Клуб "Преступление и наказание"

ПРОЛОГ
Здравствуйте, уважаемые мои читатели! Ой, как по-взрослому получилось. Так необычно перед вами стоять и рассказывать. Как… на экзамене. Но вы же не очень строгие, правда? Итак, я – Александр. Хотя никто меня так не называет. Я Саня, Санёк, Санечка. А чаще всего я – Санька. Помните, как Том Сойер сказал: «меня зовут Томас, только когда собираются высечь»? Ну, вот и меня также. Хотя и тогда всё равно зовут Санькой. Мне тринадцать лет. Ну, будет, совсем скоро. Ой. Извините, я не буду больше «нукать». Ну, постараюсь.
Я живу на самом юге Федерации, в посёлке Желтогорский, рядом с городом Горьководском. Ну, там еще нарзан, источники, ванны всякие. Опять «нукаю». Не буду больше. Давайте я вам всё покажу. Смотрите, вот это наш дом. Да, вот этот, одноэтажный, с большим фруктовым садом, с флигелем посреди сада. Во флигеле наша с папой мастерская. Ну, то есть, конечно, она больше папина. Но и моя немножко. Что я люблю мастерить? Странное какое слово «мастерить»… Я люблю строить корабли. Модели, конечно. Видите остов парусника во флигеле? Не на подставке, а на стапеле. Извините, не удержался. Термины же, специальные. Больше не буду грубить, честное слово. Это «Золотая лань», корабль самого Френсиса Дрейка. Конечно, дострою, я терпеливый. Смотрите, а вот это я. Ну да, вот этот высокий худенький мальчишка. Русый я в папу, а синеглазый в маму. Симпатичный? Ой, спасибо. Девочкам? На самом деле я хочу нравиться только одной девчонке… давайте про другое, а? А, родители у меня сотрудники медицинского НИИ, исследуют уникальные свойства наших минеральных вод. Да, я у них один. Не-а, я не хулиган. Но и не маменькин сынок. И не отличник. Ну, есть у меня любимые предметы, а есть не очень. Почему лохматый такой? Ну, я вечно такой, не знаю даже. А босиком и в одних шортиках почему? Потому что сегодня – первый день летних каникул! Первый день лета, о котором я хочу вам рассказать.

ГЛАВА 1. ПЕРВЫЙ ДЕНЬ КАНИКУЛ
Был первый день летних каникул. Вернее, позднее утро первого дня. Пятый класс остался позади, звонок отзвенел, оценки были выставлены, а впереди ждало ЛЕТО. И это лето обещало стать не самым обычным. Во-первых, родители готовились к отъезду. Их НИИ отправлял их в командировку на целый год, участвовать в исследованиях аж в самом Объединённом Королевстве. А во-вторых, по окончании лета мне предстояло вернуться не в свою школу, а в морскую школу-интернат «Каравелла», расположенную в знаменитом Городе на побережье. И эта мысль заставляла моё сердце сладко замирать в предвкушении. Заветное письмо из «Каравеллы» с подтверждением успешной сдачи письменных тестов и уведомлением о зачислении лежало у меня на столе. Вообще, я бы его и на стену повесил в рамочке, но родители не разрешили.
На лето я оставался с тётей Наташей, маминой сестрой, приехавшей к нам сразу после окончания института в столице. Наташа была самой младшей из маминых сестер. Мне трудно было звать ее «тётей» и тянуло назвать просто Наташкой. Невысокая, светловолосая, с короткой мальчишеской стрижкой и плотной, но спортивной фигуркой – родители посмеивались, что не было спорта, которым бы тётя не занималась бы хотя бы полгода – она была скорее похожа на девчонку-подростка, чем на двадцатитрехлетнего инженера-энергетика. Певунья и хохотушка, меня она покорила сразу и навсегда. Вот и сейчас я слышал, как тетя, собираясь в город, напевает за стенкой.
