Клуб "Преступление и наказание"

Спасибо!
В ожидании.

Говорить под руку, когда вещь не целая боязно как-то. Но здорово, что тема детства, и моя любимая игра - войнушки). Хоть и боком тема этой игры проходит - но очень вот мое). Спасибочки! И тоже буду ждать продолжения.

Да, очень хорошо .

кстати, а что это за игра такая - "выше земли"?

Понятно. Жаль, у нас такой игры не было).

Песенка моя любимая из этого самого кино - https://www.youtube.com/watch?v=rPJwQWTVSmU

Цвет Боли

Естественно, героем со сверх способностью я не стал. Как и все пацаны я разбивал коленки, дрался, получал когтистой лапой от рассерженного кота, и последствия этих забав были весьма чувствительными. Ну, и, конечно, время от времени мне перепадало отцовским ремнем, за всякие серьезные провинности.
Эх, знал бы я тогда, в детстве, с каким смаком во взрослой жизни мы будем вспоминать с Максом наши ребячьи проделки! А потом, с азартом, и откровенной мальчишеской гордостью рассказывать отцу, что он еще про нас не знал и за что не высек! Я бы, наверное, ни за что не поверил, что когда—нибудь, со всей искренностью, со смехом, разомлев от водки и накатившего тепла школьных воспоминаний, с чувством скажу отцу: «Да... мало вы нас пороли!»
Мда, вот тогда, в октябре, мне, девятилетнему, такая информация была бы очень кстати.

Мы сидели с Максом на кухне, за обеденным столом, плечо к плечу и наблюдали за тем, как сгущаются сумерки. Чем темнее становилось за окном, тем тревожнее было на сердце. Темноты мы не боялись. Просто отец был на школьном собрании.
Редкий пацан в нашей округе воспитывался без ремня. Честно говоря, я вообще таких не помню. Кто—то боялся наказаний до чертиков и еще в классе пускал слезу при виде плохой отметки. Кто—то, напротив, находил выход в этакой пиратской браваде, и даже, похвалялся, на сколько сильно, накануне, его выпороли за очередной проступок.
С нас не требовали отличных оценок. Иронично, но может именно поэтому учились мы с Максом блестяще. Ну, списывали, конечно, хитрили где—то, не без этого. Отец почти не интересовался нашими успехами в учебе, у него была немного другая шкала ценностей. Нам могли простить не понятую тему и двойку за контрольную, но ни за что бы не спустили лень или хамство. Ложь отец тоже не переносил ни в каком виде. Честно признавшись, мы могли рассчитывать на снисхождение при расчете объемов наказания. За обман (даже сейчас страшно вспомнить) отец порол нещадно! Ему была противна любая нечестность, подлость, гнилой расчет. Если мы являлись домой в грязи и с синяками, то, узнав, что это была честная пацанская битва, все, что отец предпринимал — это приказывал немедленно привести себя в порядок и «чтобы матери — ни-ни». И мы шли отмываться, отстирывать кровь, пришивать пуговицы. Но если до отца доносили, что «эти паршивцы-близнецы» отметили вдвоем кого—то не того, то у меня тоскливо начинало ныть в животе, таким суровым становился отцовский взгляд.
Отец никогда не брался за ремень в гневе. Да и вообще в нашей семье не принято было орать или произносить ругательные слова. Обычно, он долго и методично выяснял обстоятельства произошедшего, выслушивал все доводы. Не торопясь, подробно объяснял, что нами было сделано не так, почему это неправильно, и помнили ли мы, что он уже как—то это все говорил и объяснял. И только убедившись в том, что нам все понятно, кому, за что и сколько, наказание приводилось в исполнение. Ни тогда, ни после я не испытывал к отцу страха или ненависти. Мы всегда могли рассчитывать на его справедливость.
К сожалениею, только не в тот вечер. Драка, которую разбирали на родительском собрании, была верхом чести и правосудия. Но, увы, чисто по пацанским канонам, неписанным законам улицы. Для взрослых — это было «кошмарно, недопустимо и просто возмутительно!»
И хотя Макс метелили Кирюху один на один, мы оба понимали, что отец в силу неких обстоятельств на нашу сторону не встанет. На счет борова-Кирюхи нас всех предупреждали неоднократно, что каста неприкасаемых — это каста неприкасаемых. Опустим обстоятельства и подробности той драки.

