Клуб "Преступление и наказание"

Привидение дома Алпатьева.

The ghosts you chase you never catch.
John Malkovich

Ранним июньским утром я вывел из гаража свой Suzuki SX-4, корчащий из себя Jeep Grand Cherokee, и покатил по еще пустым улицам на МКАД и дальше на Новорижское шоссе. Путь мой лежал в Сонеж – крохотный городок на границе Тверской и Смоленской областей.
Когда-то, в XVI - XVII веках, Сонеж был крепостью, игравшей важную стратегическую роль в войнах Руси с Литвой. Потом городок захирел, и сегодня он со своими двумя тысячами жителей является одним из самых маленьких городов России. Тем не менее, в Сонеже находятся три объекта, имеющих культурно-историческое значение: развалины крепости, каменная церковь Троицы Живоначальной (колокольня XVII века, само здание – XVIII) и усадьба помещика Алпатьева, всю жизнь служившего в Твери по почтовому ведомству, а по выходе в отставку поселившегося в унаследованном от жены поместье.
От крепости фактически остался только осыпавшийся земляной вал, давно перекопанный местными и заезжими археологами вдоль и поперек, так что реального предмета изучения там нет. Церковь тоже была изучена и подробно описана еще в советское время, а теперь, когда она передана Тверской епархии, нашему брату историку там и вовсе делать нечего. Что же касается усадьбы, то она до последнего времени вообще не привлекала внимания специалистов. Давным-давно было признано, что эта усадьба, от которой на сегодняшний день сохранился только барский дом, не представляет ни исторической, ни художественной ценности. Дом находится на балансе города. В советское время в нем размещались разные городские учреждения, а незадолго до бурных 90-х он был отдан Сонежскому краеведческому музею, черт его знает, кому нужному и какие экспонаты демонстрирующему.
Однако с год назад в музее затеяли капремонт (нашелся меценат, местный уроженец) и сделали поразительное открытие. Оказалось, что в подвале дома имелся тайник, в котором г-н Алпатьев хранил интереснейшие документы, касающиеся масонской ложи города Твери, в том числе многие письма, которыми тверские вольные каменщики обменивались со своими собратьями в Москве и Питере. Там были обнаружены автографы знаменитейших людей 18-го и 19-го века. Найденный архив городская администрация (три человека, включая самого мэра) объявила муниципальной собственностью Сонежа и категорически отказалась передавать представителям федеральных структур. Разумеется, в конце концов их заставят отдать свое сокровище, но пока что идут унылые тяжбы в разных инстанциях, а историки изнывают от нетерпения.
По всему поэтому вашему покорному слуге, делавшему дипломную работу по русскому масонству, да так и оставшемуся на этой тематике, было поручено отправиться в город Сонеж и для начала составить опись алпатьевского архива. Научная опись – дело, знаете ли, не простое. Для ее составления необходимо довольно серьезно изучить каждый документ и сделать его краткое описание. Поскольку в алпатьевском архиве более 300 документов, работа мне предстояла длительная, но зато очень увлекательная и многообещающая: теперь уж я буду числиться специалистом по этому собранию документов и наверняка смогу не только сделать ряд обреченных на известность публикаций, но и – при достаточном усердии - изваять нехилую диссертацию.
Помимо описи мне было велено по возможности выяснить историю этого архива (как он оказался у г-на Алпатьева, почему хранился в тайне, почему не был передан наследникам и т.д.), а заодно (!) и составить описание самого дома.

