Ослик тут подал мне очень хорошую идею в теме Разное, спешу осуществить.
Полицейская разборка
Патрульная полицейская машина медленно ехала по пустынным ночным улицам, приближаясь к университетскому кампусу. Мишель, позевывая, всматривалась в темноту, прислушиваясь к мерному бормотанию рации. Сидящий за рулем, усталый напарник предложил обьехать кампус и возвращаться в центр. Вечернее дежурство в этот вторник им досталось очень спокойное: пара вызовов на магазинные кражи да разборка в баре по поводу позорного проигрыша местной хоккейной команды гостям из Анахейма. Болельщики из Анахейма решили отпраздновать победу своих, ну а аборигены пили с горя. Настроения у них, видите ли, немного не совпали.
Мишель МакКоннел работала констеблем городской полиции уже десять лет, поступив туда сразу после окончания колледжа. Она была невысокой, но гибкой и сильной, с яркими зелеными глазами, длинные черные волосы стянуты в тяжелый узел. Мишель все собиралась продолжить свое образование в университете и перейти в отдел расследований, но бурная личная жизнь и увлечение теннисом затягивали, съедая все свободное время.
Вдруг знакомый голос ночного диспетчера вызвал "двадцать восьмого" (их машину) и передал вызов в пункт первой помощи университетского госпиталя. Охрана госпиталя требовала срочного прибытия полиции для составления протокола о нанесении телесных повреждений средней тяжести. До места было всего два квартала, и патрульные через несколько минут входили в залитую ярким светом приемную.
- Что тут у вас? - осведомилась Мишель у начальника охраны.
- Девчонка избитая, лицо попорчено, зашивают. Подружка ее привезла, - мрачно кинул дежурный, - ты одна пойди, чтоб она не стеснялась, третий кабинет. Пусть Шон со мной пока посидит.
Мишель машинально дотронулась до своей щеки, где от нижнего века к уху тянулся тонкий белый шрам, и пошла в третий кабинет. Жертва лежала на узкой кушетке и над ней хлопотали медики, видна была только тонкая смуглая рука с несколькими синяками чуть выше запястья. Осведомившись о состоянии девушки и получив заверения, что у нее только поверхностные травмы, Мишель подошла к подружке, которая скорчилась на стуле в маленькой комнатке для ожидания, представилась, и, начиная понемногу закипать, услышала знакомый то тошноты рассказ о семейном насилии.
Двадцатилетняя Милена приехала с родителями из бывшей Югославии 6 лет назад и жила в маленьком городке. Семья была мусульманской, но никогда раньше особо не соблюдала религиозных обрядов. Ну, может, свинины не ели, и на этом все. А в Канаде отец Милены словно с цепи сорвался: отрастил бороду, изгнал из дома алкоголь, начал ежедневно посещать местную мечеть, и требовать от жены и дочерей покрывать голову платком. Милена, не испытывавшая никаких религиозных чувств, пока жила дома, выполняла его требования, но уехав учиться в город, где снимала квартиру на паях с подружкой, спрятала все платки подальше. Сегодня отец приехал навестить дочь, застал ее на лекциях с непокрытой головой и решил вбить в нее уважение к традициям.
Когда Николь вернулась домой, полуголая, покрытая синяками и пятнами полузасохшей крови, Милена тихо плакала в углу, а ее отец, видимо, удовлетворенный выполнением родительского долга, храпел на диване. Николь попыталась обработать травмы сама, но обнаружив, что у Милены глубоко рассечен уголок рта, она засунула слабо сопротивляющуюся подругу в машину и отвезла ее в госпиталь.
Мишель, скрывая закипавший гнев, тщательно вела протокол. Она была прекрасно знакома с подобным обрашением на собственной шкуре, и именно это заставило ее, забранную социальными работниками из отчего дома в 14 лет и скитавшуюся до окончания школы по интернатам, выбрать карьеру полицейского констебля. Наконец хирург высунулся из кабинета и сообщил, что можно забирать пациентку. Мишель попросила его дать ей распечатку истории болезни и вошла вместе с Николь в кабинет. Лицо пострадавшей было ужасным: заплывшие глаза, ссадина на лбу, наклейка, прикрывающая шов в углу рта. Ее, повидимому, здорово накачали обезболивающими, так как выглядела девушка абсолютно спокойной, даже полусонной. Мишель захлестнула волна сумашедшей ярости, и она твердо решила проучить чересчур властного папашу.
Шон поехал сдавать смену, а Мишель, захватив протокол и медицинскую выписку, села в машину с девчонками и приказала Николь ехать к ним домой, отметая все возражения. Она велела притормозить у парка и своим маленьким швейцарским ножом нарезала пучок березовых прутьев. Через пару минут они уже были в маленькой студенческой квартирке.
На пороге Мишель приостановилась и вытащила заколки из волос, дав своей густой гриве свободно разметаться по плечам. Она сняла с пояса свою телескопическую дубинку, встряхнула ее привычным движением руки, и прошла в комнату. На диване, укрывшись пледом, спал толстый бородатый мужик лет 50.
Мишель, сделав девушкам знак держаться позади, кинула прутья на пол, подошла к дивану и резко сдернула с мерзавца плед:
- Вставай, .... тварь!
