Клуб "Преступление и наказание"

- Входите, Браунинг.
Прозвучавший над ухом голос заставляет меня вздрогнуть. За всю мою короткую жизнь мало кто называл меня по фамилии. Но сейчас это вовсе не радует - наоборот, пугает до испарины. Это значит, что спрашивать с меня собираются, как со взрослого.
Порог (виноват, коммнгс) капитанской каюты я переступаю впервые. Святая святых на всяком судне. И тому имеется немало подтверждений.
Во-первых, тут просторно. Самая большая роскошь на борту - место. Люди теснятся, как сельди в бочке, очередная вахта в кубрике спит чуть ли не в обнимку, истинного моряка выдает привычка в любое помещение входить чуть пригнувшись, чтобы не удариться головой. А здесь почти хватает места. Узкий стол, четыре стула с гнутыми ножками. Маленькое, но настоящее зеркало на стене. Небольшие витражи в окнах. Длинный рундук. Выгородка с занавеской в углу.
Во-вторых, идеально чисто, даже по сравнению с другими помещениями на судне, где вечно что-нибудь чистят, моют и скребут. Настил под ногами, мебель, переборки - все блестит, как стеклышко. Обстановка скромная, почти аскетичная, но даже мне понятно, что это скромность аристократа, а не бедного арендатора.
За столом трое. Капитан, два офицера справа и слева (когда я только научусь различать нашивки...). И еще сбоку преподобный Уилкс, судовой священник. И все смотрят на меня, отчего становится совсем неуютно.
- Назовите свое полное имя, возраст и место рождения, - капитан, когда разговаривает, всегда смотрит в глаза. А в сочетании с немаленьким ростом, крупной, начавшей тяжелеть фигурой и низким грубым голосом это производит надлежащее впечатление. Неожиданно для себя я начинаю слегка заикаться:
- Роберт Б-браунинг, сэр, четырнадцать лет, из Ливерпуля...
- Клянетесь ли говорить правду, только правду и ничего, кроме правды?
- Клянусь.
- Где вы были вчера ночью после восьми склянок?
- На... на верхней палубе, сэр, у трапа....
- Почему вы там находились, в нарушение устава? - вмешивается правый офицер.
Что делать? Сказать, что явился туда, оплакивая свой позор и собираясь утопиться? Ни за что.
- Укачало с непривычки, сэр. Вышел наверх, продышаться...
- Откуда вышли?
- Ну так... это... с жилой палубы, где спал... - бормочу я, уже понимая, что разоблачен.
Капитан и правый офицер обмениваются короткими взглядами. Потом первый из них кивает.
- Я предупреждал, что он склонен ко лжи, сэр, - отмечает второй, - ловили уже пару раз, по мелочи...
Капитан пристально смотрит на меня, будто что-то обдумывая. Я в ужасе жду, что сейчас он махнет рукой, приказывая подвергнуть меня по меньшей мере четвертованию, дабы раз навсегда отвадить от привычки лгать... Но тут неожиданно положение спасает преподобный:
- Прошу прощения, сэр, - произносит он негромко, - будет ли мне позволено вмешаться?
- Слушаю вас, сэр, - отчечает капитан сухо, но без раздражения.
- Я хотел бы сам задать юнге Браунингу несколько вопросов. Разумеется, если это не противоречит правилам, - добавляет он, как бы подчеркивая, что не покушается на командную роль своего собеседника. Между этими двумя явно черная кошка пробежала, вот они и разыгрывают этот спектакль, держась друг с другом безупречно вежливо и предупредительно.
- Не знаю, право, что вам сказать, - задумчиво тянет капитан, как бы не в силах побороть тяжелые сомнения, - это вопиющее нарушение установленной процедуры... а впрочем, извольте.
- Благодарю вас, сэр. Взгляните на меня, мой мальчик.
Вот чего угодно я ожидал, но только не этого. Плохо дело, ласковый тон скверно на меня действует, перестаю владеть собой и могу разреветься... Голос капеллана звучит тихо и доброжелательно, но его я боюсь почему-то даже сильнее, чем капитанского грозного баритона.
- Вы понимаете, что происходит? Что все ваше будущее и самая жизнь зависят от того, что вы сейчас ответите?
Мог бы и не напоминать...
- Да, сэр.
- Позвольте все же уточнить положение дел. Одного из юнг, Уильяма Берри, ночью находят с проломленной головой на верхней палубе, именно там, где вы, по вашим словам, вчера находились. Кроме того, доктор утверждает, что убийство произошло около половины первого - то есть примерно в то же время, когда там были вы и боцман...
- Да, сэр.
- Кстати, прошу прощения, сэр. Как случилось, что убийца не попытался скрыть следы своего злодеяния и выбросить тело за борт?
- Должно быть, его спугнул вахтенный. Этот болван так заорал, когда наткнулся на покойника, что тут же сбежалась ночная вахта, и убийце было нетрудно смешаться с толпой или улизнуть.
- Благодарю вас. Ну так повторяю вопрос, Браунинг. Где вы находились до того, как поднялись на верхнюю палубу?
