Клуб "Преступление и наказание"

Авторы Эрго, Мик и Марлен. "Ваниль" закончилась окончательно и бесповоротно

– Манче, принеси муки!

«Тот, кто раньше всех встал – тот удачу не проспал, тот, кто раньше всех встал, тот удачу не проспал», – с этой немудреной песенкой, зацепленной из какого–то мультфильма, Манче вприпрыжку припустился по коридору. Мчался он, конечно же, в кладовку.

Песенку Манче насвистывал, посмеиваясь над собой. Угораздило же его встать раньше Айны, заглянуть на кухню и немедленно стать временным помощником. Мама с утра затеяла блины (решила полакомить гостью), и сейчас Манче бежал в кладовку, пополнять мучной запас.

По правде говоря, спешил он не просто так. Кладовка в доме – такое место, куда сам не заглянешь, пока не пошлют. Нет, можно и самому. Но когда рушишь такие простые и прямые запреты родителей, может выйти по поговорке: «радость – на центино, проблем – на полтину» (центино – монетка в один цент, ценконо – монета в пять тайлов).

Поэтому, примчавшись в кладовку с двумя минутами в запасе, можно потратить их на что–то интересное. Да еще остаться незаподозренным.

Первым делом, конечно, набрать муку в жестяную коробку – за этим и посылали. Лишь потом оглянуться. Чтобы сразу же увидеть ту самую Удачу.

Удачу звали стремянка. Без нее лезть на верхние полки опасно, не упадешь, так сковырнешь чего–нибудь. Снимать с крючка и самому, пыхтя тащить стремянку, мощную, как осадная лестница из фильма – стремно. А сейчас, кто виноват, что ее здесь забыла мама? Манче – точно не виноват!

Быстренько подтащить от стены к стеллажам, раздвинуть, проверить, качнув на покатом полу и устремиться вверх, между полок со скучной зеленью, связками лука, головками сыра и сыром в оливковом масле, банками с солеными оливками... Вперед к самой верхней полке, где было самое–самое интересное.

Подняться на предпоследнюю ступень. Протянуть руку – не брать же из первого ряда, эту хитрость Манче осознал еще карапузом. И аккуратненько вытянуть банку с вареньем из сидоньи. Того самого, что можно съесть за столом три–четыре ложки. И не больше. Давали бы пять, может, Манче и не полез бы.

Снять крышку и без всяких дурацких ложек отхлебнуть душистый, янтарный сироп – самое лакомое в этом варенье. ВКУС–НО–ТИ–ЩА! Блаженство…

Стремянка коварно качнулась. Манче удержался. И даже удержал банку, поставив ее на полку. Поэтому, не сразу сообразил, что же улетело вниз, чтобы разбиться с незамысловатым хлопком. Даже не увидел, почувствовал по запаху. Вниз кувырнулась двухлитровая бутыль домашней «изабеллы» прошлогоднего урожая.

«Мамочка, я стал насыпать муку, а тут эта бутылка свалилась. Ты рада, что меня не убило?».
Эту линию защиты Манче отверг, не пролетев и полторы ступеньки. Бочка с мукой стояла внизу, вино (будь оно неладно) как и варенье (будь теперь и оно неладно) на четвертой полке. Более умных объяснений в голову не приходило, поэтому катастрофу полагалось сохранить в тайне. Или попытаться сохранить.

Еще быстрее, чем на пути в кладовку, Манче вылетел в коридор, вооружился шваброй и несколькими тряпками сразу, вернулся, вступил в безнадежную битву с винным разливом. Тряпки промокали насквозь, он их выжимал в угол, лишь бы убрать лужу с середины пола. Забросил между корзинами крупные и даже мелкие осколки, попутно думая, как незаметно прополоскать тряпки?

– Манче, что, мука убежала из кладовки? – донесся недовольный голос мамы.

Манче сказал плохое слово, еще трижды провел шваброй по полу и направился на кухню.

По пути он понял, что оставляет следы кровавого убийцы. Пришлось еще и вытереть босые ноги, последней чистой тряпкой.

– Ты что там, заблудился окончательно? – поинтересовалась мама, энергично перемешивая пузырящееся тесто.

– Бедный маленький Манче, он забыл дорогу в кладовку, – насмешливо пропела Алина, обернулась к сыну и остолбенела. В первый момент ей показалось, что штанины сына забрызганы кровью, вон и на ступнях тоже капли. Да что же это такое!


Она быстро обежала взглядом фигурку сына. Так, голова цела, руки тоже в порядке, не похоже, чтобы мальчишка серьезно поранился.
В следующую минуту она поняла, наконец, в чем дело – пряный запах "изабеллы" ни с чем не перепутаешь, тем более, если ты сама из года в год пополняешь запасы этого вина в собственной кладовке. Да и ладони у мальчишки красны так, что не ошибешься...

– И как все это понимать? – спросила Алина тем самым тоном, который хорошо знали и которого изрядно опасались ее дети, – Что вы делали в кладовке, лано Мануэль, позвольте поинтересоваться?

В позапрошлом году Манче прочел книгу американского классика (впрочем, он и без нее знал, в каких случаях к мальчикам обращаются на «вы»). Однако мамин вопрос позволял ответить честно–честно. Ну, разве с небольшим умолчанием

– Муку насыпал, – беззаботно ответил он, протягивая маме коробку с мукой.

– Что муку насыпал – это я догадываюсь, – парировала Алина, отбирая коробку. – Что ты еще делал в кладовке, причем так активно, что умудрился облиться вином? Только не говори мне, что бутылка сама спрыгнула с полки и напала на тебя.

– И в то, что как раз в тот момент, когда ты собирался выйти оттуда, на полке начала орудовать крыса, я тоже не поверю, – припомнила мама прошлогодний набег за вкусностями.

– Ну–с, так как же было дело? Или вы язык проглотили, лано Мануэль? – Алина пристально взглянула на потупившегося мальчишку. – Видать, вкусное варенье было, так что вы вместе с ним умудрились слопать и кое–что еще.

