Клуб "Преступление и наказание"

Октября двадцать девятого дня, шесть утра.
Ветер зюйд-ост, волнение 2 балла. Тепло, ясно.

- Бонни, просыпайся...
- М-ммм... рано еще.
- Пора-пора. Или ты только других гонять умеешь? ВСТАВАЙТЕ С КОЙКИ, ВО СЛАВУ ГОСПОДНЮ!
- Дьявол, кто тебя просил орать над ухом... М-ммм...
- А кто ребят поднимает вдвое громче? Отведай-ка собственного лекарства, милая. Иногда полезно.
- Ох, доктор... вот насчет лекарства... Оооуу... помалкивал бы лучше.
- Ничего, леди. Вы же сами считаете, что человек - тварь ленивая, только кнут и разумеет...
- А скажешь, не так? - Бонни наконец продрала глаза и села. Помятая со сна багровая щека и встрепанные волосы совсем ее не портили. - Нет, погоди, неженка. У тебя есть другие способы? Убеждением, да? - она выбралась из койки, встала на ноги и, покачиваясь, преодолела расстояние до умывального шкафчика. - А ну-ка налей мне воды...
- Да нет, спорить не буду, - вздохнул я, берясь за кувшин, - кнутом надежнее. Только вещь это опасная, вроде ланцета. Не всегда же резать надо, милая. Увечных в команде и так хватает.
- А на припарках твоих далеко не уедешь... Ладно, хватит болтать. Марш на палубу, камердинер... Ребята не вернулись еще?
- Откуда мне знать, - огрызнулся я, ловя полотенце, - мне-то в последнюю очередь побегут докладывать. Кто я здесь такой...
Но она уже исчезла за коммингсом, ждать ей никогда не нравилось, а надо тебе - так сам и догоняй. Плюнув в сердцах, я поплелся следом. Вот уже несколько дней подряд я пребывал в дурном расположении духа, и тому было достаточно причин.
Во-первых, отбывший двое суток назад отряд до сих пор не подавал вестей. Дюжина наиболее надежных ребят под командой боцмана была послана конвоировать до берега драгоценный груз - сэра Уолтера с падчерицей и еще одного-двух состоятельных пленных, за освобождение которых был назначен выкуп. Курс был взят на близлежащий маленький порт с репутацией, сомнительной даже в этих разбойничьих краях. Именно там, в скопище трущоб и злачных местечек, отлично знакомом конвоирам, должна была состояться сделка.
В тот день я вместе с другими стоял у борта, наблюдая за отбытием. Хотелось поддержать маленькую мисс Джордан хотя бы своим присутствием. Но мне так и не удалось поймать ее взгляд. Словно повзрослевшая за последнюю неделю, девочка стояла прямо и строго рядом со своим спутником. Немного оправившийся, но так до конца и не пришедший в себя, сэр Уолтер держался с виду смирно. Но это смирение отпугивало от него людей почище любой брани. Глаз он упорно не поднимал, и я заметил, что теперь он при ходьбе сам опирается на руку Джейн.
Вторая причина, признаться честно, была менее серьезной, пожалуй, даже в чем-то смехотворной - если бы не сопровождавшие ее обстоятельства. С того самого дня, как сэр Уолтер принес мне свою ганнибалову клятву, меня не оставляло чувство тревоги. Оно, как дурной запах, было всепроникающим, сопровождало сверлящие спину взгляды, смолкавшие при моем появлении разговоры, даже самый воздух вокруг нас обоих, казалось, пропитан насквозь этой отравой. Я никогда не верил дурным предчувствиям, потому что и так боялся в жизни всегда и всего - но ведь и Бонни держалась явно напряженнее обычного и постоянно срывалась по пустякам...
И, наконец, в-третьих. Финч вдруг безо всяких причин снова вернулся к своей прежней спокойно-насмешливой манере, как будто ничего и не случилось. Именно это пугало меня больше всего. Ведь, несмотря ни на что, рядом с моей вздорной и легкомысленной возлюбленной я по-прежнему чувствовал себя счастливым. А по формулировке Бонни, счастье по-ирландски - это когда ни в коем случае нельзя, чтобы было хорошо, потому что потом за это обязательно будет худо...

* * *

Еще не успев одолеть все ступеньки трапа, я был оглушен гомоном, царившим на верхней палубе. Казалось, весь экипаж разом собрался на баке, чтобы обсудить некую долгожанную, но дурную весть. Однако при моем приближении громкий ожесточенный спор мигом прекратился, уступив место напряженному молчанию. Матросы расступились, и я увидел сперва двух распростертых на палубе раненых, а затем нескольких сбившихся в кучку отощавших, изможденных, озлобленных людей - уцелевших членов отряда. У двоих были перевязаны головы, у одного - рука, да еще вдобавок отстрелен кончик уха, и кровь запеклась на ране сухой черной коркой. Финч, сложив руки на груди, вполголоса обсуждал что-то с вернувшимся на борт боцманом и в мою сторону даже не покосился. Бонни, привалившаяся к фальшборту, тоже со сложенными на груди руками, с виду держалась вполне уверенно. Но дистанция между нею и Финчем говорила сама за себя. Я молча приблизился к лежащим на палубе телам, опустился на колени и осмотрел обоих.
- Этот мертв, - сказал я очень тихо, закрывая глаза чумазому темнокудрому парню с тремя серьгами в ухе.
Вторым оказался Маккормик. Взявшись за его правое запястье, я с трудом нащупал пульс - тоненькую рваную ниточку.
- Этого ко мне в лазарет, - добавил я, выпрямляясь. - Но тоже дело худо, боюсь, до вечера не доживет.
- А вы постарайтесь, доктор, чтобы дожил, - посоветовал мне Финч, давая знак двум матросам, - это в ваших же интересах. Боцман Лоу, ступайте за мной в каюту. Мисс Гроган, попрошу вас к нам присоединиться.
Он склонился в галантном полупоклоне, пропуская вперед свою бывшую любовницу. Вокруг Бонни тут же образовалось пустое пространство. Не удостаивая взглядом никого из присутствующих, девушка сделала шаг вперед. Чуть приподняв голову, с надменным и спокойным лицом, она проследовала между двух рядов в упор глядящих на нее мужчин.
Отважное глупое дитя.
- Вперед, сэр, - подтолкнули меня сзади, - пошевеливайтесь, пока и второй раненый не отдал богу душу.
Я отлично понимал, что означает этот бесцеремонный тон и тычок в спину от собственного помощника, но промолчал.
Сам я в обращении с ним никогда не позволял себе такого. Но благодарность - тяжелое чувство, и все мы спешим поскорее от него избавиться.
- Иду, Грегори, - ответил я, изо всех сил стараясь держаться спокойно, - уже иду.

