Клуб "Преступление и наказание"

от автора: люблю эту тему. написано по мотивам одного старого текста. пардон за употребление просторечных выражений. они упоминаются у В. Даля как просторечные. поэтому и я их использовал в этом рассказе.
Любовь крепостная
После публичной порки, когда Трифона наказали перед всей дворней, прошло два дня. Следы от розог уже не беспокоили. Волновало Трифона другое: ведь из-за него, по сути, наказали и Наталью... А парень нешутейно полюбил девушку, и ее боль чувствовалась ему как своя... Он все порывался заговорить с нею, но новый управляющий, с благословения барыни, ввел строжайшую дисциплину... Теперь уйти с конюшни средь бела дня и не думай... Наконец вышла оказия, что Трифону днем понадобилось по делу в дом барыни, и парень надеялся встретить там свою Натальюшку... Кроме того, хотя он и был послушным холопом своей барыни, агрессивное поведение управляющего Василия Степановича вызвало у него протест. Рискуя нажить новое приключение на свою задницу, решился Трифон просить барыню, чтобы усмирила она ретивого управляющего. Сказывалось, наверное, что все молодые слишком стремятся к правдолюбству.
Сухонькая барыня сидела в спальне в кресле-качалке, держа на коленях большую толстую дымчатую кошку. Кошка блаженно щурилась на коленях у барыньки, когда та чесала ей за ухом. Из слуг только горничная Наташка занималась уборкой.
- Да что ж пылищу-то снова развела? - заворчала барыня недовольно, продолжая поглаживать мурчащую кошку, - Кто ж учил так шибко тряпкой по полке махать? Ох, девка, учили тебя хлесткой розгой, а все никак ума сквозь задние ворота тебе не добавить... Ох!
Барыня всплеснула руками и Наталья, дрожа от барских выговоров, случайно задела тряпкой маленькую фарфоровую статуэтку в виде амура, смахнув ее на пол, где она разлетелась на кусочки.
- Да что ж ты неловкая такая! - рассердилась барыня, когда перепуганная горничная, уже в слезах, опустилась перед ней на колени, умоляя простить. - Нерадивая девка! - прикрикнула барыня на Наталью, отбирая свою сухонькую руку. - Быть тебе поротой, неделю не присядешь! Амурчик денег стоил... Продать тебя?.. Не девка, а одно разорение. Ну, довольно у меня в ногах-то валяться. Порку все равно получишь вечером, в девичьей сама тебя высеку, коли Василь Степаныч заняты будут... А пока - прибери тут осколки, да возьми на кухне гороху сухого и возвращайся в залу. Шевелись, Наташка! Да не реви - реветь на лавке сегодня будешь...
Поклонившись, горничная быстро прибрала осколки, всхлипывая и утирая глаза подолом сарафана… Затем вышла выбросить битый фарфор и принесла с кухни сухой горох, снова поклонилась барыне.
- Сыпь горох в угол, - приказала барыня, указав на хорошо обозреваемый от двери каждому входящему угол спальни, а когда крепостная повиновалась, продолжила, - А теперь, попу готовь. Что смотришь, девка?..
Задержка с выполнением приказа вызвала у нее раздражение, а Наталья недоуменно пролепетала, что розги только положили мочить, чтобы готовы были к вечеру.
- И без тебя знаю, - отмахнулась барыня. - Будут тебе вечером розги, крепко будут, не сомневайся. Однако за пререкания еще нынче тебя накажу, - барыня поудобнее устроилась в кресле и поморщилась, когда горничная снова расхныкалась. - Давай, скорей, Наташка, скидай сарафан да заголяйся, - сказала строго.
Наталья, дрожа от страха и стыда, повиновалась, сбросив сарафан и подоткнув нижнюю рубашку, оголив свой белый девичий задик. Барыня подумала, чем бы наказать нерадивую девку, потом сняла с правой ноги домашнюю туфлю и приказала:
- Перегибайся, вон, через ручку кресла, давай сюда попу свою - поучу пока малость... Учишь вас, как детей малых - все толку никакого…
Она продолжала ворчать, зажав туфлю в правой руке, а Наташка, замирая от страха и унижения, перегнулась, предоставив суровой барыне для поучения свой оголенный зад. Барыня принялась крепко шлепать девку своей домашней туфлей, по очереди впечатывая подметку в каждую половинку вздрагивающих белых ягодиц, пока на них не образовалось два ярких багровых пятна. К концу наказания Наташка уже ревела в голос, непроизвольно стараясь выдернуть горящую огнем попу из-под немилосердных ударов.
