Клуб "Преступление и наказание"

Жаркий июльский полдень пропитал плиты храмового двора солнечным светом и горячими, страстными молитвами.
Пресвитер церкви, Эдвард Гинзбург стоял у окна своего кабинета и хмурым взглядом наблюдал за одинокой, неподвижной фигурой, замершей в коленопреклоненной позе посреди двора, в разгар полдневного пекла.
- Сколько он так стоит?
Служитель отвернулся от окна и посмотрел на своего секретаря.
- С шести утра.
Секретарь нервно поправил очки и поспешил вернуться в пучину финансового отчета.
Эдвард Гинзбург еще раз окинул взглядом фигуру молящегося и решительным шагом вышел из кабинета. Он легко сбежал по лестнице на первый этаж и толкнул тяжелую входную дверь.
После прохлады величественного здания летний зной накрыл священника духотой и одуряющим ароматом лилий.
Пресвитер чувствовал, как солнце касается его, обжигая своими лучами, но почти не замечал запаха цветов. Впрочем, он был слишком озабочен мыслями о той, фигуре, которую, казалось бы, не волновал ни зной, ни какие другие заботы.

- Арчибальд Гинзбург, даже если ты дал обет, я освобождаю тебя от этого обещания и прошу встать!
Молодой человек, к которому были обращены эти слова, попытался посмотреть на своего служителя и тут же зажмурился от яркого солнца. Но все же он встал с колен, немного поморщившись от боли в спине и только потом медленно открыл глаза.
Это был высокий юноша, лет двадцати пяти, одетый в черные брюки и кипейно-белую футболку. Он почтительно склонил голову перед служителем своей церкви и замер в ожидании разговора.
- Арчибальд, я не совсем понимаю, чего ты добиваешься? Ты столько шел к этому, столько старался. Еще неделя и ты получишь то, к чему стремился. Это уже решенный вопрос, остальное только формальности. Если ты таким образом борешься со своими сомнениями, то…
Юноша резко вскинул голову и ответил хриплым от гнева голосом:
- У меня нет сомнений относительно своего личного выбора. То, о чем ты говоришь - я к этому не шел, и не я этот путь выбирал. Это было твое решение. Я выполнил все, о чем меня просили. И через неделю, когда я буду волен выбирать - я откажусь!
- Ты не посмеешь!
- Я… посмею! Это действительно решенный вопрос, и осталось лишь соблюсти формальности.
Юноша набрал воздуха, словно собираясь добавить еще что-то очень важное, но передумал и неожиданно развернувшись быстро пошел к калитке.
- Арчибальд, стой!
Юноша не остановился.
- Арчи, остановись немедленно, не наживай себе больших проблем!
Ему понадобилось пять шагов, чтобы пройти путь от пылающей яростью гордости до белокаменного смирения. А потом он остановился.
- Арчи, я был уверен, что хорошо воспитал тебя и вложил в твой ум такие понятия, как честь семьи и уважение к старшим. Видимо, я переоценил себя. Но пока у меня есть такая возможность - я сделаю все, чтобы исправить свою ошибку. Я хочу, чтобы ты сейчас навел порядок в моей мастерской и во время работы хорошо подумал о том, что заставляет тебя бунтовать. А потом, когда я вернусь, мы разрешим эту проблему! И я надеюсь, что весь процесс осознания своей вины ты пройдешь сам, чтобы мне не пришлось снова и снова объяснять тебе простые истины. Ты понял меня?
Юноша резко выдохнул, словно кто-то невидимый сильно ударил его в живот и глухо ответил:
- Да, папа.
- Тогда увидимся дома.

