Клуб "Преступление и наказание"

Эпизод первый. Кое-что о географии Корнуолла - о маяках ложных и истинных – о трудностях таможенной службы - девушка в чёрном – надо ли спорить с сумасшедшими.

Каждый, кто знает географию, скажет вам, что самая южная точка острова Великобритания – Мыс Ящерица, Lizard Point, в Корнуолле. В то же время любой моряк, входивший с Запада в Ла-Ма... простите, в Английский Канал, особенно на парусном корабле, подтвердит, что Ящерица редко бывает первой землёй, которую увидишь по левому борту. Она нетипична для корнуольских мысов - низкая, поросшая травой, плавно скатывающаяся к берегу и только у самой воды обнажающая, как кинжал из рукава, смертоносные корнуольские скалы. Её легко пропустить с корабля – особенно парусного, маневрирующего подальше от тех самых скал, и потому в первую очередь моряки видят другие корнуольские мысы – более типичные, те, что выдаются в море высокими выступами и обрываются белыми скальными обрывами в десятки футов высотой. Когда Киплинг писал в своих сказках про «белые утёсы Англии», он совсем не обязательно имел в виду Дувр – таких белых утёсов полно на всём южном побережье... Под обрывами может быть узкий пляж, а может, особенно в прилив, – только белая пена волн, разбивающихся об утёсы, накатывающихся и откатывающихся в бесконечном ритме, как накатывались и откатывались и три тысячи, и тридцать тысяч лет назад. Для этой истории нам, впрочем, столько и не надо, хватит и трёхсот лет с небольшим...

Мыс Дедхед как раз из тех, которые обрываются вертикальным утёсом прямо в воду, и даже прохода под утёсом нет - только на расстоянии нескольких сотен ярдов от берега из воды торчат несколько скал, похожих на клыки, и это только верхушка подводной гряды, тянущейся вдоль берега на несколько миль. Всего за пару недель до начала нашей истории, во время ночного шторма, местные «крушители кораблей» - wreckers – заманили на эти скалы иностранный парусник - капитан которого недостаточно знал повадки здешних мест - привязав к хвосту осла фонарь. Ночью этот болтающийся фонарь не так трудно принять за кормовой огонь другого качающегося на волнах корабля и решить, что между твоим кораблём и этим огнём – не предательские скалы, а чистая вода. Не сказать, чтобы эта затея увенчалась полным успехом – корабль получил сильные повреждения, уже садясь на скалы, и распался на куски прежде, чем шторм спал достаточно, чтобы «крушители» смогли до него добраться на лодках и разграбить. Всё же, к превеликой досаде мистера Полруана - носителя загадочного титула «preventive man», а на самом деле просто начальника таможенной стражи, - негодяи успели скрыться, подобрав немало выброшенных на берег товаров, прежде чем мистер Полруан со своей стражей – Posse of Constables – доскакал в темень и грозу до бухты Банкомб, которую закрывает мыс Дедхед, чтобы наложить руку на судно и товар именем королевы Анны. Среди подобранных преступниками товаров были несколько бочонков отличной виноградной водки – то есть именно того товара, за передвижением которого мистер Полруан был, собственно, и призван следить. Бочонки, как нетрудно догадаться, растворились без следа, хотя трактирщики в нескольких местных кабачках, подмигнув посетителю, предлагали по дешёвке стаканчик совершенно особенного напитка... Двое или трое сильных пловцов – единственные спасшиеся со злополучного судна – настолько обессилели, борясь с прибоем, что были выброшены на берег без сознания. На их счастье, местные рыбаки, скрывавшиеся в бухте от шторма, добрались до них раньше, чем «крушители», которым не было бы резона оставлять живых свидетелей. Теперь, неделю спустя, бедняги поправлялись - за счёт соседнего сквайра, известного своей склонностью к благим делам и другим экстравагантным способам просаживать деньги - в кабачке-гостиннице в соседнем городке Пенперри, ожидая почтовой кареты в Плимут, откуда они cмогли бы отправиться домой, нанявшись на попутное судно. Бухта была пуста, даже обломки уже смыло, и мистер Полруан, объезжая свой участок в сопровождении троих из своих людей, не нашёл уже ровно ничего заслуживающего внимания. Ничего – до того момента, когда один из его помощников, взглянув вверх, не спюнул через левое плечо мимо торчащего за спиной мушкета:

- Опять стоит, в море пялится. Опять накаркает чего.

Мистер Полруан проследил за его взглядом. Наверху, на самой оконечности мыса Дедхед, над головокружительной высотой обрыва, недвижно стояла спиной к ним одинокая женская фигура в чёрном.

Девушка стояла над обрывом, как стояла – мистеру Полруану это было отлично известно - и месяц назад, и два, и три. Вот только со времени кораблекрушения её было что-то не видно.

