Клуб "Преступление и наказание"

Pourquoi pas?

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

Оптимистическая Дилогия

О Любви и Смерти





Secundum verbum (δεύτερος λόγος)





Зеленые глаза

Слово о Смерти и ее делах





Sounds of laughter, shades of life are ringing through my open ears
Inciting and inviting me…
Limitless undying love, which shines around me
Like a million suns
It calls me on and on and on
Across the universe

Nothing's gonna change my world
Nothing's gonna change it...

John Winston Lennon*



Я вас не боюсь, порождения тьмы,
Я победила.
Любовь – это сила, и я не боюсь,
Я победила.
Хоть плачу, но всё же знаю одно:
Я победила,
Прощай, земное,
Я победила!

Vale terrena, ego vici nocte!
Kyrie eleison!**

Ольга Арефьева







* Звуки смеха, тени жизни звенят в моих чутких ушах,
Подстрекая, приглашая меня...
Бесконечная, бессмертная любовь, что сияет вокруг меня,
Как миллион солнц,
Она снова, и снова, и снова зовет меня в путь,
Сквозь Вселенную.

Ничто не изменит мой мир
Ничто его не изменит...

Джон Уинстон Леннон



** Прощай, земная твердь! Я победила Тьму! Господи помилуй!

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

1.



Шаг...
..............Еще один...
.....................................Еще...

Все вверх и вверх, ступая по темным ступеням мореного дуба. Двигаться медленно, туда...

Двадцать ступенек, все вверх и вверх. Шаг за шагом подниматься в иное пространство.

Туда...
..................Туда...

Вверх по лестнице, ведущей в мансардный этаж. Короткий, но отчего-то мучительно трудный путь в Царство Вероники.

Мучительно трудный для той, кто идет в это Царство, чтобы явить себя там как властвующую особу.

Вообще-то, все это очень даже приятно. Властвовать вообще и властвовать в частности. В этом особом мире, где, в принципе, все вокруг принадлежит тебе. Все кругом изначально здесь создано тобою и априори ждет этой особой радости – возможности исполнить твое повеление, ибо, откровенно говоря, ты вовсе не досаждаешь сущему здесь каким-то излишним и неприятным вниманием.

И все же, тебе приходится порою обозначать свою власть особым образом. Например, адресуя специфические знаки сурового внимания одной милой сероглазой девчонке по имени Вероника.

Обычно повелевать этой очаровательной бестией и весело, и приятно в высшей степени. Как говорится, услада и для духа, и для тела.

Но только не сегодня. Вернее, не сейчас.

Шаг...
............Шаг...
........................Шаг...

Каждый последующий из них отчего-то дается тяжелее предыдущего. Тяжелее и медленнее. Как будто бы та, кто собирается «власть употребить», всеми силами старается отсрочить момент этого самого «властеупотребления». Но в этом конкретном случае, растягивание времени никак не удлиняет протяженности реального линейного пространства. Лишь усиливает тоскливое ожидание.

Вверх...
.................Вверх...
...................................Вверх...


Увы и ах, собственное движение - даже в такой робкой, почти трусливой заторможенности, совсем как в рапиде – все равно неотвратимо приближает финишную черту-порог-рубеж... В смысле, дверь из светлого дерева, за порогом которой все и случится.

Стучаться не пришлось. Кажется, Вероника тебя ждала. И это было, пардон за каламбур-тавтологию, вполне ожидаемо...

- Я приглашаю тебя, моя Госпожа!

Отворив дверь внутрь своей мансарды, сероглазая шалунья обозначила кивком головы символический поклон своей хозяйке и сразу же отошла в сторону, изобразив рукою приглашающий жест. Совершенно недвусмысленно показав полную свою готовность к неизбежному.

И ни тени страха сейчас на ее лице. Лишь чуть смущенная улыбка прячется в уголках губ. Возможно, это просто так кажется... Ну, когда взглянешь со стороны. Просто ей так привычнее, с улыбкой. Даже по такому поводу...

Нужно снова сделать шаг... Потом еще один... И еще... Три шага вперед – и первый из них через порог, как через границу, пересекая рубеж неизбежного, И два других, по направлению дальше-внутрь комнаты. Вот так вот проследовать туда, в глубину этого светлого пространства. Развивая сей тактический успех своего первоначального вторжения...

А там остается только лишь эдак торжественно-молча повернуться лицом к той, в чьих владениях сейчас оказалась – почти что в обратном направлении – и обозначить намерения этим самым торжественно-мрачным выражением морды лица своего...

Да, вот так вот. Торжественно и глупо. Самой бы уже впору расхохотаться от такого занятного пассажа, да только как-то совсем уж невесело.

Вероника снова кивнула-поклонилась, кажется, попутно согнав и со своего лица все и всяческие остатки прежней улыбки, и сразу же плотно прикрыла дверь в свои покои. Наверное, при иных обстоятельствах она бы даже воспользовалась дверным замком, чтобы избавить их грядущее общение от любых поползновений нарушить этот странный тет-а-тет. Но в мире Лимба как-то не принято запирать двери. К тому же, сама Владычица совсем недавно приняла особые меры – ну, со своей стороны! – к тому, чтобы их никто не беспокоил. И теперь ее короткий отпуск для устройства личных дел обеспечен деятельным участием приближенной дельфиды, на которую хозяйка этого Мира временно переложила все свои хлопотные обязанности.

Господи, ну какая же это... глупость...

Кажется, Владычица сама не заметила, как произнесла это вслух.

- Не глупость, - тут же и сразу возразила ей та, кому, по идее, положено было бы сейчас дрожать и плакать.

Так ведь не дрожит же... И на глазах ни слезинки.

Хотя и обычной смешинки в серых глазах у нее сейчас, вот сию минуту, тоже не видать. Это и понятно – нечему тут радоваться.

- Просто, ты пригласила меня целых три раза – голос вошедшей звучит эдакой грустной иронией. Вот только глаза ее делают акцент в этой фразе на прилагательном слове. – Это так мило с твоей стороны!

- Ты обиделась? – вопрос со стороны Вероники был задан встревоженным тоном. – Но я вовсе не хотела сказать тебе ничего такого неприятного. Прости меня... Ну, если я сказала как-то неловко.

- Я не обижена, - в этот раз Владычица позволила себе легкую смущенную улыбку. Вернее, тень ее на губах. – Я просто обозначила забавное совпадение. Ты пригласила меня трижды. Знаешь, вот так неосторожный заклинатель, открывший проход в Темные миры – магическим кругом или волшебным зерцалом, не суть! - зовет к себе из тьмы незнаемого им потустороннего пространства некую неведомую нежить, вроде вампира или оборотня, в принципе, угрожающую смертью любому неопытному волшебнику. Для меня это просто повод улыбнуться. Не переживай, это просто мои личные ассоциации. Можно сказать, профессиональный юмор. Ты тут совершенно ни при чем. И я вовсе не сержусь на тебя. Еще чего! Это же все так, несерьезно!

Крайняя фраза была произнесена с особой интонацией, как некий прозрачный намек, специальное и персонально-значимое предложение, заманчивое и крайне выгодное. Но, увы, совершенно неприемлемое для адресата подобной оферты. Это было видно сразу же, по упрямо-суровому выражению лица девушки, которое было ой, как далеко от ее обычной-привычной легкомысленности - такой смешливой и почти воздушной, - ну, ежели судить по тем ощущениям, которые обычно оставались у Владычицы от общения с ее прелестной рабой.

И все это виделось как нечто... совершенно неправильное. А значит...

Хозяйка этого Мира, дома сего и вот этой сероглазой шалуньи молча шагнула к своей рабыне и прижала ее к себе.

- Прости меня, моя милая девочка, - шепнула она ей на ушко. – Я, кажется, просто отчаянно трушу. Боюсь, что могу тебя чем-то обидеть. Ты знаешь, я все еще страшусь того, что ты когда-нибудь передумаешь и решишь меня оставить.

- Я добровольно связала себя клятвой, - Вероника чуть отстранилась, сделав их объятие чуть более дистантным. – И я тебя не покину. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Я люблю тебя, и я здесь для того, чтобы ты была счастлива!

- В этом-то вся и проблема... – вздохнула ее госпожа, потупив очи долу. Вернее, глядя куда-то понизу платья своей подвластной.

- Какая же может быть проблема в том, что ты меня любишь?

Услышав этот вопрос, Владычица на долю секунды ощутила острую потребность в особой ласке со стороны своей возлюбленной. Той ласке, которая частенько предваряла их игры любовного рода, жестокие и не очень. Естественно, Вероника почувствовала-прочитала-ощутила это ее желание... В общем, все это сразу же и одновременно. Конечно же, она постаралась его незамедлительно исполнить, нагнувшись к ее, Владычицы, правой груди и аккуратно, ласково прижав ее сосок своими губами, зажав его сквозь тонкую ткань платья, надетого сверху прямо на тело, без исподнего. Сладостный спазм перехватил горло хозяйки. Адресат этой ласки судорожно дернулась, прижала девушку лицом к себе и громко вздохнула, переводя дыхание.

- Спа... сибо, - раздельно, прерывающимся голосом произнесла она. – Ты... как всегда... сделала все правильно. Так как было нужно. Чтобы мне было... хорошо...

Крайнее слово было произнесено с прерывистым вздохом. То ли облегчения, а то ли сожаления о том, что эта ласка от Вероники останется без должного ответа с ее стороны. И даже напротив, получит вовсе уж неадекватное воздаяние в виде совсем других... эмоций.

В ответ на эти мысли – невысказанные, однако все же вполне очевидные для любого стороннего наблюдателя – Вероника сызнова отстранилась от своей хозяйки и как-то укоризненно покачала головою, глядя на свою Госпожу чуть снизу по росту.

- Я живу ради тебя, - заявила она со всей серьезностью в голосе. – Ради твоего удовольствия. Я знаю, что моя любовь это такая странная награда тебе... Ну... вернее, одна из наград от Всевышнего! – поправилась она в смущении. – Но Он не ошибся. Меня ничуть не обижает эта моя судьба... быть с тобою, ласкать тебя, отдаваться твоим желаниям... Я не обижена тем, что на меня возложены такие обязанности, и я счастлива их исполнять. Но я желаю служить вам, всем троим вместе и каждой из вас в отдельности, если будет на то твое... ваше желание.

Она смутилась, не в силах точно разобраться в местоимениях и числительных, употребляемых ею по поводу личности – или же личностей - своей хозяйки.

- Троим? – спросила Владычица несколько удивленно и... с ревностью в голосе.

- Я видела три твоих ипостаси, - напомнила ей девушка, - и я знаю, что они хотят от меня очень... разного.

- Да-да, - нахмурилась ее Старшая. – Я помню. Они живут во мне, и в особом, - она подчеркнула это слово, - раскладе эти мои ипостаси становятся доступны для общения.

- Я помню их! – улыбнулась Вероника. - Светлая, Серая и Темная. Одна из них, та, которая Светлая, до сих пор стыдится того, что я объявила себя твоей рабою. Ей приятно владеть мною, но она все же считает это чем-то не вполне пристойным. Другая, Серая, с удовольствием принимает мою любовь. И она вовсе не считает мое положение хоть сколь-нибудь унизительным и неприемлемым. А вот третья, Темная...

Вероника подмигнула своей Госпоже и даже позволила себе дополнить этот мимический жест эдакой лукавой улыбкой. Причем, ее хозяйка восприняла это как нечто приятное. Просто ощутила удивительное облегчение, почти что убрав из своих внутренних ощущений то самое мрачное и торжественное состояние-настроение, в котором она поднималась и вошла в покои своей возлюбленной чуточку ранее.

- А Темная счастлива тем, что может любить меня так, как ей нравится, добавляя в свои ласки толику боли. Иногда и весьма изрядную, - добавила девушка, обозначив свое отношение к высказанному очередным подмигиванием.

- Прости, - Владычица несколько смутилась. – Я вообще стараюсь... как-то поменьше думать о своих желаниях. Ну, или же хотя бы думать о них так, чтобы у тебя не было намерения их исполнить немедленно.

На этом месте юная рабыня улыбнулась весьма многозначительно, задав еще более неловкости в речи и ощущениях своей Госпожи.

- Но ведь ты про них все равно узнаёшь, - продолжила Старшая, - и пытаешься...

Здесь Владычица замолчала в смущении, а ее покорная раба, исполнившись наглости неимоверной, уже вполне откровенно усмехнулась, и проделала тот же самый фокус с поцелуем, но только уже в отношении левой груди своей Госпожи. Заставив ее сызнова испытать сладкий спазм и, в результате, опять-и-снова прижать к себе виновницу удовольствия сего, непрошенного вслух, но желанного. Выдохнув, наконец, хозяйка этого Мира, Дома и сероглазой девушки снова позволила возлюбленной отстраниться, однако до конца ее все же не отпустила, придержав руками свою очаровательную рабу. Та, впрочем, на реальное высвобождение вовсе и не претендовала - ни в коем случае! - предпочитая играть со своей хозяйкой в этакое занятное любовное «господство-подчинение».

- Ну и как... – с трудом произнесла ее Госпожа, понемногу отходя от перенесенного ею на ногах приступа наслаждения. – Как я теперь смогу тебя... истязать?

- С удовольствием, - как-то серьезно, в этот раз почти без улыбки на лице заявила ее раба. И в ответ на удивление своей хозяйки пояснила:
- Я хочу, чтобы ты делала это с удовольствием. Чтобы ты наслаждалась мною. Пускай и в таком... жестоком стиле.

- Это подло и... постыдно – получать удовольствие от страданий других, - заявила ее хозяйка, тут же и поспешно. Впрочем, сказала она это не слишком-то убедительным тоном, полным смущения, причем было совершенно ясно, что эту волынку-шарманку-пластинку (нужное подчеркнуть!) – ну, насчет некой «постыдности» подобных деяний, она заводит далеко не впервые.

- Твоя темная ипостась имеет на этот счет вовсе иное мнение, - напомнила юная собеседница. – А остальные твои ипостаси, которых ты называешь компаньэрами, - что Светлая, что Серая, - если и возражают, ну, против наших игр, то, скорее, так, совершенно символически. И вовсе не стыдились получать свою, весьма изрядную, долю в наслаждениях такого рода.

- Это было вовсе другое, - возразила ее госпожа, будучи сызнова в сугубом смущении от обозначенного ее возлюбленной... скажем так, нелестного для ее совести расклада.

Впрочем, она тут же просияла лицом, как будто сообразив нечто важное, даже спасительное для ее утонченного нравственного чувства, и произнесла:
- Кстати...

- Нет! – не слишком-то вежливо прервала ее девушка, не дав своей хозяйке закончить так и не высказанную мысль, каковую она явно прочитала и вовсе не пришла от нее в восторг. – Устраивать тот свой фокус с разделением натрое даже думать не смей! Ты наложила на меня запрет, тебе и отвечать! Ну... в смысле, наказывать! – добавила она, в свою очередь, обозначив на лице оттенок смущения. – Тебе придется наказать меня за его нарушение, иначе будет нечестно.

- Как интересно! – ее Владычица, задетая за живое, сделала вид, будто сердится, несмотря на то, что по-прежнему пребывала скорее в глубоком смущении, чем во гневе и раздражении словами своей визави. – А с чего бы это мне и не прибегнуть к этому трюку, к помощи моей Темной ипостаси? Она тоже часть меня самой. Все, что она делает, считается совершенным как бы лично мною!

- Так не пойдет, - серые глаза Вероники смотрели на нее едва ли не с упреком за эту ее беспомощную попытку устроить себе некую благообразную ретираду из неприятного расклада, переложив ответственность на ту, кому такие дела... ну, несколько привычнее, что ли... Вроде бы...

