Клуб "Преступление и наказание"

Что ищет он в стране далёкой

- Знаешь, на меня больше всего давит именно это, - Анни провела пальцем по корешкам, - книги. Куда их теперь, и кто их теперь прочтёт. К обычному букинисту – жалко, да никто их и не купит. В смысле, русские книги. С английскими проще.

- А на меня, пожалуй, скорее не книги, а кресло, - Хелен считала (и сейчас считает) себя более практичной и менее сентиментальной, чем сестра, но атмосфера потерявшего хозяина дома над морем действовала на нервы и ей тоже. А что до обтянутого красной кожей кресла непонятного возраста, то оно и правда смотрелось особенно одиноко без хозяина , с которым почти срослось в представлении всех бывавших в доме над морем последние десятилетия. Срослось в том смысле, что с одной стороны, профессор Алекс Мэтьюз-Торопофф был абсолютно, неоспоримо единственным человеком, имевшим право сидеть в этом кресле последние сорок лет, а с другой, как подозревала Хелен, никаким другим стулом в доме не пользовался никогда – кресло стояло у огромного дубового стола, служившего хозяину дома и обеденным, и зачастую рабочим (благо рукописей и книг на нём можно было разложить куда больше, чем на письменном столе).

- Кресло он папе оставил. Отдельной строчкой выделил. Только вряд ли папа в него сядет.

- А про книги неужели не написал?

- Да в том-то и вся дурость. Он же не правил завещания с середины девяностых. Папа его и тогда-то его еле уговорил написать хоть что-то, чтобы в случае чего всё не досталось государству. Типичный дядя Алекс... И, натурально, написал, что все свои русские книги, - ну кроме тех четырёх, ясное дело, - оставляет родному Отделению славянской филологии. Причём Мэрилин имеет право отобрать себе то, что пригодится ей. Году в девяносто седьмом, что ли, перед самой пенсией. Я уж не помню, когда Отделение закрыли – то ли в двухтысячном, то ли в две тысячи первом.

- В две тыщи, эээ, третьем. Новый ректор, новая метла и всё такое. Точно. Третьем. Война в Ираке и как раз Гарри родился, я помню, как дядя Алекс бушевал по этому поводу.

- По поводу Гарри или по поводу Ирака?

- Да не цепляйся к словам. По поводу отделения, конечно. Насчёт Ирака протестовали все остальные, а он, по-моему, даже не заметил. Он же газет вообще не читал, кроме литературного приложения к "Гардиан". Отделение – другое дело. Шутка, тридцать лет проработал, да и чуть не первый центр славистики в стране.

- Студентов мало было. Русская литература, знаешь, не самый популярный предмет. А студенты – доход. Сейчас бы всё равно закрыли. С чисто практической точки зрения, увы, ректор был прав. Тогда ещё хоть были деньги из центра, сейчас, кроме студентов, другого дохода толком нет. Матт жалуется, что даже физики начинают бояться, как бы и их не порезали, если вдруг будет перебой с научными грантами. Правда, Матт? Вон экономисты – каждый год по сто пятьдесят новых задниц на стульях в аудиториях, и каждая задница – девять тысяч фунтов в год, на три года. И ни тебе затрат на лаборатории, ни полевых экспедиций, чистый доход университету. С чисто практической точки зрения все о’кей. Если, конечно, считать, что универ не храм, а лавочка знаний, спрос и предложение, купи-продай, Мэгги на том свете не нарадуется.

- Господи, как я ненавижу тори. Скорей бы следующий год.

- Да те были ненамного лучше. Даже дядя Алекс знал, что “Tony Blair MP” - анаграмма от ”I’m Tory plan B”.

- Ну... для дяди Алекса это потрясающе. По-моему, для него политика кончилась в семнадцатом году прошлого века.

- Или во всяком случае не позднее сорок пятого. Как я завидую последнее время таким людям... хоть новости не включай и в сеть не смотри, особенно если в тебе и русская кровь, и английская. Господи, ветер какой, такое ощущение, что стёкла вот-вот вылетят. Неудивительно, что Рону задержали рейс.

- У моря всегда ветрено – не понимаю, как тут можно жить больше недели. Поживи в таком доме сорок лет, и превратишься в дядю Алекса. А Рон звонил полчаса назад, что берёт машину в аэропорту. Часа через полтора будет здесь, и вся семья - в сборе.

- Вся семья плюс Мэрилин.

- Мэрилин всё равно что член семьи. Любого, кто четверть века лет проработает вместе с дядей Алексом и не сбежит, можно считать членом семьи. Папа, а что сказала Мэрилин насчёт того, как и когда она доберётся? Ты говорил, она была в больнице с переломом, она машину-то водить может?

- Сказала, что доберётся, заезжать за ней не надо, - Айвен Мэттьюз (постепенно потерявший вторую часть фамилии несколько десятилетий назад) поправил портрет брата на столе (десятилетней давности, а потому сильно напоминавший его самого) и покосился на жену, смешивавшую себе уже третий за последние пару часов джин с тоником, - Флоренс, а тебе не хватит?

- Ты за рулём, да и ехать ещё не скоро. А мне помогает справиться.

