Клуб "Преступление и наказание"

11.

1 марта 1820 г., Разурах Рахшу.

Дорогой Аркадис,

С детства помню, насколько ты любознателен. Я, бывало, все уходил в свои мечты и фантазии, а ты тратил свое время на уроки, стремясь узнать даже то, чего, казалось бы, не требовали от нас учителя. Вот и сейчас узнаю тебя! Ты спрашиваешь меня об империи Коро – конечно же, ты можешь найти в следующий свой приезд в Чалько те самые книги, которые я называл тебе, хотя, конечно, это будет нелегко. В кратком письме невозможно всего пересказать, а там все описано достаточно подробно и систематично.

Что касается религии, то на богов они не скупились, только самых главных был тринадцать: солнце, луна, да еще всякие капризные планеты, от которых только и следовало ждать подвоха. Был у них, к примеру, бог Шама, главный храм которого находился в Техаве, и было у него чуть ли не с полсотни ипостасей (христианское богословие бледнеет, не так ли?) Как «огонь-шиповник» он заведовал лесными пожарами и выжиганием кустарника на полях, как «острый агат» покровительствовал воинам-копейщикам, а как «высокий тростник» – писцам.

Или вот взять загадочного «повелителя бабочек», Чоолкайру. Он и даятель жизни, он же и проводник душ в мир мертвых. Бабочки-души сопровождают его всюду, и, говорят, когда ему неугоден бывает правитель, он может сделать так, что произносимые им слова немедленно превращаются в желтых бабочек и порхают над его головой, подавая ясный знак подданным, что смена власти неминуема.

Даже после смерти, как они верили, становились слугами и воинами богов, которые притом порой враждовали друг с другом. Не стеснялись эти милые божества использовать для пополнения своих дворов болезни и напасти – Челайо комплектовал свою свиту умершими от оспы, Каутава забирал жертв чумы, а Эхита утопленников. Только павшие в бою воины получали право самостоятельно выбрать мир, куда переселялись их души, а жрецы-олоре призывались, чтобы уточнить сделанный выбор.

Впрочем, есть тут, доложу тебе, одна странность. Доводилось мне расспрашивать моих добрых крестьян об их религии, и все они тут же уверяли меня наперебой, что они добрые католики и ходят к мессе (как жестоко они заблуждаются, думая, что я сочту это похвальным!). Никакие упоминания старых богов и прежних культов не вызывали у них ничего, кроме недоумения или открытого неприятия. Но ведь я прекрасно знаю, что и колдовство, и самые нелепые верования обряды процветают в их среде! Не настолько же они хитроумны, чтобы притворяться католиками и оставаться язычниками.

И вот что пришло мне в голову, мой дорогой друг. Религия империи Коро, руины которой еще застали Виктор Бородатый и Алонсо Кастельяно, действительно мертва. Но ведь и они пишут, что в свое время эта религия была навязана народу властями, как и католицизм у нас, как и всякая официальная религия. Против нее-то и ополчились в свое время миссионеры, начиная с нашего славного Жюсти: сносили храмы, рушили идолов, не вынося, как и базарные торговцы, никакой конкуренции. И простонародье довольно безразлично отнеслось к этой перемене: теперь, дескать, правят нами не Шама и не Чоолкайра, а Христос и Дева Мария, ну так нам-то что за дело? Это господа пусть балуются.

А вот народные суеверия пережили и языческую, и христианскую реформу. Как поклонялись они духам предков и духам природы, так и продолжали, что в Коро, что в Хишарте, только рассказывать они об этом не слишком-то любят. Вот, пожалуй, достойный предмет для изучения; ведь здесь, в глуши, мне нечем бывает занять часы досуга: книг сюда привозят не так уж и много, а древности с улицы Ювелиров перепадают мне слишком редко. Наверное, займусь в ближайшее время от скуки всеми этими желтыми лягушками да розовыми слонами, в которых верят мои наивные батраки. Чем хуже катехизиса?

