Клуб "Преступление и наказание"

Без проблем, сокращайте.

_________________
Фельдфебеля в Вольтеры дам. (с)
https://vk.com/id595229493

Строго говоря, мегаполис - это сросшиеся городские агломерации с многомиллионным населением. Городов с населением более 2млн в России всего-ничего, а точнее два - Москва (более 12млн) да Питер (более 5млн). К двушечке подтягивается Новосибирск - 1,6млн, Екатеринбург - 1,4млн, Н.Новгород, Казань - 1,2млн. Миллионников всего городов штук 15. Если кто-то жил когда-нибудь в одном из этих 15 городов-миллионников, думаю, прекрасно понимает, что там все считают свои края провинцией, что означает принципиально иной уклад, культура, менталитет по сравнению с Москвой и Питером.

Те приметы, которые есть в рассказе, не очень подходят под описание города-миллионника даже, больше похоже на город с населением в 300-500тыс жителей, промышленный, где есть 2-3 предприятия или завода градообразующих. Ну потому что менталитет жителей городского центра, центральных персонажей, такой, как у выходцев из рабочей среды.

Вообще, если задуматься, то назвать один из центральных районов "Татаркой" автор мог без задней мысли, не шифруясь. Есть две столичных Татарки - в Киеве и в Алма-Ате.

Но один участок (для участкового) - это вряд ли целый район, это больше похоже на микрорайон или некий исторический район, не имеющий административных границ. На вскидку, есть микрораойоны с таким дореволюционным или современным самоназванием неофициальным в Актобе и Новочеркасске, на окраинах. В Актобе - это именно рабочая окраина. Мб, еще где есть, этноним "Татарка" - довольно распространенный, с два десятка рек так называется и куча поселков, деревень и всяких бывших слободок. Такие вот поселки и слободки запросто могли быть инкорпорированы внутрь городов по мере их роста в советские времена.

_________________
Фельдфебеля в Вольтеры дам. (с)
https://vk.com/id595229493

Да с чего вы взяли, что участковый-то герой? Да еще и положительный, спасатель и прочее. И так же понятно, что мужик что попало и просто один из минусов в жизни героини.

Это попытка понять авторский замысел. Обругать участкового можно, и вполне обоснованно, но Автор зачем-то придумал это все и участковому явно симпатизирует. Автор под каким-то своим углом зрения смотрит. Интересно покрутить и понять, какой должен быть этот угол зрения, чтобы участковый выглядел более симпатично.
Это читательско-исследовательский интерес, а не восхищение участковым.

_________________
Фельдфебеля в Вольтеры дам. (с)
https://vk.com/id595229493

А что хорошего в девушке, кроме того, что она девушка. Сильно плохого она не делает, но и сильно хорошего тоже. Стандартный компанейский подросток.

_________________
Фельдфебеля в Вольтеры дам. (с)
https://vk.com/id595229493

ЗКР-2019




Рецензия от Рецензента 5




Рецензия на рассказ «Джэм» (ЗКР-2019-Т2- ДЖЭМ)

Этот бойко и гладко написанный рассказ вызвал, кажется, больше всего споров и обсуждений. Почему такой странный герой и что хотел сказать автор. На мой взгляд, это классическая мужская спанк-фантазия о дерзкой непослушной девчонке, с которой надо построже. Для ее же пользы, разумеется.

Героиня рассказа, четырнадцатилетняя Жанна по прозвищу Джэм, – как раз такая девочка, какая нужна для этой роли: симпатичная (и с косой "по самое оно"), славная, умненькая, – но при этом постоянно влипающая в неприятности (переходный возраст, дурная компания, плохой район), независимая и дерзкая на язык. Может ответить оскорблением на оскорбление и ударом на удар. Ну, короче, вы ж понимаете: пацанке просто необходима твердая мужская рука.

К тому же, она сама воспримет порку от участкового с благодарностью, ведь дома ее ждет альтернатива: простите, ее "добрая и интеллигентная" мать. Мать, которая избивает девочку ремнем по голове и лицу. Мать, которая, когда к ней приводят ее дочь со следами ударов на лице и участковый объясняет: "извинити, так получилось, не сдержался", задает своему ребенку единственный вопрос: "Ты что такого сказала взрослому человеку, что ему пришлось тебя ударить?!". Пришлось. Тебя. Ударить.

Плюс где-то на периферии маячит Джэмин дядя, вор в законе, рецидивист и убийца; "на раёни" кишмя кишат подростковые группировки; сама Джэм чего-то такое вещает за воровские понятия – нам как бы намекают, что суровое воспитание участкового призвано уберечь девочку от куда более серьезных неприятностей и от неправильного выбора в самом начале жизненного пути.

Словом, автор сделал всё, чтобы участковому Косте было удобно, приятно и безопасно пороть Джэм (а потом жалеть, обнимать и утешать ее) и никакая совесть его не мучила.