Да и приятнее они, Темной-то... Как-то так... Да, не без того...

- Почему? – ее властвующая Госпожа, кажется, уже совершенно стушевалась. Ибо практически уже исчерпала аргументы в этом споре об освобождении ее, властвующей и значительной, от этой почетной обязанности... причинять боль.

Причинять ее особым образом. В этот раз совершенно нежеланным для той, кто обязана сейчас это сделать. Нет, она, в принципе допускает нечто подобное. Но, отчего-то, именно сейчас и именно это деяние считает для себя нравственно неприемлемым. В отличие от реципиента этого грядущего... воздействия.

- Ты налагала на меня свой запрет, будучи вовсе не разделенной на три твоих ипостаси. – Вероника произнесла эту фразу очень серьезным тоном, и вовсе не улыбаясь.

Страшно было видеть ее такой... серьезной. Совершенно другое лицо. Или же глядящая на эту девушку Владычица Лимба никогда по-настоящему не знала ту, кто дала ей обет любви и верности на вечность тому вперед.

Конечно же, Вероника услышала ее желание. И придвинулась ближе, прикрыв свои серые глаза. Давая возможность своей Госпоже, чуть нагнувшись, наклонив голову, коснуться губами глаз своей юной рабы, потом ее щек и губ. Раз... Другой... Третий...

Конечно же, она снова позволила прижать себя к ее, хозяйки, груди...

- Я та же. И так же тебя люблю, - услышала Владычица шепот своей возлюбленной. – Просто я хочу, чтобы ты перестала со мною хитрить. Не обманывай себя. Ты ведь знаешь, что я поступаю как должно. И ты тоже, всего лишь исполняешь свой долг.

Владычица вздохнула и отстранила Веронику от себя, возложив руки ей на плечи.

- Хорошо, - произнесла она, - пускай будет по-твоему. Я исполню свой долг.

- Спасибо! – ее раба произнесла это слово по-прежнему без улыбки.

Кажется, она хотела еще что-то добавить к этим словам, высказанным в адрес Владычицы Лимба, но была остановлена не терпящим возражений жестом своей Госпожи.

- Не стоит благодарностей! – сказала хозяйка. – Я согласна с тобою. Вынуждена согласиться, - добавила она.

- Хорошо, - кивнула девушка и позволила себе обозначить шаг назад.

Всего один шаг, однако ее Владычица была вынуждена отпустить свою рабу и та, отступив беспрепятственно, исполнила поклон в адрес своей хозяйки.

- Я рада, что ты приняла необходимое, - сказала она, - но я...

Девушка замялась, потупив очи долу.

- Говори, - в этот раз голос ее Госпожи зазвучал уже с оттенком нескрываемого беспокойства. – Я хочу, чтобы ты была со мною откровенно. Совершенно откровенна.

Крайние слова явно намекали на все предыдущее, на сокрытие ее подвластной всех ее запретных увлечений. Девушка поняла это все совершенно точно. И не поднимая на свою хозяйку своих серых глаз, тяжело вздохнула.

- Мне бы хотелось, - сказала она, сделав определенную многозначительную паузу во время которой раздражение и беспокойство ее хозяйки естественным образом возросло, - чтобы ты...

Она снова замялась. И не рискнула продолжить, просто еще раз вздохнула, и на секунду подняла серые глаза на свою визави. И сызнова потупила очи долу.

- Ну? – Владычица Лимба теперь уже позволила себе вполне требовательный тон. – О чем же ты хотела меня попросить? Что тебя смущает? Договаривай!

- Я хочу, чтобы ты не казнила себя изнутри за то, что будешь делать со мною, – услышала она ответ, который тут же был дополнен весьма неожиданным:
- Я и правда хочу, чтобы ты получила от этого удовольствие.

- Однако! – покачала головою ее Госпожа.

- Нет, ну а что в этом такого неподобающего? – девушка в этот раз рискнула взглянуть на нее как бы дерзко, почти что с вызовом. На самом деле, заливаясь при этом смущенным румянцем. – Ты ведь много раз уже меня хлестала! И ни разу не устраивала сцен сожаления по столь ничтожному поводу! Отчего же сегодня у нас все иначе?

- Оттого, что сечение сечению рознь! – четко обозначила ее хозяйка. – И то, что я обычно делала с тобою, вовсе не равнозначно предстоящему.

Вероника кивнула головою, в знак подтверждения, да так и не рискнула поднять на нее свои глаза сразу и вновь. Вот так вот, уперев свой взгляд в пол, она и произнесла ожидаемое:
- Я предлагаю тебе занять судейское кресло, моя Госпожа!

И сразу же указала на плетеное кресло, стоявшее несколько поодаль, у стены.

- Не очень-то презентабельно, ты не находишь?

Ее госпожа снова взяла себе повод пошутить.

- Но... ты ведь можешь все это быстро исправить, - чуточку смущенным голосом заявила ее подвластная, подыгрывая своей хозяйке. – Хочешь, наколдуй вместо него любое другое, какое ты захочешь. Ты ведь все можешь!

- Не все, хотя и многое, - поправила ее Владычица Лимба и снова улыбнулась. – Не волнуйся, это твое кресло меня тоже вполне устроит.

Она прошла к указанному месту и присела. Красиво расправила складки своего серого домашнего платья с разрезами по бокам, открывавшими белоснежную нижнюю юбку тончайшего виссона. И жестом предложила девушке занять место, совсем рядом, справа от себя.

Вероника сызнова кивнула-поклонилась и встала там, где ей было указано. А потом медленно преклонила свои колени и... положила голову на колени своей Госпожи.

«Будто на плаху... - подумалось отчего-то Владычице Лимба. И еще одна мысль тут же мелькнула у нее в голове, еще более странная:
- Повинную голову меч не сечет...»

- А причем же тут голова? – этой фразой, произнесенной в тоне полного недоумения – почти что искреннего! – Вероника четко обозначила тот факт, что по-прежнему контролирует какие именно мысли о ней, любимой, думает-переживает ее Госпожа. - Вообще-то слово «сечь» лично у меня ассоциируется совсем с другой частью моего тела, тобою, кстати, любимого!

Произносила она эти слова, повернув свою голову набок. Так, чтобы ее целовательное ушко было явственно видно. Глаза юной рабыни смотрели на хозяйку снизу и чуточку искоса... И с обычной иронией, которая у этой милой девочки всегда смягчает любую неловкую ситуацию, если уж не отменяет ее вовсе и полностью.

Да-да, любую. Даже такую...

- Насчет девочки ты, конечно, слегка погорячилась! – Вероника снова обозначила тот несомненный для нее факт, что по-прежнему читает мысли своей зеленоглазой Госпожи, причем делает это легко и с удовольствием. Охотно пользуясь эдакой эксклюзивной информированностью о том, что творится в голове Владычицы Лимба. – А насчет неловкости... Ты вроде как уже смущалась. Три декады тому назад. Помнишь?

И сразу же добавила к своей ироничной интонации лукавую улыбку. И даже подмигнула хозяйке эдак... многозначительно. Умудрившись, естественно, всей этой совокупностью своих мимических жестов вогнать свою Госпожу в краску смущения. Редкое зрелище!

- Ты... ты же сама предложила мне! – произнесла несколько нервным голосом адресат столь результативных эмоций. – Ну... вернее, попросила меня. Сказала, что это даст тебе возможность чувствовать меня внутри. Ну... телесно.

Владычица Лимба уже откровенно сконфузилась. А умелая манипуляторша тем временем продолжила свой иронический прессинг «снизу».

- Знаешь, - сказала она, еще раз подмигнув своей Госпоже, по-прежнему не отрывая головы от ее коленей, - мне просто надоела твоя вечная нерешительность. Ты столько раз представляла себе, как ты это делаешь со мною и тут же изнутри одергивала самоё себя, дескать, девочке будет слишком больно, а ты не вправе нарушать целостность того самого тела, которое, кстати, именно ты мне и подарила. И мне не оставалось ничего другого, как просто исполнить это твое желание, то самое, которое ты так и не рискнула произнести вслух. Да-да! Ты ведь так и не решилась сама попросить меня об этом.

Девушка одарила ее очередной своей улыбкой, исполненной эдакого изящного лукавства и иронии. Что, понятное дело, ни капельки не приободрило ее чрезмерно мнительную госпожу, а вовсе даже напротив, почти что окончательно ее обескуражило. Тогда юная раба, вздохнув, сменила исходную диспозицию. Юная женщина – теперь мы об этом знаем – подняла свою голову и совершенно бесцеремонно оперлась руками о колено своей хозяйки. Потом переместилась в сторону, не меняя своего коленопреклоненного положения, в обход плетеного кресла, где устроилась ее Госпожа, на девяносто градусов от прежнего своего местонахождения. Так, чтобы оказаться уже прямо напротив ее лица.

Юная женщина выпрямилась, по-прежнему стоя на коленях и, придвинувшись к своей хозяйке вплотную, опустила свои руки ей на бедра.

- Я твоя раба, - напомнила она нечто вполне очевидное. – А ты все время думаешь только о том, как бы это так ни в коем случае не задеть мои нежные чувства. Но я ведь когда-то сказала, что приму от тебя все. И я вовсе не шутила.

- Эта твоя преданность меня иногда и пугает, - сказала ее Госпожа. И тут же приказала:
- Придвинься поближе... Пожалуйста, - добавила она, еще чуть-чуть смягчив свое и так уж не слишком суровое распоряжение.

Вероника вовсе не заставила себя ждать и мгновенно исполнила требуемое, чуть наклонившись вперед, поставив локти на ее бедра и подперев лицо ладонями. Теперь юная женщина не улыбалась, и серьезное выражение лица ее было сейчас по-особому прекрасным. Владычица, вытянув руку вперед, нежно погладила по щеке свою рабу, покорную и дерзкую, в одно и то же время. Но адресат этой ласки, вопреки своему обыкновению, не стала ловить губами ее пальцы.

- Я хочу быть твоей, - заявила подвластная, в этот раз, вовсе не сдобрив слова ни улыбкой, ни какой-либо разновидностью лукавого взгляда из своего богатого арсенала мимических жестов. – Твоей полностью и без остатка. Да, мне было больно, когда ты наконец-то вошла в меня своими пальцами, круша и ломая живую преграду там, у меня внутри. У обычных женщин так поступает мужчина, когда берет свое, овладевая своей подругой, когда с ее согласия, а когда и без такового. Ты как всегда вела себя аккуратно и тактично. И почти нежно, не причинив мне тогда никакой боли, сверх необходимого. Теперь я могу чувствовать тебя изнутри, еще и телесно. И это здорово, быть твоей! Но только тогда, когда тебе при этом по-настоящему хорошо. Если ты сдерживаешь себя, лишаешь себя какого-то оттенка в изысканных наслаждениях особого рода, я это сразу чувствую. И мне неловко от того, что тебя останавливает твоя мнительность, боязнь сделать мне слишком больно или же просто задеть меня как-то неловко, обидеть меня словами или же действием... Все это мешает тебе... Да и мне тоже. Я чувствую себя ненастоящей, когда не могу дать тебе всего, что ты хочешь.

- Ты и так даешь мне все, что нужно, - ее Госпожа искренне улыбнулась. – Большего я и не могу от тебя ожидать.

- Можешь, - по-прежнему без улыбки, возразила ей подвластная. И добавила, вполне серьезным тоном:
- Я хочу доставлять тебе любые наслаждения, делать все, что ты пожелаешь. Но мне этого мало. Я хочу быть частью твоих дел. Помогать тебе во всем, сопровождать в твоих странствиях, а не быть для тебя только девочкой для домашних удовольствий.

- Если бы ты только знала, как мне нужны все эти домашние удовольствия... с тобою... – вздохнула Владычица.

Она снова погладила по щеке свою возлюбленную, и в этот раз юная женщина привычным движением поймала ее пальцы губами и одарила поцелуем. Исполнив очередное желание своей Госпожи, которое та опять постеснялась высказать вслух.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

2.

- Mais le crime heureux et triomphant se rit des imprécations de l'infortune; ses succès l'enhardissent, et sa marche rapide s'accélère en raison des malédictions qu'il reçoit. Voilà les perfides exemples qui laissent l'homme en suspens entre le vice et la vertu, et qui le plus souvent ne le déterminent qu'au vice, parce qu'à ses yeux l'expérience y présente toujours le Bonheur*.

Дочитав эту фразу, Полина, наконец-то, оторвалась от книги и смущенно улыбнулась, как бы извиняясь перед миссис Фэйрфакс за то, что текст уже закончился. Вернее, закончилась его, этого текста, порция, согласованная на сегодня – первая глава романа одного французского автора, давно обещанная госпожой-американкой к такому... торжественному прочтению ею, Полиной, вслух и, естественно, по-французски.

Миссис Фэйрфакс поймала этот смущенный взгляд своей крепостной компаньонки и улыбнулась ей в ответ. Госпожа-американка сидела в кресле у камина, в то время, как ее крепостная устроилась поблизости от нее, на стуле, почти что спиною к окну, но так, что свет падал на страницы романа, позволяя ей свободно исполнять свои обязанности чтицы.

Сейчас хозяйка расположилась напротив своей подвластной. Ее зеленые глаза смотрели на девушку с живейшим интересом. Настолько явным и откровенным, что юная рабыня даже смутилась.

- Я... допустила какие-то ошибки в произношении? – адресат столь явного и пристального внимания обозначила на своем лице неуверенность, даже робость, слегка приправленную неким условным подобием улыбки. – Простите, мне прежде не доводилось читать таких книг. Я не хотела Вас огорчить или же расстроить!

Она мягко выделила в своей речи указательное местоимение – так, невзначай, обозначив-проявив свое отношение к той книге, которую ее уговаривали прочесть - надо заметить, уговаривали уже изрядное время! При этом Полина вовсе не настаивала на этой своей оценке текста, акцентируя внимание на собственном словесном выражении, а вовсе не на содержании только что прочитанного.

- Конечно же, твое произношение далеко от идеального, - миссис Фэйрфакс кивнула головою. – Но, поверь мне, большинство дворянских девушек здесь, в Москве – я уж не говорю о провинции! – позволяют себе куда как более грубые ошибки во французской речи.

Полина слегка покраснела от столь явственной похвалы ее французскому. Ее же хозяйка тем временем продолжила свой спич.

- Их нельзя в том винить, - сказала она, имея в виду московских франкофонок. – Все же им, как правило, приходится иметь дело с учителями, чьи языковые навыки весьма далеки от совершенства. Либо же педагоги были не слишком-то умелы и усердны в их обучении, рассуждая в том стиле, что количество углубленных занятий по работе над иностранной речью, носителями которой они сами себя считают – часто безо всяких к тому оснований! – должно быть прямо пропорционально их оплате. А насчет того, чтобы побывать в самой стране, где обитают потомки галлов, московским дворянкам не приходится даже и мечтать!

- Мне повезло, что моей наставницей в иностранных языках будете именно Вы! – улыбнулась в ответ ее крепостная. – Уж Вы-то знаете французский в совершенстве!

- Вовсе даже и нет! – скромно возразила ее госпожа. – Я не столь уж искушенная персона по части языков и особенно тонкостей именно французской речи. Но в отличие от учителей-наемников, обычных здесь, я гарантирую тебе мое внимание и поддержку. И даже употребление традиционных средств воспитания и вразумления учениц, гибких, звонких и в чем-то даже горячих!