Но хватит о мракобесии. Ведь была в Коро и своя письменность, чем-то похожая на священные знаки египтян. К сожалению, она не была широко распространена, поскольку ни бумаги, ни папируса у них не было – писали в основном на коже, а это материал слишком дорогостоящий, чтобы стать массовым. В настоящее время я как раз увлечен разгадыванием их древних письмен, совершенно ныне забытых. Здесь немалую помощь оказывают мне проповедники былых времен, доминиканцы и в особенности францисканцы, которые, дабы завоевать разум подопечных вернее, чем рейтары завоевывали их земли, изучали их верования, язык и образ жизни. Они, в частности, записывали их тексты латиницей, иногда (хотя довольно редко) встречаются и двойные тексты – несколько иероглифов, довольно небрежно скопированных, и латинская транскрипция с переводом. Вот они и помогают мне в расшифровке.

Хочешь ли знать, что интересовало францисканцев? Помимо религии и власти, быт и нравы. Вот чудесная туземная сказочка, которую, как я понимаю, записали в миссионерской школе при обители св. Жюсти. Кстати, все их сказки происходят в «эпоху снов». Представляешь, в их языке не было времен – ни настоящего, ни прошлого, ни будущего. Для этих людей время двигалось по кругу, и что было вчера, то непременно повторится завтра – к чему же тратить время на пустые условности? Эпоха снов – самая счастливая и самая главная эпоха, в нее возвращается каждый из нас еженощно, да еще по большим праздникам, покурив местной травы или испив отвар из другой травы, названий которых я не упоминаю, ибо на почтовой службе водится слишком много любопытных глаз.

Так вот тебе обещанная сказка. Даже, пожалуй, приведу ее на языке оригинала, как записал Кастельяно.

«Smajíxxolosh smánu fujússe, hóa-ka aj égna horisísse, henháre Ohádem-Ófti. Aw kutur-kutur. Enh yíyi pótsot hiridída nhugitúnno, hirégwe nhuketúnno. Hóa hopót ur gaégna gádda, holúr aw “Gatudóe, chu léa póla podír, pohadiría jor fúshsut yíyi”. “Jére jegatudía”, gádda galúr. Gatuggátud, bo gattíwud. Híkku áma apoytót enh yíyi hóa. Hóa holúr: “Jére jenhupót, póla xu pojánh, pohádir. Áma anhujúrin: “Jífe póla potók áktete?” Ke-ka póla pojánh. Or tlaa élgwiwi ohóa ófti posháwir, or xmee xu élgwiwi ush ohóa ónka fwis-fwis! “Áma gunérri, yíyi fushérri!” Hóa hosiggíwis enh yíyi hotáput; póla xu ofáw, poxlexlápal. Daáj égna dámsam danhóor pe hóa Ohádem-Ónka. Looy id aúshta lochekésse, ur roérsh róah lojuydodósse».

А вот перевод:

«Было в эпоху снов: жила в одной деревне девочка, звали ее Красная Юбочка. Была она ленивая-ленивая. Ходить по воду надоело ей – глаза бы не видели, сердце бы не хотело. Пошла девочка к деревенскому колдуну, сказала ему: “Наколдуй, пожалуйста! У реки ива растет, дай иве ноги, пусть помогает мне воду носить”. “Наколдую”, говорит колдун. Колдовал-колдовал, наколдовал так. Утром мать девочку за водой посылает. Девочка говорит: “Не пойду; ива придет, поможет”. Мать не верит: “Откуда у ивы ноги возьмутся?” Тут приходит ива. Тремя ветками девочке юбочку задирает, пятью ветками по попке вжик-вжик: “Мать слушать надо, воду носить надо!” Девочка вовсю визжит, за водой бежит, а ива за ней, нахлестывает. Прозвали люди в деревне ту девочку Красная Попочка. Попугай с туканом видали, всему свету рассказали!»

Эти самые попугай с туканом у них, видать, числились за больших затейников, чуть ли не все бытовые сказки вложены им в уста, точнее, в клювы!