Отец вошел в кухню совершенно спокойный и невозмутимый. Усевшись в кресло, он внимательно посмотрел на нас, застывших в ожидании приговора, и усмехнулся:
— Хороши бойцы, нечего сказать. За что Гуцу отметелили?
— Сам нарвался!
Ну да, это всегдашний ответ, всех мальчишек, на все времена.
— А если в подробностях?
И мы с энтузиазмом, на эмоциях, красочно расписали, на сколько Кирюха допек почти всю параллель третьих классов нашей школы!
Отец слушал нас увлеченно, он вообще всегда был очень благодарным слушателем и зрителем.
— Верю! Но у нас все равно проблема. Я говорил, что таких нужно только игнорировать и не вестись на провокации?
Мы с Максом переглянулись и опустили головы.
— Я же объяснял: нельзя начинать войну, которую ты заведомо проиграешь! Был такой разговор?
Мы оба синхронно кивнули, как два китайских болванчика.
Вердикт отца был коротким:
— Не за драку. За глупость!
Потом он встал и пошел в нашу комнату, приказав на ходу:
— Макс, ремень!
Ремень весел в прихожке, на отдельном крючке. Темно-коричневый, широкий, кожаный, мальчишки такой называли солдатским или офицерским, никакой другой функции в доме, кроме нашего наказания он не исполнял.
Процедура была проста. Вся эта обнаженка с укладыванием на колени из рассказов о детской порке, по сей день мне кажутся тематическими выдумками, да простят меня все те, у кого действительно так было, значит я просто ошибаюсь. От нас же требовалось только лечь, лицом вниз, на койку и положить руки на затылок. Никакого счета. И пряжкой нам тоже не попадало. А вот орать — это да, было запрещено. Кем и когда — ни я, ни Макс не помнили. Мы просто знали, что орать недопустимо, и все.
Обычно, морально выжатый долгим разбирательством и с полным осознанием своей вины, я всегда ложился на порку без внутреннего сопротивления. В тот вечер я не был согласен ни с чем. Ни с виной Макса. Ни с позицией отца, что какому—то козлу нельзя втащить, только потому что у него какие—то там проблемы со здоровьем. Козлом же он при этом не перестает быть !
Макс расплачивался первым. Рассуждая обо всем случившемся я на столько провалился в себя, что не слышал ни ударов, ни стонов брата.
Я не испытывал страха перед наказанием, раскаяния или сожаления за свое отношение к той драке. Злости тоже не было. Я просто имел свое мнение на счет этого всего и данную порку воспринимал не как наказание, а как плату за право быть несогласным.
— Артур!
Голос отца вывел меня из транса.
Макс было дернулся сказать, что я—то в драке не участвовал, но уловив угрозу в моем прищуре, растерянно умолк.
Я занял место Макса. Сцепив пальцы на затылке, вытянул подбородок и сосредоточил взгляд на спинке кровати.
Успокоиться, расслабиться, сосредоточиться и выпить! Передо мной снова появилась большая кружка, наполненная на две три моей болью. В этот раз я видел стеклянный сосуд гораздо четче и рассмотрел куда лучше. Боль, да, оставалась кислой. От нее сводило скулы и постоянно хотелось сглатывать. Я помню, что боль была немного густой, как томатный сок. Серебристой, блестящей, с искорками внутри. Через несколько лет я пойму, что это называется «цвет ртути». Контролировать свои ощущения в этот раз было на много проще. Я словно цедил эту кислую, вязку жидкость сквозь зубы. Без слез и не зажмуриваясь.
После того раза отношение к порке у меня изменилось. Если я считал себя виноватым и стыдился своего поведения, то это было честным и справедливым наказанием. Если мне хотелось настоять на своем, то порка превращалась в плату за собственную позицию.
Мне кажется отец что—то уловил тогда, потому что перед сном, когда он, как обычно, пришел поговорить в нашу комнату, тихо задал вопрос:
— Считаешь, что я не прав?
— Он за дело получил!
Отец кивнул, принимая ответ не на тот вопрос. О чем—то там мы еще болтали, а потом я уснул.
Еще через какое—то время, может через пару месяцев, помогая отцу прибираться в гараже я спросил:
— Пап, а ты помнишь, рассказывал, как можно выпить боль?
— Да. И?
— А вот у тебя боль какого цвета?
— Красная. А у тебя?
— Серебристая.
Мне снова не понравилось наше несовпадение.
Отец обнял меня, заглянул в глаза:
— Мы разные. Это нормально. Так должно быть!
— А вкус и цвет боли меняется?
— Да, Артур. И ее не всегда получается брать на контроль. Хотя, чаще, это дело практики.

(будет-будет )

Нет подходящего собутыльника, наверно).

Ну вот и мое любимое M\m пошло, как тепленькая, местами даже горячая). Знаете, Arthur, ваш рассказ надо иллюстрировать, я так уже представляю данный текст вставленным в цветные рамочки. Рамочка первой страницы в орнаменте из цветов и плодов груши, второй - наполовину из зеленых огурчиков со специями, ниже из киви колечками, третья - вся цвета томатного сока с серебряными шариками ртути).

У меня было слишком другое детство, поэтому такое трудно представить... И как тему это представить не могу.
А что касается боли, то да, мне тоже легче переносить, когда не сопротивляешься ей, как бы принимаешь. Не думала об этом как о "выпить", но похоже.

История о том, как закалялась сталь, на самом-то деле. Они всегда непростые, такие истории.