- Не реви, - приказала барыня, отпуская наказанную и довольно оглядев результат своей «работы» на ее покрасневшей заднице, - не так оно и больно, а вечером и розги легче лягут... Пойди вон, в угол, коленками на горох, да рубашку не опускай и задницу не закрывай.
Барыня, довольная собой, с ехидством наблюдала, как Наталья, всхлипывая, выполнила все инструкции: морщась встала коленками на пол в углу, не опуская нижнюю рубашку и не смея прикоснуться рукой к больно нашлепанной попке. Горничная замерла, стараясь не ерзать коленями, в которые впился сухой твердый горох.
Войдя в господский дом, Трифон повернул направо, в сторону барыниных покоев. Прошел в боковой коридор и тут услышал крики и очень знакомые звуки ударов по человеческому телу... Все это доносилось из комнаты совсем рядом, поэтому парень слышал все четко. Видать барыня наказывает кого-то... Входить не хотелось... Да... ой, голос же... ну точно... Натальюшка... За что же ее, родимую? И ведь как бьют, криком девка заходится... Трифон стоял рядом с дверью и услышал слова барыни, чтобы Наталья стояла полуголая на коленях... Теперь уж входить и подавно нельзя... Засмущается девушка, да и Трифону такое зрелище не в радость... Отошел чуть назад...
Вышла барыня. Трифон низко склонился, но краем глаза все-таки заметил голую покрасневшую попку...
- Храни Вас Бог, барыня!!! Дядька Прокофий прислал, спросить, будете ли сегодня выезжать и держать ли лошадей запряженными?
- Скажи, чтобы после обеда запрягал, - ответила барыня Трифону, - на прогулку поеду, от вас – дармоедов отдохну... Да, найди Василь Степаныча... Наташку вечером выпороть надобно, - кивнула на приоткрытую дверь спальни, где на коленях стояла девушка. - Совсем бестолковая девка стала, будто руки не оттуда растут. О чем только думает, али влюбилась, - проговорила Барыня словно сама себе.
От услышанного у Трифона подкосились ноги... Упав на колени, затараторил парень:
- Барыня-матушка, помилосердствуйте, коли повинилась Натальюшка, сами накажите... Не велите Василь Степанычу пороть... Пожалейте девку...
А когда барыня добавила, что Наташка влюбилась, Трифон покраснел... При мысли о том, что его родимую будут драть и так не радовала, хотя холопы к порке привычные... но ведь не мужчина, да еще этот ирод-управляющий... В эти минуты Трифон был согласен сам лечь под розги вместо Натальюшки...
- Барыня, не велите управляющему сечь девок, пожалейте их... Стыдно... А коли Наташа провинилась, так уж меня за нее секите заодно... Люблю я ее...
Сказал и сам испугался, как барыня среагирует, что Трифон любит ее горничную. Но потом весь страх выветрился... Последние события вдруг сделали парня смелым до безрассудства... Так, наверное, и доводят до бунта... Хотя барыня - женщина умная и опытная, до греха доводить не будет. А вот Василию Степановичу самому бы полежать под лозой, так уж не зверствовал, на себе испытав...
- Так, стало быть, это из-за тебя девка сама не своя, все из рук у ней валится? - строго спросила Барыня, - Быть ей сегодня битой, и не проси. Но коли глянется Наташка, так дам благословение… дом справите, обвенчаетесь, мне холопов народите. Иди вон, обрадуй, что согласная я на благословение, может хоть станет работать как следует.
Трифон остолбенел... Не от того, что барыня не отменила порку, он рассчитывал уговорить, чтобы она сама секла Наталью, без управляющего... Смущало, что ему нужно будет войти в комнату, где любимая стоит на коленках с голой попкой, и сообщить ей, что ее будут пороть, а потом еще объясняться в любви... Да какая девушка пойдет за парня, если он ее так оконфузит?..