Солнце заливало мою комнатку, за окном под легким ветерком шелестела листва нашего сада, пела какая-то птичка, и я вдруг остро ощутил – впереди целое лето. Но наверняка и оно пролетит быстро, а потому нельзя упустить ни одного дня. Начать лето я планировал с подготовки нового велосипеда. Я собирался не ограничиться банальной подтяжкой винтов, подгонкой руля и седла и подкачкой камер – отнюдь. «Орлёнку» предстояло лишиться переднего крыла, идиотских катафотов на спицах, бесполезной фары, работающей от динамо-машины, ручного тормоза на переднее колесо. Одним словом, аккуратный велосипед пай-мальчика должен был превратиться в боевой велик деревенской шпаны. Багажник я собирался оставить – я очень рассчитывал, что летом на нем будет кататься какая-нибудь девчонка.
Я открыл шкафчик, порылся в нем, наощупь найдя любимые короткие джинсовые шорты цвета хаки, влез в них, хотел достать футболку, но мгновенно передумал. Мельком окинул себя в зеркале, удовлетворенно подумав, что не выгляжу бледным глистом – легкий золотистый загар уже начал появляться. К концу лета он должен был стать тёмно-золотым. Аккуратно задвинул кеды в угол – летом я обувался только по особо торжественным случаям. Уже выскакивая из комнаты, краем глаза заметил угол бежевой общей тетради, сильно торчавшей из общей стопки на столе.
Я вернулся, вытянул тетрадку, собираясь запихнуть ее на полку над столом, поглубже, и не удержался от соблазна раскрыть. Как всегда, меня окатило жаркой волной, сладкой смесью стыда и возбуждения. Эта тетрадка была моим самым большим секретом. Тема порки заинтересовала меня около года назад, когда я прочитал «Сердце Бонивура». Я не просто переписал сцену из книги в тетрадь, а еще и постарался дописать её, в меру свих весьма скромных литературных способностей. С тех пор в тетрадке появилось полтора десятка таких описаний из разных книг и несколько моих собственных рассказов. С учётом моей нелюбви к сочинениям это был для меня настоящий подвиг. Там не хватало сейчас одного рассказа, но за него я никак не решался взяться, слишком уж яркими и волнующими были впечатления. Запихивая на полку тетрадь, я начал вспоминать, чувствуя, как мгновенно напрягся и отвердел в шортах член.


Мария Степановна, наша новая «англичанка» была совсем молодой, очень веселой и постоянно пыталась казаться строгой и суровой. Получалось это у нее плохо. В очередной раз, безуспешно пытаясь призвать нас к дисциплине и вертя в руках указку, она говорила любимую фразу: «Если бы вы учились в английской школе… ох и секла бы я вас за такое поведение!». Мы радостно хохотали в ответ, сериал «Джейн Эйр» смотрели все, и представить Марию Степановну в роли мисс Скэтчерд не мог никто. Кроме меня, конечно. Я представлял, как она вызывает меня к доске, как посылает за розгами в кладовку, как при всём классе я подставляю под розги ладони, как в сериале, или шею, как в книге. Надо ли говорить, что посмотрев эту серию, я взял в поселковой библиотеке книгу и, разумеется, сцена порки была теперь и в тетрадке. Здесь фантазии обрывались. Порка по шее мне как-то не нравилась.
В один из дней незадолго до начала каникул я был в классе дежурным. Английский был в тот день последним, класс опустел после звонка, я начал ставить стулья на парты, переворачивая их ножками кверху, а Мария Степановна не спешила уходить, начав проверять тетрадки с нашей контрольной. Понемногу приближаясь с моим занятием к учительскому столу, я решился.
— А знаете, Мария Степановна… я тоже считаю, что нас нужно сечь. Ну, что вы правы. Ну, чтобы дисциплина была в классе, – храбро сказал я.
— Вот как? – Мария Степановна отложила тетрадку и с любопытством посмотрела на меня большими карими глазами, – А ты не боишься? Тебя бы часто секли на моих уроках…
— Не-а, – я помотал головой, – я терпеливый. Ну, я бы выдержал.
— Тебя секут дома? – всё так же внимательно глядя на меня, спросила Мария Степановна.
— Не-а, – я снова помотал головой.
— А наверно, стоило бы, да? – звонко расхохоталась она – послушай, а сходи-ка, принеси…
Что пронеслось в моей голове! Мысленно я сбежал во двор, наломал прутьев с ивы, ободрал с них листья, сполоснул под краном в школьном туалете, вручил Марии Степановне, лег на парту, спустил синие школьные шортики и трусики…
— Мокрую тряпку из соседнего класса, протри доску как следует, – вернул меня на землю голос Марии Степановны.