А мои туканы, которые, благодарение судьбе, здоровы и благополучны (хотя и не откладывают пока яиц), могли бы рассказать такую историю, впрочем, вполне реалистичную. Как я тебе писал, у нас тут началась жара, и ребятишки мои в воскресенье не упускают случая навестить соседнее озерцо. Что по берегам полно змей, их, разумеется, не заботит. Катти (так зовут непутевую мою племянницу), как ты понимаешь, услышала от ребятишек про такое освежающее озерцо и решила его испробовать сама. Что матушка ее отпустит, она даже не рассчитывала, поэтому рассказала ей о важных делах на плантации, а сама, прихватив служанку, отправилась развлекаться. Неужели она думала, что проделка останется незамеченной? В наших краях петух залетает на чужой двор, так его сразу несут хозяину, а уж прогулка молодой барышни со служанкой к озерцу не могла остаться незамеченной.

И безнаказанной, как ты понимаешь, тоже. Еще до их возвращения я знал, куда они пошли, и счел благоразумным посоветоваться с госпожой ла Тордаска. В конце концов, это ее ответственность. Признаться, меня удивила ее наивность: больше всего ее беспокоило, как бы наготы юной ла Тордаска не лицезрел опрометчивый кавалер, не говоря уж о мужланах. Нагота! Нашла, о чем заботиться в ситуации, когда берега кишат змеями, а на водопой может в любой момент придти леопард или даже тигр (они в наших краях крайне редки, но все же исключить такую возможность нельзя). На шумную толпу туземных детей не отважился бы напасть даже лев (и где их теперь возьмешь, в наше-то беззубое время!), но вот две глупых девчонки вовсе не застрахованы от пристального внимания местной фауны. Разве что крокодилов у нас нет, последнего забили в озерце лет десять назад, и жесткая его шкура пошла на отделку моего письменного прибора. Не говорю уж о том, что в начавшуюся жаркую пору озерцо мелеет, и вода в нем делается мутной и нездоровой, так что глотнувший ее нескоро покинет отхожее место.

Впрочем, я не стал излагать всей картины пожилой даме и просто спросил, что думает она по поводу такого безобразия. Дама пошамкала губами и спросила, как принято поступать с непослушными детьми в этих краях. Я, признаться, всегда полагал, что во всех краях принято совершенно одно и то же, но, возможно, в Чалько теперь знать нашла какие-то другие способы – кормит детей за проказы пирожными или, напротив, отправляет сразу на гильотину. Кто поймет причуды этих дармоедов!

Снова пошамкав губами, дама согласилась с моим предложением. Но, к моему великому изумлению, предложила исполнить приговор мне самому. Они, видите ли, слишком страдает от жары и подагры, да и вообще никогда не секла своих детей (оно и видно) – воспитанием сына занимался ее покойный муж. Интересно, чем же тогда вообще занималась она сама, кроме нарядов, придворных сплетен да пасьянсов? Предложил было ей поручить это дело кому-нибудь из служанок, но она только возмутилась: как же это лицо неблагородного сословия, да и вовсе нехишартских кровей, может посечь девицу ла Тордаска? Чудные эти аристократы, можно подумать, что зады благородного сословия хоть чем-то отличаются от соответствующего места простолюдинов, или что визжат при порке непослушные дети на чистейшем хишартском наречии иначе, чем на местном грубом диалекте. Так что, как видишь, миссия легла на меня, и не была она ни легкой, ни приятной.

Впрочем, расписался я, друг мой Аркадис, а ведь нарочный в Каорту уже седлает коня, так что придется заканчивать письмо, или вовсе не успею его отправить с ближайшей оказией. Доскажу в следующий раз, если тебя занимает эта история. Поговорку найти не успеваю, ну да в этот раз подарил я тебе целую сказку. На сем откланиваюсь,

Твой Райми.

12.

1 марта 1820 года, Лягушкины колотушки.

Милая моя Элли,

Ты бы знала, как грустно мне без тебя! Тут все такое непривычное, я даже не знаю, смогу ли я приспособиться к этой чужой стране. Кто знает, сколько суждено прожить нам тут, вдали от Чалько? Мама очень страдает от жары, она говорит, что уехала бы завтра, если бы было куда. Ах, как горестно сознавать, что мы бедны и бездомны! Хорошо, что дядюшка не попрекает нас куском хлеба. Он бывает довольно жесток со своими слугами, но о нашем происхождении и звании он все-таки помнит.

