Клуб "Преступление и наказание"

Виктор барахтался в паутине, плотной, удушающей сетью опутавшей его с головы до ног. На каждое его судорожное движение она отзывалась ответным броском цепкой массы живых нитей, которые, слегка потрескивая, с каждым его вдохом устремлялись в ноздри, с каждой попыткой крикнуть забивались в рот. Нити уже смешались с волосами, проникли в ресницы – и он не мог открыть глаза. Когда отвратительно копошащиеся волокна обхватили шею, стягиваясь в смертельный шарф, Виктор забился в панике, крикнул насколько мог громко, выбрасывая голос куда-то вверх, через мириады заполнивших все пространство тонких нитей: «Паук! Чего ты хочешь? Зачем я тебе?» И уже из последних сил, покрывшись холодным, липким потом: «Да пошел ты на*ер! Не-на-ви-жу те-бя!»
Хватнул судорожно воздух и – проснулся, с толчками боли в висках, срывающимся на хрип дыханием. Рывком поднял себя со сбившейся простыни, зацепив краем глаза, что Зои нет; держась за стену, добрел до ванной. Шум рванувшей из крана воды резанул слух, из овала зеркала глянуло усталое лицо с двухдневной щетиной, прилипшими ко лбу прядками волос и воспаленной краснотой глаз. «Виктор, вы больны или с глубокого бодуна? Что, черт возьми, с вами происходит?» – словно услышал он голос шефа, никогда не считавшего нужным выбирать выражения. «Что происходит? Действительно, что со всеми нами происходит?» – усмехнулся внутренний Виктор, в то время как внешний с наслаждением сунул голову под струю ледяной воды.
Зоя неслышно появилась в дверном проеме кухни, и кофе, словно только и ждал, когда Виктор отвернется, вытолкнул густую пену из турки.
– А, черт! Зоя, что ты вечно появляешься, как привидение! Зачем встала в такую рань?
Вместо ответа Зоя уселась на подоконник, скрестив длинные, худые ноги. Коротко стриженные темные волосы, выпирающие ключицы, тонкие руки – все делало ее похожей на подростка. Растянутая футболка сползла с плеча, открыв татуировку-ящерку, что оживала при малейшем движении своей хозяйки.
– Виктор, что ты решил?
– Зоя, пожалуйста, не начинай, – Виктор отхлебнул кофе, стараясь подавить вмиг поднявшуюся волну раздражения. – Не я решил, а мы решили. Уже решили, малыш!
И уже тише:
– Возможно, я не прав, вернусь – и мы поговорим. Еще раз все обсудим. Только давай не сейчас: у меня голова раскалывается.
Зоя приоткрыла раму, потянулась за сигаретами, и темная ящерка на ее плече с укоризной взглянула на Виктора. Невесомые, белесые нити паутины затягивались в окно, мягко вились около щуплой фигурки в растянутой футболке, цеплялись за жесткий ежик волос, прибивались к сухим, потрескавшимся губам.
– Закрой окно… пожалуйста… – выдавил Виктор. – Неужели ты не видишь?
– Она сейчас часто прилетает ко мне. Я привыкла. Она теплая.
– Зоя, ты совсем … – слово «рехнулась» потонуло в звуке заигравшего смартфона.
То, что высветилось на экране, заставило Виктора вздрогнуть.
«Приезжай. Дина».
***
Когда им было девять, Виктор с разбегу толкнул Дину, и она упала, расшибив губу, отчего навсегда остался маленький шрам. Когда было тринадцать, он впервые пришел в их небольшой дом на краю высокого, но некрутого, словно сползающего в море берега. Они забрались с ногами на диван, перелистывали страницы старого журнала о парусниках, и его впервые оглушила близость ее голых загорелых рук, матовой кожи щеки, теплоты упершейся в его ногу коленки. Когда было шестнадцать, они убегали за слепую, без окон, стену и целовались – до одури, головокружения, до боли в деснах. У них было «свое» место – скалистый, круто обрывающийся в море берег недалеко от ее дома: они любили сидеть на теплых камнях и смотреть, как волны внизу набрасываются на мокрые, словно отполированные камни.
