Клуб "Преступление и наказание"

- Нет, я не прощу тебя, Лейли-ханым, - Али-Мустафа-паша откинулся на подушки и погладил бороду, ставшую невольной причиной его гнева - не за что тебя прощать. Я выбрал тебя в этот вечер, ибо имя твоё означает «ночь», а ты не можешь или не хочешь дать мне той ночи, которая мне нужна. Но мало того, ты имела неслыханную дерзость намекнуть, что в твоём проступке – твоей неспособности сделать то, для чего ты создана Аллахом, - могу быть виновен я сам.
- Но повелитель мой, я только сказала... –
- Я слышал, что ты сказала, и я сам знаю цвет моей бороды. Ты усугубила свой проступок дерзостью. А потому ложись. Акбар - пятьдесят ударов.
Евнух Акбар (для наложниц паши – Акбар-ага) проверил ещё раз, что полог шатра задёрнут плотно, сипахи на посту на всякий случай стоят к входу спиной, а все прочие слуги удалились на достаточноее растояние, молча вытянул из ведра с водой мокрый, толстый кизиловый прут и указал дрожащей жертве на покрытую ковром скамейку. Лейли-ханым, закусив губу, покорно легла ничком, натянув на голову полупрозрачную накидку, скрывавшую до сих пор её наготу, и обнажив таким образом нижнюю часть тела. Евнух так же молча достал из того же ведра с водой свёрнутую тонкую простыню, отжал от воды и аккуратно накрыл обнажённые округлые ягодицы молодой женщины - негоже рачительному хозяину портить вид товара. Оставшаяся в ткани холодная вода, похоже, затекла, куда не надо, потому что Лейли-ханым поёжилась от холода – который, впрочем, быстро сменился раскалённым жаром, когда евнух принялся за хорошо знакомое дело. Что бы ни случилось с прочими частями его тела, руки Акбара-аги ещё сохранили силу военной молодости, а долгий опыт научил угадывать соотношение между степенью гнева господина и требуемой силой ударов – сейчас паша, похоже, был разгневан всерьёз. Лейли-ханым, собрав все силы, выдержала десяток ударов без крика, но уже к середине второго истошные вопли разнеслись cквозь толстую ткань красного шатра по осадному лагерю – по крайней мере ближней его части, лагерям янычар и сипахов, - заглушая звуки саза у костров и приглушённые расстоянием стоны раненых из далёкого лазарета.
- Опять, видать, не стоит у него, - с солдатской откровенностью прокомментировал какой-то янычар, вороша угли костра палкой, - опять своих бл*дей лупцует.
- Потише, - проворчал второй, - а то и нам несладко придётся.
- Да я ж по-нашему, - отмахнулся первый. Главное что, главное – видать, скоро опять дело. Раз не стоит у него, значит, беспокоится, а раз беспокоится, значит, опять будет заварушка. И то дело, пора кончать с ними, засиделись тут.
К тридцатому удару тело молодой женщины извивалось от жгучей боли так, что влажная ткань сползла в сторону. Евнух собрался было поправить её, но паша остановил его жестом и, раздувая ноздри, следил, как расцветают на вспухшем теле красные следы от оставшихся ударов. Хвала Аллаху, он взял с собой в поход достаточно наложниц, чтобы позволить себе не пользоваться одной или даже двумя, пока не заживут следы, а вид унизительных мучений его оскорбительницы хотя бы немного утолял то странное чувство, в природе которого он и не мог, и не желал сейчас разбираться – причудливое сочетание гнева, оскорблённой гордости и тщательно подавляемого, но всякий раз упрямо поднимающего голову сомнения.
Пятьдесят ударов. Лейли-ханым подняла на своего повелителя полные слёз умоляющие глаза, но паша отвёл взгляд:
- А теперь ещё двадцать по пятам за дерзость.
- Господин, повелитель, молю тебя, не надо по пятам, - несчастная наложница плюхнулась перед господином на колени, норовя поцеловать ноги, но паша был непреклонен, и Лейли-ханым, плача, поплелась обратно к лавке. Евнух, всё так же молча, извлёк из одному ему ведомого тайника палку со скользящей верёвочной петлёй – фалака – и умело стянул ею ноги наказываемой. Наказание фалака обычно требует участия по крайней мере двух человек – один держит палку c петлёй, другой стегает – но у Анвара-аги хватало и силы, и сноровки справиться одному, а лишних людей в шатре господина ночью не нужно. Первый же удар по пяткам вырвал из груди молодой женщины такой крик, что паша, кривя губы в усмешке, потёр ухо, и даже янычар у костра, за добрых сто шагов от шатра, покачал головой и тихо сказал соседу:
- Ну, и орёт. Иншаалла возьмём город, там бабы будут меньше орать, право слово.
- Ну нет, - усмехнулся тот, - неверные у нас не так повоют…
К двадцатому удару Лейли-ханым не могла кричать, а только дрожала всем телом и ловила охрипшим ртом воздух.
- Я прощаю тебя, женщина, - милостиво промолвил паша, чувствуя, что гнев и обида наконец-то начинают немного притупляться, - но не дерзи впредь. Анвар, отведи её к остальным, а мне приведи-ка вместо неё… дай подумать… пусть будет Анахит-ханым, она неопытна, но свежа и естественна, и она не будет дерзить.
Анвар-ага не стал «отводить» наказанную – она могла только хромать на носках, это отняло бы слишком много времени, - а просто отнёс её на руках, при этом скорее наскоро завернув в чёрную бурку, чем давши надеть её – августовские ночи в средней Европе тёплые, не простудится.
…
Анахит-ханым сбросила с себя бурку на пороге шатра, как только Анвар-ага, пятясь, удалился, отвесив предварительно глубокий поклон.
Даже в мерцающем свете светильников было видно, что она насмерть перепугана: круглые карие глаза выглядели в полутьме огромными, как два полноценных золотых султани, а полные губки слегка подрагивали.
- Не бойся, о тёмная роза, - усмехнулся паша, - иди лучше на ложе и покажи, на что способна.
Юность и свежесть – хорошие качества, но то ли опытность в таких делах важнее, то ли седина в бороде паши в сочетании с неясной тревогой за исход предстоящего через несколько дней штурма сделали задачу юной наложницы непосильной, то ли испуг плохой помощник в делах любви, но, увы, несмотря на все старания, она потерпела в любовной битве не менее сокрушительное поражение, чем её предшественница.
А значит, должна была подвергуться тому же наказанию.
Сама она явно понимала это, и была так очевидно и смертельно напугана, что паша был скорее позабавлен, чем разозлён.
- Не бойся, о тёмная роза, - ободрил он дрожащую юную красавицу, небрежно – и, увы, по-прежнему абсолютно безрезультатно, - поглаживая голые тугие ягодицы, которым через минуту предстояло отведать совсем других ласк, - я не сержусь на тебя, я знаю, ты старалась и сможешь в другой раз выполнить то, что не можешь выполнить сейчас.
- Значит, меня не высекут, мой господин? – встрепенулась та.
- Ах, ты только об этом думаешь, - усмехнулся паша, - не высечь тебя нельзя, свет моего сердца. Солнце всходит и заходит над Босфором и Дунаем, муэдзин зовёт правоверных на молитву, народы и цари склоняются пред могуществом Блистательной Порты, а непослушных наложниц секут. Так устроен мир, и, поверь, твои товарки по гарему возненавидели бы тебя, если бы узнали, что я не высек тебя за то, за что были бы высечены они. А они, поверь, узнали бы, а злоба и зависть могут ожечь больнее розог. Эй, Акбар!
Акбар-ага, глубоко склоняясь, беззвучно вступил в шатёр.
- Высеки эту женщину. О тёмная роза, я дам тебе выбрать. Тебя по пяткам или…
- Ниже спины, - по-детски скривив рот в предвкушении плача, тихо высказала очевидный выбор Анахит-ханым. Сомневаться в нём не приходилось: при всей унизительности порки по голым ягодицам, по восточным понятиям наказание по пяткам ещё позорнее – и вдобавок, это больнее.
- Будь по-твоему, о тёмная роза. Ложись. Акбар, тридцать ударов, покрывала не надо, да возьми прут полегче.
Анахит-ханым, как и предполагал паша, начала громко реветь ещё до того, как розга коснулась её тела, а когда её ягодицы начали-таки полосовать, кричала едва ли не громче своей предшественницы, хотя, по справедливости говоря, секли её гораздо менее крепко – Акбар-ага умел угадывать настроение повелителя. Паша, и правда, по-прежнему не испытывал сильного гнева… право же, она виляет голым задом так забавно, что это развлечение почти возмещает потерянное – которое к тому же можно наверстать с другой.
…
- Ещё одна, - вздохнул янычар у костра. Ох, несправедлив мир. Кто не может, у того баб полно, а мы ох, как можем, а некого..
- Ничего, иншаалла возьмём город, вот там и отыграемся за всё, - усмехнулся его приятель.