* * *

- Маккормик, - тихо позвал я, - слышите, Маккормик? Не умирали бы вы, право...
- Что ж поделать, сэр, если мне приспичило, - вяло улыбнулся раненый, - крови-то много ушло?
- Много, - не стал я лгать, - но вы мужчина здоровый, Господь милостив... А мне, по чести говоря, сейчас ужасно несподручно было бы, чтоб вы умерли...
- Знаю, - кивнул он, - а особенно ей будет несподручно... И поделом. Не в упрек будь сказано, сэр, но баба есть баба, и на борту ей не место.
- Что случилось, Маккормик? - тихо спросил я, намертво задавливая желание ударить лежащего передо мной человека. - Расскажите, прошу вас, мне больше и обратиться не к кому... В чем ее винят?
Из краткого рассказа, перемежаемого хриплым кашлем, стонами и ругательствами, я узнал следующее.
Сперва отряду как будто благоприятствовала удача. Погода была как по заказу, хвала святому Николаю, в нужный порт вошли в сумерках, не попавшись на глаза ни страже, ни любопытным. Переночевали в надежном месте, а рано утром встретились с противной стороной в одном паршивом заведении, выбранном после долгих колебаний из-за удобной дислокации и множества соседствующих с ним проходных дворов.
Именно это и спасло отряд от полного уничтожения. Но обо всем по порядку.
С началом переговоров фортуна изменила людям Финча. При виде странно окаменевшего, не желающего отвечать на вопросы сэра Уолтера доверенный человек всерьез усомнился в его телесном и душевном здоровье. Мисс Джордан пыталась убедить его, что ее отчим просто страдает от последствий морского путешествия, духоты трюма и дурной пищи, которую в плену составляли сухари, солонина и разведенный дрянной джин. Но добросовестный ходатай явно почуял что-то неладное и уперся. Все могло бы обернуться худо, если бы положение не спас сам сэр Уолтер. Как будто очнувшись от дремы, он спокойно и твердо заявил, что вполне здоров, просто нуждается в восстановлении сил. Разумеется, он не горел желанием обнародовать истинную причину своего угнетенного вида. На это, собственно, и рассчитывали сбывшие его с рук пираты. Таким образом, сделка все же состоялась, и отряд, забрав деньги, покинул заведение через заднюю дверь - за три минуты до того, как в дверь, предназначенную для посетителей, вломился кем-то наведенный патруль. Уйти от представителей власти удалось лишь благодаря хладнокровию боцмана и отличному умению одного из парней ориентироваться в лабиринте портовых трущоб. Им стреляли вслед, одного убили на месте, нескольких ранили, а Маккормика все-таки сумели, поддерживая под руки, втащить в отходящую шлюпку...
- Маккормик, - спросил я несмело, - мне очень жаль, что так все повернулось, но, ради всего святого, при чем тут мисс Гроган? Разве это она донесла на вас властям?
- А то вы не понимаете, док, - просипел раненый, глядя на меня с откровенной жалостью, как на конченного дурачка, - говорю же вам, женщина. Женщина на борту.

* * *

- Ну что, миленький, - хладнокровно заявила Бонни, запирая за собой дверь, - нам конец. Молиться умеешь? Начинай.
- Бонни, - попросил я, - не бегай ты, ради бога, туда-сюда. Сядь, поговорим спокойно.
Она только упрямо мотнула головой и снова принялась нарезать круги по крошечному пространству каюты:
- Отстань. Не видишь, что ли, не до тебя сейчас.
- Ладно, - согласился я, - только скажи наконец, что творится? Ну помер матрос, ну жалко, но не верю, что они из-за такого подымут бунт... Плевать они хотели на Маккормика, царство ему небесное...
- Плевать, - кивнула Бонни, - только дело вовсе не в нем.
- А в чем же дело? - спросил я, поймав наконец ее взгляд, - может, скажешь мне, девочка?
И тут она остановилась.
- Скажу. Сама я виновата, заигралась, дура...
- Ты про Джордана, что ли? Что сделка из-за него чуть не сорвалась? Вот тут ты и правда руку приложила...
Она взглянула с грустью - точь-в точь как давеча Маккормик.
- Дурень ты, миленький, а еще ученый... с тобой я заигралась, вот что. Думала, на разок-другой, а тут вон как пошло...
Это корявое признание заставило меня слегка оторопеть. Женщины, подобные Бонни, не любят никого, кроме самих себя, потому что в прошлом слишком много хлебнули горячего.
Вот только порадоваться у меня не было сил. Я давно догадался, что за новость принесла моя милая, просто всеми силами оттягивал момент, когда ей придется сказать правду.
- Бонни, - решился я наконец, - что с нами будет?
Она засмеялась, запрокидывая голову.
- Вслух и то сказать боишься. Убьют, ну да. Ты лучше спроси, как убьют, быстро или не очень...
- Ты о чем?- простонал я, - брось свои загадки, ради бога!
- Ну, - начала она задумчиво, - можно просто повесить или пристрелить. Это быстро. Можно под килем протянуть - после этого живут... часа два-три. Можно влепить пять дюжин "кошкой" - большей частью не смертельно... хотя это же мужчины здоровые, с дубленой шкурой, не тебе чета...
- Довольно! - не выдержал я, глядя на нее в ужасе. Неужели ей и правда не страшно?
- ... а можно сунуть вдвоем в шлюпку, - спокойно продолжила она. - Дать бочонок пресной воды, мешок сухарей... и отпустить. Вот тут, миленький, дня через два поневоле пожалеешь, что сразу не вздернули...
- И Барт это позволит? - задал я жестокий вопрос.
- А куда он денется, - буркнула она, отводя взгляд, - если ему черную метку показали...
- Женщина на борту - к беде? Так, Бонни?
- Ага. Если, конечно, она не спит с капитаном. Ну, и с остальными заодно. Чего уставился, любовничек? Не на что нам жаловаться, сами напросились. Готовься, поутру отчаливаем.
Я с трудом перевел дух :
- Так ты знаешь уже? Зачем же было рассказывать... про все эти... - закончить фразу я так и не рискнул.
- Подразнить тебя хотела. Ладно, уймись, шлюпка - еще не верная смерть. То есть верная, но это если не повезет. А могут и заметить, прежде чем окочуришься. Тут как карта ляжет, милый. Ну всё, хватит трястись, иди сюда...
- Бонни... да ты что...
- Иди-иди, трусишка. Что значит не хочу? Это еще не конец. Вот на второй-третий день точно не захочешь. А сегодня - живи, пока живется... вот так, хорошо... давай, смелее...
- Бо-онни...