В принципе в Сонеж можно ехать через Ржев - поездом, а потом автобусом, но это получается долго и хлопотно. Взвесив все проз и конз, как говорят англичане, я решил ехать на собственном транспортном средстве, хотя наш бухгалтер Анечка предупредила меня, что ничего, кроме оплаты проезда по минимуму, она для меня сделать не сможет, потому что иначе нужна подпись замдиректора, бла-бла-бла, бла-бла-бла... Конечно, зарплата м.н.с. не позволяет сорить деньгами, но, слава Богу, у меня есть дополнительный источник дохода: составляю (читай "сочиняю") пристойные родословные всяким уголовникам, в одночасье превратившимся в процветающих легальных бизнесменов. Просто удивительно, как все они жаждут похваляться друг перед другом дворянскими корнями и сколько готовы за это платить! Так что я не стал усложнять жизнь Анечке и удовлетворился оплатой проезда из расчета электричка + автобус.
Наша Анечка – очень милое существо, обладающее двумя недюжинными достоинствами: подлинной, врожденной добротой души и очаровательной попкой. Увы, небольшая разведка боем, проведенная в первый же месяц работы Анечки в нашем институте, показала, что она абсолютно ванильна, а садо-мазо игры вызывают у неё утробный ужас и полное отторжение. Мне ничего не оставалось, как предоставить Анечку заботам более традиционно ориентированных сотрудников и восхищаться ее попкой чисто платонически.
Предаваясь приятным, хотя и грустным, размышлениям о недоступной для меня Анечкиной попке, я нечувствительно свернул с Кольцевой на Новорижское и с хорошей скоростью погнал на Запад, благо в этом направлении трафик был не очень плотный. Мысли мои помаленьку переключились на командировочные дела. В самой работе я никаких трудностей не предвидел, а вот бытовая сторона беспокоила. Мне предстояло провести в Сонеже дня 3-4, а то и больше, и как я там устроюсь, было неясно. Командировку я обговаривал с мэром города, и на вопрос о проживании он сказал, что гостиницы в городе нет по причине полной ненадобности, но они что-нибудь придумают. "Запихнут на постой к какой-нибудь бабке", думал я, "неопрятной, придирчивой и болтливой". Перед глазами вставал образ бабы Яги из повести "Понедельник начинается в субботу", и на душе было муторно...
Сворачивать на Сонеж мне предстояло в Зубцове. В этом городке обнаружился довольно приличный ресторан, и я, несмотря на ранний час, пообедал, поскольку будущее было неопределенно. Пропилив еще километров 40, я около часу дня прибыл в пункт назначения. Мне предстояло явиться в мэрию и встретиться там с замом мэра по культуре и образованию, а по совместительству директором краеведческого музея мадам Самохиной Викторией Павловной. Я заранее содрогался, представляя себе пропахшую чесноком и уксусом провинциальную тетку лет под 50, с заметными усиками на верхней губе и большой бородавкой под глазом.
Но на этот раз судьба в кои-то веки соизволила повернуться ко мне не филейной частью, а бюстом. Викторией Павловной оказалась симпатичная девушка, в которой ничего провинциального не было - по крайней мере, на первый взгляд. Одета она была стильно и недёшево, макияж ее был умерен и удачен, каштановые волосы были равномерно прокрашены и уложены с очень продуманной небрежностью, модный маникюр был сделан тщательно. Ее фигурка выглядела весьма привлекательно – всё, что должно быть круглым, было круглым, а что должно быть прямым – было прямым. К сожалению, покрой элегантного платьица не позволял в полной мере оценить ее попку, так что этот существенный вопрос пришлось отложить.
Речь мадмуазель (судя по отсутствию обручального кольца) Самохиной была речью интеллигентной современной девушки, почти неотличимой от речи москвички или петербурженки такого же статуса. Быстро выяснилось, что она окончила истфак Тверского Универа (имеющий очень хорошую репутацию в академических кругах), причем всего на два года позже, чем я – истфак МГУ. Мы сразу перешли на "ты" и почувствовали себя друг с другом легко и свободно.
Узнав, что я уже отобедал, Вика предложила пойти выпить кофе и заодно обсудить план действий. Я было собрался ехать на машине, но она засмеялась и сказала, что расстояние в 50 метров быстрее пройти пешком.
- Наш город очень маленький, всё рядом, - говорила она на ходу, держа меня под руку, но без пошлого висения. – Но у нас есть всё, что нужно человеку. С питанием у тебя проблем не будет – в городе есть ресторан и два кафе, и в каждом из этих заведений очень неплохая кухня, тебе понравится.
