После того как черная курица избежала наших загребущих рук (и тарелок) Пашка загорелся идеей вернуть ее.
– Это наша добыча, – поблескивая отблесками костра в стеклах очков, горячечно говорил он. – Мы должны были ее съесть!
– Не уверен, что мы бы ее съели, – рубя украденный ночью забор, возразил я. – Мать могла просто так сказать.
– Могла, но могла и сготовить, – облизнулся брат, – помнишь, как первого бойлера съели? – в животе его громко заурчало. – Не стали бы мы ее с нашими держать, отличается она.
– Курица отличается, но примет особых не имеет, – солидно объяснил я, – попробуй докажи, что мы ее не купили.
– Надо было сразу ее к нашим запустить.
– А если бы начали драться? – я, подкармливая огонь, забросил порубленный штакетник в колесный обод, служивший очагом. – Они дерутся и тут бабка приперлась – сразу же все понятно.
– Как она так додумалась, на рогах спрятаться? – продолжал брат, усевшись на пень. – Вот говорят, что мозги куриные, а у кур тоже мозги есть!
– Жить захочешь и на рогах спрячешься, – я сел на чугунок с картошкой, ожидающий своей очереди на обод. – Забудь ты про эту курицу и успокойся.
– Нет, – брат покачал головой, – тебе легко говорить, тебя в больнице куриным буленом кормили, а я курей не ел.
– Еще наешься.
– Это нельзя так оставить, – он погрозил кулаком в сторону сада, – мы им еще покажем!
– Кому?
– Им! Всем покажем: и Максиманихе и воспитательницам этим. Еще не знают, с кем связались!
К детскому саду у брата были какие-то личные счеты, ибо, в отличие от меня, он в детский сад ходил. И что-то там не «срослось» с воспитателями, из-за чего юный шалопай замазал глиной дверной замок. За что был показательно наказан, чтобы прочим детям было неповадно. Еще и мать потом дома ему ввалила, как сидоровой козе. С тех пор они, с другом Шуриком по кличке Моргуненок, по вечерам с завидным постоянством замазывали замок. Пашка даже специально для этого с собой глину в кармане таскал. Моргуненок тоже был не подарок – тот еще пройдоха. Познакомился с ним Пашка случайно, встретив в саду, окружающем наш дом.
– Воспитательницы-то тут при чем? У них же курей нет.
– Они у Максиманихи в доме живут, значит, они заодно.
– Просто комнату снимают и все, что тут такого?
– Все замешаны! – глаза Пашки яростно метались в аквариумах очков. – Все они против нас, все нам завидуют – так батя говорит.
– Батя много чего говорит, – я снова подбросил в пламя штакет.
– Мамка Максиманиху не любит.
– А кого мамка любит?
Пашка надолго задумался. Пока он думал, в выварке закипела вода. Я шандарахнул в нее комбикорм, размешал большой деревянной толкушкой, которую мать называла макогоном . Снял выварку на зашипевшую землю, поставил на обод чугунок.
– А когда свиней будем есть? – втянув в ноздри запах комбикорма, переключился на новую тему брат. – Мы их кормим, а сами?
– Свиней обычно осенью режут, – я сел на теплую крышку выварки.
– Долго еще, – вздохнул брат и, подобрав топор, начал задумчиво его рассматривать.
Мне стало не по себе.
– Ничего, я еще эту курицу съем, – убежденно сказал Пашка, встал с пня и вонзил в него топор.
Назавтра вместе с Шуриком они начали следить за домом Максиманихи. Полдня проторчали в лесопосадке, дожидаясь пока хозяйка уйдет из дома. Наконец, мимо лузгающей и поприплевывающей на завалинке под крашеным желтой масляной краской окном с ярко-синими наличниками семечки Марфы Захаровны прошел юркий дед Мирон. Старики зацепились языками и полчаса перекрикивались через забор.
– Как думаешь, Максиманиха Ленина помнит? – задумчиво спросил Шурик.