Громадная мастерская встретила юношу желанной прохладой и полным разгромом. Какой-то бедолага вконец загнал двигатель своего авто и еле дотянул до Гинзбургов в надежде, что Эдвард вернет машину к жизни. Местный священник славился безотказностью и фантастической способностью воскрешать практически любой механизм. До поздней ночи он со страшим сыном перебирал двигатель. И когда счастливый водитель отправился в свой путь, сил на уборку ни у кого не осталось.
Арчибальд аккуратно стянул с себя белую футболку, открыл стоявший в мастерской шкаф и повесил футболку на вешалку. С полки он взял темно-синюю майку, надел ее и принялся наводить порядок в помещении. Через два часа на полках был идеальный порядок, рабочий стол вымыт от грязи и масла, а пол тщательно выметен. Осталось только закатить шины, которые парень вынес, собираясь подметать мастерскую. За этим занятием его и застал отец.
Он резко открыл дверь, быстро окинул помещение хозяйским взглядом, вошел и, скинув пиджак, повесил его на крючок прикрученный к стене.
- Арчибальд, я крайне возмущен твоим сегодняшним поведением! Ты даже не представляешь себе…
Юноша ничего не ответил. Сглотнув, он молча стянул со спины майку, стряхнул ее до локтей, а потом, перекрутив на руках, подошел к рабочему столу.
Секунду поколебавшись, парень нагнулся и замер, опершись на локти.
- Значит так?
Отец усмехнулся. Подойдя к стеллажу, он взял один из ящиков, открыл его и достал из ящика плеть.
- Хочу, чтобы ты понял: я все это делаю только ради вас и вашего будущего! Ты знаешь, все, чего я хочу – это видеть вас успешными и счастливыми. Мне предложили место пастора в Ак***мане, но я отказался, потому что это помешало бы тебе сделать карьеру. Я пожертвовал всем ради вас. И мой долг…
- Через неделю, на предстоянии, я откажусь от рукоположения и не приму сан. Ты можешь наказать меня за это, но я не изменю своего решения, отец!
- Глупец! Ты подумал о своей семье? О матери? Если наша семья не укрепит свои позиции…
- Папа, пожалуйста! Не заставляй меня это делать, я не могу! Я сделал все, о чем ты меня просил и до последнего верил, что, если я буду выполнять все указания – меня осенит. Не осенило…
- Я выбью из тебя эту блажь, вот увидишь!
Арчи нагнул голову и закусил перекрученную майку.
Эдвард нервно рванул манжеты, быстро закатал рукава рубашки и резко замахнулся.
Спина Арчи дрогнула, по мастерской прокатился сдавленный крик.
- Искать своего! (Удар) Путь гордости (удар) и самонадеянности!
Парень вцепился пальцами в край стола и крепче закусил майку. Это мало помогало, и он вскрикивал при каждом ударе.
- Долг! (Удар) Вот о чем ты должен помнить!
Полосы на спине увеличивались, а стоны от наказания становились все громче.
Плеть равномерно поднималась в воздух, а потом с коротким свистом опускалась на истязуемое тело, вышибая из легких воздух, обжигая не только кожу, но и разум.
- Смирись! (Удар) Это твой долг перед семьей! (Удар!) Это вышняя воля!
Многолетняя практика подобных истязаний так и не научила парня принимать такие удары неподвижно. Он все равно терся лицом об свои руки, сжимал плечи и выгибал спину, в тщетной попытке справиться с болью. Все, что он усвоил – это не рыдать в полный голос и не просить о пощаде. Первое отнимало слишком много сил, второе было бессмысленным.
- Это твой путь! (Удар) Ты поймешь его позже. (Удар). А сейчас (удар), просто прими!
Терпеть эту порку получалось все хуже и хуже. В ушах зашумели волны. Арчи готов был отдать все на свете, лишь бы потерять сейчас сознание, но здоровый и крепкий организм не давал провалиться в желанное забытье.
Плеть снова и снова опускалась на истерзанную спину. Майка Арчи была мокрой от слез и пота. Он уже и не мычал, а только сильно вздрагивал всем телом, вскидывая поясницу и возвращаясь в прежнее положение.
Отец устал. Опустив руку, он несколько раз глубоко вдохнул, выпрямил спину, повел плечами, расслабляя мышцы.
- Я надеюсь ты усвоил этот урок послушания, Арчи?
Парень отжался от стола на трясущихся руках, замер на несколько мгновений, а потом рухнул у стола на колени.
Отец тут же подхватил его, заботливо помог встать на ноги. Юноша быстро справился с накатившей дурнотой, мягко освободился из объятий отца. Убедившись, что сын в состоянии держать себя вертикально, Эдвард со всего маха дал ему сильную пощечину. А потом еще одну, придержав парня за локоть.
- Запомни! Я не тащу тебя на аркане. Ты сам выбрал во что тебе верить. И еще ни один старший сын, ни в одном поколении нашего рода не отказывался от сана. И ты не откажешься! Не хочешь священнодействовать – не заставляю. Будешь выполнять технические поручения. Но долг перед семьей ты выполнишь! Как и я свой, по твоему воспитанию. А теперь – на колени!
Арчи медленно, чтобы не потревожить выпоротую спину опустился на колени, а потом осторожно заложил сцепленные в замок руки за голову. И замер, глядя перед собой.
- Я слишком много позволял тебе, Арчи. Но я это исправлю. Поверь, ты меня не переиграешь. Вечером мы продолжим этот разговор. А пока - запрещаю тебе вставать до моего возвращения!
Отец устало раскатал рукава мятой рубашки, вытер платком пот, убрал в ящик плеть. Все это время наказанный стоял на своем месте, не шелохнувшись.
Сняв пиджак с крючка, отец словно опомнившись спросил:
- Пить хочешь?
Сын ничем не показал, что услышал этот вопрос.
- Упрямец!
Отец вышел, плотно закрыв за собой дверь.
Плечи парня расслабились, широко разведенный локти немного провисли, голова чуть наклонилась вперед, но спина осталась прямой. Арчи по опыту знал, что с закрытыми глазами часы текут быстрее. Он сомкнул веки и погрузился в молитву.