Справедливости ради, справляться было с чем. Анни и Хелен, связанные работой и семьями, появились в домике над морем только сегодня, но Айвен, как официальный душеприказчик, за последние недели провел здесь немало времени, пытаясь разобрать вещи брата и выполнить ту часть его завещания, которая была ещё выполнима. Флоренс честно помогала ему в этом невесёлом деле и, пожалуй, заслужила право слегка расслабиться. Тем более, что оставалась последняя часть работы, которая могла оказаться непростой:

- Будем надеяться, Мэрилин поможет с книгами. Мы с девочками можем разве что прочесть заглавия.
Девочки (младшей из которых оставалось неуточняемое, но уже давно однозначное количество лет до сорока) кивнули: Анни - с явным сожалением, Хелен – без особых эмоций подтверждая факт.

- Помяни чёрта (не ругательство, а эквивалент русского "легка на помине", как не преминул бы заметить покойный профессор), - Флоренс с удовольствеим сделала первый глоток из пока ещё полного стакана и выглянула в окошко. К дому у моря вела извилистая дорожка, крытая потрескавшимся асфальтом, ширины которой хватало только на одну машину – для того, чтобы дать возможность разъехаться двум, каждые метров двести были сделаны полукруглые расширения то вправо, то влево. Особо разогнаться по такой дороге не получалось, так что подъезжавшая машина была и видна, и слышна издалека.

Мэрилин из того сорта людей, которые с возрастом долго не меняются, и определить на вид этот возраст точнее, чем "от сорока до шестидесяти" сложно. Собравшиеся в домике, впрочем, понимали, что, увы, он в лучшем случае гораздо ближе к верхнему пределу этой оценки, чем к нижнему. Айвен, Флоренс и их дочери не видели её кто три года, кто четыре, но все про себя отметили, что она почти не изменилась: чуть больше, как водится, седых волос, чуть пониже, на первый взгляд, стал рост, и без того не гренадерский, те же угловатые, неженственные движения и манеры, совсем не подходящие к гламурному имени. Даже прямоугольная оправа очков, похоже, та же самая. А что идёт, сильно прихрамывая и опираясь на палку, так это понятно: человек недавно сломал ногу и ещё выздоравливает.

Впрочем, в данном случае палка была скорее для подстраховки: под левую руку Мэрилин поддерживала другая дама, гораздо более примечательной наружности. Лет на вид тридцати с небольшим, рослая, с фигурой, сделавшей бы честь первой странице любого глянцевого журнала (в том числе и из тех, что стоят на верхней полке и продаются в пластиковой упаковке). И физиономия – нечастый случай – под стать фигуре. Чёрные, как смоль, длинные волосы, тонкий прямой нос, чувственные почти по-восточному губы – словом, даже Анни, после двенадцати лет брака уверенная в своём Матте больше, чем в самой себе, машинально поправила волосы и покосилась на мужа, инстинктивно проверяя, какое впечатление на него произвела вновь прибывшая.

- Айвен, Флорри, девочки (опять "девочки"), как славно вас опять видеть – господи, если бы только по другому поводу... Здравствуйте, Матт, наслышана, рада познакомиться. Да, спасибо, почти поправилась, но с педалью сцепления пока трудно. Тамми любезно согласилась довезти меня. Вы знакомы с Тамми, Айвен? Моя бывшая аспирантка, коллега и хороший друг, к тому же хорошо знала Алекса и много работала с ним.
- Профессор Мэттьюз-Торопофф был для меня как второй руководитель, - объяснила уже сама Тамми, без особого труда поняв неловко-неузнающее выражение на лице собеседника, - Официально он был уже на пенсии, но вы же знаете, для него жизнь и работа были синонимами. Я очень многим ему обязана, уж диссертацией-то точно.

- На какую тему? - полюбопытствовал Матт, услышав привычные слова "аспирантка" и "диссертация". Ответ, впрочем, оказался для него китайской грамотой – физики и лирики во всех странах понимают друг друга не всегда.

- "Озёрная школа" и русская романтическая поэзия, - охотно, но без особого энтузиазма объяснила Тамми, очевидно, привыкшая к тому, что этот ответ приходится долго разъяснять неспециалистам, - с Пушкиным было проще, он прямо в тексте упоминает Уордсворта и эпиграфы из него берёт, но с Лермонтовым я бы не справилась. В его творчестве обычно видят скорее влияние Байрона и Шелли.. вот тут мне особенно помог профессор Мэттьюз-Торопофф.

- Про Пушкина я знаю, - снизил тон разговора Матт, - и даже прочёл кое-что из прозы, Анни заставила. Но вторую фамилию, честно признаюсь, слышу впервые. Лермонтов?

- Русские считают его своим вторым по значению поэтом. Младший современник Пушкина, в этом году двести лет со дня рождения. Ранние стихи действительно чуть-чуть напоминают лорда Байрона, более зрелые не напоминают уже никого, кроме его самого, а поздних, увы, нет – погиб на дуэли, как Пушкин, только был ещё моложе, - коротко, но, согласитесь, достаточно ёмко объяснила Мэрилин, - вы фильм "Рыбка по имени Ванда" смотрели?

- Смотрел, конечно.

- Помните, там читают стихи по-русски? Так вот, это его стихи. Кстати, вы, судя по выговору, из восточной части Шотландии?

- Точно, из Абердина.

- Так вот, предок Лермонтова был шотландец на русской службе. С некоторой вероятностью он был прямым потомком сэра Томаса Лермонта, Томаса-Стихотворца – вы легенду знаете?

- Приблизительно...