- Барыня-голубушка, ослобоните сообщать Наталье, сами ей скажите, ведь конфузливо... И Христом-богом прошу, выпорите ее сами, не поручайте Василь Степанычу... Коли я прогневал Вас, выпорите меня, хоть опять во дворе, а Натальюшку сами накажите...
И остановился в покорном поклоне, готовый к воле барыниной... Что-то подсказывало Трифону, что Барыня согласится с его просьбой. Ведь женщина и поймет заботу о девичьей чести... А если прикажет пороть Трифона, так готов был хоть сейчас розги принять...
- Ну, хватит у меня в ногах валяться, - барынька недовольно махнула рукой, поглядев на Трифона. - Как я сказала, так и будет. Выполняй, что велено.
Холоп продолжал стоять... Ну не может парень так оскорбить свою любимую девушку...
- Барыня-матушка, хоть на дворе порите, а к Наташке я не пойду, когда она голая стоит, и Василю Степанычу не дам Наташу трогать...
И Трифон застыл, ожидая решения своей судьбы от барыни... Любовь делает даже холопов смелыми... Больно, конечно, от розог... Но за любовь терпеть - это Святое... Барыня, наконец, всерьез осерчала на Трифона.
- Ты что, холоп, белены объелся? Я к тебе милость великую проявляю, а ты моей воле противишься. Али в острог захотел? - покачала головой, - Правду Василь Степаныч молвит, надобно почаще вас розгами охаживать, а все одно ума нету. Вот тебе моя последняя воля: коли любишь Наташку, сам ее при мне и выпорешь розгами по голому заду. А я сама тебя выдеру при Наташке за твою строптивость.
Трифон задрожал, когда барыня произносила свой приговор, но был ей благодарен. Оставалось, конечно уговорить Наталью, чтоб не смущалась и дала себя высечь.
- Благодарствуйте, барыня-матушка, как велите так и сделаю и Натальюшку уговорю.
- Тогда ступай в комнату, - усмехнулась барыня.
Конфузясь, что увидит свою невесту голой, уточнил Трифон у барыни:
- А сколько ударов велите дать Наташке и мне?
- Тебе – 60 розог. Наталье тоже, но по 30 розог с перерывом. Надоели вы мне, и накажу вас как следует.
Трифон покраснел, но ослушаться боялся. Красный вошел в комнату. Позвал: «Натальюшка…» Девушка вспыхнула от стыда и прикрыла ладошками свои пунцовые голые половинки.
- Тришенька, родимый, я же голая…
- Да, светик мой, да только барыня повелела, что ежели хотим мы повенчаться и ее благословение иметь, то мне выпороть тебя собственноручно, а меня она выпорет по голому при тебе. Так что все равно голые друг при дружке будем…
От этих слов девка опять покраснела, но руки отвела от попы и закрыла лицо.
- Родненький. А без этого никак?
Ее не так страшили розги, как то, что пороть будет он, родимый, любимый, Тришенька. Она знала, что после свадьбы муж может сечь свою жену, что таков обычай и ему бы не противилась. Но ведь Триша еще жених…
- За тебя и порку приму и выпорю тебя, лишь бы вместе нам быть. Не противься барыниной воле, чтобы похуже не придумала, ведь хотела высечь тебя на дворе через управляющего.
- Ой, лучше уж ты, родимый, чем этот ирод-управляющий.
Девушка помнила, как он безжалостно полосовал ее попку.
- Вот и умница, Наташенька… - Трифон услыхал эти слова с радостью. Однако уточнил: - Мне 60 розгов и тебе столько же, но в два приема…
Ой мамочки, девушка аж задохнулась от страха. Так больно ее задику не делали ранее. Но ведь это за счастье быть вместе, и пороть будет будущий муж. Значит Наталья примет все покорно. Счастливый, что уговорил невесту, вышел Трифон и бухнулся в ноги к барыне.
- Все исполним с Наташкой, барыня-матушка. Храни тебя бог.
Барыня тоже была довольна. Трифон был хороший конюх, да и горничная была работящая. А коль огрехи, так у всех бывают. Обижать зазря холопов не в ее правилах. А в благодарность за такую великую милость оба работать станут прилежней.
