Клуб "Преступление и наказание"

_________________
- Слушай, Стекляшкин, ты понимаешь, какая история вышла: от солнца оторвался кусок и ударил меня по голове. 

_________________
- Слушай, Стекляшкин, ты понимаешь, какая история вышла: от солнца оторвался кусок и ударил меня по голове. 

Старому почетному гражданину Хишарты очень приятно увидеть здесь новый текст.

Спасибо!

Вива Хишарта!

_________________
мыслящий тростник

Тут я не знаю, как можно обойтись без разговора о схизисе). Боюсь ошибиться, потому как читала это очень давно, но все же, по-моему, это из работы З.Фрейда про садомазохизм. Там, если не ошибаюсь, описывалась пациентка, которая, по ее рассказам, в детстве нередко напрашивалась на порку, учиняемую отцом. У этой пациентки была сестра, отношения с которой складывались довольно сложно. И добившись порки, во время порки пациентка эта представляла себя своей сестрой, и ей даже хотелось, чтобы били ее сильнее, поскольку в ее представлении, все это было адресовано ее сестре. Вот такое раздвоение. Вот такой пример от Фрейда. Причем тут ни о какой шизофрении речи не идет однозначно, Фрейд прекрасно мог отличить шизофрению от невротических переживаний/фантазий и занимался только последними.

С тех пор психиатрия довольно далеко от Фрейда ушла вперед и взгляды на фрейдовское наследие сильно изменились, произошло некоторое разочарование в нем. Это долго объяснять, но если интересно, по запросу вернуть. Пока же только хочу сказать, что теперь большинство специалистов, оперирующих термином схизис, считает, что какая-то степень схизиса никого в процессе взросления не минует. Самим фактом наличия схизиса (в прошлом), вообще, очень может быть, определяется степень зрелости. Любой человек неминуемо, рано или поздно в своей жизни столкнется с чем-то травмирующим, и этим (травмирующим) опытом, помимо прочего (наследственного) будет определяться его характер. Без энной доли схизиса невозможна не только рефлексия, но и абстрактное мышление.

Если кто верующий христианин или иудей, тот вспомнит про Адама с Евой, не белены объевшихся, между прочим, а от Древа познания вкусивших. И чувство стыда, внезапно нахлынувшее после сего – тоже был схизис. То же самое относительно чувства вины – оно так же впервые возникает в результате некоего схизиса. И для того, и для другого требуется как бы разделить свое «Я» на две части, и одной из половинок своего «Я» взглянуть на вторую свою половину «Я», как бы увидеть себя мысленно со стороны, взглядом другого человека или сразу нескольких человек. К чему я это? Наверное, опять к тому же все, что схизис – это в какой-то мере норма.

Сначала от нашего «Я» отделяется такая часть, которая привязывается к кому-то, кто каждый день рядом, без кого ребенок беспомощен. И такое отделение не происходит в одно мгновение, оно определяется множеством эпизодов и может ощущаться болезненно: родитель или кто-то там взрослый отгоняет от себя ребенка, а ребенок все равно доверчиво тянется к этому взрослому. Ну а куда, к кому же ему еще тянуться-то? Вот об этой детской тяге и боли целиком и полностью рассказ «Южная Земля».

Девочка растет с мамой. Мама часто бывает усталой и не в настроении, от нее может влететь. Единственным выходом из этой ситуации ей видится – как во сне или на уровне подсознания – мамино замужество, появление еще одного члена семьи, более сильного и не так быстро устающего, преимущественно веселого. Хотя она в свои 10-12 лет на том же самом уровне полуосознает, что появись такой человек – он точно так же будет ее от себя и от мамы отделять, отдирать, прям розгами. Но, поскольку, в отличие от мамы, этот сильный взрослый не такой измученный, ей весело ему сопротивляться, тянуться к нему. Сопротивление превращается в захватывающую игру с открытым финалом.

Интересно, что в этом состязании есть как бы три дистанции, на которые взрослый выводит ребенка. Самая короткая дистанция – это когда порка, игра происходит в кабинете взрослого, в его, так сказать логове. Все прочие помещения, комнаты внутри дома существуют только как намек, не описываются. Очень неслучайно, что порка переносится в кабинет, когда на улице непогода. Можно эту непогоду сравнить с уровнем, периодами, эпизодами повышенной опасности для ребенка. В такие минуты, часы, дни, периоды дистанция между ребенком и взрослым становится наиболее короткой, максимально комфортной для ребенка (хотя не факт, что для взрослого).