* * *

Сборы были легкими и недолгими - собирать было почти нечего. Я попросил позволения взять с собой саквояж с самым необходимым, на что Бонни только хмыкнула, но смолчала. Сама она, казалось, даже выглядела бодрее обычного, будто сбросила с плеч какой-то тяжелый груз. Придирчиво осмотрела шлюпку и тут же погнала меня конопатить дно, но, взглянув на результат, махнула рукой и взялась сама. Потом настояла на том, чтобы нам выдали другую пару весел, более крепких и новых. Сама уложила в мешки сухари, солонину, прихватила с камбуза пару бутылок барбадосского рома. Бочонок для воды забрала тоже самый новый, и никто не посмел ей возразить. Глядя на ее деловитые приготовления, я все пытался понять, кого она мне напоминает. И понял. Бонни вела себя точь-в точь как новобрачная, обустраивающая свое новое жильё. Раньше на нее давил груз вины перед Бартом, опасение за свое место в команде и страх будущего. Теперь все, что могло случиться, уже случилось.
Сам я отнюдь не разделял ее настроения. Я вообще не понимал, как это можно - отлично знать, что отправляешься почти на верную гибель, и при этом вести себя как ни в чем не бывало. Мне-то, что врать, было по-настоящему страшно. Почему? Здесь я прошу читателя о снисхождении, но... Вот, пожалуй, единственное разумное объяснение, хотя мне оно и представляется смешным. Находясь на борту большого судна, будь то доброй памяти "Эрмитаж" или тот же "Разящий", я как бы и вовсе не чувствовал себя затерянным в море. Я прочно привык к роли одного из обитателей некоей огромной пловучей деревни с населением в несколько сот человек. То был отдельный самодостаточный мир, со своими старейшинами, судьями и палачами, аристократами и простолюдинами, с походной кухней, лазаретом и священником. Этот мир был суров, но все-таки к нему, если очень захотеть, можно было приспособиться.
Разумеется, мечты о свободе в таких обстоятельствах посещают человека особенно часто. Но вот когда он эту самую свободу получает...
Нет, видит бог, ни Хоуп с его насмешками, ни Барт с его ненавистью, ни жадное любопытство команды, ни даже жуткий хлыст или кошка уже не казались такими страшными по сравнению с этой беспредельной свободой. Ласковая теплая вода, начинающаяся за бортом, была самой смертью, терпеливо ждущей, когда в ее власти окажутся еще две человеческие песчинки.
Я старался не показывать своего состояния, но не думаю, что смог обмануть кого-нибудь, кроме самого себя. Несколько раз во время сборов нападала такая отчаянная паника, что погасить ее удавалось только мыслью о паре пистолетов, составлявших наш арсенал. Подумать только, еще вчера я жаловался, как мне плохо - а сегодня чего только не отдал бы, лишь бы всё стало как вчера.
Уже стоя рядом с Бонни у фальшборта, я снова оглядел лица людей, с которыми провел бок о бок последние две недели.
Барт смотрел прямо и решительно. Он был спокоен. Судя по всему, пресловутая черная метка, если она и была, послужила лишь предлогом, позволяющим ему со спокойной совестью утолить душевную боль, не марая рук убийством.
Капитана окружала команда. Злорадства на лице я почти ни у кого не заметил, но любопытство, нетерпение, азарт мальчишки, разоряющего птичье гнездо - вот это было у многих. Стивенс прятал глаза, но даже по его осанке было видно, как он рад избавиться от человека, одним своим существованием напоминающего ему то, что он предпочел бы забыть.
Всё было уложено в шлюпку еще вчера, только бочонок воды Бонни добавила в последнюю минуту, набрав из запасов самой свежей, какую удалось найти. Я взял его в руки, намереваясь уложить к остальным вещам. И тут Хоуп, до сих пор неподвижный и молчаливый, выступил впреред - и раньше, чем я успел испугаться, с одного удара продырявил бочонок ножом.

Октября тридцатого, полдень.
Мертвый штиль, ясно, безоблачно.

