Ей уже лучше
(о кошечках и романсах)
Неловко я себя чувствую, когда прошу «лишнего билетика», голос у меня тихий, поэтому, наверное, ничего не получается. А может у этих любителей, а больше любительниц романса на самом деле лишнего не было. Так или иначе, на 19.02, когда зазвонил мобильник, похвастаться было нечем.
- Мусси плохо! – встревожено сказала Алла, - она дрожит, бедная, и я за ней вытираю все время. Врача вызвала. Вот. Так что извини.
Алла хорошо ко мне очень относится, но я прекрасно сознаю, что мое положение в иерархии ее ценностей соответствует подножию пьедестала, на котором горделиво восседает породистая персиянка, обладательница дипломов и победительница конкурсов, самая белая и пушистая, капризная, но прекрасная Мусси. Я посочувствовал страдалице и собрался домой, но надо мной сжалилась билетерша.
- Молодой человек, что же вы, ведь столько стояли? Вы у администратора входной попросите, там Анна Васильевна, она даст.
Анна Васильевна действительно дала, и я оказался среди счастливцев, которым суждено было насладиться пением Анатоля Амурского, исполнителя романсов и народных песен. Парень он с виду скромный, с хорошим вкусом, и голос у него красивый, хотя не сильный. Но для этого микрофоны имеются. Своих отвязанных пиарщиков он, кажется, немного стесняется, и ресницы эдак опускает, а ресницы у него запоминающиеся. Поэтому женщины готовы разорвать его на части. На мой вкус рвать его не обязательно, но послушать очень даже можно.
Однако билет у меня был входной, а времени в обрез. Честно рванувшись на балкон, я обнаружил, что там забито все, включая ступеньки. Однако с балкона я высмотрел шесть пустых мест в бельэтаже. Осталось туда попасть.
- Извините, у меня у жены билеты, Маринаа! – махнул я рукой в сторону последних рядов, и, обогнув замешкавшуюся билетершу, метнулся к заветным креслам. Располагались они неудобно, почти в середине ряда. Прохода в центре здесь не было, и мне пришлось потревожить человек десять, чтобы добраться до своего незаконного места. Свет уже гас, но движение продолжалось, и лишь когда на сцену вышел фатоватый конферансье и пророкотал «АнатооооЛямурррский», я успокоился на счет своего ближайшего будущего. Из шести свободных мест я выбрал то, которое было ближе к центру. Моей соседкой слева оказалась высокая миловидная девушка в белом брючном костюме, а пять мест справа, как это не удивительно, пустовали до конца первого отделения концерта.
Анатоль Амурский знал свое дело: к антракту все женщины в зале знали, что они прекрасны и желанны. Когда они, с покрасневшими ладонями, толпились у выходов, глаза их блестели, дыхание было сладко, взволнованные искусством округлости призывно колыхались под одеждой. Редкие дисциплинированные мужья, приведенные для повышения культурного уровня, смотрели кротко и влюблено. Я с удовольствием понаблюдал бы за хороводом в фойе, но упускать чудом доставшееся место не хотелось. Наверняка другие безбилетники углядели свободные места и не захотят слушать второе отделение стоя.
От романсов хорошо у меня сделалось на душе, а в таком состоянии я легко уношусь мечтами невесть куда, и в голове моей проносились то полуобнаженная Алла, баюкающая на груди Мусси, то моя высокая соседка, только что задевшая меня упругим бедром и обдавшая дурманящим парфюмом… А тут и звонок. Зрители потянулись в зал, еще звонок, и мне почему-то представилось, как Алла и моя соседка вместе целуют выздоравливающую Мусси в капризную мордочку.
- Разрешите! – Аллы и Мусси не было, но соседка как раз вернулась. Когда я поднялся, пропуская ее, то стало ясно, что она даже немного выше меня ростом. Потом еще проходили люди, и уже погасили свет, и червячок опасения, что сейчас придут хозяева, и мне придется дослушивать стоя, почти рассосался, как вдруг появились ОНИ.