Тут мы подошли к кафе с не очень оригинальным названием "Сонега" (так называется речка, на которой стоит Сонеж) и уселись за столик на крытой веранде. Мигом подлетела юная официанточка и приняла заказ – два двойных экспрессо и два пирожных для Вики.
- Это я так обедаю, - хихикнула моя спутница. – Понимаю, что вредно, но зато вкусно!
- Тебе пока можно не беспокоиться о фигуре, - сказал я как бы комплимент, но с прицелом на обсуждение более интимной тематики, чем переписка тверских масонов.
Однако Вика не поддержала этот разговор, а вернулась к вопросу о моем житье в Сонеже.
- Вот с жильем мы еще вопрос не решили, - сказала она озабоченно. – Как тебе сказал Алексей Федорович, гостиницы у нас нет. Я думала пристроить тебя к своей тетушке – она одна в целом доме живет – но к ней буквально вчера неожиданно нагрянули родственники из Смоленска, трое взрослых и двое детей, так что ей не до тебя. Но ты не волнуйся, сейчас ты начнешь работать в музее, а до вечера я эту проблему решу.
- О’кей, - сказал я, подумав про себя, что неплохим вариантом было бы поселиться у неё; но говорить об этом пока было явно рано.
Закончив кофепитие, мы отправились в музей, которым заведовала Вика. Усадьба Алпатьева начиналась сразу за Сонегой, а барский дом стоял в каких-нибудь ста метрах от моста через реку. Тем не менее я не захотел оставлять машину около мэрии, и мы с шиком подкатили по покрытой гравием короткой аллее прямо к парадному входу.
Вика коротко рассказала мне историю усадьбы. Она была основана около 1770 г. одним из краткосрочных фаворитов Екатерины II Великой, получившим за свои постельные заслуги изрядный кусок земли и две сотни душ крепостных мужеска пола (матушка императрица бывала щедра даже к своим мимолетным амантам). В дальнейшем это поместье несколько раз переходило из рук в руки, причем большая часть его была то ли продана, то ли проиграна в карты одним из последующих владельцев. В начале XIX века остатки поместья прикупил один местный помещик, отдавший эту недвижимость в приданое дочери, на которой женился коллежский секретарь Евграф Сергеевич Алпатьев. К этому времени от поместья остался лишь небольшой участок пахотной земли, одна деревенька, да барская усадьба, в которой вышедший в 1841 году в отставку Евграф Сергеевич прожил остаток своих дней. Супруга его рано умерла, так и не родив мужу наследника. Жениться в другой раз Алпатьев не стал, так что под конец жизни компанию ему составляли лишь десятка два крепостных дворовых.
Прежний сильно обветшавший деревянный дом Алпатьев снес и построил на его месте оштукатуренный кирпичный, который и дожил до наших дней. Дом этот представляет собой стандартный образец провинциальной архитектуры своего времени. Если в обеих столицах в эти годы уже расцвел величественный ампир, то в провинции еще придерживались канонов классицизма, к тому же предельно упрощенного по причине ограниченности провинциальных помещиков в средствах. Дом Алпатьева - просто одноэтажная коробка с примитивным мезонином и столь же примитивным портиком на четырех колоннах. Портик увенчан стандартным треугольным фронтоном, на тимпане которого было когда-то какое-то лепное украшение, изваянное местным Микеланджело, но до нашего времени оно не сохранилось.
Самым романтическим и драматическим в биографии г. Алпатьева был последний период его жизни. Он вышел в отставку еще не старым человеком (в 1841г. ему как раз исполнилось 50) и вскоре взял себе в любовницы одну из своих дворовых девок по имени Пелагея. Палаша была очень красивой девушкой, да к тому же оказалась необычайно даровитой в делах постельных. Стареющий барин привязался к ней всей душой и как будто даже собирался с ней повенчаться. Во всяком случае, он всячески баловал свою любовницу и исполнял все ее прихоти, которые со временем становились все более разнообразными и многочисленными. Палаша была в доме полновластной хозяйкой, причем, как это часто бывает с возвысившимися рабами, вела себя по отношению к другим дворовым надменно и жестоко, чем заслужила их общую ненависть. Ей бы, дуре, жить да радоваться, но бес ее попутал – влюбилась она в егеря соседнего помещика и стала с ним тайком встречаться. Разумеется, дворовые Алпатьева об этой авантюре ненавистной временщицы прознали и не преминули рассказать барину. Тот долго не хотел верить, но наконец решился убедиться своими глазами. Однажды он объявил, что