– Я откуда знаю? – раздраженно ответил Пашка. – Что ты вечно дурацкие вопросы задаешь?
– Ну… – смутился Шурик, – ты же в очках, значит, должен все знать.
– Нет, ну так-то я знаю, – горделиво ответил Пашка, став похожим на хвастающегося отца, – но про Максиманиху не знаю.
Бабка, шустро вскочив с завалинки, куда-то отправилась с Мироном.
– Пошли! – Пашка дернул друга за рукав и низко пригибаясь выскочил из укрытия.
Добежали до дома Максиманихи и застыли у плетня напротив сарая.
– Вдруг там воспитательницы? – пугливо спросил Моргуненок.
– Днем они в саду, – Пашка выглянул из-за плетня, рассматривая двор. – Вот она! – ткнул пальцем в сторону уныло пасущейся курицы. Бабка привязала птицу за ногу к вбитому в землю поломанному черенку деревянных граблей. – От нас не уйдешь, падла! – открыл калитку, зашел во двор, выдернул колышек, пятясь вышел и за веревку вытащил курицу. – Мешок держи! – командовал, пытаясь схватить клюющуюся и бьющую крыльями птицу. – Шире отворяй! Да помоги ты! Чего стоишь!
Совместными усилиями запихнули пленницу в мешок. Бегом, как два хорька, кинулись к посадке. Оглядываясь, дошли по ней до перекрестка, нырнули в сад и уже не спеша дошли до дома. Я в это время долбил подвешенную к яблоне самодельную грушу, сделанную из лопнувшего футбольного мяча, где-то украденного отцом.
– Влад, посмотри, – брат, таинственно ухмыляясь, протянул мешок, в котором что-то трепыхалось.
– Что там? – я не спешил брать мешок, мало ли что в нем может быть.
– Ты посмотри.
– Что там? – повторил я, переведя взгляд на Моргуненка, стоящего за спиной Пашки.
– Там это… того… курица, короче там…
– Из дома принес? – памятуя, как Пашка заставлял Шурика носить нам сало из дома, вопрос был совсем не глупым.
– Мы это… того… ее… у бабки… Захаровны…
– Понятно, – теперь я смотрел на Пашку. – Все никак не успокоишься? Начал уже курей со дворов красть?
– Дед лошадей в нашем возрасте воровал, а чем я хуже?
– Ты бы еще Гайдара вспомнил, который в шестнадцать лет полком командовал. Тогда время было другое, социализма не было.
– Какая разница? Курица даже лучше, ее есть можно.
– Лошадь тоже можно, – сказал Шурик, – из них колбасу делают, я ел.
– Вкусная? – заинтересовался брат.
– Ну… это… твердая, а так вкусная.
– Надеюсь, лошадь вы воровать не станете? – без особой надежды спросил я.
– Посмотрим, – глаза Пашки уклонились и стали покачиваться в иллюминаторах очков, – пока надо с курицей решить.
– Что вы с ней собираетесь делать?
– Можно ее в саду пасти, – предложил Шурик, – она к колу привязана.
– Ветчинную прослойку от травы нагуляет, – мечтательно повторил слова отца Пашка.
– Ветчинная прослойка от травы у свиней, – поправил я.
– А у курей что?
– Не знаю.
– Будет тогда яйца нести, а мы их есть будем.
– Где ты их собираешься готовить?
– Жарить будем.
– А если мать застукает?
– Ну… – Пашка снял кепку с накладными кудрями и почесал вспотевшую заросшую голову.
– Вот тебе и ну.
– Яйца варить можно, – подсказал Моргуненок.
– Варить будем в выварке, – подхватил брат, – так же можно?
– Ну… – я вспомнил «Маленьких дикарей», где яйцо варилось вместе с бельем, – можно.
– Значит, так и сделаем, – обрадовался Пашка. – Курицу сажаем здесь, а яйца варим на костре. Она сегодня снесется?
– Не знаю, – признался я.
– Нужно их щупать, – блеснул деревенскими знаниями Шурик.