- О, что вы. Незнание русской поэзии для шотландца простительно, даже если его жена племянница известного русиста и сама на четверть русская. Но свою-то культуру знать стоит....

(Я могу понять, почему она одна из немногих сработалась с дядей Алексом, - мысленно слабо улыбнулась Анни, наблюдая за тем, как её привыкший читать лекции супруг для разнообразия, слегка растерявшись, слушает лекцию сам, - два сапога пара, оба помешаны на филологии... то есть дядя Алекс был помешан).

- Красивая же легенда, - нимало не смущаясь, продолжала Мэрилин, - о рыцаре, которого похитили эльфы, а когда через семь лет отпустили к людям, то наградили на прощание тремя дарами – талантами стихотворца и пророка и полной неспособностью говорить неправду. Про эльфов, конечно, легенда, но сэр Томас вполне реальное лицо, и во всяком случае гибель короля Александра, междуцарствие, смуту, Войны за Независимость и прочую кровавую (буквально, я не ругаюсь!) неразбериху вплоть до Баннокбёрна... всё это он, вроде бы, предсказал на самом деле. Как вы понимаете, большой любви современников это ему не принесло. Представьте, и у поэта Лермонтова есть стихи о пророке, которого люди вместо благодарности гонят и проклинают – трудно сказать, знал ли он шотландскую легенду о своём вроде бы предке, когда писал. В диссертацию Тамми это не попало – "Озёрная школа" тут ни при чём.

- Интересно, - улыбнулся Матт, справедливо решив, что на человека, очевидно влюблённого в своё дело, обижаться не стоит, даже если он, едва познакомившись, читает тебе лекцию на грани выговора, - попробую почитать, если время будет.

Тамми, похоже, всё же ощущала некоторую неловкость, в том числе и от своего положения.

- Простите ради Бога, что вторгаюсь без приглашения. Я знаю, что развеивать прах человека – дело частное, только для родных. Я, честно, сначала думала только отвезти Мэрилин и вернуться.

- Исключено, - лаконично прокомментировала Мэрилин.

- Конечно, - подтвердил Айвен, - раз Вы друг Мэрилин и были другом Алекса.

- Спасибо. Если честно, я бы очень хотела попрощаться с... Алексом... я ему очень обязана, и я тоже пропустила похороны – я даже не знала о том, что его не стало, меня не было в Англии, я была в командировке, в Брюсселе – Université Libre.

- В Брюсселе? Вы моего младшего сына не знаете? - он долго работал в ЕС.

- Брюссель – миллионный город, - улыбнулась Тамми, - но получилось так, что как раз с Рональдом я знакома. Нас познакомил Ваш брат ещё несколько лет назад.

- Вот и славно, Рон должен быть здесь самое большее через час. Пока что не хотите выпить чего-нибудь? Мэрилин?

- Я присоединюсь к Флоренс, если можно, - Мэрилин, на правах человека знающего, где в доме что, осторожно, вытянув выздоравливающую ногу, устроилась за столом по соседству с теперь уже вечно пустым хозяйским креслом.

- А Вам? Тамми – сокращение от Тамсин?

- Тамара. А мне чашку горячего чая, если можно. Без молока. Алкоголь боюсь, я за рулём.

- Тамара? У вас тоже есть русские корни?

- Почти, и даже ещё экзотичнее. Моя прабабушка была из рода князей Орбелиани, правда, по боковой ветви. Древний грузинский род. Тамара - довольно частое в Грузии имя, видимо, в честь средневековой королевы. Лермонтов, кстати, написал про неё стихи. Правда, перепутал немного с Клеопатрой, но с поэтами-романтиками это бывает, а стихи прекрасные – великолепный русский язык. Когда-нибудь я хочу попробовать выучить и грузинский, но он, говорят, невозможно труден. Пока приходится довольствоваться русским...

Айвен хотел было сказать что-то про то, что язык труднее русского ему сложно себе представить, но неуместно громкий, особенно по контрасту с приглушёнными разговорами, звук сотового телефона прервал его.

- Рон? - Айвен вышел в прихожую, прижимая к уху телефон, и вернулся через пару минут.

- Рон, похоже, заблудился, как ни смешно, а навигатор не знает про этот поворот. Чёрт те что, он тут был испокон веку. Поворот, в смысле, да и Рон тут бывал не раз. Конечно, дорога та ещё, но ведь дорога.. Я доеду до съезда с магистрали, встречу его.

- Да что ты, найдёт он без тебя...

- Позволь мне решить самому. Мы вернёмся через полчаса или около того, - Айвен решительно направился на выход и через несколько секунд завёл мотор, причём даже по звуку было слышно, что едет он быстрее, чем следовало бы по однорядной дорожке.

- Не обижайтесь на него, - Флоренс поставила пустой стакан из-под джина на стол, чуть громче стукнув донышком, чем сделал бы человек вполне трезвый, - ему вдвойне тяжело. Пока прах не развеян, не подведена черта, а мы задержались, ждали Рона и... и (она чуть не сказала "немножко из-за Вашей ноги, Мэрилин"). Плюс бестолковое завещание, которое мог написать только Алекс, плюс, самое главное, эта история с... она выдохнула последнее слово, как будто держа в воздухе двумя пальцами нечто крайне неаппетитное, - с садомазохизмом. Или как это называется.

- Простите?