«Да, и, правда, как было–то дело?», – лихорадочно пытался вспомнить–выдумать Манче.
Но мамины вопросы пока оставляли поле для маневра. Поле для честного маневра, не уходящего в прямую ложь (ох, что бывает за ложь, особенно, от папы!).

– Это я в винную лужу наступил, на полу, – честно ответил он.

– Интересно мне знать, откуда винная лужа у нас взялась, – полюбопытствовала Алина, – Вчера вечером ее там не было, я точно знаю.

– А осколки? Ты не порезался? – она внимательно посмотрела на заляпанные винными брызгами ступни Манче, – Если есть винная лужа, то должны быть и бутылочные осколки. Так где же они? И откуда, по–твоему, эта лужа набежала?

– Только не ври мне, пожалуйста, – предупредила она, заметив, что мальчик старается не смотреть ей в глаза. – Сам знаешь, от этого только хуже будет.

Поле стремительно сужалось, превращаясь в тонкое бревно над ручьем: или падаешь, или уходишь. Но, Манче интуитивно уловил незнакомое ему правило интервью: если задано больше одного вопроса, ответить можно только на один. Он же может ответить даже на два!

– Я не порезался, – тихо, с ощутимой благодарностью за заботу сказал Манче – пусть мама радуется, что он жив–здоров, раз об этом спрашивает. – А осколки я все собрал, теперь на них никто не наступит.

– Очень хорошо, – одобрила Алина, – Надеюсь, ты прямо сейчас отнесешь их в мусорное ведро. Да и пол в кладовке заодно помоешь, воображаю, что там сейчас творится.

– Погоди–погоди, – остановила она метнувшегося к дверям мальчишку. – Первым делом я все–таки хочу узнать, откуда взялась на полу эта лужа. Сдается мне, возникла она тогда, когда кто–то без спросу лопал варенье, не так ли?

Манче, услышав, что ему предложено довести труды уборщика до логического завершения, метнулся в коридор. Конечно–конечно, он и пол вымоет – пятнышка не отыскать, и осколки вынесет (во двор, не в кухонное ведро). Мама же от плиты не отойдет, не проследит.
Только вот вопрос, пущенный вдогонку, сдержал его, как лассо скачущего коня. Тем более, вопрос был один. Не увернуться.

– Нет, лужа не от варенья, – честно ответил он. – Это от вина, оно само упало.

И ведь, правда! Или, почти, правда.

– Догадываюсь, что лужа не от варенья, – насмешливо откликнулась Алина, – цвета я пока еще различать умею. И находить следы бандитизма на чьих–то немытых мордочках – тоже.

Она легонько коснулась согнутым указательным пальцем угла губ Манчи. На чуть припорошенном мукой пальце остался липкий золотистый след – улика, да еще какая...

– Надеюсь, молодой человек, вы не станете мне морочить голову тем, что варенье к вам в рот тоже само налилось. А вот с чего у вас вино само падать стало? Неужто от стыда за чье–то бессовестное поведение?

Алина досыпала муки в миску и снова принялась вымешивать тесто.

– Так я жду ответа, – минуту спустя напомнила она. – Или ты предпочитаешь побеседовать на эту тему с папой?

Пол на кухне был чистый и скучный: ни винных пятен, ни мелких осколков. Все равно, Манче его упорно разглядывал, понимая, что изначально плохая история, может обернуться совсем уж плохо. «Молодой человек» звучало угрожающе. Похоже, мама рассердилась.
И все же, хуже «молодого человека» была только угроза передать расследование, суд и неизбежную кару отцу. Он же его и при кузине из Чалько…

… Вот ведь странно. Сколько раз такие неприятные истории завершались в присутствии Айны. И, ничего, привычно (если к такому можно привыкнуть). Но в присутствии столичной девочки… Манче понял, что для него это также непредставимо, как вместо варенья отхлебнуть в полный рот оливкового масла. Нет, лучше мама и чем скорее – тем лучше.

– Я решил варенья… посмотреть, – тихо произнес Манче. – Ведь ты же, наверное, сама попросила бы его принести к блинам, – уже чуть громче и уверенней, просветленный пришедшей мыслью, – ну и я стал его выбирать, чтобы была бы самая лучшая банка для нашей гостьи. Чуть–чуть попробовал. А это дурацкое вино…. Оно само упало...

Ну конечно, само! Никакого другого ответа Алина и не ожидала.

– Что–то рано у тебя склероз обнаружился, мой дорогой, – с этими словами она распахнула дверцу буфета, продемонстрировав мальчику выстроившиеся на полке вазочки, до краев наполненные разноцветными лакомствами.

– Или ты успел забыть, как сам вчера помогал мне наливать сюда варенье к Белкиному приезду? Что ж, придется немного освежить твою память, глядишь, бутылки перестанут сами собой с полок валиться.

– Быстренько принеси мне хорошую хворостину, – Алина включила воду и начала энергично отмывать руки. Тесту как раз нужно немного постоять, за это время она вполне успеет проучить непрошенного лакомку. – Только не вздумай халтурить и ломать такой же тонкий прут, как в прошлый раз, не то добавлю горячих, да еще кузину позову полюбоваться на тебя.


«Вот тебе и удача!», – подумал Манче.

Впрочем, как посмотреть. «Неси хворостину», значит – одну. Хуже, если бы хворостины. И обойдется без папы. И, кстати, кузина не узнает (нет, с чего он так ее стесняется?!) Все могло быть куда хуже.

Манче повернулся, вздохнул глубоко–глубоко и печально–печально, побрел из кухни во двор. По дороге, проходя знакомым маршрутом, взял садовые ножницы.
Прогулялся по саду. «А варенье–то было вкусное!», – прошептал сам себе. Еще раз, вздохнув и шепотом выругавшись, срезал ивовый прут среднего калибра. И побрел обратно. Хорошо, что не надо идти по коридору, мимо спальни с гостьей….
…. И, кстати говоря, мимо папиной спальни. Если папа узнает про разбившуюся двухлитровую бутыль…..
От этой мысли Манче даже ускорился. Вошел на кухню. Мама уже вымыла руки, вытерла их полотенцем и выжидающе глядела на сына.
Манче протянул ей прут.