Девушка стояла над обрывом недвижно, как статуя, глядя за гряду скал, за несколько парусов на горизонте,а сам горизонт, куда-то на Запад или Юго-Запад.

Девушка стояла над обрывом, не обращая внимания на ветер, на солёные капли, долетавшие даже на такую высоту, на крик чаек и, как показалось мистеру Полруану, даже на приглушённый топот копыт сзади – приближаясь к ней, начальник стражи, разумеется, спешился и вёл лошадь в поводу. В последнем он ошибся – едва мистер Полруан, остановившись за несколько шагов, приготовился заговорить самым непринуждённым и дружелюбным тоном, на какой был способен (не испугать бы, а то ещё свалится вниз), незнакомка опередила его, произнеся – не поворачивая головы в чёрном капюшоне – ровным, несколько отстранённым голосом с мелодичным иностранным акцентом :

- Добрый вечер Вам, мистер Полруан.

- Добрый вечер и Вам, сударыня.

- Вы тоже не поверите мне, мистер Полруан? Что если очень внимательно смотреть, я могу разглядеть родину? И услышать... услышать голос оттуда?

- Я никогда не уезжал из Корнуолла, сударыня. Может быть, окажись я в сотнях миль от дома, я тоже смог бы разглядеть его через море... (стоит ли спорить с сумасшедшей?)

Девушка молчала, по-прежнему не поворачивая головы и, похоже, никак не интересуясь продолжением беседы. Заполняя неловкую паузу, мистер Полруан задал вежливый и, как ему казалось, вполне безопасный вопрос:

- Скучаете по соотечественникам, не так ли?

Вопрос, как казалось мистеру Полруану, был почти риторический – иначе, в конце концов, зачем ей торчать над этим обрывом каждый Божий день, за вычетом разве что пары недель после кораблекрушения... Мистер Полруан был немало удивлён, когда девушка, по-прежнему не поворачивая головы, отрезала всё тем же ровным, лишённым эмоций тоном:

- Ничуть. Сброд. Неблагодарные твари. Что там пишут в грошовых памфлетах... стонут под гнётом... пусть теперь они стонут... Я своё... Девушка оборвала предложение, потом продолжала, впервые c проблеском какой-то эмоции в голосе:

- Я скучаю только по одному соотечественнику, мистер Полруан, а он погиб с моим именем на устах и лежит в безымянной могиле.

Мистер Полруан почувствовал, что дальнейшие вопросы неуместны и настало время сменить тему разговора. Тем более, предупредить ещё разок стоило – в конце концов, сам Его Лордство велел передать, чтоб присматривать за ней ....

- Прошу извинить меня, но я уже имел честь предупреждать Вас, сударыня. Края наши небезопасные, не стоило бы Вам ходить одной.

- Кому я нужна, мистер Полруан.... Все мои драгоценности давно проданы, как подтвердит Вам мистер Тремэйн, а деньги - тут в голосе мелькнула странная нотка – не то горечи, не то гордости, не то иронии.. .- денег я никогда с собой не ношу.

(ишь, как встрепенулась... денег она с собой не носит... ну прямо особа королевских кровей... было бы что носить... да и разве тут в деньгах дело... сумасшедшая, сумасшедшая и есть... впрочем, если не заглядывать ей в глаза, то рассуждает она иногда очень даже здраво)...

- Простите за откровенность, сударыня, но Вы – юная особа, и, насколько я могу доверять тому беглому впечатлению о Вашем облике без этого капюшона, который отпечатался у меня в памяти, весьма привлекательная...

- Я понимаю, о чём Вы говорите, мистер Полруан. Исключено. Меня боятся. И хорошо. Пусть лучше боятся, чем смеются и показывают пальцем.

Мистер Полруан был несколько ошарашен таким откровенным заявлением. Да, он отлично знал, что встреча с сумасшедшей иностранкой почиталась у местных фермеров и рыбаков дурной приметой, но не знал, что это известно ей самой. Как мы увидим дальше, из этого правила, как почти из любого, было и исключение, но мистер Полруан о нём не знал. Пока он обдумывал ответ, его собеседница опять заговорила, по-прежнему ровным, пустым голосом, по-прежнему не поворачивая головы и не откидывая чёрного капюшона:

- И наконец, мистер Полруан, подозреваю, что Вы сильно преувеличиваете моё одиночество. Моя опекунша и господин Ла Астенес наверняка прячутся за скалой в трёхстах шагах сзади. Ваши люди, подозреваю, уже нашли их – господин Ла Астенес всегда щедро делится табаком, и им это известно.