- Я... это... я там за пушками сидел, сэр, - иду я на попятный, - внизу.
- То есть на артиллерийской палубе?
- Так, сэр.
- Видели ли вы что-либо подозрительное, поднявшись наверх?
- Никак нет, сэр.
- Встретили кого-нибудь?
- Нет, сэр, никого. Мистер Найджел... Он уже потом появился, прямо у меня за спиной, я и не слышал ничего...
- Скажите, Браунинг, он пытался сбросить вас за борт?
- ЧТО?
- Тихо, тихо. Вам был задан вопрос. Он поднял вас над планширом? Да или нет?
- Да, но...
- Благодарю вас, достаточно.
- Но он же не за этим... - задыхаюсь я от возмущения, - он хотел...
- Юнга Браунинг, - доброжелательно интересуется капитан, - что вы должны делать по уставу, пока к вам не обратились?
- Молчать, сэр...
- Так ступайте и возвращайтесь к своим обязанностям. Если понадобитесь, вас позовут...





Не успеваю я выйти на палубу, как немедленно оказываюсь в плотном кольце мальчишек. Но, к моему немалому удивлению, смотрят на меня совсем не так, как вчера. Теперь в их глазах читается жадное любопытство, страх и возбуждение. Может быть, дело в том, что я теперь герой дня, свидетель в суде, да еще и жертва неудачного покушения. А может - в том, что задававший прежний тон Билли теперь лежит в трюме, зашитый в собственную парусиновую койку, и ждет последней услуги, которую окажет ему судовой священник. И хотя еще свеж пережитый ужас, вызванный этим известием, мне явно льстит всеобщее внимание.
- Ну, парень, рассказывай, о чем они там толкуют? - не выдерживает наконец Джон, оставшийся теперь за старшего.
- Да так, - машу я рукой, незаметно для себя копируя поведение собственного отца, толкующего о политике с приятелями за кружкой пива, - спрашивали, не видел ли я чего на палубе... да как я мог видеть, самая темень, хоть глаз выколи...
Тут я спохватываюсь, что разговор сворачивает на скользкую для меня тему, и спешу исправить дело.
- А еще спрашивали, хотел ли Найджел меня утопить...
- Ясное дело, хотел, - пожимает плечами Боз. - он и Билли грохнул, и тебя собирался, чтоб не донес...
- Вы чего, ребята, - ошарашенно спрашиваю я, - правда думаете, будто он...
- Да ты давай, выкладывай, как дело было, - подталкивает меня Сай, начисто забывший, как вчера сам же радостно свистел и улюлюкал мне вдогонку, - он же не слабак, сам знаю... встречались... Ты как цел остался?
Ребята так и впиваются в меня глазами. И я опять, как давеча с Дулитлом, чувствую, что перед этим общим ожиданием мне не устоять, язык сам произносит нужные слова, а полузадушенный голос совести слишком слаб и неубедителен.
- Ну, - неловко бормочу я, - ничего особенного... Я же мокрый был... Он меня за руку схватил, я и вывернулся...
И тут, на мое счастье, разговор прерывается появлением капеллана. Взглянув на его прямую, как палка, фигуру, на сумрачное лицо и сцепленные за спиной руки, я в ужасе вспоминаю, что натворил. Криво улыбнувшись, бочком отодвигаюсь от ребят и бросаюсь ему наперерез.
От неожиданности он остановливается, лишь на секунду, но я успеваю выпалить:
- Простите, пожалуйста, сэр, за беспокойство... эти джентльмены меня не дослушали, позвольте сказать, как дело было... он же не хотел...
Преподобный бросает на меня испытующий взгляд, несколько секунд колеблется...
- Не здесь. Ступай за мной.





Каюта капеллана по размерам больше напоминает не очень просторный платяной шкаф. Одному здесь повернуться еще можно, но пока хозяин не опускается на койку, мне не удается втиснуться следом и кое-как примоститься на узеньком табурете. Мы с преподобным находимся почти нос к носу, что, в общем-то, вполне уместно, учитывая род его занятий, и поневоле способствует искренности в беседе...
- Слушаю тебя, сын мой.
Неудачное начало, мне и так вот-вот откажет решимость, а тут еще это... Может, не стоит? Начальству все-таки виднее, кто я такой тут, в конце-то концов...
- Я слушаю.
Голос звучит у самого моего лица - ровный, без тени раздражения. Преподобный терпелив от природы и разумно предпочитает не торопиться.
И я не выдерживаю и выкладываю ему всё - начиная с глупой шалости, совершённой напоказ, и кончая утром, когда, проснувшись в каюте Найджела, я не обнаружил его на месте, зато услышал повелительный голос вестового, вызывающего меня на допрос...
- Послушай, мальчик мой, - отвечает преподобный после длительного раздумья, - мне придется сейчас сообщить тебе нечто очень огорчительное о мистере Найджеле... не хотелось бы, но делать нечего. У него на борту дурная репутация. Никто никогда не ловил его за руку, но... упорные слухи сопровождают его повсюду, начиная с предыдущего места службы, которое он покинул при неясных обстоятельствах...