- Айвен вам не сказал? – Флоренс поняла, что проболталась, но отступать было некуда, и в конце концов Мэрилин – старый друг... - Мы нашли в столе, в среднем ящике. Что-то вроде кошки-девятихвостки, и папка с подборкой газетных статей о телесном наказании. Старых статей, года до девяносто какого-то. Мы думали, он совсем не читал газет, а оказывается, читал, и не совсем то, что мы думали. А сверху страница, вроде бы вырванная из его дневника... С одной фразой "единственое, о чём я жалею, вспоминая школьные годы – это то, что мисс Робинсон меня ни разу не выпорола". Айвен говорит, что вроде бы помнит эту мисс Робинсон в начальной школе... Только не надо об этом при нём, он это как-то тяжело воспринял.

Ответом ей были несколько секунд понятного в такой ситуации молчания. Неведомо для Флоренс и остальных собравшихся, одна из присутствующих в эти секунды благословила судьбу за то, что та не наградила её, как сэра Томаса Лермонта, печальным даром правдивости, и она может позволить себе откровенно комментировать эту словесную бомбу только мысленно:

- Это называется "флоггер", а не кошка-девятихвостка, дурёха ты ванильная. А что до девяносто какого-то, так потом он, видимо, освоил интернет, и слава Богу, что у тебя нет пароля к его компьютеру... и что розги вещь одноразовая.

- Ну, и что с того? – наконец, нарушила молчание Тамми, - в конце концов, это личное, интимное дело... мы все имеем право на фантазии...

- Да в том-то и дело, что, судя по плётке, это были не только фантазии.

- Конечно, не только, но вам с Айвеном лучше не знать подробностей. Для вашего же душевного спокойствия. Как могут люди, молодость которых пришлась на весёлые шестидесятые, быть так закомплексованы... впрочем, ведь Айвен и Флоренс были уже не очень молоды, когда шестидесятые были в полном размахе... но надо ответить...

- Да пусть не только. Всё равно это дело глубоко личное, глубоко интимное, и если даже фантазии.. разыгрываются, то это всё равно фантазии. Это всё равно, что интересоваться тем, что человек любит делать в постели.

Флоренс пристально посмотрела ей в глаза. Какая горячность, однако. Как-то эта Тамми подозрительно быстро забыла о том, что только что извинялась за вторжение... и это выражение...

- Но ведь это не может не выплеснуться в жизнь. Не отразиться на характере, на мыслях, на поступках в обычных жизненных ситуациях. Разве не так?

- Я никогда не замечала ничего подобного в обычной жизни, - вступилась за свою ученицу Мэрилин, - а я проработала с ним четверть века. Он был страшным перфекционистом, он всегда яростно отстаивал свои взгляды, и да, он любил, чтобы выходило так, как он хочет. Так что на мазохиста был совсем не похож. Но он всегда аргументировал свою точку зрения, не пытался подчинить себе собеседника, и всегда был абюсолютно корректен... особенно с дамами.

- Хорошо, что вы так защищаете старого друга и товарища, но Айвен всё-таки переживает.., - дипломатично отступила Флоренс и на всякий случай сменила тему разговора, несколько неуклюже, но три джина с тоником есть три джина с тоником, - Мэрилин, мы рассчитываем на Вашу помощь. Книги. Он оставил их Отделению Славистики, а отделения больше нет, как вы знаете лучше, чем кто другой.

- Славянской филологии. Да уж, я-то знаю. Я тогда не могла, как Алекс, просто сказать, что ищу свободы и покоя, и уйти на пенсию. Мне пришлось переезжать на сто миль к югу. Слава Богу, нашёлся другой университет.

- Может быть, там возьмут и книги? После того, конечно, как Вы отберёте те, которые пригодятся лично Вам. Это тоже его распоряжение. Кроме четырёх, которые Алекс велел разделить между между племянниками - младшим поколением, как он их называл.... Это те четыре книги, которые их с Айвеном матушка, или, вернее, её родители, вывезли из России. Семейная реликвия.

- Им повезло. Моя прабабушка не вывезла ничего – ей пришлось бежать буквально в чём была, как мне рассказывали, - вставила Тамми.

- Им не пришлось бежать, - объяснила Хелен, - революция застала их уже в Париже. Отец бабушки Полины был вроде бы сотрудник посольства. Книг было больше, но часть растерялась. Бежать пришлось уже потом, в сороковом году из Франции сюда. Точнее, отступать из Дюнкерка, и, конечно, без всяких книг. Эти четыре пережили оккупацию, а потом с них началась библиотека дяди Алекса. Кстати, одна из них – как раз Лермонтов. Анни, можешь взять его себе, может, Матт почитает.

- По-русски? Скажешь тоже. А я лучше Пушкина. Хоть немножко пойму. Остальных двух и я не знаю.

- Мережковский и Надсон, - заметила Мэрилин, рассматривая книги, - поэты второго ряда, но популярные в начале двадцатого века. Надсон, кстати, прожил ещё меньше, чем Лермонтов – русские поэты редко доживали до старости. Английские, впрочем, тоже. Такое ощущение, что эти две книги читали больше, а Пушкина с Лермонтовым взяли с собой больше для порядка. Может быть, для ребёнка – сколько, говорите, лет было тогда вашей бабушке, Елена Ивановна? Кстати, имейте в виду, и Мережковский, и Надсон – прижизненные издания, похоже, редкие и достаточно ценные. А вот Пушкин и Лермонтов, насколько я вижу, могут представлять ценность только для вас.