Часы бдений всегда приносили душей покой. Арчи никогда не позволял себе халтурно относиться к священному разговору. Даже мысленно он проговаривал все слова четко и благоговейно. Этот парень ни одного дня не сомневался в своей вере и считал счастьем служить в церкви. Но служить добровольно, а не потому что его к этому обязывала родословная.
Все детство и юность Арчибальда прошли в суровой и тщательной подготовке к принятию высокого служения. Юноша верил, что, углубленно изучая священные книги и толкования, высказывания мудрых учителей – со временем он придет к тому, что увидит и осознает тот путь, к которому его готовили. Но чуда не произошло. Верить и жаждать служения он не перестал. Но дерзновения к священнодействию так и не почувствовал.
Попытки поговорить с главой семейства ни к чему не привели. Дед был на столько возмущен вольнодумством своего внука, что отчитал собственного сына, пресвитера церкви, на столь сурово, что у того, даже спустя несколько часов после разговора торчком стояли волосы на покрасневшем загривке. Эдвард тогда выпорол первенца нещадно, не выслушав никаких объяснений, без снисхождения и оставил стоять на коленях всю ночь. Утром, он заставил сына объясниться. И услышав, что Арчибальд не хочет быть священником, потому что не чувствует призвания – выпорол сына снова. Строго настрого запретив разводить такие разговоры. Внутренняя политика церкви не допускала ослабления влияния клана Гинзбургов, а ведь всего одно не ловкое слово могло привести к разрушительным последствиям.
- Ты поймешь все потом. Со временем. С годами. Просто прими это и доверься! – повторял отец, наказывая сына.
Арчи больше не поднимал вопрос отказа от рукоположения. Закончив обучение, получив самые высокие баллы на выпускных испытаниях, он замкнулся в себе, стараясь в молитве найти ответы на свои вопросы. Решение пришло после того, как ответа он, так и не получил.
Заявление в церковный совет за него написал отец. Никто об этом не знал. Рассмотрение вопроса Арчибальда Гинзбурга было быстрым и формальным. Мальчика хорошо знали в церкви, любили и никто не был против, видеть его молодым пастором, помощником отца. Оставалось только предстояние перед общиной, решение членского собрания, которое заранее было известно, и рукоположение.
То, что молодой кандидат так много времени уделяет молитве – было всем понятным и выглядело мило. Каждый день, из назначенных ему перед предстоянием, юноша приходил во двор храма и жарко молился о том, чтобы не сойти с выбранного пути.
Вот и сейчас, стараясь отстраниться от колющей боли в спине, Арчи углубился в молитву, прося о снисхождении к своему духовному состоянию и позволения нести служение без принятия высокого звания и допуска к священнодействию.
Дверь скрипнула, обнаженное тело почувствовало поток воздуха и содрогнулось от мысли, что это мог вернуться его мучитель.
- Арчи, мальчик мой! – нежный, дорогой с первого дня рождения серебристый голос, вывел парня из состояния транса.
Он с трудом разлепил пересохшие губы.
- Мама, ну зачем ты пришла?
Ему было очень стыдно от того, что она видела его в таком состоянии: наказанным, стоящим на коленях, в ожидании следующей порки.
Не молодая, но еще красивая, стройная женщина, с мукой в глазах, дрожащими руками налила в принесенный с собой стакан воду и поднесла ко рту сына:
- Пей, сыночек, пей!
Жадно, тяжело, активно, он втягивал в себя холодную жидкость и почти стонал от наслаждения. Стакан наполнялся снова и снова. Мать плакала и поила Арчи, еле сдерживаясь, чтобы не погладить его по голове. Но очень боялась за гордость своего сына. Напоив его, она аккуратно начала обрабатывать раны на спине. Вздрагивая вместе с ним и вздыхая, при каждом его тихом вскрике.
- Спасибо, мама.
Он прижался горячей щекой к ее прохладной руке и замер, закрыв глаза.
- Сынок, милый, пожалуйста, не спорь с ним. Уступи!
Мать встала перед сыном на колени и заплакала.
- Я так мечтала увидеть тебя за кафедрой. Я ждала, что ты примешь сан, и, возможно, - тут она перешла на шепот, словно боялась вслух произнести свои крамольные мысли, - ты сможешь повлиять, изменить…
Женщина не выдержала и затряслась от рыданий.
Арчи вздохнул, наливаясь тяжелой и глухой тоской. Прямая спина болела и ныла, но он шире развел локти, выпрямил плечи и выпрямил подбородок. Тело словно окаменело.
- Мама, пожалуйста, ну не надо…
Он устало закрыл глаза и попытался вернуться к молитве. Пока мать плакала рядом, это получалось плохо. Но она достаточно быстро, понимая, что ничем больше не может помочь, взяла себя в руки и вышла из мастерской.
Оставшееся до прихода отца время Арчибальд отстоял, не изменив своего положения. Тело покорилось воле, забыв о страданиях на время молитвы.