– Вот, – тихо сказал он и вдруг, вспомнил вчерашнее слово кузины Изы, – возьми икэбану.

Услышав про икэбану, Алина чуть не расхохоталась. Ну что за ребенок, право слово, ну как такого наказывать? От одного вида его печальной мордашки и прозрачных голубых глаз, в которых, похоже, скопилась вся скорбь мира, может растаять даже самое каменное сердце.
"Впрочем, стоп, ты что, опять чуть не попалась на его фирменный приемчик? – одернула она себя. – Что–что, а напускать на себя жалобный вид Манче умеет, пожалуй, лучше всех в школе."

– Если б ты еще знал, что такое настоящая икэбана, горюшко мое, – вздохнула она, забирая у сына прут. – Ну и...? Я что, должна напоминать тебе, что делать дальше?

«Вообще–то, не худо бы и напомнить», – подумал Манче.

Такое вот печальное завершение веселых приключений, происходило иногда в столовой. Иногда в его спальне (не самый ужасный вариант). Бывало, в папином кабинете (лучше не вспоминать). А вот на кухне... Стол, два табурета, ни скамейки, ни кровати…

По крайней мере, одна, неизбежная операция, к меблировке помещения не относилась. Манче расстегнул пуговицу на брюках. Медленно, чуть–чуть приспустил штаны. Остановился, не столько жалобно, сколько удивленно взглянув на маму: мол, спущу, а дальше, что?

Тем временем, зевая и потгягиваясь, вниз спускалась Леайна. Жизнь прекрасна, когда каникулы и не надо рано вставать! Когда завтрак можно есть неторопливо, со вкусом, а после завтрака – вагон свободного времени! И можно будет показать столичной кузине их замечательный город...

– Мам, привет! Манче, привет! – поздоровалась Айна и... и всё поняла.

Вообще–то она не была вредной девчонкой (или, скажем так, не была вреднее среднестатистической девчонки ее возраста). Но после вчерашнего разговора в присутствии кузины! Когда этот нахальный мальчишка так прозрачно намекал на всякое такое!

– Так–так–так! – прищурившись, проговорила, или вернее, пропела Айна, – оппаньки!

Алина метнула на девочку молниеносный неодобрительный взгляд. Мало ли, кому за что попадает, дразниться по этому поводу совершенно ни к чему.

– Доброе утро, Айна, – ответила она, беря прут и примериваясь, – Давай–ка, доставай сковороду и разогревай масло, я сейчас вернусь.

– А вам, молодой человек, третье напоминание требуется? – это уже относилось к застывшему как соляной столб Манче. – Марш в столовую и штаны долой, можно подумать, ты забыл, как это делается.


Свистнувший в воздухе прут придал немало убедительности ее последним словам.

Айна хотела было ответить, что масло можно будет разогреть немного позже, использовав для этого некоторую часть ее родного брата – и масло будет шипеть, скворчать и брызгаться, только разбегайся. И что брату это будет исключительно полезно в том плане, что вредные мальчишки... Но окончить эту фразу она не смогла даже про себя, хотя очень, очень хотелось.

Только метнула на Манче хитрый и огненный взгляд и отправилась разогревать сковороду. Потому как спорить с мамой, снабженной свежесрезанной розгой – очень глупое занятие. Не для Айны, это точно.

Интересно, а что Белка, – подумала она, – так и будет барыней? Неужели ей не предложат включиться в этот ежедневный, нетрудный, но неизбежный круговорот обязанностей? Это что же, она и Манче будут тут вкалывать в поте лица... и не только лица... а Белка будет отдыхать?

Не годится, – твердо решила Айна, зажигая огонь под сковородой.

Манче молниеносно показал язык сестренке, лишенной утреннего зрелища, еще раз грустно вздохнул и поплелся указанным (и знакомым) маршрутом.

Спасибо маме. Вредина с косичками ничего не увидит. А вот услышит ли?

Выйдя из кухни, Манче с мольбой взглянул на маму: может, хотя бы прикроешь дверь? Короткий коридор (как жаль, что короткий!), столовая.

Тянуть смысла не было: вдруг Вредина справится с маминым поручением и пойдет в зрительный зал. Но Манче все рaвно не торопился.

– Поторапливайся – поторапливайся, молодой человек, не то сейчас весь дом увидит славный финал твоих похождений, – с этими словами Алина малость придала ускорения еле бредущему сыну.
– Сейчас папа встанет, я думаю, он не откажется поменяться со мной ролями. Все–таки, блины более сподручно печь мне, а не ему. Зато он у нас ответственный за вино и большой мастер готовить "березовую кашу по–кьенски"!


Алина легонько похлопала прутом по своей левой ладони. Да, пожалуй, такой вполне годится... Да что ж он копается, этот мальчишка? Тоже мне, велика сложность – снять штаны и улечься на диван!

– Манче, я жду! – мамин голос стал совсем строгим. – Мне кажется, кто–то здесь старательно добивается наказания с добавкой.

«… И тут прилетел тукан и крикнул сверху: «Жанни–Простачок не виноват! Это княжий сын украл плоды из королевского сада!».

Манче помнил эту сказку. Еще он знал, что туканы в Эджезе не водятся. Если бы какой–нибудь бродячий тукан и залетел, да еще бы оказался говорящим, то прокричал бы правду: «это Манче полез за вареньем и столкнул бутыль!». Тукан– птица честная.

И все равно, по привычке, то ли от той самой сказки, то ли вообще, непонятно откуда взявшейся, Манче оглянулся по сторонам, не забыв посмотреть наверх. Наверху, кстати, как раз над столовой, был коридор второго этажа, переходивший в лестницу, по которой спускались в столовую.