- Дурная репутация, сэр? - потрясенно спрашиваю я, а в животе начинает нехорошо ныть, как от предчувствия беды. Я уже понимаю, что в чем-то страшно заблуждался насчет боцмана, и сейчас более опытный взрослый человек откроет мне глаза...
- Да, именно так.
- Но ведь, сэр... он вовсе не злой человек. Ребята... то есть, виноват, юнги про него говорили только хорошее. Что он не зверь, хоть по должности и держит в руках плетку... что нашего брата щадит и сверх меры никогда не усердствует.
- Ну да... щадит... дитя мое, ты ведь изучал Библию?
- И Ветхий, и Новый завет, сэр, и псалмы наизусть...
- Ну так напомни мне, что было сказано в книге "Бытие", глава девятнадцатая, о пагубных пристрастиях жителей Содома и Гоморры.
Внимательные глаза преподобного глядят прямо в мои, и я чувствую, что случилось худшее, что только могло случиться, что на меня пало страшное подозрение, и остается только ужасаться своей оплошности и стараться как-нибудь заслужить прощение .
Между тем мозг мой как ни в чем не бывало продолжает работать, память услужливо выдает требуемую справку, и губы сами произносят накрепко заученные слова:
"Ещё не легли они спать, как городские жители, Содомляне, от молодого до старого, окружили дом и вызвали Лота и говорили ему: где люди, пришедшие к тебе на ночь? выведи их к нам; мы познаем их..."
- Мистер Найджел - содомит, дитя мое. Доказательств этого нет, но слухи, упорные слухи... они не появляются на пустом месте. Что же касается его мягкости по отношению к мальчикам... я думаю, ты уже понимаешь, что я имею в виду. И, к сожалению, у меня почти нет сомнений, что убийство совершил он, чтобы замести следы. А с тобой он был так добр именно потому, что наметил следующей своей жертвой... Ступай, сын мой, и подумай хорошенько о том, что ты сейчас услышал. И не забудь поблагодарить своего ангела-хранителя, который вчера вечером избавил тебя от большой беды...




Я умер, но почему-то продолжаю видеть, слышать и чувствовать.
Оглядевшись вокруг, я с трудом понимаю, что нахожусь на верхней палубе. Но дорога от каюты преподобного до этого места начисто стерлась из памяти. В ушах стоит звон, как от уроненной на пол чугунной сковороды.
Услышанное оказалось просто-напросто выше моего понимания.
Всегда, сколько себя помню, мне хотелось прибиться к чему-то большему, чем я сам, будь то компания приятелей, толпа верующих в церкви или собственная семья. Нужно было найти кого-нибудь умнее себя, сильнее, старше, подражать ему во всем и искать защиты. Жизнь научила меня - иначе пропадешь. Подчиняться чужой воле легко и не зазорно - так надежнее в этом ненадежном мире, в сто раз хуже, если подчиняться окажется некому...
И теперь, наконец, моя мечта сбылась. Я попал в новый мир, где действуют свои законы. Я занимал в нем определенное место. И здесь, на борту, я точно знал, чего ждать от завтрашнего дня, и был надежно защищен от всех напастей. Нужно было только прилежно выполнять свои обязанности.
И вот этот мир зашатался и рухнул.
Примерно так описал бы мои ощущения человек, умеющий подвергать жизнь анализу. Я же телько тупо пялюсь перед собой, не в силах понять, что со мной происходит. Ясно только одно - случилось нечто ужасное. Неправильное. То, чего не должно было случиться.
Найджел, который пожалел меня давеча, который каким-то образом догадался, что я собираюсь сделать, не поленился выследить ночью и удержать от страшной глупости, оказался...
Не верю. Не хочу верить. Это не может быть, не должно быть правдой. Иначе мне придется снова воевать этим проклятым миром в одиночку. Я не готов к этому.
Боцману светит петля. Показания главного свидетеля говорят против него. И этот свидетель - я.
Значит, нужно что-то делать.
Поговорить. Увидеться с ним и поговорить начистоту. Он наверняка не виноват и сумеет объяснить мне это. Спуститься в трюм и попросить часового ...
Нет, не пустит. Кто я такой... Нужен кто-то другой- выше рангом, благожелательно настроенный... начинаю лихорадочно перебирать в памяти судовую аристократию... Капитан... нет. Преподобный... тоже нет. Офицеры... из них я близко знаком только с лейтенантом Дулитлом... ну уж спасибо, увольте...
Доктор. Вроде бы годится. Поговаривают, правда, что он горький пьяница и сквернослов, но мне в моем положении выбирать не приходится.
Вот только...
Юнге просто так, без причины, заявиться в лазарет - небезопасно, там с ним и говорить не захотят. Доктор такого на дух не переносит и от выдуманных хворей умеет лечить быстро и надежно. После этого во второй раз еще к никто к нему не совался. Значит, нужна причина.