Послушай только, что у нас тут было! Мне трудно даже доверить эти события бумаге. Я знаю, что ты никогда и никому ничего не скажешь, и только потому сообщаю тебе эту историю, ведь мне просто необходимо выговориться, а кто поймет меня здесь? Только уж ты, пожалуйста, никому, даже Женни!

Гурди, моя служанка, помнишь, я тебе говорила, рассказала мне, что здесь есть небольшой пруд, куда девушки с плантаций дядюшки ходят купаться по выходным. Мальчики тоже, хотя не представляю себе, как девушки могут купаться с мальчишками в одном пруду. Наверное, они делают это по очереди. А тут так жарко! Вчера было вовсе не воскресенье, там никого не должно было быть, так что я решила, что мы с Гурди сходим освежиться. Мы никому не говорили, но, конечно, кто-то выдал нас дядюшке! Если я узнаю, кто, тому не поздоровиться, это я тебе обещаю.

Пруд тут не такой, как у нас – берега поросли жесткой травой, я очень боялась змей, но мы ни одной не видели. Гурди сказала заклинание, там была какая-то Желтая Лягушка, которая должна была увести всех змей прочь, и еще святой Жюсти. Мне кажется, это совсем неправильно, что наш великий святой был поставлен в один ряд с лягушкой, да еще и желтой, но заклинание помогло. Или просто их там не было, я не знаю.

Купание было очень приятным! Только воду нельзя было глотать, Гурди меня и об этом предупредила. А чтобы не утонуть, она очень коротенько помолилась святой Агнессе (интересно, почему именно ей?) и опять этой противной языческой лягушке. Что за нравы, я обязательно займусь ее просвещением! Зато, представляешь, она умеет плавать! И даже немного меня поучила. У меня уже немного получается!

Еще по дороге, когда мы шли мимо плантаций, какая-то девчонка в драном платьице крикнула, что нас уже ищут, и что господин (это мой дядюшка) очень сердит. При этом она так нехорошо посмотрела на меня и захихикала! А Гурди расстроилась и сразу стала говорить, что это она во всем виновата, что, конечно, такое нельзя было удержать в секрете, и что нас теперь непременно накажут. «Нас накажут», представляешь себе! Так и сказала, как будто я ей ровня. И еще, такая бестолковая, стала расспрашивать, больно ли сечет моя матушка и стала предлагать какую-то мазь, которой местные колдуны мажут… в общем, стала ее предлагать.

Я ей сразу объяснила, что девиц моего звания в Хишарте не секут, но, кажется, она опять ничего не поняла, такая бестолочь, и, как мы не торопились, нарвала по дороге каких-то пахучих листиков, и сказала, что если их пожевать перед поркой, будет не так больно. Вот еще, будто мы кролики или коровы!

Дядюшка ждал нас в своем кабинете и казался очень спокойным. Он сразу объяснил нам про змей и всяких диких зверей, в которых я не очень верю, а глупая Гурди стала сразу нести какую-то чушь про свою лягушку и про то, что господин, якобы, с этой лягушкой в хороших отношениях, и значит, она защитит его любимую племянницу и ее верную служанку. Тут он даже рассмеялся, и я решила, что на этом все кончится. Но он объявил Гурди, что она вовсе не такая верная, раз обманывает своего господина, потому что главный все-таки он, и велел ей принести к четырем часам пополудни в его кабинет розги.

Гурди тут же убежала, а дядюшка стал беседовать со мной. Знаешь, я ненавижу такие разговоры! Они тяжелы, словно бы кто грузит повозку, и мутны, словно осадок отстоявшейся воды (я не зря училась красноречию!). Как будто я сама не понимаю, что это было не очень хорошо. А он еще так повел разговор… Он сказал, что служанка будет наказана, но мне он не может приказать нести розги, потому что я ему ровня. Как будто я сама не знаю! Но зато я должна буду присутствовать при ее наказании.

В четыре часа мы снова встретились в его кабинете, и Гурди была, представляешь, с пучком отвратительных прутьев! Таких же, как и там, в школе. А потом отодвинула от стены скамеечку (она делала все так, словно уже хорошо знала, что от нее требуется) и, представляешь, сняла платье! Под которым, как я уже знала, совсем ничего не было! Она с поклоном подала эти прутья дядюшке и, заикаясь от волнения, попросила ее примерно наказать. Наверное, она пожевала слишком много этих листиков и уже не очень хорошо соображала. Как может девочка, пусть даже и служанка, стоять совсем нагой перед мужчиной и просить о таком стыдном наказании? Она даже просила господина не наказывать меня, вот глупая! Но я оценила ее преданность.