Мистер Полруан пробормотал что-то насчёт долга службы и «не смею далее отвлекать» и ретировался к упомянутой его собеседницей скале. Да, его стражники курили трубки (благословенна Реставрация, избавившая страну от пуританского неприятия табака) в обществе живописной пары, о которой говорила девушка. Господин Ла Астенес – высокий, сутулый джентльмен лет сорока пяти, с изрядной лысиной, не скрытой даже засаленным париком (лысина создавала видимость высокого лба и придавала загорелой, горбоносой и бородатой физиономии господина Астенеса выражение благородной мудрости, не вполне соотвествовавшее его действительным умственным способностям), одетый по иностранной моде, причём его когда-то шикарный камзол явно знавал лучшие дни – вполголоса переговаривался с одним из стражников. Тот тем временем рассматривал иностранной работы замок на мушкете господина Астенеса, прислонённом к скале. Ещё за несколько шагов было слышно, что у господина Астенеса такой же акцент, как у девушки, только куда более сильный. Его спутница представляла собой ещё более интересное зрелище. Это была дама лет сорока, одетая, как и девушка, в чёрный и тоже не первой новизны плащ, только с откинутым капюшоном, с очень правильными, строгими чертами лица, на котором застыло странное выражение – выражение человека, попавшего в достаточно постыдную с точки зрения обывателя ситуацию, но преисполненного решимости несмотря ни на что сохранить собственное достоинство. Такое выражение бывает у сильно обедневших дворянок, стремящихся и в бедности сохранить сословную спесь, или, наоборот, у честных работящих женщин из бедных католических семей, обнаруживших, что их пятнадцати-шестнадцатилетняя дочка беременна и не говорит, от кого.

Сняв шляпу перед дамой, мистер Полруан преувеличенно громким голосом пожелал ей доброго вечера и сказал что-то насчёт сильного ветра. Та, вымучив из себя улыбку, покосилась на своего спутника:

- Lano La Astenez, voelet traducir – sapit qod la lenja loechala no comprendo (господин Ла Астенес, переведите же, Вы знаете, что я здешнего языка не понимаю).

Выслушав перевод, дама согласилась – вновь посредством господина Астенеса, разумеется, - что ветер сильный, но хорошо хоть не шторм, призвала Божье благословение на души моряков, погибших две недели назад, и с некоторым интересом поинтересовалась у господина Полруана, правда ли, что уцелевшие матросы с иностранного cудна уже уехали в Плимут. Услышав отрицательный ответ (у двух из них началась лихорадка), уважаемая дама разразилась резкой тирадой в адрес господина Астенеса, который отвечал нечто в примирительном тоне, и мистеру Полруану (который немного понимал по-французски и по-испански) даже показалось, что он понял некоторые слова: «десять миль до города», «капюшон», «простые моряки». После чего господин Астенес несколько неловко добавил от себя, что лично ему кораблекрушение неожиданно принесло маленькую радость: он смог в одном из местных кабачков наполнить флягу настоящей грокой – «Ваш джин, господин Ла Полруан, вещь замечательная, но лучшей aya-vite, чем на родине, не найти». Мистер Полруан, натурально, с живейшим интересом полюбопытствовал, в каком именно кабачке, но в лингвистических познаниях господина Астенеса внезапно обнаружился невосполнимый пробел, а чересчур давить на гостя Его Лордства мистер Полруан не мог...

Эпизод второй. Странные постояльцы в пустой усадьбе - зачем учить служанку иностранному языку – о некоторых воспоминаниях