- Суши весла, - скомандовала Бонни.
Я обреченно уложил на борт две совершенно пудовые балясины, которыми орудовал уже не меньше получаса. Разумеется, я промок от пота и запыхался, ладони были сбиты в кровь, руки тряслись... Но самое плохое было то, что, что я как бы не чувствовал ни боли, ни усталости. Собственное тело существовало близко, но отдельно, и на его протесты я давно перестал обращать внимание. Зато смертная тоска, отступившая было перед тяжелым трудом, мгновенно вернулась и начала грызть с новой силой. Бонни позже рассказывала, что лицо у меня было серое, как у покойника, и почти такие же стеклянные глаза.
- Ну вот что, - заявила она, - довольно. Выкладывай.
- Отстань, - буркнул я. Только-только мне удалось сносно устроиться внутри собственной скорлупы, так что состояние теперь было почти спокойным. Почти.
До сих удивляюсь, как эта молодая женщина, в которой жизни было заложено на десятерых, никогда не знавшая ни жалости, ни сомнения, сразу поняла, что со мной происходит.
- Ну что, помирать будем, милый? - спросила она в упор.
- М-м... Бонни, я же тебе не мешаю, - привел я последний аргумент.
- То-то и плохо,- задумчиво ответила она, - лучше бы мешал. Чем бы тебя пронять...
Она нагнулась ко мне со своей банки, вплотную, глаза в глаза. Облупленный нос, обгоревшее на солнце лицо и темные от пота волосы, забранные под платок. Даже это ей было к лицу. Хотя меня уже мало волновали такие тонкости...
- За борт столкнуть, - посоветовал я, - всё быстрее...
- Так легко ты у меня не отделаешься, - покачала она головой. И вдруг обрадованно вскинулась:
- А хочешь, похвалюсь, что я с собой захватила? Никто не видел, пронесла под рубахой...
И она с улыбкой сунула мне под нос нечто длинное и тонкое. Слегка отстранив ее руку, я обнаружил в ней знакомый плетеный хлыст для лошадей. Кажется, ей действительно удалось слегка меня удивить.
- Зачем? - спросил я вяло.
- А ты зачем свою укладку прихватил? У тебя же на целый госпиталь всего набрано. Пилочки там всякие, ножи, склянки, порошки... К черту ли все это в открытом море?
- Собирал, думал - повезет...
- Ага, а как тебе бочонок с водой продырявили, так ты и готов? На пару дней хватит, Хоуп, дубина, не так ткнул, как надо... больше половины уцелело.
- Бонни, - взмолился я, - ну чего ты от меня хочешь? Дай посидеть тихонько...
- И не подумаю. Ты, видно, и правда помирать собрался? Так я тебя отважу.
- Ага, и хлыст сгодится, - криво улыбнулся я, - ну как и впрямь поможет...
- Дурень, - посерьезнела она. - Слушай. Ты сидишь вот сейчас и думаешь, зачем я, бедолага, на свет уродился, все равно толку от меня никакого, сам себе в тягость...
- Ты-то... - поперхнулся я, - ты-то откуда знаешь?
- Морская тоска, не ты первый, не ты последний... А хочешь, скажу кое-что? Помнишь, как я тогда пластом лежала... ну, после Хоупа. Знаешь, что вовремя ты тогда успел, часик бы еще, другой ... и поминай как звали. У меня там в столе пистоль лежал заряженный. Понял?
- Врешь, - прошептал я, в ужасе чувствуя, что моя надежная скорлупа дала трещину.
- Клянусь кровью Христовой.
- Ага, иудеями пролитой, не забудь сказать, - съязвил я, за что немедленно получил тычок в лоб.
- Так-то лучше, миленький. Люблю, когда люди богохульствуют. Кто себе такое позволяет, точно еще на этом свете погодит... до первого священника...

Ноября первого числа, время (приблизительно) восемь утра.
Легкий бриз, облачно.

Бонни спала.
Ее молодое лицо сильно изменилось за последние сутки. Теперь, когда на дне бочонка плескалось каких-нибудь полпинты завонявшейся мутной воды, а солнце с каждым часом усиливало свою разрушительную работу, я молча наблюдал, как увядает кожа на любимых щеках, ложатся морщины в уголках глаз и углубляются борозды между носом и ртом. Потрескавшиеся губы, скрывающие пересохший язык. Соль, белым слоем выступившая на одежде.
- Если сегодня вечером нам не повезет, завтра утром это уже и не понадобится, - спокойно сказала Бонни перед тем, как закрыть глаза. Я смолчал. Еще сутки назад я бы позавидовал ее невозмутимости и умению держаться так, как будто ничего особенного не происходит.
Теперь мне было все равно. Какая разница, умер ли ты храбро или трусливо, со слезами или с улыбкой на губах.
Время шло, солнце припекало все сильнее. Я начал задремывать под монотонный плеск волн, ударяющихся в борт шлюпки. Вот так бы и заснуть потихоньку, как, по рассказам, засыпают пастухи в Испании, в горах, в сильный снегопад, когда овцы испуганно жмутся в кучку, собака только уныло повизгивает и тянет зубами за куртку, а ты не слышишь и спишь... спишь...
И тут резкий толчок сбросил меня с банки. Падая, я крепко приложился об уключину, с трудом поднялся и только хотел выругаться, как осознал, что перед глазами маячит потемневший от сырости высокий борт корабля. Не смея поверить, я задрал голову, а сверху уже летел разматывающийся в воздухе штормтрап, конец плюхнулся рядом с бортом, подняв тучу брызг, и через минуту на уровне моих глаз оказались чьи-то босые, грязные ноги в заляпанных смолой штанах...
Дальше не помню.

* * *

- Что, доктор, готовы к проверке? - буднично раздалось откуда-то сверху. - Или опять станете говорить, что вас не предупреждали?
Я осторожно разлепил веки.
Безукоризненно гладкий, выбритый до синевы подбородок. Насмешливая улыбка в углу рта. Прищуренный глаз. Тщательно завитые букли парика. Если это и встреча в раю, то почему так силен запах пудры и пота, хруст накрахмаленной рубашки, почему так горячо и больно вот тут, под ложечкой... и что это течет по вискам из уголков глаз, прямо в оба уха...
- Я этого не видел, доктор, - заявил Ноттингтон, понизив голос, - ничего, случается от душевного потрясения... Держите-ка вот.
И, окончательно сбивая с толку, протянул мне свой вышитый батистовый платок.


Ноября двадцать четвертого числа, полдень.
Ветер зюйд-вест, бортовая качка.