- Ну что ж, неси розги на себя и невесту, да погибче и толще. Шкуру вам спущу.
Трифон мигом сбегал за розгами и принес их в спальню. За это время Наталья сняла сарафан и подоткнула рубаху вверх, раскрывшись «цветком», как говорили в деревне. Трифон остолбенел, увидев свою любимую в таком соблазнительном виде. Белый пушок по низу живота оттенял ее красную от стыда кожу. Попка еще хранила следы прежнего наказания, но была вполне пригодна для суровой порки розгами. Парень понимал, что ему придется сечь по настоящему, чтобы барыня не осерчала вновь. Но его мысли занимала доступность интимной красоты невесты и он почувствовал, как напрягалось в штанах.
Наталья была красная, но уже от смущения и страха перед поркой. Ей уже не было стыдно своей наготы при Трифоне, ведь он ее жених. Барыня прервала паузу.
- Ну, ложись на скамью животом; а ты – привяжи ее, чтоб не вертелась.
Наталья послушно легла на скамью, под живот была подложена подушка, которая подняла и так не худой зад девушки. Трифон крепко привязал свою невесту подмышками, за ноги (у щиколоток) и связал ей руки. Теперь все было готово к наказанию. Девушка сжимала задницу в предвкушении болючего урока. Если бы так готовили к порке на дворе, она бы умерла от стыда. Но теперь ее утешало, что сечь будет любимый, родной, ее Трифон. Уж он-то ее не запорет. Конечно, поучит больно, но ведь не до смерти. Трифон не мог отвести глаз от прекрасного и соблазнительного тела своей любимой. Уже давно все в нем волновалось, а теперь больше думал о ласках, о любви. Но веревки на теле Натальюшки и розги возвращали к действительности. Взяв первый прут в руку и взмахнув им для проверки гибкости, стал ждать приказания барыни.
- Ну же, Наташка, сейчас получишь 30 розог, потом выдеру твоего женишка, а потом он еще добавит тебе 30, чтобы неделю на задницу не села. А ты, Трифон, не нежничай, секи до синих рубцов или кликну дворню и обоих запорю на дворе.
Суровые слова заставили девушку в страхе сжать половинки зада, отчего он еще соблазнительней выпятился, а парня приготовиться драть невесту на совесть.
- Раз, - скомандовала барыня.
Розга взлетела вверх, застыла на мгновение, вот уже Трифон с силой опускает ее посередке попы. Прут впился в кожу, затем пошел вдоль половинок, оставляя за собой краснеющую и набухающую полосу. И опять взлет-спуск… Первый десяток Трифон клал особо усердно, чтобы показать свою умелость барыне и настроить Наталью на дальнейшую боль. Барыне это понравилось, потому что на теле горничной уже сияли багровые полосы, попа ее дергалась, а сама девка вопила во все от горло от обжигающих ударов. Наталья верещала «уууууууййййййй… аааааааааахххххххх… боооооольноннннооооооооо… аааааааааааайййййяяяяяяяяйййййййййй…», захлебывалась слезами, но даже на минуту не сердилась на своего Тришу. Она понимала, что ему не легко бить ее, но он делает важное для обоих дело: учит свою невесту и зарабатывает разрешение на свадьбу и спасает Наташу от публичной и позорной дерки. Поэтому девушка старательно вопила, вертела попой, но не позволяла себе просить о милосердии.
После первых десяти ударов Трифон поменял розгу. Барыня во время этой паузы похвалила его за усердие. На втором десятке Наташка стала орать громче, связных слов в ее воплях было меньше. Попа вертелась, тело само пыталось увильнуть от розог, поворачивалось на бок, открывая даже пушок на лобке. Трифон сек размеренно, придерживая прут после удара, затем тянул его к себе. Кожа на заднице уже была сплошь полосатой, причем белого становилось меньше, главным образом красное и кое-где синеватое. Драл парень серьезно, уже как жену учат. Барыня любовалась работой холопа. Она чувствовала сейчас радость от страданий девки и от того, что сломила дерзкого холопа. А уж как он подергается под ее лозами, как будет в свою очередь вертеться. Вот и последний, третий, десяток. Визжит Наташка «ююююююююююйййййй… проооостиииииииииитеееееееееее», подпрыгивает под розгой, а Трифон сечет. Наконец закончил, отвязал.