Сделав этот весьма прозрачный намек на э-э-э... свистящее и жгучее, миссис Фэйрфакс откровенно и заразительно расхохоталась, вызвав ответом смущенную улыбку своей подвластной. Улыбку, исполненную на устах девушки вполне себе искренно и даже с каким-то странным облегчением.

Впрочем, отсмеявшись вдоволь, госпожа-американка жестом приказала своей рабыне приблизиться и, когда та придвинула свой стул почти что вплотную, отобрала у нее французскую книжку в слегка потертом коленкоровом переплете, небрежным жестом отбросила – почти швырнула ее! – на каминный столик. Она взяла свою визави за руки, сжав кисти рук крепостной компаньонки своими тонкими пальцами, не больно, но крепко

- И все же, моя дорогая Полина-Паулин, что ты скажешь мне по поводу только что прочитанного? – спросила она весьма и весьма заинтересованным тоном.

Девушка снова смутилась. Она знала, что ее госпожа обязательно задаст ей подобный вопрос. Но в процессе чтения она так и не сообразила насчет ответа, такого, нейтрального, но со смыслом. Увы и ах, проявлять на эту тему чудеса воображения – или даже, скорее уж, соображения! – одновременно выполняя упражнение в устном чтении на неродном языке, оказалось делом совершенно нереальным, немыслимым к исполнению.

В общем, достойного ответа на этот самый очевидный-предполагаемый вопрос, с ее стороны придумано не было. Пришлось импровизировать на ходу. Вернее, прямо здесь же, сидя у камина, где в этот раз огня не разжигали, ибо за окном уже потеплело, хотя до обычной весенне-майской жары было еще далеко. При этом, ощущая это странное чувство, нечто вроде ласкового и настойчивого внимания, обращенного к ней, любимой. Такая светлая нежность... ну и немного щекотки там, изнутри себя – от этой самой иронической улыбки, щедро-добро приправленной-сдобренной этой странной волной вибрирующего света и тепла.

Такого странного Света, который невидим, однако освещает...
Такого странного Тепла, что тоже незримо, и как бы даже само по себе невероятно - ибо на паях со Светом проявляется только во внутреннем, пространстве, невидимом, но ощутимом...

Вот ты – а вот незримое.
Их – Света и Тепла – вроде бы и нет... а все-таки они есть.

И так ведь тоже бывает.

И даже эта забавная щекотка, запущенная изнутри тебя на той же самой несущей частоте, что и Светлое Тепло – или же Теплый Свет, не суть! – эта самая щекотка, она вовсе не отдается нестерпимым мучительным зудом. Она скорее сдабривает общий тон, добавляя в него изысканную перечную нотку, придающую светлой волне, которую ты чувствуешь изнутри себя, особый неповторимый аромат.

Впрочем, эта волна нежности – незримой, но приятной в высшей степени! - вовсе не отменяет ни самого вопроса, заданного несколько ранее, ни откровенного любопытства в зеленых глазах твоей визави, настоятельно требующих ответа.

- Обычная сентиментальная завязка истории, - осторожно начала Полина. – Две сестры остались сиротами. Одна из них побойчее, другая куда как более замкнутая и скромная, по складу своей личности. Бойкая сестра выбирает путь приключений, опасных и... не слишком-то пристойных с точки зрения нравственности. А скромница пытается следовать в жизни Заповедям Христовым. Ну, таким, какие преподали ей дома, во времена их общего с сестрою детства. Ее высокие стремления натыкаются на печальные реалии, в виде сводни и связанного с нею похотливого развратника. Эти неприятные люди, судя по всему, намерены были ее растлить.

- Ну... примерно так! – усмехнулась ее визави. – Очень интересно... Продолжай, пожалуйста!

- Я полагаю, - Полина продолжила уже чуточку более уверенным тоном, - что автор вовсе не случайно разлучил двух сестер прямо здесь, в самом начале повествования. Наверное, это было сделано для того, чтобы провести кроткую героиню сквозь тернии описываемого им жизненного пути ее. А потом, в итоге, устроить встречу той, кто пытается следовать стезей Добродетели, с ее сестрицей, вставшей на путь торжества порока в своей душе. Ну и, конечно же, показать, в итоге этой встречи, будто следуя в этом мире путями праведных невозможно достичь ничего, кроме разочарований, боли и унижения. Судя по всему, автор вознамерился доказать читателю, что пути Добродетели в нашем нынешнем мире вознаграждаются страданиями и унижениями, в то время как следуя путями порока, можно весьма и весьма преуспеть. А после, много позднее, когда выяснится итог странствий разными путями тех людей, которые были когда-то близки, тот, кто ступил на путь порока, может искренне посмеяться над праведником, оскорбив и унизив его, обозначив тщетность его, праведника, высоких стремлений и вообще, бессмысленность всякого существования Праведности на Земли. Порок всегда торжествует, так можно было бы выразить главную мысль, которую автор, разочарованный жизнью, хотел донести до своего читателя.

- Браво! – воскликнула миссис Фэйрфакс.

Госпожа-американка даже захлопала в ладоши, вся в искреннем своем восхищении. Она вскочила с места и за руку потянула за собою свою юную компаньонку. Потянула ее к дивану, уселась на него, и одновременно с тем, как она сама откинулась на мягкую спинку сего предмета меблировки, повалила - скорее даже совершенно бесцеремонным образом уронила! - весьма смущенную девушку туда, рядом с собою,

Полина плюхнулась на мягкое сиденье, почти что вплотную к своей госпоже, да так уж резво-резко, что на секунду юбки ее задрались едва ли не до колена. После чего, к сопротивлению объятиям своей хозяйки и трем поцелуям с ее стороны, она уже и вовсе не имела сил. Впрочем, и желания тоже

Исполнив это свое желание – мимолетное, но яркое – миссис Фэйрфакс отстранила девушку от себя и заглянула в ее голубые глаза. И снова, это самое мягкое, завораживающее сияние зелени, чуточку пьянящее, как глоток ее любимого ликера. И эта вот лукавая улыбка...

- Ты умница, моя милая Паулин! – безапелляционно-восторженным тоном заявила ее госпожа. – Ты все очень точно угадала, и суть романа сего, и развитие сюжета, и даже его завершение, с продолжением в ином тексте. Наверное, даже и читать эту книгу, о несчастьях бедняжки Жюстины, тебе, после таких догадок и разоблачения тобою сути дальнейшего повествования, будет почти что скучно! Ну, разве что... некие избранные места!

Здесь она многозначительно усмехнулась, и Полина как-то почти что поняла-сообразила, о каких именно местах этого самого текста идет речь. Впрочем, ей к странностям изысканных шуток госпожи Фэйрфакс было уже не привыкать. В том числе и к намекам на некие особые темы.

Странно, вроде бы ей следовало опасаться того, что шутливые намеки ее хозяйки вполне могут воплотиться в реальности ее, Полины, существования. Все-таки она, компаньонка миссис Фэйрфакс, единственная крепостная во всем доме, и властью ее госпожи-американки запросто может быть ознакомлена с той самой скамейкой, что располагается в соседней комнате – той комнате, которая значится малой библиотекой.

Да, она, Полина, как крепостная, может быть ознакомлена с теми самыми розгами, что находятся там же. Ознакомлена, как говорится, лично, подробно, основательно, и точно «по основанию». В смысле, по тем частям тела, на которые юные девушки изволят присаживаться. Однако же, никакого страха в ее душе теперь уже как не бывало. Только неловкость, изнутри самоё себя, так, немного смущения. И даже эдакое... любопытство.

Полина, на секундочку, в очередной раз представила себе, как миссис Фэйрфакс, загадочно улыбаясь, приглашает ее, свою крепостную компаньонку – вот прямо сейчас! Сию же минуту! – отведать премудростей лозы. И она, несчастная крепостная прислужница, несмелым шагом переступает порог той загадочной комнаты, ложится на деревянную плоскость скамьи – роскошной, из резного красного дерева! – и замирает в ожидании. Хозяйка ее тут же принимается за дело и она, Полина, оглянувшись искоса-и-назад, видит-чувствует, как госпожа-американка наклоняется к ней, задирает юбки наверх, на спину, а после начинает возиться с завязками панталон, чтобы обнажить тело. Покончив с этим хлопотным занятием – в смысле, спустив, наконец, лежащей девушке до колен панталоны - она аккуратно расправляет на ней задранную-поднятую одежду, как некое изящное обрамление обнаженной части тела... и только потом идет в сторону, чтобы наконец-то взять из высокой напольной вазы розги.

Да-да, госпожа-американка не станет торопиться, придирчиво выбирая длинные прутья – при этом она обязательно взмахнет лозой несколько раз, со свистом пробуя ее на хлест, одновременно с этим пугая такими резкими звуками девушку, возлежащую на скамье, в ожидании боли. Жутко, волнительно и страшно, так что с каждым таким взмахом леденеет сердце. И вот уже страх, странной судорогой сводит обнаженное тело... И «гусиная кожа» зябкого озноба, оставляет-обозначает собою явный видимый признак томительного ужаса, прячущегося в ее душе, ужаса, который так хочется скрыть, спрятать, показать, что его как бы и нет вовсе...

- ...Не-а! Ничего подобного! – раздался насмешливый голос ее хозяйки.

Полина очнулась. Кажется, она на какую-то долю секунды выключилась из окружающего ее пространства. Потеряла сознание, или же просто заснула, будучи погруженной в грезы наяву. Вот только содержание этих самых грез вовсе уж не сладкое!

- Не преувеличивай! – госпожа-американка обозначила на лице своем нечто вроде легкой укоризны. – Все будет вовсе не так уж страшно и жестоко. И потом, я собираюсь обставить твое знакомство с лозою совершенно иначе, а вовсе не так, как ты это себе представляешь!

- Меня уже... – Полина судорожно сглотнула, преодолевая очередной приступ страха. Но все же сдержалась и, улыбнувшись, продолжила, почти что через силу:
- Меня уже знакомили... в смысле, наказывали лозой. Смиряли, так сказать. И я хорошо помню эту самую... процедуру.

- Милая моя Полина! – кажется, что миссис Фэйрфакс произнесла эти слова самым доверительным тоном. Опять-таки, то ли в шутку, а то ли все же всерьез. – В таких делах возможна масса самых разных вариантов... И, кстати, вариантов весьма и весьма соблазнительных! Куда более изысканных, и услаждающих наши чувства, где приятных волнений будет куда как больше, чем страданий.

- Например? – Полина улыбнулась ей, как ни в чем ни бывало.

Да, она снова нашла в себе силы улыбнуться. Так, будто бы ей - вот так вот, каждый Божий день! - приходится выбирать вариант столь экспрессивного общения со своей весьма экстравагантной хозяйкой! И как будто все, о чем говорит - или же просто вежливо предупреждает! - ее госпожа, ей, крепостной компаньонке, принимать вовсе не в диковинку. Вышло, кстати, почти что искренне.

- Ты же видела наши игры со Славушкой, - напомнила ее ироничная собеседница. – Значит, ты вполне себе представляешь, как красиво это все можно разыграть!

- Матушка-барыня! – произнесла с укоризною девушка, наконец-то обозначив свое недовольство такими откровенными намеками. Выглядело это несколько... нагловато. С ее-то стороны, ну, учитывая ее, Полины, крепостное состояние. Но она все равно, позволила себе именно такое поведение.

На что, впрочем, ее хозяйка не высказала ничего, кроме молчаливого одобрения.

- Я ведь не спорю, что ты вовсе не обязана быть в точности такой же, как она, - заявила госпожа-американка чуточку смущенным голосом. – Естественно, ты другая, совершенно другая. И я вовсе не настаиваю на буквальном исполнении всех моих желаний.

Полина как могла вежливо улыбнулась ей, и всем своим видом дала понять, что вовсе не пребывает в состоянии безудержного восторга от таких ее предложений. Однако же, ее хозяйка сейчас вовсе не собиралась менять свою точку зрения, а также тему и тональность их разговора.

- Моя дорогая Паулин! – заявила она своей рабыне. – Ты совершенно зря так мучаешь себя ненужными переживаниями. Поверь, я сумею сделать так, что все, чему я жажду тебя подвергнуть, все это тебе покажется не столь ужасным, как ты себе сейчас вообразила!

Госпожа-американка снова обняла свою компаньонку.

- Неужто ты думаешь, будто я способна обидеть тебя, тем паче, за-ради моих наслаждений? – спросила она. – Поверь, моя дорогая, если ты по-настоящему будешь страдать, это испортит мне все настроение. И от такой игры я не получу вовсе никакого удовольствия. В чем же тогда смысл?

- Не знаю, - отозвалась ее компаньонка. Тихонько, почти что шепотом. – Я никогда не получала сечения в форме... игры, а не наказания. Я не представляю себе, как может быть иначе.

- Так может быть, тебе просто стоит это... попробовать? Ну, к примеру... вот прямо сейчас! А?!

Госпожа Фэйрфакс резко отстранила свою компаньонку, в то же самое время, удерживая ее за плечи – крепко-крепко, так что и не вырвешься, даже если сильно захочешь! Она обозначила на своем лице живейший интерес, полный энтузиазма в намерении реализовать это самое предложение на практике. И почти что сразу же и немедленно расхохоталась звонким смехом. Видимо это зрелище еле сдерживаемой паники, которое проявилось на лице ее крепостной, показалось ей весьма и весьма забавным. Наверное, так оно и было. Естественно, ежели смотреть на все это исключительно с ее, господской, стороны

Отсмеявшись, хозяйка дома сего – да и самой Полины тоже – оставила на своем лице легкую улыбку, напополам с иронией, отпустила свою крепостную и погладила ее по щеке.

- Прелестная моя Полюшка! – сказала она мягким и почти что сочувственным тоном в своем голосе. – Пожалуйста, не обижайся! Просто это так мило, когда ты пытаешься изобразить лицом своим эту твою отчаянную храбрость, в то же самое время, когда сердце у тебя уходит в пятки! Ну, совершенно невозможно удержаться от того, чтобы не сделать нечто... эдакое! – она подмигнула, обозначив специфику того, что обозначила только что этим... эвфемизмом. – Ну, то, что может вызвать эту занятную эмоцию на твоем милом личике еще один раз! Извини уж мне мое желание любоваться тобою. Просто я люблю тебя. И от этого происходят все странности моих желаний и поведения. Такова уж твоя уж-ж-жасная хозяйка. Ты уж потерпи. Недолго осталось.

- Простите мой страх, Алена Михайловна, - Полина смутилась такими словами своей госпожи. – Я... Я просто еще не привыкла. Ну... к Вашей манере... любить.

Ее госпожа как-то тяжело вздохнула и потупила очи долу.

- Еще месяц, - тихо сказала она. – Всего один только месяц, и ты будешь вполне свободна послать меня за такие глупые шуточки ко всем чертям ада и преисподней. И вот тогда...

Миссис Фэйрфакс как-то горько усмехнулась и, слушая ее дальше, Полина прикусила губу. Просто, чтобы не заболело сердце. А ее госпожа вздохнула и продолжила.

- Либо я научусь вовремя прикусывать свой чрезмерно длинный и острый язычок, чтобы не обидеть тебя ненароком, либо... – сделав еще одну короткую паузу, хозяйка Полины оставшуюся часть речи произнесла медленно и четко, будто разъясняя нечто особенно значимое:
- Либо ты сбежишь от меня на край света... ну, а может быть, просто уедешь туда, в Замоскворечье, в слезах и обидах на все мои глупости и бессмысленную жестокость.