Черт копченый! А если гостья–кузина сейчас проснется и выйдет в коридор. Как же это в театре называются места, откуда все–все хорошо видно? Папа про них мне говорил. Вот она на таком зрительном месте и окажется.

Мысль о папе, подтвержденная маминым напоминанием, да еще о кузине, буквально подтолкнула мальчика к дивану. Не забыв еще раз грустно вздохнуть, он стянул брюки к коленям, вместе с трусами и бухнулся на диван, лицом вниз, головой в сторону двух больших подушек.

Одну из них, с вышитым улыбчивым солнцем, Манче не любил. Именно эту подушку ему иногда приказывали подложить под живот – будто и без этого его голая попа не видна!
Правда, случалось не так и часто, если экзекутором был папа. Поэтому, Манче просто отодвинул ее в сторону.

Зато за вторую подушку он взялся двумя руками. На ней были вышиты морские волны и качающийся на них кораблик, с парусом. В эту подушку можно уткнуться лицом и стараться… Ну, чтобы не слишком громко, совсем не кричать не удастся. А еще смотреть на волны, думать о море, о том, как тебя самого качает волна…

… И, кстати, чтобы было чуть легче ( все равно, легко перед поркой не бывает) надо еще раз порадоваться, что винное затопление кладовки обнаружил не папа. Пожалуй, мама очень хорошо сделала, прервав процесс создания блинов и не передав суд и расправу отцу!

– Ну как, готов, налетчик? – спросила Алина, примериваясь прутом к крепенькой мальчишеской попке. – Что у нас полагается воришкам, без спроса лакомящимся вареньем и разбрасывающим бутылки с вином?

Вообще–то бандитизм в кладовке заслуживал наказания более серьезного, но время уже поджимало – как ни крути, а на работу Алине все–таки нужно. Хотя график и гибкий, но негоже слишком долго заставлять ждать остальных сотрудников редакции. Да и вечером тоже допоздна задерживаться не стоит, все–таки гостья в доме. Хоть и племяшка, но...

«Хорошая порка, чтобы они навсегда запомнили как не надо себя вести и больше никогда там не поступали».

«Посадить за стол, дать банку варенья и ложку, чтобы воришка ел, пока не надоест».
Второй ответ так и лез с языка, но он привел бы к, действительно, хорошей порке, после которой сесть за стол, не важно, с ложкой или без, было бы непросто.

Но и первый вариант был противен, как, будет противно, если смешать банку варенья с бутылкой уксуса и отведать. Может, еще, как было в старинных школах, самому просить о наказании? Нет уж!

И Манче выбрал промежуточный вариант.

– Наказание, – тихо сказал он. И добавил, почти шепотом, – а еще можно в последний раз простить.

– Последний раз потому и последний, что случается единожды, – парировала мама. – И, насколько я помню, он у нас уже был давным–давно. Так что, без наказания нам нынче не обойтись. И скажи спасибо, что времени у меня мало, потому что заработал ты хорошенькую трепку.

От услышанного Манче даже не огорчился. Он и не сомневался, что был прощен в последний раз давным–давным–давным давно. Нет в мире чудес. И волшебные туканы–защитники не прилетают в такую минуту, и мама не говорит: «хорошо, на этот раз тебе поверю».

Алина взмахнула рукой.

– Фьюуууу, – пропел гибкий березовый прут и звонко пересек невольно напрягшиеся пока еще белые половинки. И следом еще два раза подряд – фьюууу, фьюууу.

Манче крепко ухватился за краешки подушки, вглядываясь в синие волны, вышитые неровной строкой.

Как не жди, а боль от прута всегда неожиданна. Противная, недобрая, кусачая. Без глубокого, не наигранного вздоха вытерпеть ее нельзя...

Руки дернулись, удерживая подушку. Море взволновалось с первого же стежка, а тут еще второй и третий. Пока без рева ветра и дождя, но тучи уже собирались.

Раз за разом пел прут свою обычную песню, придавая приятный румянец попе незадачливого лакомки.

Владелец попы явно не был в восторге от подобного обращения, но деваться ему все равно было некуда.

Мерно поднимая и опуская руку, Алина привычно прислушивалась к домашним шумам. Похоже, муж еще не встал, придется его будить, чтобы не опоздал ненароком.

На кухне у Айны что–то громко звякнуло и зашипело. Ладно, это потом...

Ох, до чего же славный сон снился под утро Изе! Ну до того приятный, что она специально подольше не открывала глаза, чтобы удержать его еще хоть немножечко.

Но каприза-сон в конце-концов все-таки ускользнул, а высунувшийся из-под одеяла изин нос учуял удивительно вкусные запахи.

– М-м-м, не хочу-у в школу-у, – потянулась девчушка, села на кровати и в первый момент от неожиданности даже зажмурилась и потрясла головой.
–
Ах да, какая может быть школа? Сейчас же каникулы, значит, можно не вставать, а валяться под одеялом сколько угодно. И вообще, она у дяди с тетей в гостях, красота! Сейчас еще чем-то вкусненьким угостят, судя по запаху.

Интересно, завтракать здесь тоже полагается всем вместе или как? Ай, ну ладно, надо будет – позовут. А пока можно и полежа-а-а-ать!

Иза снова завернулась в одеяло, высунув из кокона только кончик носа. До чего приятно лежать вот так полусонным котенком, прислушиваться к негромким звукам, чувствовать, как тебя обволакивает тонкий запах лаванды от постельного белья...

Ой, это ей показалось, или тетя действительно чем-то недовольна? А, послышалось, наверное... Надо постараться задремать – вдруг снова приснится тот же самый сон? Ох, хорошо бы!

Но сон не снился. Зато впереди лежал огромный, неизведанный день, какие бывают только в детстве, и в самом начале этого дня наверняка полагался вкусный завтрак в теплой компании. Так что стоило вылезать из-под одеяла!

Иза решила просто глянуть одним глазком с лестницы, что там у них такое происходит. Похоже, тетушка ругается на братца...