уезжает по делам на два дня в Ржев, а на самом деле вернулся того же дня к вечеру, спрятался в какой-то хозяйственной постройке и стал ждать сигнала. Сигнал должен был дать повар, которого по приказу Пелагеи не раз секли за плохо приготовленную еду, и потому он был рад отомстить проклятой девке.
Всё произошло так, как и ожидалось. Поздно вечером, когда все уж улеглись спать, егерь Максимка прокрался в дом, и обнаглевшие любовники предались любовным утехам прямо в барской спальне. Выслеживавший их повар тотчас же побежал к барину и доложил о происходящем. Алпатьев без шума прошел в дом и внезапно ворвался в собственную спальню аки неумолимый ангел мести.
Последовавшая за этим сцена была ужасна. Незадачливый Максимка, подхватив портки, на четвереньках выполз из спальни, кубарем выкатился из парадных дверей и понесся домой, не разбирая дороги. Алпатьев же, вытащив из постели голую Палашку, принялся хлестать ее подвернувшимся под руку хлыстом для верховой езды, причем бессвязно выкрикивал совершенно непристалые дворянину мужицкие ругательства. Он был в такой ярости, что и не заметил, как засёк свою любовницу до смерти. Придя же в себя, Алпатьев ужаснулся содеянному и, в порыве отчаянья выхватив из ящика, всегда стоявшего на каминной полке, дуэльный пистолет Беринжера, зарядил его, насыпал на полку затравочного пороха и выстрелил себе в сердце. Он не промахнулся и упал замертво рядом с мертвой Пелагеей.
Выслушав эту мрачную историю, я понял, почему об архиве Алпатьева никто не знал. Однако о том, как он попал к Алпатьеву, Вика ничего сказать не могла.
- А что же стало с поместьем? – спросил я.
- Ввиду отсутствия наследников оно было выморочено в пользу короны, а вскоре император даровал его одному из здешних монастырей. После революции семнадцатого года на базе этого поместья был организован колхоз, а усадьба перешла в муниципальную собственность Сонежа.
Рассказав всё это, Вика провела меня по музею, занимавшему весь первый этаж. Это был типичный провинциальный краеведческий музей, в котором чучела представителей местной фауны соседствовали со старинными прялками и боронами, а на витринных столиках располагались щербатые наконечники копий и стрел, дореволюционные церковные книги, разрозненные предметы советского агитационного фарфора и прочие реликвии такой же ценности. Отдельная комната была посвящена последнему владельцу усадьбы Алпатьеву. В этой комнате были собраны некоторые бытовые предметы начала XIX века, стоял шкаф с книгами того времени (впрочем, большая часть их была муляжами). Был здесь и ящик с дуэльными пистолетами Беринжера (тоже муляжи), а на стене висел хлыст - якобы тот самый, которым Алпатьев засёк свою неверную подругу. Самым же интересным экспонатом в этой комнате была довольно большая (примерно 60х80) картина маслом, изображающая сцену расправы, учиненной Алпатьевым над своей любовницей. Обнаженная Пелагея была развернута к зрителю весьма объемистым задом, на который как раз опускался хлыст жестокого барина. Картина была писана местным художником еще в 30-е годы и по замыслу автора должна была изобличать ужасы крепостничества, а заодно и вообще обличать преступную власть капиталистов и помещиков. Однако любовно выписанный голый зад девки, покрытый красными полосами, однозначно свидетельствовал о том, что художник испытывал не только классовую ненависть, но и другие чувства. Вика со смехом рассказала, что в советское время эту картину то отправляли в запасник, то опять вывешивали в зависимости от того, как очередной начальник ее воспринимал – как пламенную агитацию или как возмутительное непотребство.
- А ты как считаешь? – спросила она и стрельнула в меня своими темно-карими глазками.
- По-моему, очень симпатичная картинка, хотя мастером ее автора я бы не назвал, - ответил я, размышляя о том, что таится за этим вопросом Вики – невинное любопытство или намёк...
Наконец дело дошло до цели моей поездки. Сначала мы спустились в подвал, и Вика показала мне тайник в полу, где был спрятан сундучок с бумагами. Сам сундучок находился в ее кабинете в угловой комнатке первого этажа. Сундучок был проконопачен смоленой паклей. Бумаги хранились в многослойной обертке из ткани, также пропитанной смолой, и для документов почти двухсотлетней давности были, можно сказать, в идеальном состоянии.
