Клуб "Преступление и наказание"

Дом наш стоял в большом яблочном саду, а при доме был огород, где росла картошка и всякие овощи. Когда все дети плескались на озере, мы пололи. Полоть приходилось много. Помимо огорода возле дома, был еще так называемый «большой огород» – на «старой деревне» возле хижины погорельцы-свиновода Красотьевича.
Однажды летним днем, когда я читал, а брат смотрел телевизор, в дом подобно вихрю ворвался отец.
– Батька пашет, как папа Карло, а вы, как сурки, забились!
– Ничего мы не забились, – возразил Пашка.
– Один читает – скоро зачитается, а второй «АБВГДейку» какую-то смотрит, неуч!
– Я английский язык учу, – надулся брат. – Тут показывают, а я повторяю.
– Уж шибко ты умный, как я погляжу, прямо страшно. И много уже выучил? – ехидно спросил папаша.
– Ну… вот… тейкимовэй, например.
– И что это значит?
– Уведите его…
– Очень нужная фраза. А еще что-нибудь можешь забацать?
– Ком хере…
– Что за херня?
– Подойди…
– Еще?
– Иц э кэт…
– А это что за абракадабра?
– Кошка…
– Неуч! Запомни: Лондон из-зе кэпитал оф Грейтбритан, май нэйм из Виктор – и вполне тебе хватит для общения с интуристами. А то понавыдумывали котов всяких, кормить нечем. Еще и огурцы твои кэты жрут ни в памяти. Кстати, как будет огурец?
– Ну… – брат потерянно посмотрел на меня.
– Грин… – начал соображать я, – кукумбер, – слово, словно само всплыло в голове.
– Гринкумбер, – бодро подхватил Пашка.
– Все с тобой ясно, кумбер. Митрофанушка ты натуральный. А что такое «шпринг-минен» знаешь?
– Не знаю, – пожал плечами Пашка.
– Это немецкая прыгающая мина S-34. Наступил бы на нее и все – кирдык, пишите письма.
– А что, если бы он знал и наступил, то кирдыка не было бы? – спросил я.
– Разговорчики в строю! – прикрикнул отец. – Совсем разболтались! Вижу, брожение умов у вас – это от безделья.
– По-немецки спрашивать – это не честно, – сказал Пашка. – Я же английский учу.
– Хорошо, – согласился отец, – А знаешь как агрокультура по-англицки?
– Нет…
– Агрикалчирал! Во! Вот, чтобы знал, бери тяпку и вместе с Владом дуй огород полоть. А то батька вкалывает, а они сидят тут, английский изучают! Тьфу!
– Мне нельзя полоть, я вижу плохо, – пробурчал Пашка.
– Как ложкой орудовать, так видишь – значит, и полоть сможешь, – отрезал отец. – Я воспитаю из вас настоящих мужиков, которые не будут уступать всяким выскочкам! Вперед на огород! В битву за урожай! Отступать некуда – за нами Москва!
– На большой огород идти? – обреченно уточнил я.
– Конечно. Бураки и картошка из любого сделают человека! А то так и будете неучами сидеть в этой провинциальной дыре, а вот ежели окультуритесь, то имеете шанс попасть во вполне себе приличное местечко.
– Из кого бураки и картошка сделали человека? – поинтересовался я.
– Пример тебе нужен? – почесал лысину. – Вот Юра Гагарин – отличный пример. Он грядки полол, когда был пионер. Во, стихи! – восхитился собой папаша.
– Понятно…
Вечером отец приехал на огород и, брезгливо морщась, скептически оглядел итоги нашей работы.
– МладшОй, ты вон ту грядку полол, – безошибочно ткнул пальцем.
– А как ты догадался?
– Делал Федя на свою морду глядя.
– Я не Федя, – насупился Пашка.
– Это еще как поглядеть… Тут не надо быть Шерлоком Холмсом – где ботва картофельная порублена, там ты полол.
– Я вижу плохо… – блеснул перевязанными синей изолентой очками брат.
– При Сталине и слепые пололи! А ты, значит, саботируешь? Мы в детстве траву косили и Ленику тоже не нравилось косить. Он сломал три косы – думал, что самый умный. Но и на него нашли управу – посадили косы отбивать и точить. Я тебя тоже обуздаю – будешь тяпки полировать!
– Зачем? – не понял я.
– А затем, что у полированной тяпки трение о почву снижается и ею полоть легче.
– Прямо до такой степени снижается? – не поверил я.
– Вот и проверишь, чтобы с батькой не спорил. Возьму-ка я еще свеколки в совхозе. Половину прополешь обычной тяпкой, а половину – шлифованной.
– А если Пашка не успеет отшлифовать?
– Не успеет – поможешь! Всё, хватит пререкаться, живо в машину!