Встала девка со скамьи, задницу ломит, но на Тришу своего обиды нет, даже на барыню. Как положено, поцеловала розги, руки барыне и Трифону, поблагодарила за порку. Рубаху не опустила, сверкая надранной задницей и демонстрируя себя спереди.
Теперь очередь Трифона. Смущаясь немного, снял парень портки, поднял рубаху, открывая свой худощавый зад и поднявшуюся е…у. «Силен мужик», - вздохнула мысленно барыня и даже позавидовала холопке, что у нее такой крепкий по мужской части жених. Немало она повидала мужского добра, и муж слабостью не отличался. Но вид молодого е...ака, стоящего в боевой готовности, вызывал восторг. Радость испытала и Наталья. Она понимала, что у Триши стоит на ее голые прелести. Ей льстило, что парень так ее хочет. Не будь рядом барыни, отдалась бы любимому без сопротивления.
Пока его разглядывали плотоядными взорами, парень укладывался на скамью, стараясь уложить и свое хозяйство. На счастье, подушка приняла на себя его дубину, смягчив давление. Барыня привязала Трифона подмышками. За ноги его взяла Наталья, взоры которой были устремлены не на попу жениха, а между ног.
Трифон думал о том, как девка глядит на его тело, и это заводило его больше. Он не думал о розгах и боли даже первые десять ударов. В это время его задница, сжимаясь под лозами, жила своей жизнью. Но барыне удалось вернуть внимание холопа, усилив удары. Поднаторев в наказании мужиков, барыня драла их по самому низу, где потом сидеть придется, а еще по ляжкам. Верхнюю часть попы она оставляла напоследок, когда мужик уже изойдется от страдания под розгой. Так и Трифона она наказывала. Шкура на его заднице стала багроветь, набухать от прилившей крови, прутья впивались в нее, достигали и мышцы, заставляя крепкий зад подпрыгивать. Барыне нравилось, что мужики вертят перед ней задницей от боли, что она подпрыгивает как лягушка. Еще приятней было слушать вопли мужиков и видеть зареванные лица. Теперь она стремилась ощутить такой эффект от наказания Трифона. Парень начал подергивать задом в такт ударам: удар-прыжок, удар-виляние… Его тело дергалось, каждое вздрагивание ощущала и Наталья, ведь она держала его за ноги. Резкие подпрыгивания попы Трифона дополнялись подпрыгиваниями между его ног кожаного мешочка, от которого девушка не отводила взор. Будучи еще невинной, она интуитивно чувствовала, что эта смешная штучка не просто так живет своей жизнью. Е…а Трифона была под его животом, поэтому ей не было видно, как она еще более наливается кровью, твердеет.
Зато барыня периодически, как вильнет задница холопа, смотрела на его штуку, трущуюся о подушку. «Ну, каков, его дерут, а он еще про бл…во думает…» Это еще более раззадорило барыню, которая стала хлестать парня со всей силы, стараясь каждым ударом с потягом добавлять пухлый, багрово-синий, рубец на заднице Трифона. «Ужо тебе», - думала она. Выдержав молча более двадцати ударов, парень наконец подал голос. «ААААААААААААААаааааааааааааааааа…» Протяжный стон после серии ударов, которые как ему казалось просекли кожу насквозь, сломил силу Трифона. Далее он уже не стеснялся взвизгивать и кричать даже при своей Натальюшке. «Уууууууййййййййй… баааарыыыыняяяяя-мааааааатушкаааааа… боооольноооооооо… аааааааааааууууууууууууууууууууу…»
Наталья пожалела своего любимого, увидев, как полосует его тело строгая барыня. Умом девка понимала, что холопу порка не вновь. Но ведь здесь дергается и кричит ее жених. Его тело для Натальи такое желанное, а по нему как по скотине секут лозы. Ей хотелось погладить и поцеловать половинки задницы Трифона. Они сейчас напоминали ей пирожки, подгоревшие в печи, потому что кожа уже была темной, даже красноты было не видать. К концу дерки это был сплошь кусок синего тела, дергающийся, сжимающийся. Но даже жалость не позволяла девке смягчить удерживание ног парня, хотя они буквально вырывались из ее объятий.