Средняя дистанция – это патио. Это весенняя территория, погода такая, что лучше все-таки не отходить далеко от укрытия. И в то же время, в это самое укрытие может заглянуть кто-то чужой, хотя бы и не всякий чужой, а тот, кого бояться не стоит. Это тренировочная дистанция. Взрослый своими действиями демонстрирует, что да, если ты, ребенок, выйдешь за порог, может случиться нечто болезненное, нечто опасное, и что к этому нужно привыкать. А вот летом погода уже настолько безмятежна, что можно не бояться уходить на большое расстояние от дома, не страшно отделяться от взрослого и даже гордиться прежде заработанными «болячками», трепками, порками, готовностью получить пройти через новые испытания, поскольку за спиной символический колчан с розгами. И даже в церкви, находясь на расстоянии от родителей, можно гордиться пройденными испытаниями.

Интересная педагогическая концепция – замена стыда и чувства вины стимулирующей героической мотивацией. Что-то вроде освобождения: раз, и негатив превратился в позитив. Освобождение. Порка как бы приравнивается к драке. Причем речь не о том, чтобы держать удар, а в том, чтобы занять до какой-то степени активную позицию, не только провоцирующую, но роль помощника взрослого (собирающего, приносящего орудия наказания). Разумеется, что с таким подходом воспитывается тот, кто сам будет рано или поздно кого-то наказывать. И, безусловно, такой ход мысли, что можно запросто заменить чувство стыда/вины на героический позитив – на 100% мужской образ мысли.

Ну, в общем, а чего бы читателю ожидать, ведь автор первой части рассказа – мужчина. И, можно с этим спорить, а можно просто принять как факт, что примерно в таком духе мальчики зачастую и воспитываются. Другой вопрос, чего ожидать от девочек вследствие такого императива? Наверное, как это видно при сравнении первой и второй частей рассказа, как минимум некоторого разочарования в отношениях с мамой. Драться, соревноваться, играть с мамой в ту же самую игру, что с мужчиной во сне, совершенно не хочется. Хочется от мамы уже поскорее отделиться, прямо до такой степени, что на уровне организма нечто такое как раз происходит – прямо вот непосредственное физиологическое свидетельство того, что девочка выросла. Притом, что у мамы уровень готовности к маячащему на горизонте будущему отделению, кажется, уже несколько ниже, чем у дочери. Отсюда и разрешение остаться дома, и наплыв нежностей, и желание помочь с рефератом.

В целом же охлаждение именно в момент порки матерью, разочарование, конечно, очень в логике повествования, очень правильно. Страх совершенно не отделившегося от родителя ребенка, процентов на 90%, возможно, состоит из крайнего удивления, невозможности поверить в факт агрессии, в реальность угрозы отделения. Он не столько отталкивает, сколько, наоборот, притягивает, вызывает желание слиться с родителем, раствориться в нем, спрятаться в нем, слиться. Если этот страх не сокрушительный, абсолютно дезориентирующий. У психологически отделившегося «ребенка» в ответ на посильное воздействие, особенно при конвертации негатива (стыда, вины) в позитив, скорее, возникнет желание переключиться на другого «взрослого» или даже другого «ребенка», с которыми можно играться в притяжение-отторжение.

Еще немного о самой Южной земле. Конечно же, это не Эдем и вообще не какой-нибудь символический рай, не прообраз рая, не прообраз утраченной детской непосредственности, цельности. Тут, несмотря, на вживленность людей в цветущую, щедрую природу, по сути, происходит нечто, что происходить должно не в раю, а в чистилище, в лимбе. Протестанты и православные, в отличие от иудеев и католиков, чистилища, увы, не признают. Причем, в протестантизме все намного жестче с этим, чем в православии, где еще есть возможность для людей чьи прегрешения и благие дела равны по весу, как у детей, к примеру, благодаря молитвам живущих попасть в рай. В любом случае, Южная земля – безусловно не такое чистилище, как в дантовской «Божественной комедии». Она больше похожа на некое место ожидания. В мусульманском аналоге чистилища – Арафе – там люди сидят на изгороди между адом и раем, в ожидании, когда Аллах смиловистится над ними. В православной трактовке умерший теряет возможность молиться. Вот так вот ГГ рассказа находится в тревогах, лишенная права слова, и боится «ада» будущего замужества, надеется подольше задержаться в почти-земном почти-раю, или как по-булгаковски – в забвении. Извиняюсь, что скупо очень в плане литературных ассоциаций, как-то не случилось. В самом деле, на темы рая и чистилища не так уж щедра литература светская. Да и церковная, теологическая не особо кого обрадует. Это, конечно, большая проблема, чем собственно и запал мне этот рассказ – так это желанием прикоснуться к ней, довольно-таки впечатляющей).