- Не, Люд… подержи пока… у нас тоже пробки, но чтоб такаая! Полконцерта на фиг, я сейчас задушу кого-нибудь! – возбужденно говорила осанистая румяная брюнетка с билетами в руках, выцеливая свои места. За ней молча следовала Люда, загорелая блондинка с короткой стрижкой, которая несла два огромных букета.
«Вроде двое» - отлегло у меня от сердца. И напрасно.
- А где девчонки? - спросила первая, оглядываясь, - Катя, мы здесь! - позвала она так звучно, что конферансье, уже набравший воздух для объявления, выдохнул его обратно и сделал паузу.
- Быстрей, быстрей! – замахали руками обе дамы, и отставшие, сопровождаемые хлопотливой билетершей, нагруженные букетами и корзинками, тяжелой рысцой устремились в нашу сторону. По хорошему, мне пора было выбираться, но я все еще надеялся, что их все-таки четверо или пятеро. Затем я заворожено наблюдал, как сидящие в нашем ряду стоически переносят оживленное движение по ногам и уколы роз, предназначенных несравненному Анатолю.
- Девоньки, дайте сесть хоть куда-нибудь, хоть на ежа, ноги не держат - громким шепотом жаловалась одна дама.
- С Цветного пешком, сколько ж мы протопали?
- Это ж для Толика! Тсс! - подняла вверх палец предводительница, ибо конферансье уже объявлял первый номер. Наконец «цветочницы», как я окрестил дам, уселись, за исключением предводительницы, которая нависла надо мной с видом жрицы, принесшей искусству немалые жертвы и завоевавшей право требовать этого от других.
- Молодой человек! – с затаенным негодованием спросила она, - Вы на своем месте сидите?
- Нет, на Вашем, - остроумно ответил я, поднимаясь под первые аккорды.
«Живёт моя отрада в высоком терему,
А в терем тот высокий нет хода никому» – начал тем временем Амурский.
- Безобразие! Уйдите, Вы мешаете! – усаживаясь, недовольно процедила предводительница цветочниц. Чтобы дать ей сесть, я подвинулся и оказался напротив моей длинноногой соседки. Стараясь не упираться ей в колени, я отстранился назад, и погрузился попой в пышную прическу маленькой пухлой шатенки, сидевшей спереди.
- Потише можно! – фыркнула она, оборачиваясь. Я двинулся к выходу, но притормозил напротив предводительницы, потому как дальше передо мной оказалось такое нагромождение цветов, что преодолеть его без конструктивного взаимодействия с цветочницами не представлялось возможным.
- Быстрей проходите! – прошипела предводительница, нетерпеливым жестом повелевая мне исчезнуть.
Я двинулся вперед.
- Там обойдите! Валь, пусть он там обойдет, тут цветы! – взволнованно зашептала одна из цветочниц, кажется, та самая, которая хотела сесть на ежа.
- Слышите? Туда идите! – предводительница ухватила меня за сзади за свитер.
С задних рядов тоже зашикали.
- Молодой человек, прекратите! – внесла свой вклад в общее оживление билетерша, та самая, для которой я так ловко сочинил себе жену Марину.
Видимо, она хотела, чтобы я прекратил существование, но я не знал, как это сделать. Признаться, когда на меня напирают, я тоже бываю не сахар. Какого рожна я буду через сорок человек спотыкаться, когда здесь до выхода их только десять?
«Я знаю - у красотки есть сторож у крыльца,
Никто не загородит дорогу молодца!» – развивал тем временем свою мысль сладкоголосый Амурский. Вдохновленный примером упомянутого молодца я рванулся вперед и, пытаясь освободить свитер, сделал слишком большой шаг. Под ногой что-то хрустнуло, видимо, корзинка.
- Что ж ты делаешь, а!? – с этими словами экспрессивная любительница ежей, дама ни каким местом не худенькая, вскочила и толкнула меня в грудь. Толкнула вроде не сильно, но сзади меня опять потянули за свитер, а ноги напрочь запутались в чужих ногах и вещах. Поэтому я рухнул вниз, успев только развернуться так, чтобы лететь не затылком, а лицом вперед. К счастью, падение было смягчено заботливыми и проворными женскими руками. Особую благодарность я испытываю к доброй соседке слева, смягчившей удар, который я испытал, попав носом в ее левое бедро.