- Да там все бабы, говорят, оголодали, кожа да кости.
- Ничего, меньше брыкаться будут, раз оголодали. А кто будет брыкаться, можно потом и посмотреть, что у них внутрях и не врут ли, что оголодали.
…
Анахит-ханым, сквозь слёзы благодарящая за справедливое и милосердное наказание, была уведена, но пока она приводила себя в порядок, Акбар-ага успел шепнуть своему господину:
- Если мне позволено будет доложить… Мириам-ханым уже выздоровела, мой повелитель.
- Да что же ты раньше не сказал, дурень. Приведи мне её.
…
Мириам-ханым. Белокурый цветок гарема, сразу же вызвавшая такую ревность не только наложниц, но и четырёх законных жён паши, что в этот раз он предпочёл от греха подальше взять её с собой в далёкий поход, куда законных жён, для их безопасности, не берут. Драгоценный трофей татарского набега, которому, по справедливости, место бы в гареме самого Великого Султана, но Мустафа-Паша считал себя заслужившим награду долгой и полезной службой. Если бы она ещё не хворала так часто…
Мириам-ханым появилась не с пустыми руками, а с чашей пахнущего пряностями напитка, а когда паша удивлённо сдвинул брови, пояснила:
- Мне казалось, что это снадобье поможет исцелить недуг повелителя…. Я слышала…
- Какой это недуг? – встрепенулся паша. Неужто и эта собралась дерзить?
- Усталость от тревог и забот, - не моргнув глазом, отвечала Мириам-Ханым певучим голосом с остатками иноземного акцента, - на плечах повелителя заботы о целой армии, не говоря уже о нас, слабых женщинах. Ни один смертный не может избежать усталости под таким грузом.
- Сама сначала выпей, - потребовал паша по ставшей второй натурой привычке (Акбар, конечно, всё проверил десять раз и не спускал с неё глаз по дороге, но, как говорят в его, Акбара, родных местах, на Аллаха надейся, а верблюда привязывай), и добавил, усмехнувшись, - тебе сейчас тоже нужны будут силы, о белая роза моей души.
- Охотно, если мне будет позволено, - и Мириам-ханым действительно сделала несколько добрых глотков под внимательным взором своего господина.
- А вина в нём нет? – ещё слегка недоверчиво осведомился паша и, не дожидаясь на всякий случай ответа, отлил из чаши каплю (ибо в капле вина, как известно, сидит шайтан) и с удовольствием выпил остальное. Напиток и правда действовал ободряюще, а Мириам-ханым, приоткрыв накидку, поспешила дополнить его действие женскими чарами…
… которые почти, почти, почти возымели действие, но, увы, в решающий момент что-то в теле пожилого усталого человека всё-таки не сработало.
- Меня нужно высечь, господин мой, - тихо проговорила Мириам-Ханым, опустив глаза, - я очень старалась, но я не смогла.
- Акбар, - устало позвал паша. Сейчас он не чувствовал ни особого гнева, ни даже раздражения – только усталость и обиду, не столько на женщину, которая почти стала его любимицей, и стала бы, если бы не эта неудача, сколько не несправедливую судьбу.
И сам оказался несправедлив к своей судьбе, по крайней мере в краткосрочной перспективе.
Может быть, дело было в том, что белое тело Мириам-ханым играло под лозой ещё грациознее и сладострастнее, чем на ложе, может быть, начало действовать снадобье, а может быть, на то была воля Аллаха, но паша с удивлением обнаружил после двадцати или около того ударов, что обещанный прилив сил и правда явился, пусть и с небольшим опозданием.
Акбар, - не столько скомандовал, сколько попросил паша с несвойственной ему мягкостью, ещё не до конца веря происходящему, - оставь-ка нас. Мириам, иди сюда.
…. Спустя полчаса, повеселевший паша довольно поглаживал следы на ягодицах Мириам-ханым.
- Ты третья этой ночью, о белая роза моего сердца, и ты оказалась удачливой. Я верю, что это знамение. Иншаалла, когда придёт время, третий бастион неверных взлетит на воздух, и третий приступ окажется удачнее первых двух. Отныне и до конца похода ты будешь выполнять роль моей любимой жены и старшей в походном гареме, Мириам-ханым.
- Благодарю тебя от всей глубины сердца, о мой повелитель, но Гюльчан-ханым…
- Я огражу тебя от ревности и подозрений, когда мы вернёмся домой с победой. Победитель – в любом бою – заслуживает награды.