***
«Малыш, я буду поздно. Может, завтра, не знаю. Вернусь – и мы поговорим… На работе? Я шефу сказал, что болен…Не выходи никуда! И не открывай окна, не открывай!» Надевая, вместо офисного костюма, джинсы и свитер, Виктор пытался отвечать на вопросы Зои, а перед глазами неотступно светился призыв «Приезжай!» «Куда я еду? Зачем?» Но он всегда знал, что там, где Дина, вопросы неизбежны.
Паутины на этот раз было немного, во всяком случае Виктору не пришлось доставать электрошокер, чтобы очистить путь до автостоянки. Редкие длинные нити, качаясь на волнах осеннего ветра, протягивались от черных ветвей до крыш домов, ноздреватыми серыми сгустками лепились к окнам. Уже выруливая из двора, немного успокоился, пригладил все еще влажные волосы, словно и мысли от этого могли прийти в порядок.
В городе приходилось ехать медленно, паутина не позволяла разогнаться, иногда застывшими, иногда живыми, постоянно меняющими свое место в пространстве нитями затягивала улицы, обволакивала дома, деревья, машины. Нередко Виктор видел людей с расширенными от ужаса глазами, словно утопающих в ее цепких объятиях. Им помогали выпутаться, если безуспешно – вызывали специальную бригаду. Ночью паутина была даже красива: ее тонкие кружева слегка светились, словно в них были вшиты крохотные алмазы. Когда несколько лет назад паутина опустилась на город – а это было ночью – именно сверкающей красотой она и заворожила Виктора. Какой-то праздник? Новый вид иллюминации? Потом вопросы были уже иными: Как с ней бороться? Как в ней жить? Что вызывает ее агрессию? И если на некоторые вопросы ответы все же нашлись, то главный – кто тот Паук, что плетет ее, и зачем? – все так и остался без ответа. В паутине можно было жить, но медленно, с оглядкой, люди стали осторожнее – в словах, действиях, отношениях.
Виктор резко нажал на тормоза, и, если бы машина шла чуточку быстрее, она непременно сшибла бы внезапно оказавшийся перед ней живой кокон. Чертыхаясь, он вышел и поднял с асфальта скрючившегося, обмотанного паутиной подростка лет двенадцати. Разрезал ножом стянувшие его руки нити, усадил в машину, сунул пластиковую бутылку с водой. Размазывая по лицу клочки паутины, слезы и грязь, между икотой и судорожными глотками, мальчишка сказал, что зовут его Ленька и живет он на окраине. «Но не нужно туда ехать… я сам… мне нельзя… а она меня схватила, я запутался, не мог…» Немного успокоившись, Ленька все же рассказал, что сбежал из дома, боясь взбучки от отчима. «Нет, он вообще-то ничего, но иногда дерется». И еще через несколько минут: «Мама, наверное, очень беспокоится. Отвезите меня домой, пожалуйста».
Мать Леньки не просто беспокоилась – она выбежала из подъезда с криками и слезами, и все смешалось: поцелуи, подзатыльники, благодарности Виктору. Вышел краснолицый, рыжебородый здоровяк, постоял молча и – прижал к себе мальчишку, обхватив его голову огромными ручищами.
«Ну что, Паук, не досталась тебе жертва на этот раз?» – злорадно улыбнулся Виктор, выруливая на трассу, ведущую в Береговое.