Мне так неприятно, что дядюшка заставил меня смотреть на все это! Это так гнусно и отвратительно! Я даже не могу тебе этого описать. Бедная девочка плакала и кричала, но не пыталась ни прикрыться, ни встать с этой скамьи, а он истязал ее этими прутьями, пока она не стала вся красная. То есть не вся, но ее наказательное место. Оно даже было такое припухшее, что просто ужасно. Это совершенно варварский обычай, ему не место в нашем просвещенном девятнадцатом веке!

А потом бедной Гурди пришлось встать, на коленях поблагодарить его (за что, хотелось бы мне знать!), и дядька, тиран и деспот, сказал, что прощает ее (разве он сразу не мог?) и разрешает одеться. Только все равно ей надо было убрать и скамейку, и обломки этих прутьев. Она же служанка, в конце концов. Она сразу же ушла, но только опять попросила его не наказывать молодую госпожу, но он ничего ей не ответил.

Было так стыдно! Вечером за ужином, кажется, даже слуги смотрели на меня как-то по-особому. Зато я постаралась утешить Гурди вечером, когда она готовила мою постель. Я чуть-чуть приласкала ее и подарила одну свою безделушку, она была так рада! Она не могла поверить, что я не только не сержусь, но еще и готова утешать ее. Я даже попросила ее показать следы… Они еще оставались, даже вечером, представляешь! Как это было жестоко: такая милая, нежная девочка, и ее так строго наказали за какую-то ерунду.

Видишь, Элли, как жестоки и невежественны здесь нравы. В школе ничуть не лучше; я пытаюсь рассказывать о великой Хишарте, но они совершенно меня не слушают. Но я же не могу их заставить! Правда, я подумала, что Хишарта их не очень интересует, и перешла на жития святых, но, кажется, интереса к ним у местных детей не больше, чем к Его Величеству Жеану Девятому. А зря, между прочим! Надо быть верными подданными своего государя и хорошими католиками. Это в жизни главное.

Зато после урока они расспрашивают меня о жизни в Чалько, например, правда ли там есть дома в пять этажей. Откуда они такое взяли, таких домов просто не может быть! И при этом, представь себе, путаются в хишартских падежах! Пусть у нас падежей даже меньше, чем этажей, но я совершенно не понимаю, как им все это объяснить, и главное, как их заинтересовать этими важнейшими в жизни вещами. Не пороть же их, в самом деле!

Справлюсь ли я с такой жизнью? Поминай меня в своих молитвах, прошу тебя!

Твоя несчастная Катти.

P.S. Правда, было мне и утешение. Дядюшка после ужина пригласил меня завтра в Каорту, чтобы заказать у портного пару легких платьев по здешней моде! И в самом деле, нестерпимо жарко, и наши столичные наряды не очень подходят. Он приглашал и матушку, но она отказалась. Да, он умеет быть галантным, когда хочет. Интересно, что у них тут за моды?

13.

10 марта 1820 г., Разурах Рахшу.

Бесценный мой друг Аркадис,

Как долго идут от тебя письма! Плыть им по волнам Атлантики, трястись по здешним дорогам. Будь я великим изобретателем, создал бы устройство, посредством которого можно было бы мгновенно обмениваться корреспонденцией, какую-нибудь электрическую почту. Но, конечно, я понимаю, что это из области фантазий и суеверий, если такое и будет изобретено, то не раньше, чем люди научаться летать над облаками и почтят своим визитом лунный диск. То есть, дорогой мой друг, никогда.

Только что получил твое письмо с биржевыми новостями. Что ж, есть пища для размышления, будем теперь наращивать производство ванили, если получится. Благодарю за ценную помощь. Спасибо и за новости о твоей личной жизни, всегда подозревал, что в Лондоне у вас всё куда затейливее, чем в Чалько, и даже в Каорте.