– Ты умеешь? – спросил Пашка.
– Ну… это…
– Попробуй, – он ткнул в друга мешок.
Тот растерянно засунул руку внутрь, начал возиться.
– Ой! – выдернул руку.
– Укусила? – встревожился брат.
– Клюнула, – пожаловался Шурик, тряся рукой.
– Вот падла купоросная! А яйцо, яйцо будет?!
– Ну… это… того… тудым-сюдым… – начал мямлить Моргуненок.
– Все с вами ясно, курокрады, – сказал я, – сажайте на цепь…
– Там веревка, – перебил брат.
– На веревку, только так, чтобы она была незаметна.
– Хорошо, – очки брата радостно блеснули, словно капли утренней росы. – Сейчас.
Они отошли к куче засохших яблоневых веток и, вытряхнув из мешка пленницу, воткнули черенок в землю. Вернулись ко мне, наблюдая за избиением груши.
– Можно не просто так яйцо, – делился Шурик, – а порезать его и луку туда накрошить кольцами, майонезом залить – салат получится.
– Во как! – облизнулся Пашка и в волнении сорвав с яблони листья, начал их жевать. – Салат из яйца. А сметаной можно?
– Ну… думаю, можно.
– А то мы шкорлупу едим, – по подбородку текла зеленая слюна.
– Зачем? – удивился Шурик, глаз его задергался.
– Мамка заставляет, чтобы кости были крепкими. Раньше рыбий жир заставляла пить , чтобы рахата не было, а теперь шелуху яичную.
– Рахат он же вкусный? – не понял Моргуненок.
– Не рахат, а рахит. Болезнь такая, – объяснил я.
– Влад, меня так научишь бить? – спросил Шурик.
– Зачем тебе?
– Вдруг хулиганы пристанут.
– Тут есть хулиганы кроме вас? – удивился я.
– Вдруг в Добровку поеду, а там пристанут они?
– От хулиганов тебе бокс не поможет. Ткнут ножом и все дела.
– Ну… это… буду хоть от Рябича отбиваться.
Рябич – мальчик, у которого Пашка из кабинки в детском саду украл зонтик, с которым потом таскался по деревне. Из-за зонтика Максиманиха и прозвала Пашку Израэлем Хендсом, за что он ее невзлюбил.
– Он к тебе лезет?
– Нет, но он задается, что у него родственники в Москве есть.
– За это бить нельзя.
Курица начала истошно орать. Мы уже знали, что это означает.
– Снеслась! – заорал Пашка и начал радостно прыгать, выкрикивая. – Сочная, сочная! Сочная, сочная!
– Чего это с ним? – испугался Шурик.
– Не обращай внимания, – отмахнулся я. – Это уже не первый раз.
– А-а, – протянул Моргуненок, но было видно, что он ничего не понял.
– Хватит скакать, – сказал я, – сходи, яйцо забери.
– Сочная, сочная! Сочная, сочная! – Пашка попрыгал к курице, вернулся с яйцом. – Во!
Курица продолжала истошно орать.
– Чего она орет? – начал беспокоиться Шурик. – Пора бы уже замолчать.
– Действительно, – я тоже начал волноваться, – скоро мать придет, а тут курица надрывается. Она услышит и пойдет посмотреть…
– Подумает, что кто-нибудь привязал.
– И что будет делать?
Все замолчали, задумавшись. Предсказать поведение матери было трудно, она была человеком настроения.
– Заберет себе и сготовит? – высказался Пашка.
– Не знаю, – я пожал плечами. – Может и не готовить, а забрать к нашим. Если заберет, то салата нам потом не видать.
– А его можно и с зеленым луком сделать, – сказал Моргуненок.
Мы снова замолчали, только курица не утихала.
– И еще про Марию Захаровну не забывайте, – не выдержал я. – Она опять будет искать и услышит крик.
– Убьем? – деловито спросил Пашка, рассматривая яйцо. – Хорошее питание – залог здоровья, – повторил усвоенную от отца фразу.