Мустафа-паша был прав: злоба и зависть могут ожечь больнее розог. Мириам-ханым благословляла следы на своём теле, почти уравнявшие её с двумя товарками и сделавшие её нынешнее привилегированное положение первой среди равных хотя бы чуть-чуть менее вызывающим. Собственно, злоупотреблять им она и не собиралась – неблагоразумно во дни удачи портить отношения с теми, кто может поменяться с тобой местами при следующем повороте колеса судьбы.
Те, у кого такой возможности никогда не будет – дело другое, с ними не принято церемониться и на них можно отыграться с общего одобрения.
Акбар-ага считал некоторые обязанности ниже своего достоинства, младшим евнухам не хватало лёгкости пальцев, так что смазывать упомянутые следы целебным бальзамом пришлось служанке – пленнице, как и Мириам-ханым, хотя и захваченной много лет назад, в детстве.
Лейли-ханым только морщилась, когда смазывали её избитые пятки; Анахит-ханым, когда настала её очередь спускать шаровары для лечебной процедуры, капризно следила, чтобы каждую полоску непременно смазали от начала и до конца, но Мириам-ханым, которой, в сущности, досталось меньше всех, не упустила возможности продемонстрировать свою вновь обретённую власть, выговаривая несчастной служанке за каждое недостаточно нежное, по её мнению, движение.
- Если ханым-эффенди изволит не вертеться минуту, - наконец, не выдержала та, и осеклась – но было поздно.
- Ах ты, собачья кровь, - Мириам-ханым машинально перевела дословно выражение из родного языка, но никто их присутствующих не нашёл его неестественным, благо верный друг человека почему-то считается нечистым животным в любой культуре, - ты будешь мне указывать? Ты что, хочешь сказать, что я притворяюсь, что мне больно? Ничего, сейчас отведаешь сама. Ты уже дерзила мне вчера дважды – на третий раз моё терпение иссякло. Только сначала закончи смазывать, и только открой мне ещё рот – хуже будет.
Служанка, со слезинками в уголках глаз, закончила свою работу и подняла глаза на госпожу, ожидая очевидного распоряжения.
- Ну, что стоишь, - поморщилась Мириам-ханым, натягивая шаровары, - иди к Акбару-аге за прутьями, да если он предложит сам высечь тебя, передай, что я хорошо знаю и высоко ценю его непревзойдённое мастерство в этом деле, но не смею утруждать его лишней работой. Ступай же.
- Ага, вернулась. Где шайтан носил тебя столько времени? Ничего, сейчас наверстаем – давай мне прутья и снимай шаровары, да быстрее (мысль о наказании по пяткам, видимо, даже не пришла уроженке Европы в голову: раз сечь, значит, снимать штаны). Фу, ещё и выбрито плохо, ложись живее задницей кверху, смотреть противно. Я тебя, мерзавка, вылечу и от дерзости, и от неопрятности.
Беспокоиться о целости шкуры какой-то служанки никому не придёт в голову, и Мириам-ханым стегала хлёстко, с оттяжкой, не жалея сил. Справедливости ради, сил у неё было не так уж много - малоподвижная жизнь наложницы сделала её, по понятиям её времени и среды, ещё большей красавицей, чем в момент появления в гареме, а по нашим - наградила некоторым излишним весом, так что после двух-трёх десятков ударов она изрядно запыхалась.
- Ну что, всыпать ей ещё или пожалеть? – осведомилась Мириам-ханым, переводя дыхание и глядя на служанку, которая корчилась от боли на ковре у её ног, кусая руки и не смея кричать.
- Пожалеть, Мириам-джан, - робко предложила Анахит-ханым, машинально потирая собственный зад.
- Благодари Анахит-ханым, мерзавка, - Мириам-ханым бросила прут, - Ты поняла, за что я тебя высекла, а? Я бы простила тебе одну дерзость, даже вторую, но это был уже третий раз, третий – ты понимаешь меня, мерзавка?
- Tak, pany, rozumiem, - тихо-тихо простонала та сквозь слёзы, но, увидев грозно сдвинутые брови госпожи, немедленно перешла на язык, понятный не только им двоим, но и остальным в шатре:
- Понимаю, ханым-эффенди, понимаю, смилуйтесь.
- Ладно, хватит с тебя, собирай прутья. А чтобы поняла лучше, вынесешь вдобавок ведро с нечистотами в выгребную яму на краю лагеря. Да подожди, я ещё помочусь, чтобы тебе было тяжелее нести.
В дверях всхлипывающая служанка столкнулась с младшим евнухом. Тот нёс серебряное чеканное блюдо с изысканными сладостями – знак внимания паши любимой наложнице.