Впрочем, в столице нашей тоже немало интересного, слышал ли последние новости про нашего императора Жеана? Я позволяю себе писать так вольно только потому, что это письмо уйдет прямиком в Лондон с попутным английским купцом, кстати, и идти будет быстрее. Как ты понимаешь, в переписке, направляемой через Чалько, приходится быть исключительно верноподданным. Как говорили об этом мои добрые чжоли: Jínra jijanhía-jeranía, то есть «Пусть государь придет и рассудит», и даже kekáyra keters kekódus keen – «воля властителя – священная стрела».

Говорят, венценосный паренек собирается устроить нам реформы, чуть ли не завести конституцию и парламент. Хорошо бы, но слабо верится. Кто даст юному выскочке осуществить реформы, которые противоречили бы интересам знати? Он, по сути, как был, так и остался заложником в своем дворце. Я лично охотно верю слухам, что покойная мать-императрица не брезговала за некоторые провинности спустить с августейшей соправительствующей задницы штанишки и задать ей такую же трёпку, какую задавала она этой заднице еще в престолонаследном состоянии. Так что мальчик может играть в своей детской хоть в солдатики, хоть в конституцию, но если забудется, ижицу ему и после смерти матушки, полагаю, пропишут немалую.

Да, я ведь не успел досказать тебе ту историю про купание моей племянницы. Кажется, я остановился на том, как вдовствующая ла Тордаска попросила меня посечь самовольничающую ла Тордаску, поскольку подагрствущая рука ее сиятельства сама рисковала при оном занятии совершенно отвалиться. Как всё сложно у нашей знати!

Но чем дальше я о таком наказании думал, тем сомнительнее оно мне представлялось. Катти славная девочка, она многого не понимает, и уж во всяком случае применять к ней те же наказания, что и к слугам, я бы не торопился. Собственно, все это я и объяснил ей самой после того, как они со служанкой вернулись, и я отослал служанку прочь. Ты знаешь мои убеждения на этот счет. Люди равны по своей природе, но действия их предков, их собственные поступки, а равно и игра случая производят неравенство, так что одни оказываются слугами, а другие – господами. Это естественно и не надо стремиться изменить этот порядок, но надо помнить, что слуга не из иного теста, чем господин. Во всем надо руководствоваться разумом и всеобщей пользой.

Так вот, сказал я ей, в отношении слуг действует общественный договор, согласно которому они работают на меня, я им плачу, а за провинности наказываю. Служанка не будет ни слишком огорчена, ни удивлена предстоящим ей наказанием, это для нее так же естественно, как имбирный пряник на Рождество. Но ты, Катти, иное дело. Для тебя розги, насколько мне известно, вовсе не естественное наказание. И потому я сам предоставляю тебе право выбора: если ты считаешь, что провинилась и достойна их, я накажу тебя, и для первого раза несильно, но если ты так не думаешь, то, вопреки решению твоей матушки, твоего тела не коснется ни один прутик. Правда, будет кое-что другое.

Девчонка, как и следовало ожидать, вспыхнула и стала молоть какую-то вдохновенную чушь про девиц из рода ла Тордаска, что заставило меня пожалеть о своем решении. Сбить с нее лишнюю спесь точно бы не помешало. Но раз я предоставил ей право выбора, то, разумеется, выбор ее исполнил. Единственное условие, которое я и счел достаточным наказанием, было таким: она должна была присутствовать при порке своей служанки.

Видел бы ты, какая гамма чувств отразилась на лице этой гордячки, когда при ней Гурди получила два десятка горячих! Когда они выходили из моего кабинета, я даже не знаю, чьи щеки были краснее, и весь дом, похоже, пришел к выводу, что отстеганы были они обе. Во всяком случае, ее матушка спросила меня, достаточно ли наказана Катти, и я с чистым сердцем дал утвердительный ответ. Вполне достаточно.