- Дождёмся Рона и посмотрим. Без него нехорошо делить.

Тамми тем временем изучала книжную полку над столом, и, как оказалось, изучала не напрасно. Похоже, что попытка Флоренс сменить тему оказалась не очень удачной.

- Интересно, - заметила Тамми. На этой полке английские и русские авторы вперемешку, и подборка любопытная. Сологуб. Суинберн. Горький – почему Горький? Алекс не жаловал советский период... А этих не знаю... может быть, перевод на руский. И закладки... Тамми вытащила одну из книг, потом другую, открыла на заложенной странице, прочла несколько строчек, после чего, слегка покраснев, захлопнула книги и поставила их на место:

- Флоренс, простите, пока нет Айвена, два слова. Человеку, бегло читающему по-русски, не нужно было бы лезть в письменный стол. Ему хватило бы этой полки, чтобы всё понять. Если будете кому-то передавать эти книги, позвольте посоветовать смешать их с другими и вынуть закладки.

- Спасибо, Тамми. Вот что значит профессионал. Мэрилин, я вас поздравляю – у вас способная ученица.
- Способная, это точно, - подумала Флоренс про себя, - но почему ты, милочка, полезла изучать книги без приглашения и так сразу попала именно на эту самую полку? Нет, положительно, эта Тамми ведёт себя странновато... не заметаешь ли ты, голубушка, следы... Если так, то роль инженю ты хорошо играешь, аж покраснела... Но я сразу почувствовала, что с тобой не так всё просто...

- Эта полка...
- Итак, юная леди, вы не закончили главу, хотя мы договаривались, что она будет готова три дня назад. Придётся наказать Вас. Снимите джинсы. Спасибо. Теперь подойдите к полке над письменным столом, закройте глаза, возьмите наугад книгу и откройте на второй заложенной странице. Спасибо. Книга русская или английская? Русская? Отлично, будем говорить по-русски. Покажи. Так... "Пойдем-ка, красавица, домой, - вот я тебя там угощу отличными розгами". Что ж, возьми нож, спустись по тропинке полпути к пляжу и срежь мне эдак десяток прутьев – примерно два фута длиной. Да, как есть, в трусах и футболке. Ничего-ничего, чёрные трусы с нескольких сотен ярдов не отличить от купальника. И тем временем подумай о своём поведении и о важности пунктуальности...
... Спасибо. Вот этот – пожалуй, тонковат, но тем лучше, с него начнём. Подумала о своём поведении? Тебе стыдно? Должен тебя огорчить – сейчас будет ещё более стыдно. А ну-ка, снимай трусы. Сейчас же. Хорошо, можешь отвернуться. Молодец, удачно прошла между Сциллой и Харибдой. Отказалась бы подчиняться, получила бы лишний десяток за непослушание, а разделась бы, стоя ко мне лицом – лишний десяток за бесстыдство. К сожалению, у нас с тобой нет ассистента, так что первую часть наказания по Сологубу придётся пропустить, начнём сразу со второй. Положенной по русскому обычаю лавки тоже нет, так что ложись-ка на стол – лицом вниз, тем самым местом кверху. Как тебе известно, на этом столе легко разложить немало книг и рукописей, но в данном случае на нём придётся не книги разложить, а непослушню девчонку. Кстати, запомни-ка это русское выражение: раз-ло-жить – относительно редкое значение слова, но в русской литературе девятнадцатого века может тебе встретиться. Ноги свести вместе! Руки вперёд. Ну, красавица, ох, и задам я тебе сегодня...

...задаст он, как же... стол ведь выше лавки, замах не тот... сколько раз приходилось прозрачно намекать на добавку – не верил, что мне ещё не хватило... сколько же лет назад это было... а как вчера....

Интересно, - вздохнула Анни, - дядя Алекс всегда был дядей Алексом. Получается, что даже этой странностью он был обязан книгам. Причём русским книгам.

- Всяким. Тут и английские тоже.

- Тем более. Тамми права, фантазии – дело личное, но у дяди Алекса, получается, даже такие фантазии были связаны с книгами (про вырезки из газет и фразу в дневнике она то ли забыла, то ли решила не вспоминать). Мне трудно объяснить словами, но мне всегда казалось, что и он - часть литературы, и литература – часть его. А его библиотека – это как отражение его души. Английская кровь, русская кровь. Английские книги, русские книги... и вот эта полка. У нас у всех есть в душе такая полка, с которой лучше снимать книги только хозяину. Знаете, я уже говорила Хелен, может, нехорошо так говорить, но мне из-за книг особенно грустно. Понимаете, когда человек уходит в возрасте дяди Алекса, можно сказать, что это закон природы, как ни печально. А когда остаётся дом, полный книг, а следующее поколение семьи мало что может прочесть.... Мне иногда стыдно, что я не выучила язык лучше, но бабушку я почти не помню, дядю Алекса видела не так много, а папа... Анни остановилась: как-то нехорошо было говорить о человеке в его отсутствие.

- Увы, тоже закон природы, Анна Ивановна (Мэрилин явно нравилось обращаться к собеседницам на русский лад, для неё это было абсолютно естественно, особенно в этом доме), - в конце концов, сколько живёт язык в эмиграции? Два поколения – удача, три - чудо.