Сам участковый Костя как будто не имеет никакой своей жизни – по крайней мере, в рассказе она почти не описывается. Как справедливо отметили комментаторы, у него нет своей линии поведения. Он действует реактивно, под влиянием момента, не задумываясь о последствиях. В рассказе Костя проявляется только в связи с Джэм. Он не пытается разыскивать ее соучастников по первому инциденту (с избиением ДПС-ников). Он порет ее якобы за отказ назвать тех, с кем она курила анашу, – но и их имена его на самом деле интересуют. Его интересует только Джэм. Во время их первой беседы он произносит такую фразу: "Пропустил я тебя. Даааа… Еще одна приблатненная на районе". Это звучит так, словно Костя считает своим долгом следить за поведением и благополучием Джэм, – хотя на самом деле он ей никто.

Самого по себе участкового Кости почти и нет в этом рассказе, это просто пустое место, тантамареска, силуэт того-кто-машет-ремнем. Того, с кем читателю легко будет отождествлять себя.

Я ничего не имею против рассказов такого жанра, но конкретно этот – совсем "не мое". Мне мешают слишком высокий градус насилия и слишком юный возраст героини. (Отдельно бесит, когда девочку-подростка называют девушкой; в наших краях и в наше время это еще ребенок).

Но, хоть я и не в восторге, не могу отрицать, что рассказ неплохо написан, хотя немного отдает детективами в бумажных обложках. Диалоги живые. Понравилось описание дома-общежития – очень узнаваемо. Непонятно, зачем автор там и сям вставляет лирические картинки весны, пробуждающейся природы, ласкового солнышка, клейких зеленых листочков и вот это вот всё. Может быть, для контраста с творящимся беспределом?

Герои получились слегка картонными, но это даже к лучшему: иначе сочувствие к бедняге Джэм, попавшей между двух огней, стало бы совсем невыносимым.

Деталь, которая привлекла мое внимание: Джэмин пес Бард, немецкий дог. Небогатая семья, живущая в общаге, в тесной квартирке гостиничного типа, заводит огромную собаку, непростую и недешевую в уходе и содержании. Ну это ладно, люди делают и более странные вещи.

Пес нужен для сюжета. Сначала он своими лаем привлекает соседку-сплетницу, которая позже сообщает матери Джэм о визите участкового. Потом его выводит на прогулку джэмин брат, оставляя мать наедине с девочкой. Наконец, он выдает свою хозяйку в сцене с курением травы. А вот дальше собака словно растворяется. Барда не берут с собой в участок, что оставили на улице – тоже не сказано. И пес вообще никак не реагирует, когда участковый Костя хватает и тащит его хозяйку. Даже пес, защитник по природе, не пытается вступиться за Джэм. Всё безнадежно и помощи ждать неоткуда.



Рецензия от Рецензента 6




Про нарратив и паллиатив

- рецензия на рассказ «ДЖЭМ» -

1. Игры, в которые мы заигрались

Кто хорошо помнит 90-ые, тот, безусловно, скажет, что это время политического раскола, противостояния на уровне игры в «красных и белых». Но это политика. А то, во что играет социум, со всей очевидностью, гораздо важнее. Игры такого рода, как правило, и начинаются несколько позже, чем политические, и длятся гораздо дольше.

Если бы можно было не выключать телевизор, начиная с 90х, и прокрутить его вещание в ускоренном режиме, пожалуй, стало бы совершенно очевидно, что это, по крайне мере, две игры, и та, которая занимает больший объем эфирного времени, называется «Полицейские и воры». Как-то получилось, что эта адреналиновая игра сильно теснит мелодрамы и прочее «мыло» – игру под условным названием «Опиум для народа», не говоря о прочих жанрах.

Все начиналось с повсеместного освоения фени и «понятия», «ментовского» беспредела, постепенно обрастало романтикой «бригад». Вдохновлялось многочисленными новыми прочтениями «Мурки», в том числе хорами из людей в погонах в качестве подарка ко Дню милиции… И вот уже плавно приблизилось к вполне политкорректным сыщикам, использующим достижения современной науки и предстающим едва ли не в образе наиболее продвинутой, «приятной во всех отношениях» части общества.

Кажется, даже переименование милиции в полицию не прошло бы так гладко, если бы в голове большинства граждан не было ссылке к игре, национальный дореволюционный этноним которой «казаки-разбойники», пусть, благодаря подсказкам извне, наконец, нашел современный эквивалент.

Хотя, кто проиграл, кто выиграл – полицейские или воры – до сих пор, может быть, не так очевидно, поскольку игра все еще продолжается и актуальности не потеряла. Именно в контексте данной игры, наверное, прежде всего и интересен рассказ «ДЖЭМ». То обстоятельство, что рассказ помимо прочего еще и тематический, делает его вдвойне «цеплючим».