Забавный приснился мне после этого сон: сижу я в своем кабинете в кресле, а передо мной стоит здоровенная, сажени в полторы высотой, желтая лягушка. Даже желтый лягух – это было существо явно мужского рода. Да, в общем-то, на лягушку оно было похоже лишь отчасти, и желтым было не полностью, но все равно сразу становилось ясно, что это желтая лягушка. Смотрит на меня строго и говорит: «Не забывай, на чьей земле живешь!» Что только не увидишь во сне…

Племянницу на следующий день я свозил в Каорту, заказали ей пару платьев, она совсем измучалась здесь со столичными нарядами. Матушка ее носит сплошь черный траурный цвет, но хотя бы девочку избавила от этого. Немудрено, что сама она не в состоянии выносить местную жару и только мечтает убраться отсюда подальше; кажется, она через сына ведет переговоры с каким-то монастырем. Что же, я не стану возражать, хотя Катти мне будет немного не хватать.

Пиши мне, дорогой Аркадис, почаще, мне очень тебя не хватает.

Райми.

14.

Лягушкины завитушки

Здравствуй, дорогая моя Элли!

Так хорошо, что ты мне пишешь! Конечно, я никому-никому не скажу! Неужели это правда? Скажи, а когда усы, то, наверное, колко целоваться? Я знаю, что ты с ним еще не целовалась, и вообще два вальса и кадриль, это совсем не так много, но все равно, ты же, наверное, представляла себе, как это бывает? Я никогда еще не пробовала, ну кроме того случая с тобой и Женни, но это же не считается, мы просто играли.

А еще я очень расстроилась за тебя. Неужели в самом деле бывает и такое в наших семьях? Элюшка, ну почему же ты мне не рассказывала! Неужели до сих пор? Я понимаю, в раннем детстве могли тебя дома пошлепать за провинности, но чтобы матушка читала так внимательно письма классной наставницы, и потом, как ты пишешь… Я не могу тебя представить на месте Гурди, просто не могу! И потом, ты такая умница и прилежница, неужели эта жаба пишет про тебя какие-то гадости? Моя матушка вовсе не брала эти письма в голову. Бедная моя, как бы мне хотелось тебя обнять и пожалеть!

Моя матушка собралась в монастырь босых кармелиток. Знаешь, тот, который за Кожевенной Заставой, недалеко от города. Она и меня с собой зовет, и я как подумаю, что мы были бы совсем рядом, но, с другой стороны, я же тогда была бы послушница и меня бы никуда не пускали, и тебя ко мне тоже. И потом, я вовсе не хочу быть монашкой!

Ты послушай, я расскажу все по порядку. Матушка все время носит черное, в траур по батюшке. Я очень себя виню, что я так мало молюсь о его душе и почти совсем редко о нем вспоминаю. Но, сказать по правде, я мало его видела и при жизни, он бывал так занят. Кажется, своего дядьку я узнала за эти два-три месяца не хуже, чем своего отца. Так вот, матушка скорбит, а в черном тут совсем невозможно, здесь же очень жарко. Видишь пятнышко вверху листа? Наверное, о таком писать совсем неприлично, но я пришла с улицы и выпила два бокала морса, и это капелька моего пота. Матушка очень страдает, и нравы здесь совершенно дикие.

Так что она договорилась с монастырем, они берут в управление имение Ришенте (там что-то не то вышло с арендой), а матушка сможет там жить. Она и меня уговаривала отправиться к босым кармелиткам, и хотя пройтись босиком по песку или нежной траве бывает очень приятно, я все-таки не готова к монастырской жизни. Молись, чтобы она разрешила мне остаться с дядькой!

Он не такой страшный. Помнишь, я тебе рассказывала? Он после того отвез меня в Каорту и заказал два новых, легких платья. Одно я уже ношу прямо сейчас! И еще он отвез нас к морю, где никого не было, и предложил искупаться в настоящей морской воде, где безопасно. Я была так рада! А Гурди (конечно, она ездила со мной, помогала с примеркой) заупрямилась и стала говорить всякие глупости, что Сонный Осьминожец (она еще называла его каким-то странным именем, похожим на слово «втулка») это тебе не Желтая Лягушка, что с ним шутки плохи, и лучше даже не пытаться. Вот глупости! Я не видела даже у нас дома никаких желтых лягушек, а Гурди уверена, что они там ее защищают, но в Каорте у них уже нет никакой силы. Что за осьминожец! Словом, она не стала купаться, а я немного попробовала. Вода такая горькая! Я уколола ногу о камешек, и волны забрызгали мне прическу. Так что в пруду было намного лучше. Правда, море тоже хорошо освежает.