Вика быстро показала мне, где что в ее кабинете. В нем имелись рабочий стол с креслом, диван, холодильник и электроплитка, а рядом с кабинетом размещался санузел, в котором был даже душ. Всё это обеспечивало вполне сносное автономное существование. На столе стоял хороший десктоп, но мне он не был нужен, т.к. я приехал со своим ноутбуком. Оставив мне ключи от входной двери и от кабинета, Вика предоставила в моё распоряжение бесценный архив Алпатьева и упорхнула искать для меня прибежище на ночь.
Я с удовольствием погрузился в изучение документов и так увлекся, что не заметил, как пролетело время. Часов в 7 появилась Вика. Она успела переодеться, и ее туго обтягивающие бриджи позволили мне удостовериться, что с попкой у нее всё в полном порядке. Однако вид у девушки был удрученный.
- Прямо не знаю, как быть, - устало сказала она, присаживаясь на диван. – Как назло никто из тех, кто обычно берет постояльцев, на этот раз не может.
- Слушай, - сказал я, - а почему бы мне не пожить прямо здесь? Только найди мне какую-нибудь подушку и одеяло на ночь.
- Ой, нет, что ты! Здесь нельзя.
- Да почему?
- Здесь опасно.
- Опасно? Неужели в вашем городке есть бандиты?
- Нет, народ у нас очень мирный, не в этом дело.
- А в чем?
- Ну, понимаешь... - она как-то странно замялась.
- Ну объясни же, в конце концов!
- Понимаешь... Здесь бродит привидение.
- Че-вооо? – я уставился на нее, не понимая, с чего она вздумала так не вовремя шутить.
- Я понимаю, тебе это покажется странно. Но здесь по ночам часто появляется дух Пелагеи. Она ведь умерла без покаяния, вот и бродит по ночам. Жалуется, на помощь зовёт...
- Слушай, Вика, кончай прикалываться. Поехали за подушкой.
- Серёж, я не прикалываюсь! Она, правда, бродит, я сама два раза видела, когда поздно засиживалась. И другие видели.
- Да идите вы все на фиг, мистики хреновы. Не верю я ни в какие привидения. Поехали за подушкой!
В конце концов она сдалась. Мы съездили в город, поужинали в ресторане с симпатичным названием "Весёлый толстопузик", заехали к Вике (оказалось, что она жила с родителями и младшей сестрой, так что напрашиваться к ней было бесполезно) и, нагруженный кучей подушек, одеял и постельного белья, я отбыл в свою временную резиденцию. На прощанье мы поцеловались, но это был чисто дружеский поцелуй.
Я еще немного посидел с бумагами, потом принял душ и к полуночи собрался лечь спать. Вдруг заиграл мой мобильник: Вика. С искренним волнением в голосе она спросила:
- Ну как ты там?
- Не волнуйся, всё в порядке. Привидений не наблюдается. Ложусь спать. Не хочешь скрасить моё унылое одиночество?
- Спокойной ночи, нахал, - сказала она и отключилась
Весь следующий день прошел в честных трудах. Я корпел над бумагами и только дважды ходил в город поесть. Вика тоже была занята на работе, так что мы только созвонились пару раз. Поужинал я "дома" тем, что купил днем в сонежском супермаркете, которому и московские могли бы позавидовать как в смысле ассортимента, так и в смысле организации.
В первом часу я, наконец, улегся на свой диван, но заснуть не успел. Откуда-то из глубины дома вдруг раздался громкий стон. Я вздрогнул, подумал о привидении, но мысленно обругал сам себя. "Какие, на ***, привидения! Какое-нибудь перекрытие просело, только и всего". Стон повторился, а потом послышалось какое-то бормотанье. Мне показалось, что я слышу слова "Господи, смилуйся" или что-то в этом роде. Мне стало не по себе. Во мне боролись два желания: первое – накрыться одеялом с головой и заткнуть уши пальцами, второе – схватить что-нибудь потяжелее и выскочить в коридор с громким криком "Какая сволочь тут шляется?!" Однако реализовал я третий вариант – тихонько подошел к двери и выглянул. В коридоре было темно и тихо. Свет включался в противоположном конце, фонарь я из машины не доставал. Я крикнул в темноту "Эй! Кто там?" Ответа не было. Я немного постоял, потом вернулся в постель. А что мне оставалось? Поворочался минут 15, прислушиваясь к тишине, и в конце концов заснул.
На следующий день с утра я опять работал. Опись моя понемногу продвигалась, но довольно медленно: разбираться в старинных рукописях – дело не из легких. В обед пришла Вика и предложила пойти искупаться, а потом вместе пообедать. Я с радостью согласился. Когда мы разделись, я оглядел Вику в купальнике и окончательно убедился, что сложена она великолепно, а попка ее вообще выше всяких похвал, не хуже анечкиной. Вика, конечно, знала, что хороша, и купальник ее был настолько супермини, что, с моей точки зрения, его вообще не стоило надевать. Когда мы, искупавшись, валялись на травке под жарким июньским солнцем, я под каким-то предлогом шлепнул Вику по восхитительно тугой округлой ягодице. В ответ она издала какое-то урчание, которое во всяком случае не было решительным протестом. Мое настроение поднималось с каждой минутой. И не только настроение.