2. Скованные одной цепью

Итак, диспозиция первого плана: участковый Костя и четырнадцатилетняя Жанна из заселенной рабочими общаги. Декорации… Очень важная деталь – рабочее общежитие стоит в центре города, на пересечении двух центральных улиц, своей некрасивостью мозолит глаза проживающему тоже в центре, но в частном секторе Косте. Можно подумать, что советское строение, воздвигнутое, словно памятник одержавшему революционную победу пролетариату, конфликтует с дореволюционной застройкой центра.

Автор сообщает, что отец Жанны погиб на заводе. Может быть, и не передовик, и даже не рабочий, поскольку о матери Жанны говорится, что она интеллигентная женщина, то и отец вполне мог бы быть инженером, но в силу обстоятельств смерти тут имеется намек на героическую символику – семью Жанны в рабочей среде уважают. Сохранением этой репутацией особо озабочена мать девочки. Во всем прочем тихая и рассудительная, как только вопрос встает о чести семьи, Галина Михайловна хватается за ремень и орудует им, похоже, что с закрытыми глазами.

Что, в самом деле, терять живущей в общаге рабочей семье, кроме своей репутации? Общественное уважение – это единственное и очень важное завоевание, которое приносит советская власть «простому, честному человеку», и недооценивать это ни в коем случае нельзя. Особенно это важно для провинциального общественного уклада. Так, проживая в мегаполисе, вы запросто можете не знать, как зовут ваших соседей по лестничной площадке. Но если вы живете в многоэтажке последней серии вдали от двух российских столиц, вы будете много знать о своих соседях и не только соседях.

Галина Михайловна обращается к участковому не по имени-отчеству, она называет его Костей, что, очевидно, указывает не только на продолжительное знакомство, но и на разницу в возрасте, и не «сынок» он ей лишь оттого, что при погонах и форме «не положено». Квазиродственные отношения, связи между людьми, сохранившееся еще в провинциях, относит нас не только к смыслу слов «отечество», «родина-мать», но вообще к коллективистскому сознанию в противовес индивидуалистическому.

Безусловно, есть в коллективистском сознании, укладе и своя этика, свои законы общежития. К примеру, типичной представительнице провинциальной интеллигенции – школьной учительнице Жанны не лень, к примеру, лично посетить Галину Михайловну, дабы сообщить о прогулах дочери. Вся ее интеллигентность вкупе с индивидуализмом – в том, чтобы вовремя деликатно ретироваться, когда запахнет скандалом. Примерно по той же причине на некотором отдалении от скандалов, в зоне отчуждения пребывает и старший брат Жанны – он стал интеллигентом, закончил «медуху».

Но если интеллигенты в провинциальном обществе – это как будто взрослые, словно члены обособившихся семей, независимые единицы. Все прочие – словно члены одной большой семьи. В таких вынужденно «семейных» отношениях, скорее всего, вынужденно состоят жители общежития. Они вынуждены быть в курсе, видеть то, что происходит во дворе, слышать то, что происходит за стенкой. Насколько велико их вмешательство, взаимное влияние друг на друга?

Оно ограничено, как права детей, в том смысле, что они не будут друг друга поучать и наставлять. И этого не делает до поры, до времени называемый по имени, как младший, участковый Костя – не решается вмешиваться в «чужой огород со своим уставом». Такова провинциальная этика, согласно которой все всё видят, все слышат и все знают, но пределы вмешательства в дела внутренних семей внутри одной большой ограничены неписанными правилами – уважением. И это уважение, опять же, самым непосредственным образом связано с репутацией, о которой так печется Галина Михайловна. Осознает она это или нет, но не будь этой репутации, границы внутренней семьи Давыдовых сметались бы легко, любым произволом. В том числе под угрозу была бы поставлена и автономность старшего брата Жанны, пока он проживает с сестрой и матерью. По сути увеличение проницаемости этих границ означает деклассирование – переход из рабочей элиты в обычную рабочую среду.

3.Новые веянья, новые правила

Новая угроза, которая догоняет семью Давыдовых на расцвете 90-х – это одновременно и смещение позиций рабочих вниз по социальной лестнице, и возвращение с зоны младшего брата, дяди Жанны. Тут происходит самый главный, все равно что тектонический сдвиг. Галина Михайловна поначалу встретившая уголовника с топором, вдруг начинает принимать от него ежемесячно пакеты с деньгами и вовсе не противится тому, что то ли сам новоявленный авторитет, то ли его кобла забирает ее детей из школы, делает им подарки (иначе откуда бы взяться породистому псу вкупе с небесплатными, разумеется, занятиями в клубе собаководов), не говоря о том, что обучение в музыкальной школе и в советское время стоило не так уж дешево.