Он уставился на женщину в форме офицера полиции непонимающими глазами, медленно начал вставать и попытался оттолкнуть ее. Мишель была готова, она перекинула дубинку в левую руку, а указательный палец правой засунула в ноздрю мужчины, резко дернув его к себе и полностью лишив способности к сопротивлению. Голос ее был глух и спокоен:
- Слушай сюда, подонок! Я только что привезла твою дочь из больницы, где ей на лицо наложили 15 швов. И я могу гарантировать, тебе, ...., минимум пару месяцев за каждый. За синяки суд насчитает отдельно. Вот протокол, описывающий, как Бакир Изетович нанес телесные повреждения своей дочери Милене.
Изгибаясь в неудобной позе и бросая злобные взгляды на Милену, Бакир начал бормотать что-то о том, что он имеет право воспитывать своих детей. Мишель прервала его:
- Я пришла тебя арестовать. Выбирай: либо мы едем в полицию, где тебе самое место, либо я лично займусь ТВОИМ воспитанием.
Окончательно проснувшийся Бакир наконец сообразил, что эта Немезида действительно может его арестовать, и взмолился:
- Не надо в полицию. Сделаю, что потребуешь, заплачу тебе, дочери подарки куплю. Не слушалась она, ну поучил по-отечески.
Мишель выдернула палец из носа мужика и брезгливо обтерла о его же рубашку. Она поняла, что противник полностью деморализован, а потому безопасен, и взмахнула каучуковой дубинкой:
-Снимай штаны! Ну, быстро!
- А дочь?!! А другая девчонка?!!
- А они полюбуются! И поучатся, как следует поступать с .... подонками. Поторопись! И белье тоже стягивай! - у Мишель от ненависти перехватывало дыхание.
Он торопливо разделся, стоял, прикрывая руками гениталии, испуганно глядя на дубинку в ее руке.
- Обопрись на диван, ....., подставляй зад и считай, - скомандовала Мишель, сузив зеленые глаза.
Бакир покорно нагнулся, выставив жирную волосатую задницу. Не медля ни секунды, Мишель врезала по ней дубинкой. Каучуковая дубинка в сильных руках наносит более сильную травму, чем стальной стержень. Ягодицы глубоко промялись, и на них остался яркий багровый след. Мужик закряхтел от боли и выгнулся. Мишель удовлетворенно взглянула на наливающийся синяк:
- Считай, гад! И помни, так поступают с теми, кто поднял руку на женщину.
- Раз, - простонал Бакир.
Удары посыпались один за другим. Иссиня-черные волосы Мишель метались по плечам, правая рука работала, как на теннисной тренировке. Через две минуты зад Бакира стал багрово-фиолетовым, он охал и неуклюже переступал ногами, но считал исправно:
- О-о-о!.. 28! -Не могу больше! 29! А-а-а! 30! Хва-а-а-тит!
- Терпи, сволочь! - неумолимо отвечала Мишель. Остановить ее сейчас не смог бы, пожалуй, и танк. Все побои, все унижения ее детства сосредоточились в эту минуту на жирной вихляющейся заднице. Нанеся 30 ударов палкой, она остановилась и, приказав незадачливому папаше встать на четвереньки, подняла с пола прут подлинее и, пропустив через кулак, оборвала с него листья. Девчонки боязливо жались в углу, наблюдая за разъяренной женщиной.
Мишель изо всех сил начала настегивать Бакира прутом. Розга злобно пела в воздухе, покрывая синяки вздутыми рубцами. Считать Мишель уже не требовала, да он и не мог - взвыл сиреной после 5-6 ударов:
- Хватит! Больно! А-а-а-а! Не могу больше!
- А Милене приятно было?!! - хлесть, хлесть, хлесть.
- Отпусти!!! Ой-ой-ой!
- И шрам на лице у девушки останется! Получай подонок, .....! - хлесть. Она сменила измочаленный прут.
- Пожалуйста! Пальцем до нее... уй-ю- юй... больше не дотронусь! А-а-а!
Мишель не обращая внимания на его вопли, секла с оттяжкой. Мужик извивался всем телом от жгучей боли. Наконец Бакир догадался, что может спасти его шкуру, и воззвал к Милене:
- Доченька, а-а-а, мила-а-я-я, прости!!! Ой-ой-ой! Как бо-о-ольно!
Услышав это, Милена встрепенулась, подошла к Мишель и положила руку той на плечо. Та остановилась, всмотрелась в страшное избитое лицо:
- Простишь?
- Да, - и девушка нагнулась к отцу, - вставай, папа.
Он разогнулся со стоном, стоял жалкий, встрепанный, уже не стесняясь ни своей седеющей наготы, ни грузно свисаюшего живота. Милена смутилась, набросила на него плед, он поглядел на нее и дрогнул, обнял, слезы покатились из глаз:
- Прости... Никогда больше... Прости, девочка моя...
Милена тоже расплакалась, они стояли, обнявшись, отец гладил кончиками пальцев ее изуродованную щеку, и слезы примирения смывали, растворяли боль, страх, и ненависть, тяжким облаком повисшие в маленькой гостиной. Мишель поняла, что она тут больше не нужна, засунула дубинку за пояс, положила на стол протокол и тихо вышла.