Вика, конечно, спросила, как прошла ночь, но я не стал ей ничего рассказывать про напугавшие меня звуки – даже не знаю, почему.
На этот раз мы пообедали в третьей сонежской точке общепита - кафе "Ритмы мира". Кухня и у них была неплохая, но там все время громко звучала музыка: название обязывало. Зеленой молодежи это доставляло удовольствие, но я предпочитаю вкушать пищу в тишине, особенно, если делаю это в компании девушки, которая вызывает у меня повышенный интерес.
После обеда мы разбежались по своим рабочим местам. Для разнообразия я решил заняться описанием дома. Сфоткал его с нескольких точек, а потом обмерил снаружи (высоту оценил с помощью спички, как учили когда-то на уроках ОБЖ). Затем я обмерил каждую комнату. Всё это отняло у меня часа три. Потом я еще посидел над бумагами. Позвонил Вике, но она сказала, что вечером будет занята семейными делами, так что мне предстояло ужинать и развлекаться в одиночестве. Тащиться в кино не хотелось, на молодежную тусовку в "Ритмах мира" - тем более, поэтому я просто решил посидеть с книжкой. Однако ночное происшествие не выходило у меня из головы, и на этот раз я решил тщательно подготовиться. Нашел себе хорошую дубину, взял из машины фонарик и кусок прочной веревки.
Готовился я не напрасно. Еще не было полуночи, я только собрался раздеться и идти в душ, когда из коридора снова раздался протяжный стон и какое-то унылое подвыванье. Схватив фонарь в одну руку и дубину в другую, я выскочил, включил фонарь... и начал покрываться липким потом. Из дальнего конца коридора на меня, издавая протяжные воющие звуки, двигалась фигура, представляющая собой колышащееся белое покрывало, под которым неясно угадывалось обнаженное человеческое тело. Мой мыслительный аппарат заклинило, я действовал чисто рефлекторно. А рефлекс, Бог знает от каких предков (возможно, от неандертальских) унаследованный, заставил меня поднять дубину и с громким нечленораздельным криком броситься навстречу жуткому видению, теряя по пути домашние шлепанцы. Этот неандертальский прием оказался эффективным – привидение остановилось, потом повернулось и поспешно юркнуло в комнату, посвященную Алпатьеву. Через полминуты и я добежал до нее, рванул дверь и направил луч фонаря внутрь. В комнате никого не было. Я включил свет и внимательно осмотрелся. Окна были закрыты на шпингалеты, да и все равно через них нельзя было выскочить – снаружи на них были ажурные, но прочные решетки. Никаких других дверей, кроме входной, в этой комнате тоже не было. Поневоле я пришел к выводу, что виденная мной фигура не была материальной. Я громко матюкнулся. Я материалист до мозга костей, ни в какую мистику я не верю. Но мистика, похоже, верила в меня и демонстрировала мне себя с беспардонной наглостью...
Я долго не мог уснуть. Мысли о пятом измерении, о параллельных пространствах и, конечно, о потустороннем мире роились в моей бедной голове. Честно говоря, я был здорово напуган. Привидения, насколько я знаю из литературы, не причиняют человеку физического вреда. Но вот всё остальное, всякие там пришельцы из параллельных пространств или из созвездия Орион – черт их знает, что у них на уме... Лишь под утро я, наконец, забылся тревожным сном.
Утром позвонила Вика, и опять я ей ничего не стал рассказывать. Но голос у меня, видимо, был не совсем нормальный, поэтому она забеспокоилась и, не добившись объяснений, пообещала заскочить поближе к вечеру. Работать с бумагами у меня не получалось – не мог отвлечься от своих страхов. Тогда я решил проверить эскизы дома, которые сделал вчера. И тут меня ждало открытие. Оказалось, что если суммировать внутреннюю длину всех комнат и прибавить к этой сумме толщину всех стен и перегородок (эти данные у меня были), то общая длина оказывалась почти на два метра меньше, чем измеренная по наружной стене. Хе-хе, подумал я, а не тут ли зарыта искомая собака? Я подошел к комнате Алпатьева и внимательно осмотрел стены. Никаких потайных дверей я не обнаружил, но обратил внимание, что дверь в эту комнату расположена несимметрично - ближе к правой стене примерно на те самые два метра. Я вошел в комнату и стал внимательно изучать