Надо учесть, что дядя Жанны – не просто блатной, а севший по «малолетке» (что видимо, в духе традиций рабочей Татарки, где с тех пор число криминальных группировок только увеличилось) раскрутившийся блатной. Получить второй срок, не выходя с зоны, совершить побег, а после еще и убийство – это либо карьера вора-законника, либо вора-беспредельщика. Отсюда, собственно, и вырисовывается диспозиция номер два, на которую почему-то никто из принявших участие в обсуждении рассказа не обратил внимания. Но мне с уверенностью хочется сказать, что эта диспозиция являет собой не просто дальний план, а перспективу, горизонт основного конфликта в рассказе.

В перспективе речь вовсе не о борьбе участкового Кости с Жанной, и не о борьбе Кости с Галиной Михайловной за Жанну – речь о подспудном противоборстве между Костей и авторитетным дядей Колей, за Жанну и вообще районную шпану. «Пропустил я тебя. Даааа… Еще одна приблатненная на районе», - говорит Костя, когда становится очевидным участие Жанны в драке с ДПС-никами. И за этим «пропустил» - вовсе нет его желания стать на сторону оборзевших коллег, как видно из завязки рассказа и в дальнейшем. За исключением этого что же остается? – остается только ответственность члена одной большой семьи, права старшего брата по отношению к младшим. Именно о братско-сестринском говорит и следующая за обвинением в приблатненности «предъява»: «Только в блатные подалась или завтра на панели стоять будешь?». Такого рода беспокойство уместно только для членов семьи, отстаивающих честь семьи, суверенность ее границ.

— До уголовщины докатилась. Мать вас одна горбатится поднимает. И так время тяжелое, а ты…
— Ой, да вам то что? Чего вы докопались до меня?
— Я докопался? Да ты как разговариваешь?
— Как могу — так и разговариваю!
— А ну иди сюда!
Жанна легко поднялась со стула и подошла к участковому:
— И что? Вы мне за папу, чтобы воспитывать, что ли?

Вот этот диалог, где речь идет об участии Жанны в драке, об уголовщине. Здесь очевидно, что речь идет в целом о семье Жанны, и об отношении Кости к этой семье. Участковый выражает беспокойство за мать Жанны так, словно он говорит с Жанной на правах старшего брата, члена одной большой семьи. По этому праву и вмешивается. Жанна отвечает так, словно отстаивает границы своей внутренней семьи, маленькой ячейки большой, социальной: ты, дескать, не член моей семьи, не отец, во всяком случае, не имеешь права меня воспитывать.

Именно в виду признания своих прав только на уровне старшего брата, но не отца, Костя закрывает тему блатовства и прибегает к аргументу второго плана, выдвигая «предъяву» с панелью. «На х#й иди, да?», - отвечает Жанна. Из песни, как говорится, слова не выкинешь, к эвфемизмам рабочая среда не расположена.

Но такой ответ в то же самое время криком кричит о том, что Жанна пытается переступить одним махом сразу несколько законов больших социальных (провинциальных) семей. Она посягает как минимум на три вещи в иерархии провинциальной этики, системы ценностей: 1) уважительное отношение младших к старшим, 2) уважительное отношение женщин к мужчинам, 3) уважительное отношение к должности, к представителю власти (уже по нормам вполне писанным, «оскорбление при исполнении»).

Ответ Кости – пощечины – это ответ на среднем уровне. Пощечины в межполовом контексте всегда играют роль силового механизма, устанавливающего гендерное превосходство. От старшего к младшему, скорее всего, на автомате прилетел бы подзатыльник или еще какой тычок. Так лупит Жанну ее мама – в верхнюю часть тела, преимущественно по голове, как бы указывая, кто умнее. Удар по лицу от мужчины к женщине – это в первую очередь лишение прав, преимуществ женской привлекательности.

Надо заметить, что на уровне автоматизма, на уровне полусознательном, подкорковом, такая ответная реакция совершенно адекватна. Жанна ведь куда отсылает Костю? – по сути, к пассивной гомосексуальной роли, как бы лишает его статуса мужчины. И равноценный ответ в данном случае – сказать или еще как-то дать понять, что Жанна – не женщина. Ну раз Костя не мужчина. На «дурак» и в детском саду ведь еще принято автоматом отвечать «сам дурак».

Закономерен и следующий ответ Жанны – удар, не соответствующий ее гендеру, удар кулаком (апперкот). Оставим вопрос о правдоподобности таких возможностей и способностей у девочки, как и прочие натяжки связанные с умениями Жанны, за скобками. Тут гораздо важнее правдоподобность символического диалога, идейного содержания спора. И в этом смысле, логично, что раз Жанна не женщина, то она должна ответить вне гендера.