Воровато оглянувшись ( ТУДА И СЮДА, И ВИДЯ, ЧТО НЕТ НИКОГО...), я начинаю изучать палубу под ногами. Быстро высматриваю в одной из досок, так старательно надраенных вчера пензой, тряпкой и собственными коленками...
Острая щепка. Отстает в одном месте от настила. Вполне весомый аргумент.
Через минуту орудие преступления крепко зажато у меня в кулаке. Через пять - смертельно бледный, с распоротой кистью руки, я вылезаю из закутка за бухтами каната, приютившего меня для совершения проступка, предусмотренного уставом и караемого... не сметь об этом думать, не сейчас...
Через десять - с честно перекошенным от боли ртом, оставляя на настиле кровавые капли, стучусь левой рукой в дверь судового лазарета.
Семь бед - один ответ.





Стучать приходится долго. Наконец, сопровождаемые стуком падающих предметов и тихой руганью, в глубине лазарета раздаются шаги. Потом дверь приоткрывается на несколько дюймов.
В образовавшуюся щель наполовину просовывается мрачная небритая физиономия, от одного выражения которой мне тут же хочется бросить свою затею к черту и удрать. Видимо, ходящие на борту слухи о жизненных правилах доктора не лишены основания.
- Чего надо?
Уже раскаиваясь в содеянном, молча выставляю перед собой, как пропуск, покалеченную правую руку. Дверь открывается шире, пропуская меня внутрь. Неожиданно цепкие пальцы хватают за запястье.
Быстрый оценивающий взгляд. Мутноватые глазки почти сразу проясняются, а помятая красная личность тут же обретает осмысленное выражение.
- Так. Что тут скажешь. Не повезло, сынок. Ох как тебе не повезло-то...
Вроде бы слова сочувствия, но произносятся таким тоном, что у меня перехватило горло. Доктор явно вкладывает в них другой смысл.
- Ну что... Членовредительство. На-ме-рен-ное, - произносит он со вкусом, заглядывая мне в глаза.
- Сэр, ну правда...
- В военное время, - продолжает он как ни в чем не бывало, не обращая внимания на мой жалкий лепет, - приравнивается к дезертирству. И полагается за это пеньковый галстук. В мирное... дай-ка припомнить...
И я не выдерживаю. Колени мгновенно подгибаются, и обезумев от ужаса, бьюсь с зажатым как в тиски запястьем, мотая головой и отчаянно выкрикивая :
- Нет! Нет, стойте! Сэр, ради господа нашего, не губите, выслушайте, мне же только поговорить было надо...
Как ни странно, мой собеседник слегка ослабляет хватку:
- А ну тихо. Стой, кому сказано. Встать немедленно. Так. Ближе. В глаза смотреть. Что надо, повтори?
- Найджел... Он же не виноват... меня спросили - пытался за борт сбросить или нет... а он же удержать меня хотел, нарочно, напугать только... это не он, богом клянусь... - начинаю я сыпать спасительными аргументами, из расчета - чем больше, тем надежнее.
- Отставить. Поди сюда. Сядь. И еще раз. Медленно и с толком. А то узнаешь, что бывает с умниками, которые сами себя калечат...
Захлебываясь, сбиваясь, торопясь избавиться от невыносимого ужаса, я уже во второй раз за сегодня излагаю всю историю.
- Это не он, сэр, клянусь вам. Зачем ему убивать... Он добрый христианин, он не потому... А преподобный тут мне про него такое сказал, что и повторить стыдно...
- Ах вот оно что, - снова внимательный взгляд, уже совершенно трезвый, - не веришь, значит? А если я тебе подтвержу, что так и есть?
- Что... - шепчу я еле слышно, избегая вопросительной интонации.
- Что Найджел и правда... мужчин предпочитает. И не скрывает особо, от меня-то зачем, мы с ним в приятельских отношениях. Но тут одна загвоздка. Именно мужчин. Не мальчиков.
Я торопливо отмахиваюсь от последних, совершенно не идущих к делу слов:
- Да как же так, сэр? Он мне правда помог. В кои-то веки... - остаток фразы, что в кои-то веки хоть кто-то спросил, что со мной происходит и жив ли я вообще, благоразумно проглатываю. Хотя это-то и есть самое важное. После отцовской смерти я смирился с тем, что это уже не будет интересно никому. И зря доктор недоверчиво качает головой, вот тут-то я уверен, как никогда в жизни.
- Он хороший человек и добрый христианин, сэр, - отчеканиваю я, - и он никак не может быть... - здесь не выдерживаю и запинаюсь, прежде чем произнести ни разу не произнесенное мной ужасное слово, в моем понимании равносильное слову "дьявол" - содомитом...
И тут вдруг доктор весело, добродушно смеется, почему-то именно этим немного поколебав мои сомнения:
- Может, может, малыш... вот тут как раз одно другому совсем не мешает... - но сразу же, опомнившись, вновь принимает суровый вид:
- Ладно, не твое это дело, и слава богу. Значит, так. По уставу за твои художества тебе полагается самое меньшее начисто ободрать спину "кошками"... Так, чтобы не помер, но потом на ходу ветром шатало...