Произнеся эту крайнюю свою реплику, госпожа-американка заглянула своими зелеными глазами... нет, не в голубые очи своей компаньонки, а куда как глубже. Пробудив воспоминания Полины о том, как не далее чем вчера они с ее экстравагантной хозяйкой навестили господина Сергеева, поверенного миссис Фэйрфакс в ее местных юридических делах – и одновременно с тем, номинального владельца крепостной девушки, Полины Савельевой. Пожилой стряпчий объявил им тогда, что процедура оформления перевода Полины в число москвичек мещанского сословия продлится еще целый месяц, и ускорить ее прохождение решительно невозможно. Что все это время девушка будет оставаться на попечении миссис Фэйрфакс, для надлежащего полноценного надзора ответственного лица за ее, Полины, благонравием и соответствующим поведением, Дабы означенная госпожа Фэйрфакс могла принять к своей подопечной адекватные меры воспитательного рода. «А хотя бы и лозу употребить! Справедливо и по делу!» - добавил сей консервативный законник, подмигнув своей клиентке и сразу же после этого адресовав своей номинальной «собственности» некий суровый взгляд, почти угрожающий мимический жест, выразившийся в сдвигании бровей – ну, для придания своему почти что благодушному лицу выражения эдакого неопределенного недовольства. Ну, так, на всякий случай! А вдруг впечатления подобного сурового рода окажут благотворительное влияние на ту, кто все еще числится его, господина Сергеева, крепостной?

Миссис Фэйрфакс тогда почти что удовлетворенно улыбнулась ему в ответ. А ее крепостная компаньонка, откровенно говоря, даже вздохнула с облегчением. Ей даже себе было стыдно признаться в том, что она и вправду, отчаянно боится того, чем именно может обернуться ее внезапная свобода в отношениях с той странной зеленоглазой колдуньей, которую она уже успела полюбить.

Да, миссис Фэйрфакс все еще толком не определилась с ее, Полины, будущим. Она... то заявляла, что девушка должна принять себя как самостоятельную личность, полностью и абсолютно независимую от своей госпожи, живущую совершенно отдельно, вне дома бывшей своей хозяйки. А то давала некие условные намеки, будто бы она все ж таки готова оставить Полину при себе.

Все это тянулось уже несколько дней, прошедших с той самой памятной беседы в Александровском саду, когда госпожа-американка решила дать своей «наемной крепостной» свободу. И за это время Полина все больше привязывалась к своей госпоже. Она почти уже не мыслила себе своей жизни без ее зеленых глаз, без ее улыбки и голоса. И даже эти ее странные шутки на «розговые» темы отнюдь не всегда бросали ее в дрожь. Иногда она даже позволяла себе отвечать на них улыбками и смехом. Почти что искренними.

И вот теперь... снова это очередное, весьма игривое обозначение особых прав ее госпожи. Тех прав, которые будут действовать... да, еще целый месяц – срок, скорее слишком уж краткий, чем длинный...

Впрочем... Нет-нет, у Полины нет никаких обид на свою госпожу-американку. Да и никогда не было!

Зеленоглазая Колдунья, конечно же, почувствовала-ощутила эти ее мысли и сразу кивнула головою, как бы дозволяя своей рабыне сказать-произнести желаемое.

Полина пересилила острое желание опуститься перед своей госпожой на колени – миссис Фэйрфакс отнюдь не воспрещала ей такие жесты подчинения ее воле, но в то же время всячески подчеркивала личный, почти что интимный характер подобного движения. И тогда, девушка попросту сжала ладони своей хозяйки, ощутив при этом, что сие пожатие госпоже-американке в высшей степени приятно.

- Алена Михайловна, - сказала девушка, - я же точно, уже несколько раз говорила, что хочу остаться с Вами. Непременно с Вами. Что я готова принести Вам любые клятвы верности. И я... Я постараюсь привыкнуть к Вашим шуткам и не пугаться.

- С чего же это ты взяла, что я уж так-таки и мечтаю о том, чтобы моя милая Паулин перестала пугаться меня? А как же эта, признаваемая в твоей стране, необходимость смирять своих рабов страхом? Как же мне обойтись без леденящего душу ужаса, без такого «духовного кнута», в этом вашем богохранимом Отечестве?

Кажется, к ее госпоже вернулась вполне привычная ироничность. И это не могло не радовать ее крепостную рабыню. Ту самую, которой, якобы, полагался упомянутый «духовный кнут».

- Я и так уж смиренна, и всецело покорна Вашей воле, - в который раз заверила ее Полина. – Разве у Вас был хотя бы один повод усомниться в моей преданности Вам?

- Это совершенно разные вещи! – решительно заявила ее Старшая собеседница – или же попросту Старшая! – Ты преданна мне, в этом нет никаких сомнений. Мне кажется, что ты вполне искренна в своих чувствах. Вот только...

Она вздохнула и ответным пожатием рук обозначила, что скажет нечто особенно важное, на сей час. И снова заглянула своими зелеными глазами в глубину души своей компаньонки.

- Мне все еще кажется, порою, - тихо сказала она, - что эта твоя преданность основывается на двух вещах. На чувстве благодарности ко мне – ну, за все то, что я для тебя сделала. И на страхе, вернее даже ужасе перед неизвестностью, которая ожидает тебя там, за дверями твоей новой взрослой жизни, там, где ждет тебя твоя свобода. Ты все еще во многом та маленькая девочка, которая жаждет любви и заботы. Что, в общем-то, вовсе не мешает тебе быть совершенно отважной, и храброй до безрассудства!

- Но как же это может быть такое занятное противоречие? – девушка сопроводила этот свой вопрос неуверенной улыбкой.

- Да нет здесь никакого противоречия! – отвечала ее Старшая. – Телом своим ты уже девица на выданье, достаточно взрослая, чтобы перейти под власть законного супруга и завести своих собственных детей. Но внутри тебя живет эта самая маленькая девочка, о которой я тебе сказала. Девочка, готовая на все, лишь бы только избежать пугающего одиночества. Ты совершишь любой безумный подвиг, разорвешь в лоскуты и сломишь любую преграду, лишь бы уткнуться потом в грудь тому человеку, которого ты вообразила своим возлюбленным или же попросту другом. И тебе совершенно не важно, что человек этот вполне-и-запросто может оказаться подлецом и предателем. Страх одиночества заставит тебя простить ему все злодеяния, все его измены и подлости. Ты извинишь любые его деяния, найдешь оправдания самой лютой его жестокости, и ты будешь отважно и самоотверженно защищать подонка, который разглядел твою суть и пожелал воспользоваться ею, обозначив себя как близкого тебе.

- Да, я именно такая, - тихо произнесла «наемная крепостная» Полина Савельева своей госпоже-американке. А после этого, склонившись перед смущенной визави, коснулась губами ее руки.

- Мне не нужно кого-то, кроме Вас, - сказала она, выпрямившись, твердо глядя в глаза своей Старшей. – И... Я знаю, что Вы меня не предадите. Никогда. А значит, я вполне могу защитить Вас перед всеми и каждым. И служить Вам искренне и честно. Хотя бы для того, чтобы отплатить Вам добром за добро.

- Мне этого мало, - жестко ответствовала ее госпожа. - То, что ты предлагаешь мне - это просто благодарность!

Сказавши это, миссис Фэйрфакс отрицательно покачала головой.

- Нет, Полина, - сказала она твердо и со всей решительностью в голосе, - мне не надо от тебя каких-то формальных знаков уважения и внимания. Я хочу большего.

- Чего же Вы хотите от меня? – голос девушки дрогнул.

- Знаешь, моя дорогая Паулин, - ее хозяйка начала как-то издалека, - я иногда слышу твои мысли. Такие... Ну, от которых мне хочется то смеяться, то плакать, а то... попросту отхлестать тебя по щекам за глупость! Например, когда ты начинаешь вести скрупулезные подсчеты, сколько денег я на тебя потратила, когда и при каких обстоятельствах. И особенно, когда ты с ужасом и тревогой пытаешься измыслить способы, чтобы вернуть мне этот свой долг. И по всему выходит, будто ты у меня в долговой кабале, и не вправе покинуть меня до тех пор, пока не расплатишься. И ведь ты в точности знаешь, что не расплатишься со мною никогда!

- Да, я часто думаю именно так, - как-то чересчур уж спокойно заявила ее гордая компаньонка. И добавила нечто из ряда вон выходящее:
- Теперь бейте.

Она отпустила – почти что отбросила! – руки своей госпожи. И, поднявшись с дивана, обозначила легкий поклон, как бы призывая хозяйку последовать этому своему примеру. И когда ее Старшая, покачав головою, встала, девушка с самым горделивым видом выпрямилась и прикрыла свои глаза – зажмурилась, да так, что блеснули слезы! И замерла, ожидая обещанного удара.

И, конечно же, она получила... свое. Миссис Фэйрфакс положила руки ей на плечи и коснулась поочередно губами глаз, щек и губ своей крепостной. Потом она легонько побарабанила пальцами на плечах юной компаньонки, изобразив-сыграв эдакую барабанную дробь к пробуждению.

Девушка тут же широко раскрыла свои голубые глаза и наткнулась на уже знакомую ей вибрирующую зеленую волну. Ту самую, которой ее госпожа всегда сопровождала все свои серьезные и значимые внушения.

- Забудь, - сказала ей зеленоглазая колдунья. – Забудь о том, сколько было заплачено мною за покупку, за твое освобождение и всякое прочее разное. Ты не знаешь, сколько было потрачено на самом деле, а я тебе все равно не скажу. Но поверь мне, милая моя Полина, если бы для этого потребовалось все то, что есть у меня, за твою свободу я отдала бы все, до последнего цента и пенни. Я счастлива тем, что смогла выкупить такое чудо и горжусь тем, что ты оказалась со мною рядом.

- Но отчего же Вы... – начала девушка и была незамедлительно прервана повелительным жестом.

- Я не стану объяснять причины моей симпатии к тебе, - заявила ее госпожа. – Любовь и ненависть часто не подаются объяснению. Или же эти объяснения попросту кажутся наивными и даже безумными при всей своей искренности.

- Просто Вы тоже... в точности такая же девочка, потерявшаяся в мире зла и ненависти. И жаждущая прервать свое безумное одиночество.

Так заявила Полина. Слова эти она произнесла тихо-тихо, почти что про себя. Хотя, в общем-то, и вслух.

Ответом ей были... пунцовые щеки ее хозяйки. Миссис Фэйрфакс несколько секунд молчала, будучи в полном замешательстве. Потом она, наконец-то, усмехнулась, с такой грустной иронией.

- Это ты так сказала, - произнесла она. И Полина поняла, что продолжения диалога о сокровенном не будет.

Пока что не будет.

- С другой стороны, - улыбнулась миссис Элеонора Фэйрфакс, - каковы бы ни были причины моей симпатии к тебе, я ни в коем случае не откажусь от того, чтобы господствовать над тобою. И я постараюсь извлечь из этого моего господства максимум возможного удовольствия!

И отметив, с явным удовольствием, как, в свою очередь, смущается ее крепостная компаньонка, миссис Фэйрфакс обозначила словесную коду, подытожив их разговор.

- Я же обещала, что без твоего согласия вовсе не стану применять к тебе такие суровые средства, – сказала она, почти не улыбаясь. – Даже для наказания... ну, ежели ты и вправду будешь заслуживать чего-то сурового – именно в таком хлестком роде! – даже в этом крайнем случае я применю к тебе лозу только тогда, когда мы полностью сойдемся с тобою во мнениях, что это так уж необходимо. А также в обстоятельствах применения к тебе таких жестоких мер, - добавила она, выразительно взглянув на свою подвластную. – Что уж говорить насчет удовольствий!

У Полины отлегло от сердца, и она позволила себе искреннюю улыбку облегчения.

- Ну вот, давно бы так! – усмехнулась ее Госпожа. А после добавила, заговорщически подмигнув своей крепостной компаньонке:
- Вообще-то эти особые удовольствия могут и подождать. А покамест мы с тобою сделаем занятную и приятную вылазку в сторону одного известного мне заведения московских рестораторов. Подальше от этих русских изысков кухни нашей дорогой Глафиры! Бежим, бежим от этих ее прелестнейших расстегаев, да с порцией иван-чая! И да здравствуют объединенные кулинары всея Европы!





* Но счастливый и торжествующий порок всегда смеется над бедствиями несчастья; он вдохновляется своими успехами, и поступь его делается тверже по мере того, как на него сыплются проклятия. Вот вам коварные примеры, которые останавливают человека на распутье между пороком и добродетелью и чаще всего подталкивают его к пороку, ибо опыт всегда свидетельствует о торжестве последнего.

Маркиз де Сад. Новая Жюстина или несчастья добродетели.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

3.

Ресторация оказалась весьма занятной и примечательной во всех отношениях. По большей части здесь подавали блюда французской кухни. Естественно, сами подносы с тарелками-кружками разносили половые, в общем-то, русского происхождения – стриженые, бритые и одетые, однако, вполне себе на французский манер. И даже знающие некоторые условные начатки французских фраз, вроде «oui, madame» или же «ce charmant mademoiselle»

Кухней тут, вестимо, правили скорее французы. Ну, конечно же, в тех случаях, когда их не подменяли местные подмастерья. А кто из них готовил лучше, Бог весть! Главное, чтобы посетитель заведения сего был накормлен и доволен, в общем, целом и в частностях.

Именно так выразилась ироничная миссис Фэйрфакс, рекомендуя ресторацию сию своей юной компаньонке. И, насколько девушка уже успела изучить манеру и повадки своей госпожи-американки, в ее устах это была едва ли не изысканнейшая похвала местной кухне и обслуживанию, как бы даже и не панегирик.

- Вам здесь нравится, - просто подытожила девушка ее велеречивые иронические рассуждения.

- Ну, скорее да, чем нет, - улыбнулась ее Старшая и подмигнула:
- Конечно-разумеется, здесь все очень даже неплохо. В место с дурной репутацией, подтвержденной моими собственными грустными выводами, я тебя, разумеется, не стала бы приглашать!

Сказав это, миссис Фэйрфакс прищелкнула пальцами, подзывая полового. Сей «le garçon» - именно так к нему обратилась госпожа-американка – оказался детиною лет за двадцать. Впрочем, одет он был вполне аккуратно, даже по-европейски. Жилет с белой рубашкою, темные штаны – узкие, со штрипками под каблук вполне себе европейских штиблет. Прилизанные назад волосы и некое подобие усишек над верхней губою довершали облик этого европеизированного субъекта.

Тем не менее, такая импозантная внешность «à la française» никоим образом не сказалась на его «офранцуженной» речи. Говорил он слегка грассируя, эдак намеренно, и от того несколько комично. Естественно, пытаясь в большей степени уподобиться известным ему «иностранным» образцам – ну, лицам с претензиями на иноязычность! – детина этот старался произносить слова с ударением на последний слог, на тот самый «офранцуженный» манер.

Полина не удержалась от подобия сдержанной улыбки на лице, когда сей персонаж попытался выдавать ее хозяйке рекомендации по выбору блюд дневного меню. Естественно, госпожа-американка не преминула воспользоваться этой ситуацией, чтобы устроить очередное свое театрализованное представление. Миссис Фэйрфакс поинтересовалась у служителя ресторации составом предлагаемых блюд и способами их приготовления. И сделала это, естественно, опять-и-снова, в точности так же, как и когда-то в кабинете доктора Посланникова. А именно, в стиле «Я не есть знайт фаш русской язык!» Как и следовало ожидать, бедняга половой, обозначенный «le garçon’ом», столкнувшись с необходимостью резкого расширения списка-перечня используемых слов, смешался и перешел на полное смешение «французского с нижегородским». Ну, то есть из уст его звучала речь на русском, с отдельными вкраплениями французских слов, а в большей степени это было, скорее, произнесение русских слов на эдакий французский манер. В смысле, условно французский

В общем, объяснял он пункты указанного меню, избранные гостьей ресторации, все более сбиваясь с произношения и смысла, и самым путаным образом. И эта его неловкость доставила госпоже Фейрфакс явное удовольствие. Впрочем, Полина тоже оценила весь комизм этого представления. Особенно когда сей русский «le garçon» окончательно сконфузился и госпожа-американка, ослепительно улыбнувшись, пришла ему на выручку, подыскав необходимые слова в правильном контексте их употребления. Сделав все это, ну, в этот самый раз, на вполне себе чистом русском языке.