Эдвард Гинзбург зашел в дом и швырнул пиджак в кресло.
Жена тут же подхватила одежду мужа и повесила на место.
- Устал? Есть будешь?
- Не буду. Сейчас переоденусь и пойду в мастерскую.
Жена побледнела, нервно хрустнула пальцами и дрожащим голосом попросила:
- Пожалуйста, Эдди, не бей его!
- Что?! – мгновенно вышел он из себя, - Что ты сказала?! Еще скажи, что ты его поддерживаешь!
Она резко отшатнулась и испуганно прошептала:
- Нет, ты прав! Но ты не можешь забить его, Эдди! Дай мальчику свободу! Он же может предстать в следующем году или через год! Эдди, у вас будет время найти общий язык, понять друг друга.
И она снова заплакала.
- Нет! У меня нет этого года! Я должен принять нового пастора в этом году! И если не Арчи, то нам могут прислать другого кандидата, а это – ненужная никому суета!
Эдвард нервно вышел из кухни. Зайдя в спальню, он переоделся, а потом задумчиво посмотрел в зеркало.
- Почему? Ну почему это именно в моей семье? Как я устал от этих сложностей! И никто не хочет понять, снизойти, уступить! Все хотят только своего!
Он зло ударил по полированной столешнице трюмо и пошел в мастерскую.
Сын, словно статуя стоял на том же месте, с закрытыми глазами и руками за головой.
- Арчибальд, встань!
Юноша медленно опустился на пятки, наклонил голову, словно стряхивая с себя руки, стянутые майкой и медленно поднялся, выпрямившись перед отцом.
- Арчибальд, можешь считать меня кем угодно, но я не допущу краха нашей семья. У меня вас – семь душ, и я за каждого несу ответственность. Мне нужен новый молодой пастор и это будешь ты. Это твой долг перед семьей!
- Ты снова выпорешь меня, только за то, что я согласен нести служение, но не хочу принять сан? – устало спросил сын.
- Нет! Я хочу, чтобы ты понял, что смирение и покорность – это путь мудрости!
- Я уже понял это, папа!
- Хорошо, если так! Тогда просто закрепим!
Не спуская с сына глаз, Эдвард подцепил пальцами край ремня и расстегнул пряжку.
Арчи сокрушенно вздохнул и снова нагнулся к столу, мертвой хваткой закусив майку.
Отец вытянул ремень, зажал пряжку в руке и несколько раз обернул кожаную петлю вокруг кулака.
- Я больше никогда не хочу слышать о том, что ты не согласен с моей волей! Поверь мне, Арчибальд, когда у тебя родится собственный сын – ты меня поймешь!
Широкая полоса толстой кожи опустилась на выпоротую спину и вырвала из глотки парня нечеловеческий вой.
- Я всем пожертвовал ради часа твоего рукоположения, сын!
Следующий удар лег параллельно первому, вдоль спины, и юноша выгнулся, пропечатав сквозь натянутую кожу мышцы и позвоночник.
- Пойми! Это положение в обществе, содержание, будущее младших братьев и сестер! Ты не можешь ради собственного каприза рисковать их будущим!
Зубы рвали майку, пальцы крушили обшивку рабочего стола.
Больше отец ничего не говорил. Он порол сына ремнем вдоль спины, вкладывая в каждый удар весь свой страх от возможности утратить личные надежды.