— Угу, хорошо, – пробормотал я, встряхнув головой.
Когда я проходил к двери мимо учительского стола, боковым зрением я увидел, как Мария Степановна что-то взяла со стола. Первый удар длинной учительской линейки я скорее услышал, чем почувствовал – звонкий хлопок разнёсся по классу. Я мгновенно остановился. Нагнулся, упершись руками в коленки. Постарался выгнуть спину, выставив попку. Было еще пять ударов – таких же звонких. Только на последнем я тихо охнул.
— Иди, Санька, – тихим голосом сказала Мария Степановна.
— Спасибо, – пробормотал я, выпрямляясь, чувствуя, что мой член уже готов прорвать шорты.
Когда я вернулся с мокрой тряпкой в класс, Марии Степановны уже не было. Я решил, что до дома не дотерплю, прикрыл дверь класса, опёрся о нее спиной, приспустил шорты и трусики и занялся онанизмом, вспоминая каждую секунду экзекуции. Кончил я так, что зазвенело в ушах и стали ватными ноги. «Вот меня и выпороли» – вертелась в голове, когда отдышавшись, я шел к остановке нашего «105-го», чтобы ехать домой.
Мария Степановна на следующий день была совершенно обычной, я едва не схватил трояк на уроке и начал задумываться – а не приснилась ли мне эта короткая порка? В конце следующей недели наш класс сбежал с географии, чтобы отправиться погулять в городской парк. Сбежал в полном составе, с девчонками. Причем сбежал через окно. Кабинет географии располагался на втором этаже. Не то, чтобы я всё организовал… просто, именно я сказал, что у расположенной под окнами хозяйственной пристройки очень прочная крыша. Если сесть на подоконник и свесить вниз ноги, то спрыгнуть на эту крышу очень легко. Только надо осторожно, она немножко покатая. А если дойти до края крыши, она же длинная, как два кабинета почти, то с нее можно переступить на пожарную лестницу. Вот прямо переступить, честное слово. Там меньше метра. И спокойно спуститься вниз. Именно это мы и проделали всем классом. В весеннем парке было хорошо. И мы даже целовались с Оксаной…
Когда на следующий день нам устроили «допрос с пристрастием» сначала классная, а потом и завуч, я не видел смысла отпираться и мгновенно был назначен зачинщиком побега. Впрочем, девчонки смотрели на меня, как на героя Александра Матросова и вообще я собирался уходить в «Каравеллу», так что особо не огорчался. Плохо, конечно, что вызвали в школу родителей, но… что я мог поделать-то? В коридоре на перемене меня остановила Мария Степановна:
— Саня, – с короткой улыбкой сказала она, – вся учительская тут наперебой обсуждает, как ты организовал побег всего класса из окна второго этажа с географии.
— Да чего я-то организовал, – неловко пробормотал я, – я только про крышу сказал!
— Ну, тем не менее, все тебя послушали, – сказала Мария Степановна и, понизив голос, спросила, – а как думаешь, заслужил ты хорошую порку, а?
— Ну, наверно… думаю, да, заслужил, – смущённо ответил я.
— Вот и я так думаю. Дома, наверно, просто поругают, да? – задумчиво протянула она, – Сколько у тебя сегодня уроков?
— Дома? Ну да, ругать будут сильно. Уроков? Шесть, – сказал я, боясь поверить в следующую фразу.
— Зайди ко мне после уроков в кабинет, хорошо? Зайдешь?
— Зайду, Мария Степановна! Обязательно!
— Хорошо. По дороге зайди в кабинет математики, возьми линейку 50-сантиметровую. Только обязательно узкую. Спросят – скажешь, что для меня, плакат нужно оформить. Понял?
— Понял, Мария Степановна, – у меня вдруг резко пересохло в горле и мгновенно сел голос.
Я с трудом дождался конца школьного дня. Когда прозвенел звонок, я бегом взлетел на второй этаж, в пустой уже кабинет математики, выбрал линейку и бегом поднялся на третий, к кабинету английского языка. Осторожно постучал.
— Войдите! – раздался из-за двери голос Марии Степановны. Глубоко вдохнув и закусив губу, я вошёл.
— Это… это я, Мария Степановна.