И, поскольку средний уровень противоречий снят, речь уже не идет об отстаивании прав мужчин и женщин, противостояние смещается к пункту один – к установлению баланса во взаимоотношениях между старшими и младшими. И если с точки зрения интеллигентной женщины Галины Михайловны младшим надо бить по голове, показывая, кто умнее, то с точки зрения мужчины – Кости, бить надо по правилам равенства и братства – в центр корпуса. Именно так правильно и адекватно на уровне автоматизма, привычки, бессознательного, инстинктивного.

И речь ведь, не только об автоматизмах, инстинктах, безусловных рефлексах, которые берут над нами верх когда мы находимся в состоянии упадка сил, хронической усталости (как Галина Михайловна) или в условиях ускорения времени, в драке (к чему имеется привычка у обычного среднестатистического мужчины – Кости, и даже у Жанны, в виду ее занятий кикбоксингом). Речь так же о коллективном бессознательном, которое очень важно при прочтении данного рассказа.

Если читать данный рассказ вне контекста стереотипов общественного поведения, можно вообще не понять, почему данный рассказ – тематический. Можно сказать, что о Теме тут самое главное – это про то, откуда берутся в обществе такие вот автоматизмы, инстинкты. А они возникают самым естественным образом, как дичок, как горькая ягода, как сгустки морали в точке максимума. То, что в обыденной среде, в каком-нибудь расслабленном пространстве-времени, вне кризисов проявляется как норма, как кислое или даже как кисло-сладкое, в сгущенном виде, в виде эссенции становится горьким, извращенным, тематическим, если угодно.

Такова же и обостренная мораль зоны, воровские понятия. Таковы и отношения власти, растворенной в социуме, провинциальная мораль. А если эта власть не растворена, как нечто естественное в социуме, то появятся и игры, наподобие игры «полицейские и воры». В этом, видимо, состоит внутренний защитный механизм социума.

Не будет правил, будет разрушена одна этика, на смену ей обязательно придет иная, отработанная в играх, в которые всегда играют люди, хотят они того, или нет. Не будет морали провинциальной, советской, рабочей, будет воровская, олигархическая, и той не будет – наступит диктат какой-нибудь политкорректности. И так будет всегда за пределами частного, интимного. И всегда не без давления на это самое частное и интимное, давления вплоть до бессознательного, инстинктов…

Но вот, вернемся все-таки к обстоятельствам рассказа, в эпоху диктата игр в «полицейских и воров», чтобы окончательно обозначить диспозицию второго плана. Она видна из фразы: «Так, если в 80-х эта семья пользовалась уважением просто, как приличные люди с хорошей репутацией, то к середине 90-х их уже уважали, как родственников вора-авторитета». Все этим сказано. Да, Галина Михайловна на автомате продолжает как с закрытыми глазами бить дочь по голове. Только она уважают ее теперь за то, что ее семья живет на пособие от воровского мира и получила от него своего рода индульгенцию, защиту. Галина Михайловна, таким образом, защищает авторитет и менталитет воровской семьи.

Ну и, разумеется, воровской же этике обучается и четырнадцатилетняя Жанна. По ней же живут ДПС-ники, наживающиеся на крохах от шмона гопоты. Единственный человек, который во всей этой комарильне не желает жить по воровским понятиям – участковый Костя. Откуда такой вывод?

Первое: позиция Кости в разговоре с коллегами, требующими найти и сдать для расправы малолеток, отлупивших ДПС-ников. Искать их, со всей очевидностью, Костя если и пытается, то при упоминании клички ДЖЭМ, так – чтобы не задеть Жанну из уважения к ее семье, из старого уважения, как к семье рабочей. На Жанну он если и давит, то давит, избегая третьего уровня конфликта. Для начала обещает ей, что разговор в участке будет, что называется, без протокола: «просто поговорим».

Если бы это было не так, девочку с разбитыми в кровь костяшками, при наличии свидетелей, слышавших ее кличку, следовало бы задержать, то есть доставить прямиком в дежурную отдела УВД, в камеру, до прибытия дознавателя по наверняка уже заведенному уголовному делу. Дальнейшая участь девочки в таком случае предсказуема. Ее возраст предполагает уголовную ответственность. И неизвестно ведь, кто бы в данном противостоянии выиграл – связи ДРС-ников или авторитетный дядюшка Жанны. Стал бы вообще дядя отмазывать племянницу от условного срока или счел бы его скорее желательным, узаконивающим статус племянницы по отношению к воровским понятиям – большой вопрос.

Во всяком случае, Костя не на стороне побитых коллег. Это видно хотя бы из того, что он не продолжает добиваться от Жанны сдачи ее приятелей, участников драки. И за это ему прилетает уже от самой Жанны.

— Вот знаете почему в воровской идее есть суть, а ваши ментовские понятия все равно не смогут взять верх?
— Ну?
— Вот вы сами, как считаете, это правильно наказывать человека дважды за одно и тоже?
— Нет, конечно! За одно преступление виновный должен быть наказан один раз.
— Ну вот! А меня за ту историю дважды выхлопали. Вы в участке и мать дома.
— Сурово?
— Терпимо.
— Да, не хорошо тогда вышло, ты извини.
— Проехали. Дэпсам-то что потом сказали?
— Что не нашел.
— Вот вы менты козлы все-таки! Воры так не поступают.

