Клуб "Преступление и наказание"

Ну, вот мы с Джеком и поженились. Была чудесная свадьба, и медовый месяц (точнее медовая неделя) в Кабо Сан Лукас, а теперь мы живем в небольшой, но очень уютной квартирке в "рассаднике яппи" - огороженом квартирном комплексе чуть к югу от Гринсборо, окнами прямо на речушку Мюррей, на ее берега, заросшие орешником и кадзу. Джек работает, не покладая рук, в компьютерной фирме - ему нравится программирование, и он хочет вырасти на своей работе до статуса, где у него будет свобода принимать решения, двигать свое дело вперед... ну и прочее такое. (Ох, уж эти мужики-карьеристы.) Я работаю пока официанткой в ресторанчике неподалеку, и поступила в местный коледж, где собираюсь получить за два года степень бакалавра, дополнив свое "ассоциатство." На занятия хожу вечерами. Джек тоже не против "обакалавриться," но у него нет времени - работает он часов по пятнадцать в день, да и устает здорово.

Наши выходные проходят, в общем-то, весело. Читаем (я, как всегда, свои исторические книжки, а Джек - какую-то очередную муть типа Роберта Джордана, уф, не люблю - но дело его), играем в фрисби или бадминтон, иногда ходим на далекую прогулку в горы. Я по-прежнему занимаюсь плаванием и гимнастикой; Джек немного бегает и тягает железо в "джиме."

Но что это я все об этаком банальном. В нашей жизни происходят и куда более занятные вещи.

************

Сразу после замужества и переезда в Гринсборо я чувствовала себя несколько растерянной. Когда я жила в моем родном Каугилле, рядом всегда были родители. Даже после окончания школы и поступления в комьюнити-колледж я все еще жила с ними и постоянно чувствовала на себе их их внимание, заботу, и их строгий контроль над моим поведением. Меня уже не наказывали так часто, как когда я была девочкой-школьницей, но иногда влетало. Например, когда я в конце первого семестра своего комьюнити- колледжa пришла домой со студенческой вечеринки вдрыбадан пьяная, мама мертвой хваткой схватила меня за руку, отвела к себе в спальню, перегнула меня через кровать и, как в детстве, мерно, ритмично отшлепала меня по обнаженной заднице щеткой, так, что я потом, моясь в душе и глядя на себя в зеркало, увидела хорошо знакомые мне багровые синяки. И я, как всегда, благодарила Всевышнего, что наказала меня она, а не отец.

А вот когда мы с Джеком стали жить сами по себе, без родителей... Что-то изменилось. Меня иногда просто грызла мысль: что, теперь я могу делать, что хочу? Как же так? Ведь это, если призадуматься, страшновато. Неужели мне самой нужно теперь будет выбирать - так поступить, или этак? И какие будут последствия, если я сделаю неправильный выбор? Например, я ведь могу, скажем, увеличить дозу моих любимых "Мальборо" с полпачки в день до пачки, или до двух. Джек не будет возражать, он джентльмен. И вот я буду курить до одурения, и заболею раком легких, как мой дядя Эндрю, и умру...

Я действительно курила все больше и больше. Однажды меня стошнило прямо во время вечерней лекции, потому что у нас в ресторанчике в тот день было очень мало клиентов, и я курила целый Божий день. Профессор Джонстон, который читал эту лекцию, очень испугался, и после лекции отвез меня домой на своей Хонде. Джек встретил нас в дверях, и посмотрел на меня каким-то новым, странным, как мне показалось, взглядом.

В пятницу той недели у меня не было лекций, и я пришла домой рано. Мне хотелось приготовить для Джека его любимое блюдо, сома на грилле с цезаревым салатом. Мы с Джеком истые южане, из самой глубинки Диксиленда; мы из тех мест, где выращенные в прудах сомики в большом почете и где существуют десятки особых рецептов их приготовления. Я сразу же взяла с винной подставки бутылку неплохого калифорнийского Шардоннея, поставила ее в холодильник (это любимое вино моего мужа, и мне оно нравится), потом быстро завернула сомину в фольгу и сунула ее в духовку, и принялась готовить салат.

Однако мои демоны не давали мне покоя. Занимаясь салатом, я курила одну сигарету за другой, прикуривая от окурка.

А потом меня накрыла тьма.

Следующее, что я помню - лицо Джека, его коротко подстриженную, аккуратную бородку и усы, и его большие карие глаза за стеклами очков, смотревшие на меня в упор. В них было столько всего, что даже трудно описать: боль, грусть, сострадание, вопрос, тревога, и доброта, доброта (мой муж чрезвычайно добрый человек), и его любовь ко мне. Все это как бы проступило, постепенно, из тьмы, стало мом зримым миром, моим Джеком...

"Дороти Рей..."

"Что... Джек?"

"Ты знаешь, что произошло? Ты упала на пол и ударилась затылком."

"А где мы?"

"В отделении скорой помощи. Сейчас доктор наложит тебе швы."