— Очень хорошо, Саня. Заходи. Мне нужно кое-что закончить, и потом я тобой займусь. Закрой дверь. Встань к стенке слева от неё, пожалуйста. Можешь положить портфель на парту. Прижмись к стенке спиной, линейку держи перед собой на вытянутых руках. Молодец. Стой так, не шевелись.
Мария Степановна снова углубилась в проверку тетрадей. Минуты текли томительно, у меня чесался нос, и я чувствовал, как медленно начинают затекать вытянутые руки. «Сейчас меня будут пороть этой самой линейкой» – первым на эту мысль отреагировал в шортах член, и стоять стало еще тяжелее.
— Мария Степановна! А почему обязательно узкая линейка?
— Потому что ею больнее. Широкая только хлопает громко. Я разве разрешала тебе разговаривать?
— Нет… простите, пожалуйста.
— Постой еще немножко, я скоро закончу.
Мария Степановна проверила последнюю тетрадь, аккуратно собрала все в стопку, освободила левую половину учительского стола и встала, отодвинув стул далеко к окну.
— Подойди, – негромко сказала она.
Я подошел к столу, стараясь идти так, чтобы мой вставший в шортах член был не очень заметен.
— Подай мне линейку и встань по стойке «смирно». Руки по швам. Молодец. Ты знаешь, что сейчас будет?
— Да… вы меня сейчас выпорете…
— Правильно. А ты знаешь, за что я собираюсь тебя наказать?
— Да, Мария Степановна!
— И за что же?
— Ну… за то, что я организовал побег класса в окно…
— Ну не совсем, – Мария Степановна неожиданно рассмеялась, – я верю тебе, что не ты был зачинщиком этого безобразия. Скорее за неумение просчитывать последствия своих слов. То, что крыша выдерживает худенького тебя, не значит, что она выдержит весь класс. То, что тебе, спортивному и ловкому, шагнуть с крыши на лестницу – раз плюнуть, не значит, что это так же просто для остальных. А раз они тебя слушают – то уже ты за них в ответе. За их здоровье и даже жизнь. Понятно?
— Да, теперь понятно – тихо ответил я.
— Вот и молодец, – Мария Степановна неожиданно ласково потрепала меня по голове, – думаю, сорока ударов тебе хватит. Подойди к столу. Ложись не него животом. А вот рубашку давай вытащим из шортов, лишние слои одежды нам ни к чему…
Я поёрзал на столе, устраиваясь поудобнее, опёрся на локти, постарался, как и в прошлый раз, выгнуть спину и выставить попку. Мария Степановна звонко хлопнула себя по ладони линейкой. Взялась за пояс шортиков, потянула их кверху, заставляя плотно облепить попку.
— Начнём. Готов, Саня?
— Ага, – пробормотал я, – готов!
Вот сейчас я не просто услышал, а почувствовал первый же удар. Мария Степановна была ой как права насчёт узкой линейки. Вскоре я уже вцепился руками в край стола и изо всех сил старался стоять смирно и не вскрикнуть под мерными хлопками линейки.
— Вот и двадцать, – спокойно произнесла Мария Степановна, – Отдышись немножко. Выдержишь еще столько же?
— Ага. Выдержу, конечно! Я же терпеливый. Я и больше выдержу, – ко мне вернулась моя самоуверенность, – Мария Степановна, а за то, что я разговаривал без разрешения, давайте добавим еще пять?
— Ох, какой ты, – Мария Степановна тихо рассмеялась и снова ласково потрепала меня по голове, – ну давай добавим. Тогда тебе еще двадцать пять осталось получить, правильно?
— Ага. Я готов! – я убрал руки с попки и снова опёрся на локти.
— Вот и молодец. Спусти-ка шортики, пожалуйста.
— Ч-что?
— Ты же слышал. Помнишь, я говорила про умение просчитывать последствия своих слов? И трусики тоже. Спускай, спускай.
Не разгибаясь, я расстегнул ремень, пуговицу и молнию шортиков, потянул их вниз, и они с готовностью упали к щиколоткам. Я стянул с попки узкие черные трусики-плавки, высвободил вставший член, упершийся мне в живот, постарался аккуратно спустить трусики к коленкам. Мария Степановна осторожно закатала мне на спину рубашку почти до лопаток.
— Саня, а почему ты так спинку выгибаешь? – неожиданно спросила она.
— Ну, чтобы вам было, ну удобнее, – смущённо ответил я.