Изе припомнилась вчерашняя перебранка возле «икэбаны» и ее разом обдало жаром и холодом.

Нет, не может такого быть! А все-таки... Надо быстенько посмотреть, а потом бегом обратно к себе в кровать, никто и не заметит!

Девочка на цыпочках выбралась в коридор и, как была, в одной ночнушке, тихонечко спустилась на пару ступенек. Легкие босые пятки дробно простучали по ступенькам лестницы, раздалось звонкое «Ой!» и в дверях столовой возникла Иза с округлившимися как старинные монеты глазами и прижатой к губам ладошкой.

Ох и ничего ж себе! Первым делом ей бросилась в глаза уже слегка порозовевшая попа Манче и алинина рука, равномерно стегавшая эту ерзающую и дергающуюся из стороны в сторону попу.

Иза остолбенела, в недоумении переводя глаза с тетушки на брата. Как такое вообще возможно? Они что, с ума сошли?

Но Алина была совершенно спокойна, казалось, она просто выполняет домашнюю работу, обыденную и не слишком утомительную. А Манче... Манче вел себя как любой мальчишка, попавший в подобную ситуацию – вертелся, ойкал, но почему-то не пытался вырваться и убежать. Значит, это все-таки правда, дядя не пошутил вчера вечером...

Заметив Белку, Айна коротко кивнула ей, не произнося ни звука – мол, сама видишь, как в этом доме бывает с непослушными мальчишками. Дело житейское! Она на самом деле тоже давно уже наблюдала, невольно поеживаясь, за страданиями братишки. Масло было растоплено на сковородке, а больше ей делать было нечего – так что она потихонечку встала в дверном проеме и наблюдала... Трудно оторваться от этого зрелища, ой, трудно.

А Манче... Вытерпеть без визга и ойканья первые пять–семь стежков для Манче было не то, чтобы просто, а привычно. Приучил его к этому папа. Приучил, отучив реагировать на первые удары несусветным визгом – номер, иногда успешно удававшийся школьным друзьям Манче.

Лано Марк его никогда не стыдил. Если бы стыдил… Нет, услышав, по его мнению неуместный визг сына, он удивленно говорил:

– Неужели так больно? Не верю. Вот так! – я еще понимаю. А вот так–так! – действительно больно.

И ведь не поспоришь. Не потому, что трудно спорить через собственный визг. Понимаешь, захлебываясь в слезах, папа – прав.

Вот и сейчас, не изменяя заработанной привычке, первые стежки Манче вытерпел лишь с тяжелыми вздохами и легким ерзаньем. Он же не вредина–сестренка, он мууужчинааа!
Все! Дальше терпеть было нельзя. И очередной удар сопроводило ойканье. И, конечно же, обращение. Не визгливое (пока), но, не тихое и не спокойное:

– Маамочкааа! Маааамочкаа!

Уточнять смысла не было. Мамочка все прекрасно понимает и не остановится, сколько бы ни было обещаний насчет последнего раза. Проверено.

Конечно, об этом Манче не думал – подумаешь тут. Просто, дергал пальцами подушку, ойкал, вскрикивал. Перед заплаканными глазами колыхались волны – на море пошел дождь.
И тут, в промежуток между очередным жарким стежком и «мааамочкой», врезалось чье–то «Ой!».

Впрочем, почему чье–то? Очень даже понятное, чье. Столичная кузина!

Вот ведь странно. Сколько раз получал при сестренке (вредине, злюке!) и ничего, не стеснялся. Сейчас же нырнул красным, мокрым лицом в блеклые синие волны, лишь бы ее не видеть. А еще лучше, чтобы она его не услышала.

От особенно громкого "маааамочка" Иза вздрогнула и вышла наконец из оцепенения. Она резко повернулась и наткнулась взглядом на Айну. Как она может так спокойно наблюдать за тем, как бьют ее брата?!

Иза хотела броситься к Алине, но встретила предупреждающий кивок сестры и застыла на месте, окончательно сбитая с толку всем происходящим.

Ну что, хватит, пожалуй? Алина оглядела порядком подрумяненного сына – еще пару раз для лучшей памяти и пока достаточно.

«Мааамочка», – попытался еще раз крикнуть Манче, понимая, что кричит в подушку и крик полностью ее погашен. От этого стало еще больнее и его ноги дернулись, как только позволяли спущенные брюки. Соленые слезы втекали в морские волны.

Алина положила на стол порядком истрепавшийся прут.

– Ну все, вредитель, одевайся и бегом кладовку мыть. Чтобы ни пятнышка, ни стеклышка не осталось, а то устрою вторую серию, сам знаешь.

Только после этого она позволила себе оглянуться на застывших в дверях девчонок.

– Айна, что там у тебя на кухне гремело? Масло не подгорит? Давай–ка быстренько на стол накрывать, а то я так с вами на работу опоздаю.

– Доброе утро, Белка! Как спалось? Это мы тебя своими разговорами разбудили?

С этими словами она стремительно вошла на кухню, где от сковороды уже вился синеватый дымок от перекалившегося масла.

Айна с самым независимым видом (хотя внутри все–таки разливался холодок от этих свистов, чмоков и визгов) повернулась и стала бойко накрывать на стол.

– Белка, чего стоишь? Давай вилки раскладывай!

...И тут все кончилось. Мама что–то говорила, как всегда в такую минуту не очень понятное, зато приятное – любые слова приятно совпадали с уходящей болью. Манче все же разобрал, что надо пойти в кладовку и завершить уборку.

Оставалась лишь одна проблема. Ничего не значащая, если бы зрительница была одна – Вредина. Но сейчас смотрела еще и Белка.

Поэтому Манче сделал то, что никогда бы не сделал прежде. Он не вскочил, а схватил край покрывала, надо сказать, сбившегося, накинул на себя, натянул брюки с трусами (больнооо–шшшшшььььь). Обтер ладонью мокрые глаза, соскочил на пол.

– Мамочка (хны–хны), прости… (а «больше не буду» – не сказал). Мамочка, я возьму тряпки на кухне – в коридоре не осталось.