Вплоть до воскресного дня, когда было назначено предстояние молодого кандидата в пресвитеры, никто больше не видел, чтобы юноша молился во дворе храма.
- Наверное он уже получил свой ответ и поддержку, - романтично вздыхала паства и улыбалась, радуясь предстоящему празднеству.
Служба началась привычно: с пения хора, благословенной молитвы и короткой проповеди, предваряющей членское собрание общины. Арчибальд Гинзбург сидел, внимательно слушая пастора и только крепко сцепленные пальцы выдавали его волнение. Суть проповеди ускользала от него.
На повестке членского собрания стоял только один вопрос: согласна ли община принять молодого Гинзбурга вторым пресвитером церкви.
Собравшимся коротко напомнили биографию кандидата, подчеркнули заслуги отца, расписали радужные перспективы для общины. Возражений не было. Напротив, несколько матрон встали и громко засвидетельствовали присутствующим о том, какой же славный и милый юноша вырос у пастора Гинзбурга.
- Подойдите ко мне, молодой человек, - у рукополагающего священника был очень тихий, дрожащий от старости голос.
В зале тотчас повисла мертвая тишина.
- Мы бы хотели, чтобы вы сейчас громко и во всеуслышание ответили нам на вопрос: чувствуете ли вы свое призвание к священнодействию и готовы ли принять сан для служения в поместной церкви?
Все замерли. Паства предвкушала сладостный момент.
Отец дрожал от волнения, опасаясь, что сын опозорит его до конца жизни.
Рукополагающий дрожал в порыве экзальтации.
- Да. Я получил свой ответ и хочу принять сан, в надежде, что вся моя жизнь пройдет…
Больше никто его не слышал. Фанатичные дамочки вздыхали и тихо рыдали от восторга. Отец выдохнул и устало нервно вытер пот со лба. Рукополагающий мысленно вознес благодарственную молитву.
Все пришли в себя от того, на сколько изменился тон кандидата. Его речь звенела, наполненная каким-то светом, силой, верой! Она свободной птицей взмыла к потолку храма и накрыла всех своими крыльями. Глаза юноши горели фанатичным огнем, щеки полыхали румянцем, в голосе было столько магии, что притихли даже грудные младенцы, на руках восторженных матерей:
- Я хочу отдать на служение себя всего, целиком и без остатка. Ничего не имея и не ценя так высоко, как свою веру. Я жажду только укрепить ее и приумножить, раздавая всем и каждому, кто захочет. День и ночь печься только о нуждах общины, в молитве и посте радеть о ее укреплении и возрастании. Все, что только может потребоваться от меня: время, здоровье, финансы, вся моя жизнь – я готов отдать на священный алтарь этого служения! Возьмите меня. Употребите для того, чтобы …
И его снова уже никто не слушал. Публика рыдала в экстазе. Рукополагающий сжимал его локоть и шептал: это откровение, это откровение! Отец тихо принимал рукопожатия и поздравления старших братьев церковного совета.
Закончив свою речь, Арчи вышел из зала, как того требовали правила, чтобы община могла высказаться, принять решение и проголосовать.
- Эдвард, мы тебя поздравляем! Это невероятно, это просто восхитительно, это же откровение! Благодать посетила наши места, братья и сестры! – вскочив со своего места пропела в восторге преподавательница воскресного класса школы.
Все согласились с ней.
- Эдвард, это благословение! Достойная замена, - коротко выразился глава церковного совета.
- Замена, замена, - прошептал рукополагающий. И громко объявил:
- Это откровение! Что еще нам нужно? Зачем вставать препятствием на священном пути служения? Используем в полную силу то, что нам послано свыше! Пусть это будет славная замена! Я предлагаю поставить Арчибальда Гинзбурга старшим пресвитером по округу!
Слова священника потонули в буре оваций.
Кандидата пригласили в зал и объявили волю членского собрания.
- Я покорно принимаю эту высокую честь и постараюсь оправдать все возложенное…
Рыдание хористок и дам из воскресного класса заглушили ответ молодого кандидата.
Регент кивнул музыканту, тот проиграл вступление и хор воодушевленно исполнил хвалебный гимн.
Арчибальд опустился на колени, почувствовал на голове дрожащие ладони рукополагающего и закрыл глаза.
С колен он поднялся старшим пресвитером округа.

В храмовой столовой были накрыты столы. Жаренное мясо, салаты, свежие фрукты, сладости и лимонный напиток – все это щедро предлагалось всем прихожанам, приближенным к общине и просто, каждому, кто зашел в тот день на территорию храма.
Свежерукоположенный священник принимал наставления, поздравления, шутки и улыбки. Вежливо всех благодарил и смущенно краснел, когда пожилые матроны тянулись к нему, чтобы по-матерински расцеловать в обе щеки, шепнув ему на ухо, сколько же ночей они не спали, жарко молясь о том, чтобы дожить до сего светлого часа и лично лицезреть это чудо!
Мать светилась тихой грустью. Ей тоже перепали поздравления и признания заслуг в воспитании такого замечательного сына. Она немного рассеянно отвечала, улыбалась, кивала. Но, встретившись с глазами Арчи, закусывала губы и старалась не расплакаться. Она по-своему гордилась своим мальчиком и радовалась такому высокому успеху, но все же очень жалела, что этот шаг достался ее сыну слишком дорогой ценой.
Отец держался солидно. Степенно кивал, крепко отвечал на рукопожатия, но был на удивление немногословен. Впрочем, в такой праздник, это не очень бросалось в глаза.
Душевное застолье, время от времени прерываемое поздравлениями, песнопениями и прочими милыми вещами, закончилось к вечеру. Община дружна прибрала со столов, перемыла посуду, навела на кухне идеальный порядок. И, прихожане, счастливые, разошлись по домам.
Гинзбурги шли пешком. Молча. Мать крепко держалась за локоть сына и в предчувствии какой-то грозы, бросала на своих мужчин озабоченные взгляды.
Зайдя во двор Арчи мягко снял руку матери со своего локтя.
- Мама, иди в дом, я сейчас.
Мать испуганно посмотрела на сына, потом на мужа, но не смея возражать – ушла.
Арчибальд, не удостоив отца не единым взглядом пошел мастерскую. Зайдя, не потрудившись закрыть за собой дверь, он потянулся к полке, достал металлический ящик и поставил его на рабочий стол. Присев, парень привычным жестом вынул с нижней полки топор.
- Ты что собрался делать, Арчи? – голос отца был тихим и немного визгливым.
Покачав топор в руке, Арчибальд открыл ящик и достал плеть. Развернув ее во всю длину, он несколькими быстрыми ударами порубил плеть на мелкие куски, оставляя на столе глубокие шрамы.
- Арчи, мальчик мой!
Брошенный топор звякнул об столешницу.
- Место в Ак***мане еще за тобой?
- Да, - недоуменно ответил отец, - кажется они так и не нашли пока никого подходящего.
- И жалование приличное ты говорил, и дом в хорошем состоянии?
- Да, Арчи, мальчик мой, почему ты…
- Уезжай! Завтра же, собирай вещи и уезжай. Скажи, что все взвесил и решил принять предложение! Мать раз в месяц будет приезжать к тебе на утреннюю службу для причастия, чтобы не поползли слухи о разводе. А тут я скажу, что попросил ее остаться, чтобы помочь разобраться по хозяйству в приходе. Ты же так хотел это место, мечтал, шел к нему. Так и не надо приносить такие жертвы, отец! Поезжай. Живи так, как хотел, как мечтал все эти годы. Уезжай отсюда. А вернешься – убью!