Не много знающая, по ее собственному признанию, о воровских понятиях Жанна уверена, что воры на цырлах перед старшими, обо всем, что им поручили, чистосердечно отчитываются, и за своих, что называется горло перегрызут чужим, не вникая, кто хорошие, кто плохие, кто в действительности прав среди этих своих-чужих. Правильно только то, что описывается формулой «свои-чужие». Кто этому правилу не подчиняется, тот, по мнению Жанны, козел. И ей неважно, что она сама могла бы загреметь по малолетке – авторитет дяди подсказывает, что это совсем не проблема.

О судьбе своих приятелей, соучастниках драки она попросту не задумывается. А ведь вычислить, кто в этот день возвращался с тренировки, и у кого остались синяки и ссадины – вовсе не проблема. Жанну в ее правоте убеждает счастливое неведенье непуганых воробьев. О том, как сдают по ходу расследований и на зоне друг друга романтичные на первый взгляд воры, да и чего там сдают – опускают и убивают друг друга из-за того, что тесно, что на пятки наступают чьи-то еще амбиции, она и слыхом не слыхивала.

Но нежелание Кости копаться в этой истории с сотрудниками ДПС – это только пункт два, свидетельствующий о его принципиальном отстранении от воровских правил. Пункт три – это его отношение к появившейся на районе «дудке», к запаху анаши из кустов. Вот что меняет кардинальным образом его позицию.

4. Точка бифуркации, точка сборки

Не случайно процитированный без сокращений диалог проходит водораздел. Можно сказать, что здесь образуется новый тектонический сдвиг. Рассыпавшаяся по ходу первого процитированного мною диалога, первого противостояния едва ли не до основания иерархия ценностей, уже во втором диалоге начинает складываться по-новому и развивается на одну ступень выше. Посмотрим подробнее на вот эту часть второго диалога:

— Ну вот! А меня за ту историю дважды выхлопали. Вы в участке и мать дома.
— Сурово?
— Терпимо.
— Да, не хорошо тогда вышло, ты извини.
— Проехали…

О чем она? Она о семье со стертыми границами, о ячейке общества. Когда семья – ячейка некой более широкой семьи, тогда вот и прилетает дважды или трижды, четырежды, сто двадцать раз за одно и тоже. Любая уличная сплетня про то, что было год назад или вообще с твоим дальним родственником в незапамятные времена, действуя по принципу похожести бьет в одну точку и оттого способна вывести из себя главу этой самой ячейки в любой момент. Можно быть сколько угодно предусмотрительным и предупредительным, стараться изо всех сил, что называется не подставлять. Все равно прилетит. Проверено всеми жителями провинции. Оно несколько иначе только в индивидуалистическом обществе (там прилетает ничуть не меньше, но по причинам ровно противоположным – из-за невмешательства, равнодушия других). И именно потому – «проехали». В этом плане, казалось бы, все безнадежно.

Но так не считает Костя, который, опять же на правах старшего брата, считает неправильным то, что а) Галина Михайловна бьет по голове и б) что Жанна с синяками и ссадинами на лице отправляется в школу. Первое выводится подсознательно на уровне мужского восприятия, второе – на уровне ответственности за честь семьи, точнее даже за женскую честь, так как в патриархальном, провинциальном понимании женщины имеют статус заведомо младших членов семьи.

Тут же и возникают двусмысленности. Для Кости-то их как бы нет. Когда обнаруживается, что Жанна неделю прогуливает школу, он тут же, без всякой задней мысли сообщает, что она была под его присмотром. Двусмысленность остро ощущается учительницей Жанны, которая спешит ретироваться, и Галиной Михайловной, которая спешит прекратить разговор, избавиться от свидетелей. Новая экзекуция, учиненная над Жанной, очевидно, не обойдется без того, чтобы осознанно или косвенно, намеками отдалить ее от угрожающей чести семьи связи а) связи несовершеннолетней дочери с половозрелым мужчиной, б) связи уважаемой семьи с то ли играми в «полицейских и воров», то ли с криминалом дочери.

Совершенно неважно притом, кто, что из героев рассказа думает по этому поводу на самом деле. Так это могут понять окружающие, достаточно всего лишь одного человека, который это так поймет и разъяснит другим. Сплетни по общежитиям и коммуналкам, как и вообще в провинциях распространяются со скоростью света. Рано или поздно это должно дойти и до самого Кости и заставить его отступить. Причем отступить в тот момент, когда уже по сути восстановлены, сбалансированы его отношения с Жанной в полном соответствии с провинциальными нормами: как в плане старшинства, так и в плане генедера.