Кажется, сей «le garçon»-половой вполне осознал факт розыгрыша. Во всяком случае, принимая заказ он улыбался весьма и весьма смущенно.

Ну и когда сей номер завирального цирка уже был отыгран, госпожа-американка сызнова подмигнула через стол своей визави.

- Я заметила, как ты улыбаешься, - сказала она. – Надеюсь, ты без претензий? Ну, в части того, что я слегка повеселилась над манерами твоего соотечественника?

- Я, наверное, выгляжу так же комично, - вздохнула Полина. – Ну, когда читаю по-французски.

- Не прибедняйся, - возразила ее госпожа. – Я же говорила, что для девочки, выросшей здесь, в России, ты по-французски говоришь и читаешь вполне себе терпимо. Во-всяком случае, меня твоя речь ничуть не смешит и вовсе даже не смущает. Да, тебе стоит еще поучиться, и в части произношения, и в части искусства правильного построения фраз на языке потомков галлов. Но, конечно же, с этим весельем, от полуфранцузского языка местного служителя кулинарии, твоя речь никак уж не сравнится!

- Вы меня захваливаете, - Полина стушевалась пуще прежнего.

- Нет, просто оцениваю тебя по достоинству, - не согласилась ее Старшая. И провозгласила, чуть громче, чем того требовали приличия:
- А вот и начало нашего с тобою обеда! Имеет смысл принять результаты работы кухни этого занятного заведения, как говорится, avec plaisir! Bon appetit, моя дорогая госпожа Савельева!

- Bon appetit, моя прекрасная госпожа Фэйрфакс! – не моргнув глазом, ответила девушка, обозначив словами и голосом ответную иронию. За что немедленно удостоилась адресной и откровенной улыбки, которой ее хозяйка одобрила слова своей крепостной компаньонки.

Полина прекрасно поняла, что сейчас вот она сдает очередной свой экзамен. На сей раз, естественно, матушка-барыня оценивала ее умение держаться за столом среди «лиц, слегка приближенных к уровню высшего общества», как изволила выражаться сама госпожа-американка.

То есть, сейчас Полина должна была безошибочно использовать наличествующие столовые приборы, а также вести себя за столом изящно и непринужденно. Впрочем, вокруг было полно «господ московского розливу» - тоже еще одно забавное выражение, которое она впервые услышала из уст госпожи Фэйрфакс! И отнюдь никто из них - из местных владык живого товара и недвижимости, кто вкушал свои дивные трапезы за ближайшими столиками, здесь и сейчас - не смотрел на крепостную девушку, как на некое «чудо природы» из селянского роду, зачем-то переодетое в господское платье, и выставленное эдаким пугалом на всеобщее осмеяние.

Между прочим, взгляды со стороны лиц, которые устроились за соседними столиками, все-таки были. От мужчин - такие, брошенные искоса, однако же с некоторой долей интереса. От женщин – как ни странно, с некоторым оттенком любопытства, причем, даже с оттенками ревности в глазах импозантных спутниц этих самых «московских господ».

Кстати, сама миссис Фэйрфакс вовсе не изволила так уж потешаться над ее, Полины, возможными неловкостями за столом. Значит все, что она делала в компании своей Старшей, было, в принципе, ею выполнено правильно.

Насчет кушаний, поданных к столу госпожи и ее крепостной рабыни. Суп pot-au-feu крепостной девушке показался совершенно привычным и очень приятным на вкус. Никаких странных ингредиентов, все по-простому, даже как-то «по-обывательски», как с иронией заметила ее хозяйка, заявившая, что заказала это кушанье специально для того, чтобы не шокировать свою компаньонку специфически-занятными оригинальностями французского стола. Côtelette de volaille, поданные как второе блюдо, были вполне удовлетворительны на вкус любого гурмана, и сливочный соус внутри этих запанированных и поджаренных продолговатых «пирожков» из куриного мяса оказался просто изумителен. Ну а десерты были заказаны госпожой-американкой, с точки зрения Полины, почти что совершенные – эклеры со взбитыми сливками. Но до них еще было... скажем так, не близко

Впрочем, все мы в курсе истины, согласно которой, ежели есть, чем запить, то и отведывание яств происходит... куда как проще и быстрее! И это утверждение можно считать вполне самоочевидным, распространяющим свое властное действие на любую компанию, в любой ресторации и во все времена!

Из винной карты этого заведения миссис Фэйрфакс одобрила только золотистое вино, которое она обозначила как токайское. По сравнению с рейнским, которое им подавали дома, оно показалось Полине несколько более сладким и крепким. Впрочем, знатоком изысканных вин она никогда не была, в то время как никаких оснований сомневаться в правильности выбора своей хозяйки, у нее не имелось. К тому же, с третьего глотка вино ей очень даже понравилось.

- Не стоит заливать свои волнения токаем! – заметила по этому поводу госпожа-американка. - Все равно не поможет.

Полина в ответ многозначительно улыбнулась и еще один раз коротко обозначила, как будто она пьет из своего бокала – не глотая, просто, чтобы смочить губы. Хозяйка оценила эту ее символическую дерзость неподчинения, усмехнувшись и шутливо погрозив пальцем своей крепостной компаньонке.

- Питие суть удовольствие вредное! – наставительно-ироничным тоном заметила она. – Не стоит затевать шалостей по поводу «зеленого змия». Будь так любезна, держи себя в руках.

- Как прикажет Ваша милость! – шутливо отозвалась ее подвластная.

- Так и прикажу! – улыбка ее госпожи стала чуточку более адресной, скорее такого, нравоучительного плана, чем просто иронической. И сразу же добавила:
- Сейчас к нашему столу подадут чай с десертом.

- Чай с бергамотом? – спросила Полина, блеснув знанием этого странного или же просто иностранного названия. - Ваш любимый?

- Куда там! – махнула рукою ее Госпожа. – Здесь о таком даже и не слыхивали. Что уж тут поделаешь, в Москву новинки Цивилизации доходят странным образом. Иногда буквально через пару-тройку недель после того, как будут заявлены в Лондоне или Париже. А иногда их появление в вашей первопрестольной откладывается на десятилетия. Думаю, здесь ни одна Сивилла* не угадает, как все сложится. Так что, я заказала обычный черный китайский, в надежде на то, что он окажется недурен. Небольшой чайник, нам на двоих... О, ноу! Моя не просить в такой большой!

Эту фразу миссис Фэйрфакс произнесла почти громко, с принципиально иностранным, так сказать, «прононсом», в адрес того самого «гарсона»-полового, который обслуживал их столик. Просто в этот раз младший служитель кулинарии тащил с собою аж два подноса сразу. На одном располагались три чашки на блюдцах, а также тарелка с эклерами. А на другом был тот самый чайник, объемом куда как побольше, чем это было необходимо для парного чаепития госпожи и ее компаньонки.

Парного?

Ну да.

Однако, вот эта, третья чашка, на подносе у слуги, она для кого принесена? Кстати, эклеров на тарелке оказалось тоже несколько больше, чем было исходно заказано. Совершенно непонятно, с чего бы это?

Ее госпожа тоже отметила сей непонятный факт, данный им в зрительных ощущениях. И тут же не преминула поинтересоваться этим обстоятельством у лица, сейчас доставившего к их столу сей питьевой и заедательный груз.

- Что это есть все значить? – указала она на лишнюю чайную пару, чрезмерно большой чайник и пирожные, которых она не ожидала. – Мон гарсон! Что Ви есть мне приносить? Моя есть это все не заказывайт!

- Просто потому, что все это заказал для Вас я, - произнес знакомый мужской голос откуда-то из-за спины слуги, доставившего спорный груз.

- Ах, вот оно как! – откровенно улыбнулась миссис Фэйрфакс, сразу отказавшись от псевдоиностранного акцента в своей речи. – Смотри-ка, моя милая Паулин, наш добрый Эскалоп решил угостить нас с тобою. Нарушая при этом все мыслимые и немыслимые правила приличия. Причем, делая это все очаровательно наглым образом! Это так мило с его стороны!

- Я просто беру пример с Вас, дорогая госпожа Фэйрфакс, - галантно-ироничным тоном отозвался на ее замечание молодой человек, одетый в серую визитку**, вырез которой открывал спереди вид на безупречные брюки модного покроя, на тон темнее верхней одежды. Элегантные туфли на ногах молодого медика были начищены-отполированы до блеска.

И вообще, внешность у доктора Посланникова, знакомого Полине по предыдущим, так сказать... похождениям была совершенно безукоризненной. Красиво причесан, усы лихо подкручены вверх – в армейской манере, теперь Полина это знает! Щегольская бородка «а-ла испаньола» довершала образ изящного, но не приторно-слащавого молодого мужчины, завидного кавалера и несколько щеголя. В общем и целом, внешность медика – русоволосого мужчины, несколько менее тридцати лет от роду, была вполне безупречной. Вкус в одежде и манеры были у него ничуть не менее изысканными, чем у самой госпожи Фэйрфакс. Серые глаза его смотрели на хозяйку Полины с особой утонченно-иронической, дерзостью. Безукоризненно вежливой, при всем при том.

Да-да, его жесты и слова не оставляли впечатления какой-либо грубости или же агрессивной жесткости. Ну, разумеется, ведь эти двое иронических спорщиков были вполне достойны друг друга!

А впрочем, Полине показалось, что взглянув непосредственно на нее, молодой Эскулап чуточку смягчился. Или даже обозначил на лице своем немного смущения.

- Рад видеть Вас, дорогая Полина! – сказал он, обратившись к девушке с коротким поклоном. – Поздорову ли Вы? Держит ли госпожа Фэйрфакс свое слово, не докучает ли Вам излишней суровостью и... шутками, суть коих у нее бывает ненамного мягче самых лютых истязаний?

Юная спутница госпожи-американки в растерянности посмотрела на свою хозяйку, как бы вся в просьбе о помощи. Ибо заявление молодого врача, которое он только что сделал – причем в присутствии ресторанного «le garçon’а»! – пускай и было высказано как бы вполголоса, тем не менее, по содержанию своему вполне себе граничило с оскорблением.

Однако ее хозяйка, похоже, вовсе не собиралась посылать своей рабыне никакого сикурсу***. Как, впрочем, и обижаться на очередной дерзкий выпад со стороны молодого человека, который, вне всякого сомнения, был ей, отчего-то, весьма симпатичен. Наверное, именно поэтому госпожа-американка попросту выразительно подмигнула своей компаньонке, предложив девушке выпутываться из этой пикантной ситуации вполне самостоятельно.

И тогда Полина решила пойти самым простым путем, хоженым, как говорится, перехоженным поколениями спорщиков задолго до нее. Она просто решила быть вежливой и любезной. Настолько, насколько получится.

- Я вполне себе здорова, - ответствовала она молодому человеку. – Алена Михайловна всячески заботится обо мне. Она обращается со мною ласково и со всем возможным вниманием ко всем моим нуждам. А ее шутки...

Здесь Полина позволила себе некую условную наглость. Она демонстративно подмигнула своей Старшей – эдак весьма многозначительно! – и только после этого продолжила свой спич в защиту госпожи-американки перед когда-то обиженным ею Эскало... Эскулапом!

- Шутки госпожи Фэйрфакс только кажутся такими уж суровыми, - заявила крепостная компаньонка, обозначив на своем лице почти что искреннюю улыбку. – На самом деле, она очень добрая женщина. И в итоге, каждой ее... эскапады, - девушка припомнила занятное слово из лексикона своей хозяйки и не преминула его ввернуть! – выясняется , что смыслом всех ее шуточных действий было серьезное и значимое нравоучение. Да, от шуток Алены Михайловны я, порою, бывала в слезах. Но это были... добрые слезы. Поверьте, Иван Дмитриевич, я вовсе не жалею о том, что пару раз расплакалась. И я ни в чем не могу упрекнуть мою...

И вот здесь Полина замолчала, не зная вовсе, как ей следует теперь обозначить суть их странных отношений, как именно ей стоит называть свою хозяйку... официально-и-для-публики.

- Покровительницу, - неожиданно пришла ей на выручку сама госпожа-американка.

- Да-да, покровительницу! – благодарно кивнула ей Полина. И тут же добавила то, что сочла достаточно правильным:
- Я полагаю, Алена Михайловна может согласиться с тем, что уважаемый Доктор достоин чести оказаться за ее столом. И, возможно, она согласится также отведать его угощение.

- Ну, ежели моя дорогая Паулин так настаивает... – как бы почти задумчиво произнесла ее госпожа, и тут же ярко улыбнулась, сначала самой Полине, потом ироничному молодому человеку. Ну, а после этого и стоящему возле стола «le garçon’у», тому самому, который все это время стоял эдаким безмолвным свидетелем их пикировки. Он поставил подносы на стол и все никак не мог понять, то ли ему нести их обратно на кухню, то ли все же оставить их для гастрономического наслаждения этих странных спорщиков.

- Ну, конечно же, я отнюдь не возражаю! – сказала молодая женщина. – Господин Посланников! Вы можете присоединиться к нам! И я, возможно, даже собственноручно налью Вам чаю. Кстати, какой сорт Вы заказали для нас с Полиной? Хотелось бы знать перечень секретных добавок... Ну, чтобы заранее приготовить противоядие...

- Да как можно-с?! – возмутился половой-«le garçon». Услышав такое жуткое обвинение в адрес заведения, где ему довелось служить, он, внезапно, обрел дар речи и сразу же стал горячо зачищать честь кухОнного мундира. – Господин Доктор вовсе не заходил на нашу кухню!

- О, да Вы здесь завсегдатай, господин Посланников! – воскликнула госпожа-американка.

- Конечно! – «le garçon» кивнул головою, почти что торжественно, подтверждая очевидное. - У нас хорошо знают доктора Посланникова!

- Ну, значит, у него, возможно, есть связи на Вашей кухне, и он может заказать у Вас добавку зелья на свой врачебный вкус, - с самым серьезным видом заявила хозяйка Полины. – Зачем же заниматься такими делами самому-и-лично, ежели можно переложить заботы такого, особого рода на плечи тех, кто исполнит такую работу лучше?

Русскоязычный «le garçon» даже побагровел лицом, в своем сугубом возмущении такими наветами на мастеров здешней кухни. Однако сам субъект, только что обвиненный в претензиях на отравительство, тут же пришел ему на выручку.

- Госпожа Фэйрфакс всегда так очаровательно шутит! – сказал он, усмехнувшись, обращаясь не столько к служителю гастрономии, сколько к самой любительнице занятных перформансов, с эдаким намеком на необходимость завершения этой комедии. – Симеон, не волнуйтесь! Вы можете быть свободны! И, наперед, всегда будьте готовы к особенностям веселия от госпожи Элеоноры!

Представитель «кухонного братства» недоуменно покачал головою. И тогда, господин Доктор добавил к высказанному ранее свой ключевой аргумент.

- В утешение могу сказать, - заметил он, и эти слова за столом вовсе не встретили возражений, - что госпожа Элеонора Фэйрфакс обычно не скупится на чаевые! Извините ее чувство юмора и чуть позже принесите счет!