правую стену. Увы, и тут не было никакого намека на потайную дверь. Я уже потерял надежду, когда случайно споткнулся о немного торчащую паркетину и схватился за книжный шкаф. Шкаф легко повернулся, и за ним обнаружился узкий проход. Я сунулся в него – и увидел узкую комнатку, вернее чуланчик без окон, в котором всего и было, что старое кресло, стоящее около узкой стенки. Никаких следов моего привидения – кусочков покрывала или еще чего-нибудь материального – я не обнаружил, но сомнений у меня не было. Кто-то пытался меня одурачить, ловко прячась в этом чуланчике. Зачем меня хотели напугать, я не знал, но решил, что сегодня же прижму это привидение и вытрясу из него правду.
Когда пришла Вика, я уже был во вполне адекватном состоянии. Она попыталась из меня вытрясти, что со мной было утром, но ничего не добилась. Мы сходили в "Толстопузика" и поужинали, потом она заторопилась домой, и я ее проводил. У калитки мы немного пообжимались, но как-то по-детски, так что я ушел, не очень понимая, хочет ли она более серьезных отношений. Я-то их точно хотел и предпочитал верить, что всё получится в самом ближайшем будущем. Упустить такую попку – нет, я не желал даже думать об этом!
Вечером я как следует подготовился. Дубина и фонарь были под рукой, на ногах вместо шлепанцев были надежные кроссовки. Чертово привидение опять появилось около полуночи, известив о себе громкими стенаниями и выкриками "Спасите! Спасите!" Я выскочил с включенным фонарем и, подняв дубину как давеча, бросился привидению навстречу. Оно, видимо, этого ожидало – мигом понеслось обратно и заскочило в комнату Алпатьева. Теперь я уже не был так ошарашен и хорошо разглядел под покрывалом нагую женскую фигуру. Когда я добежал до комнаты Алпатьева, ворвался в нее и включил свет, след моего привидения уже простыл, но только что задвинутый шкаф еще чуть вздрагивал. Я не торопясь тихо отодвинул шкаф, вошел в чуланчик, включил фонарь – и остолбенел. Передо мной в свете фонаря стояла совершенно голая Вика. Покрывало было сброшено на пол, а вся ее одежда лежала на кресле. При моем появлении она ойкнула и прикрыла не подлежащие обозрению места жестом боттичеллиевской Венеры - впрочем, не слишком поспешно.
- Ты? - оторопело воскликнул я.
- Ну, я, - ответила она довольно спокойно и хихикнула.
Меня вдруг обуяла злость. Какого черта, в самом деле, эта девица, будучи, как-никак официальным лицом, позволяет себе такие идиотские шутки? А если бы у меня, к примеру, было больное сердце – я ж мог копыта отбросить от таких прикольчиков.
- Какого черта? – сказал я вслух и, охваченный праведным гневом, подошел к Вике, бросил фонарь на пол и схватил ее в охапку. Потом я сел в кресло, положил ее себе на колени попой кверху и влепил смачный шлепок по той самой восхитительно тугой ягодице, которую нежно шлепал вчера. Шлепок был настоящий – такой, что по чуланчику пошел звон, а Вика непритворно завизжала.
- Какого черта? – повторил я и не менее смачно шлепнул ее по другой ягодице. Она заболтала ногами и завопила:
- Ой, больно! Ой, не надо!
- Еще как надо! – злорадно ответил я и влепил ей еще пару таких же шлепков.
- Ты зачем это затеяла? (Шлепок).
- Ай! Ой! Я только хотела, чтобы ты поверил в это привидение.
- А зачем? (Шлепок).
- Чтобы распространить слух о нем.
- Зачем это тебе? (Шлепок. У меня уже начинала зудеть ладонь, а ощущения ее попки я мог себе представить).
- Ой, мамочка! Мы хотим привлечь туристов, сделать наш город полноценным туристическим объектом.
- И для этого ты придумала такую дурацкую шутку? Ты что, дитя малое? (Два шлепка максимальной силы. Она так завопила, что мне ее стало жалко).
- Ничего не дурацкая. Люди очень падки на такие истории, неужели не знаешь? Пусти меня, гад проклятый!
Я вдруг почувствовал, что мои джинсы намокли как раз в том месте, где находилась ее святая святых. Собственно, и мое достоинство уже властно требовало активного применения себя. Потому я взял ее на руки, но уже попкой вниз, и понес в свою – то есть, в ее, конечно – комнату, где нас ждал прекрасный казённый диван...
Угомонились мы, когда уже совсем рассвело. Желание-то у нас еще было, но сил уже совсем не осталось. Вика уткнулась носом в подушку и засопела, демонстрируя заглядывающему в окошко солнышку свою всё еще свекольно-красную попку.
"А все-таки я поймал призрака, за которым гонялся", подумал я, вспоминая известный афоризм Малковича, и провалился в глубокий счастливый сон.