— Чтобы мне было удобнее тебя бить? Какой молодец, – снова тихо рассмеялась Мария Степановна, – ну тогда держи спинку. Продолжаем? Ох, попка красная уже какая…
— Ага, – по наитию, вцепившись левой рукой в край стола, кулак правой я поспешно сунул в рот.
Неторопливые мерные хлопки линейки по голой попке не были такими звонкими, как по шортикам, но попку словно обжигало огнём при каждом ударе. Кулак во рту не давал мне закричать, но при каждом ударе я охал и стонал. Пару раз Мария Степановна даже прерывала порку и тихо говорила:
— Стой спокойно, не вертись. Потерпи, уже немного осталось.
— Ну, вот и сорок. Остались еще пять, которые ты назначил себе сам. Правую руку оставь во рту, а левую дай-ка мне.
Она завела мне левую руку за спину, согнув ее в локте, и аккуратно, но крепко прижала меня к столу. Последние пять ударов были не только самыми сильными, но и очень быстрыми. Для меня они слились в одну яркую вспышку охватившего попку огня. Я всё-таки не удержался и вскрикнул.
— Вот и всё. Наказание закончено, можешь одеваться. Я не смотрю.
— Оох. Спасибо вам за науку, Мария Степановна! – эту фразу я заготовил ещё до начала порки.
— Какой ты молодец, что благодаришь. Правда, это очень приятно. Значит, я не зря так старалась, – Мария Степановна в очередной раз ласково потрепала меня по голове.
Я поспешно натянул на пылающую попку трусики, без особого успеха постарался сделать менее заметным торчащий член, заправил рубашку, застегнул шортики, поправил пионерский галстук – в общем, превратился в обычного аккуратного школьника. Подумал, что опять до дома не дотерплю, и нужно будет заскочить в школьный туалет.
— Ну, я пойду? До свидания, Мария Степановна! Спасибо…
— Саня, ты в следующем сентябре к нам уже не вернешься, да? Я правильно помню?
— Ага, я уезжаю в морскую школу в Городе…
— Да, верно. Тебе неплохо бы подтянуть английский, возможно даже терминологию… какие у тебя планы на лето? Ты же из Желтогорского? У меня там неподалёку дача. Я могла бы позаниматься с тобой летом. В июле, наверно…
— Ой… да нет никаких планов. Позаниматься? Да, наверно надо. Ну, я хотел бы, да. Мария Степановна, – я не решался, – а вы будете… ну…
— Буду! – звонко расхохоталась Мария Степановна, – Ещё как буду! Только не линейкой, найдём что-нибудь получше.
— Понял, – смущённо прошептал я.
— А сейчас беги, мне кажется, тебе есть куда спешить, – она внимательно посмотрела смеющимися глазами на мои шортики.
С пылающими щеками и ушами я выскочил за дверь. В туалете на втором этаже было накурено, но пусто. Впрочем, моё занятие не заняло много времени – я кончил почти мгновенно и снова с такой силой, что на ватных ногах вышел из туалета под звон в ушах…

Встряхнув головой, я отогнал воспоминания, поспешно сунул тетрадку на полку, показал себе язык в зеркало, и бесшумно ступая босыми ногами, вышел на веранду. Велик был во флигеле, все инструменты – там же, я рассчитывал закончить с осмотром быстро и смыться из дома незаметно. Как честный сын, я положил табель на стол в гостиной. Как разумный сын, я хотел бы обсудить оценки вечером. В девять утра у родителей слишком много энергии. У моих, во всяком случае. Однако план ухода от ответственности огородами блистательно провалился.
— Санька, и далеко ты лыжи навострил? А ну-ка давай в гостиную, – тон выглянувшей из двери мамы ничего хорошего не предвещал.
— Иду уже, – пробурчал я, вздохнув, и постаравшись придать лицу максимально грустное выражение.
Папа сидел на диване в гостиной с табелем в руках. Мама встала рядом с ним, скрестив руки на груди. Под их взглядами я невольно опустил голову.
— Прокомментируй, пожалуйста, – сказал папа, ткнув пальцем в табель.
