Клуб "Преступление и наказание"

... - И извольте сами вести отсчет.

С этими словами она резко взмахнула рукой, и напряженные ягодицы несчастного молодого человека пересекли три яркие полоски - ровно по экватору.

ГОСПОДИ, КАК БОЛЬНО... Каким-то чудом удалось не закричать, но все равно сквозь стиснутые зубы вырвалось глухое мычание, а пальцы стиснули подлокотники так, что побелели костяшки. ЕЩЕ И СЧИТАТЬ... я не выдержу, это точно, запала не хватит...

- Один...

- Хорошо, - одобрительно кивнула головой лана Беатриса. Начало положено... Впрочем, а чем нынешнее наказание отличается от десятков подобных, которые она давала сыну и дочери? Только тем, что провинившийся молодой человек немного постарше? Ну так это пустяки...

Рука привычно делала свое дело и рядом с первыми полосками, совсем близко, но пока не пересекая их, пролегли еще три следа.

- Ммм.... Аооо... - судорожный вдох... выдох... еще раз... все, все, хватит, ну пожалуйста, аааа....
- Два.

Ничего-ничего, это еще только начало. Пока вы неплохо держитесь, молодой человек, но первые стежки - это только первые стежки.

- Ну как, будете впредь задумываться о последствиях?- поинтересовалась лана Беатриса, подкрепляя свой вопрос тремя стежками подряд, на сей раз более энергичными и хлесткми.

- А-аа... ааааа... ммм... - нет, нет, довольно, мысленно взмолился я, невольно переступив с ноги на ногу, ну что же вы, не видите, у меня нет больше сил, подождите хотя бы... к черту стыд, какой там стыд , это же осталось там, далеко позади, и плевать , сколько мне лет и мужчина я или маленькая девочка... ох... девочка... так это ЕЙ такое полагалось... нет, не верю, НЕ ВЕРЮ... ааа...

- Трииии... четыре... пять... ммммм...
- Буду... буду... - да что угодно, хоть луну с неба, неужели ты не понимаешь, сейчас-то из меня можно выбить любое обещание, но... 

Но как только я освобожусь - я же тебя возненавижу за то, что ломала меня, что заставила клясться в том, чего я все равно не смогу сделать... как же ты не понимаешь, господи ты боже мой... ааа... бооольно...

- Замечательно, лано Рене! - одобрительно покачала головой хозяйка дома. - Вот видите, и традиционная педагогика на что-то годится.

Она примерилась поточнее, чтобы попасть по не покрасневшим пока что местам, и задала следующий вопрос:

- В сомнительные мероприятия еще ввязываться будете?

И еще три стежка обрушились на беззащитный тыл несчастного молодого человека.

- Ааааа! Аааа... а-а... подо... подожди-те... секунду, секунду... аааа... больно, больно... мммм... сейчас... сейчас, все... - готов, готов, ненадолго же меня хватило...

- Шесть... семь... мммм... восемь... а-а... не... не буду... - ну остановись, я не могу больше! Ты же видишь, как я скорчился, как задавливаю стоны и крики, но я же не могу...

... Да, несладко тебе, парень, что и говорить! Вот оно, ваше хваленое демократическое воспитание. Это тебя от детской дозы так проняло, а что ж тогда про настоящую порку говорить, такую, которую задают отцы своим взрослым, но так и не набравшимся ума сыновьям?

Ну да ладно, для первого раза тебе и этого хватит. Хотя ты молодец, другой бы на твоем месте давно отплясывал джигу или что там у вас в европах пляшут, отчаянно вертя задом и выбрасывая ноги в стороны? Но сказано две дюжины - будут тебе две дюжины, никуда не денешься.

- Браво, Рене! - вслух отозвалась хозяйка, давая молодому человеку секундную передышку. - Вы умнеете прямо на глазах. Осталось память поострее заточить, чтобы помнилось подольше, и я спокойна за вашу будущность.

С этими словами дама отмерила оставшиеся до полной дюжины стежки, укладывая их лесенкой один к одному и целясь в самое чувствительное место, туда, где, по меткому выражению местного поэта, "ноги встречаются с негой".

- ААААААА! - вот тут я не выдержал и разогнулся, и заорал в полную силу, выгибаясь назад и запрокинув голову, уже не пытаясь прятать глаза...

Сломать можно любого. Любого. Нет. Хватит. Нет. Нет. Я БОЛЬШЕ НЕ ВЫДЕРЖУ! Слышишь? Хватит... ну пожалуйста, ну хоть дух перевести...

- Девять.. дессс.. одинн.. а...аааа.. две-надцать... хва-тит... хватит...

- Вот это уже похоже на дело, - констатировала достойная лана, откладывая в сторону порядком поистрепавшиеся прутья, от которых во время последней атаки даже местами пообломались кончики.

Ну что ж, можно и небольшую передышку дать, пусть молодой человек чуточку продышится, с непривычки оно и впрямь трудновато - полную порку выдержать.

- Ничего, Рене, половину вы уже выдержали, - попыталась она подбодрить страдальца, - вы молодец, поначалу всем трудновато приходится.- Вот были б вы привычны, так вам нынешнее куда как легче далось бы, - добавила она, не удержавшись от небольшого морализаторства. А так и впрямь несладко, правда?