- В нашей семье непонятно даже, откуда считать поколения. Бабушка Полина родилась в России, но провела там только раннее детство, а молодость её - уже эмиграция.

- А эмиграция - всегда смешение. Такой, знаете, Вавилон современный. Ваша бабушка назвала детей Александром и Иваном, но одних имён, к сожалению, мало. Алекс выбрал более надёжный способ противостоять смешению – сделал язык не хобби, а профессией. Вот только семьёй, чтобы передать язык следующему поколению, он так и не обзавёлся.

- Зато остались студенты и аспиранты, - заметила Тамми, - и книги.

- И плётка, - подумала Флоренс, но вслух не сказала. Разговор заглох, Мэрилин рассматривала книги, делая заметки в блокноте и сразу отложив пару томов в сторонку. Тамми присоединилась к ней, время от времени подавая тихие советы и зачем-то сфотографировав пару корешков сотовым телефоном. Хелен пожаловалась, что в гостиной становится холодно, и они с Флоренс пошли разбираться с котлом отопления, прихватив с собой Матта как специалиста по точным наукам – несколько лет назад покойный хозяин заказал новую электронную систему отопления и горячей воды, только вот сенсоры, определяющие температуру дома, либо были установлены в слишком тёплом месте, либо неточно выставлены, потому что система явно считала, что в доме теплее, чем на самом деле, и отключалась раньше времени.

- Тамми – похоже, славная девушка и трогательно предана своим учителям, - заметила Флоренс вполголоса, пока Матт разбирался с настройками, - но что-то с ней не так просто. Я понимаю, что я выпила пару джинов с тоником, но у меня всё-таки диплом по психологии. Что-то она скрывает и что-то не договаривает, я чувствую. И как быстро она нашла ту полку...

- Она бывала здесь, мама. Дядя Алекс был её научным руководителем, а он последние полтора десятка лет работал только дома.

- Конечно, бывала. Интересно, при каких обстоятельствах.

- По-моему, это не наше дело.

- Конечно. Но просто интересно.

Из чулана, где находился котёл вместе со своей слишком мудрой электроникой, был слышен шум моря, но не было слышно звука подъезжающих машин. Так что, вернувшись в гостиную, Флоренс чуть-чуть удивилась, застав там мужа и сына, хотя Айвен, собственно, и обещал, уезжая, вернуться через полчаса. Сейчас он озабоченно смотрел в окно, на море, над которым начинали явственно обозначиваться ранние зимние сумерки. Тамми, с заметно смущённым видом, как раз закончила объяснять очень удивлённому Рональду, что, мол, сначала только собиралась подвезти Мэрилин – при этом поглядывая, как бы ожидая подтверждения своим словам, на саму Мэрилин, которая как раз откладывала пару книг со стола на сиденье кресла, на которое всё равно никто не хотел садиться...

- Это кресло...
- Подойдите к полке над письменным столом, закройте глаза, возьмите наугад книгу и откройте на третьей заложенной странице. Спасибо. Книга русская или английская? Английская? Что ж, продолжаем говорить по-английски. Дайте мне книгу, пожалуйста... Спустите шорты, юная леди. Теперь бельё. Спасибо. Теперь ложитесь поперёк кресла, на подлокотники. Пальцами рук и носками ног коснитесь пола. Отнимете их от пола – лишний удар хлыстом, плюс к положенной Вам дюжине. Запомнили? В книге хлыст из буйволовой кожи, к нему ближе всего по воздействию электрический шнур, но без разогрева это, пожалуй, слишком сурово. Возьмём-ка для начала флоггер, а вы пока думайте, что будет, когда дойдёт до хлыста...
... Вот в тот раз добавки просить не пришлось. Он, по-моему, сам испугался немного. Но я выдержала, и потом весь вечер ходила гордая... стараясь очень аккуратно протискиваться мимо холодильника. Не помню, играли ли мы ещё с проводом или это был последний раз... ехать? Да, пожалуй, пора...

Наверное, пора, - повторил Айвен чуть тише, - ветер чуть-чуть стих, а скоро будет темно. В темноте не хочется. Здесь спуск к воде крутоват, Мэрилин будет трудно с её ногой. И мне не хочется совсем рядом с домом. Отъедем милю к югу, там пологий спуск. Там заповедник, но в такую погоду, да в конце ноября, да к вечеру там никого не будет.

- А он место не назвал? – поинтересовался Рональд, до сих пор слышавший про невозможное завещание дяди только по телефону от матери, и потому менее осведомленный, чем сёстры.

- Нет, написал только, чтобы над морем и обязательно на восточном побережье, чтобы между Англией и Россией.

Двух машина –Айвена и Тамми – хватило на всю команию. Разговаривать никому не хотелось – особенно после того, как Айвен появился из кабинета брата, прижимая к груди совсем небольшую на вид пластиковую урну, в которую – наглядная иллюстрация тщеты человеческих амбиций - без труда поместилось всё, что когда-то было хозяином дома, как ни трудно было в это поверить. До тех пор разговор, согласитесь, вёлся относительно нормальный, разве что чуть потише, чем обычно, но это непосредственное, вещественное напоминание об обстоятельствах и цели сегодняшней встречи подействовало даже на тех, кому происходящее было не впервой.