И направился на кухню, делая вид, что не заметил кузину. Пусть так и думает, что не заметил.

Не просто направился, а нашел силы поскакать веселыми прыжками, да еще и насвистывать, что–то вроде: «Тот, кто рано встал…». Если кузина еще зырит, то пусть увидит, что ему совсем–совсем не больно и плакал не он.

Проходя мимо сестренки, не удержался, так же быстро показал язык, да еще взял себя пальцами за уши. Потом – на кухню. Похватал тряпки, заодно и крикнул, не без ехидства, да так, чтобы услышала мама:

– В кладовке был потоп, а на кухне – будет пожар!

И замолчал, услышав папины шаги.

– Да все уже, все, простила, – улыбнулась мама и ласково потрепала за вихры летящего как метеор сына. – И без пожара обойдемся, я вовремя успела.

– Не забудь тряпки из коридора отполоскать и просушить хорошенько, – крикнула она вдогонку и работа на кухне закипела вновь.

А из супружеской из спальни, кривоногий и хромой... ну, да, прихрамывая, а как же еще! – спокойно спускался Марк. И что было волноваться? Все ведь в порядке, домашние заботы. Блинчики пекут, мальчишку секут. Его вмешательство пока что явно не требовалось.


– Доброе утро! – улыбнулся он всей компании.

– Д–д– доброе..., – заикаясь, откликнулась Иза, потом вдруг спохватилась, что все вокруг одеты (ну, положим, не все, но на всхлипывающего Манче, натягивавшего штаны, она старалась не смотреть), а она так и стоит в одной ночной рубашке, неумытая и непричесанная.


Одним махом она взлетела вверх по лестнице, трясущимися руками натянула на себя первые попавшиеся джинсы и футболку, плеснула в ванной пригоршню воды на пылающие пунцовым румянцем щеки, с снова спустилась вниз, стараясь не встретиться взглядом ни с кем из присутствующих.

Машинально разложила она на столе сунутые ей в руки вилки, расставила чашки, чудом не разбив ни одну, и, не поднимая головы, уселась на свое вчерашнее место. Тоненькие пальчики, не переставая, крутили бахрому скатерти, пару раз Иза порывалась что–то спросить, но горло перехватывало и она снова утыкалась взглядом в собственные колени. Она не представляла, как после такого можно спокойно продолжать разговаривать, есть, пить, просто смотреть друг на друга. Неужели Манче не хочется провалиться сквозь землю?

«Ладно, раз не загорелось, значит Вредине, в следующий раз нагорит», – мысленно скаламбурил Манче, направляясь в кладовку, с тремя мокрыми тряпками сразу. Уже на месте недавнего происшествия он с удивлением увидел, как много сделал в прошлый раз. Торопиться, вроде, было некуда, но кладовка – виновница наказания, не радовала.

Поэтому Манче довел уборку до конца и двинулся в столовую. По пути умылся, а уж входя опять начал прыгать и насвистывать, едва понял, что там – Белка. И на стул плюхнулся едва ли не с разбега (ну, чуть сгримасничал, так разве, кто–нибудь заметил?). И чтобы точно никто не заметил, начал уписывать блины с законным вареньем.

Только на кузину не поглядывал.

– Ты чего не ешь, Иза? – спросила Алина, заметив, что девочка так и сидит над пустой тарелкой.

– Давай–ка поторапливайся, а то братец с сестрицей сейчас все сметут.

– Все, простите меня, но я уже опаздываю, вечером увидимся! Хорошего всем дня! – с этими словами она поднялась из–за стола и вскоре по плитам дорожки раздалось легкое постукивание ее каблуков.


Марк привстал, попрощался с женой, потом взглянул на Изу. Кашлянул. Посмотрел к себе в тарелку. Еще раз кашлянул.

– Ну, чего не ешь? – видно было, что слова эти давались ему с некоторым трудом, ведь порой так непросто бывает объяснять очевидное, – опасаешься? Ты не думай, у нас порют только за одно: осознанное и явное нарушение установленных правил. Если ты чего не знаешь, не умеешь – никто пороть тебя и не будет. Если сказали, что варенье без спросу брать нельзя, а ты не берешь – тоже. А вот если... ну, тут уж придется. Но ведь всё от тебя самой зависит, верно? Вон, Манче решил рискнуть – и проиграл. Таковы правила. Да он, видишь, и сам не особо уже переживает.

Иза искоса взглянула на братишку. Действительно, не очень–то было похоже, чтобы Манче переживал из–за того, что совсем недавно лежал без штанов на глазах у всех и жалобно ойкал, в то время как мама весьма чувствительно его стегала.

– И...и что? У вас всех так? И за любое непослушание?
– И... – она с огромным трудом выдавила из себя следующие слова, – ...и ... девочек тоже... ?
– Нет, не за любое – с явным облегчением сказал дядюшка, – только за явное и сознательное. Если, к примеру, ты что–то случайно уронила и разбила – за что же наказывать? А если при этом полезла за вареньем...

Марк посмотрел на Манче пристально – но скорее весело, чем строго.

– ... то это уж твой был выбор. И, кстати, девочек тоже кормят блинчиками и покупают им игрушки – отчего бы тогда их не пороть? Как говорится в старинном эджезском детском стишке, "недоработку мозга – исправляет розга". А если вовремя сообразить, да послушаться, то и не случится ничего такого!

От дядиных слов Изе немного полегчало, хотя вопросов оставалось еще море.

– Аллэ, но ведь это же очень больно... и еще... стыдно. Ну почему нельзя наказывать как–то иначе? И зачем нужно, чтобы другие тоже видели наказание? Это же совсем... совсем...

Девочка смешалась, не умея найти нужного слова. А дядя даже поперхнулся своим блинчиком, таким неожиданным показался ему этот вопрос.