— Ну… если по порядку, – я тяжело вздохнул, – тройка по литературе – это за сочинения. Ну не люблю я их писать! Не могу я выжать из себя четыреста слов про стихотворение из двухсот слов! Теперь двойка по поведению… ну, вас же вызывали в школу уже… за побег с географии…
— Вызывали, – согласился папа, – и твоя классная говорила, что за этот побег тебе грозит тройка в четверти. Но не двойка в году! Было что-то ещё?
— Ну, так, по мелочам, – пробормотал я.
Объяснять родителям, что тот блок сигарет мы действительно нашли, а идея продавать их старшеклассникам поштучно вообще принадлежала Армену, у меня не было желания. Потому что тогда пришлось бы заодно рассказывать, что в школу их не вызвали потому, что дядя Армена пообещал поговорить с ними сам. Дядя Норайр пришёл в школу в парадной милицейской форме, с новенькими майорскими погонами, с медалью «За личное мужество» на груди. На школьный коллектив он произвёл неизгладимое впечатление. После разговора с классной дядя Норайр, взяв меня за ухо, сказал:
— Э, ара, не делай так больше. Родителям я говорить ничего не буду, но так не делай!
— Сигаретами не торговать? Ой! – ухо уже горело огнём.
— Э, ара, дебила этого, моего племянника, не слушай! – дядя Норайр взял меня за второе ухо, – У него мыслей, ара, как у хомячка!
Что эта история мне ещё аукнется, я понимал. Но годовая двойка стала очень неприятным сюрпризом.
— Офигеть, мелочей-то набралось! С тройки в четверти до двойки в году, – хмыкнула незаметно вошедшая в комнату тётя Наташа.
— Санька, ты же понимаешь, что с этим табелем ты поедешь в «Каравеллу». А если они тебя просто не примут? – вступила в разговор мама, – мы к тому времени уже давно уедем, и что дальше?
— Буду учиться здесь и жить с тётей Наташей, – буркнул я, отчётливо осознавая идиотизм ответа.
— А то! – снова хмыкнула та, – энергетики в Желтогорском капец как нужны всем. Особенно атомщики. Будем вдвоём побираться около Нарзанных ванн, ага.
— Санька, отнесись к этому серьёзно. Ну что с тобой делать? – судя по голосу, мама была действительно сильно расстроена.
— Да выдрать его как следует на прощание, ясное дело, – снова вступила в разговор тётя, – с «Каравеллой» я разберусь, когда поедем с ним туда. Буду на жалость давить. Ладно, мне пора уже. Виталька вчера обмолвился, что им на пару месяцев проектировщик нужен – ща возьму его в оборот. До вечера!
Дробно простучав кедами по крыльцу, тётя исчезла. Мама только покачала головой. В разговор вступил папа:
— Санька, иди пока к себе в комнату. Мы тебя позовём.
Сидя в комнате, я рассеянно перебирал книжки на столе, прислушиваясь к голосам родителей в гостиной и пытаясь понять содержание разговора.
— Саня, зайди! – позвала мама.
Когда я вошёл в гостиную, папа стоял посреди комнаты, мама – ближе к двери. В руках у папы я с удивлением увидел длинную металлическую линейку. «Неужели, и правда, решили выдрать? Шире, чем та, что в школе. Но железная… везёт мне на линейки в последнее время» – я аккуратно закрыл за собой дверь и вопросительно посмотрел на родителей.
— Укладывайся, – сухо сказал папа, указывая на диван.
— Я пойду, пожалуй, – мама быстро вышла из комнаты.
Я лёг на диван, вытянулся. Не дожидаясь указаний, спустил шорты и трусики, положил подбородок на скрещенные руки и приготовился.
— Санька, тебе нужно объяснять, за что мы решили тебя так наказать?
— Да нет, пап, не нужно, я всё понимаю, давай… – я уткнулся лицом в ладони и поёрзал, пытаясь поудобнее устроить немедленно вставший член.
— Ну, тогда приступим… – сказал папа нервно, и, сделав шаг к дивану, задел ногой стул, который немедленно упал спинкой на пол с таким грохотом, что мы оба подпрыгнули.
— Пап, ты сам только не волнуйся так, – снова утыкаясь лицом в ладони, попросил я, невольно улыбнувшись.