Впрочем, об этом можно было и не спрашивать, бедолага Рене явно предпочел бы сейчас оказаться за тысячу миль от уютной гостиной ланы Беатрисы.

Сменив прутья на более свежие и гибкие, достойная дама, тем не менее, пока что медлила, не торопясь продолжать наказание. Пусть юноша успокоится чуть-чуть, в конце-то концов...

- Ммм... - нет, кажется, я еще жив... спокойно, спокойно, она не со зла, это не издевательство, она и вправду думает то, что говорит... только вот незадача...

- Что же... что... если так...вы нака-зы.. ваете детей... то ведь они... они привыкают? А...что тогда? если... привыкли? если не боятся?

- Ну почему не боятся? - слегка задумалась лана Беатриса. - Боятся конечно... Просто боль терпеть легче. Но ведь за проступок отвечать надо, разве не так, Рене? - обратилась она к своему собеседнику, словно не замечая некоторой экстравагантности подобной беседы, когда кавалер без штанов изо всех сил стискивает подлокотники стула, а дама прогуливается по комнате с пучком розог в руках.

- Или вы можете предложить другой способ расплаты за неудачные поступки?

- А если... привыкают? все-таки.. ведь тогда ... приходится увеличивать... дозу... да? А если еще... это же... как морфий... привыкают, да? И не стыдятся, наверное, если все кругом так же? Да? Привыкают и не стыдятся?  Или от наказаний... меньше наступают на те же... грабли? Или просто принимают, как погоду... никуда не денешься... а? А если это не помогает, если вы просто... хотите успокоить свою... совесть? Что сделали хоть что-то, и неважно, поможет это или нет? Вы ведь сделали, ваша совесть чиста... а там будь что будет... вот так все и идет... по кругу...

От такого потока вопросов лана Беатриса даже растерялась. Да что он тут развел не пойми какие теории, в конце-то концов? От дедов так повелось, провинился - расплачивайся собственной заднцей, чего какие-то рассуждения вокруг этого городить? Все просто, понятно, и много времени не требует. А тут, извольте видеть, "поможет - не поможет", "совесть успокоить" - да при чем тут это все, вообще говоря?

- А чего тут стыдиться? - ответила дама вопросом на вопрос. - Дело-то житейское, ну как есть, пить... ну и все остальное. Заслужил - получи, авось, в другой раз больше такого делать не станешь, только и всего. А если не доходит.. ну что ж, придется повторять.

- Авось... авось в другой раз...- господи, что я несу, ей этого не понять, довольно. Стиснуть зубы, непонятно как вытерпеть остальное, доползти до своей комнаты и отлежаться. А на рассвете, не простившись, оставив на столе плату за неделю вперед, взять чемодан и как-нибудь доковылять до вокзала... все. Хватит. Играйте в свои игры без меня.

- Мне ведь причитается еще дюжина, да? Вперед.

Неужели я это сказал... НЕ НААААДО!! НЕТ, нет! Хватит! Я точно не выдержу, и сейчас больно стоять, двигаться, больно, больно.... зачем... за что... и опять пошли слезы, так что пришлось опустить голову и снова нагнуться, чтобы она их не видела. Потерплю сколько смогу, потом встану, ударю кулаком в лицо и сам пойду сдаваться в полицию...

... Лана Беатриса не столько увидела, сколько почувствовала, что что-то изменилось. Петушится мальчик - это понятно, для него же самое страшное - показать, как ему больно и страшно. А что больно и страшно - это уж само собой... Можно подумать, она сама никогда не была ребенком и не стояла в такой же точно позе перед родителями, заливаясь слезами и умоляя прекратить...

- Рене... - осторожно начала лана Беатриса, подходя поближе и склоняясь над согбенной фигурой молодого человека.

- Скажите, Рене... если я сейчас прекращу наказание, вы сможете после этого продолжать уважать себя? Скажите сами, хорошо? В конце концов, вы действительно выдержали достаточно, по крайней мере, для человека, совсем не знакомого с розгами.

И действительно, парню досталось не так уж мало, как ни крути, а рука у ланы Беатрисы весьма тяжелая. Только вот ранимые они, молодые люди... Кто его знает, не оскорбится ли квартирант от нежданной амнистии? В первый раз с начала экзекуции лана Беатриса почувствовала небольшую неуверенность и сомнение в том, как поступить...

...Боже, если бы у меня еще были силы, я расхохотался бы в голос... уважать себя... что заставили снять штаны и вопить, как маленького, это ничего, это дело житейское... а вот если простить вторую дюжину - оскорбится, руки на себя наложит со стыда...

- Можете... можете и остановиться, лана, - прошептал я, давясь злыми слезами вперемешку со смехом, - уверяю вас, что я... не в претензии...

- И отвернитесь, не сочтите за труд. Мне нужно одеться.

- Ну что ж... - задумчиво протянула лана Беатриса. - Будь по-вашему... Надеюсь, Рене, в следующий раз вы действительно как следует подумаете, прежде чем учить врать маленьких девочек...

Она вновь повернулась к окну, чтобы не мешать молодому человеку приводить в порядок туалет.

