Клуб "Преступление и наказание"

Тогда те, кто ему был дорог, вдруг вынырнули из темноты, выткались бликами лунного света. Он мог протянуть руку и дотронуться до каждого из них - и каждый из них таял под прикосновением. Лишь серебристая дымка скользила под пальцами, сгоревшим краем старых фотографий. И когда остался последний силуэт, он понял, что это Алька.

Алька, рыжая как молодой спаниель, с веснушками от южного солнца, осыпавшими круглое лицо девочки -подростка - он ее щеки почти ненавидел, они не позволяли говорить 'красивая' - в лучшем случае 'милая', 'миловидная', 'симпатичная', но красивая - никогда. Ему когда-то очень, глупо, хотелось, чтобы его женщина была красивой.

Дрожа от надежды, он коснулся ткани ее платья. Плечо ее оказалось твердым. Он держался за это хрупкое, птичье плечо как держатся за первые весенние лучи света нищие, у которых больше ничего нет.

- Алька...
- Я здесь.
- Какой сейчас год? Сейчас лето?

Ее живот был плоским, грудь маленькой, по лицу ничего нельзя было никогда разобрать - она и в 40 выглядела на 30.

Алька молчала, за окном было ещё темно, выл ветер, кидал в окно хлопья мокрого колючего снега. Ужасно болело сердце, его будто швыряло к потолку волнами - он как в детство вернулся, и отец там подкидывал на одеяле, он и детей своих так же подкидывал. Они с Алькой похожи как брат и сестра. И нельзя сказать точно - чьи дети, его или ее...наши.

- А-ля...

Он, кажется, плакал - в темноте было не разглядеть. Да и вообще: то, что сейчас было в темноте, то, что было самой темнотой -- из свернувшегося комка худого истасканного тела развернувшееся во всю комнату, весь мир -- ему было очень трудно связать с собой, с Я-сознанием.

Ее руки баюкали его голову, гладили ладони, складывали их на груди, от колен, обтянутых лёгкой летней тканью, пахло морской солью, горькими травами, растущими на крымских горах.

Однажды они не смогли спуститься во время очередной вылазки, им пришлось заночевать в ущелье. Аля ещё и первенца ждала. Шептала : - если ты все это вытерпишь, малыш, ты будешь чудом.

Он переворачивал угли костра, думал о том, что слово - камень. Крохотный камешек - который подбросить, а он обрушит сотни других. И тысячи новых хорошо обтесанных понадобятся, чтобы восстановить порушенное.

Слова - песчинки, слова-булыжники. Слова- кирпичи.

Словом можно создать мир, смерть, даже любовь. Шепни нежное на ухо тому, кто любви не знал - и она возникнет.

Слова ...это все. Это сущность бога. Мельчайшие частицы.

Но тогда причем здесь любовь? Причем здесь запах морской соли, мокрого песка, штиля, крымской лаванды?
И почему перестало быть больно?

Где-то над ним тихо засмеялась Алька.

Он спокойно лег на спину, волны не шелохнулись, даже грести не требовалось.

В накрывшем море куполе стояли звёзды, вытканные лунными нитями - он знал, что в звёзды превратились из теней и пыли те, кто его покинул.

Это небо, смотревшее на него сверху, было больше мира, всех открытых и неизведанных земель, новообразовавшихся государств, разрушенных Трой.

И слова вроде "вечности", "жизни", перестали иметь значение: вся жизнь не вечность, жизни намного меньше, ее хватает разве что на...

---

- Ты книги сама разберёшь или мне приехать?

Голос у матери сухой, треснувший уже два месяца.
- Сама, мам.

Чего бояться книг? Там только слова.

Только перед днем рождения отца, в апреле, под ярким ласковым солнцем Вера заставила себя зайти в его квартиру, где последние годы он жил один - прожигая, забываясь, сигаретами столешницу, но регулярно протирая пыль с бесчисленных книжных полок.

Из сказок Ремизова, которого она полюбила прежде, чем ей дали читать стандартного Андерсена, посыпались фотографии, многие с измятыми, обожженными углами. Вот эти чёрно-белые, но даже по ним видно, насколько у мамы золотятся волосы под июльским крымским солнцем.

Какие у них обоих прозрачные глаза, они похожи - как брат с сестрой. Они отразились друг в друге, прежде чем оба поняли, что случилось.

- Этой жизни хватает разве что на верность и честь, - думает Вера. - На детей и творчество, верность себе в первую очередь, а потом творчество, и только потом детей.

Спасибо, Butterfly

Хм... Ничего не понял. Но, это, наверное от того, ято я "дуболомный" чуть-чуть.
Но, в рассказе что-то есть.
Подумаю, скажу.

Спасибо.

_________________
- Слушай, Стекляшкин, ты понимаешь, какая история вышла: от солнца оторвался кусок и ударил меня по голове. 

Понял.

Но, творчество Ваше, Chanterelle, интересное. В том плане, что сначала читаешь, потом это в голове играет смыслями оно. И следующее произведение читаешь, и так же. И следующее...
Потом ловишь себя, что всё на самом деле так просто...

Ещё раз, спасибо.

_________________
- Слушай, Стекляшкин, ты понимаешь, какая история вышла: от солнца оторвался кусок и ударил меня по голове. 

dyoser, в жизни ведь вообще все очень просто.

И война, и любовь, и разлука…
Облегченье, весенняя скука,
Бледный март, облака, холода.
И с трудом выразимое в слове
Ощущение чьей-то любови —
Той, что мне не вместить никогда.

Да, Butterfly:)

_________________
- Слушай, Стекляшкин, ты понимаешь, какая история вышла: от солнца оторвался кусок и ударил меня по голове.