Первый удар был ощутимым, но было совсем не так больно, как я боялся. А вот звук удара был похож не на хлопок, а на звонкий щелчок. Я тихо ойкнул и решил, что буду про себя считать удары. Попке стало горячо после десяти ударов, а после двадцати я начал взбрыкивать ногами после каждого и несколько раз вскрикнул. Становилось всё больней. Папа сосредоточенно молчал, мерно взмахивая линейкой.
— Володя, может, хватит с него? – мама заглянула в дверь, – Ох, какие следы ужасные…
— Я что-то сбился, даже не знаю, сколько он получил, – немного растерянно отозвался папа, опуская линейку.
— Тридцать восемь, пап – я поднял голову, шмыгнув носом.
— Да? Спасибо. Тогда надо бы еще двенадцать, до пятидесяти.
— Угу, – я снова уткнулся лицом в ладони.
Линейка снова защёлкала, звонко и часто. Попке становилось всё горячей. Я изо всех сил пытался не вилять ей и лежать неподвижно, только вскидывая ноги после каждого удара, и старался не кричать слишком громко, чтобы не пугать маму. Когда порка, наконец, закончилась, папа сразу вышел из комнаты, я полежал еще минутку, поглаживая исполосованную горячую попку обеими руками, постанывая, осторожно натянул трусики и шорты, и не спеша – идти быстро было больно – отправился в сад к флигелю.
— Мам-пап, я к велику! – крикнул я, проходя мимо кухни.
— Сань, ну ты как? – вышедшая из кухни мама неожиданно порывисто меня обняла, – Ты себя нормально чувствуешь?
— Мам, да всё отлично, правда, – я смутился от этой неожиданной нежности, – папа молодец, честно… всё хорошо! Я пойду, ладно?
Во флигеле, убедившись, что за мной никто не наблюдает, я встал на колени, расстегнул шортики, с облегчением выдохнув, когда стоящий колом член вырвался на волю. Через пару минут, всё ещё часто дыша, я застёгивал шортики и оценивал предстоящий объем работ над велосипедом.
Ещё через пару минут во флигель зашёл папа.
— Что собираешься с ним делать? – деловито поинтересовался он, садясь на табуретку.
— Нууу… – я кратко перечислил все предстоящие работы.
— Давай помогу. Вдвоём быстрее справимся, будет у тебя бандитский велик. Табурет возьми.
— Не, пап, – засмеялся я, – я пока лучше на коленках постою.
Увидев смущённое лицо папы, я быстро сказал:
— Пап… всё нормально, честно. Ты молодец, а я… я и вправду заслужил. И… спасибо за науку. И… я очень вас с мамой люблю, – последнюю фразу я произнёс, окончательно смутившись и краснея.
И мы занялись великом. Вдвоём мы действительно справились быстро. Уже через полчаса я, тихо охнув, оседлал велосипед, махнул папе рукой и выехал со двора.
Я проехал по улице метров двадцать, когда сзади коротко, очень залихватски свистнули. Резко тормознув, и с трудом сдерживая рвущийся наружу крик радости, я медленно обернулся. Свистеть так умел только один человек.
— Нинка, – выдохнул я, чувствуя, как мои губы расползаются в улыбку до ушей, – я думал, ты только через неделю приедешь!
— Индюк тоже думал, – в своей обычной манере ответила Нинка, – а у тебя всегда думать не очень-то получалось, ты это брось лучше. Ну, привет, Санька!
— Нинка, привет! Ты приехала! – соскочив с велосипеда, я осторожно взял тонкую Нинкину руку в свои, – Привет… Нинка…
— Ну, ну, расчувствовался, – пробормотала явно польщённая Нинка, не спеша убирать свою руку и легонько сжимая мою своими длинными, тонкими пальцами.
Была ли Нинка «моей» девочкой, за которой нужно ухаживать, защищать, таскать портфель? Да нет, наверно. Нинка была моим другом. Настоящим другом. Мы выросли вместе и практически не разлучались до третьего класса. Потом Нинка уехала учиться в спортивную школу в Шестигорск, и мы стали видеться только на каникулах. Защищать Нинку… в общем-то было не от кого. Нинка дралась лучше меня, так как в отличие от меня, всегда предпочитала не задумываться, а бить первой, всегда с чётким намерением пустить противнику кровь. Таскать за Нинкой портфель в третьем классе я попробовал. Первый же мальчишка, который продекламировал первую строчку известной дразнилки про жениха и невесту, ушёл домой в разорванной рубашке, заляпанной кровью из собственного носа. Портфель Нинка тогда забрала, сказав, что уже разбила костяшки на трёх пальцах и пока с неё женихов и невест хватит. За неё я был готов в огонь, в воду, в пропасть, на край света, да куда угодно вообще. Другого такого друга, как Нинка, у меня никогда не было.
