Клуб "Преступление и наказание"

Женился я, когда мне было двадцать три года. Женился "по большой любви", на девушке, о которой мечтал.
Галя была красивой, скромной, хозяйственной; словом, -- удача со всех сторон!
И это, действительно, было так.
Мы с ней вместе учились в институте; но я был иногородним, жил в общежитии, а она -- местной, горожанкой; с квартирой, разумеется.
После нашей свадьбы, я переехал к ней и стал полноправным членом семьи; впрочем -- семьи небольшой: мамы у Галины не было -- умерла родами, -- и её воспитывал отец -- Дмитрий Павлович, бывший офицер-артиллерист.
Человек он был строгий, но у меня установились с ним дружеские отношения: Дмитрий Павлович питал слабость к шахматам, -- а я, в своё время, занимался в секции и играл, как все говорили, неплохо. Вечерами мы коротали время за доской, обсуждали разные партии -- я, съездив домой перед свадьбой, привёз, раз такое дело, некоторые книги и подшивки журналов, которые, опять же. по молодости, собирал.
Всё шло очень хорошо; я уже называл своего тестя "папой", жили мы дружно, хоть я строгого папу и побаивался: он, как-то, сказал мне, с лёгкой усмешкой, когда я немного запоздал с каким-то поручением, что надо бы такого сыночка выпороть ремешком родительским; да уж прощает на первый раз -- и, улыбаясь, указал пальцем на застёжку своего аккуратно заправленного ремня. Я смутился, -- тесть вполне мог бы сделать это, будучи крепким, довольно красивым, сорокапятилетним мужчиной, -- но слегка вздрогнул и перевёл разговор на другое.
...Я и преполагать не мог, что нечто подобное, и в самом деле, произойдёт; но, как-то раз, я пришёл домой очень поздно -- встретил старого друга и мы пошли с ним, как говорится, "в кафе" : так, слово за слово, кружка за кружкой прошло немало времени...
Вернувшись, наконец, в свою новую квартиру, я сразу почувствовал недоброе: свет горел, жена сидела на диване и строго и холодно смотрела на меня.
-- Чудесно, чудесно, -- проговорила она, глядя на меня, -- Заявляется на три часа позже; да ещё и "датый"!
В этот момент в комнату вошёл мой тесть; очень строгий и внушительный.
-- Ну что ж, сыночек; придётся мне взяться за твоё воспитание: за малейшую провинность я, отныне, буду тебя строго и больно пороть.
-- Как… как -- пороть? Чем?
-- А вот этим самым приспособлением -- он указал на свой красивый брючный ремень и, расстегнув его, вытянул на всю длину.
Тусклый блик лениво пробежал по поверхности гладкой кожи; Дмитрий Павлович сложил ремень вдвое и сказал:
-- Сегодня ты провинился и я как следует накажу тебя. Ложись на диван.
Я опешил от такого заявления, пытался было отшутиться, но тесть взял меня за ухо и повёл, сильно его вывернув, в свою спальню, где бросил на широкую двуспальную кровать и приказал:
-- Снимай штаны, негодник!
Я решил как-то успокоить его гнев и сказал:
-- Папа, я прошу прощения: я больше так не буду; только не говорите больше о ремне, давайте лучше сыграем партию в шахматы и будем пить чай с вареньем...
Договорить я не успел: прямо в солнечное сплетение обрушился удар, от которого у меня потемнело в глазах:
-- Снимай штаны, я кому сказал!
Что мне оставалось делать?! Дать ему избить меня?!
Я, чуть отдышавшись, понуро снял штаны.
-- Трусы тоже!
-- Но, папа... Простите меня пожалуйста!
Он слегка улыбнулся:
-- Прощу, Севочка. Прощу минут, через сорок, а теперь, -- он посуровел. -- Ложись на кровать. Попкой кверху.
И он начал меня пороть!
Ремень кусал и рвал мою попу, я визжал и плакал от боли и стыда; ласково называл его "папочкой", "папенькой", "миленьким", умолял простить, -- но вновь раздавался настырный свист ремня и -- изредка -- нравоучения:
-- Не пей.
-- Я тебя проучу!
-- Веди себя прилично.
-- Вовращайся домой всегда вовремя.
-- Запомнишь мой ремень!
Слёзы заливали мне лицо; я ревел, как ребёнок, умолял его пощадить, -- но он спокойно продолжал пороть меня, приговаривая:
-- Привыкай, сыночек, к домашней дисциплине! Я теперь тебя часто наказывать буду.
И вновь его ремень хищно впивался в мой истерзанный, красный, мокрый и дрожащий зад.
Я думал, это никогда не кончится...
Орать у меня уже не было сил и тут он, деловым тоном, сказал:
-- Ну, что ж, Всеволод; на первый раз, я думаю, хватит… Вставай.
Я повиновался и только смотрел, как он заправляет в брюки ремень; потом он протянул мне свой чистый носовой платок и строго сказал:
-- Теперь становись в угол; и чтоб ни звука я не слышал, а то...
И он, не спеша, поправил на талии ремень.
...Я пошёл и стал в угол, как мне велели, вытирая там, время от времени, льющиеся слёзы белым носовым платком.
Я стал очень послушным!

очень красочно.

не хватает только сцены последующего домашнего секса, который бы, например, застала Галя, а папа, бывший офицер-артиллерист, говорил бы извиняющимся басом:

- ну доча, мы же теперь одна семья!

и непонятно, почему зад был мокрый.

Написано хорошо.
Но я не отношусь к целевой аудитории этого рассказа .

"Папа" - это мой рассказ был.
А здесь очень нишевой текст - я это имел в виду. Мне почему-то кажется, что целевой аудитории должно понравиться.