Барыня уже спокойно била Трифона. Делая небольшие перерывы на замену прута, она сохраняла силы. Поэтому даже на четвертом-пятом десятке секла так же больно, как и вначале. Прут в ее барских ручках проворно взмывал вверх, а потом резко летел навстречу сжавшейся заднице Трифона. На смену свисту приходил «чвак», затем резко назад, на себя, удерживая прут в ложбинке от удара… И, под вопль наказываемого, опять вверх. И так мерно, без суеты.
Трифон вдруг почувствовал, как внутри его почти каменного е...ака набирает силу струя. От ручной ласки своего красавца он знал, что это ощущение предвещает выпуск из себя. Но спускать в руку одно, хоть и грех онанов. А тут при барыне и Наталье. Ведь она потом на ту же подушку ляжет, а там мокро. Трифон попытался отвлечься, чтобы отсрочить выход семени. Он подумал о конюшне, и получилось. Но сразу же затем пропев свое «йййййииииииии» проклятая лоза впилась в кожу почти у поясницы, заставив задницу задергаться, а из уст вырвалось «бооооооооооооольнннннннннооооооо».
«Поори, милок!» Барыня была довольна, слушая вопли холопа. Так и надо, чтобы он восчувствовал, проорался. Верней будет после дерки. Последний десяток ударов должен был принести максимальную боль, чтобы общее впечатление от наказания не уменьшалось. Барыня теперь била не горизонтально, а наискосок, перечеркивая прежние следы буквой «Х». «Раз думаешь не головой, а е…ой, то и распишу тебе на заднице», - подумала барыня. В местах пересечения ударов выступили бисеринки крови, больней будет холопу, когда портки одевать – прилипнет к коже, саднить будет. Да, знала барыня толк в наказании холопов.
Трифон под конец порки думал о том, чтобы не визжать по-поросячьи, крику и так было довольно. Задница дергалась, но уже по инерции, сил не хватало. А ведь потом сам Трифон должон допороть Наталью, как же выдержать… В последний удар барыня вложила всю силу и сноровку. Рубец налился синим. Холоп дернулся от обжигающей боли, завопил «оооооооооооооооооххх… яяяяяяяяяяяйааааааааа…»
- Ну, все, хватит орать!!! Наказание твое окончено.
Барыня с улыбкой смотрела, как морщась, согнувшись от не проходящей боли, сползает Трифон со скамейки, ноги дрожат. Сердце Натальи прямо обливалось кровью, когда ее Тришенька вставал после наказания. Задница у парня вся как спелая слива, вздулась и даже кровоточит, девушка жалела его, хотелось сейчас же обмыть иссеченное тело, приласкать, утешить. Даже стоймя стоящая е…а не отвлекала от последствий порки. А барыня между тем на это самое мужское хозяйство смотрела. «Силен, паршивец… Задница раскалывается, а он все о блуде думает, вишь как вздыбилось, как у быка на телку…»
Трифон же о своем хозяйстве не помышлял, все внимание было на заду… Сейчас бы в речку, охладить после горячей дерки, али без порток на сеновал, и смазать бы маслицем, так быстрее бы зажило. Но, постепенно совладав с желанием заплакать от боли, натянул Трифон портки и распрямился. Уухххх!!! Как же больно…
- Дозвольте, барыня-матушка, водицы испить, перегорело у нутрях.
- Ну, испей, бог с тобой.
Барыне хотелось до конца насладиться спектаклем экзекуции, поэтому она дала возможность парню восстановить силы, чтобы у него хватило силенок выдрать Наташку вдругорядь.
А Наталья тоже зря время не теряет. Рубаху опять подняла, сверкнув пунцовой задницей, легла на скамью, выпятив тело для наказания. Трифон, привязывая ее, не может отвести глаз от вожделенного тела, особенно от щелки между ног. У парня еще сильней вздыбливается в штанах, отчего с другого конца ткань натягивается и прилипает к избитой заднице. Не будь барыни, лег бы на девушку как жеребец на кобылку. Так ее родимую хочется.