- Сэр...
- Тихо. Это тебе на будущее. Тоже мне, нашел способ поговорить. А что, по-человечески не мог? Прийти и сказать, как положено : "разрешите обратиться"? Или для тебя уже закон не писан?
- Да разве бы вы со мной говорить захотели, сэр, - тихо отвечаю я, опустив голову. То, что я сказал, чистая правда, но поплатиться за свои слова могу запросто. Начальство - оно само решает, что сегодня правдой будет, а что нет...
- Обнаглел, парень, - спокойно резюмирует доктор, - ох, что-то много ты воли берешь, как я погляжу...
Что тут скажешь... Молчу. Делаю вид, что совершенно с ним согласен. Так все делают. К начальству вообще чем меньше приближаться, тем лучше. А свое мнение при этом засунь ... куда-нибудь подальше. И хорошо, если в разговоре с власть имущими отделаешься только этим.
- Ладно, - машет он рукой заранее отрепетированным жестом, - на этот раз прощаю. С условием. Молчать, как рыба, о том, что сейчас услышал...
- Сэр, да я и сам...
- Тихо. Верю. Теперь давай руку, паршивец. Сюда, на стол. Да-а... Это ж надо так пропороть, от души... Как бы лихорадку не заработал...
Отвернувшись, доктор возится в своем таинственном царстве. Сижу опустив голову и зажмурившись. Но все равно до меня доносится лязг инструментов и резкие запахи. Не кривя душой, признаюсь, что сейчас мне страшнее, чем было вчера у Найджела. Слабак я, что поделать...
- Ну что, герой... Сейчас прижгу, готовься...
Пару секунд спустя мой душераздирающий вопль заполняет лазарет.
- Ого... Ну и здоров же ты орать... И с таким характером полез воевать с начальством? Эх, молодежь...
Я не слышу, беззвучно рыдая, трясясь всем телом и молясь только об одном - чтобы... ну не сейчас... ну поскорее только... ну хоть немножечко стало полегче...
Доктор выжидает, судя по звуку, продолжая приводить в порядок хозяйство. Проходит несколько минут. Наконец я осторожно открываю глаза :
- Простите... сэр. Всё.
- Наконец-то. Давай перевяжу. Не дергайся ты, это не больно, это уже так, на закуску. И если что с рукой - сразу ко мне, понял? Теперь дальше. Раз такое дело... Мне все равно следует в трюм заглянуть, проверить, как он там. Пойдешь со мной. Держи саквояж, и чтобы по дороге глаза в палубу и ни с кем ни слова. Понял?





- Никак свежий ветерок подул, - замечает доктор, плотнее запахивая штатское платье.
Морской язык затейлив и не лишен грубого юмора. Почти сбивающий с ног порыв ветра, сопровождаемый нешуточной качкой, называется на борту невинным именем, вводящим в заблуждение новичков. Свежести и впрямь хватает - дай бог не упасть. Доктор отчасти приноровился к качке, отчасти для уверенности хватается по пути за что попало - бухту каната, пушечный лафет, основание грота, за все эти чертовы веревки, названий которых мне все равно не запомнить, проживи я еще хоть сто лет...
Мне труднее. Разлетающиеся полы куртки придержать нечем, искать опоры - тем более. Забинтованная правая рука не гнется, в левой - саквояж, и холодная струя воздуха дует нещадно прямо в лицо, лезет в открытый рот, так что я чуть не захлебываюсь от ветра, пока не вспоминаю о приказе и не утыкаюсь взглядом в палубу.
Так чуть легче. Слезящиеся глаза защищены, видишь, куда идешь, но все равно, долго мне так не продержаться...
- А ну стой, - внезапно раздается повелительный голос, - здесь дело было? Ночью - где вы с ним стояли? Ты сказал - у трапа?
Оглядевшись по мере возможности, я убеждаюсь, что место и впрямь то самое. Вот только какого черта понадобилось доктору здесь, когда только и желаний - поскорее юркнуть вниз, в защищенный от ветра трюм...
- Гляди в оба, парень. Может, что-то пропустили, пока осматривали. Найджел тут не один дожидался, был же кто-то еще... Может, зацепку какую найдешь, думай - от тебя сейчас его жизнь зависит... Откуда он подошел?
- Не пом... не помню, сэр... Не до того было, виноват... - с трудом отвечаю я, отворачивая лицо в сторону.
- Эх, молодежь...
Кряхтя и скверно ругаясь, доктор с трудом склоняется чуть не к самым доскам настила. Я из солидарности повторяю его движение.
- Полюбуйся, - предлагает он мне секунду спустя.
- Что, сэр? - уточняю я на всякий случай. Ничего примечательного, кроме потемневших от времени сосновых досок, разглядеть мне не удается.
- Распустил вас Найджел, вот что, как палубу драите, паршивцы... Всыпать вам каждому по дюжине, да перед строем - глядишь, и грязи поменьше стало бы...