Через минуту действительно к нам подошел молодой доктор-индиец, поговорил со мной с минуту о трудностях студенческой жизни, похохотал, осмотрел мою рану и быстренько, очень профессионально наложил мне на затылок три шва: раз, два, три.

Еще через полчаса мы были дома, и Джек уложил меня в постель. Я слышала, как он чистил зубы в ванне, кaк умылся, разделся и зашел в нашу спаленку. Он выключил торшер возле моего изголовья и лег сядом со мной.

"Джек..."

"Да, солнышко. Я здесь - что тебе?"

Я вдруг захотела сказать ему все: и что я не могу справиться с демонами, и что мне не хватает родительской строгости, и что я боюсь умереть от рака легких. Но когда я открыла рот и попыталась сказать все это мужу, я вдруг заплакала и плакала долго, всхлипывая, дрожа, как маленький испуганный, обиженный ребенок.

"Солнышко, не надо... я все знаю. Завтра. Спи."

"Джек... милый... ты... действительно знаешь?"

"Да. Спи, детеныш."

**********************

Утром я проснулась очень рано, тщательно помылась в душе, сварила большой кофейник крепкого кофе, пока Джек делал свою пробежку, и приготовила нам вкусный завтрак. Голова, как ни странно, почти не болела.

Джек ворвался в комнату свежий, разгоряченный, пышущий здоровьем, и как всегда, с маленьким букетиком цветов, которые он нарвал во дворе нашего дома. Чмокнув меня в щеку, побежал в душ и радостно фыркал там, очевидно, под холоднющей струей воды.

За завтраком мы оба сидели в халатах. За окном носились большие оранжевобрюхие пересмешники и журчал Мюррей.

"Джек, я вчера хотела тебе..."

"Да, маленькая, я знаю. Доешь блинчик, тогда я тебе что-то скажу."

"Ну вот, блинчик. Говори сейчас."

"Лапочка, я знаю, что тебя мучает твое курение. Вчера ты доигралась до беды. Или, скажем так, до полбеды. Ты накурилась так, что потеряла сознание и упала на пол, ударившись затылком о пол, раскровянив себе голову. А что было бы, если бы я не пришел с работы так рано, и ты бы истекла кровью? Или что было бы, если бы ты, падая, ударилась головой о какой-нибудь крюк, или край стола, и раскроила бы себе череп?"

"Джек, родной, я знаю. Но что же мне делать?"

"Перестать курить. Совсем. Тебе нельзя курить, ты не можешь ограничить себя в курении и докуриваешься до умопомрачения. Не кури. Слышишь? Не кури совсем, никогда. С сегодняшнего дня ты не куришь. Я прослежу за тем, чтобы ты не выкурила больше ни одной сигареты в своей жизни."

"Но я же..."

"Нет. НЕТ. Никаих "но я же.""

"Джек..."

"Да?"

"Ты сейчас говорил так... строго."

"Да. Я иногда должен быть с тобой строгим."

"И ты... накажешь меня, если я буду плохая?"

Это вырвалось у меня, и мне стало страшно. Сейчас Джек засмееется и скажет, "ну нет, этого не будет, ты ведь уже взрослая," или (что еще хуже), "ты, наверное начиталась вымышленных историй о спанкинге и домашней дисциплине" (Джек знает, что я действительно время от времени читаю про эти вещи на Интернете). И как же мне будет жить после этого?

Но Джек не сказал ни того, ни другого.

Джек вдруг встал, круто повернулся, и быстро, большими, энергичными шагами пошел в нашу спаленку, махнув мне рукой, не оборачиваясь. Это был, безусловно, жест: "иди за мной."

У меня в середине все замерло и похолодело. Мне стало очень страшно, примерно так, как когда меня собирался наказывать отец. Что-то во мне говорило, "держись, девочка, сейчас тебе здорово достанется."

На ослабевших, ватных ногах, с подгибающимися коленками, я пошла в нашу спальню.

Джек сидел на нашей кровати и смотрел на меня в упор. Его руки лежали на его коленях - сильные, жилистые руки игрока в американский футбол, выжимающего по вечерам тонны тяжелого железа.

"Ты... накажешь меня? Сейчас?"

"Да, солнышко. Ты вела себя очень, очень плохо. Ты ставишь под угрозу свое здоровье. Я много раз говорил тебе, что тебе нельзя курить, но ты меня не слушала. Я должен тебя как следует отшлепать. Подойди ко мне и ляг мне на коленки."

Холод внутри меня сменился на жар. Я чувствовала, как сильно и часто забилось мое сердце. В зеркале над изголовьем нашей кровати отразилось мое красное и уже слегка мокрое от слез лицо.

"Иди сюда, Дороти Рей, пожалуйста, иди сюда. И не плачь."

Я вдруг вспомила, как моя мама в детстве иногда говорила мне перед поркой, "Не плачь - у тебя пока нет достаточных оснований, чтобы плакать; эти основания появятся у тебя через пять минут." Как ни страшно мне было и как бы ни хотелось плакать, я вдруг расхохоталась.