Девушка могла обидиться. Заслужила розги, а её, как маленькую, ладошкой
Понравился рассказ и обстоятельной "исторической" справкой, и забавным сюжетным ходом, и даже ощущением реального приключения.

Картошка с грибами. Не мясо, но все-таки белок.

Довольно внятно, и тема конкурса, несомненно, есть .
Только герой уж больно задвинут на попках, в то время как более глубокая тема масонства осталась нераскрытой. Ну и с трюком героини, конечно, некоторый перебор.
То есть, общее впечатление, что идея богатая , но реализована лишь отчасти, торопливо, хотя мог получиться отличный детективный рассказ.

Мило, но развязка и разгадка довольно предсказуемы.

Милый, изящный рассказ, очень хорошо написанный.

Люблю сюжеты с историческим элементом. Здесь в даты и историю верится. Следуя традиции ПиНа, пара мельчайших придирок (и то не уверен, что я прав). У матушки-Екатерины было не так уж много фаворитов на самом деле, восемь человек, что ли. Многие современные женщины меняют до свадьбы примерно столько бойфрендов, если не больше, и ни они сами, ни общество не считают их распутницами . Так что насчёт мимолётных фаворитов - не знаю. Ну, и ампир, насколько я знаю, разновидность позднего классицизма, а не принципиально другой стиль. Но то и другое - такие мелочи, что даже неудобно, право, опять же камни и стеклянный дом вспоминаются .

Тематическая сцена мягкая, но очень милая, помесь наказания с любовной игрой, которую многие (тематические и полуванильные) пары практикуют и которая вполне закономерно заканчивается в постели.

Единственно, что я не очень люблю прямого упоминания гениталий (русский язык, как и английский, позволяет без него обходиться), но это мои вкусы.

Загадка и разгадка есть, и героиня в процессе разгадки очень удачно и естественно оказывается обнажённой как раз тогда, когда надо.

Но кто же это? Квазар предпочитает английскому языку немецкий. Для Дуна, который любит английский, мягковата тематическая сцена - у него обычно до полусмерти, а иногда и до смерти, и героев-тематиков пока не припомню... Стиль Ковальского как художественного автора я недостаточно знаю, хотя дворянская усадьба - это "его", конечно. Написано от лица мужчины, и не похоже, что автор дама, хотя я тут не специалист... головоломка, однако...

я когда дошла до городка Сонеж, то опять погрешила на Мика - любит он такие маленькие провинциальные городки с богатой историей. Но нет, не он...

Сюжет, конечно, не представляет собой головоломки для читателя, личность "привидения" угадывается сразу же, как и развитие сюжета в целом. Вот только висящее на стене ружье, то бишь хлыст так и не стреляет... уж лучше бы это был муляж, и висел бы на стене не просто "для мебели". Слог недурен, хотя на мой вкус и несколько эклектичен.

Отличный рассказ, не то что некоторые победители на соколах
Молодые высокообразованные люди (с большим потенциалом), влюбленные в историю патриоты своей большой и малой родины. Развитая сфера обслуживания. А какое бесстрашие перед лицом опасности! Гуманное, но решительное пресечение.
Прелесть. Особый приз за оптимизм!

Жаль, что этот симпатичный рассказ привлек мало внимания . Потенциал мне видится здесь одним из самых больших .