Я привычно поджимаюсь от страха, потому что знаю - это не пустые угрозы. Но, к счастью, докторский голос уже звучит снова:
- Эй, а это что еще?
Я молча прослеживаю за его рукой, уже не рискуя задать вопрос.
- Ну чего уставился, мне тяжело, подбери... Дай сюда.
В его широкой, грубой ладони человека, занятого нелегким трудом, привычной к ланцету, пиле и огню, лежит тусклый круглый металлический предмет.
- Не рассмотреть. Давай вниз, живо.
И вот, преодолев крутой трап, пригнувшись и оберегая головы, мы бредем вперед, пока не достигаем ближайшего источника света - масляного фонаря.
- Стой. Ну-ка, гляди, что там.
- Пуговица, сэр. Оловянная. Ой...
- Ну что еще, дьявол?
- Сэр, - медленно отвечаю я, перепуганный, ошеломленный внезапно явившейся рискованной идеей, - я знаю, чья это... я знаю.





- Ну ты как тут, Дик? Жив еще?
- Доктор Чейни, - отвечает невозмутимый голос по ту сторону решетки, - каждый раз вы задаете один и тот же вопрос. Хотя ответ вам известен заранее. Не будь я жив, вам бы первому об этом доложили.
Придвинулся вплотную. Щурится на тусклый свет фонаря, еле освещающего тесное пространство карцера. Лицо совсем не изменилось, разве что морщины у рта стали заметнее.
- А ты здесь какого черта, парень?
- Дик, - хмурится доктор, - брось командовать. Неподходящее сейчас время, знаешь ли. Он со мной.
- Зачем еще мальчишку в это впутывать? - огрызается в ответ Найджел, будто и правда он тут главный.
- Сэр, - не выдерживаю я, забыв о данном обещании, - сэр, простите, это я виноват... меня капитан врасплох взял, я и не смог ответить, как следовало...
Пристальный взгляд узника затыкает мне рот. Несколько секунд мы молча глядим друг на друга. Я готов снова зареветь от жалости к нему и с досады на собственную глупость. Но на людях плачут в расчете на утешение, а Найджелу сейчас точно не до меня.
- Помолчи пока, - наконец отзывается он на полтона ниже, - а ты, приятель, доложи-ка обстановку. Кажется, сидя здесь, я пропустил много интересного.
К моему изумлению, доктор подчиняется. Подробно и не торопясь он рассказывает человеку за решеткой о ходе трибунала, о выдвинутых против него обвинениях, а под конец, совершенно неожиданно, я снова слышу свое имя.
- ... а Бобби преподобный и правда сообщил кое-что интересное... ума не приложу, какого черта ему это понадобилось.
- Ах вот оно что...
Тягостная пауза.
- Парень. Посмотри на меня.
Молча глотаю слезы.
- Ну посмотри, теперь-то чего бояться, мне жить осталось сутки-двое...
- Сэр, я...
- Слушай. То, что сказал капеллан - правда. Только не вся.
Тон его голоса поневоле заставляет прислушаться.
- Я никого не убивал. Что же до моих привычек... у каждого человека от рождения есть пара рук, но это еще не значит, что он непременно употребит их во зло и начнет, скажем, ловить и душить ими каждого, кто подвернется... Уразумел?
- Да... сэр... - шепчу я в ужасе, не зная, что думать, и обуреваемый одним желанием - немедленно бежать отсюда. Эти спокойные рассуждения обреченного на смерть человека пугают меня сильнее, чем если бы он буйствовал и сыпал проклятиями.
- Постой, Дик, - решительно встревает доктор, - это еще не все. Взгляни-ка. Только что с мы ним подобрали, на том самом месте... И говорит, паршивец, что знает хозяина.
Офицерская оловянная пуговица с обрывком нитки переходит из рук в руки. Найджел вопросительно смотрит на меня.
- Это Дулитла, сэр, - говорю я, отбросив последние сомнения. Ради благой цели я готов взять грех на душу. Если уж приходится выбирать между жизнью незадачливого лейтенанта и моего покровителя, то колебаться не с руки.
- Не может быть, - качает головой Найджел, - ты что-то путаешь, парень. Этот человек и мухи не обидит.
- Пусть проверят, сэр, у него одной пуговицы на обшлаге не хватает, - напираю я, лихорадочно вспоминая, кто еще, кроме меня, знает правду. Билли мертв. Парни были далеко и начали прислушиваться, только когда мы с ним заспорили. Самому лейтенанту не поверят, такого охотно сочтут виновным, потому что он на борту никем не любим, и от него рады будут избавиться. Капитан... он тоже не слышал начала разговора, иначе и пресек бы его в начале, а не дожидался, пока его подчиненного поднимут на смех мальчишки.
Но вот если все-таки слышал... мне конец.
Тогда я представляю себе боцмана в петле. Это помогает принять решение.
- Это его, сэр, - твердо повторяю я, будто бросаясь с высоты вниз головой в холодную воду.





- Назовите ваше имя, звание, возраст и место рождения.