Усадьба лорда Говарда находилась примерно в миле от берега. Собственно, назвать дом усадьбой было некоторым преувеличением - сам лорд Чарльз Говард, бывший посланник Её Величества при дворе Императора Иоахима, именовал его в письмах «охотничьим домиком» (a hunting box) – который, впрочем, очень любил, и не раз использовал в компании весёлых друзей для охоты на дичь пернатую и четвероногую на близлежащей Бодминской пустоши, а в беспутной молодости и для более деликатной охоты, в которой фигурировали стрелы Амура. Последние годы, впрочем, Его Лордство был в усадьбе нечастым гостем, и возвращение из-под немилосердного солнца Красной Земли в родные умеренные края мало что тут изменило - лорд Говард проводил время в лондонском особняке. Считалось, что он отошёл от дел, но ни для кого не было секретом, что Его Лордство негласно консультирует нескольких коллег в Правительстве Её Величества, включая чуть ли не самого лорда Сент-Джона – последнему ещё только предстояло стать виконтом Болингброком, но звезда молодого министра уже сияла на политическом небосклоне весьма ярко. Вот такие-то дела и держали Его Лордство в столице столь плотно, что управляющий корнуольским имением мистер Тремэйн – обедневший родственник одного из окрестных землевладельцев – держал в усадьбе всего несколько слуг, необходимых для поддержания дома и сада в порядке – кучера, он же работник на все руки, двух садовников, повара. Когда, за несколько месяцев до начала рассказа, срочное письмо Его Лордства обязало мистера Тремэйна приготовиться к появлению уже знакомых нам иностранных (и просто странных) постояльцев, управляющий, пожалуй, больше обрадовался появлению компании, чем огорчился неизбежным хлопотам – хотя без хлопот, разумеется, не обошлось.. Главная проблема возникла с поиском горничной для незнакомки в чёрном – штатных горничных в усадьбе не было, а местные девицы, поначалу польстившись на предложенное мистером Тремэйном приличное жалование, просили расчёт через день-другой, не желая служить этой страшноватой, явно сумасшедшей особе, о странностях которой в округе быстро поползли слухи один чуднее другого (хотя, забегая вперёд, всё же не такие странные, как не дошедшая до Корнуолла правда), и к тому же явной папистке. В итоге мистер Тремэйн не нашёл на эту роль кандидатки лучше, чем одиннадцатилетняя Молли. Положение этой бойкой, смышлённой девочки в усадьбе было несколько неопределённым. Отец Молли, рыбак, в своё время регулярно снабжавший усадьбу своим уловом и не раз забавлявший мистера Тремэйна правдивым рассказом или матросской песней, пропал во время большого шторма, когда девочке не было и трёх лет, а матушка, служившая в самой усадьбе, умерла в родах ещё за год до того. Местные сплетники расходились в мнениях о том, почему мистер Тремэйн решил приютить девочку в усадьбе – люди более великодушные приписывали это его христианской доброте и посмертной благодарности родителям Молли – людям честным и преданным, - в то время как циники усматривали в деле более сложную подоплёку и прозрачно намекали, что физиономией Молли подозрительно похожа на самого управляющего. Так или иначе, девочка жила в усадьбе на положении скорее служанки, чем постоялки, но работой её не слишком загружали, а мистер Тремэйн на досуге даже выучил её чтению, письму и Священному Писанию. О да, я знаю, о чём некоторые читатели немедленно спросят меня. Что ж, было бы нечестно сказать, что в процессе этого обучения число веток на старой берёзе у ворот усадьбы совсем не уменьшилось, и у читателя будет в дальнейшем случай в этом убедиться. Но если бы речь шла о мальчишке – или даже о менее способной девчонке – то расход материала явно был бы существенно выше. Как ни странно, образование Молли продолжила - причём не прибегая, вопреки нравам эпохи, ни к чему строже мягких словесных внушений – не кто иная, как девушка в чёрном. Когда оказалось, что Молли единственная относится к ней без страха, а скорее с симпатией, постепенно перешедшей в подобие преданности, незнакомка в свою очередь заинтересовалась девочкой, а со временем и привязалась к ней – и даже... да вот, послушайте сами, какой дуэт девичьего и девчоночьего голосов доносился из-за стенки к господину Астенесу и даме в чёрном плаще, коротавшим летний вечер на открытой веранде усадьбы за стаканчиком кларета из старых , ещё предвоенных запасов:

- Mi nonne es Mollie, ac eg avo undex anes, ac exujo Hisharte co Miss Lanta.

- Co lanсhy Iolanta, Mollie – fabra Hisharte.

- Bon, co lanchy Iolanta. Eca lenja es boel, ya amo..

ну, и так далее.

- Увидите, лано Ла Астенес, Молли выучит наш язык куда раньше, чем я английский, - вздохнула дама, - Старую собаку новым штучкам не выучишь... А Молли – способная девочка, приятно слышать, как она старается.
- Только зачем ей это... Причуды знати – учить служанку языкам...
- Грех жаловаться, Молодой Госпоже это тоже полезно – с тех пор, как она начала заниматься с Молли, она поправляется куда быстрее, чем раньше. Если бы не этот так называемый голос, я сказала бы, что она уже поправилась. А что до провалов в памяти, то, может быть, они и к лучшему. Есть вещи, которые ей лучше не помнить.
- В каком-то смысле самое трудное наступит теперь, лана Ла Эрколи – Её... Молодая Госпожа должна будет решать, что ей делать дальше...
- Oх, не хочу я, чтобы она уходила в монастырь, лано Астенес. Я посвятила этой девочке двадцать лет жизни, я сделала всё, чтобы заменить ей родителей после смерти Старой Госпожи, я отказалась от собственной жизни, не вышла замуж, я не хочу, чтобы всё это было напрасно. Я надеюсь против надежды, что её ещё что-то ждёт в будущем.
- Я Вам всегда говорил, что она поправится, лана Эрколи. Даже в первые месяцы.. Время лечит, лана Эрколи, время лечит всё... или почти всё...
- Но почему времени для этого надо так много... Боже, если бы я была внимательнее в её детстве... Если бы я была серьёзнее в выполнении моего долга и не берегла розгу... Я могла бы спасти её..
- Берегли розгу? Я не ослышался? Это Вы-то берегли розгу, лана Эрколи?
- Значит, берегла, раз оказалось недостаточно.
- Почему же недостаточно... Молодая Госпожа прекрасно научилась скрывать опасные проказы. Весь двор, кроме Вас, знал или догадывался про неё и господина Ла..
- Не надо имён. Не хочу и слышать про этого мальчишку. Не скрывать она научилась, а искать защиты у Его Величества. Если бы он не заступался за неё так часто... И да, этот мальчишка, этот так называемый Лекши... Господи, как я могла прозевать его... Он погубил её, погубил мою девочку, а я ничего не заметила.
- Кто кого погубил, лана Эрколи? Молодая Госпожа жива и, благодарение Господу, поправляется, а он...

