Клуб "Преступление и наказание"

- Да, конечно, …ох.
- Что такое?
- Просто вспомнила целый сонм мелких грешков.
- Ну об этом Вы Папочке расскажете, позже. Спокойной ночи.

В зазеркалье тотчас станет тихо. Мир ждёт,когда она расскажет. За окном смешками обмениваются маленькие феи – подстрекательницы и искусительницы. Буйная зелень рвется в глаза, когда выглядываешь за створки. Вера причесала внутреннего нарцисса заранее – и с лёгкой боязнью не понравиться, с лёгкой надеждой на то,что угадает – бродит от угла письменного стола к окну и обратно.
Один его широкий шаг и три ее мелких. 38 попугаев.

Вера в коротких синих шортиках и белой футболке, она так не одевалась с 14 лет. Футболка по идее должна быть в пятнах от черешни, но добавлять лишние красные пятна уже на тело она не намерена – неаккуратность Папочка считает восьмым смертным грехом – поэтому просто забыла погладить, какая разница.

В такие минуты Вера без привычных въевшихся в ее глаза лихости и задора понимает, что, кажется, совсем не хочет порки. Она мечтала о шлепках три недели назад; выгибалась в утренней полудрёме на кровати, подставляясь в сонном мороке под ремень и ротанг, - две, а с неделю перестала хотеть. Неделю назад все, что она хотела, от злости и одиночества, это отвесить ему пощёчину.

- Я никогда не хотела никого ударить так сильно, - говорила она в слезах в алкогольном трипе – подругам, коллегам-нижним в клубе по чуть иным интересам и терапевту. - Верите? Я своих нижних не хотела так ударить. Дело не в трусости. Дело в том,что даже если он подставит щёку, я опущу ладонь.

Сейчас прошла неделя и больше 12 лет.
Вере 14, 5.
На Вере чуть не сваливающиеся с бедер шортики и короткая майка, оголяющая впалый ( не могла есть последние дни) живот.
Вера ждёт Папочку из ванной, в ванной шумит вода.
Главный онтологический вопрос на данный момент – розги или щётка?
Когда Папочка выходит, и Вера в очередной раз поражается тому, как меняется выражение его глаз и лица – глаза строгие, но ласковые, а лицо сосредоточенное, но мягкое, без колкости, у него тот же твердый подбородок, те же выразительне скулы – но он другой, он другой, Вера любит его в эти маленькие интимные моменты и только за них так, что трясется от стыда за свои прошлонедельные мысли. Когда он выходит, у него нет в руке прутьев, и оно в общем хуже.
Потому что от близости, сопровождающую щётку, Вера начинает визжать сразу без предупреждения.
Невозможно терпеть спокойно не абстракцию на расстоянии ременной петли, а настоящего живого человека, на чьих коленях ты лежишь.

Но пока все тихо. Пока феи за окном отчётливо ржут, подсказывая Вере путь в квесте «кто кого психологически размажет». Она сидит на столе, болтая ногами, во рту чупа-чупс – дышит зеленым яблоком, «подростковыми» конфетными духами, свежестью, кошаком поворачивает голову вслед папочкиным движениям.

Он молчит впервые за их встречи. Не допрашивает, не читает нотации, не подталкивает Веру к нужным решениям.

У нее на загривке встают крохотные волоски, и жутко начинают чесаться царапины – от падения с квадроцикла. Нет, стоп, какой квадрик, ей 14, значит велосипед.

Вера очень хочется почесать царапины, спросить Папочку, почему он так молчалив, перестать выгибаться, перестать быть взрослой.
- Будешь рассказывать?- он садится напротив нее, сразу на кровать.
Она мотает головой. В глазах горячо и мокро.

- Тебе надо было сразу взять меня за ухо, толкнуть в угол, «руки за голову», оголить, пока ты…готовишься.

- Тебе надо было не доводить меня до состояния, когда я хочу тебя ударить. У меня дрожала ладонь. В меня в том клубе были влюблены даже те нижние,кто вообще Верхний. А я не могла их видеть. Я думала только о том, как ударить тебя. Не доказать, не лечить, не поставить на колени – какие глупые , доминантские замашки. Но ударить, не больше одного раза.

- Тебе надо было понять до, кого ты вырастил. Не двигайся только сейчас, я почти решилась.

Вера молчит, перекатывает языком леденец из одного края рта в другой. Облизывает припухшие губы, давит на сексуальность. Это очень просто – когда тебе по жизни четырнадцать.

Когда ты виснешь на мальчиках, не потому что хочешь их, а потому что можно их целовать, и они в ответ будут целовать неприятно, но терпимо. Их можно обнимать, забираться к ним на колени, чувствовать тепло. Их жадные прикосновения переживаемы ради тепла. Суррогатного – настоящее накрывает от папочкиных объятий.

Когда ты куришь, потому что так красиво ведут себя зрелые дамы, у дам цепкие затягивающие в себя зрачки, и они глубоко несчастны. А ещё после одной даже сигареты Папочка выдерет так, что неделю буквально будешь спать на животе, не смея смазать синяки из-за его запрета. И ещё неделю можно будет питаться воспоминаниями о том, каким неумолимым он бывает.

Когда пробуешь алкоголь, и совсем тайно травку – совсем чуть-чуть, прихода не случается – приход от стыдной позы, когда он сжимает твою голову коленями во время порки ремнем, от боли, потому что коленями опираешься на горох, от унижения с вставленным имбирём, --такой, что любителям косяков и не снится.

Это очень просто – не хотеть, бояться наказания, когда тебе 14 по жизни.

- Будешь, - повторяет Папочка утвердительно, тихо, но в глазах у него плавится лед.

Она делает три шага вперёд, 38 попугаев цветными пятнами мельтешат на стене напротив.
Вера встаёт между его ног, даже так она лишь вровень с ним.
Закатывает глаза, пожимает плечами, облизывает губы, ведёт себя как человек, которому абсолютно наплевательски плевать.

- Я хотела тебя ударить.
- Неужели?
- Вот так.

Она поднимает ладонь, он даже тогда не убирает щёку.

И зеркала бьются, когда она дотрагивается губами до его щеки, в лёгкой щетине – знакомой, близкой, папочкиной, в мире просыпаются звуки, феи едва успевают сбежать от газонокосильщика, Вера через секунду оказывается со спущенными штанишками поперек папочкиных колен, впереди у них часы раскаяния (ее) и нежности (его), сонмы грешков бабочками и попугаями лепятся на стене – отражаясь от горящей всеми оттенками алого – кожи.

Вера кричит от того,что, оказывается, она – настоящая, что Папочка не абстракция, а вполне себе жив, осязаем (особенно с щёткой и ремнем), полон сил для ее воспитания.
Выплакивает магическую формулу «не буду, не буду, не буду».
Вертится как на горячей сковородке, сначала порки, а потом – некомфорта, успела забыть, насколько она всё-таки узкая и тесная для Папочки, и лежит потом урчащим котенком, головой на его бедре, наблюдая как льдинки медленно собираются в его глазах – от радужки к зрачку, сковывая "Папочку" льдом.


- Спокойной ночи.