Отлично.

Ну, вот я засиделась и дождалась. Сразу по первому прочтению - отличная попытка, удачный эксперимент, Arthur! У вас получилось даже сделать так, что рассказчика не видно и не слышно, он не является каким-то самостоятельным "я" посредника между читателем и героями, видится все как в кино. И это притом, что тут, как минимум, три сцены крупным планом, не считая промежуточных. Все последовательно, все крепко связано (никаких скачков фокала, как у меня)). Уж не знаю, чего вам эта попытка стоила, но ведь получилось! Поздравляю!

Теперь, если позволите, прочее. Образность. Вот на меня лично она начала действовать с того момента, когда появились лилии. Эти лилии – афигительная находка. Не знаю, можно ли сказать «одуряющий» про аромат, есть устойчивое выражение «дурманящий» про ароман, и «до одури», про психофизическое состояние. Но «одуряющий» - сильнее и, даже если так сказать нельзя (вопрос к филологам), то все равно понятно, о чем речь, подобрать другое, более точное, слово затрудняюсь. Не знаю вот тоже, пахнут ли сильнее всего лилии в жару, или, мб, как и наши растения – больше перед дождем, или в жару, но во влажном климате. Это такие тонкости, но образность она работает, когда есть эффект узнавания: кто-то прочитал и что-то свое вспомнил, подключились органы чувств и все заиграло. Поэтому точность в деталях важна. Для меня самое начало зашло, а вот ступени, камень, архитектура храма – они почувствовались только благодаря лилиям, постфактум.

Композиция. Ее я понимаю как последовательность действий: сначала было то-то, потом тот-то сказал/сделал то-то, это привело к тому-то и тому-то. А еще, допустим, на это повлияло то-то. И контраст настроения, характеров, декораций, который что-то высвечивает, что-то затеняет, вторые-третьи планы. Очень удачно – фигура матери контрастирует тут все. Она такая прохладная, как отдохновение, появляется всегда вовремя – после напряженных сцен. Ведь долго быть на пике, держать читателя на пике на протяжении всего рассказа невозможно. Чтобы увеличить напряжение, надо перед этим снизить напряжение. Многолюдье на церковном совете – тоже удалось ввести и расставить разнородные фигуры композиционно удачно, получилось несколько планов: более солидные фигуры на первом плане и там одним-двумя мазками сзади еще кто-то. Они отличаются по статусу и по полу, фигура матери точнее вписывается по случаю на женский фон, нет эффекта вырезанности.

Драматургия. Я так понимаю, что драматургия – это смысл, который наполняет все действия, события, определяет идейно и содержательно, проблематически причинно-следственную связь. Вот тут остановлюсь подробнее. Два героя на первом плане, отец и сын, антагонисты, у них спор. Идейно, содержательно этот спор, если честно, рассказан как игра в поддавки – автор на стороне сына, реплики отца изначально не убедительны, его позицию автор как бы сдал/слил не то, что в конце, в первой трети рассказа, автор не верит отцу, не находит для него никаких оправданий, аргументация отца – формалистическая, навязшая на зубах, набившая оскомину, он талдычит, а не спорит. А ведь эта идейная напряженность – основная движущая сила конфликта, от этого в первую очередь зависит сила воздействия рассказа. Порка-то как всегда на пять с плюсом). Но спор мог бы где-то затемнить, где-то высветить эту порку. Слабости отца чувствуются только, когда с ним рядом фигура матери, когда он бубнит, ворчит в доме. Рядом с сыном он именно что на одной ноте талдычит, тупо долбит в одну точку, и это не созвучно его действиям, его увеличивающейся или затихающей ярости.