В последующие дни, Мириам-ханым провела в красном шатре командующего ещё две ночи. И все эти дни седобородый паша был необычно мягок не только с наложницами, но и с подчинёнными, и кое-кому сошло с рук то, что в обычных условиях могло закончиться не только палками по пяткам, но и отделением головы от туловища.

Примерно в это же время и не так уж далеко от красного шатра, другой усталый седой человек склонился над картой, задевая её широким рукавом расшитого золотом камзола. Он помнил эту карту наизусть. Широкий овал городских укреплений с выступающими треугольниками бастионов, прорезающая его лента Дуная, лагеря осаждающих, чёрточки батарей (хоть в этом у нас есть преимущество – пушек у нас больше вдвое, зато численный перевес у них – самое меньшее раз в десять), пунктирные стрелки вероятных подкопов и навстречу им сплошные – контрмин.
В другом конце огромного полутёмного кабинета со строгими парадными портретами на отделанных дубовыми панелями стенах скрипнула дверь, на мгновение впустив слабые звуки клавесина. Где-то играли последнюю мелодию юного дарования, Антонио Вивальди – кто-то успел привезти в город ноты незадолго до того, как замкнулось кольцо осады... Вместе со звуками появилась одинокая фигура. Кто там без доклада?
Вошедший был ненамного моложе хозяина кабинета, гораздо меньше ростом и без военной выправки, а так как одет он был во всё чёрное, то казалось, что он растворяется в полутьме кабинета.
Франц? Да, Вам можно без доклада и в любое время. Новости?
- Две новости, Ваша светлость. Одна хорошая, другая… тревожная, но полезная.
- Начните со второй.
- Есть окончательное подтверждение, Ваша светлость. Действия неприятеля у первого и шестого бастионов – отвлекающий маневр, как мы и предполагали. Атака будет у третьего, и основной подкоп – там же.
- Вы уверены, Франц? Я никогда не имел основания сомневаться в ваших сведениях, но на этот раз на кону очень многое. Источники – надёжные?
- Мои источники – отважные люди, ежечасно рискующие мучительной смертью, чтобы помочь нам, Ваша Светлость.
- Это настоящие мужчины, Франц, но хорошо ли они осведомлены?
- Ваша Светлость, простите, если я Вас разочарую, но не все мои источники – мужчины. Но да, сомневаюсь, что кто-то осведомлен лучше.
- Что ж…. Его Светлость позвонил в колокольчик, и тихо, как человек, привыкший к тому, что его всегда услышат, приказал появившемуся в дверях адъютанту:
- Курьера к полковнику фон Лилиенштерну. Контрмины у первого и шестого бастионов - отставить. Всех сапёров бросить на контрмину у третьего. Резервы стянуть туда же. Подготовьте письменный приказ, но пока хватит моего устного распоряжения.
- Это была тревожная, но полезная новость, Франц, как я понимаю. А хорошая?
- Есть сведения, что гусары короля Иоганна вступили, наконец, в имперские земли и вот-вот соединятся с саксонцами. Нам осталось продержаться три, самое большее четыре недели, Ваша светлость.
- Благодарю Вас, Франц. Клянусь, это лучшее, что я слышал за полгода. Пусть они только подойдут к городу – уж мы ударим им навстречу и с Божьей помощью исцелим Европу навечно от чумы магометанских нашествий…
- С Вашего позволения, я не стал бы ручаться за вечность, Ваша светлость. Но мы все делаем своё дело – каждый своё и каждый теми средствами, которые ему открыты....