- Ну что ты приволок, - поморщилась Бонни, - опять разбавленное... это же для малолеток, удружил...
Я сдержался и не ответил, хотя подходящие к случаю слова сами рвались с языка. Даже сейчас, четвертую неделю сидя в тесном карцере, в самом сыром и темном уголке трюма, Бонни держалась так же невозмутимо, как и тогда, когда я увидел ее впервые на палубе только что захваченного "Решительного". Слава всевышнему, она быстро восстановила силы после пережитого испытания, во всяком случае, глядела куда бодрее меня. Но только много ли ей от этого радости, если...
Я покорно принял обратно флягу, стараясь не встречаться с Бонни глазами :
- Ладно, пойду поищу неразбавленного.
- Стой, дурень, поздно уже... давай.
Наблюдая, как она лихо пьет, запрокинув голову, как напрягается ее сильное молодое горло, я готов был кричать от отчаяния, представляя, что случится с ней... нет, еще не сегодня... и даже не завтра... но сразу по прибытии в порт.
- Я и так пошел вам навстречу, доктор, - заявил Ноттингтон в ответ на мои робкие попытки воззвать к его милосердию. - Я мог бы властью капитана велеть вздернуть эту девчонку прямо здесь и сейчас, на ближайшей рее. Но уступил вашим просьбам передать ее королевскому правосудию. Будет с вас, особенно учитывая, какими почетными украшениями я ей обязан...
Возразить было нечего. Снова занявший капитанский мостик, хоть пока только на "Неустрашимом", одном из двух военных судов, снаряженных для захвата и возвращения "Решительного", получивший последний шанс восстановить свою репутацию, Ноттингтон имел все причины люто ненавидеть мою любимую и мог бы самое малое отплатить ей той же монетой. Но, видимо, все произошедшее и впрямь не прошло бесследно для упрямого блюстителя дисциплины - и я имею в виду вовсе не следы на его спине...
Больше обратиться было не к кому. Оставалось бесцельно шататься по палубе "Неустрашимого", пользуясь своим промежуточным статусом. Я считался хоть и выше пленного, благо недолгая служба на пиратском судне была вынужденной, но и ниже любого члена команды, тем более судового лекаря, сразу же проникшегося ко мне неприязнью, как к возможному конкуренту. Каждые несколько часов я наведывался в трюм, в чем мне, слава богу, не препятствовали - спасибо капитану хоть за это... Носил Бонни еду, выпивку, занимал болтовней, просто молча сидел рядом. Боюсь, мое общество скорее раздражало ее и ослабляло волю перед неумолимо приближающимся концом. Потому что, несмотря на внешнюю браваду, никаких иллюзий насчет свой дальнейшей судьбы она не питала. Речь шла не о том, точно ли ей грозит, как она хладнокровно выразилась, "пеньковый галстук". Вопрос стоял иначе - как скоро.
Но сегодня ко всем этим безрадостным обстоятельствам добавилось еще одно. Второе судно, "Стремительный", присоединилось к нам поутру. Меня в то время на палубе не было, но на корабле новости распространяются мгновенно, и малолетний мичман, более или менее мне симпатизировавший, не преминул с важным видом сообщить, что один из пассажиров после короткой беседы с капитаном пожелал перебраться к нам на борт. Сперва я не придал значения, хотя, разумеется, это было странно, и подобный поступок был совсем не в духе моего командира. Но поднимаясь в очередной раз из трюма, я был по дороге остановлен вахтенным, растерянным молодым новобранцем, бережно держащим в грубой загорелой ручище сложенный вчетверо лист бумаги.
- Прощения просим, сэр, - произнес он, деликатно снизив голос, - вот подобрал тут на деке, видно, выронил кто из начальства... Куда его теперь девать, вдруг важное что... Вы ведь читать умеете?
- Разберу как-нибудь, - заверил его я, обрадованный возможностью занять чем-нибудь голову, - давайте сюда, я об этом позабочусь.
Оставшись один, я развернул листок. Я ожидал увидеть что угодно, но только не эти вытянутые, заостренные буквы "женского" почерка, прививаемого с детства всем английским девочкам, обучающимся грамоте.

"Дорогой отец!

Посылаю вам привет и молю небеса ниспослать вам здоровье и удачу в задуманном деле. Бога ради, не беспокойтесь обо мне, со мной в пансионе хорошо обращаются, и я всем довольна. Только очень скучаю по вас, потому что никакая забота чужих людей не может заменить мне вашего расположения. Но я буду ждать столько, сколько нужно, и обещаю вести себя достойно своего происхождения и имени. Благослови вас бог, отец, и возвращайтесь поскорее.

ваша любящая дочь -
Джейн Джордан."

* * *
Со сложенным письмом во внутреннем кармане камзола, одновременно взвинченный и пришибленный , я отправился разыскивать сэра Уолтера. Что сказать, какие найти слова, ведь ясно же, для чего он перешел к нам на борт, и ясно, что предложить мне ему нечего... Где он сейчас... шканцы, камбуз, каюта капитана... дверь не заперта...
- Доктор, на минуту...
Опешив от неуставной формы обращения, я торопливо застегнул камзол и поправил шляпу :
- Да, сэр. Слушаю, сэр.
- Что это вы как аршин проглотили, - удивился Ноттингтон, - вольно... зайдите, есть разговор.
Показалось или его голос и вправду способен звучать чуть смущенно? Впору бы полюбопытствовать, что за муха его укусила, если бы не этот проклятый листок в кармане, не тоскливое ощущение обреченности... И глядит-то в пол, надо же... Может, подцепил какую заразу в порту, а признаться неловко...
- Слушаю, сэр.
- Садитесь, доктор. Тут вот какое дело... Один из пассажиров...
- Джордан спрашивал обо мне? - испугался я на всякий случай.
- Наоборот, - покачал головой капитан, - рассказывал. Он там, на "Решительном", успел кое-что услышать... сплетни, конечно, но...
- В чем дело, сэр? - нервно спросил я, - говорите.
- Да вот... был там некий Хоуп, Бенджамен Хоуп... так он утверждал...
- Ну! - не выдержал я.
- ... что меня тогда не даром помиловали и дали уйти на шлюпке... Что это ваша заслуга...
- Хоуп всегда был склонен преувеличивать, - пробормотал я, не зная, куда девать глаза.
- Это еще не всё, доктор, - тут капитан сморщился, как от зубной боли, и наконец решился : - он говорил, что в обмен на мое спасение вы тогда подставили собственную спину... Это правда?
С моей души свалился камень, размерами не уступающий, должно быть, знаменитому черному камню Кааба в Мекке. Я заставил себя поднять взгляд на собеседника.
- Никак нет, сэр, - ответил я чистую правду, и глазом при этом не моргнув.