И вот тут я не выдержал и разревелся. Все оказалось напрасным. ВОТ ЭТО ВСЕ - было только игрой. Она прекрасно все поняла с самого начала. Просто решила выразить свое осуждение не словами...

- Вы меня поймали, сударыня, - произнес я наконец, одевшись, чуть отдышавшись и уже откровенно вытирая глаза. - Что ж, спасибо за науку, впредь постараюсь врать убедительнее. И пальцем не шевельну, чтобы вмешаться, когда унижают и бьют ребенка. Это местные обычаи, разбирайтесь сами.

- Но сегодня, полагаю, я честно расплатился за двоих. Не трогайте ее. Право же, не стоит. Хотя бы в этот раз.

- А сейчас... Я наказан по заслугам и сделал выводы. Поэтому позвольте мне подняться к себе в мансарду. Мне есть о чем подумать.

- Рене... - голос ланы Беатрисы звучал неожиданно мягко и грустно... - Обещаю вам, Жеанне ничего не будет, полагаю, она все поняла, она девочка умная...

- И знаете... - Она замолчала, стараясь найти подходящие слова...
Вы смелый и мужественный человек, Рене... Просто у любых поступков бывают последствия, порой весьма неприятные и болезненные. И вот это я и попыталась вам показать. И благородный мужественный порыв может навлечь на человека бааальшие неприятности...

Она еще немного помедлила и совсем тихим голосом добавила:

- Я уважаю вас, Рене, ваше благородство и вашу стойкость. Не сердитесь на меня...

...Оказывается, я все-таки еще способен смеяться.... пусть вот так, рыдая от смеха и вытирая нос рукавом, стараясь лишний раз не двигаться, чтобы одежда не причинила новой боли :

- Господь с вами, сударыня, я вовсе не сержусь. Но не смешно ли, что вы, вы только что меня высекли - и теперь сами просите прощения... Оххх... сударыня, простите, можно я вас спрошу кое о чем?

- Спрашивайте, - согласилась лана Беатриса, оборачиваясь и с улыбкой глядя на молодого человека. Вот уж чего она меньше всего ожидала в этой ситуации, так это смеха, пусть даже такого, слегка истеричного...

- Скажите, Беатрис... после того, что вы увидели, глупо соблюдать формальности, верно? Скажите... ваша дочь почти наверняка спрятала листовки по просьбе какого-нибудь мальчика, в которого она влюблена... скажите, вас не пугает та легкость, с которой она согласилась принести себя в жертву? И не хочется спросить себя, почему она так поступила?

- Ой, Рене, какое же вы еще дитя, - расхохоталась лана Беатриса, но быстро взяла себя в руки и извинилась: - Ой, простите. я имела в виду, что вы еще очень молоды и совсем не знаете женщин...

- Вот если бы она так НЕ поступила, тогда бы мне в пору было тревожиться. И при чем тут жертва? Нормальное поведение влюбленной девочки... - Она внезапно посерьезнела и добавила совсем другим тоном:
- Знаете, если она это сделала ради мальчишки, то это как раз говорит о том, что нормальная у меня девочка растет и мозги у нее работают как надо. Да и не только мозги... А вот если она в эту всю глупость полезла по собственной инициативе, чтобы в революцию поиграть, вот за эту дурость и надо драть, причем беспощадно, чтобы как можно раньше отбить желание в политику лезть.

- Беатрис, вы ведь взрослая, умная женщина... неужели вы не допускаете мысли, что Жанет может быть безразлично, кому или чему принести себя в жертву? Лишь бы заслужить хоть каплю одобрения и любви. Лишь бы почувствовать, что и она тоже чего-то стоит. Потому что - простите меня - в жертву себя приносит тот, кому безразлична собственная жизнь, честь и благополучие. Тот, кого не любят и кто потерял надежду когда-нибудь дождаться этой любви. Вот они и покупают ее, как понимают - взамен на отчаянный поступок, на услужение, на рабство... на собственное тело.

- Простите меня, Беатрис. Но я и правда сказал сейчас то, что думаю.

- Ох, Рене... Ну почему вы считаете, что поступок Жеанны - это непременно жертва? - изумленно уставилась на собеседника лана Беатриса.

- Неужели вы всерьез предполагаете, что девочка ее лет могла оценить весь риск, пойти на какую-то жертву? Уверяю вас, для них это все не серьезнее, чем казаки-разбойники вашего детства. Дети любят играть в секреты, прятать что-то такое, о чем никто-никто не должен знать... Им это нравится. их возбуждает сам аромат тайны. Вы слишком трагично смотрите на вещи, Рене. Уверяю вас, что у Жеанны все обстоит гораздо проще - захотела поиграть в героиню революции, почувствовать себя
хишартской Шарлоттой Корде или как там звали ваших барышень-революционерок? Или просто сделать что-то приятное своему самому-самому любимому мальчику.

- Это же так по-женски - радоваться от того, что делаешь приятное любимому. Это радость, свободный выбор, а вовсе никакое не принуждение или жертва.

- А вы спросите ее сами, мадам.

- Что ж, спрошу, - согласилась лана Беатриса. - И предлагаю вам во время этого разговора посидеть в соседней комнате, но так, чтобы вы сами могли слышать ее ответы. Таким образом Жеанна не будет вас стесняться, отвечая мне, а у вас не будет поводов подоревать меня в искажении ее слов. Ну что, по рукам?