_________________
Конкурс

Победитель конкурса. Однозначно.

Раскрытие темы конкурса: ну, допустим ))

Порка: о да!

Литература: ну да))

Общее впечатление: Это мой рассказ! Тут все как я люблю, все мои фишки и фантазии. Я ж всегда говорил: восток, гаремы, др. Рим и Греция.
Автор правда немного дал маху с Акбаром\Анваром, но за порки с восточным антуражем я ему все прощаю. Он молодец!

Предполагаемый автор: Expat

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

Нет, мне не понравился герой-мерзавец.
Вроде отважно рискует жизнью ради (?) отчизны?
И при этом забивает розгами служанку для развлечения. Ну не моё это, не моё.

Рассказ идеально отвечает чаяниям пиновцев. Потому - однозначно.
1) изящно вплетенная в канву повествования не только сцена порки - но и ожидания порки, after-care, всего,что вокруг и что создаёт атмосферу. Сейчас мы как-то все массово ушли в намеки и полунамеки, а здесь - так, как оно все было и должно быть.
2) декорации исторического фанфика. Предсказываю начавшиеся в скором времени баттлы специалистов по средним векам и новому времени.
3) уровень языка высокий. Классический выдержанный элегантный стиль, неподвластный времени. Нет ни излишнего плетения кружев, ни явно угадываемой стилизации под определенного автора. Здесь явно видны следы целой плеяды авторов. Сделать из их творчества яркую, сочную выжимку - годы упорной работы со своим талантом.
4) и да, почти идеально. Почти - чтобы оставалось едва уловимое ощущение не завершенности, из которого складывается настоящая, живая красота.

Понимаете, Брюсов и Северянин прекрасно владели словом. Но их мало кто любит. Любят - неидеальных.

Остерегусь называть автора, надо крепко подумать.

Перечитал с громадным удовольствием и рассказ от этого стал только лучше. Просто сюжет и много вкусной порки. Ничего заумного, никаких подвохов. Чистой воды тематический рассказ. Ошибки не выискивал, про имена уже сказали. Все. Думаю, что в тройку точно войдет. На счет победы не уверен, но все же: тема конкурса раскрыта, порка во всей красе. Это зачет, как тут говорят.

Шантрель, о чем же тут думать, если это снова Ковальский?