* * *

Мертвый равнодушный взгляд.
- Чем обязан, доктор?
- Это вы письмо обронили, сэр? На верхней палубе...
- Дайте.
Я торопливо полез в карман, зацепился за пуговицу, дернул раз, другой.... Джордан терпеливо ждал, не вздыхая, не морщась, не постукивая пальцами по столу - как сделал бы на его месте любой нормальный человек.
Мы сидели в маленькой неудобной каюте для гостей - на "Неустрашимом" и это считалось роскошью. Прямой как палка, отрешенно смотрящий перед собой, сэр Уолтер сейчас внушал мне куда бОльшую оторопь, чем тогда, во время нашей философской беседы в трюме.
- Я знаю, зачем вы пришли, доктор, - со странной задумчивостью произнес он, - но не тратьте напрасно времени. Из-за этой... - он запнулся и чуть дернул уголком рта, проглатывая ненавистное имя, - да что там говорить, вы сами видите, доктор. Телесно я давно уже здоров, Джейн поддерживала меня все это время, но... Все, что от меня осталось - желание выплатить ей долг. Только этим я и живу.
- А если вам и тогда не станет легче, сэр? - спросил я сквозь ком в горле.
- А вы не спешите судить раньше времени. И даже не надейтесь, я не позволю ее вздернуть сразу - этого никто не вправе с меня требовать. Я уже переговорил с капитаном. Казнь ей заменят отправкой на одну из моих плантаций на Барбадосе... Пусть живет. Она еще молода. У нее впереди целая жизнь.

* * *

- Да уж, милосердная замена, ничего не скажешь...
Покачав головой, Дженкинс разлил ром по кружкам и одну пододвинул мне :
- Ваше здоровье, сэр.
- Благодарю... - я, забывшись, чуть пригубил и тут же отставил эту дрянь подальше, - то есть, вы хотите сказать, что это та же казнь, только медленная?
- Вроде того... Вообразите себе, сэр, адская жара, огромное хлопковое поле... в первый день человека заставляют работать как можно быстрее, до упаду - проверяют, на что способен. И исходя из этого, назначают ему дневной урок. Если не выполнит...
- Понимаю...
- Сиесту где соблюдают, а где и нет. Если хозяин не зверь, работникам разрешается в самую жару, с двенадцати до двух пополудни, прикорнуть где-нибудь в тени... Но это только на его совести, сами понимаете. Кормят тоже по-разному - смотря на что делается ставка. Если на то, чтобы работник прожил подольше, то с голоду ему умереть не дадут. Но чаще принято другое ... Выжать из него все, что можно, а там купить нового - сейчас как раз цены на живой товар сильно упали... - сержант поморщился, - да к чему вам это знать, сэр? Такие дела не нами решаются...
- Вы правы, Дженкинс, - кивнул я , - довольно. Спасибо, что были со мной честны. А теперь позвольте вас покинуть...
- Осмелюсь заметить, сэр, зря вы зачастили в трюм. Все равно же не поможете ей, а душу растравите. Вы взгляните-ка, сэр, шибко ли она радуется при вашем появлении...
- Довольно, Дженкинс, - бросил я, вставая. - Это мое дело.
- Как вам будет угодно, сэр...

* * *

Бонни просунула руку сквозь прутья и провела по моей щеке:
- Ишь, изгваздался, и присмотреть за тобой некому.
- Что это с тобой, милая? - криво улыбнулся я, - сроду такой заботы не замечал.
- Ну так напоследок, чтоб тебе было что хорошее вспомнить... Знаешь что? Давай погадаю. Руку дай, да нет, правую...
Я покорно исполнил требуемое и отвернулся. Смотреть ей в лицо не было сил.
- А ну, не раскисай! Думаешь, я не вижу? Живо утрись, эх ты, а еще мужчина...
Я, уже не скрываясь, вытер глаза рукавом. К счастью, она успела завладеть моей ладонью и, деловито прищурилась, всматриваясь в линии.
- Жить будешь долго, это сразу могу сказать. Не особо спокойно, но больших бед избежишь. Или только погрозит, но мимо проскочит. Та-ак... да у тебя жена дома осталась, ах ты, кобель... все вы одинаковы, хоть бы словечко сказал...
- И сын, - признался я.- Прости.
- Бог простит, это его ремесло... А вот тут...
- Что еще?
- Да так, вздор... вранье все эти гаданья, я тебе втираю, а ты и рад поверить...
- Бонни, что?
- Любовь, - буркнула она, выпуская мою руку и отворачиваясь, - только ненадолго, а потом - разлука... срок скоро выходит. Доволен? А теперь пошел вон отсюда. Надоел...