– Вы же хотели чтобы она яйца давала.
– Лучше сожрать ее. Яйца хорошо, но мясо вкуснее.
– Я убивать не буду, – отказался я. – Я бройлера рубил . Хотите, рубите сами.
– А и зарубим! – начал хорохориться брат. – Правда, Шурик?
– Ну… это… я тудым-сюдым… ни разу никого не рубил, – Моргуненок смущенно заморгал, – это же… там кровь всякая… кишки…
– Это в голове у тебя кишки! – оборвал Пашка. – Друг называется, – надулся, как клоп.
Шурик, моргая, смотрел на него. Курица кричала.
– Надо что-то делать, – не выдержал я.
– Тебе надо, ты и делай, – Пашка демонстративно отвернулся.
– Вы ее притащили!
– Я не при чем, – попятился Шурик. – Меня Пашка заставил.
– Своей головы у тебя нет?
– У него там кишки, – ехидно вставил брат.
– А тебя не спрашивают! – я едва удержался, чтобы не отвесить ему оплеуху. – Иди и заткни ее! Или неси обратно к бабке!
– Никуда я ее не понесу, – Пашка потащился к курице и, нагнувшись, стал что-то делать.
Птица заткнулась.
– С вами с ума сойти можно, – сказал я.
Пашка прошел мимо нас. В руках он волок курицу с надетой на нее кепкой.
– Ловко придумал! – восхитился Шурик.
– Я ее в сарае спрячу, – не глядя на нас, обиженно сказал брат и ушел.
– Умный малый, – продолжал Шурик.
– Здравствуйте, – послышалось из-за спины.
Холодея, я медленно обернулся.
– Здравствуйте, Мария Захаровна, – выдавил.
– Здравствуй, Влад, здравствуй, Саша. Я курочку ищу, не встречали?
– Курочку? – я сглотнул. – С тех пор так и ищете?
– Почему с тех? – удивилась бабка. – Она тогда нашлась, а сегодня опять пропала.
– Опять погулять пошла, – фальшиво улыбнулся я. – Погуляет и придет.
– Как же, как же, – Мария Захаровна пристально смотрела на нас, – она привязанная была.
– Разве кур привязывают? – как можно искренне удивился я.
– От честных людей не привязывают, – бабка поджала губы, – а у нас чертовщина творится.
– Какая?
– Кто-то жерди из плетня вытащил .
– Зачем они кому-то нужны? – Шурик удивился на самом деле искренне.
– Что ты глаза пучишь, Сашенька? Уж не знаю, а только кто-то позарился…
– Ну… это… того… – потерялся Моргуненок.
– Так что насчет курочки? – деловито вернулась к наболевшему Максиманиха.
– Я не видел, – открестился я.
– А ты, Саша?
– Я? Ну… это… нет… того… не видел я, – начал мямлить Моргуненок.
– Странно, а вроде отсюда откуда-то кричала?..
– Вы от дома услышали? – спросил я. – Это наша курица снеслась.
– Покажешь?
– Родителей дома нет, а они не разрешают никого пускать, когда их нет дома, – завел я привычную шарманку.
– А этого чего пустил? – попыталась уличить меня настырная старуха.
– Я его не пускал, он в саду.
– А что это вы тут делаете? – не отставала она.
– Боксом занимаемся…
– А Павлик ваш, припертень, где? – бабка не скрывала подозрений. – Он же физкультуру любит, анафема.
– В туалет пошел.
Бабка задумчиво почесала бородавку на подбородке, ища, к чему еще придраться. Шурик завороженно переводил взгляд с меня на нее, будто наблюдал за увлекательным теннисным матчем.
– Сочная, сочная! Сочная, сочная! – донеслось со стороны дома.
Показался скачущий брат. Он пролез меж мощных березовых жердей ограды и подскакал к нам.
– Легок на помине, – бабка мощно высморкалась на траву, – прямо как черт. Здравствуй, Паша. Все скачешь? Очки нацепил, думаешь, все можно?