Не дожидаясь ответа Рене, Беатриса вышла в соседнюю крошечную комнату-кабинет и громко позвала дочь. Очевидно, Жеанна откликнулась не сразу, потому что матери пришлось крикнуть второй раз и погромче. Чуть погодя по ступеням раздался дробный топот легких ног и слегка дрожащий девчоночий голос спросил:

- Мама, ты звала?
Жеанна... - Беатрисе этот разговор давался не очень легко, но она обещала Рене, что девочка наказания избежит, так что деваться было некуда...

- Жеанна, - повторила она, - Я знаю, что листовки спрятала ты, и что Рене тут не при чем, он просто выгораживал тебя.

Заметив выражение ужаса на лице девочки, она сделала властный жест, словно запрещающий дочери отвечать до тех пор, пока сама не закончит говорить.

- Я обещала ему, что не буду наказывать тебя за эту глупость, так что ты можешь отвечать мне совершенно спокойно, ничего не будет ни тебе, ни тому, кто дал тебе эти... листки. Но я хочу знать одно - зачем ты сделала это? Ты что, не понимала, в какие неприятности можешь вовлечь и отца, и меня и всех нас?
- Ты уже достаточно большая девочка, чтобы понимать, чем грозит хранение дома запрещенной литературы. Так ради чего ты пошла на это?

Девочка упорно молчала, не поднимая головы, так что мать подошла ближе и положила ей ладонь на голову.

- Так почему все-таки... Зайчишка? - спросила она уже гораздо мягче.

- Я ... я хотела помочь... - запинаясь, едва слышно ответила девочка и робко взглянула матери в глаза. - Но я не... не хотела неприятностей тебе и папе, правда!

Она стиснула кулачок и прижала его к груди, словно пытаясь подтвердить искренность своих слов.

- Просто... просто меня попросили помочь, а я не могла отказаться, понимаешь? - девочка с мольбой взглянула на мать, страшась дальнейших расспросов.

- Понимаю, - кивнула в ответ мать, - потому что это он? - она подчеркнула тоном последнее слово, так, что Жанка только потупилась и согласно кивнула.

- И что, ты не догадывалась, что это грозит неприятностями всем нам? - продолжала расспрашивать Беатриса, пытаясь добиться от девочки более внятного ответа. - Он тебе не сказал, чем грозит хранение листовок?
- Сказал... - едва слышно прошептала девочка, по-прежнему разглядывая носки своих туфель, - но я не думала, что все так серьезно... мне казалось, что он преувеличивает.
- И мы... мы думали, что здесь у нас все равно никто искать не станет, поэтому не страшно. А потом бы он все забрал и всё. Мам, ну пойми, я просто хотела помочь и все!

Беатриса помедлила и все-таки решилась задать тот вопрос, который очень интересовал и ее саму, и, наверняка, замершего в соседней комнате Рене.

- Ну а если бы ты понимала, что это для всех нас так опасно, ты бы сделала то, о чем тебя попросили?

После долгой мучительной паузы в комнате раздалось едва слышное:

- Я не знаю...

И еще долго спустя, одними губами:

- Да...

Закрыв руками лицо, девочка, громко стуча каблуками, убежала к себе наверх, а Беатриса вернулась в столовую и замерла у двери со скрещеными на груди руками.

- Ну что ж, милейший Рене, вы слышали все сами. И кто из нас прав?
- Видимо, каждый по-своему, - устало ответил я. В продолжение допроса, за невозможностью сесть, я стоял в позе конторского служащего, тяжело облокотившись на крышку комода. - И вы, и я, и девочка... Жаль, правда, ей в голову не пришло, что ее попросту используют... И что не женщина должна завоевывать мужчину и доказывать ему свою любовь... Поговорим об этом потом, если захотите. Сейчас я слишком устал. Позвольте мне вас покинуть. Отлежусь пару часиков у себя, а когда сядете ужинать, дайте мне знать, ладно?




Лана Беатриса вернулась к своим повседненым делам. Как ни крути, а семью надо и одеть, и накормить, и обстирать. Хотя кухарка и помогает немало, но все равно хозяйке дома достается львиная доля работы... Ближе к вечеру, когда с кухни уже доносился запах жаркого, а лано Илайре вот-вот должен был вернуться со службы, лана Беатриса подошла к дверям комнаты Рене и, неожиданно для самой себя немного оробев, негромко постучала.

Услышав приглашение войти, она проскользнула внутрь и остановилась в двух шагах от узкой кровати, застеленной нарядным тканным покрывалом, на которой, уткнувшись подбородком в руки, лежал молодой человек.

- Рене... - негромко откликнула его хозяйка, - ужин скоро будет готов. - Впрочем, я... Вы очень обижаетесь на меня?

- Садитесь, Беатрис, - ответил я с улыбкой, повернув голову, - а то мне неловко лежать в присутствии женщины, тем более если она стоит... И перестаньте, ради бога, извиняться, а то я и правда почувствую себя неловко. Знаете, ничего страшного в этом, оказывается, нет. Ну, почти ничего, - поправился я после паузы, - больно, конечно, но я думал, будет хуже... Сам виноват, в общем-то, полез в чужой монастырь со своим уставом, вот и получил по заслугам...