* * *

... И снова лазарет.
Здесь я не хозяин, только на подхвате. Неприятно сознавать, что тебя навязали, но ничего не поделаешь. Приказы начальства не обсуждаются. Этим оставалось утешаться и мистеру Лоусону, четырнадцать лет верой и правдой прослужившему на "Неустрашимом" судовым врачом - и некоему лицу без звания, без статуса, вчерашнему лекарю на пиратском судне, доктору Исааку Боргесу.
Нас трое помощников : два дюжих, жилистых матроса - один молодой, другой за сорок, но тоже еще в силе - и ваш покорный слуга. Ни держать, ни переворачивать пациентов я не могу, остаётся самое простое - сыпать на пол песок, подавать инструменты, вливать ром в глотку очередной жертве.
Человек несовершенен. Плоть слишком непрочна, кости слишком хрупки. Простая мушкетная пуля может такого натворить, что проклянешь все на свете, дожидаясь, когда же раненый наконец отмучается. Многие до конца остаются в сознании, все понимают, все чувствуют, а ром давно уже не помогает. Но и это не самый страшный исход. Иногда ко всему упомянутому добавляется еще издевка природы в виде на редкость здорового сердца...
Убитых пятнадцать. Раненых сорок два. Из них до утра доживут не все.
Такова цена удачного абордажа.
- Ну вот, доктор, добавил я вам работенки...
- Ерунда, Дженкинс, - улыбнулся я, - через неделю встанете... дайте-ка я сапог разрежу... вот, чуть-чуть еще, потрепите...
- Нечего миндальничать, сэр, смелее.
- Вооот...ну... всё. Отпустите его, джентльмены, все в порядке. Дженкинс, вы как?
- Ерунда, сэр, не впервой... главное - отбили-таки обратно "Решительного"...
- Поздравляю, Дженкинс...
- Благодарю, сэр. Капитана поздравьте прежде. А то - срам-то какой был, уступить судно, считай, без боя. Да еще какому-то, прости господи, отребью, способному под английским флагом потрошить своих же...
- А скажите... там в трюме гражданские были....
- Не могу знать, сэр. Не мое это дело, я все больше на верхней палубе крутился...
- Дженкинс, - решился я наконец на вопрос, обжигающий мне язык, - а пленные... пленные есть?
- Немного, сэр, да и к чему, - пожал он плечами, - все одно на виселицу.
- А там у них был один... Бартоломью Финч, главарь, маленький такой, степенный, с виду как чиновник или судейский...
- Ах, этот... застрелился, сэр, при штурме. На капитанском мостике стоял, с двумя пистолями. Как увидел, что мы одолеваем, так один к виску поднес - и все дела...


Ноября двадцать пятого числа, утром.
Ветер 3 балла, безоблачно, легкий бриз.


Белая женская ладонь в черной кружевной митенке берет меня за руку.
- Ну, вперед, мой олененок... немножко осталось.
- Пить хочу, - хнычу я, стараясь потянуть время. Я устал, жарко, душно, и снова на меня нападает что-то плохое, не знаю еще, как назвать, но неприятное точно. Хочется упираться, капризничать, а лучше бы немного поплакать - разумеется, не стоя на мостовой, а на груди у матери, сразу перенесясь в теплый, уже полузабытый мир, в котором прошел первый год моей жизни. Заступаю матери дорогу, тяну вверх руки.
- Хаиме, ты уже большой, нет.
- Матушка-а... на ручки... - подбавляю я слез в голос, впрочем, не особенно при этом притворяясь. И впрямь неуютно, тоскливо, как будто бросили одного посреди чужого неуютного мира...
И вдруг привычный гомон площади прорезает тонкий женский визг. Он все длится и длится, так что я даже озадаченно верчу головой, пытаясь уловить, откуда он доносится. И быстро нахожу искомое...
Высоченный, до неба, деревянный помост. Даже запрокинув голову до предела, я не могу толком разглядеть, что там творится. Но мать, забыв о недавней твердости, вдруг почему-то подхватывает меня на руки, прижимает к груди, и Я ВИЖУ ЭТО.
Золотистый от выступившей смолы свежий сосновый столб. Рядом - мужчина, коренастый, плешивый, даже мне, ребенку, показавшийся невысокого роста. В руке у него какой-то предмет, вызывающий в моей младенческой памяти воспоминание о конюшне, запахе конского пота, сухих щелчках, доносящихся со двора, где лошадей гоняют по кругу, чтоб не застаивались, и вот так, сухо и нестрашно, щелкают в воздухе кнутом.
- Вырастешь, маленький сеньор, и тебя научу, - обещает мне старший конюх, сияя белыми зубами.
К столбу привязана черноволосая девочка, совсем большая, гораздо больше меня, только вот почему она забыла надеть рубашку, так же стыдно ходить, и почему ей никто не скажет... И тут перекошенное, распухшее от слез лицо оборачивается в мою сторону, искусанные губы размыкаются, и отвратительный, жуткий, нечеловеческий вопль вырывает меня из глубин сна:
- Ооооао!

* * *

В чем был поспешно выбираюсь из койки, словно там, в складках парусины, еще притаились остатки преследующего меня кошмара. Выскакиваю на верхнюю палубу - и с размаха налетаю на кого-то.
- Ну вот, доктор, и снова свиделись...
Я смотрю в его лицо, узнаю, но когда пытаюсь что-то сказать, язык отказывается повиноваться.
- Доктор? Мистер Боргес, что с вами? Контузия?
Я молча замотал головой, повторил попытку - и в ужасе понял, что она безуспешна.
Дадли нахмурился:
- Вам нужна помощь?
Я отрицательно помахал рукой, выдавил кривую улыбку и бегом бросился в капитанскую каюту. Я знал, что исцеление наступит только там.
- Доктор, это еще что такое? Потрудитесь выйти и войти как поло... Боргес? Что случилось?
Я молча указал на письменный прибор. Капитан, дай ему бог здоровья, если и не понял, почему я так себя веду, то по крайней мере поверил, что у меня есть на то причины. Так же молча он кивнул мне на стул для посетителей:
- Пишите.
Я не заставил просить дважды. Торопливо пододвинув к себе лист казенной бумаги, я окунул перо и вывел корявым от нетерпения почерком:
" Сэр ради господа нашего дайте ей бежать у меня есть право просить этого"
Проследив за моей рукой, он нахмурился. Встал, запер дверь, вернулся на место. Внимательно посмотрел на бумагу. Потом мне в лицо:
- Я подозревал, что тот разговор еще не окончен. Выкладывайте все, доктор.
" Сэр не хотел говорить но придется это я вас спас тогда"
- Сам догадываюсь, - у него дернулся уголок рта, - но почему вы мне солгали?
"Простите вы сказали подставил спину а там речь шла не о спине ну то есть не только о спине" - вывел я гораздо медленнее, не смея поднять глаз.
- А теперь скажите, какого черта вы это сделали, - отчеканил он, - вы с места не двинетесь, пока я не получу от вас объяснения.
Я вскинул на него глаза, отчаянно замотал головой и снова заскрипел пером, разбрызгивая чернила:
"Сэр поверьте вашу честь это не задевает и вообще дело не в вас"
- А в чем же тогда? - спросил он тоном пониже.
"Я думал вы умираете сэр вот я и не хотел соглашаться "
- А потом?
"А как я вернулся в каюту смотрю а вы на поправку пошли как же я мог это же больной из могилы встал а его столкнуть обратно"
- Понимаю, - кивнул он. И снова повторил :
- Понимаю. Так будь на моем месте другой...
- Без разницы, сэр, - хрипло произнес я неожиданно для самого себя. Мы в упор уставились друг на друга.
- Так, - заявил Ноттингтон, медленно поднимаясь из-за стола, - вон отсюда. И упаси вас бог не к месту распускать язык - лучше попрощайтесь с ним заранее. Да, и на глаза мне не попадаться. Приказ ясен?