– Сочная, сочная! Сочная, сочная! – брат начал подбираться поближе к Марфе Захаровне.
– А вот хрен тебе! – погрозила палкой, удерживая его на расстоянии. – Меня не проведешь, козленок очкастый! Найдется и на тебя управа.
Брат остановился, опасаясь палки, и исподлобья уставился на Максиманиху.
– Чего смотришь как на врага народа? – спросила она.
Пашка расставил ноги и пригнул голову, будто собираясь пробиться на прорыв.
– Ишь как зыркает-то, – бабка в ожидании поддержки посмотрела на нас, – так бы и сожрал.
Мы молчали.
– Павлик, – Максиманиха уласковила голос, словно Лиса, искушающая горошком Петушка выглянуть в окошко, – ты курочку не видел?
– Сочная? – подал голос брат, слегка покачиваясь, как кобра перед факиром.
– Кто? – опешила бабка.
– Курица.
– Ну… – Марфа Захаровна задумалась, но палку не опускала, – ну… Влад, а что значит «сочная»? – наконец спросила она.
Я пожал плечами.
– Это значит, что ее сочить можно, – снизошел до объяснений Пашка.
– Это как? – совсем растерялась Максиманиха.
– А вот так! – Пашка начал бешено скакать по траве, изображая руками скубущие движения и выкрикивать:
– Сочная, сочная! Сочная, сочная!
Бабка перекрестилась свободной от палки рукой.
– Жалко, мамка ваша, когда беременная была, ко мне не пришла. Я бы спицей поправила юрода этого.
– Мы тогда тут еще не жили, – примирительно сказал я.
– Вот и хорошо было, – бабка плюнула, стараясь попасть в Пашку, – когда вы тут не жили. И куры не пропадали и плетни никто не разбирал.
– Вы нас обвиняете? – я демонстративно хлестнул грушу.
Пашка, перестав прыгать, снова набычился на Марфу Захаровну.
– Нет, ну почему сразу вас? – пошла на попятный Марфа Захаровна. – Я просто сказала, что раньше куры не пропадали…
– Раньше время было другое, – по примеру отца я пустился в хорошо усвоенное от него словоблудие, – раньше консенсусу не было.
– Не было консервусу, – подтвердил Пашка, как обычно переврав малознакомое слово.
– Лучше бы и не было сенсусу этого, – затравленно сказала Максиманиха, оглядываясь.
– Вы, Марфа Захаровна, аполитично рассуждаете, – укорил я, – советской женщине не пристало так говорить.
– Много ты знаешь, клоп рыжий! – вскинулась бабка. – При Иосифе-то Виссарионовиче живо бы порядок навели! Ну, ничего, – попятилась, злобно блестя глазками, – напишу участковому, пусть со всем вашим трио бандуристов разбирается. Житья от вас нет, собачьи дети! Понаехали тут, полугородские! Думаете, не знаю, что у вас дядька уголовник? А?
– И что? – я презрительно сплюнул. – Мы за дядьку не отвечаем.
– А ты забыл, Владик, – Максиманиха отошла уже далеко и поэтому кричала, – как вы с Андрейкой вагончик взломали?
– И что? – крикнул я. – Про это в милиции знают.
– А то, что за курицу ответите! Найдется на вас управа! – Максиманиха развернулась и шустрой рысью припустила прочь.
– Нас теперь посадят? – Пашка мигом растерял наглость и едва не плакал.
– Жалко, но нет, – я снова начал стучать по груше. – Вас бы хорошо вызвать в детскую комнату милиции да пропесочить там!
– Меня Пашка заставил, – скуксился Моргуненок.
– Вы оба – соучастники!
– Я ничего не скажу, – блеснул стеклами брат. – Я вообще ничего не знаю!
– А кто знает?
– Не знаю, я вижу плохо, меня нельзя пытать!