Кажется, именно эти его слова помогли гастрономическому слуге как-то примириться с возмутительными намеками в части предположений о преступных наклонностях местных поваров. Во всяком случае, далее с его стороны никаких протестов-возмущений не последовало. Русскоязычный «le garçon» кивнул головою, как бы понимая, о чем идет речь, и спешно удалился, благо клиентов в зале хватало, и потребность в его услугах там была несомненна.

- Матушка-барыня! – шепнула Полина и умоляюще посмотрела на свою госпожу. Ей было крайне неловко – ведь, несмотря на то, что все участники этой занятной пикировки произносили свои реплики максимально дружелюбными голосами, общая тональность разговора привлекала чрезмерное внимание окружающих. И, кажется, те посетители ресторации, кто сидел за соседними столиками, всем своим видом начинали обозначать свой живейший интерес к этому их разговору. Видимо, понимая этим особым, обостренным чувством филистера-толпаря, что именно здесь и сейчас, в этом самом месте респектабельного зала зреет некий неясный конфликт. Или, быть может, целый скандал

Видимо миссис Фэйрфакс сочла реплику своей компаньонки уместной – даже в контексте официального обозначения для окружающих ее, Полины, свободного статуса, которому слова, только что сказанные девушкой, явно-слышимо противоречили. А может быть, она просто сочла, что эта резковатая шуточная интермедия-импровизация уже несколько затянулась. Во всяком случае, она кивнула головою в знак того, что это самое молчаливо-высказанное предложение ее крепостной, так уж и быть, принято.

- Ну, конечно же, мы будем рады тому, что за нашим столом оказался столь благородный эска... В смысле, последователь Асклепия! – чарующе музыкальным голосом сказала она. – Я и моя компаньонка приглашаем Вас, дорогой Иван Дмитриевич, испить чаю! Ну... благо Вы же сами его нам и заказали. Пожалуйста, прошу Вас присаживаться!

- Покорнейше благодарю Вашу милость! – бездна иронии в голосе молодого врача, была совершенно неописуема, как говорится, ни устно, ни словесно. Впрочем, Полину эти его слова скорее успокоили. Девушка своей спиной прямо чувствовала, как понижается эдакий градус общественного внимания к их столику, как отводят от них свои любопытные взгляды все эти чопорные филистеры, все эти слегка - или же не слегка! - офранцуженные бары и барыни, и прочие уподобленные им лица. И это самое облегчение было ей невыразимо приятно.

Господин доктор одним движением руки выдвинул себе стул и уселся на него, изящно закинув фалды своей визитки назад-и-в-стороны, так, чтобы они не мялись, а красиво свисали по бокам. Выпрямился спиною и любезной улыбкой, обращенной по старшинству – сначала госпоже, после ее рабыне - обозначил свою полную готовность к чаепитию и светской беседе.

- Полина, ты ведь будешь так любезна, чтобы налить чаю нам с Иваном Дмитриевичем? – госпожа-американка, по своему обыкновению, стремительно переиграла расклад, даром, что только что обещала сделать это все собственноручно!

Впрочем, улыбка миссис Фэйрфакс была, при этом, полна радушия и гостеприимства. И она красивым жестом предложила своей компаньонке действовать, как говорится, скоро, споро и без промедления.

Делать нечего. И Полина, кивнув ей в ответ, взялась за чайник. Она налила в чашки темный и горячий ароматный напиток, сначала гостю, далее своей хозяйке, и только потом уж себе. Поставила чайник на подставку, вместе с которой он был принесен, и после этого, с коротким символическим поклоном, подала чай своим застольным собеседникам, в том же порядке, как и наливала его.

- Благодарствую, прелестная Полина! – отозвался молодой человек.

- Merci, ma cherе! – с легкой улыбкой ответила ей хозяйка.

И тогда Полина догадалась, что вот прямо сейчас она сдала очередной небольшой экзамен, в части знания тонкостей застольного этикета. Да, вот так вот сурово, прямо на глазах почтеннейшей публики.

Девушка немного осмелела и позволила себе продолжать хозяйничать за столом за-ради угощения собеседников.

- Иван Дмитриевич, - сказала она, - не угодно ли Вам отведать этих пирожных?

И, приподняв тарелку с эклерами, чуть подвинула ее в сторону адресата этого предложения.

- Покорнейше благодарю Вас, госпожа Савельева! – откликнулся щеголеватый медик, принимая пирожное.

- А Вы, ма... Алена Михайловна? – Полина смутилась обращением, но по одобрительной улыбке своей госпожи поняла, что второй вариант был правильным.

- С удовольствием, моя милая Паулин! – ответствовала госпожа-американка, и тоже взяла один экземпляр из числа произведений местного кондитерского искусства с тарелки, заботливо пододвинутой крепостной компаньонкой в ее сторону.

Потом Полина вернула тарелку исходное положение и, наконец-то, сама взялась за пирожное, вкус которого, действительно, оказался весьма нежным и приятным. Опять-таки, с учетом того факта, что девушка вовсе не могла похвастаться близким знакомством с пирожными блюдами французского происхождения.

Далее это чаепитие продолжалось примерно в том же самом формате и тональность разговора по-прежнему изобиловала с теми же ироническими аспектами. Господин доктор задавал эдакие слегка двусмысленные вопросы, как самой миссис Фэйрфакс, так и ее компаньонке. Госпожа-американка не оставалась у него в долгу по части ответов, столь же двусмысленных, почти что на грани дерзости, однако оглашаемых эдаким изысканно-вежливым тоном, в контексте разговора, имевшего вид почти что обычной светской беседы, да так, что ни одна нотка в голосах этих спорщиков, великих-и-изящных, не звучала как-то излишне напряженно, и не привлекала назойливого внимания окружающих бар-филистеров.

Это было как-то странно, однако Полина вовсе не ощущала никакой неприязни или же раздражения по поводу столь странного общения доктора Посланникова, бывшего военного врача, и американской путешественницы, миссис Элеоноры Фэйрфакс, общения в котором она, крепостная компаньонка экстравагантной американки, с упоением играющей роль московской «барыни», и присутствовала, и участвовала. К обоим участникам этой вербальной дуэли она испытывала симпатию. И, несмотря на то, что девушка, втайне, желала своей госпоже победы в этом поединке - где вместо шпаги было задействовано Слово, а защитную куртку-колет**** вполне заменяла Воля каждого из дуэлянтов – она не могла не оценить красоту стиля словесных эскапад молодого Эскулапа. Ей было немного обидно, что любимая ею госпожа-американка и этот благородный доктор все время пытаются как-то уколоть друг друга. В том числе и намеками на разные вымышленные грехи и дурные обстоятельства - те, которых в общем-то не было и нет, но их принципиальную возможность кто-нибудь вполне может допустить, пусть и в сугубо абстрактном предположении.

Полине, отчего-то, очень хотелось их помирить. Однако девушка была вынуждена смирится-свыкнуться с тем обстоятельством, что сейчас она присутствует при эдаком светском поединке, шутливом, игривом, но несколько напряженном, как и всякое противостояние подобного рода. В нем Полина тоже приняла определенное участие – по большей части мимически, улыбаясь, когда смущенно, а когда и многозначительно одобряюще. Помимо этого, девушка периодически наливала чай в чашки спорящих, предлагала им пирожные, а также вежливо поддакивала некоторым аргументам своей хозяйки и аккуратно обозначала свое корректное несогласие с ее оппонентом - делая это вежливо и все же с определенной непреклонностью во взоре.

Надобно отметить, что участники этого спора вовсе не пытались непременно привлечь ее на свою сторону, вернее, не делали этого слишком уж явно. Впрочем, госпоже-американке этого по сути-то особо и не требовалось. А господин доктор был слишком тактичен, чтобы настаивать непременно на своей правоте, агитируя девушку высказываться в противоречии с мнениями ее Старшей. Таким образом, ежели мерилом успеха в споре считать факт убежденности слушателей в правоте одного из ораторов, то заказчик чаевного угощения, если выражаться языком военных реляций, после упорного сопротивления проиграл, в общем и целом, на всех ключевых позициях поля боя. Впрочем, Иван Дмитриевич этого факта и не оспаривал.





*Древнегреческое имя, которое ассоциируется с пророчицами и предсказательницами.

** Род сюртука, застегивается на одну пуговицу.

*** Secours (воен. фр.) – сикурс, в старинной военной литературе слово обозначающее помощь.

****Колет (фр. collet — «воротник») – куртка фехтовальщика, защищающая от травм при учебных поединках.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

Читатели внемлют.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

Ну неправда! Я тебя не ловила. Я тебя хвалила.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

4.

Что ж, как и всякое событие взаимного человеческого времяпрепровождения, сие чаепитие-во-спорах в итоге своем подошло к концу. «Le garçon» принес им счет, при этом их «застольный» гость, Иван Дмитриевич Посланников пожелал оплатить его сразу же и полностью. Однако госпожа-американка категорически воспротивилась столь агрессивным устремлениям своего оппонента и заявив, что мол, ежели господину доктору угодно было их угостить, то это, конечно, его, господина доктора, право. А вот прочее - то, что она, миссис Фэйрфакс, заказала для их, с Полиной, нужд! – суть забота вовсе не для его докторского кошелька.

- И чаевые тоже! - добавила она, обозначив многозначительной улыбкой тот факт, что некое лицо мужеска пола и медицинских занятий совсем незадолго до того отрекомендовало ее служителю кулинарии, как особу, раздающую сии знаки материального поощрения низшим деятелям кухонной братии... налево-направо, да как бы и не в обе стороны одновременно! Трудно сказать, хотела ли она обеспечить своего велеречивого оппонента толикой условной экономии или же просто попыталась эдак изящно уколоть его – так сказать, напоследок.

Впрочем, медик не стал на нее обижаться, обозначив на лице своем эдакое благодушно-ироничное выражение. И что же оно значило на самом деле, Бог весть...

В общем, всяческие поползновения доктора расплатиться деньгами за всех и вся были пресечены самым суровым образом, и в результате итоговых расчетов, кошелек госпожи-американки похудел на весьма изрядную сумму. Впрочем, ее это вовсе даже не обескуражило, и когда на лице Полины мелькнула тень беспокойства, госпожа Фэйрфакс коротким жестом обозначила четкий и однозначный запрет на волнения по столь незначительному поводу. Девушка кивнула в знак понимания, и хозяйка, оценив ее сообразительность, подмигнула ей правым своим глазом, быстро, особым образом и два раза.

Когда сей обед-с-гостем был, наконец-то завершен, галантный доктор Посланников проводил госпожу и ее компаньонку к выходу из этого кулинарного заведения. Далее, молодой человек поклонился им по старшинству – в начале госпоже, потом ее крепостной – и сразу же удалился, двигаясь по улице куда-то... явно не в ту самую сторону, где он арендовал известный Полине рабочий кабинет. Ну, насколько девушка, с ее скромными познаниями в области топографии Первопрестольной могла об этом судить.

Полина проводила его взглядом и отчего-то подумала, что в этот раз, вот сегодня, доктор Посланников явно не собирается приступать к исполнению повседневных обязанностей по части обычной своей медицинской практики. Она была этим несколько... удивлена, что ли. Ибо в ее представлении, обычный будний день был предназначен для труда, а вовсе не для таких вот хождений по ресторанам и прочих светских развлечений.

Хотя...

Вот интересно, а как со стороны выглядит она сама? Ну, когда в обычный, вовсе не праздничный день, посещает столь шикарное заведение? Нет ли в этом некой вызывающей досужей праздности, свойственной лицам, неприученным трудиться и зарабатывать хлеб свой, как учит Священное Писание «в поте лица своего»?

На какое-то мгновение в ее голове даже мелькнула жуткая крамольная мысль, о том, что ее госпожа, в этом смысле, выглядит сейчас ничуть не менее праздной. Однако, Полина тут же отбросила с негодованием такое предположение. Ведь у ее хозяйки сейчас одна задача, научить свою крепостную умению держать себя на людях. А вот зачем ей это так уж срочно понадобилось?

Непонятно.

Миссис Фэйрфакс взяла свою компаньонку за руку и особым образом провела по ее пальцам – так приятно ощущать, когда она это делает, даже сквозь тонкую перчатку! Кажется, она, как обычно, была в курсе течения мыслей своей подопечной.

- Ну не все же молодому человеку со столь изящными манерами трудиться на ниве, где ему предшествовали Авиценна и Парацельс! – усмехнувшись, заметила она. – Есть время исполнять медицинские обязанности, и есть время делать светские визиты. В жизни нашего друга, доктора Посланникова, сейчас наступило второе.

- А ну, как придет к нему кто-то на прием? – поинтересовалась Полина. – Вдруг, пока он делает визиты, кто-то нуждается в помощи? Кто же его заменит?

- Понятия не имею, - пожала плечами ее госпожа. – Знаешь, обычно врачи знают своих постоянных пациентов, и устраивают себе «светский выходной день», сделав согласованный перерыв, сообщив, для начала, каждому из них о том, когда врач сможет навестить их в следующий раз. Ну... или когда он ждет их к себе на прием. А что касается каких-нибудь нежданных пациентов, то их, наверняка, встретит Степан, его помощник. Встретит и присоветует, к кому из врачей имеет смысл обратиться. Причем, конечно же, он сделает это совершенно безвозмездно!

Полина улыбнулась, оценив юмор своей хозяйки. Ну а сама госпожа-американка покачала головою, тоже обозначив некое подобие улыбки на устах.

- Что же касается праздности, о которой ты подумала, - продолжила миссис Фэйрфакс, - то все, знаешь ли, относительно. Моя праздность, как говорится, имеет место быть. Но только для лиц, непосвященных в мои дела.

- Я виновата... – Полина покраснела от стыда за свои нечаянные мысли.

По счастию, госпожа-американка, кажется, вовсе не имела намерения обижаться на нее, во всяком случае, никак уж не сегодня. Она просто усмехнулась и сделала странный жест: сняла с правой руки перчатку, поцеловала подушечки двух своих пальцев, среднего и указательного. А потом передала этот своеобразный поцелуй... носику своей крепостной компаньонки. Легонько так, задев кончик его – да-да, вот самый-самый кончик! Не щелчком – упаси Бог! – скорее, эдаким легким, почти неощутимым движением - Пим! - коснувшись пальцами снизу-и-вверх, будто перышко подбросила.

При этом, адресат этой самой шутки-нежности все равно не удержалась и поморщилась, а потом... чихнула, едва успев прикрыться ладонью, обратив на этот неловкий звук внимание взглядов со стороны зевак-прохожих, и вызвав, кроме того, заразительный смех своей хозяйки. Заразительный в том самом смысле, что девушка и сама рассмеялась за компанию с нею, представив себе, как она при всем при этом выглядела со стороны.

Когда же пауза, вызванная этим незапланированным весельем, подошла к концу, госпожа Фэйрфакс взяла свою компаньонку под руку и решительно двинулась вместе с нею в сторону ожидавшей их брички, управляемой Архипом Ивановичем, тем самым, который в доме госпожи-американки служил в должности кучера, конюха и прочих служилых людей. Ну, прямо аки былинный мастер на все руки по хозяйству Миссис Фэйрфакс приказала ехать в Замоскворечье, после чего их городская коляска двинулась в свой длинный путь на окраину Москвы.

- Вы и вправду не сердитесь на меня, Алена Михайловна? – спросила Полина, нарушив паузу, случившуюся в их общении и вызванную ее неловкостью.