«Пойду я к милой в терем и брошусь в ноги к ней», - своевременно прокомментировал Амурский.
- Господи, убила?! – с искренним ужасом охнула толкательница.
- Да нет, вроде живой! – успокоила ее старшая цветочница Валентина, - держите его, пусть лежит. Только тихо! – строго добавила она, наклонившись к моему уху.
Положение мое достойно подробного описания. Моя голова и левое плечо уютно расположились на белоснежных коленях моей прекрасной соседки слева. В результате падения мой левый локоть неделикатно уперся ей в живот, и она аккуратно перевела мою левую руку мне за спину и нежно накрыла ее своей прохладной ладошкой. Прижиматься щекой к ее бедру было более чем приятно. Однако правой рукой мне приходилось опираться на пол, что было несколько утомительно. Мой живот и прилегающие области достались предводительнице Валентине, ее левая рука лежала у меня на спине, а правая немного ниже. Посредине поместилась сумочка. Ее соседка Людмила, на долю которой пришлись мои бедра и колени, расположила между ними букет цветов, точнее роз, что я почувствовал при первой же попытке поменять положение. Все остальное досталось толкательнице Катерине, она придавила мои ноги своим теплым весом, лишив меня всякой подвижности.
В таком положении я встретил окончание первого романса. Шквал аплодисментов сопровождался оживленными обменом впечатлениями между моими, как бы это сказать, держательницами.
- Потерпите? – спросила, очевидно, имея в виду меня, Валентина хранительницу моей головы.
- Конечно! – серебристым колокольчиком прозвенела она, - так даже удобно! - и стала аплодировать, шлепая своей рукой по моей ладошке.
«Я встретил Вас»! – объявил конферансье.
Следует отметить, что неудобство положения и психологический дискомфорт зачастую не препятствуют у меня проявлению возбуждения. Девичье бедро под щекой и женские руки на самых разных местах - все это сказалось в той области пространства, где меня подпирало правое колено Валентины. Я попытался сдвинуться, но она прижала меня посильнее и стала слегка шевелить ногой, отчего положение усугубилось.
«Когда повеет вдруг весною
И что-то встрепенется в нас», - пропел чувствительный Амурский, и во время проигрыша Валентина что-то шепнула Людмиле. Я расслышал только слово «нравится». Затем вдоль моего левого бедра скользнула рука, я выгнулся, но три руки и одна нога немедленно нажали сильнее, вернув меня в исходное положение. Тем временем рука Людмилы достигла самых деликатных областей и принялась деловито исследовать их состояние. Я судорожно сжал ноги, но тут же, чуть не взвыв, отказался от этого намерения, потому как укололся о проклятые розы. Тем временем другая рука, принадлежавшая Валентине, двинулась в том же направлении со стороны живота. Она сделала нескромную попытку забраться под ремень, но я успешно отразил ее, надув живот. Тогда рука протиснулась над коленом и довольно недружелюбно ухватила меня за это самое. Я замер. Тут, видимо, руки Людмилы и Валентины встретились и приветствовали друг друга пожатием.
«Все таааж в душе моей люубооовь» - завершил романс Амурский, и руки расстались, чтобы предаться аплодисментам. Тут был момент, когда меня никто не держал, и самое время было удрать, если бы не моя чертова стеснительность: мне было неудобно демонстрировать всему ряду свои не ко времени возросшие мужские достоинства.
Зал неистовствовал в выражении восторга. Мои держательницы, казалось, забыли пор меня, я мог спокойно выгибать шею, рассматривая окружающих, насколько позволял скудный свет со сцены. Прямо передо мной сидела худая дама, вся в мелких кудряшках, как королевский пудель. Она истово аплодировала, при этом глаза за тонкой металлической оправой часто-часто моргали, что придавало ей смущенный и беспомощный вид. Почему-то я решил, что она учительница музыки.
- Браво! – глубоким грудным голосом крикнула толкательница Катерина. «Браво, браво!» - слышались женские голоса по всему залу, «браво!» - солидно прибавился к ним хорошо поставленный баритон, обладатель которого сидел где-то неподалеку, двумя или тремя рядами ближе к сцене.