Тут их разговор был прерван, поскольку девушка за стенкой решительно заявила, что устала, и отпустила Молли учить урок, заданный на завтра.

Сама же она, привычно набросив капюшон и довольно почтительно, но весьма кратко поприветствовав почтенную пару соотечественников, направилась по боковой аллее сада к калитке в стене, от которой начиналась тропинка к морю. Тут на пути девушки возникло небольшое препятствие в виде двух садовников, подстригавших карликовое тисовое дерево в виде геометрически безупречной призмы – два ряда таких же призм украшали обе стороны аллеи. Один из двух садовников, постарше, тут же отскочил в сторону, подавляя неприличное для протестанта желание перекреститься – если помните, встреча с сумасшедшей иностранкой почиталась среди местного простонародья дурной приметой. Но из всякого правила есть исключения, и второй садовник - помоложе – как уже не раз случалось в последние дни, повёл себя именно таким исключительным образом. Вместо того, чтобы последовать примеру коллеги, он, наоборот, cлегка заступил девушке дорогу и склонился перед ней в преувеличенно вежливом поклоне, одновременно пытаясь заглянуть под капюшон. Нечего скрывать, молодой человек был красив – красив вальяжной, самоуверенной красотой деревенского сердцееда, в данном случае, однако, не оказавшей никакого эффекта. Девушка, брезгливо передёрнувшись, двинулась вперёд, заставив его отступить, и пошла дальше своей дорогой в сторону выхода из усадьбы и тропинки, ведущей к морю. Лано Астенес молча залпом осушил свой стаканчик и последовал за ней, по обыкновению в некотором отдалении...


Эпизод третий. Об одной неудавшейся поездке – о не всегда просвещённых нравах Века Просвещения - о некоторых вопросах и поиске ответов на них

- Я хочу видеть отца Коллинза, лана Эрколи. Я хочу исповедaться. Я провела над морем три дня, и я не слышала...

- Tumi Otitas, это опасно. Отец Коллинз уже попал в неприятную ситуацию в городе две недели назад. Официально его терпят здесь, но не более, а толпа на улице не очень-то разбирается в тонкостях...

- Мне не будет покоя, лана Эрколи, пока я не увижу его... Я не слышала голоса три дня. Если нельзя позвать священника, я готова поехать к нему сама.

- Но единственная дорога к его дому через город...

- Я прошу Вас, лана Эрколи.

Дама покачала головой, но девушка смотрела так умоляюще и одновременно уверенно, что на утро следующего дня открытая карета выехала из ворот усадьбы.

Недалеко от въезда в город возница инстинктивно дёрнул за вожжи, объезжая столетнее дерево, с которого при их появлении с карканьем поднялась несколько разочарованная ворона. На дереве в специальной железной клетке – gibbet - висели обмазанные cмолой (не то из эстетических, не то из гигиенических соображений) бренные останки контрабандиста, в своё время хорошо известного в округе под прозвищем «счастливчик Гарри», в нынешних обстоятельствах, мягко говоря, несколько устаревшим. Два месяца назад «счастливчик», которому, наконец, изменила удача, оказал сопротивление при задержании и тяжело ранил одного из людей мистера Полруана, и теперь скалил зубы в вечной, но не очень-то счастливой смоляной улыбке поверх остатков пенькового галстука. Пассажиры кареты отвели взоры, и только девушка равнодушно – по крайней мере, так могло показаться, - скользнула взглядом по страшному зрелищу, прежде чем так же равнодушно отвести его в сторону. Лана Эрколи поправила плащ и молчала до того момента, когда путешественники не въехали на узкую центральную улицу городка, прокатившись мимо будки таможенника, через узкий горбатый мостик над мелкой по случаю солнечной погоды речкой. А дальше путь кареты лежал между двумя рядами серых каменных домиков с черепичными крышами и аккуратными квадратиками окон, мимо такой же серокаменной церкви Св. Гономбы (непостижимые корнуольские имена!) с её готическими окнами и колокольней, из-за своей плоской крыши с зубцами больше похожей, как часто бывает в Англии, на крепостную башню, потом мимо обязательных при церкви кладбища и двух соперничающих кабачков. Один из авторов, когда приехал первый раз в Англию, помнится, всё удивлялся этому странному, но обычному здесь соседству кабаков и кладбищ, пока ему не объяснили – кладбища при церквах, а после службы прихожанам охота что? Правильно, промочить горло. Один из кабачков уже выходил фасадом на самый центр городка – рыночную площадь. День был не рыночный, так что пространство вокруг центра площади – массивного каменного «рыночного креста» старинной кельтской формы (с кругом вокруг перекладины), стоящего на подобии постамента и защищённого подобием беседки с деревянной крышей – должно было бы быть относительно свободно.

