала много больше моего о Колизее, термах Каракаллы и прочих досточтимых развалинах.
Из Рима мы направились во Флоренцию, где «отметились» в посещении Флорентийской картинной галерее и галерее Уффици, к вящей радости моей ненаглядной, чья натура была куда артистичнее моей, поскольку меня искусство иной раз утомляло. И все-таки сдерживать ее энтузиазма не хотелось, и посему мы протащились по всем галереям и музеям вместе с Фрэнсис, повисающей на моей руке с самым восторженным видом, раскрасневшуюся, с глазами, блестящими от удовольствия. Казалось, картины никогда ей не надоедают.
Засим мы посетили Венецию, ставшую для нее откровением. Фрэнсис неизменно нравились прогулки со мной в гондоле прекрасными лунными ночами. Гондольер не мог нас видеть, и она имела обыкновение сидеть у меня на коленях и декламировать отрывки из Байрона. Иногда я трахал ее в этой позе. Как романтична и восхитительна близость в гондоле на венецианском канале благоуханной итальянской ночью!
Мы побывали в Неаполе и на юге Италии, а под конец путешествия поехали в Ниццу, где я решил на некоторое время остановиться, поскольку хотел немного поиграть в Монте-Карло.
Я снял несколько комнат в хорошем отеле, и мы после наших всех странствий расположились по-домашнему. В отеле было много постояльцев из разных стран; вскорости мы с «женой» завели множество знакомств, и женских и мужских — последних было больше. Поскольку Фрэнсис затмевала всех других дам в отеле, они ее ревновали. Несомненно, она была красивее и одета с большим вкусом, чем кто-либо из них, хоть тут и было несколько «модных» американских девиц. Все мужчины были исключительно внимательны к моей «супруге», и я вскоре увидел, что ей весьма льстит поклонение, которое совершенно не вызывало ее удивления. Она знала, что красива, но до сей поры едва ли общалась с кем-либо из мужчин, кроме меня. И посему, когда ее внезапно окружила толпа поклонников, было от чего потерять голову.
Мы посещали пикники и сами устраивали поездки за город, и всегда вокруг Фрэнсис увивалось немало молодых людей, но она так скоро усвоила искусство флирта, что дала бы фору молодой львице, прошедшей через полудюжину лондонских сезонов. И все же я мог видеть, что ее кокетство имело исключительно невинный характер; оно было вызвано естественным женским желанием нравиться. Меня весьма потешало зрелище того, как девчонка, воспитанная мной, в любой момент могущая покориться шлепкам моих рук, окружена плотным кольцом поклонников. Однако, не желая признаваться ей в своих опасениях, я тихо сказал ей, что не возражаю против ее развлечений легким флиртом, но ей стоит быть осмотрительной, не то она заставит других дам сплетничать о себе.
Все это ее весьма удивило. Поскольку она полностью игнорировала раздражение особ своего пола, то никогда не думала, что они могут отпускать какие-либо замечания по поводу сей невинной забавы. Она отвечала, что полностью заблуждалась относительно снисходительности к себе со стороны дам, и поскольку еще не привыкла к большому количеству мужчин вокруг себя, то обещала вести себя в дальнейшем особенно осторожно.
Несколько дней она держала слово, затем, казалось, забыла о моем предостережении и вернулась к своей прежней непосредственной и наивной манере. Я как-то брал ее с собой в Монте-Карло и, вручив некоторую сумму денег, разрешил ей попытать счастья за столами — больше для того, чтобы ее развлечь, так как она чисто по-женски любила азартные игры.
Но она скоро просадила все деньги и обратилась ко мне за следующей суммой самым хладнокровнейшим образом. Я сам иногда бывал не в ударе, да и вообще я тут не любимец фортуны; не будучи игроком, я тем не менее любил подходить к карточным столам.
Так прошло какое-то время. Фрэнсис развлекалась в обществе поклонников, но я приметил, что один из них, некий мистер Брук, привлекательный англичанин, молодой, лет двадцати пяти, привязался к моей любезной более, чем мне это понравилось. И ей, по-видимому, льстило его общество.
Я был почти уверен, что у девочки не было ни малейшей дурной мысли. Но я чуял, что мужчина замыслил недоброе. А потому я решил дать Фрэнсис понять, что не поощряю столь длительное ее пребывание в обществе этого господина.
Был чудный полдень, и я пригласил ее погулять. Она сразу же надела шляпку, и мы вышли на улицу. Я повел ее к морскому берегу, где мы уселись на теплый, сухой песок с подветренной стороны большой скалы, скрывшей нас от посторонних взглядов. Картина была волшебная: пред нами простиралось совершенно спокойное сапфиро-синее море с маленькими белыми пятнышками яхт и каботажных судов; песчаный пляж, на котором мы сидели, обрамляли олеандры и несколько пальм; а дальше, в глубь суши, вздымались пурпурно-коричневые горы.
— Фрэнсис, — сказал я, — тебе не следует повсюду расхаживать с мистером Бруком. Знаю, что ты не замыслила ничего дурного, но мне не нравится его столь упорное пребывание в твоем обществе. Более того, уже пошли разговоры.