Та же узенькая дорога вела мимо дома вдоль берега, заканчиваясь парковкой с уже трудно различимым в сумерках застеклённым стендом (виды редких птиц и насекомых, встречающиеся в заповеднике, просьба вести себя аккуратно на берегу, и тому подобные банальности). Дорожка к морю и правда была пологая, без ступенек. Ветер, уже не совсем штормовой, тем не менее был того сорта, который по-русски называется пронизывающим, а по-английски, весьма уместно в данном случае, whipping – хлещущим. Айвен молча шёл впереди, бережно держа в руках урну с прахом брата, остальные так же молча следовали за ним, причём Мэрилин одной рукой опиралась на палку, а в другой сжимала завёрнутый в бумагу букет, который наотрез отказалась отдать Тамми – последней пришлось просто идти рядом, не помогая, но как бы страхуя. У Анни тоже были цветы.

На пляже и правда никого не было – возможно, потому, что и от самого пляжа осталась крохотная полоска, остальное захватили себе прилив и волны. Ветер, проявляя во всей красе свой характер, гнал их на берег невидимым хлыстом, заставляя ложиться на берег и покорно отползать обратно, разбрасывая солёные слёзы водяных брызг.

Айвен остановился в нескольких шагах от того предела, который достигали самые сильные из волн, в некором замешательстве. Как ни стыдно ему было себе в этом признаваться, но ни он, ни его спутники не задумывались до сих пор о технических деталях того, как развеять что-либо над морем, если на дворе последние дни ноября, ветер – с моря и сильный, а на море волнение. Все остальные, очевидно, подумали о том же самом.

- Он написал "над морем", - нарушила молчание Анни, - не "над берегом"...

- А мола нет поблизости? – спросил Рон.

- В десяти милях. И надо объезжать через главную дорогу. Пока доедем, стемнеет.

- А если зайти в море? Тут мелко, можно идти хоть полмили.

- И не думайте, - отрезала Флоренс, - я понимаю, когда люди лезут в ледяную воду, чтобы спасти кому-то жизнь. Но при всём чудачестве Алекса, он не захотел бы, чтобы кто-то из-за символического жеста схватил пневмонию. Это в лучшем случае – в такой воде запросто может сердце отказать.

- Подумала бы я заранее, захватила бы мой каяк, - пробормотала Тамми.

- Вы вышли бы в такое море на пластиковом каяке?

- Почему нет? Вон они вышли на яхте.

Действительно, в паре миль от берега, как нарочно для последних проводов специалиста по Лермонтову, белел парус одинокой яхты, видимо, возвращающейся домой после краткого (давно ли стих настоящий шторм) учебного выхода. Правда, на этом сходство с ситуацией хрестоматийного стихотворения заканчивалось. Голубым это море не назвал бы даже дальтоник - таким свинцово серым бывает только Северное Море, с большой и маленькой буквы, к вечеру и при свежем ветре.

- Как хотите, а я захожу в море, - отрезал Айвен, и прежде чем Флоренс успела нарушить торжественность момента скандалом, Тамми спасла положение.

- Подождите, Айвен. Я сообразила. Каяка нет, но у меня в багажнике гидрокостюм. Я подготовила к завтрашней тренировке. Я быстро переоденусь, а в нём запросто можно и в такую воду. Подождите, я быстро... – и Тамми, не слушая возражений, ринулась обратно к стоянке, мимо редких кустов, обрамлявших остатки пляжа.

- Эти кусты...
У дома такие же, только там спуск к морю и правда круче. В тот раз тоже был вечер, только летний, и он сделал то, чем долго грозил, а я боялась, но тайком предвкушала - отправил меня резать розги в одной футболке, а ниже талии "без ничего". Темнело, видимость была ярдов пятьдесят, но принесла же нелёгкая эту пару с собакой. Я спряталась в кустах, а собака, конечно, меня унюхала и прибежала знакомиться. Слава Богу, хозяева её позвали, а сами не пошли смотреть, на что она там лает. Вот ведь вспомнится, в самый неподходящий момент... Переодевание в кустах – наверное, это напомнило.

Тамми и правда вернулась быстро. Чёрный гидрокостюм с красными рукавами обтягивал её и без того выигрышную фигуру, создавая впечатление не столько спортивное, сколько как-то откровенно, и в то же время странным образом уместно в трагической ситуации, чувственное.

- Если я в чём-то и сомневалась, - прошептала Флоренс несколько удивлённому мужу, - то теперь никаких сомнений нет. Ей только хлыста не хватает, или, наоборот, ошейника (представления Флоренс о садомазохизме в основном почерпнуты из газетных карикатур и статей времён скандальной истории Макса Мосли). Но, знаешь, она мне всё равно всё больше нравится.

- Тамми, а Вас не унесёт в море?

- Сейчас прилив. И ветер с моря.

С достоинством приняв из рук Айвена печальную амфору и держа её над головой на вытянутых руках, Тамми вошла в море и двинулась вперёд, стараясь не замедлять шага. Вот она в воде по колено, вот по пояс.... Вот большая волна ударила ей в грудь, но девушка сумела сохранить равновесие, правда, на минуту выставив руки с урной перед собой и, похоже, даже проплыв чуть-чуть в таком положении.

- Достойно Алекса, - прошептала Мэрилин, - Всё в духе романтизма. Красивая молодая женщина, в бурном море среди волн, хлещущий ветер и парус на горизонте. Байрону и Лермонтову понравилось бы.