* * *

Я не могу ей сказать.
Остаётся молча смотреть через решетку - прощаясь. Запоминая.
- Ну, чего скис? Когда в порт придем? Завтра?
Я молча кивнул. До Барбадоса было уже недалеко - именно это и давало надежду на удачный исход побега. Сегодня ночью Бонни еще сможет беспрепятственно покинуть борт, до рассвета дойти до суши на веслах - и раствориться в портовой толпе, где, бог даст, ее уже никто не отыщет.
А мне остается только молиться.
Бонни почувствовала мое состояние, но истолковала его по-своему:
- Жалеешь меня, что ли? Брось. Все там будем. Ох, горе моё, ну иди сюда...
Плотно прижавшись друг к другу, мы обнялись - так тесно, как позволяла решетка. Бонни вложила в прощальный поцелуй всю страсть, всю тоску, накопившиеся за долгие дни неволи. И на несколько мгновений пришла удивительная свобода, легкость и покой. Пусть мы больше никогда не увидимся. Пусть мы оба умрем. Но ЭТО БЫЛО.
- Ну? Легче?
- Да. Спасибо тебе.
... Бонни, прости меня господь, но я рад, что вы тогда захватили "Решительного". Рад, что тебе захотелось живую игрушку. Рад, что увидел твои шрамы - и, как мог, решил искупить перед тобой свою и чужую вину. Надеюсь, мне это удалось.
- Эх, подарочек бы тебе оставить на память, да нечего, - произнесла она, с улыбкой оглядывая собственные руки, ноги, грудь, проводя пальцами по волосам, - всё с собой заберу, не обессудь. Приходи после, как помрешь, вот тогда сразу и получишь...
- Бонни... - еще минута, и я бы не выдержал и проболтался, погубив и ее, и себя, и капитана. Но она как будто почувствовала это - и поспешно отстранилась.
- Всё, - заявила она решительно, - будет. Уходи, а то рассержусь. Считаю до трех! РАЗ...


Ноября двадцать шестого числа, шесть утра.
Полный штиль.

Утром, спустившись в трюм, я обнаружил, что карцер пуст, один из железных прутьев выломан, и в решетке зияет брешь, как во рту от выбитого зуба.
Слава богу. А я уж как-нибудь переживу.
"Бей, бей, бей в неподвижные камни, вода. Благодатная радость потерянных дней не вернется ко мне никогда".

* * *

На "Решительном" генеральная уборка. Его скоблят, чистят, драют, избавляясь от скверны. Почерневшую от копоти носовую фигуру любовно полирует младший плотник, малый недобрый и склочный, но влюбленный в море. Думая, что его не видят, он обнимает деревянную богиню, целует в губы:
- Бедная девочка, досталось тебе. Ничего, будешь как новенькая.
Палуба уже сверкает, даже ступить на нее неловко.
- Ничего, сэр, проходите. У меня для вас кое-что есть.
Дженкинс поманил меня в такелажное помещение. В самом дальнем углу протиснул руку между двумя досками и осторожно извлек на свет божий нечто длинное и блестящее. Встряхнул.
Я не удержался от улыбки.
- Спасибо, Дженкинс. Запомнили ведь, что я ром не выношу...
- Не за что, сэр. Вечерком, как звали, заявлюсь в вам в гости, дадите мне наконец, попробовать, что такое особенное пьют лягушатники...
- Оставим ее пока здесь, Дженкинс. Мне велено явиться к Ноттингтону, не тащить же это к нему. Хотя...
Дженкинс улыбнулся в ответ и вернул коньяк на место.
Торопливо иду по галерее. Первая дверь...
- Опаздываете, сэр. Капитан ждет.
Джексон смотрит неодобрительно, поджав губы. Ноттингтон оказался много отходчивей своего ординарца. Ну да бог с ним, что мне до того. Какие это всё мелочи, и как я мог так переживать из-за этого раньше...
Дверь в капитанскую каюту открыта.
- Здравия желаю, сэр. Какие будут приказания?
- Сесть и успокоиться.
- Слушаюсь, сэр.
Усаживаюсь напротив него за столь хорошо изученный мною стол, и поневоле уголок рта ползет кверху.
- Ну что, Боргес?
- Благослови вас господь, сэр.
- О чем вы, доктор? В решетке, как оказалось, был слабый прут. Досадное происшествие, но учитывая, что судно снова в наших руках, капитан пиратов убит, а команда обезврежена... Словом, не думаю, что из-за этой пронырливой молодой особы меня ждут такие уж большие неприятности.
- Чем я могу отплатить вам, сэр... за всё, что вы для меня сделали?
- Навести наконец порядок в лазарете и документах. У нас адмиральская проверка на носу. Стыда из-за вас не оберешься.
- Да, сэр. Слушаюсь, сэр. Разрешите идти?
- Идите. Впрочем, вот еще что...
Капитан выдвигает ящик стола.
- Вообразите, подобрал это вчера на верхней палубе, возле лебедки. Как раз после того, как мне доложили о пропаже одной из шлюпок...
На стол ложится парусиновый мешок, стянутый у верха бечевкой.
- Это не вы обронили, доктор?
Молча развязываю посылку. Пальцы дрожат, и узел поддается с трудом.
В мешке лежит свернутый кольцом тонкий хлыст и коряво нацарапанная записка:
"до встречи любовничек".


КОНЕЦ
22.06.08.

_________________
Ром, мужеложство, порка и другие полезные лекарства...