Ну, еще бы! Ведь не всякий день тебя ловят на дурных мыслях, причем так, что ты в точности знаешь, что в отношении их точного содержания имеют даже не какие-то там смутные подозрения, нет! Их, этих самых мыслей, содержание и направление знают в точности и не имеют по этому поводу ни малейшего сомнения!

К тому моменту они уже проехали два перекрестка подряд, и кучер Архип Иванович, наконец-то, свернул, выехав на улицу, где было чуточку свободнее, не так тесно от многочисленных экипажей спесивых московских бар, запрудивших мостовую, от всех этих карет, дормезов, ландо и фаэтонов и прочего четырехколесного, запряженного когда парою, а когда и четверкой лошадей, лакированных и украшенных так, что не дай-то Бог задеть-оцарапать! Теперь их изящная повозка могла уже двигаться чуточку быстрее. И, возможно, поездка могла выйти чуточку менее продолжительной, чем в прошлый раз.

- Конечно же, я в совершеннейшей ярости! – усмехнулась ее госпожа. – Вот смотри, вернемся – так я задам тебе жару! Будешь знать, как дурно мыслить о своей благодетельнице!

И узрев, как щечки ее крепостной компаньонки зарделись, вспыхнули пунцовым, госпожа-американка обняла ее за плечи и коротко коснулась губами ее ушка.

- Довольно пугаться, моя дорогая! – шепнула она. – Поверь, я не стану сердиться на твои мысли. Это ты меня прости за то, что я не удержалась и прочитала их!

- Я... не смею возражать, - произнесла смущенная девушка. – Вы вправе... Да, Вы в полном праве читать мои мысли и даже наказывать меня за них. Я не стану прятаться и взывать к тому, что мои глупости и прочее... дурное никто и не слышал. Я не стану отрицать того, что станет Вам известно таким способом.

- Это честь для меня! – госпожа Фэйрфакс улыбнулась ей какой-то... серьезной улыбкой, где смеялись только самые уголки губ, а взгляд зеленых глаз собеседницы оставался сугубо серьезным. – Я принимаю это личное право вторгаться... в тебя... вернее, в твои мысли. И я благодарю тебя за эту привилегию!

Потом она улыбнулась девушке чуточку откровеннее и подмигнула ей.

- Насчет наказаний за твои дурные мысли, - заметила она, - знаешь, это совсем неплохая идея. Представляешь, сколько у меня будет поводов задать тебе хорошую взбучку? Глупо было бы не воспользоваться такой возможностью! А впрочем...

Здесь она неуловимым движением, буквально на секунду усилила свои объятия, коротко сдавила плечи своей компаньонки. И Полина изнутри себя почувствовала эту зеленую – да-да, этот цвет был виден ей изнутри! - волну нежности, от которой на секунду сладко замерло сердце. И голос, звучащий... нет, вовсе не в голове. Слова, которые на этой самой несущей зеленой волне отозвались-срезонировали в ее сердце – отчего оно замерло в этой высокой неопределенности состояния ино- и, в то же самое время, не-бытия. Остановилось... заняв собою, поймав в себя этот ничтожно короткий и одновременно с тем, бесконечно длинный темпоральный промежуток, и наслаждаясь этим вибрирующим звучанием.

«Ты свободна думать обо мне все, что тебе заблагорассудится, - произнес голос ее хозяйки, мягкий, но властный. – Никто не вправе посягать на свободу мыслей в твоей голове, и уж, конечно же, не мне указывать направление твоих чувств, стремлений, мыслей и желаний. Но я ни за что не откажусь от привилегии невозбранно читать их и слушать, не ставя тебя о том в известность. Ну, раз уж ты мне ее сама так опрометчиво только что подарила. Нет-нет! – подчеркнул голос. – Я этого права тебе не верну, даже не уговаривай! А насчет «наказывать»...»

Полина явственно услышала изнутри себя смешок, отозвавшийся странной приятной «щекоткой» там, в ее сердце.

«Суть любого наказания, - продолжал этот самый голос, звучавший там, у нее внутри, – это проявление власти. Вот ты, давеча, подарила мне свою душу. А теперь еще и даровала мне право вторгаться в твои мысли. В совокупности это дает мне возможность вот так вот войти в твое сердце и сделать с тобою все, что я пожелаю. Это потрясающая власть, которую никто не может себе даже представить!»

«Вы... остановите мне сердце?»

Девушка высказала такое жутковатое предположение почти спокойно. Она произнесла эту фразу не вслух и не мысленно, а именно так, вибрацией, изнутри себя.

«Молодец, моя дорогая девочка, ты справилась! – как-то даже удовлетворенно произнес голос ее хозяйки. – Я так рада, что у тебя получается! Но, прости, нам придется вернуться к нормальному общению. Извини, мне кажется, для тебя такой разговор может быть утомителен и попросту... опасен».

- А насчет сердца, - эти слова были произнесены шепотом, на ушко, но вполне отчетливо, - ты не беспокойся. Я смогу запустить его, даже если ты, по какой-нибудь причине окажешься вдалеке от меня. Теперь я почувствую, если оно у тебя заболит. И тогда я поделюсь с тобою своей жизнью. Клянусь!

И снова зеленая волна, четко видимая изнутри, коснулась сердца Полины. Того самого сердца, о котором шла речь. Стало тепло и уютно. И девушка, улыбнувшись, кивнула своей хозяйке, как бы принимая ее неожиданную клятву...



...Дом в Замоскворечье – да-да, тот самый дом, куда госпожа-американка все время грозилась отселить свою крепостную после обретения ею свободы – все еще был не слишком-то пригоден для проживания. Полину это, естественно, радовало. Если уж ее хозяйка не всегда теперь выражала восторг от эдакого «жеста взрослой жизни» для своей компаньонки, то уж сама девушка и вовсе не видела в перспективе своего переезда ничего хорошего.

В общем и целом, обустройство грядущего-предполагаемого жилища для Полины пока шло ни шатко, ни валко, и не торопясь-да-вперевалочку, аки ведмедь с пасеки, опосля взимания с нее медовой контрибуции. Именно такое, в общем-то, бредовое, сравнение пришло на ум девушке, когда они с госпожой-американкой исполняли очередную инспекцию этого строительства.

Хотя...

Если честно, работа там шла, можно сказать, даже кипела. Ну, ежели смотреть по самовару, который как раз был растоплен - дымил там, на дворе, коленчатой трубою.

Как ни странно, миссис Фэйрфакс сделала вид, будто вовсе не заметила столь явного признака грядущего перерыва на чаёвничанье – сиречь очередной «отдыхательной» паузы в трудах праведных для всех тех работников, кто участвовал в исполнении строительных подрядов, заказанных ею. Хозяйка строящейся недвижимости приняла очередной рапорт приказчика, заявившего, что, дескать, «Стара-мся, Ален Михайл-на!». Далее, она прошла по участкам инспектируемой стройки, заглянув ко всем и каждому, кому махнув рукою, в знак неопределенного одобрения, кому просто улыбнувшись, выразив свое одобрение чуточку более адресно и точно. Пара малозначительных замечаний, которыми она обозначила свою роль заказчицы, - обычно строгой и придирчивой! – были совершенно не в счет. В общем, можно сказать, что на сей раз строители, которых, в принципе, почти всегда есть за что чехвостить, отделались легким испугом.

И когда они, госпожа и ее крепостная компаньонка, уже вышли из этого дома – Полина, кстати, на выходе машинально проверила наличие в кармане доверенного ей ключа – когда они сели обратно в рессорную коляску и Архип Иванович легонько хлопнул вожжами по спинам аглицких лошадей, произнеся свое обычное: «Н-н-но, лешак твою в колоду!»... В общем, оказавшись рядом со своей хозяйкой, девушка почувствовала то самое невысказанное облегчение, которое в это же самое время испытала миссис Фэйрфакс.

И Полина решилась. Зажмурилась крепко-крепко, аж до узорно-цветного марева фосфенов. И, когда это визуальное пространство, калейдоскопически взлохмаченное ее вторжением, чуть-чуть успокоилось, представила себе, как перед ее внутренним взором проявляется лицо госпожи-американки.

У нее получилось. Образ той, кого она полюбила, вышел совершенно как живой-и-настоящий... И не слишком-то довольный тем фактом, что он стал адресатом такого бесцеремонного обращения.

Зеленые глаза ее хозяйки широко распахнулись, но в этот раз сияющая волна, достигшая внутренних чувств девушки, оказалась вовсе не ласковой. Напротив, она почти что обожгла ее изнутри.

Странно... Полина никогда не думала, что зеленый цвет может быть таким... острым, причиняющим внезапную, резкую и мгновенную боль... И ледяным, оставляющим, после соприкосновения, морозное саднящее послевкусие. Однако, этот холод... вовсе не смягчал исходные боевые ощущения. Напротив, отходящий зуд усиливал, вернее, подчеркивал ее как состоявшийся факт, отдавался в клеточках... нет, не тела, а, скорее, на всей условной поверхности ее внутреннего пространства, заставляя его неприятно вибрировать.

И еще.

Было странное – и очень точное! – ощущение, будто этим жестким ударом – нанесенным как бы вполсилы! – ей просто дали понять, что все обозначенное сейчас там, изнутри ее сути, это просто некая условная и предупредительная мера, за которой вполне может последовать нечто куда как более серьезное.

Тем временем, сей внутренний образ, визуализация ее хозяйки, смотрел на девушку, как говорится, с весьма недвусмысленным выражением на своем виртуальном лице. Если не сказать, что в сугубом раздражении.

«А тебе не кажется, милая моя девочка, что сейчас ты позволила себе лишнее? – услышала Полина ее голос, на этот раз, весьма щедро приправленный самыми язвительными интонациями, какие только девушке доводилось когда-либо слышать. – Да, ты одарила меня правом читать твои мысли, это так. Но я вовсе не обещала тебе подобной встречной любезности с моей стороны. Ты уж извини, я не такая дура! И я-то прекрасно понимаю, чего стоит подобная власть!»

«Вы...»

Острая обида – куда больнее, чем предыдущий удар зеленой волной – пронзила сердце Полины, пронзила и... осталась там, отозвавшись тупой болью, терпимой, хотя и неприятной. И девушка, судорожно вздохнув, - там, изнутри самоё себя! – продолжила.

«Вы – моя госпожа, - сказала она, обращаясь к этому странно-жестокому и язвительно-беспощадному образу. - И Вы вправе карать меня так, как Вам заблагорассудится, определяя мою вину так, как Вы сочтете нужным. Но знаете, я ничем не заслужила с Вашей стороны таких обвинений. Я не читала Ваших мыслей. Просто попыталась обратиться к Вам... не вслух. Наверное, зря...»

Тупая боль в сердце усилилась, и тут же, сразу, раздраженно-язвительное выражение лица госпожи Фэйрфакс – той, что только что гневалась там, у нее внутри! – сменилось совершенно другим – встревоженным, почти что испуганным.

Еще один всплеск той самой волны, направленной в ее, Полины, адрес. На этот раз зеленый цвет кажется куда как более теплым, чем прежде. И все же... там, внутри у Полины остается странная невысказанная мысль. Эта самая мысль висит, вернее, как-то парит, незримо, но явно. И она звучит, вибрируя, отражаясь при этом во всех закоулках ее, Полины, внутреннего пространства, понемногу затухая, подобно вздоху. И слышно-понятно одно: «Лучше бы мне не знать, каким еще бывает этот ее... зеленый свет... Каким он еще... может быть...»



...Кажется, она потеряла сознание. Там, внутри себя. Ну, или же с нею случилось еще что-то... не менее странное. Во всяком случае, Полина какое-то время себя не помнила. Ну... условное время, прошедшее у нее там, в ее внутреннем пространстве. Но все это время...

Нет, наверное, оно было, скорее, приятным, чем попросту пустым. Время – оно было. Скорее уж ее, Полины... не было. В протяженности этого времени.

Однако все же, в конце определенного линейного отрезка протяженности этого своего существования, – да-да, существования, в общем-то, почти условного, когда ее личность присутствовала в этом внутреннем пространстве чуть более чем номинально! – Полина все же начала ощущать себя... А также и ту, кого она так опрометчиво позвала в свое внутреннее пространство.

Да, ее госпожа по-прежнему была где-то там, рядом с нею. Сама визуализация лица миссис Фэйрфакс куда-то исчезла, но ее присутствие ощущалось эдакой условной дымкой, легкой взвесью почти что невидимых частиц тумана. Их наличие можно было заметить по этим странными колебаниями, вызывавшим еле различимые волны, расходившиеся по этому пространству. Они, эти самые волны, имели ожидаемо зеленоватый оттенок. Казалось, что эти волны-колебания разносят – или же задают! - некое особое настроение. Такое, легкое и светлое, но с тончайшей ноткой грусти где-то там, внутри каждой зеленой частицы.

«Зеленая тоска!» - промелькнула мысль у Полины. Впрочем, все эти внезапные и глупые «мыслительные словеса» она тут же - сразу же! - и отбросила, с негодованием. Дескать, какая глупость ей в голову лезет! Вот прямо так, ни с того, ни с сего...

«Ты не ошиблась, - сразу же прозвучал голос в ее голове. – Знаешь, эта твоя фраза... она, пожалуй, самое здравое осмысление главнейшей сути того, что предстояло бы мне... Если бы ты не выдержала и решилась бросить меня. Прости. Я только что снова обидела тебя. В который раз уже, и снова безнаказанно. Вот такая вот у тебя... госпожа».

Полина услышала, а ее хозяйка тяжело вздохнула и решила, что вправе отозваться на эту ее сентенцию.

«Я не обиделась, - заявила она, обозначая своим голосом некое подобие спокойствия и умиротворенности. – Я понимаю, что была... неправа»

И сразу же почувствовала себя очень неловко. В обычном мире она бы сейчас, наверняка, заливалась краской стыда и отчаяния. А здесь, во внутреннем своем пространстве, Полина просто ощутила всю нелепость этой успокаивающей лжи эдаким странным, условно телесным образом. Ее госпожа тоже почувствовала нечто подробное. Девушка услышала ее грустный смех и ощутила нечто еще более странное. Как будто грусть этого общего понимания их взаимной неправоты снова качнула ее пространство внутри-себя-самой волной какого-то особого оттенка зеленого цвета, как бы связав их заново.

«Простите, - сказала Полина, - я Вам солгала. Конечно же, я обиделась. Но мне, отчего-то, совсем не хочется обижаться... на Вас».

«Не мне тебя осуждать, - живо откликнулась ее хозяйка. – Я снова судила о твоих поступках по себе. Уж я бы на твоем месте нипочем не отказалась заглянуть в мысли той, кто много опытнее в ментальном общении. Знаешь, я почти позабыла, как это бывает, привыкла к тому, что меня окружают обычные люди, неспособные к тому, чтобы проникнуть в мое... сокровенное. Я слишком эгоистична и жестока, даже по отношению к тебе. Я прошу у тебя прощения за то, что отреагировала на твои вполне невинные эскапады почти как на ментальную атаку».

«Разве то, что Вы сделали, было так уж опасно для меня?»

Полина задала этот вопрос в тоне вибраций как можно более легкомысленного звучания этого своего условного внутреннего голоса. И она заранее знала, каким будет ответ. Нет-нет, она оставляла за своей хозяйкой право солгать. Но при этом прекрасно понимала, что миссис Фэйрфакс этой очевидной привилегией не воспользуется

«Я запаниковала и действовала очень жестко, - ответила ее госпожа. И, поясняя свою мысль, добавила нечто... жутковатое: - Скажу больше, в первое мгновение я была готова остановить сердце той, кто посягнула на мою ментальную неприкосновенность. Мои рефлексы едва не оказались сильнее понимания того, что ты единственная на свете, кого я желаю защитить любой ценой».