– Наверное, если бы это не было больно и стыдно, это бы уже совсем не было наказанием, как ты считаешь? А другие... да никто ведь не собирал толпу. Это в старину хулиганов иногда секли прямо на городской площади. А мы тут, по–домашнему... Ну, я не знаю, чего ты сама пришла смотреть, никто ж не звал специально. Значит, интересно?

Дядя смотрел с хитрым прищуром.

Иза залилась краской до ушей:

– Я ... я просто на звук пришла, чтобы понять, что происходит.

– Я думала, кому–то плохо и нужна помощь, – быстро добавила она, старательно отводя взгляд в сторону.

– Нет, ну почему все–таки чтобы наказывать, нужно обязательно бить? Почему нельзя просто не пустить куда–то... ну, я не знаю... в чулане запереть на какое–то время... карманных денег не дать?


– Зачем нужно обязательно... так? – она кивнула головой в сторону дивана, где сбитое покрывало и подушки еще напоминали о недавнем фиаско маленького хозяина.

– Не знаю, – простодушно признался дядюшка, – по мне, так выдрали и простили, самое лучшее. А то вот сегодня, к примеру, Манче не пустили бы гулять, весь день дома бы сидел. Что, это лучше? По мне так это еще строже


Дядюшка оглядел своих ребят, сидевших за столом.

– А вы сами как считаете?

Манче, действительно, не переживал, а интенсивно пережевывал блины. Во–первых, мама готовила классно, не важно, с перерывом на порку или нет. Во–вторых, утренняя беготня, возня со стремянкой и тряпками и, кстати, недолгая неприятность на диване, усилили аппетит. Манче читал про детей, у которых не бывает аппетита, и удивлялся: почему их не пробовали пороть перед обедом?

А еще блинный завтрак с папой, чем–то напоминал выдуманное наказание: сиди перед открытой банкой и ешь, ешь, ешь. Мама всегда следит, сколько ложек ты зачерпнул, не позволяя превратить блюдо «блины с вареньем» в кулинарную новацию: «варенье с блинами». Папа же, увлеченный рассуждениями, не всегда наблюдателен. Если и заметит, что сынок задумчиво, снова и снова запускает ложку в вазочку, то можно отговориться: «я тебя заслушался».

Была и третья причина, может, даже, самая важная. По–прежнему было стыдно перед столичной кузиной. Поэтому, Манче на нее не поглядывал, а только уминал блин за блином, доказывая гостье, что ничего его в этом мире не способно ни огорчить, ни обидеть.

Папины же рассуждения о полезности порки Манче слышал вполуха. Слышал он их уже не раз. Спорить с папой – он маленький, да вообще, во многом папа прав. Ну да, варенье брать запрещено, знал же сам. Кстати, приятно, что папа сосредоточился на варенье. Наверное, про вино еще не знает. Точнее, слышал, но без осмотра на месте. Нет, точно повезло, что заморочка разрешилась без осмотра кладовки и папа еще не оценил масштаб нанесенного ущерба. А когда оценит… За одну провинность два раза не порют!

Между тем, отмолчаться не удалось. Папа обратился с вопросом.

Манче не торопясь, дожевал блин (сколько раз учили, что с набитым ртом не говорят!) и сказал:

– Ну да. Ну, это вообще совсем…

И потянулся за новым блином. Лишний раз отметив: сидеть на жестком стуле почти не чувствительно, вот только когда встаешь–садишься – вспоминаешь недавний диван.

– Вот и я так думаю, – удовлетворенно сказал глава семейства, откидываясь на спинку. Оглядев после этого стол, он задумчиво спросил:

– А что это у нас Иза ничего не ест?

И, немного погодя, добавил:

– А не слипнется ли у Манче от такого количества варенья? Я, конечно, ни в коем случае ни социалист, но в данном случае, по–моему, не помешало бы перераспределение благ среди населения!

А Леайна, пережевывая блинчик – сама невинность, само благоразумие! – была только рада, что ответа не потребовали и у нее. Всем своим видом она показывала, что такие низкие материи, как розги, могут касаться только ее непутевого младшего братца, но никак не ее саму.

– Ну, а ты что нам скажешь по поводу порки?

Вопрос отца заставил ее слегка порозоветь. Она хотела было ответить что–то про непутевых мальчишек, но... рисковать не стоило.

– Да, папочка, – как можно спокойнее ответила она, – кто заслужил, тот и получает, всё справедливо.

И продолжила есть блинчик ещё невинее и благопристойнее.

Про социалистов Манче, почти ничего не знал. Разве, в классе, у Григо отец голосует за социалистов, ну, так он дурак, поэтому, только дураки за них и голосуют.
А вот насчет «перераспределения благ» он не понял. Это как можно перераспределить, если он уже съел? Неужели?

Мысль была настолько непредставима, что Манче, отнюдь не собираясь делать то, о чем подумал, нечаянно поперхнулся, заодно уронив уже поднятый блин в вазочку с вареньем. Что привело к некоторому перераспределению варенья по скатерти.

– Ну и свинтус! – возмутилась Айна.

– Да уж, придется убрать за собой, – согласился папа, – а к варенью тебе точно неограниченный доступ давать нельзя. Выдавать порциями. Ладно, давайте, заканчиваем завтрак, и... вы, кажется, собирались показать нашей гостье город?

– Ну да, – ответила Айна, – если Манче ничего опять не учудит.

Совершенно сбитая с толку Иза переводила взгляд с сестры на братца. Нет, они точно с ума сошли, причем все вместе.

– Ну вот что, вы как хотите, а меня никто никогда пороть не будет! – решительно заявила она и подцепила вилкой последний блинчик. Раз уж предстоит прогулка, надо немного перекусить, а то кто их знает, когда тут обедать положено.

Да ну их, в конце концов, с этими порками, розгами (ффу, вспомнила наконец, как называется эта пресловутая икэбана), пусть делают что хотят. Они сами по себе, а она сама по себе, у нее свои родители есть, и они в жизни не позволят, чтобы их дочку кто–то пальцем тронул.

Немного успокоившись на собственный счет, девочка в две минуты покончила с завтраком.