Отступив на шаг, я окинул её взглядом. Высокая, худенькая, уже загорелая, хотя лето только началось, со светлыми, практически белыми, коротко стрижеными волосами и большими ярко-зелёными ведьмовскими глазами, для меня она была красивее любой другой девчонки в мире. Нинка была босиком, как и я, и была одета в коротенький застиранный голубой халатик без рукавов, едва прикрывающий трусики. Нинкина «Ласточка» была образцом велика деревенской шпаны – у неё не было и багажника, катать кого-либо Нинка не собиралась точно.
Когда я бросил взгляд на голые Нинкины ноги, левую с ободранной коленкой, в моей голове завертелись странные мысли: «Какие у неё красивые ноги… не тощие, а стройные, прямые, как стрелы, загорелые… когда она загореть-то успела? Наверное, в спортивном лагере была… ух, какие ноги… как я раньше их не видел?». Член в шортах зашевелился, напрягся и неожиданно встал так, что даже стало больно.
— И куда смотрим? – любезным тоном, как-то опасно поглядывая сияющими глазами, поинтересовалась Нинка. – Глазки не сломаем, не?
— Да я просто…
— Да я уж вижу, что не сложно… – хмыкнула она, – Слушай, а ты чего ёрзаешь всё время?
— А… – я был рад отвлечься от мыслей о Нинкиных ногах, – меня тут выдрали дома, за двояк в табеле по поведению.
— Вот это да! – искренне изумилась Нинка, – тебя ж вроде не лупили раньше, да? Что, довёл предков, засранец?
— Ну, так получилось… – вздохнул я, – знаешь, как драли сильно… как сидорову козу…
— Да уж видать, постарался… – Нинка не проявила ни малейшего сочувствия, – мои пока только грозятся, хотя чует моя жопа, что и у меня недалёк тот день…
— Нинка, а поехали куда-нибудь? Давай в город, за мороженым, или к озеру, на наше место?
— Не. Сегодня не могу. – Нинка с явным сожалением покачала головой, – Мне ща к тётке надо, потом с предками в город, потом в гости идём. Давай завтра, а? Поведешь меня в библиотеку вашу записываться, мне читать задали на лето – капец какой список.
— Давай! Я завтра к тебе заеду, родители совсем рано утром уезжают, потом вроде бы я весь день свободен!
— Куда это уезжают? – изумилась Нинка.
— А, ты ж не в курсе… – я рассказал Нинке про отъезд родителей и про тётю Наташу.
— Прикооольно, – протянула она, выслушав мой рассказ, – по ходу, интересное будет лето… ладно, Санька, до завтра. Заезжай за мной утром.
Стукнув кулаком о мой кулак, Нинка вскочила на велик и покатила по переулку. Я остался стоять, опираясь на руль и глядя ей вслед. Доехав до конца переулка, она притормозила, оглянулась и показала мне язык. Затем спустила ноги с педалей, привстала с седла, быстрым движением задрала халатик, продемонстрировав мне обтянутую ярко-белыми трусиками попку, звонко захохотала, еще раз поймав мой взгляд, и свернула на центральную улицу.

_________________
кто видел горького при жизни
те утверждают что пингвин
показывал максиму лично
утес где спрятаны тела

Классический рассказ для знатоков .
Понятно, что член тут важен, куда ж без него.

Не, ну написано очень грамотно, толково. Но, как это принято говорить, рассказ нишевой, до чрезвычайности .
Ярко-белые трусики, поймав взгляд аж с другого конца переулка... нет, все, молчу .

Может быть, не только меня тошнит от последнего слова...

_________________
Вы имеете право думать обо мне, как сочтете нужным.
Я имею право, не соответствовать вашим представлениям.

А может "пиструнчик"?

Вопрос с ярко-белыми трусиками снимаю: Загитова именно в таких катала короткую .

_________________
Следите за фигурой, где Игрок я;
Лай, плеть, перешибая лицепальмы!
А.Е.М.