***
Когда Дина смеялась, маленький шрам на ее верхней губе обозначался резче, и вместе с живыми серыми глазами, слегка вздернутым носом придавал ее облику что-то трогательно-детское. Виктору часто хотелось схватить ее в охапку и прижать, защищая неизвестно от чего. И как ребенок, в любую свою фразу она умудрялась втискивать вопросы. «Я своего папу совсем не помню, и даже его фотографий у нас нет, но когда я вижу его во сне, то знаю, что это он. Почему так?» «Бывает у тебя, что ты иногда удивляешься, что ты – это ты? Будто ты сам себе незнакомый – бывает?» «Мне иногда кажется, что я не умею любить маму, что ее как-то по-другому нужно любить. Ты если любишь – всех одинаково?»
Они и поссорились тогда из-за этих ее постоянных вопросов.
– Витька, ты просто не хочешь со мной разговаривать, да? Так и скажи!
– Динка, да хочу я с тобой разговаривать, хочу, но просто не стоит об этом пока спрашивать.
– Но почему? И что такого в том, что я спросила?
***
О чем она спросила тогда? Вспышка головной боли оказалась настолько сильной, что Виктор остановил машину и, тяжело дыша, приходил в себя несколько минут.
«Дина, я скоро, подожди немного, я уже скоро».
До Берегового добрался к вечеру. Паутины было совсем немного, и Виктор довольно быстро выехал на окраину этого небольшого приморского поселка, в котором со времени его отъезда, казалось, ничего не изменилось. Деревянный домик Дины и ее матери был все таким же одиноким, словно убежавшим от всех. Где-то внизу шумело море, а чуть поодаль чернел в сумерках их любимый скалистый берег. Оставив машину, Виктор подошел к дому, отмечая, как за это время он подряхлел: с крыши сорвало часть обшивки, закатное солнце отражалось пожаром в оконных стеклах, но пустой проем одного из них зиял чернотой.
Дверь подалась довольно легко, и Виктор почувствовал резкий запах давно заброшенного жилища: плесень, сырость, трухлявое дерево, лежалые ткани. В центральной комнате со стены на него глянули остановившиеся часы, почерневшие балки потолка удерживали люстру с разбитыми плафонами, книжный шкаф раскрыт, и часть книг осела на пол растрепанной горкой. Ближе к дивану, наполовину засыпанный сором умирающего дома, валялся журнал, и на его покрытых плесенью страницах рассекали волны старинные парусники.
Виктор решил заночевать здесь, в этом доме, где ему было знакомо почти все. На какое-то мгновение он услышал за дверью голоса, смех, шлепанье босых ног, словно кто-то, приближаясь, легко бежал по дорожке.
«Дина, я пришел».
***
Дина лежала на камнях, неловко разбросав руки и согнув ноги в коленях. Когда накатывала волна, ее странно вывернутая голова слегка приподнималась, и море уносило от берега красную пену. Виктор, будто оглушенный, сидел, прижавшись спиной к холодящему камню, его взгляд цеплял людей в спецодежде, что-то замерявших, о чем-то говоривших.За ограждением – посеревшее лицо его отца, словно переломившаяся надвое фигура матери Дины. Ей что-то говорили, куда-то уводили, а она все выкрикивала проклятия, билась в удерживающих ее руках.
Его тоже увели, о чем-то долго расспрашивали, но с того момента, когда Дина, взмахнув руками, исчезла с обрыва, его сознание надолго погрузилось в сумрак. Все годы, прошедшие с того дня, он пытался вспомнить, что же было там, на обрыве, о чем спросила его Дина, как случилось, что он толкнул ее, а может, просто отстранил от себя? Но каждый раз лишь разрывающая мозг головная боль была результатом этих усилий.
Его семья была вынуждена навсегда оставить Береговое. Позже он узнал, что уехала и мать Дины.
***
В маленькой спальне массивная деревянная кровать оказалась, на удивление, почти в полной сохранности. Другой мебели не было, как и стекол в окне, но это было даже хорошо: свежий ночной воздух и звуки моря наполняли мертвую тишину дома хоть каким-то подобием жизни. Виктор лег поверх покрывала и стал ждать. Спать он, конечно, не собирался.