- Надо же! – обратилась Валентина к Людмиле так, чтобы и я слышал, - у людей мужики «браво» кричат, а наш тут разлегся на халяву и молчит.
Людмила хихикнула.
- Ну-ка кричи «браво»! – потребовала Валентина, наклонившись ко мне и слегка поигрывая правым коленом. Вывернув шею, я увидел, что глаза у нее блестят шальным весельем. Кричать у меня вообще плохо получается, а привлекать к себе внимание, лежа на коленях у посторонних людей в театре… Я отрицательно помотал головой.
- Ах, так! – радостно и грозно сказала Валентина, - девчонки, держите его!
Последняя команда прозвучала под стихающие аплодисменты и была немедленно принята к исполнению. Увы, моя милая соседка слева, видимо, из пресловутой женской солидарности, тоже крепко сжала мою левую ладонь двумя руками. Но наиболее подозрительное копошение происходило в районе пряжки моего ремня и кнопки на джинсах. Я попытался извернуться и рассмотреть, что там делается, но чья-то рука безжалостно впилась в мои волосы и ткнула меня носом в белые джинсы. Неужели?
- Сомнения. Музыка Глинки, слова Кукольника, - объявил конферансье.
Нет, злобные действия в отношении моих волос осуществляла не милая обладательница белых брюк – она была занята тем, что удерживала мою загнутую за спину левую руку – а пуделеобразная учительница музыки. Особый садизм хватки еще раз убедил меня в том, что я не ошибся в ее профессии. Пришлось замереть. «Уймитесь, сомнения, страсти, засни безнадежное сердце!» – горестно возвестил Амурский. Он был прав. Шансы на побег были упущены. Отныне убежать можно, только пожертвовав половиной скальпа. Тем временем злодейки, которым досталась средняя часть моего организма, справились с ремнем. Я всячески мешал их гнусным намерениям, двигая тазом, но делать это приходилось аккуратно, потому как безжалостная училка на любое движение реагировала как на бунт, который подавляла как герцог Альба. К счастью штаны мои давались непросто. После нескольких неудач Валентина уступила инициативу Людмиле, пальцы который были гораздо сильнее. После некоторой борьбы тугая кнопка сдалась, а молния уже не представляла серьезного препятствия. Я еще немного сопротивлялся, прижимаясь боком к подлокотнику, но Валентина с Людмилой, освоившись в совместных действиях, быстро добились своего.
Только тот, с кого снимали трусы посреди зрительного зала, способен понять глубину моих переживаний. «И тайно, и злобно оружие ищет рука!» - выводил Амурский, но что кроме горькой усмешки могли вызвать у меня страдания романтического ревнивца? Случись моей руке заняться поисками оружия, это тут же привело бы к самым печальным последствиям для моей головы. Что же касается того оружия, которое уместно поднимать на женщин, то рука его уже нашла. Рука Валентины. Оставшееся подобрала Людмила, и я понял, что влип, влип настолько крепко, что самое время расслабиться.
- Как у твоего бульдозавра! - шепнула Валентина Людмиле.
- Неа! - отмахнулась Людмила
Тем временем Амурский уже разрешил «Сомнение» предусмотренным авторами слиянием уст, надвигались очередные овации, и давать мне расслабляться никто не собирался.
- «Браво» кричать будем? – злорадно поинтересовалась Валентина. Я молчал и не подавал признаков жизни.
- Ладно, тогда похлопаем. Только, Люд, ты там его придерживай.
Валентина принялась шлепать меня по попе, добиваясь вполне качественного звучания. Это было не больно, хотя и терпко, вначале я для приличия дрыгнулся, но Людмила довольно болезненным сжатием вернула меня в прежнее положение. Хлопали довольно долго, что было приятно, потому как добросовестная учительница на время аплодисментов оставила мои волосы в покое.
- Ой, класс какой, а можно я тоже? – повернув голову, я увидел азартные черные глаза девушки восточной внешности, на каждом ухе которой весело по пять звеньев золотой цепи. Она сидела перед Людмилой и теперь разворачивалась, явно стараясь добраться до моей попы. Наверное, у нее получилось, но я этого не увидел, потому как безжалостная музыкантша снова завладела моей шевелюрой и ткнула меня носом в гостеприимное белоснежное колено.