- Девочку жалко, - добавил я после секундной паузы, - поймите, Беатрис, нет у меня никаких теорий и никаких убеждений, только нервы. Понимаете, я ведь сперва не знал, что ее ждет, и то ввязался в это дело.. А если бы знал, полез бы тем более...

Хозяйка молча кивнула, не знаю, проникнувшись моими доводами или просто решив не спорить с убогим, но возражать не стала. Это придало мне решимости.

- Скажите, Беатрис, - повернулся я к ней лицом к лицу, - ну неужели вам НИКОГДА не казалось, что если ребенка, а тем более девочку, собственные родители секут до кровавых рубцов, да еще, как я понял, в присутствии посторонних - то есть в этом что-то неправильное? Это же сродни побоям, наносимым в тюрьме арестанту - потому что за взрослым стоит право сильного, а ребенок беспомощен...

- Кстати, - тут я чуть не сел в кровати, но вовремя спохватился и застыл вполоборота, опираясь на локоть, - простите меня, Беатрис, был момент, когда вы почувствовали, что еще чуть-чуть - и я сорвусь? Вы поэтому отступились, верно? А будь на моем месте ребенок, у вас не было бы причины бояться, и вы бы не подумали сократить наказание? Так значит, все дело только в том, кто сильнее? Тогда при чем тут воспитание? При чем мораль? Неужели вы никогда не задумывались над этим?

Присев на придвинутый вплотную к столу потемневший от времени дубовый стул, лана Беатриса с задумчивой улыбкой слушала горячий монолог молодого человека. Да, конечно, во многом он прав... Беатриса легонько покачала головой и, старательно подбирая слова, заговорила.

- Ну откуда вы все это взяли, Рене? Все эти рубцы, кровь, присутствие посторонних... Все это было когда-то в стародавние времена, особенно при публичных наказания преступников, но мы-то с вами в совсем другую эпоху живем. Двадцатый век на пороге... Неужели вы думаете, что муж или я, мы действительно наказываем детей до крови и до необходимости спать только на животе, причем сзываем полюбоваться на это всю округу? Господь с вами, как вам такое только в голову могло придти! Мы ж не звери, в конце-то концов.

На лице Рене явно отразилось недоверие, и хозяйка продолжила, незаметно для себя все более и более воодушевляясь.

- Рене, поверьте, наказание, которое получают дети, вполне соразмерно проступкам, и, хотя оно бывает довольно строгим, вынести его вполне возможно, и никакого существенного вреда здоровью оно не приносит.

- А что касается вас... - она чуть не сказала "милый мальчик", но вовремя осеклась и чуть-чуть помолчала. - Да, я поняла, что вы были на грани, тем более, что на самом деле я секла вас практически в полную силу, а для человека неопытного это действительно очень трудно вынести, особенно в такой позе...

- Видите ли, Рене, я как раз не хотела, чтобы урок, которым должно быть наказание, превратился в свою противоположность, чтобы вы озлобились. Мне нужно было только, чтобы вы кое-что поняли, вот и все. И к детям своим я подхожу с той же самой меркой. А вы, право слово, вообразили меня какой-то бездушной машиной и пытаетесь с этой своей выдумкой воевать...

- А при чем тут воспитание и мораль... - она сделала жест рукой, не давая Рене вклиниться в ее горячий сбивчивый монолог, и заговорила торопливо, словно боясь, что не успеет сказать все, что пришло на ум в эти предвечерние часы.

- Видите ли, сударь, вы еще очень молоды, и вам трудно представить, что это такое - иметь детей. В особенности - что значит быть матерью взрослеющей дочери. А ведь вы сами давеча сказали - помните? - что Жеанна пошла на поводу у мальчика, что он ее использовал. Да, вы правы, я вовсе не хочу в этом с вами спорить. Но как, скажите мне, как я могу дать девочке понять, что с мужчинами надо быть осторожной? Что надо думать собственной головой и не идти на поводу у каждого мужского желания? Вы же прекрасно понимаете, что вовсе не все мужчины столь благородны, как вы, и что среди мужского племени предостаточно мерзавцев и негодяев, стремящихся воспользоваться девичьей наивностью и неопытностью. И что прикажете делать? Объяснять на словах? В этом возрасте, знаете ли, юные барышни уже не склонны принимать на веру то, что им говорят отжившие свой век родители. Вот и остается - учить, чтобы если не голова, то хоть тело помнило, что мужчина - это опасно, что бездумное следование его желаниям может привести к боли. К очень большой боли, по сравнению с которой настеганный зад - детская игрушка..

- Люди устроены намного проще, чем вам кажется, Рене, - устало махнула она рукой, видя, что молодой человек с трудом сдерживается, чтобы не ответить на ее страстную речь. И порой телесная память о боли может удержать человека от очень больших неприятностей... Или уж он на риск пойдет сознательно, заранее зная, что дело может кончиться болью. И в боли этой будет стоек, ведь верно, Рене? Вы ж от своих благородных идей защищать слабых не откажетесь? Но хоть знать будете, чем это может быть чревато. Авось, полегче терпеть будет на будушее...

И тут я опять не выдержал и прыснул, несмотря на всю глупость моего положения, совершенно не располагающего к веселью.