Напряжение на штанах парня было заметно барыне, но она сейчас не гневалась, ее саму возбудил вид испоротой и вновь готовой к порке девичьей задницы. Она не считала себя Салтычихой, однако сцены наказаний холопов и крестьян, особенно, когда она сама порола, вызывали в ее душе и теле удовольствие.
Испил водички Трифон, и как будто заново родился. Только боль на заднице давала о себе знать с каждым движением. Хоть и стыдно, но легче бы без штанов, со всем срамом наружу. Однако, главное сейчас как положено Натальюшку вспороть, чтобы барыня не прогневалась. Иначе все мучения прахом пойдут. Взял парень свежую розгу, взмахнул, проверяя на гибкость и прочность. От свиста вздрогнула девичья попа. Страшно, ведь цельных 30 розог выдержать!!!
- Чего дрожишь? Чай еще не дерут? - Барыня улыбнулась довольно, весь спектакль бесстыдного и жестокого наказания холопов очень ей нравился. Жалко, что мало назначила. Хоть до вечера бы драть девку и парня. Но, слово есть слово. Свое еще можно потом наверстать. - Ну, Тришка, что стоишь? Секи!!!!
Приподнял розгу над головой, примерился и… Так рубанул, что будь на месте прута сабля, перерубил бы напополам. И на себя потянул, чтобы вздулась кожа.
- ААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУААААААААААААААААА!!!!! - не стерпела Наталья дикую боль, взвыла так, что парень чуть не выронил розгу.
«Ох, боже ж ты мой, что ж я делаю? Свою любимую так терзаю?» Даже барыне показался удар слишком сильным:
- Эй, холоп дурной, потише!!!! Не убей. Секи, но не уродуй. Чай любимая твоя.
Как бы ни хотелось барыня насладиться наказанием, а и ее женское сердце себя показало. Воспользовался Трифон барским снисхождением и сек уже умеренней, кожу порол, но без излишества. Рубцы клал ровно, лозу на себя вел, высекая на попе яркие следы. А Наталья визжала от боли и крутила попой. Ох, как крутила… Чтобы под любимым так же вертелась от любовной неги. Задница изворачивалась, будто сама по себе жила. Все девичьи прелести выставлялись напоказ, соблазняли взоры Трифона, отчего возбуждение его росло. Голосок уже выводил самые высокие ноты боли, что и в хорах церковных не услышишь… А уж какие жалобные! Не чувствовала Наталья ничего, кроме боли, которая вспыхивала на заду, рассекая тело, разрывая его. Орала, визжала, молила, но не ругалась даже мысленно на своего любимого. Не сам, не по своей воле, а по приказанию барыни мучит ее. Кроме того, и он, Тришенька, муку принял. И, наконец, сладость грядущей любви, замужества, скрадывала нынешние страдания тела. «Ох, когда же закончится…» Подумала об этом, пока суженый менял истрепавшуюся розгу. И еще успела подумать, по прежнему ли возбужден, стоит ли также спереду? Хотелось ей ощутить в себе эту напряженную большую дубинку. Сколько раз слышал сладостные стоны баб, когда уединялись они со своими мужиками; видела и е…ы парней и мужиков, когда на дворе драли. Но его, Тришеньки родимого, е...а милее и желанней всего на свете. В этих мыслях и не заметила, как любимый вновь розгу занес… Новый удар – 17, как посчитала вслух барыня, отрезвил девку и вспышкой боли вернул на грешную землю. Опять дернулась задница, заходили притянутые веревкой ноженьки. А из уст раздался вскрик «ААААЙЙЙЙЙЙЙЙй!!!!!»
- Хорошо учишь, парень, молодец, а ты, девка, уму разуму набирайся!!! - Барыне понравилось.
«Слава богу!!! Так чай и гнев ее уйдет…» Трифону было жалко Натальюшку, но холопская служба и страх, что все страдания не зачтутся жестокосердной барыней, заставляли поднимать руку с розгой и бить сильнее. Впрочем верчения желанного тела и соблазнительные картины, открывавшиеся парню, не оставляли его равнодушным. Поэтому, хотя ни себе, ни Наталье бы не признался, но сек парень сильней именно по тем местам, которые заставляли девку дергаться резвей, подскакивать и показывать пушок, а то и щелку желанную!!! Вот и 25 отсчитали. Осталось еще немало, а попа то вся вздулась и кровь есть… Как не запороть… Ведь окромя любовного то надо и о практичном думать. Девка чай не только не невеста лишь, а еще и горничная барынина. Служить надо.