Однако сегодня вознице пришлось притормозить - площадь была наполнена толпой народа, частью выбежавшего из кабачков, частью последовавшего сюда за странной процессией, только что прибывшей на площадь от недалёкой, за углом, ратуши. Процессия, собственно, была короткая. Во главе её выступал , опираясь на посох, знак своего поста, городской глашатай (town crier), а за ним смирная лошадка, которую вёл в поводу один из стражников мистера Полруана, тащила телегу с двумя здоровенными колёсами, за которой семенила простоволосая молодая женщина, обнажённая до пояса. Отстать от телеги она не смогла бы при всём желании, поскольку была привязана за запястья к двум её сторонам. Идти за телегой в таком положении было страшно неудобно, тем более что юбка из грубого холста – единственная одежда молодой женщины – еле держалась на её бёдрах, при неосторожном движении открывая взглядам толпы начало ложбинки между ягодицами. Девушка изо всех сил старалась избежать этого, одновременно пытаясь встряхнуть распущенными светлыми волосами так, чтобы хотя бы на секунду прикрыть, на манер леди Годивы, обнажённую грудь. Увы, волосы были для этого недостаточно длинные, да и недостаточно густые, и стайка мальчишек, забегая впереди процессии, пожирала соски молодой женщины жадными взглядами – такое зрелище выпадало им нечасто – отпуская шуточки, за которые, услышь их местный школьный учитель, им бы ох, как не поздоровилось. Взрослые зрители тоже не скупились на комментарии, так что щёки молодой женщины недаром напоминали цветом лучшие образцы знаменитых местных яблок, из которых по освящённому веками рецепту делался мутноватый, но сногсшибающий сидр - scrumpy. Но стыд был отнюдь не единственным её мучением. По пятам за нею ленивой походкой следовал второй стражник с пятихвостой ремённой плёткой в руке. На спине молодой женщины уже красовались два перекрещивающихся набора ярких рубцов, захлётывавших на плечи; в двух или трёх местах на месте пересечения выступила кровь. Телега, по всей видимости, приближалась к какому-то условному месту, поскольку стражник, так же лениво, только чуть-чуть прибавив ходу, обошёл её, занял позицию слева по ходу и, слегка развернув корпус, картинно завёл плеть за спину, явно заботясь о том, чтобы жертва увидела его приготовления. По глазам молодой женщины было очевидно, что его старания увенчались успехом – кое-кто в толпе промолвил «ишь, не хочет, упирается», и правда, девушка скорее инстинктивно, чем сознательно попыталась замедлить ход или даже упереться в землю обеими ногами – но неумолимое движение телеги потянуло её вперёд, и она, споткнувшись, чуть не упав, нагнала положенное ей место, вслед за телегой проковыляла мимо стражника и явственно напряглась всем телом, ожидая удара. Тот не земедлил последовать – стражник развернулся всем телом, сделал шаг вперёд и одновременно с шагом хлёстко, картинно, но по крайней мере на первый взгляд не так уж сильно, обрушил все пять хвостов на спину своей жертвы. На этот раз кончики плётки захлестнули на бок, а не на плечи, а новые пять рубцов одновременно пересекли оба старых семейства. Голова молодой женщины откинулась назад, а изо рта вырвался сдавленный звук. Громкого крика не было - не потому, что наказываемая была исключительно терпелива и сильна характером, а потому, что во рту у неё торчал ремённый кляп. Капель крови на спине молодой женщины изрядно прибавилось, но кое-кому в толпе этого явно было недостаточно:

- Халтуришь, Джон!, - возмущённо выкрикнула краснолицая толстая тётка в чепце, наблюдавшая за экзекуцией из первого ряда. Всыпь ей, шлюхе эдакой, как положено – чтоб кровь так и текла по спине! Аль сам с ней забавлялся, что жалеешь ? Ух, мужики...

При последних словах муж почтенной матроны, высунувшийся было из дверей кабачка с кружкой в руке, попытался было скрыться обратно, но поздно - его благоверная заметила его и успела прошипеть вслед:

- Вот тебя бы, тебя на её место. Мало я тебя скалкой. Как развлекаться, так вы все охотники, а как на задок телеги, так ей одной отдуваться. Вот разобраться бы, на кого ублюдок-то похож, да и всыпать кобелине, как ей, только вдвое.

- Ребёнка не трожь, Пег, - вставила её соседка по толпе. Ребёнок не виноват, воспитать его как доброго христианина, и глядишь, толк будет. А вот шлюху эту ты не жалей, Джон, покажи ей, как чужих мужей уводить.