- Беатрис, вы очаровательны... простите, ради бога, не хотел вас обидеть, но кое-какие ваши утверждения наивны еще больше, чем мое дурацкое джентльменство. Согласитесь, если рыцарь с поротым задом - это смешно, то экзекутор, утирающий ему слезы и убеждающий в пользе перенесенного им наказания - смешнее вдвое... Ладно, будь по-вашему, я действительно узнал о жизни нечто новое и, раз уж так вышло, постараюсь извлечь из этого урок. В конце концов, раздеваться перед дамами - простите - мне случалось и раньше, а что касается боли - я здоровый молодой мужчина, что мне сделается... Но вот девочка....

- Беатрис, ну поймите. Дело ведь тут не только в относительной мягкости наказания. Ну хорошо, пусть не до рубцов. Все равно это ужасно. Пусть не при посторонних... Но неужели от этого позор перестаёт быть позором? У девочки в этом возрасте вся душа - одно больное место, она не спит ночей, если одноклассники увидели дырку у нее на чулке... Нельзя, невозможно заставлять ее пройти через то, что пришлось вытерпеть мне, поймите же это. Такое унижение просто убивает в ней стыд и отучает дорожить собственной честью... Ее мысль работает примерно так: если одним взрослым можно так со мной обращаться, то можно и другим... Просто никто из детей никогда не осмелится признаться вам в этом. Потому что их воспитали в сознании, что говорить о стыде - тоже стыдно.

- Что же касается желания отучить ее слепо доверять мужчинам... А если она сочтет наказание очередной жертвой, принесенной ею на алтарь своей любви - и тем больше станет ей дорожить? По наоборотной логике - если родители против, значит, я поступаю правильно. А если и осознает - это осознание будет дешево стоить, так и же как и обещание, вырванное под пыткой... Простите, но после всего, что мы узнали друг о друге, я решусь на такой вопрос. Вы помните себя на ее месте, Баетрис? О чем вы думали, когда вас секли? Какие клятвы давали себе и родителям? И сдержали ли впоследствии хоть одну из них?

- Мне ли не знать, что детям не свойственно слушать взрослых... но неужели вы не можете попробовать поговорить с ней по душам - без запугивания, без унижения, как с равной? Так, чтобы она почувствовала вашу искренность? Вам наверняка есть что сказать ей, и вы бы не побоялись, вы смелая женщина, Беатрис... Хоть один-единственный раз?

- Милый мой Рене... - лана Беатриса вздохнула, помолчала немного, словно прислушиваясь к чему-то...

- Ну до чего же вы любите все усложнять. Ну с чего вы взяли, что порка - это такой страшный непереносимый позор, который оставляет неизгладимые раны на душе? Впрочем, не знаю... Может, у вас в Европе так оно и есть, розги вышли из употребления, а тот, кому все-таки довелось получить столь древнее вразумление, считается навеки обесчещенным и становится предметом насмешек... Мне трудно судить, я никогда не жила там.

- Но поверьте мне, милый мальчик... простите, что я называю вас так, но вы и впрямь намного моложе меня... Так вот, в Хишарте к розгам относятся совсем-совсем иначе, чем в ваших краях. И то, что вам, лично вам, Рене, представляется чудовищным и несмываемым позором, для нас здесь не более ужасно, чем дождь, среди ясного дня обрушивающийся вам на голову и не оставляющий на вас и нитки сухой.

- Вам никогда не приходило в голову, Рене, что у событий и явлений нет собственной оценки, они не могут по природе своей быть дурными или добрыми, позорными или героическими? Таковыми их делаем мы - люди, исходя из своих вкусов, взглядов и привычек. Скажите, вам приходило в голову злиться на дождь, за то, что он пошел, если вы сами не пожелали взять зонт, выходя из дома в пасмурную погоду?

- Вот так и тут. У любого поступка есть свои последствия, порой добрые, порой дурные. За неверным поступком следует наказание, только и всего. Это нормально и это естествено, в этих понятиях выросли не только мы, но и наши родители, деды и много-много поколений наших предков.

- А что предлагаете вы, Рене? Упразднить наказание, оставить ребенка один на один с мучающим его чувством вины?

- Да-да, мучающим, вы не ослышались, - пресекла она попытку молодого человека вклиниться в разговор. - В можете не замечать это чувство, пытаться его как угодно задавить в себе, но оно все равно будет свербеть и заставлять вас чувствовать себя тревожно и неуверенно, при каждом строгом взгляде взрослых с ног до головы обливаясь кипятком от страха - "Узнали или нет?".

- Что, неужели такого не было в вашем детстве? А попробуйте себя спросить об этом честно. Только совсем-совсем честно, хорошо? Вы спрашивали, что чувстовала я, когда меня секли родители? Что ж, извольте, отвечу.

Беатриса тряхнула головой и энергично продолжила.- Что греха таить, было и стыдно, и больно, врать не буду. Но, можете мне не верить, Рене, было и огромное освобождение от вины, понимаете? И благодарность к родителям за то, что они дают мне такую помощь. Я всегда доверяла им, как вам ни трудно это, наверное, представить. И я знала, что они никогда не стануть сечь меня ради того, чтобы выместить свою злость, обиду, дурное настроение. И я знаю, что они меня таким образом уберегли от очень многого зла...