- Ну, будешь «браво» кричать? – с оттенком неуверенности спросила меня запыхавшаяся Валентина, когда все затихло перед очередным номером.
- Не, Валь, это все баловство, - потянула ее к себе Людмила и что-то зашептала на ухо.
- А ты откуда знаешь? – прыснула Валентина, выслушав подругу.
Следующий романс на стихи некоего Красова и музыку неизвестного автора, несмотря на свое странное положение, я выслушал очень внимательно. Романс был незнакомый, и было что-то притягательное в этих небезупречных стихах.
«Я вновь пред тобою стою очарован
И в ясные очи гляжу,
И, вновь непонятной тоскою взволнован,
Я жадных очей не свожу»
Тем временем цветочницы и примкнувшие к ним приступили к исполнению какого-то зловещего плана. Они тихо шушукались, что-то передавали друг другу и понемногу спускали мои джинсы все ниже, уже до самых колен. Меня это не интересовало. Я слушал.
«Я думаю: Ангел, какою ценою
Куплю дорогую любовь?
Отдам ли я жизнь с непонятной тоскою,
С томленьем прошедших годов?»
Не знаю почему, но в воображении своем я обращал эти слова к девушке, к ногам которой прижимался лицом. Бред, конечно… Ромео без штанов!
«Признав, как святыню, во всем твою волю,
Могу об одном лишь молить:
Чтоб ты мою жизнь, мою горькую долю
Заставила вновь полюбить!»
Я как бы погрузился в пространство романса, кто, как и где поет, потеряло значение, остался звук, ее колени у меня под щекой, прикосновение ее руки, беспомощность и смутное предчувствие грядущего страдания ради нее.
Когда Амурский повторял первую строфу, я ощутил оголенной частью вкрадчивые прикосновения каких-то прохладных гладких предметов. Было приятно и тревожно. Второе ощущение оказалось точнее: коварно прячась среди последовавших рукоплесканий эти самые гладкие предметы (а проницательные читатели уже догадались, что это были щетки для волос) замолотили так, что меня словно обожгло сразу в трех местах. То, что приходилось по попе, было еще терпимо, но левое бедро, явно обрабатываемое многоопытной Людмилой, горело невыносимо. Я рванулся по-настоящему, не заботясь более о волосах, и вырвался бы, если бы не поддержка, оказанная цветочницам дамами из переднего ряда. Восточная девушка и ее подруга, забыв об Амурском, развернулись к нам и помогали удерживать мой мятущийся зад, а шатенка с ястребиным носом, та, чью прическу я так неловко потревожил, с чьей-то помощью изловила мою правую руку и засунула ее под себя. Я героически сражался с желанием взвыть, извивался, пытаясь подставить Людмиле правое бедро вместо истерзанного левого, но эта леди знала свое дело и лупила по одному месту с упорством туземца, добывающего огонь трением. Честное слово, я бы не заорал, если бы не вредный Амурский. Именно в этот момент ему пришло в голову отойти за кулисы, вероятно, чтобы вытереть пот с благородного чела. Из-за этого перерыв между номерами оказался втрое больше обычного. Кому-то оно без разницы, но мне была дорога каждая секунда! В общем, когда Амурский вернулся, я приветствовал его криком. Было ли это «браво», сказать трудно, но дамы, трудившиеся над достижением этого результата, точно кричали «браво», причем дружно, слаженным хором, сопровождая выкрики ритмичными ударами щеток. А пухлая шатенка из следующего ряда подпрыгивала на моей правой руке, как пятилетний кавалерист на пластмассовой лошадке. Наша группа скандирования остановилась последней только после того, как конферансье дважды многозначительно поправил микрофон. Самое печальное, что я издавал некоторые звуки и в наступившей тишине. Что, впрочем, никого не удивило – вечер романсов предполагает откровенные изъявления чувств.
В течение следующего номера на меня было излито море нежности. В меня уже не впивались пальцами, а слегка придерживали, поглаживали, чуть похлопывали, но сам я был себе противен до омерзения.