Она взяла меня за руку и заглянула мне в лицо своими большими синими глазами.
— Ой, ну как не стыдно сплетничать обо мне и мистере Бруке! Мне он нравится более других, он такой милый. Но ты не думай, что я люблю его так же, как тебя, Чарли, — сказала она, теснясь поближе ко мне и прижимая свои розовые губы к моим в долгом поцелуе.
— Убежден, что это так, и полностью доверяю тебе. Надеюсь, что ты послушаешься. Ты не должна позволять Бруку волочиться за тобой.
Она серьезным тоном заверила, что в дальнейшем молодой человек будет держаться на почтительном расстоянии. Я поцеловал ее, и мы отправились гулять по прекрасным проселочным дорожкам. Мы шли рука об руку, как влюбленные, между зарослей роз и фуксий, проходя мимо шпалер, увешанных гроздьями пурпурного винограда, и огороженных апельсиновых садов, усыпанных золотыми плодами. Наконец мы добрались до отеля, едва успев переодеться к обеду.
На следующий день я взял ее в Монте-Карло, где мы весьма приятно провели несколько часов, пообедав в отеле, и под вечер немного поиграли у столов.
Прошла неделя. Было приятно видеть, что, хотя Фрэнсис продолжает слегка флиртовать со своими поклонниками, она более не позволяет Бруку монополизировать свое общество. Я в какой-то степени был этим удовлетворен, и неделя промелькнула спокойно.
Но, к сожалению, это было временное затишье. Брук, несомненно, имел нечистые намерения в отношении Фрэнсис и постоянно не давал ей проходу.
Затем, через несколько дней, я заметил, что она вновь позволяет ему крутиться около себя, и, к моей большой досаде, частенько видел и других женщин, в презрительном недоумении пожимающих плечами при виде всего этого.
Однажды вечером она так долго засиделась на веранде в сумерках со своим Бруком, что я несколько вышел из себя. Но, не желая устраивать сцены, удалился в нашу гостиную, окончательно решив по приходе Фрэнсис поучить ее уму-разуму и кое-чему еще.
Приблизительно через четверть часа она вплыла в комнату, и хоть я и чувствовал себя весьма раздосадованным, не мог не любоваться прелестной девочкой. Она была облачена в нечто шелково-кружевное, что спадало волнами с ее изящной фигуры; каждая черта ее облика — само совершенство вкуса. Щеки ее были нежно-розовы и румяны, как лепестки роз; прелестные белые плечи обнажены; она улыбалась, и огромные голубые глаза искрились весельем. Она уселась на стул и, вытянув носочки модных туфелек, произнесла:
— О Чарли, мистер Брук так меня позабавил!
— Да, — сердито произнес я, — в его присутствии ты так упоена. Ты помнишь, что я велел тебе не позволять ему столько с тобой беседовать наедине!
— Ну, не говори со мной так сердито. Я не могу унять его восхищение мною и его разговоры со мной...
— Нет, конечно. Но тебе не нужно так вызывающе флиртовать с ним. Ты весьма неблагоразумна и выставляешь меня на посмешище. Я очень зол на тебя и собираюсь устроить тебе порядочную трепку. Может быть, это сделает тебя осторожнее. Мне кажется, что ты не ведаешь, что творишь!
Лицо ее вытянулось, глаза наполнились слезами.
— Ой, ну что за жестокость! — возопила она. — Я чувствовала себя такой счастливой весь вечер и не думала, что делаю что-то скверное, беседуя с мистером Бруком. Ой, ну пожалуйста, не шлепай меня.
— Нет уж, — сказал я. — И даже более того: отшлепаю тебя вновь, если опять поймаю за флиртом с Бруком.
Она всхлипнула и с мольбой взглянула на меня, но я оставался непреклонен.
— Спусти-ка штаны, подбери юбки и ложись на диван, — строго сказал я.
Впервые она не сразу повиновалась моему приказу. Стиснув руки, она сказала со слезами в голосе:
— С трудом верится, что дама моих лет будет отшлепана как несмышленая девчонка.
— Ты во многих отношениях ведешь себя как дитя. Сладу с тобой нет. А теперь подготовься к наказанию и ложись немедленно.
Крупные слезы потекли по ее щекам; она испустила глубокий вздох, но, без единого слова, засунула руки себе под юбки и развязала тесемки панталон, спустив их и затем подоткнув свои тонкие юбки выше талии, разлеглась на диване в полный рост. Удерживая ее левой рукой поперек поясницы, я принялся смачно ее шлепать. Слезы струились по ее щекам, она хныкала, стонала и дергалась от боли под жалящими ударами, которые, падая на ее твердое, упругое тело, звучали как пистолетные выстрелы. Но боль она переносила мужественно, не завывая, не пытаясь вырваться. Когда я остановился после пары дюжин ударов, ее восхитительная попа просто полыхала. Я позволил ей встать, она натянула панталоны, обвила завязками талию и утерла глаза прозрачным, обрамленным кружевами платочком. В следующее же мгновенье она подошла ко мне и сказала:
— Мне жаль, что я огорчила тебя. Обещаю в дальнейшем быть поосмотрительнее. Поцелуй же меня.
Я поцеловал ее душистый рот, а затем мы легли в постель, и она опять дрыгала задницей; но на сей раз не от боли, а от удовольствия.

Спасибо!
Прочитал с удовольствием.

_________________
С наилучшими пожеланиями

_________________
Веселый зануда