- Да он не жалеет, - вставила третья грация, самая краснолицая и толстая из всех трёх. Не умеет он просто, и всё. Тут сноровка нужна и опыт. Вот в Фалмуте видела я заплечных дел мастера, так тот дело знал...

- «Я не умею?» - Стражник был явно уязвлён до глубины души. «А ну, Вилл, попридержи», - обратился он к коллеге. Тот и правда тпрукнул лошади, которая послушно остановилась, прядая ушами. Стражник, помахивая плёткой, подмигнул почтенным дамам из первого ряда и той же ленивой походкой обошёл свою жертву сзади, заранее замахиваясь плетью. Толпа притихла, только примерно половина мальчишек начала протискиваться между рядами, чтобы лучше увидеть, что происходит. Вторая половина решила, что от добра добра не ищут, и продолжала разглядывать тугую грудь наказываемой, заключая пари, достанут до неё к концу экзекуции кончики плётки или нет. Молодая женщина, видимо, сообразила, что её ждёт какое-то новое мучение и попыталась выгнуть спину так, чтобы боль была чуть поменьше.

Она ошиблась, как ошиблись и большинство зрителей, ожидая новых кровавых рубцов на спине наказываемой. Джон предпочёл доказать своё мастерство кнутобойца чуть менее кровожадным, но ещё более зрелищным образом. Встав сбоку от жертвы, он примеривался пару секунд перед затихшей толпой, после чего молниеносным движением нанёс скользящий удар совсем не туда, куда ожидали зрители.

Толпа ахнула. Холщовая юбка, последняя одежда наказываемой, лежала на земле вокруг её лодыжек, открывая стройные ноги и чуть полноватые ягодицы, вверху которых вспухала красная полоса от скользнувшей плети.

- «Во-во, Джон», - опомнилась Пег, - хорошо придумал, так и надо, по ж*пе её, с позором...

- «А не слишком ли будет», - засомневалась её более сердобольная товарка, та, что вступилась за ребёнка, - «не по правилам это, перед мужчинами-то».

- Половина мужчин в городе ничего нового для себя не видят, - отрезала Пег, - «давай её, Джон, так её, на задке телеги - да по собственному задку» (точнее говоря, она выразилась сильнее, сказав не «at the cart’s tail», а «at the сart’s arse», но по-русски соответствующее выражение как-то не звучит... )

Стражник не нуждался в подбадривании. Плеть поднялась снова, и на этот раз опустилась не на спину жертвы, а пониже, добавив к широкой полосе от скользящего удара пять глубоких – от прямого. Молодая женщина взвыла сквозь кляп, дёрнув головой и изо всех сил прижимаясь лобком к грубому дереву телеги в надежде сохранить последние остатки стыдливости. Джон, однако, явно решил порадовать зрителей, доведя унижение приговорённой до крайнего предела. К сожалению, это означало, что продолжать экзекуцию надо было стоя на месте – ноги наказываемой были спутаны юбкой и при попытке сдвинуть телегу с места – наилучший способ заставить жертву открыть взглядам зрителей последнее, что доселе было от них скрыто - она бы просто упала. Джон, однако, был вполне уверен, что и нескольких ударов плёткой хватит, чтобы заставить её окончательно забыть стыдливость. Не торопясь, он обошёл телегу с другой стороны, замахнулся, и смачно хлестнул по тому же месту. Из-под кляпа донёсся вой, уже мало похожий на человеческий голос, но жертва по-прежнему изо всех сил прижималась к телеге. Кто-то из мальчишек пронзительно засвистел, и теперь уже вся компания, маневрируя между зрителями или забегая сзади толпы, перетекла к задку телеги – главное зрелище открывалось теперь тут.

«Ах ты», - усмехнулся Джон с выражением скорее досады, чем злобы, - «ну, я ж тебя пройму, ты уж...», - он начал обходить телегу, чтобы опять нанести удар справа, и тут ненароком поднял глаза и осёкся.

Один за другим зрители последовали за направлением его взгляда, и, наконец, даже распятая на телеге жертва подняла глаза и посмотрела в том же направлении. И тут её мутный от стыда и боли взгляд встретился с не менее безумным, невидящим и всё-таки пронзающим насквозь взглядом девушки в чёрном. Занятая зрелищем толпа не заметила въехавшую на площадь карету, а кучер, да и двое старших пассажиров, не сразу сообразили, что происходит на площади. Девушка, однако, оказалась догадливее. Привстав на сиденье, она смотрела на открываюшуюся её глазам казнь немигающим взглядом. Капюшон упал с её головы, открывая удивительной красоты лицо, которое сейчас было белее, чем те меловые утёсы английского побережья, над которыми она стояла давеча. Девушка не пыталась поправить капюшон, не пыталась сдвинуться с места, не пыталась вымолвить слово – она смотрела прямо перед собой в шоковом, безумном состоянии, пожалуй, странноватом для человека, который только что равнодушно проехал мимо более страшного, логически говоря, зрелища.