Беатриса, словно из нее вместе с горячечной речью выпустили весь воздух, устало откинулась на спинку стула, уронив руки на колени.

- Беатрис, я, кажется, понял... мы с вами слишком разные, только и всего. Да, в детстве я проказничал и боялся быть пойманным, но... господи, какое счастье, что меня так ни разу и не выпороли! Мне хватало и родительских нотаций, уверяю вас, чтобы чувствовать себя разбитым вдребезги и потом долго-долго собирать, осколок к осколку, кое-как, вкривь и вкось - и так много раз, Беатрис... Но если бы впридачу было еще и ЭТО, - я не выдержал и передернулся...

- Тогда, Беатрис, мне пришлось бы потратить всю жизнь только на то, чтобы научиться передвигаться на двух, а не четырех конечностях, уверяю вас. Такого удара моя гордость не выдержала бы точно. Вот видите, как все по-разному. Я не могу сказать, что меня не любили и мной не занимались в детстве. Но КАК занимались... я радовался, когда обо мне забывали. Я не верил, что от родителей можно добиться понимания и признания, не говоря уж о любви... Я научился выживать без всего этого. У меня были мои книги, я рано начал интересоваться историей - иначе, как ни странно, мы бы с вами никогда не встретились. Потом появились друзья - немного, но все же мне стало полегче.

- Только вот на всю жизнь остался этот зуд - не знаю, как назвать иначе... не могу видеть, как кого-то обижают. Не только бьют, просто кричат, пытаются унизить. Не выношу крика - не только в свой адрес, даже рядом с собой... даже в телефон. Мне и правда кажется, что это меня... И сегодня, когда я увидел девочку , вот-вот готовую расплакаться, и понял, что ей грозит наказание... я всю жизнь пытаюсь спасти самого себя - прежнего, маленького. Вот так, Баетрис.

- Может, все дело в том, что меня не любили? Если бы я знал, что мне ДЕЙСТВИТЕЛЬНО желают добра, а не вымещают собственную злобу, обиды, дурное настроение... Тогда, наверное, я бы выдержал и розги. Не знаю. Не знаю...

- Да, Рене, похоже, вы правы, мы очень-очень разные... - эхом откликнулась Беатриса. - Жаль, что время нельзя повернуть вспять... А может, это даже и к лучшему, кто знает, каких бы новых глупостей наделал каждый из нас, снова вернувшись в детство.

- Ну что ж пойдемте ужинать, - вздохнула она, - уверяю вас, вы уже вполне можете сидеть, и даже без излишнего дискомфорта. Для того, чтобы лишить вас возможности выходить к столу, мне надо было бы потрудиться гораздо основательнее.

И лана Беатриса, не дожидаясь ответа молодого человека, стремительно вышла из комнаты.

За ужином хозяйка старалась вести себя как ни в чем ни бывало, но муж был устал и неразговорчив, Рене держался весьма напряженно, а Жеанна и вовсе не смела поднять глаз от тарелки, словно впервые разглядывая нехитрый узор из сплетающихся веток. После еды она первой поблагодарила мать за ужин и неслышно выскользнула из столовой...

...Когда шаги Рене раздались у самой двери, ведущей в его комнату, девочка выбралась из своего укрытия за портьерой, которой на ночь занавешивали окно на площадке второго этажа, и, по-прежнему не поднимая головы, тихонько шагнула к Рене.

- Лано... Превер... я знаю... ну, то есть, слышала... немного... - краска смущения заливала ее лицо, а голос невольно прерывался, поэтому слова получались рваные, словно обрубленные.

- Спасибо вам... но... право... вы зря...

Девочка окончательно смешалась и замолчала, готовая в любую секунду разразиться слезами и убежать, но в то же время словно удерживаемая на месте какой-то ей самой непонятной силой.

- Жанет, - улыбнулся я, открывая дверь в свою комнату, - все в порядке, честное слово. Заходи.

Чтобы не смущать девочку, мне пришлось сесть на один из имеющихся стульев, а второй предложить ей.

- Тяжело пришлось, верно? - спросил я как можно спокойнее.

Она удивленно посмотрела, потупилась и молча кивнула в знак согласия.

- Понимаю, - сказал я, - послушай, Жанет. Я хочу, чтобы ты знала - я поступил так по собственному выбору, и ты ни в чем передо мной не виновата. Все закончилось благополучно, никто не пострадал... почти, - уточнил я с улыбкой, правда, слегка кривоватой, - а что ты "слышала немного" - то, поверь, мне случалось переживать и худшее, и я от этого, как видишь, не умер. Но раз уж всем нам в этой истории повезло отделаться легким испугом, давай, как говорит твоя мама, сделаем выводы... ладно?

- Угу, - раздалось откуда-то снизу, так как перед моими глазами по-прежнему маячил детский кудрявый затылок. Я заговорил снова.

- Ты храбрая и умная девочка, Жанет, и я уверен, что ты хороший товарищ. Поэтому тебя и... попросили... спрятать листовки, верно?

Еще один молчаливый кивок.