– А я… а я… – Моргуненок заметался, пытаясь придумать смягчающее обстоятельство, – а я вообще дома был! Вот! – с вызовом уставился на нас.
– А ты, Влад, хромой, – решил защитить меня брат, – ты бы курицу не догнал.
Шурик утвердительно закивал.
– Вы не забывайте, что она привязана была.
– Да кто ей поверит? – сказал Моргуненок. – Все знают, что кур не привязывают. Сразу понятно, что она брешет.
– Вы это… – я посмотрел на них, – не забывайте, что курица у нас в сарае.
– Обыск будет? – Пашка вновь начал слегка дрожать.
– Я откуда знаю?
– А могут?
– Как участковый решит. Он дядька хороший, но Марфа Захаровна настырная, начнет на него в район жаловаться, если что.
– Если меня пытать начнут, – Пашка шмыгнул носом, – то я скажу, что ты меня заставил.
– Ничего себе! – возмутился я. – Я тут при чем?
– Ты старший, мамка говорит, что ты должен меня защищать.
– Зачем ты лез к несчастной курице?!
– Затем, что надо!
– Вот теперь и расхлебывай сам!!!
Пашка отошел и начал выкрикивать:
– Ты предатель, ты за немцев! – убежал к дому.
– Вот придурок! – я плюнул от досады. – Заварил кашу, а я виноват.
– Я, наверное, домой пойду, – Шурик смущенно поковырял носком башмака землю.
– Иди.
– Ну… пока, – развернулся и быстро пошел в сторону посадки.
Я остался один. Ветра не было, с дороги пахло горячей пылью.
К вечеру с работы пришла мать. Пашка, поджидавший во дворе, кинулся к ней и рассказал, как коварная Максиманиха подбросила нам курицу.
– Вот же скотина! – мать впечатала кулак в дверь на крыльце. ДСП полотна дрогнуло. – Кулацкая отрыжка!
– Говорила, чтобы я в Израиль убирался, – продолжал наушничать брат.
– Еще что сказала? – мать взяла себя в руки.
– Что Влада нашего посадят, за вагончик…
– Видишь? – мать подняла указательный палец. – Всю жизнь ты себе с этой идиотской кражей испохабил!
– Ничего я не испохабил, – проурчал я, стараясь близко не подходить.
– Каждая деревенская бабка теперь имеет право тебе вагончиком в рожу ткнуть!
Я промолчал.
– Ладно, показывайте курицу.
Внимательно осмотрела спрятанную в маленькой каморке добычу.
– Марфа Захаровна проныра, каких поискать! Крылья ей подрубила.
– Как подрубила? – не понял я.
– Топором.
– Крылья отрубила? – встрял Пашка.
– Перья на концах крыльев, чтобы не летала. Это называется крылья подрубить.
– Я уже подумал, что совсем отрубила, – я почесал затылок.
– Опознать легко будет, – задумчиво сказала мать. – Ну да ладно, и не таких грамотеек дурили. Вот что надо делать, – понизила голос.
Назавтра мы в точности выполнили все, что сказала мать. Ближе к обеду появились смущенный участковый Степанович, мать и Максиманиха. Понятыми были соседка Нинка Лобаниха и подруга матери – Зиночка.
– Смотрите, люди добрые, – мать широко, будто распятая, раскинула руки, – нам скрывать нечего. Живем мы небогато, но честно, – повела по сараям. – Тут у нас корова стоит, тут свиней держим, тут, – прямо посмотрела на Максиманиху, – куры. Еще уток планируем завести…
– Марфа Захаровна тут есть похищенная у вас курица? – официальным тоном спросил участковый.
– Ну… – бабка прищурилась, при тусклом свете слабой лампочки рассматривая птиц, – вон та, вроде как, похожа.
– По каким приметам вы ее опознали?
– У моей крылья подрублены. Я ей перья обкорнала.
– Влад, – Степанович посмотрел на меня, – поймай ее.
Я, пригнувшись под насестом, поймал куру.
– Понятые, прошу осмотреть курицу.
