— Разденься.
Это слово прозвучало сухо, без малейшего оттенка вожделения — и потому, быть может, таило в себе невероятный эротизм. Почтительно склонив голову, Мария расстегнула платье и дала ему соскользнуть на пол.
— Надеюсь, ты понимаешь, что вела себя плохо? Хлыст снова щелкнул в воздухе.
— Ты будешь наказана. Как ты смела мне перечить? В твои то годы?! Ты должна стоять передо мной на коленях!
Мария начала было опускаться на колени, но хлыст опередил ее, впервые коснувшись ее тела и заставив замереть. Кожу обожгло, но следа как будто не осталось.
— Разве я приказал тебе стать на колени? Приказывал или нет?
— Нет. Новый удар.
— Надо говорить «Нет, мой господин».
И еще удар, И снова — жгучее прикосновение хлыста. На долю секунды в голове у нее мелькнуло — она может немедленно прекратить все это. А может предпочесть иное: может пойти до конца — и не ради денег, а ради того, что он сказал ей в их первую встречу: «Человек может познать свою суть, лишь дойдя до последней черты».
Но все это было ново, сулило неизведанные ощущения. Это и было Приключение. Потом она решит, продолжать ли его, а в эту минуту она перестала быть той, у кого в жизни —три цели, той, кто зарабатывает деньги своим телом, той, кто знает художника, у которого в гостиной — камин и который рассказывает забавные истории. Здесь она не была ничем —а это было именно то, о чем она мечтала.
— Сними с себя все. И походи по комнате, чтобы я мог тебя видеть.
Не поднимая глаз, не произнеся ни слова, она повиновалась. Мужчина, смотревший на нее, не раздевался и был совершенно бесстрастен. Кто бы теперь узнал в нем того британца, с которым она так мило болтала по пути из «Копакабаны» в отель. Нет, теперь перед ней стоял прибывший из Лондона Улисс, сошедший с небес Тезей, завоеватель, ворвавшийся в самый безопасный на свете город, вломившийся в самую затворенную в мире душу. Мария сняла лифчик и трусики, чувствуя себя одновременно и беззащитной, и защищенной. Хлыст снова щелкнул в воздухе, не дотронувшись до нее.
— Голову вниз! Ты будешь унижена, я сделаю с тобой все, что пожелаю. Поняла?
— Да, господин.
Ухватив ее за руки, он защелкнул на запястьях наручники.
— Ты получишь сполна — это научит тебя приличному поведению.
Открытая ладонь со звоном впечаталась в ее ягодицу, и Мария вскрикнула от боли.
— А а, не нравится? То ли еще будет!
Прежде чем она успела сообразить, что происходит, рот ей зажал кожаный намордник. Он был устроен так, что не мешал говорить, и она могла произнести «желтый» или «красный», но чувствовала, что судьба ей —позволить этому человеку делать все, что ему заблагорассудится. Голая, скованная наручниками, с заткнутым ртом, и кажется, что по жилам течет не кровь, а водка.
Новый звонкий удар по ягодице.
— Не стой как истукан! Двигайся!
Мария стала двигаться по комнате, выполняя звучавшие одна за другой команды — «стой», «направо», «сядь», «раздвинь ноги». Время от времени, без видимой причины на нее обрушивался хлесткий, звонкий удар — и, испытывая боль и унижение, которое было могущественней и сильнее боли, она оказывалась в каком то ином мире, где не существовало больше ничего, и было в этом полном самоуничтожении, в потере собственного «Я», собственных желаний и воли нечто подобное религиозному экстазу. Одновременно нарастало и ее возбуждение, причем Мария сама не понимала, почему она так увлажнена.
— На колени!
Поскольку голова ее по прежнему была смиренно и покорно опущена, Мария не могла видеть, что происходит рядом с ней, но все же заметила — или, верней, ощутила, — что где то там, в другой галактике, на другой планете этот человек стал дышать прерывисто и тяжко, устав, очевидно, щелкать хлыстом и хлестать ее по ягодицам открытой ладонью, тогда как она чувствовала необыкновенный и с каждой минутой возрастающий подъем и прилив сил. Потеряв остатки смущения, она перестала скрывать, что получает наслаждение, застонала, взмолилась о ласке, о нежном прикосновении, но Теренс вместо этого подхватил ее и швырнул на кровать.
|