- Джеймс Гордон Дулитл, лейтенант, тридцать два года, поместье NN в Йоркшире.
- Клянетесь ли вы говорить правду, только правду и ничего, кроме правды?
- Клянусь.
- Где вы находились вчера ночью после восьми склянок?
- В своей каюте, сэр, отсыпался после вахты.
- Кто-нибудь может это подтвердить?
- Никак нет, сэр.
- А ваш денщик?
- Я его отпустил, сэр.
- Позвольте спросить, почему?
Легкое пожатие плеч.
- Я не нуждался в его услугах, сэр.
- Между тем, как я вижу, у вас на правом обшлаге недостает пуговицы, лейтенант. Почему ваш денщик не позаботился пришить новую?
Молчание. Медленно проступающий на скулах болезненный румянец. Капитан, неловко хмыкнув, милосердно прекращает расспросы на эту тему. Но все происходящее ясно даже мне. Дулитл не отпускал своего денщика. Тот просто напился и валялся где-нибудь пьяный, а пожаловаться начальству лейтенант не решился или побрезговал, понимая, что дела это не спасет, а его репутацию на борту погубит окончательно.
- Лейтенант Дулитл, по словам присутствующего здесь юнги Браунинга, он видел, что у вас недостает пуговицы, и в нарушение устава сообщил вам об этом. Это правда?
- Да, сэр.
- Когда это случилось?
- Вчера после первой склянки, сэр. Вы сами при этом присутствовали.
- Лейтенант Дулитл, будьте добры отвечать на вопросы, не дополняя ответы своими словами. Я присутствовал при том, как Браунинг разговаривал с вами неподобающим образом, за что и был наказан. Но о пуговице, простите, я не слышал ни слова.
- Значит, вы подошли спустя минуту-другую, сэр.
- Кто может подтвердить ваши слова?
Близорукие карие глаза с ненавистью смотрят на меня. Уголок рта подергивается. Лейтенант начинает понимать, в какую ловушку угодил, но еще отказывается в это поверить.
- Это может подтвердить сам Браунинг.
- Юнга Браунинг, подтверждаете ли вы, что видели нехватку пуговицы во время вашего недопустимого разговора с лейтенантом Дулитлом?
- Нет, сэр.
- А когда же?
- Утром следующего дня, сэр.
- Вы готовы подтвердить свои показания под присягой?
Затравленный взгляд. Сжатые в нитку бледные губы. Теперь все, поздно отступать. Я смогу. Если надо, я умею убедить себя в чем угодно.
- Готов, сэр.
"Это неправда, неправда, это все не по-настоящему"...
- Клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, и да поможет мне бог...
Взгляд капитана пронизывает до костей. Он, кажется, видит, что я думаю, он все понял...
Секунда... другая...
Капитан отводит взгляд.
- Лейтенант Дулитл, Браунинг утверждает, что нашел вашу пуговицу на верхней палубе, в двух ярдах от того места, где был обнаружен покойный Уильям Берри...
- Он лжет.
- Лейтенант, показания Браунинга подтверждает присутствующий здесь доктор Чейни.
- Может быть... может быть, пуговица была потеряна и там... Но не ночью. Днем, после первой склянки. Клянусь спасением моей души, это правда. И подойди вы тогда чуть раньше, сэр...
- Сожалею, лейтенант, что я подошел именно тогда, когда подошел. Но факты таковы. Лейтенант Дулитл... - короткая заминка, после которой капитан вдруг дрогнувшим голосом произносит непредставимую в протоколе военного трибунала фразу:
- Мне очень жаль, лейтенант, но вы обвиняетесь в убийстве юнги Уильяма Берри.





- Бен, говорю тебе, это не он. Я его знаю. Трусоват и характером не вышел, но это еще не значит, что подлец. И убивать мальчишку, да еще вот так - ночью, по-тихому... нет.
- Довольно, Дик, тебе уже хватит. Эй, парень, убери бутылку, живо. А то он, того и гляди, опять полезет объясняться с начальством...
Найджел только крякнул с досады, но обмяк на стуле и не противился, когда я запер бутылку в один из ящиков, от греха подальше. Крыть ему было нечем. Пару часов назад, сразу после своего освобождения, он и правда не поленился добиться разговора с капитаном. И заявил тому в глаза, что трибунал вынес недобросовестное решение, а лейтенант, содержащийся под стражей в своей каюте, просто оказался крайним. Хорошо еще, что доктор вовремя вмешался, почти силой увел его к себе, усадил за стол и потребовал передать весь разговор слово в слово. Я оказался тому свидетелем, мрачно сидя в уголке и наблюдая за происходящей в лазарете дружеской попойкой. Доктор Чейни хотел убедиться, что приятель не сболтнул ничего такого, что могло бы еще больше пошатнуть его нынешнее положение.
Найджел, смачно выругавшись, все-таки удовлетворил просьбу . По его словам, сказано было следующее:
- Он не только убить, он ударить никого не способен, сэр, оттого и засиделся в лейтенантах. Его, извиняюсь, даже юнги не боятся, что же до матросов...