- Ну, слышь, Трифон! Годи так задницу драть. Ляжки секи, а то стоять не сможет.
Барыня сама подала новую задачу, заметив результаты усердия холопского. И вновь внутренне порадовался Трифон, что сама барыня разрешает смягчить наказание. По ногам то оно не слаще. А все ж задок уже можно не пороть. Теперь ляжки ощущали огонь от ударов гибкой лозы. Крики наказываемой от этого не стали слабее, наоборот, Наталья визжала во все легкие. Ноженьки дрожали от ударов, раздвигались сами собой, показывая сокровенное девичье, а то сжимались, отчего напрягалась и попа крепенькая. В общем, картина не стала менее соблазнительной ни для Трифона, ни для суровой барыни. Одна лишь Наталья терпела в это время одну не проходящую боль!!!!! На сороковом ударе то ли промахнулся, то ли Натальюшка повернулась так, хлестнул прут по ложбинке между ножек и задка, впился! Вопль оглушил обоих – барыню и Трифона. А задница заплясала, а ноги заходили. Подала о себе знать и е…а у парня, взбрыкнула.
«Вот кобель, - подумала барыня, - девка ревмя ревет, шкуру ей снимает, а все ж и про блуд не забывает…» Но подумала это не с осуждением, поскольку и сама была грешна. Бесстыдная сцена дерки возбудила в барыне плотские желания. Кабы не Наталья, сама прихватила бы за это место парня. Ишь ты, как напрягся. Ух, мужика бы, да завалиться в перину и любиться… Хотя и в возрасте была, но и про естество женское не забывала. Бывало и так, что парня али мужика, из тех, кого на дворе драли, забирала с самым понравившимся хозяйством. И под страхом новой порки принуждала к ласкам. Хотя… в себя не допускала. Мало ли… Холопкам от барина природно, а ей, дворянке от холопа? «Дудки-с!» - пока задумалась о приятном, глядь, уж и Наташкина дерка к концу близится.
– Сорок шесть, сорок семь… сорок восемь, сорок девять… Пять…десят!!!!
Последние удары специально положил горячее, чтобы показать усердие и задобрить барыню. Вспорол кожу до синевы. А уж что Наталье пришлось на этих ударах потерпеть. Благим матом орала, вертелась, как уж на огне, которым полыхали задница и ляжки. Однако чуть не в конце случилось и нежданное. Внизу, там в девичьем потаенном, вдруг вспыхнуло тоже, как ранее бывало лишь в снах срамных. И затрясло не от боли, а от истомы!!! Стон перед последними ударами показал, что испытывает девка! И Трифон уже не стерпел: дернулась дубинка разок-другой, потерлась о грубую ткань порток… и выпустил парень теплую струю. Расплылось пятно, будто оскандалился.
«Вот тебе, бабушка… Ну, милки, порка поркой, а свое не упустили… Ладно уж, пущай скорее убираются и кликну Ваську-управляющего. Хочу!!!!!!» Барыня ничего не сказала на замоченные портки холопа и выбрыки горничной. Лишь глухим голосом приказала развязать Наталью.
- Прощены оба! А теперь прочь с глаз моих, завтра скажу священнику, чтобы повенчал вас.
Счастливые, не обращая внимания на конфузливость ситуации и раздирающую боль, пятясь и благодаря милостивую барыню, выползли почти на коленках. Тут же вошла прятавшаяся за дверью верная ключница. Стараясь не растерять разливающуюся по телу негу, произнесла барыня:
- Этих, Наташку с Тришкой, завтра повенчать, пущай холопов мне плодят. Сегодня от всего освобождаю их, раны залечивать. И Василия Степаныча ко мне кликни… Живо! - и осклабилась плотоядной, хищной улыбкой!!!!! Барыня…

_________________
popa - mesto dlja vospitanija