По приезду домой отец выдал Пашке тяпку, широкую простыню наждачки, спертую с завода, большой зеленый кирпич пасты ГОИ оттуда же и старый валенок.
– Сначала шкуркой шлифуй, а потом бери ГОИ и валенком полируй. Понял?
– А ужин?
– Какой ужин? Кстати, как будет ужин по англицки?
– Не знаю…
– Вот видишь? Никакой пользы нет от английского. Иди, шлифуй, насчет ужина я подумаю.
– Витя, жестоко ребенка оставлять без ужина, – высказалась слышавшая разговор мать, – пускай покушает, а потом хоть всю ночь шлифует.
– Пускай сейчас шлифует, пока светло, а то будет потом ночью свет переводить.
– Свечку зажжем ему и все дела.
– Точно, экономия будет.
– Ужинай, а потом приступай, – объявил отец Пашке.
– Да, и ты, Влад, помоги брату, нечего бока отлеживать, – повернулся отец ко мне.
– Как мы будем одну тяпку вдвоем шлифовать? – задал я резонный вопрос.
– Зачем одну? – в хитрой улыбке искривил лицо папаша. – У нас их четыре. Как раз вам две отшлифовать, а две будут обычные. Если шлифованными легче полоть, то продажу наладим, – мечтательно ощерился зубами, – будет и от вас, спиногрызы кургузые, польза.
После ужина нас ожидал неполитый огород. Полив закончился уже затемно, а потом мы отправились выполнять указание родителя. Свечи нам не дали.
– Там фонари есть, – сказала мать, – хватит света, а то еще пожар со свечой устроите.
Полночи, сидя на пнях во дворе, под тусклым светом висящего на березе фонаря и призрачной Луны, мы шлифовали проклятые тяпки. Утром, полусонных, отец отвез нас на взятый надел совхозной свеклы, расположенный на поле за кладбищем.
– Прополка на свежем воздухе, дети мои, лучшее средство от мозгового брожения. Дерзайте! И пошли они Солнцем палимы, – так напутствовал, уезжая.
И мы дерзали. Пашка шел, угрюмо тюкая тяпкой, куда придется, а я полол сразу по полторы гряды: одну целиком и половину другой. Такая технология позволяла полоть в полтора раза быстрее обычного, но конец гряд все так-же терялся вдали. К обеду, обессилевшие, потянулись по жаре домой, завистливо глядя на плескающихся в озере детей.
– Почему так получается? – спросил брат. – Озеро наш батя сделал, а купаемся в нем не мы?
– Понимаешь, Паш, жизнь такая несправедливая штука…
Дома отец, довольный жизнью, пил холодное молоко после плотного обеда, мурлыча себе под нос какую-то песенку. Изо рта его свисал зеленый лист хрена – мать летом клала в молоко листья хрена, чтобы оно не скисало.
– Привет, обезьяны волосатые, – поприветствовал он нас, – ну что, поняли, как людями становятся?
– Да.
– Молодцы! Значит, продолжим превращение в человеков. Полоть – это не по яблоням с гиканьем зикать. Пообедаете и принимайтесь за тяпки.
– У меня руки болят, – пожаловался Пашка.
– По яблоням как слонопотамы носиться руки не болят? А тут начали болеть? Это чудесно, сын мой! Как говорится, у неумеки руки не болят. Вот ты и перестаешь быть неумекой. Похвально!
После скудного обеда, доев то, что осталось после папаши, мы вышли во двор и вновь взялись за ненавистные тяпки.
– Я больше не выдержу, – едва не плакал брат.
– Потерпи, сейчас батя уедет на работу и все будет хорошо.
– Чего хорошего будет?
– Увидишь…
Отец, вздремнув часок после обеда, вышел во двор и скептически посмотрел на нас.
– Делаете вид, что трудитесь? Учтите, вечером проверю, – он отбыл на работу.
Я взял тяпки, влез сквозь щель в стене в отцовскую мастерскую и за полчаса на электроточиле превратил поверхность тяпок в зеркало. Благо, в арсенале папаши были натырены и лепестковые и войлочные круги. Не забыв тщательно устранить следы, я выбрался наружу и передал тяпки брату.
– Учись, пока я жив.
– А если не поверит, что это мы сделали?
– Куда ему деваться? Пошли в дом.
Приехавший вечером родитель с недоверием осмотрел тяпки, посмотрелся в них, рассматривая себя, но не нашел к чему придраться.
– Умеете же, когда захотите! Хоть брейся в них глядя, молодцы! Орлы! Богатыри немы! Все в меня! Ужинайте и спать. Завтра поедем на испытания.
Испытания не подтвердили преимуществ шлифованных тяпок и приунывший папаша охладел к идее наладить их производство.
– Ладно, я еще что-нибудь придумаю, – обнадежил нас, – а вы пока учите свой англицкий, дармоеды. Ишь ты, кукумберы, язви их кочерыжку!