Капитан, сегодня снисходительный cверх всякой меры, даже попытался отшутиться:
- Найджел, вам что, жаль упущенной возможности болтаться на рее?
Но тот глянул мрачно, и капитан понял, что шутка не удалась.
- Нет, сэр, грех лгать, уже приготовился, завещание составил, вот только что помолиться не успел напоследок...
...- Да, кстати, насчет молитвы, - прерывает Чейни, наливая себе новый стакан. - Что там слышно о нашем общем друге?
Найджел смотрит вопросительно. Доктор тоже. Сообразив, что сказанное обращено ко мне, я нехотя признаюсь:
- Было дело, сэр... потолковали с глазу на глаз.
Если это можно так назвать, добавляю я про себя. Это случилось час назад, когда я возвращался с камбуза, нагруженный бутылками. Преподобный возник передо мной совершенно внезапно, напугав до полусмерти. Впрочем, человека с нечистой совестью напугать ничего не стоит. А я отныне обречен гореть в аду. Он так и заявил мне напрямик, заступив дорогу и вынудив остановиться.
Особенно убедительно требуется лгать, если отстаиваешь ранее сказанную ложь. Потому что при каждом витке риск возрастает многократно.
- Чего вы от меня хотите, сэр? - заявил я, глядя ему в глаза и замирая от собственной наглости, - я не намерен больше с вами разговаривать. Если считаете, что я лгу, доложите капитану, и пусть меня еще раз допросят...
Произнося эти слова, я отчаянно блефовал, надеясь, что у преподобного нет таких полномочий - или что теперь, когда приговор уже фактически вынесен, его доводы не будут иметь веса. И, видимо, я нечаянно угадал правду.
Но преподобный явно не намеревался так быстро сдаваться.
- Спроси свою совесть, сын мой, - произнес он тихо, и я не без злорадства заметил, что его руки чуть дрожат, - ты только что погубил невинного и спас от возмездия человека, одержимого мерзким пороком, отверженного богом и людьми...
Я как будто спотыкаюсь, с разбега налетев на стену. Под ложечкой неприятно ноет, и я невольно вспоминаю наш первый разговор. Призраки нечестивых содомлян еще долго не оставят меня в покое, нет-нет да появляясь в ночном кошмаре, от которого я буду просыпаться с криком, будя своих товарищей. То, что преподобный поведал мне о Найджеле, не могло не напугать и не заронить подозрения. Ведь чтобы бояться окружающих и подозревать их в худшем, необязательно мучиться нечистой совестью. Достаточно просто презирать и бояться самого себя.
И разумеется, от преподобного не укрылась ни моя тогдашняя готовность ему поверить, ни теперешнее смятение.
- Ты ведь и сам знаешь это, - добавляет он тихо и печально, - но продолжаешь упорствовать в грехе. А может быть, - и тут его глаза впиваются в мои, пригвоздив к месту, - он уже успел и тебя утянуть за собой в пучину порока, потому ты так его и защищаешь?
Это уже было слишком. Всхлипнув, я отпихнул его в сторону и бросился бежать, чудом не выронив свою звякающую тяжелую ношу...
- Потолковали, сэр, - угрюмо повторяю я. - Он бранился и сулил мне кары небесные. Как будто я виноват, что нашел ту пуговицу.
- Пуговица, - бормочет Найджел, уже порядком захмелевший, и с размаха опускает на стол кулак, - мало ли что пуговица...
- Уймись, - просит доктор, - мне и самому все это не по душе, но против очевидного не поспоришь... Эй, парень, а ты точно ничего не напутал насчет того раза? Не то чтобы я желал Дику пенькового галстука, но...
Отчаянно округлив глаза, я уже приготовился извергнуть новый поток оправданий, но тут в дверь лазарета забарабанила нетерпеливая рука.
- Иду, иду, - проворчал Чейни, с трудом поднимаясь с табурета, - понос, что ли, на ночь глядя замучил...
Однако, обменявшись с вестовым несколькими фразами, он вернулся к нам почти протрезвевшим. Не отвечая на молчаливый вопрос в глазах приятеля, подхватил со стола саквояж и стремительно вышел, не потрудившись захлопнуть дверь.
Молча, скорчившись в три погибели, сидел я в своем углу, еще не зная, что произошло, но заранее готовый к худшему. И то, что не склонный к панике Найджел, отставив недопитую кружку и глядя перед собой, нервно сжимал и разжимал кулаки, только утвердило меня в моих подозрениях.
Вернувшись через четверть часа, доктор тяжело опустился на свое место, швырнул на стол саквояж, жалобно звякнувший содержимым, и не говоря ни слова выложил на стол записку.
"Да простит меня господь, мне не остается иного способа доказать свою невиновность. То, что я совершаю, является смертным грехом. Но я не хочу, чтобы моя семья несла на себе незаслуженное клеймо. Прошу поверить мне хотя бы теперь.
Лейтенант Дулитл."


----------------
продолжение следует

_________________
Ром, мужеложство, порка и другие полезные лекарства...