На образном уровне антагонизм отца и сына поддерживается разницей в одежде. Немного занижается таким только уровнем градус противостояния. У матери есть «серебряный голос», а у сына и отца – только пиджак и майка. Очень хочется каких-то такого вот уровня тонких, выразительных штрихов к образам отца и сына. Примерно то же самое относительно фигур второго и третьего плана в церкви - они местами преувеличено фальшиво себя ведут, они явно и сильно антипатичны автору. А с чего бы, спрашивается? Автор – человек верующий, но терпеть не может людей простых, не философствующих, любящих ритуалы и потому торчащих на церковных собраниях? Чуточку снисхождения к этой «публике», они вообще не публика – сердце верующего должно быть способно на снисхождение, хотя бы на добрую иронию к такому наиву, детскости). Во всяком случае, такое снисхождение должно быть в сердце ГГ, он-то не карьерист, в отличие от отца, да? А так, без этого снисхождения, кажется, что он только собственной персоной озабочен.

Последнее – символизм. Рассказ называется «Жертва». Самое первое впечатление от концовки: либо все слишком на поверхности, либо я не въехала, в чем цимес такого заголовка, либо автор хотел сказать, что сын – человек хороший, потому что искренний и искренне принес себя в жертву. Либо его жертва – не искренняя, поскольку он формально подчинился, но от этого выиграл: отец показывает слабость (говорит визгливо), а сын диктует условия. Какая же это жертва? Разве жертва может диктовать условия? Или она фальшивая, иначе не грозил бы он отцу, демонстрируя «силу» истерики. Такие жертвы в религиозном смысле не принимаются. Хотя, впрочем, жизненно – истерика, почему нет? Но если б хотелось финала сильного, а не слабого – а ведь хорошая мысль всегда приходит после, утро вечера мудренее, я б сделала так, что финал был с утра пораньше в церкви, где теперь двоим не место, и кто-то из этих двоих уйдет из дома раньше, кто-то хорошо выспится. Или наоборот, не выспится из-за кошмаров. Но, как говорится, кто первый встал, того и сапоги. И плетка тому, кто первый встал могла бы пригодиться, для защиты теперь уже своей территории, чтоб нечисть или еще какую гадость, неискренность туда не пускать. Тогда последний выстрел плетки был бы еще и символическим, а это новая уровень для восприятия читателя. И еще тогда бы была окончательно оправдана неубедительность реплик отца - сын стал бы или однозначно морально сильнее его.

А почему сын за мать решил, с кем ей оставаться – тоже по ходу рассказа непонятно, не очень убедительно. Мб, она сама могла бы высказаться и это было бы сильнее (?).

Короче, все супер, Arthur. Отличное начала нового движения, направление. Все придумалось и все записалось здорово. Еще б было у вас когда-нибудь желание и время, лучше не раньше, чем через месяц, на то, чтобы вложить немного чуть более ювелирки. А так, в целом, мне очень понравилось.

И да, отдельное, персональное спасибо не только за М\м, но и за тему борьбы

PS... Меня только одна малюсенькая мысль смущает: тщу себя надеждой, что с вашей стороны написание рассказа не было тоже жертвой), и вам хоть немного самому понравилось ) .

Да, еще один такой маленький, капризный нюанс: на протяжении многих поколений, один старший сын за другим с еврейской фамилией застолбили определенную роль в католической церкви... Должно быть, имеется в виду Association of Hebrew Catholics (экуменисты, евреи-католики)? Немного рискованно для российского читателя без пояснений в сноске.

Люблю ваши комментарии, Электра. На первый взгляд это история о католиках, а на самом деле о космическом шаттле. Не знаю, кого винить в том, что вместо утренней поездки в тренажерный зал, я пью кофе в холодной машине (дизель, зима) и собираюсь идти на второго Крида. Казалось бы, какая связь с рассказом? Все очень просто - с утра прочла и снова пребываю в раздумьях о темной стороне силы юных Джедаев. Увидите здесь рыжеволосых ведьм , передайте им, чтобы обе посмотрели трейлер Темного Феникса. Премьера в России - 13 февраля.

Пойду я, бездарно потрачу время на работу.