Остается только одно звено, упущенное ранее. То, из-за которого участковый Костя так легковесно относится к ситуации с ДПС-никами, то, из-за чего, как кажется, бездумно рискует своей должностью в органах:

— Да тут не то что говорить… тут рапорт писать придется. У тебя же все лицо…
Костя поморщился.
— С вас за малолетку погоны снимут.
Он только рукой махнул.

Это звено – власть, которая герою рассказа как будто и не нужна, или, во всяком случае не нужна в отношении подрастающей на районе шпаны. В самом деле, разве это компетенция участкового, а не инспектора по делам несовершеннолетних? Да, это дело инспектора по делам несовершеннолетних. А вот незаконное распространение алкоголя и наркотиков на подведомственной территории – это уже уровень компетенции участкового. И, как мы видим, когда Костя в следующий раз сталкивается с Жанной – несмотря на ее следование установленным ранее нормам взаимоотношений, несмотря на ее очевидную невиновность – раздражен и долго не может успокоиться:

Там, у себя в кабинете, он долго читал ей лекцию о последствиях употребления всякой дряни, внимательно смотрел в ее абсолютно чистые с не расширенными зрачками глаза и облегченно вздыхал:
— С ума вы посходили, малолетки! Совсем что ли воспитывать некому?
— Дядя Костя, пожалуйста, только маме не говорите, я же не курила!
— Ага. Сегодня не курила, завтра колоться начнешь!

Понятно, что речь не о какой-нибудь первой сигарете и не гиперопеке по отношению к младшей, или не только в этом. Даже тот, кто считает курение анаши безвредным, вряд ли станет доказывать, что ежедневное ее употребление так же безобидно или менее безобидно, чем ежедневное употребление алкоголя. Тревогу, конечно, в первую очередь вызывает распространение. Кто из родителей будет спокоен, если курить анашу станут повсеместно во дворах и подъездах, где гуляют дети? Вот эта ситуация, реагируя на которую Костя выходит из позиции старшего брата и переходит на позицию отца и, одновременно, на позицию ответственного представителя властных органов.

— Жан, ты думаешь, что я поверю, что ты сидела с компанией незнакомых людей, курящих анашу?
Джэмка пожала плечами.
— Ну хорошо, как хочешь.
Костя встал со стула, подошел к двери и запер кабинет изнутри, провернув ключ.
Сняв ремень, он кивнул девушке на стол:
— Нагибайся!
— Дядя Костя…
— Матери я больше ни о чем сообщать не буду, все равно она не справляется. Но разговаривать с тобой теперь буду только так. Не устраивает — значит, будем оформлять все, как положено. Ну?

Выбор перед героем на всем протяжении рассказа не так уж велик. Можно описать его схематично как выбор между социальными, неофициальными отношениями и действиями по протоколу, в силу властных обязанностей.

От участия в первом конфликта, где имеет место противостояние между группировкой приблатненной шпаны с оборзевшими ДПС-никами, то есть по сути одних воров против других Костя устраняется, и в результате оказывается втянутым в конфликт между Жанной и ее матерью. Представим хотя бы на минутку, что он не стал бы «учить жизни», предрекать панель и провоцировать таким образом Жанну. Жанна осталась бы такой же безбашенной, вульгарно хамящей где-то там за пределами дома, везде, где нет мамы с ее ремнем. Но если мы простим эту провокацию Косте, а не простим лишь следующие удары в корпус, значит, должны признать, что из этого конфликта Костя должен выйти униженным и оскорбленным, некой бесполой, бесхребетной каракатицей, посмешищем для малолеток – приятелей Жанны. Ну, или, может быть, кому-нибудь больше понравится такой участковый, который бы сразу же или немного позже, не справившись в разговоре один на один с охамевшей девочкой, передал бы ее органам следствия?

Во втором конфликте вопрос уже ставится ребром – либо Костя занимает жесткую отцовскую позицию, в общем-то привычную для Жанны по ее отношениям с матерью, но все-таки физически менее травматичную, либо позицию, соответствующую представителя власти. Выбор – за Жанной. Почему же так жестко, почему сразу или-или? Да потому что со всей очевидностью первый конфликт не оторвал Жанну от «плохих компаний», представляющих серьезную опасность и для нее самой, и для окружающих.

Все до сих пор изложенное касается преимущественно нарратива, если понимать его как смысл социального взаимодействия героев. Далее – о паллиативе, то есть не об излечении, но важной части лечения, об обезболивании. Вот как описывает автор действие паллиатива:

«Она плакала, глотая слезы злости и стыда, скребла тонкими пальцами по поверхности его стола, но сносила все, благодарно понимая, что лучше так, чем как дома…
А потом облегченно рыдала, прижавшись к его груди…»

Первое – это, конечно, разрешение конфликтов с матерью. Это лежит на поверхности, это очевидно. Менее очевидно то, что разрешение этого конфликта распространяется и на перспективу. Самая дальняя перспектива, как правило, становится явственнее обычно гораздо позже, за пределами подросткового возраста. Конфликт с родителями – естественен для подросткового возраста. Но неразрешенное противостояние с родителями, переносимое за пределы пубертата, неизбежно делает взрослого человека инфантильным. Если взрослый человек не может простить родителей, продолжает переживать детские обиды, вряд ли его можно назвать зрелым. Даже простой перенос конфликта с кем-то из родителей на человека, находящегося за пределами семьи – уже благо.