Это был уже не сон: слегка светящиеся в темноте нити нескончаемыми волнами втягивались в пустой прямоугольник окна, лепились к потолку и стенам, скручивались в спирали и воронки. Паутина слегка потрескивала, заполняя все пространство комнаты, не прикасаясь, однако, к Виктору.
– Паук, ты решил, что ты судья? Да я уже тысячу раз осудил себя! Все пятнадцать лет – сплошной суд, слышишь ты это?!
Паутина в ответ на его крик слегка заколыхалась, уплотнилась, и в ней побежала световая дорожка куда-то в ночь, за окно. Постоянно чувствуя чье-то невидимое присутствие, Виктор встал, прошел через густую темноту комнат, вышел из дома. Он знал, куда увлекает его светящийся плотный кокон, и шел. Быстро, почти бежал.
На верху высокого, выдающегося в море берега он остановился, долго всматривался в огромный, словно наполненный серебром шар луны, в играющие на волнах алмазы света. Страха не было. Он даже чувствовал облегчение. Медленными шагами он приблизился к самому краю.
«Дина, прости».
И провалился в темноту.
***
– Я бы хотела, чтобы у нас было двое детей: мальчик и девочка. А ты? Хотел бы?
– Не знаю. Пока не думал.
– Витька, ты просто не хочешь со мной разговаривать, да? Так и скажи!
– Динка, да хочу я с тобой разговаривать, хочу, но просто не стоит об этом пока спрашивать.
– Но почему? И что такого в том, что я спросила?
– Ну хорошо. Хотел бы, да. Но до этого еще ого-го сколько, сначала в мореходку, а уж потом.
Они тогда не ссорились. Они мечтали. И жизнь казалась бескрайней, как море. Смеясь, она повторила: «Так не забудь: мальчик и девочка», – и вряд ли успела понять, что нога, сорвавшись с огромного валуна, не нашла опоры, что впереди лишь пустота. Виктор рванулся к ней, но она, взмахнув руками, исчезла с обрыва.
***
Виктор лежал на самом краю. Где-то внизу шумело море, но он его не видел: перед глазами были только камень и край светлеющего неба. Он приподнял голову, вдохнул полной грудью и удивился, не ощутив знакомых разрывов боли, прикосновений цепких нитей.
«Она сейчас часто прилетает ко мне. Я привыкла. Она теплая».
Машина летела на огромной скорости, и все за стеклом сливалось в сплошную полосу блеклых красок начинающегося утра.
Зоя стояла у окна, наблюдая, как за стеклом разрастаются сплетения паутины, готовой хлынуть мутной волной в комнату, стоит лишь приоткрыть раму. Она не переставала думать о том, кого, по мнению Виктора, не должно быть в этом паутинном мире, но кто был ей уже так дорог. Знакомая машина завернула к дому, и через несколько минут вся накопившаяся за последнее время тоска выходила в слезах, когда Виктор осторожно и крепко прижимал ее к себе и все повторял: «Девочка моя, все будет хорошо… девочка моя… девочка… девочка…»
Потоки светло-серых нитей легко поднимались в утреннее небо.
***
Когда на город опустилась ночь, в одном из домов на окраине спал мальчик Ленька. Он никогда не узнает, что в этот день под колесами несущегося автомобиля должна была оборваться его жизнь. Без тяжких снов спал в этом городе мужчина, впервые сбросивший с себя бремя вины, а рядом – любимая им молодая женщина. И вместе с ними, в теплоте охраняющего материнского лоно, спала крохотная девочка, еще не знавшая, что зовут ее Дина.

Потрясающе! Боюсь превратится в "похвалюшку", но мне реально нравится, что и как вы пишите.
Знаю за собой такую беду - чассто повторяющиеся слова. В последнее время обратил внимание, что много раз вставляю "словно". Возможно я придираюсь, мне бросилось в глаза это словечко и в вашем тексте.
Идея с виной, паутиной, Ленькой и дочкой Диной - отличная. Умеете вы в красивые надежды)) Спасибо за это!