Спасибо Arthur! Написано мастерски. Полученных впечатлений хватило даже на то, чтобы посмотреть в Интернете, кто такие пресвитеры и что такое пресвитерианство.
https://dic.academic.ru/dic.nsf/brokgauz_efron/83238/Пресвитерианство
Все вообще пресвитериане "признают право частного суждения о всех предметах, относящихся до религии".
Культ Пресвитерианства. очень прост. Храмы не имеют ни баптистерия, ни изображения распятия, ни алтарей, ни свечей, ни икон, ни органов; проповедническая кафедра имеет вид эстрады с несколькими седалищами; священнодействующие пасторы надевают во время службы особую одежду. Пресвитерианство отменило литургию в целом ее составе; не прочитываются даже ни десятословие, ни символ веры, ни молитва Господня. Все молитвы, которые произносятся в собраниях (и выслушиваются то стоя, то сидя или коленопреклоненно), суть импровизации пастора. Поются псалмы, переложенные в четверостишия, и несколько стихов из других библейских книг. В некоторых общинах допускается пение гимнов, сочиненных самими пресвитерианами (hymnes humains), с аккомпанементом инструментальной музыки. Проповедь, которая чаще читается, чем произносится, обыкновенно бывает догматического или экзегетического характера. Воскресенье соблюдается строго, но других праздников не существует. Причащение совершается через большие промежутки времени; ему предшествует испытание причащающегося в знании религиозного учения и многочисленные приготовительные церковные службы; приобщаются, сидя за длинными столами. Браки благословляются в домах супругов. Погребальный обряд ограничивается прочтением молитвы над умершим на дому, без облачения в богослужебные одежды; на могиле молитв не бывает. Дисциплина нравов и христианская жизнь между пресвитерианами, особенно в шотландской Пресвитерианской. церкви, по общему отзыву, стоит высоко. Они хорошо знают Библию, преданы своей церкви, любят свое духовенство, много делают для миссионерства. В 1876 г. несколько Пресвитерианских общин в Северной Америке (около 30) образовали "всеобщий Пресвитерианский союз" (Alliance universelle), раз в три года собирающий "всеобщий Пресвитерианский. собор" (General Presbyterian Council), на который съезжаются в значительном числе и представители пресвитерианства из Европы.
Конец цитаты.
А дальше у меня пошли свои мысли. Если коротко, Пресвитер церкви Эдвард Гинзбург все же не сумел воспитать старшего сына продолжателем дела своей семьи. В чем состояло это дело? – В сохранении и дальнейшем укреплении власти Гинзбургов внутри своей Церкви. При всех выдающихся волевых и высоких моральных и духовных качествах сына, его Арчи сам до понимания важности борьбы за Власть внутри своей Церкви не дошел, а его отец не имел права сыну это втолковать прямым текстом! Это было бы явным отступление самого Пресвитера от провозглашаемых Церковью целей Служения и признанием в двуличии и лицемерии. В силу этого пришлось плетью принуждать сына идти к тому поприщу, которое ему было назначено по факту его рождения. В надежде, что сама жизнь заставит его Арчи самому понять то, что не имеет права рассказать ему даже родной отец.

Да какая еще психиатрия? Тут ее нет.
Это инопланетный робот.
Класса basic research.
У них в электронных схемах нет обратных связей, только прямые - так надежнее, быстрее реакция на непредсказуемые внешние условия.
Изи.

injener12, пресвитериане - протестанты, а не католики. Протестантизм он вообще появился как протест против священничества и всего типа разорительного (культовых предметов, украшений и тп), не надо им ничего посредующего между человеком и Богом, протестант должен сам (уметь) читать Библию, отсюда крещение в доросшем до этого умения возрасте. По-русски пресвитериан можно было бы назвать беспоповцами. Пресвитер буквально - это старейшина, пресвитером могут назвать и православного старца, поскольку такое понятие имеется в Евангилии. В протестантизме пресвитер - руководитель общины, прихода. В католичестве пресвитеры - что-то вроде свиты епископа, могут быть представителями епископа в церквях, передавать или олицетворять епископское благословение, этот сан предшествует сану епископа.

Оффтоп, но в контексте рассказа "Жертва": протестанты часто осуждают католиков за жертвенность, в том числе символическую, к которой взывают некоторые католические обряды и культы. Один из осуждающих аргументов, которые используют протестанты против католиков - так называемый "ошейник раба Господа", или, точнее, три ошейника в рубашке католического пастора. Первый - вообще маленький квадратик типа бабочки; второй - уже пластмасовый (считается, что это удобно для мытья), белый, с пуговицей (когда-то был без пуговицы, после рукоположения его снять было невозможно, и, кстати, у католических священников целибат за редкими исключениями); третий - черный поверх белого.

Название очень точно отражает суть, причем на нескольких уровнях сразу. Мне интересно, Артур, вы так задумывали или оно само?
Громче всех звучит, что жертва принесена и, благодаря ей партия выиграна, так ведь, да? Жертва здесь внутренняя - это принятие того, чего Арчи принимать не хотел (речь его на предстоянии звучит искренне, то есть это действительно принятие этого всего, а не имитация), а победа внешняя - он смог поставить обстоятельства на службу себе таким образом, чтобы переиграть отца. Но довеском идёт, что от отца он избавляется, а от навязанного пути нет, наоборот он занимает место отца и круг кармы повторится. В результате победа есть, а освобождения нет?
Арчи трогателен и чем то напомнил героя из Virtual reallity, но здесь тяжелее все и травматичнее в разы.

Virtual Reality - да, я про этот шаттл.