Джек тоже заулыбался и вдруг сказал:

"А я знаю, почему ты смеешься."

"Да? Почему?"

"Потому что я сказал, "не плачь," и ты вспомнила маму, правда?"

"Правда, родной."

"Ну и хорошо. Теперь иди сюда, скорее. Давай все-таки покончим с этим делом."

Я подошла к Джеку с его правой стороны и опустилась на его колени.

Джек нежно - но сильно, по-мужски - обнял меня за плечи и положил мою голову на подушку, так, что мой корпус и руки стали лежать в очень удобном положении. Я обняла руками подушку, а Джек тем самым нежным, но сильным движением положил на кровать мои ноги.

Что сейчас будет?

Силная, теплая рука моего мужа подняла полы моего халатика и спокойным плавным, не резким движением стала спускать мои трусики. Мой "нижние щечки" ощутили странную прохладу.

Но ненадлого.

Первые несколько шлепков не были особенно сильными. Джек дал мне "разогреться." Но постепенно он усиливал "воспитательные воздействия" так, чо уже после, наверное, двадцатого или двадцать пятого шлепка моя попа загорелась, а после пятидесятого - пылала пожаром. А он все шлепал, не переставая.

Я никогда не кричала, когда меня наказывали. Постанывала, всхлипывала - да, но крик - это как-то не по моей части. И сейчас я не кричала, но где-то, наверное, минуте на четвертой или пятой моего дисциплинарного сеанса стала глухо стонать и кусать подушку. А еще через пару-тройку минут я залилась слезами, уже не от страха - страх совершенно прошел, - а от боли и стыда. Да, мне стало стыдно, что як так себя вела, что я поддалась своим мальборовским демонам, и что я, взрослая двадцатилетняя женщина, заслужила трепку, как маленькая шкодливая девчонка.

А Джек продолжал наносить сильные, звонкие шлепки, чередуя половинки моей попы и идя то сверху вниз, то снизу вверх, и не забывая о моем весьма чувствительном "подпопии." Я вдруг вспомнила, что мама обязательно заканчивала обработку моей задницы серией шлепков или ударов щеткой имено по этой области, и при этом приговаривала, шлепая: "ты... будешь... вспоминать... эту... взбучку... каждый... раз..., когда... будешь... садиться... в ближайшие... три... дня!"

Неужели... скоро конец?

Да. Джек вдруг перестал шлепать меня. О Господи, слава Тебе, и благодарение.

Я лежу на его коленях, все еще всхлипывая, и бормоча что-то вроде, "я больше не буду, не буду, я буду хорошей." Джек гладит мои волосы - так нежно, так ласково, как будто это не он только что лупил меня по моему бедному заду.

Он целует мою шею, затылок.

"Солнышко, все. Ты теперь вставай. Иди, умойся, приведи себя в порядок."

"ДЖЕК!!!"

Я вдуг вскакиваю, сажусь к нему на колени (да, больно, но так странно приятно-больно, так хорошо-больно), и осыпаю поцелуями его лицо и руки.

"Джек. Милый. Родной. Я была ужасная, противная девчонка. Я очень, очень постараюсь исправиться. Я НЕ БУДУ курить. Я тебе это обещаю, дорогой."

Джек вытирает мои слезы носовым платком и, улыбаясь, целует меня в нос, как маленького ребенка, а потом очень-очень нежно в губы.

"Я знаю, маленькая. Ты у меня молодец. Ты справишься. Я буду присматривать за тобой."

"И... накажешь меня еще раз, если я буду плохая?"

"Обязательно, солнышко. Каждый раз. Без пощады. Отшлепаю очень, очень крепко, крепче, чем сегодня."

"И... ремнем?"

"Да. Но ты, может быть, не будешь плохая."

"Ой, Джек, я не знаю. Я постараюсь быть хорошей, но в чем-нибуть все равно, наверное, провинюсь."

"Ну ладно, поживем - увидим."

Джек поднимает меня в воздух, как перинку, и укладывает в постель, лицом вниз (мой предусмотрительный муж знает, что сейчас мне лежать на моей красной, как пожарная машина, пышущей жаром, подергивающейся попе будет просто невмоготу).

Через секунду я чувствую его большое, крепкое тело рядом со своим, в своем...

Ой, как хорошо. Как хорошо.

Не буду курить. Не буду, не буду, не буду, не буду...

Забавно. Классический англоязычный спанкинг-стори, только на русском языке.

Читается как перевод .

Что ж, пусть будут и такие рассказы тоже.

А шлёпать человека через день после серьёзной травмы... стоит ли?

Спасибо за отзыв!

Да, я воспитан именно на "спанкинг-стори" на английском языке...

Что касается травмы - нет, она совсем не была серьезной. Царапина на затылке, вот и все. После действительно серьезной травмы я бы свою героиню шлепать не стал (ну, то есть... Джек бы не стал).