- Понимаю, - повторил я, - сам был школьником, и тоже совершал подобные поступки. Я и сейчас считаю, что друзьям надо помогать. Только вот что, Жанет... Представь себя на месте... своего друга. Если бы у тебя на руках были такие опасные листки и тебе нужно было бы от них избавиться на время. а выбрасывать жалко... скажи, ты попросила бы... его... спрятать их у себя дома, там, где живут его родители и брат... зная, чем все это может для них обернуться?

Девочка энергично замотала головой, как бы говоря - нет, конечно, не попросила бы ни за что...

- Но мы же не думали, что все так... что это опасно, - чуть слышно всхипнула Жеанна.
Он просто попросил на несколько дней спрятать, чтобы его мама не нашла во время уборки, вот и все...

- Он же не хотел мне ничего плохого, - неожиданно воодушевляясь, заговорила она, - просто чтобы его мама не ругала ... Я только хотела помочь чуть-чуть, вот и все...

- А вы... ну зачем вы вмешались? - с неожиданной болью продолжила девочка. - Теперь из-за этого всего еще и вы пострадали, а вы-то тут совершенно не при чем...

... Мда... великий педагог и второй Песталоцци, ну что вы скажете на это, Рене? Вы-то так гордились в душе, что смогли подобрать нужные слова, которые уж точно все расставят по местам и на всю жизнь застрянут у девочки в голове...

Так вам и надо, самонадеянный глупец. Нечего было встревать. Видимо, даже девочка предпочла бы привычное развитие событий, честно перенесенное наказание и сознание совершенного подвига... а вы все это у нее отняли, самозванец вы этакий... поделом вам. Остались вы теперь, как дурак с вымытой шеей... то есть не с шеей, а...

- Что сделано, то сделано, Жанет, - через силу улыбнулся я, - и все закончилось благополучно. А на будущее я и вправду, похоже, должен сделать правильные выводы...

И про себя добавил : "А именно - зарубите себе на носу, друг мой : не следует стремиться облагодетельствовать ближнего , не спросив раньше, нуждается ли он в этом..."

- Вы правда не сердитесь на нас? - робко спросила девочка, умоляюще взглянув на Рене своими огромными глазищами, в очередной раз наполнившимися слезами.

- Спасибо вам, лано Рене, вы хороший... - смутившись собственной дерзости, Жеанна резко развернулась и стремглав бросилась вниз по лестнице, словно опасаясь, что Рене кинется вдогонку за ней...



... Уезжал я на рассвете. Несмотря на столь ранний час, вся семья не поленилась собраться, чтобы проводить меня на вокзал. Я был очень тронут, хотя и ожидал чего-то подобного. Все последние дни моего пребывания здесь прошли в каком-то странном, новым ощущении, которое я никак не мог выразить словами. Хозяева относились ко мне так же, как до рокового дня, после которого я, проходя с улицы в дом и обратно, стал поглядывать на растущую в саду березу со странной смесью неприязни, смущения и невольного уважения.

Беатрис держалась ровно и приветливо, ее муж, изредка встречаясь со мной за ужином или чаем, рассеянно кивал, погруженный в свои заботы, дети все так же хихикали и возились у меня за спиной стремительно захлопывая дверь детской, стоило мне обернуться. И все же что-то изменилось - то ли в них, то ли во мне самом. И, ступив на перрон в двух шагах от поезда, увозящего меня в Чалько, я внезапно понял, что же именно.

Мне жалко было уезжать.

- Счастливого пути, лано Рене, - торжественно произнесла Беатрис за всех сразу и ободряюще улыбнулась.
- Прощайте, - смущенно ответил я - тоже всем сразу. Жаль, что подарить мне им нечего, а как хочется оставить о себе память... Все книги у меня специальные, да еще по-французски, вряд ли они заинтересуют хоть кого-то из шумного семейства Илайре. Впрочем, минуту...

- Это вам, юная ланчи, - сказал я, покопавшись в саквояже и выудив маленький томик Киплинга - тоже во французском переводе, но по крайней мере стихи, а не научный труд, да и язык они все-таки изучают в школе...

Я протянул томик стремительно покрасневшей девочке. От толчка станицы раскрылись, и моим глазам предстали буквы старого типографского набора на фоне желтой выцветшей бумаги.

Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,
Пока не предстанут небо с землей на Страшный господен суд.
Но нет Востока и Запада нет - что племя, родина, род,
Когда сильный с сильным лицом к лицу у края земли встаёт?

...Уже в вагоне, избавившись от немногочисленного багажа, оставив позади машущих руками Илайре, перрон и начинающийся лиственный  лес, я расположился на кожаном диване, протянул руку, чтобы застегнуть саквояж - и вдруг поймал себя на том, что улыбаюсь. Выражение глаз Жанет, одновременно со мной увидевшей текст на раскрытой странице, вознаградило меня за все неприятности и треволнения последней недели.

Впечатляющий, что ни говори, попался стих, и как раз к месту...  Пока не предстанут небо с землей...

Интересно, отстраненно думал я, откинувшись на спинку дивана и провожая взглядом мелькающие за окном молодые березки, а каким представляют в здешних краях Страшный суд? Какие преступления на нем сочтут наиболее тяжкими? И какие кары будут потом ожидать особо закоренелых грешников? Неужели...?


25.09.2008.

_________________
Ром, мужеложство, порка и другие полезные лекарства...