Вторая паллиативная вещь – профилактика противоправных действий. Причем в ситуации, когда иного выбора не остается, неофициальный контроль со стороны участкового, к тому же более-менее авторитетного для Жанны – самое лучшее решение. Девочка из семьи, где принято вслепую использовать ремень, из семьи, которую уважают вначале в связи с трагичными, драматическими обстоятельствами, а после в связи с опекой, установленной воровским авторитетом, имеет в себе такой запас противоречивых чувств и умонастроений, которые, разумеется, нуждаются в каком-то выходе, в разрешении. И замотанная, уставшая мать, действующая, словно с закрытыми глазами (одной рукой принимающая деньги и иную помощь от уголовника, другой наказывающая дочь за то, что та «докатилась до привода в милицию»), явно не в состоянии оградить ее от этого, осмыслить, переформатировать, решить эти проблемы. Определение выбора таким жестким способом – либо в рамках закона, либо ремень, либо отказ от всякого «воровского» и криминального, оставляет существенную свободу и, по крайне мере, один вполне достойный вариант.

Третье направление паллиатива – своего рода окультуривание насилия и перевод его в соответствующую реальным гендеру и возрасту исторически запатентованную форму. Само собой, это вызывает и злость, и стыд. Но на выходе, между прочим, несет облегчение, и прижимание к чьей-то груди. То обстоятельство, что девочка возраста Джульетты вступает в плоскость межполовых отношений, провокация гендерно ориентированных ощущений и чувств – так ли это плохо? Может быть, «мыло» все-таки лучше, чем сплошные, одни только игры в «полицейских и воров»?

5. О сроках давности

Когда-то же должно же наступить и время не схематичного черно-белого обращения и к 90-ым. И как сказал бы социолог, то был бы хороший признак, признак выздоровления. Хотя бы потому, что есть те, для кого данное время – золотая пора детства, юности, молодости. Если отношение к этому времени исключительно критичное, считающие его своими «лучшими годами» жизни, экстраполируют это неприятие на себя и дезориентируются. Так формируется феномен «потерянных поколений».

Конечно, заниматься такого рода реабилитацией не политикам, а литературе и искусству в первую голову. А для искусства кризисные времена, как известно, всегда являются благодатной почвой . Любой общественный кризис – время рождения новых образов и героев, время отшелушевания плевел, постановки проблем, вопросов в принципиально ином ракурсе, порождения споров и течений. Постфактум сегодня о 90-ых можно сказать, что это было и время появления тематических сообществ и тематической литературы.

Но есть еще такая историко-культурная закономерность, в соответствии с которой творчество кризисного периода изнутри этого периода может восприниматься по большей части как негатив, как декаданс, к примеру, или как «чернушность» в литературе и кинематографе 90-ых. Однако все произведения искусства приобретают новый ореол и значение, антикварную новизну и живучесть примерно спустя 30 лет.

Рассказ «ДЖЭМ» не дотянул немного до планки тридцатилетней давности. И это двойственный залог. С одной стороны он гарантирует, что кто-то отодвинет его в своем восприятии ближе к той же жанровой «чернушности» самих 90-ых, связав с ощущениями безысходности, едва ли не абсурдной или фантасмагоричной. С другой – чем меньше временная отдаленность, тем больше шансов на то, что найдутся и не слишком отчужденные от восприятия этого кризисного времени читатели. Не говоря уже о том, что 30 лет – многовато с точки зрения реабилитации.

Благодаря Рецензенту 5 узнал новое слово "тантамареска" .
Рецензента 6 убоялся и даже не пытался осилить. Его рецензия, боюсь, длиннее самого рассказа.

Я пока даже не знаю, что сказать...
Наверное лучше через сутки перечитать, потом высказываться.
Основное: девочка реальная, я только фамилию и отчество изменил (но кличка такой и была!), имена брату и матери. Бард - реальный пес, участник всех тех событий. Историю знаю со слов Жанны, очень многое смягчил, так как было все на много жестче и хуже. Наверное именно это (что скрыл многие моменты) и испортило всю историю. Но тогда вообще же жесть бы вышла
Простите, что поднял такую кучу негатива. Мне сейчас правда... не ловко за это.

_________________
Фельдфебеля в Вольтеры дам. (с)
https://vk.com/id595229493