«Мне не жаль,
что тобою я не был любим
Я любви недостоин твоей» – пел Амурский, а я наполнялся глубочайшим презрением к себе, ощущая щекой мокрое пятно на ранее белоснежных брюках.
Дальше так и продолжалось. Романсы я слушал в обстановке нежности и заботы. Затем, заставляя мою попу сжиматься, звучали последние аккорды, удерживающие меня руки и ноги усиливали хватку, и с первыми хлопками щетки начинали быстро и больно молотить по крепко надранному заду. Я уже не пытался сопротивляться и сразу же начинал хрипеть «браво», дамы его подхватывали, но порка не прекращалась, а только обретала более размеренный ритм. Номера следовали нескончаемо, процедура повторялась. Особенно запомнилось то, как «Окрасился месяц багрянцем»: когда Амурский пел:
«Ты помнишь, изменник коварный,
Как я доверялась тебе?»
каждая из дам с такой страстью сжала то, что держала в руках, что я чуть не заорал «браво» в середине номера. В последовавшие аплодисменты мои мучительницы вложили всю горечь от пережитых поколениями женщин мужских измен, я привычно извивался и кричал нечто похожее на «браво», свыкнувшись с мыслью, что это никогда не кончится, как вдруг в зал дали свет. Тут произошло что-то непонятное. Меня тут же перестали лупить, шатенка с переднего ряда брезгливо вытолкнула из-под себя мою отсиженную руку, а Валентина стала судорожно натягивать штаны на мою красную попу.
- Вы что тут разлеглись, слезайте быстрее! – скомандовала она и столкнула меня со своих коленей. Все бы хорошо, но Катерина, державшая мои ноги, выпустила их секундой позже, поэтому я рухнул в проход, под ноги цветочницам и красивой соседке в белом костюме.
- Девчонки, пора! – скомандовала Валентина, цветочницы схватили свои букеты и устремились к сцене, дружно скандируя «ТО-ЛЯ, ТО-ЛЯ». На меня они даже не обернулись; хорошо еще, что не раздавили мобильник, вывалившийся из кармана при падении! Я довольно долго ползал по полу, стараясь найти отлетевший куда-то номерок и незаметно застегнуть джинсы. Это было непросто, ибо трусы под ними сбились комом. Зал гремел и кричал, попа горела и непроизвольно сжималась в ритме оваций, наверное, поэтому штырек на ремне никак не хотел попадать в дырочку.
- Это у вас выпало? – серебристой свирелью прозвучал голос с неведомой высоты. Я с усилием поднял голову и увидел высоко над собой белоснежную соседку. В руке у нее был мой номерок. Я осмелился посмотреть ей в лицо. Она стояла и смотрела на меня с выражением светлой грусти, в уголке правого глаза пряталась слеза. Я не посмел подняться, поскольку так и не справился с джинсами, и потянулся за номерком, стоя на коленях, как нищий за подаянием. Другой рукой я поддерживал штаны. Принимая номерок, я чуть коснулся ее руки. У меня перехватило дыхание, но слова благодарности замерли на устах: я заметил, что левой ладошкой она прикрывает мокрое пятно на левом бедре.
Кое-как я вполз на кресло и застегнул ремень. Попа горела. Но еще сильнее горели уши. Надеюсь, их нестерпимый малиновый свет мешал зрителям рассмотреть меня как следует. Я отряхнулся и двинулся к выходу, глядя только на свои ботинки. За спиной послышался смешок, я вздрогнул, но не обернулся. Доспотыкавшись до прохода, я чуть не сбил телеоператора – на дисплее его камеры Амурский как раз принимал цветы – выбрался из зала, и рванул вниз по лестнице к гардеробу.
В этот момент в кармане завибрировало. Я нажал кнопку.
- Нам уже лучше, только у нас попка болит, - промурлыкал мобильник голосом Аллы.
- Ты… видела… это? – с трудом выдавил я, запинаясь на каждом звуке.
- Да, - ответила Алла, приятно удивленная глубиной моего сопереживания, - конечно, видела. Мусенька умница, Мусенька смелая, Мусенька укола почти не боялась.
|
.