«Я что... снова была между жизнью и смертью?»

Полина готова была к тому, что ее собеседница, незримая сейчас, предпочтет отшутиться. Однако интонации голоса миссис Фэйрфакс, которые она услышала, зазвучали сейчас... искренней болью.

«Это было... почти на грани поражающего удара, - ответила ее госпожа. И уточнила, жестко и жестоко:
- Поражающего насмерть незваного гостя, в наказание за это запретное проникновение в мои мысли. Я едва сдержала этот свой порыв, так я... испугалась».

«Чем я могла Вас так напугать?»

Полина задала этот вопрос, снова зная уже в точности, каким будет на него ответ. Но также, зная, что для ее госпожи любая возможность высказать сейчас причину всех своих опасений, выговориться перед нею... Да-да, именно перед нею, перед Полиной. Это была такая... своеобразная исповедь. Шанс быть услышанной по-настоящему, получить не просто какое-то формальное прощение – слова об этом Полина уже произнесла! – а настоящее понимание причин совершенного. И в этом случае оправдание стоит куда дороже, чем прощение из чувства любви или же соображений некой «милости к падшим». Когда мысль касается мысли, и нет никакого желания лгать. Когда прощение будет истинным, а вовсе не каким-то номинальным, и понимание и оправдание окажутся настоящими.

«Я привыкла быть главной, во всем и всегда, - ее госпожа высказала очевидное и значимое, то, в чем признаться ей было... ой, как непросто... – Ну, или, во всяком случае, независимой от всех и вся. И мне... трудно кого-то любить... по-настоящему. Даже когда этот кто-то пускает меня в свое сердце, я вовсе не готова распахнуть ему двери, ведущие в то, сокровенное, что у меня внутри. Я до последнего вздоха готова защищать свое право мыслить так, как мне хочется, о том, что я сочту нужным и значимым для себя».

«А Ваш муж и... Ваша подруга Славушка, они не умели читать Ваших мыслей?»

Здесь, в своем пространстве, Полина рискнула задать ей те самые вопросы, которые никогда не рискнула бы озвучить наяву. Рискуя даже и здесь, получить в ответ раздражение, неудовольствие... а может быть и нечто похуже того.

«Эдуард поклялся без крайней нужды не прибегать к такому средству, - миссис Фэйрфакс, похоже, вовсе не собирается гневаться на нее за столь наглое обращение, впрочем, Полину это, естественно, только радует! – И он сдержал эту клятву, хотя уж от него я точно приняла бы такое вторжение без возражений и споров. А Славушка... Да, возможно, она и могла бы развить в себе такие умения. Но ей хватало ощущения моих эмоций. Большего она никогда не желала. Ты первая, кто попытался войти в меня изнутри, не испросив моего согласия устно».

«Я виновата... Простите меня...»

В ответ, ее госпожа как-то шумно вздохнула. Помедлила немного и... сказала неожиданное.

«Я откроюсь тебе. Отныне и навсегда. Но знай, Полина, что всякое твое прикосновение к моим мыслям я почувствую, как...»

Миссис Фэйрфакс как-то странно усмехнулась и продолжила.

«Знаешь, - сказала она нечто на грани скабрезности, - когда мужчина входит в женское лоно, все зависит от того, насколько женщина желает с ним быть. Если желания, управляющие взаимным влечением, обоюдны, то удовольствие тоже будет взаимным. А если женщина, по какой-то причине, просто уступает ему, его интимным стремлениям - из страха, будучи принуждена силой или же находясь под дурманом какого-либо рода, ее лоно может остаться сухим, без любовной влаги. И тогда... неизбежны боль и отвращение к тому, что должно быть приятным и желанным».

«Вы... испытали подобное? – сочувственно произнесла Полина. – Но... мне казалось, что Ваш муж... любил Вас! Неужели он брал Вас силой?»

Произнеся эти слова, Полина внезапно осознала, что только что высказанное ею находится далеко за пределами прав суждения компаньонки. И сразу же почувствовала мучительный стыд от того, что позволила себе нечто настолько... лишнее. Однако, ее госпожа, похоже, имела вовсе другое мнение по этому поводу, и совершенно не собиралась ее осуждать.

«Только что я привела тебе его слова, которыми он извинял свою тактичность в нашу первую ночь. Когда я, гордая и вызывающе покорная его, как мне тогда казалось, отвратительным желаниям, была готова претерпеть насилие со стороны того, кого мне назначили в мужья. Наверное, чуть позже я поведаю тебе эту пикантную историю. Но сейчас...»

Ее госпожа, по-прежнему незримая в ее, Полины, внутреннем пространстве, обозначила свое ощущение от интимных воспоминаний эдакой теплой волной. Что, естественно, сразу же успокоило ее компаньонку. И позволило ей обозначить заинтересованность в продолжении темы. Не словами, незримым жестом... или же улыбкой... Смущенной улыбкой. Которая вызвала ответное смущение той, кого Полина слушала и слышала.

«Прости меня, - Полина ощутила, как ее хозяйка улыбнулась без иронии или же насмешки. Ну, наконец-то! – Я просто хотела сказать, что вхождение в мысли сродни интимному проникновению. И если ты будешь груба...»

«Я вовсе не настаиваю!» – поспешно заявила ее компаньонка.

«Конечно. Это я настаиваю на том, чтобы ты сама попыталась войти в мои мысли. Заметь, я не приказываю тебе. Я просто прошу».

Голос ее хозяйки стал тверже. Интонация, которую она позволила себе в этот раз, придала этой последней фразе почти суровое звучание. Однако юная собеседница госпожи-американки поняла, что этим тоном миссис Фэйрфакс пытается замаскировать свой страх. Рефлекторную боязнь того самого ментального проникновения, которое... сродни интиму.

Впрочем, возможно, ей были готовы доверить нечто большее, чем право ласк и прочих действий... особого рода.

И все-таки она решилась. Сделав короткую паузу, госпожа-американка подтвердила сказанное ранее. И девушка услышала то, что, возможно, прежде ее хозяйка не говорила никому.

«Я приглашаю тебя, моя милая девочка. Войди».

Полина поспешно кивнула в знак согласия. И почувствовала, как ее госпожа открывает перед нею то, что...

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

"Заходи", да.
Можно ли быть этичным хищником?
Эта история все больше становится похожа на триллер, и почему-то очень становится похожа на правду. Хорошо ли это для текста? Безусловно.
Хорошо ли для реальности - вопрос вопросов.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

5.

Полина увидела странную сцену. Удивительное зрелище, нечто вроде того, что мог бы узреть наблюдатель, надевший былинную-сказочную шапку-невидимку, обычную такую, эпического покроя, привычным и известным атрибутом которой является это особое свойство - скрывать присутствие субъекта, имеющего наглость присутствовать при событиях не просто приватных, а, скажем прямо, почти интимного плана.

Впрочем, нечто подобное она уже видела. Ее госпожа уже была столь любезна, что познакомила свою крепостную компаньонку с теми, весьма специфическими отношениями, которые связывали ее с прежней подругой, Станиславой Пржибышевской – той, кого сама миссис Фэйрфакс с нежностью именовала Славушкой.

Однако сегодня все было совершенно по-другому. Прежде всего, в этот раз ее хозяйка не стала исполнять то, что она называла словом «транслейтинг», в адрес своей подопечной. Напротив, Полина ощутила мягкое приглашающее движение направлявшее девушку куда-то «вглубь», как бы на иной уровень внутреннего пространства. В этом движении вовсе не было никакого приказа или же принуждения. Но оно подсказывало, незримо наставляло неопытную участницу ментального общения, как ей должно поступить на этот раз.

Сейчас ее приглашали. И отказываться было попросту невежливо.

Короткое продолжение означенного движения и Полина ощутила смещение своего внутреннего пространства, его изменение от «своего» к некому другому, условно «чужому», связанному с ментальной сферой иного лица. Как будто она прошла сквозь нечто тонкое, почти неощутимое. То, что как бы условной границей отделяет сокровенное госпожи-американки от любопытных взоров досужих зевак-филистеров окружающего ее обыденного мира, но что может стать несокрушимой броней супротив тех, кто посягнет на сие запретное внутреннее пространство.

И сейчас эта пограничная субстанция помогала Полине туда войти. Просто потому, что ее, Полину, признали достойной этого вхождения и присутствия. И это честь. Особенно для той, кто всего несколько дней тому назад даже и не подозревала о том, что нечто подобное в принципе возможно.

Однако сейчас она была готова. И войти в нечто запретное. И узнать его близко, таким, какое оно есть на самом деле. И понять его...



...Она снова была в том самом доме, в Замоскворечье. В том самом, который госпожа-американка и ее крепостная уже покинули в реальном мире. Но теперь этот дом был вполне уже окончен строительством. И его хозяйкой была именно она, Полина Савельева, молодая мещанка.

Впрочем, это здание не было для нее настоящим домом. В смысле, оно не просто казалось необжитым по-настоящему. Хотя... все, вроде бы было в полном порядке. Ну что там... крыша и стены, окна, печь... Все прочее, дающее обычно достаточный комфорт для проживания горожанки.

Между прочим, Полине иногда казалось, будто этот дом иногда воистину страдает, не понимая, отчего жилище сие так не нравится юной владелице. Почему оно не кажется ей значимым местом обитания. Что же такое непонятно-странное не дает новой хозяйке почувствовать его воистину своим.

Кстати, он сейчас казался совершенно пустым. В смысле, только она, Полина, сейчас в нем присутствовала. Так было задумано. И не совсем ею.

По сути, так решила ее госпожа, миссис Элеонора Фэйрфакс. Та, по чьей воле был выстроен этот дом, который стал одним из условий вещественного обеспечения перехода в мещанское сословие той самой крепостной девушки, что теперь здесь хозяйничает. Во всяком случае, владея этим домом официально.

Да, теперь она свободна. С точки зрения любого законника Российской Империи. Но только по закону, писанному людьми и утвержденному властями этой самой страны. Страны, изначально сделавшей ее, Полину Савельеву, рабыней графа Прилуцкого. Потом дозволившей продать ее как вещь зеленоглазой американке – по сходной цене, и через посредника в лице одного местного московского стряпчего. А после продажи, писаный закон сей страны всемилостивейше дозволил покупательнице сей отпустить свою вещь на свободу. Естественно, не бесплатно, заставив потратить немалую сумму ассигнациями на то, что ее хозяйка обозначила как «натурализацию моей дорогой Паулин». В смысле, на всю эту юридически-коммерческую процедуру, по освобождению «крепостной души», проведенную с участием хитроумного стряпчего-во-законах – знающего, где и в какой строке этих хитромудрых правил-и-запретов есть какое «дышло»... и куда оно выйдет в конечном итоге.

В общем, все вышло. В точности так, как и заказывала госпожа-американка. И вот вам, как говорится, результат, глядите в оба, щупайте и не робейте.

Итак, что же мы имеем, в итоге коммерции сей. Есть дом – ценное недвижимое имущество, залог статуса Полины Савельевой, как московской мещанки. И есть сама освобожденная. Так сказать, приложение к нему. Девушка, имеющая полномочия хозяйничать здесь, в смысле владения упомянутой недвижимостью.

Чисто теоретически, эта самая девушка должна быть безмерно благодарна той, кто все это для нее устроила, таким занятным и весьма недешевым способом. Да вот только... не получается ощутить все это именно так, как положено.

Оказывается, быть домовладелицей и хлопотно, и... попросту неприятно. Да, ее госпожа позаботилась о найме нескольких служанок – приходящих, из числа мещанских женщин, проживавших на других улицах Замоскворечья, несколько в отдалении. Однако управляться с распоряжениями в отношении тех, кто совсем недавно был выше ее, Полины, по общественному положению, оказалось весьма непросто. Все время хотелось сделать все самой, да только вот... И много - ну, всего этого самого, того, что необходимо сделать по части ведения домохозяйства! И нельзя. Ибо, как говорят французы, «noblesse oblige», «положение обязывает».

Слугам – исполнять, а хозяйке –– приказывать. Даже если она сама только-только из холопьев вышла!

Откровенно говоря, в этом самом доме Полина сумела выдержать только два дня. А вот на третий день она отправила всю эту свою приходящую прислугу «в отпускную и до утра, до понедельника». Благо была суббота.

В общем, Полина осталась одна. Избавившись от навязчивого присутствия всех этих людей, ненужных для нее самой, но отчего-то крайне необходимых для исполнения всех этих забот и хлопот по хозяйству. Все они, откровенно говоря, ее раздражали, так что сей отпуск она им всем подарила без всякого сожаления. И все это утомительное присутствие слуг, лица которых были смутно похожи, но не вызывали никакого чувства, помимо неприятия, вызывало у нее раздражение, понемногу переходящее в ярость. Неутолимую злость от неумения и невозможности остаться наедине с собою.

Да, первый раз за три дня она, наконец-то, осталась одна. И взвыла. С облегчением. Ну, фигурально выражаясь.

Да, одиночество без тех, кто ей оказался столь неприятен, было не таким зудящим. Просто пустота на душе.

Очень хотелось завыть в голос от тоски, с надрывом, по-волчьи. Однако сдерживало это глупое опасение показаться странным существом, непохожим на нормального обычного человека.

Хотя... Да кто же здесь услышит-то?

И вот тогда внутри нее возникла эта самая пустота. И в душе поднялось то самое пустое отчаяние - то, которое отнимает последние силы.

Девушка почувствовала, как тупая боль пронзила ее сердце. И тогда она закричала. Нет, не вслух. Выкрикнула так, что голос ее зазвучал вовсе не вовне, а как бы изнутри самоё себя.

«Приди!!!»

Ответ на этот самый крик отчаяния пришел незамедлительно и сразу же после того, как отголоски ее ментального вопля перестали звучать этаким... внутренним эхом.

«Я иду!»

Голос, отозвавшийся во всем ее теле, принес истосковавшемуся сердцу волну облегчения. Или эта целительная волна, распространяясь изнутри, предваряла звучание слов, которые Полина даже не ожидала услышать...

«У тебя есть время подумать, стоит ли нам... встречаться», - прозвучало вежливое напоминание.

«У меня было два дня на размышление!» - отозвалась девушка.

Ответом ей были, поначалу... небольшая пауза и грустный вздох.

«Ну что же, если ты все для себя уже решила... – знакомый голос на какую-то долю секунды обозначил символическую паузу. А после продолжил, быстро, как будто та, кто обращалась к хозяйке этого дома, всерьез опасалась, что речь ее действительно прервут и адресат ее слов и вправду возьмет себе антракт для того, чтобы подумать об этом всерьез. – Тогда... я буду у тебя, примерно через час. Ты знаешь, что именно тебе следует делать».

Юная собеседница госпожи-американки по этому безмолвному диалогу поспешно кивнула, как будто хозяйка - которая сейчас находилась там, далеко! - могла увидеть этот ее жест. Впрочем, та, кто озвучила это многозначительное предложение, все равно почувствовала явное выражение согласия со стороны девушки. Нет-нет, миссис Фэйрфакс вовсе не сказала ей ничего в ответ, просто опять воспользовалась своими колдовскими чарами и задала у нее внутри еще одну целительную волну, пронизывающую все тело.

«Поцеловала в сердце», - подумала Полина и почувствовала нежную улыбку той, кто сейчас отозвалась на ее призыв.

И она улыбнулась ей в ответ. А дальше...

Ну да, Полина теперь в точности знала, что она будет делать дальше.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

Зловещий подход, что тут скажешь.