– Ну так что мы теперь делаем? – вылетая из–за стола, спросила она. Что ж, раз они все тут делают вид, что ничего особенного не произошло, поддержим пока эту игру. Ну уж и рассказов потом будет в школе!

Иза представила, как соберет к себе в гости самых близких подружек и будет их пугать эджезскими историями. После такого слава самой лучшей рассказчицы ей точно обеспечена!

Услышав горделивое обещание "меня никто пороть не будет", дядюшка покачал головой:

– Ну–ну. Принимаю это как обещание вести себя так, чтобы не за что было пороть. На том и договоримся. Ну, ребята, мне пора за дела приниматься, а вы тут уберите за собой, помойте посуду и будьте свободны, как ветер в поле... до двух часов пополудни.

После заявления столичной кузины о том, что ее никто пороть здесь не будет (неужто правда?) взгляды и папы, и дочки хоть на миг, но уставились на нее. Манче глядеть не стал. Он встал, лег грудью на стол и мгновенным движением языка – любой хамелеон бы позавидовал, слизал с чистой скатерти маленькое озерцо варенья, заодно ухватив языком две янтарные дольки сидоньи.

– Я на кухню, за губкой, – сказал он, выскакивая из–за стола. Проходя мимо сестренки, не удержался и еще раз показал ей язык, с остатками сиропа.

Обещания?! Да что дядя себе придумал – что он имеет право ее тоже ... так?! Ну уж нетушки! Иза решительно прикусила губу. Не дождется он такого, это решено окончательно и бесповоротно!

– Ну мы идем или нет? – позвала она, поправляя задник так небрежно сброшенной вчера туфли. – Я уже готова, где вы там?

– Пойдем–пойдем, – Айна была рада сменить тему, – только видишь, надо убрать со стола, сразу вымыть посуду...

Девочка захлопотала по хозяйству, вручая кузине то полотенце, то посуду, то что–нибудь еще – и так потихоньку обучала ее нехитрому искусству наведения порядка в доме Аймозо.

Ну вот, этого еще не хватало... Иза уже размечталась о прогулке, а тут извольте бегать с каким–то дурацким полотенцем, и все потому, что у кого–то нет даже самой плохонькой прислуги!

И чего эта сестрица раскомандовалась? Думает, самая главная здесь, да? Что–то чем дальше, тем все меньше и меньше нравилась Изе ее эджезская ссылка...

Впрочем, домашние дела скоро были закончены, плащи и куртки наброшены, ботинки надеты – и перед тремя ребятами лежал прекрасный и неизведанный (ну, это только для Изы) мир города Элерты.

Продолжение следует

"Вопрос отца заставил ее слегка порозоветь.
– Да, папочка, – как можно спокойнее ответила она, – кто заслужил, тот и получает, всё справедливо."

Слабовато... Лучше бы дети целовали розгу, сами просили их высечь, да непременно чтобы девочку - папа, и желательно при зрителях. А потом благодарили за наказание. Вот тогда читатель несомненно достигнет наивысшего пика нравственного удовлетворения...

_________________
Ром, мужеложство, порка и другие полезные лекарства...

_________________
мыслящий тростник

Уважаемый Kuno, вообще-то это я так пытался иронизировать...
Слово "эротический" вычеркнул, чтобы не слишком обидеть своим постом... Мне все-таки кажется, что тексты ( даже тематические) должны писаться не только как пособие по... этому самому...
Нет, стиль хороший, очень, всё вполне убедительно, но...
Скажите, высказанные взгляды на воспитательный эффект ТН, особенно для детей - действительныо авторские? Или это отстраненное повествование ( хотя не похоже)...

_________________
Ром, мужеложство, порка и другие полезные лекарства...

Этот текст никак не отражает взгляды авторов на приготовление оладий, хранение варенья в кладовке или воспитание детей. Он опубликован не в кулинарном разделе глянцевого журнала и не в книге "Как воспитывать ребенка", а в разделе "Литературные опыты" тематического форума, и потому является литературно оформленной тематической фантазией. Казалось бы, это так просто...

Вы еще учтите, что многие и многие авторы в таких фантазиях ассоциируют себя самого именно с поротым ребенком и, конечно, переносят свое "как бы мне этого хотелось" на "как это должно быть"

Впрочем, не скрою, что в среде нашей камарильи любители age-play составляют заметную часть.

_________________
мыслящий тростник

_________________
Ром, мужеложство, порка и другие полезные лекарства...

Спасибо!
А блины с варением хорошо крюшоном запивать!

_________________
С наилучшими пожеланиями

Знаете, я тут под свежим впечатлением... простите за флуд?
Гулял с сынишкой (скоро три года). Он набегался, но, видно, не устал, а перевозбудился. Вечером долго воевал, пытаясь уложить его спать. В результате имеем : короткий ор с моей стороны, его слезы, сразу берем на ручки, гладим, успокаиваем, тушим свет и в кроватку, блаженный глубокий вздох - явно облегчения, напряжение сбросил и успокоился. Заснул практически сразу.
Я к чему это? Та же короткая сильная встряска, тот же катарсис, что у Манче. Но при этом куда менее травматично.
А как говорится в рекламе, если нет разницы, зачем платить больше?

_________________
Ром, мужеложство, порка и другие полезные лекарства...

Цитата:
Слабовато... Лучше бы дети целовали розгу, сами просили их высечь, да непременно чтобы девочку - папа, и желательно при зрителях. А потом благодарили за наказание. Вот тогда читатель, несомненно, достигнет наивысшего пика эротического нравственного удовлетворения...
-----------------------------------
Уважаемый кто-то, вы, видимо, приняли мое ёрничанье за чистую монету, но повторяю еще раз - ЭТО БЫЛА ПОПЫТКА ИРОНИЗИРОВАТЬ! Хотя, если уже двое меня не так поняли, может, написал неубедительно...

_________________
Ром, мужеложство, порка и другие полезные лекарства...

Ай, хорошо!