Глубина и правда больше не увеличивалась, сколько Тамми ни брела от берега. Достигнув одной ей ведомой точки, девушка остановилась, повернулась к волне боком (спиной нельзя, собьёт с ног), осторожно открыла урну – и частицы коричневатого порошка, который когда-то был её учителем и наставником, на мгновение взлетев во влажный морской воздух, смешались с солёными слезами водяных брызг, слились с туманом моря, расходясь всё дальше по простору свободной стихии (Матт заговорил бы о диффузии и конвекции, но не будем смешивать физику и лирику), чтобы через неведомый промежуток времени малая часть их достигла противоположного побережья, где такие же свинцовые волны бьются о гранитные набережные Васильевского Острова.

Айвен вытер уголки глаз платком и акуратно спрятал его обратно в карман.

Тамми вышла на берег и молча поставила на песок опустевшую урну.

Анни развернула свой букет и по одному бросила цветы в море, стараясь попасть подальше, но не очень преуспевая в этом – ветер относил их обратно.

- А стоит? – пробормотал Матт, - заповедник, велено не сорить.

- Отлив унесёт.

- Тамми... - Хелен чуть запнулась, - мы посоветовались немного между собой. Нас трое, а книг, тех, особенных, четыре. Можно, мы Вас попросим взять себе Лермонтова? Это логичнее всего. Вы тоже, как выразился дядя Алекс, "молодое поколение", Вы его ученица, это тема Вашей работы, и в конце концов Вы свободно читаете по-русски...

- Спасибо, - улыбнулась Тамми уголками губ – я пойду переоденусь, хорошо? - даже в гидрокостюме, холод начинал давать себя знать, в это время года вода Северной Атлантики иногда теплее воздуха.

Не ожидая остальных, Тамми быстрыми шагами, согреваясь на ходу, направилась вверх по склону. Рон неожиданно для всех присоединился к ней – поначалу молча, но, поравнявшись с линией кустов, сбивчиво заговорил:

- Там, я знаю, что ты авантюристка, но чтобы настолько... Неужели нельзя было найти другой повод для встречи?

- Так ты от меня бегал, а я знала, что здесь-то ты точно будешь. И попрощаться с Алексом тоже хотела. Дело даже не в том, что он мой учитель, дело в том, что он нас познакомил. Рон, мы совершили ошибку. Я совершила ошибку. Нам не надо было расставаться. Царицы Тамары из меня не вышло – я, оказывается, не способна не только умертвить возлюбленного, но и бросить. Я тебя, оказывается, всё-таки люблю, Рон. Ну не сердись на меня. Ну хочешь, стукни меня. Ну хочешь, отлупи меня, хотя мне это совсем не нравится – ты слышал, какие, оказывается, были увлечения у Алекса? Только не гони.

- Нет уж, вот это оставим тем, кому это нравится.

- Ну хорошо, так ты согласен начать сначала?

- Ну как ты думаешь? Хоть немножко романтичности во мне, наверное, есть... По крайней мере представить тебя родителям теперь будет несложно...

Слегка недоумевая, остальные тем временем медленно двинулись за ними следом. Мэрилин, всё ещё сжимавшая свой букет, осталась у воды последней, выразительным жестом отпустив Матта, который, как джентльмен, задержался было, чтобы помочь и проводить. Взглянув ему вслед, Мэрилин развернула свой букет и неловко, опираясь левой рукой на палку, швырнула его в море. Ей это удалось лучше, чем Анни, да и немудрено. Букет был тяжелее, да, собственно, и назвать его букетом было бы не совсем точно. Среди красных гвоздик, сплетясь, соединившись с ними, прятались тонкие берёзовые прутья.

"Мир сердцу твоему, мой милый Саша!"
Прости меня... Я помню, как когда-то полушутя обещала тебе, если что, разобрать и полку, и ящик до того, как их увидят другие. Я не смогла – я сама не вовремя сломала ногу. Прости меня. Прощай. Я буду помнить – помнить всё.

Взглянув последний раз на море, Мэрилин медленно повернулась и, опираясь на палку, заковыляла за остальными вверх по тропинке.

Садист - филолог, да еще и эстет, его завещание, люди со старнными самим себе необъяснеными желаниями, любовная драма... не могу понять, почему этот замечательный рассказ читатели обходят стороной

отличный рассказ

Прекрасный рассказ. Жаль только, что и здесь героиня бросает тему ради добропорядочной ванильной любви.

_________________
Ceterum censeo feminismum esse delendum!

Автору поклон, прочитал с удовольствием.

Перечитал все рассказы выложеные на конкурс. На мой взгляд этот лучший

Одинокий белый парус прочитал опус "Что ищет он в стране далекой" и загрустил. Ладно Лермонтов, ладно Катаев, но, блин же блинский, когда тебя приплетают уже и в похороны старого садомазохиста, хочется лечь на бок и пойти ко дну. Скучно, девицы, скучно. . . Хоть бы та брюнетка голой, что ли, сбегала прах учителя развеять. Так нет же: гидрокостюм и "а можно ли в заповеднике цветы в море кинуть?" Белый парус испугался, что ему тоже нельзя в заповеднике, и дал деру от серых берегов.

Бриттен. Вроде и современно, но в истинно классическом британском стиле.

_________________
Memento doloris

_________________
Бисер есть? А если найду?

_________________
Бисер есть? А если найду?