Когда я вышла и Гурди меня вытерла и одела, мы уступили место дядюшке. Я, конечно, не подглядывала, но он так далеко заплыл! Просто удивительно, что некоторые люди умеют плавать. И еще он так много рассказывал нам по дороге об истории этого края! Представляешь, здесь сначала была местная империя, она называлась Коро, а потом эти земли захватили текрурские магометане. Некоторые из них остались до сих пор, а еще с ними пришли совсем черные негры из Африки и почему-то евреи, которые тут тоже как магометане. И только потом Литораль пала к ногам нашего императора Жоакима, кажется, еще даже до того, как он повредился умом. Поэтому тут сохранились древние обычаи и верования, утраченные в других местах. Это очень интересно, и я хотела бы их тоже изучать! Мы же учили древнюю историю в пансионе, я вообще немного соскучилась по учебе. Но прежде всего по тебе, милая моя Элюшка!

Перед тем, как мы уехали из Каорты, я решила сделать дядюшке подарок к именинам, у него скоро день ангела. Там была такая забавная мастерская, где изготавливали стулья и всякие резные украшения. Я зашла, ведь у меня было с собой несколько тайле, и попросила мастера вырезать из дерева лягушку и цветы ванили (они очень красивые, я вложу тебе один или два в конверт – из тех, которые не были… ой, я не могу об этом писать, в общем, лишние цветы). Лягушку в цветах ванили, я даже дала один резчику как образец. Он заулыбался и сказал, что сделает. А потом я попросила покрасить лягушку в желтый цвет. Знаешь, как он удивился! И все спрашивал, точно ли я хочу именно желтую лягушку. Наверное, у них дорогая желтая краска, потому что за нее он спросил двойную цену. Это не страшно, я думаю, дяде будет приятно.

Знаешь, почему именно желтую лягушку? Это не только из-за глупостей Гурди. Мне после той истории, помнишь, я писала, приснился очень странный сон. Как будто я пришла к дядюшке в кабинет, но его там нет. Зато на середину кабинета выдвинута скамейка, и около нее стоит гигантская желтая лягушка! То есть она была не совсем желтая, и не совсем лягушка, и вообще это был он, но я сразу поняла, что так его и надо называть. И в лапе он держал прутик! А я посмотрела на себя и поняла, что я совсем неодетая (честно сказать, иногда я так и сплю в здешней жаре, снимая ночную рубашку). И я так напугалась! А он мне сказал: «Девочка, у этой земли свои законы!» И взмахнул прутиком. Такой леденящий свист! Я ему попыталась объяснить, что я не из этой земли, и что вообще я в него не верю, но мой язык меня совсем не слушался, а он… он только засмеялся и взмахнул прутиком еще раз, и меня так обожгло!

Я тут же проснулась, и действительно было больно, и там, сзади, горело какое-то красное пятно. Наверное, сбился полог моей кровати (тут все спят под пологом, от насекомых), и какая-то тварь меня укусила. Я потом долго не могла заснуть.

А что тебе снится, Элли? Пиши мне про всё из своей жизни, прошу тебя!

Твоя Катти.

Мне текст нравится, поэтому только и остаётся, что придираться к мелочам Например, хорошо бы знать историю Хишарты - в тексте указаний на неё нет. Я понимаю, что она когда-то была где-то описана, но ведь и вульгарного линка нет тоже. Ещё я не понял из текста, кто же всё-таки Раймон, хишартец или англичанин. И была ли Хишарта английской колонией?

А дяде на самом деле нравится сечь племянницу? Трудно поверить, что нет, учитывая надуманность повода. Конечно, в письме он в этом не признается.

Вообще-то высечь на самом деле следовало бы почтмейстера Да и странно, что Раймон не стал никуда жаловаться, вскрытие чужих писем и тем более передача их в прессу - вещь серьёзная. Особенно если почтмейстер читает корреспонденцию по долгу службы - он должен держать факт перлюстрации в секрете, а не разбалтывать фрагменты писем жёлтым газетам. Может быть, виновен не почтмейстер, а его служанка? И она будет примерно наказана?