– Целые крылья, – радостно сказала Зиночка.
– Он не ту поймал, – засуетилась Максиманиха, – я вон на ту указывала.
Я посмотрел на милиционера.
– Эту выпусти, чтобы не путаться, а ту лови.
Я поймал и подал другую птицу.
– Крылья целы, – сказала Лобаниха.
– Что скажете, Марфа Захаровна?
– А вот если… – она растерянно смотрела на двух оставшихся куриц.
– Они белые, а у вас пропала черная.
– Черная? – бабка задумчиво посмотрела куда-то в потолок. – Я сказала, что черная?
– В заявлении указана черная.
– Да? Ладно, сейчас. Марфа Захаровна облыжно ни на кого не скажет. Отсель кура кричала. Погодьте, – Максиманиха вдруг громко закудахтала.
Петух, вскочив на жердочку, склонил голову вбок и уставился на нее. Куры нерешительно ответили с пола. Минут через пять, участковый, выразительно посмотрев на часы, покашлял:
– Хватит, нет тут вашей курицы.
– И никогда не было! – вставила мать.
– Они ее съели, – закричала Максиманиха. – Они все едят!
– Я ничего не ела.
– Дети могли сожрать… Это прямо Гога и Магога! Еще и Моргуненок с ними! Это трио бандуристов кого угодно до греха доведет!
– Марфа Захаровна, не отвлекайтесь.
– Розг бы им втянуть! Младший ихний чистый анафема, без уему жрет, карачун его разбери! Так и норовит поддедюлить. Просто Фантомас в очках!
– Я бы попросила не оскорблять ребенка-инвалида, – отчеканила мать.
– Действительно, Марфа Захаровна, выбирайте выражения, – поддержал участковый. – И я бы попросил воздержаться от бездоказательных обвинений.
– Нехорошо наговаривать на людей, – поджала губы Лобаниха. – Соседи у нас люди приличные, всегда помогают.
– Эта троица у всех давно в печенках! – бубнила свое бабка. – Их сам черт связал одной веревочкой! Куда один, туда и других двое прутся. Пашка у них самый злокачественный! Он сам Сатана!
– А я вам так скажу, – вскинулась мать, – клевета все это! Клевета! Оговаривает она нас! Из зависти это все!
– Чего я оговариваю? – слабо сопротивлялась Максиманиха. – Курица-то пропала…
– А мы тут при чем? Полдеревни зеков, а вы на нас наговариваете. Не стыдно?!
– Я же думала… того… я, – бабка замолчала.
– Требую, чтобы был осмотрен сарай Марфы Захаровны, – твердо сказала мать.
– Что скажете? – посмотрел на Максиманиху участковый.
– Пойдемте, мне скрывать нечего.
Они ушли. Пашка, подслушивавший в приоткрытое оконце с кучи навоза, заржал, как жеребенок на первой травке.
– Во старая ведьма, получила! Ха-ха-ха!
– Ты потише, они могут услышать.
– Они уже ушли. Сочная, сочная! Сочная, сочная! – начал исступленно плясать, разбрызгивая навоз из-под ног.
Я ушел в дом. Остальное мать рассказала вечером.
– Пришли мы к склочне этой, а посреди двора кол и к нему ощипанная курица привязана. У Максиманихи чуть глаза не вылезли, ха-ха-ха, – хохотала мать.
– Вот же уели старую кочергу, ха-ха-ха, – у отца от хохота потекли слезы. – Поделом ей, молодцы.
– Участковый заявление порвал и сказал, чтобы больше со своими курями не донимала.
– Как же вы ее ощипали?
– Это я, – похвалился Пашка. – Мамка сказала вырвать подрубленные перья, а я на всякий случай, все вырвал.
– Не вырвалась?
– Нет, мамка ей самогонки в клюв залила, курица ничего и не почувствовала.
– Вот шутники, ха-ха-ха!
С тех пор Пашка любил гоняться за курами с упорством, которому позавидовал бы иной петух.
|
.
.