С опозданием оценив ситуацию, госпожа Эрколи метнулась чёрной наседкой, заслонив от своей питомицы зрелище расправы, одновременно пытаясь накинуть ей на голову капюшон и отчаянно крича - на языке, которого возница заведомо не знал, но госпоже Эрколи было не до таких тонкостей: - «Поворачивайте, поворачивайте немедленно, поворачивайте, я вам говорю!!!» Господин Астенес, тоже придя в себя, перевёл не очень нужное распоряжение, кучер довольно лихо, благо толпа скопилась в другой части площади, развернул карету, и последняя покинула площадь при полном молчании толпы.

Наконец, Джон нарушил это молчание, с тихим ругательством подойдя к приговорённой и неуклюже натянув юбку на её иссеченные ягодицы.

- « Посмотрели, и будет. Трогай, Вилл. Ну что, красотка... Сколько там... Ещё пару раз по спине, и отмучилась».

- Толпа тоже постепенно приходила в себя, комментируя – кто смущённо, кто озлобленно, а кто притворно весело - происшедший инцидент:

- «Сумасшедшая, Пег, как есть сумасшедшая... Племяшка-то моя подрядилась было служить в усадьбе, а через неделю приходит и говорит: нет, не могу, и жалованья мне ихнего не надо...»
- «Леди, чего скажешь. Голубая кровь. Жизни она не видела, живёт как у Христа за пазухой»
- « Давай уж, Джон, заканчивай и пошли по пинте вдарим».

Впрочем, среди зрителей нашлись и такие, для кого происшедшее представляло более чем минутный интерес. Двое загорелых, горбоносых молодых людей в матросских куртках и коротких штанах, потеряв всякий интерес к окончанию экзекуции, тихо переговаривались между собой – увы, госпожа Эрколи не могла слышать их разговор.

- Es ya (Она).
- Да откуда ей тут взяться, в дыре этой!
- Я тебе говорю: она. Ты лицо видел?
- Ну, видел. Ну, похожа. Мало ли кто может быть похож.
- А что орала эта тётка, слышал?
- Ну, орала. Ну, по-нашему. А если и так? Брось, Манши. Мы честные моряки.
- Не будь идиотом. Ты триста тайлов за всю жизнь не заработаешь! Значит так, ни в какой Плимут я не поеду, пока не разберусь, что тут к чему.

Карета катилась назад, к усадьбе, лана Эрколи расстреливала слабо сопротивляющегося лано Астенеса рваными уничтожающими словами, а девушка вжалась в сиденье кареты, натянув капюшон на лицо. Её била крупная дрожь, а перед глазами мелькали обрывки сцены, отдалённо напоминавшей ту, которую ей только что пришлось наблюдать – с одним существенным отличием.

«Солнце. Солнце в глаза. Почему чёрное? И эти лица, эти взгляды, жадные, глумящиеся, сливающиеся в одно лицо, нет, рожу – ухмыляющуюся, орущую, нелюдскую. Мразь, подонки, что я вам сделала? Руки... сейчас оторвутся... и опять свист, и эта боль, бесчеловечная, жгущая, как дюжина раскалённых клейм... Умереть.. сейчас же... крик... кто кричит... я кричу? Я кричу? Я? А как же... вспомнить... нет... чернота... не помню. Не помню».

Эпизод четвёртый. О том, что читающий без разрешения чужие дневники может прочесть неприятные для себя вещи, а истина не всегда лежит на поверхности.

- Сударыня, я распоряжусь тайком передать ей деньги, как Вы просите, но я не могу более ничего для неё сделать. Её выгонят из города на все четыре стороны, как только она придёт в себя, а ребёнок уже в сиротском приюте.
- Что ж, спасибо и за то, мистер Тремэйн. Молли, сегодня урока не будет.

- Молли? Я сказала: сегодня урока не будет.
- Мисс Ланта, тише, если можно. Я не про то! Мисс Ланта, Том говорит, Вы страшно испугались на въезде в город.
- Вспомнила кое-что из своей жизни... на родине. То есть почти вспомнила... понимаешь, я забыла... забыла очень важную для меня вещь, Молли ... и когда я увидела, то вспомнила.. или почти вспомнила. Молли, оставь меня одну.

- В чём дело, Молли? Да что такое с тобой сегодня?
- Мисс Ланта.. Если Вы действительно хотите вспомнить... Вы знаете, Вы часто сидите в библиотеке усадьбы... Так вот мистер Тремэйн говорил... Его Лордство велел убрать одну книгу перед Вашим приездом. Собственно, не книга, а тетрадь... его дневники, когда он был послом в ваших краях. Она в бюро, под замком. Я знаю, где ключ. Может, там будет. Только не говорите мистеру Тремэйну, а то мне здорово попадёт.

- Молли, не надо меня учить, я сама была девочкой, и очень проказливой при том.

Вот оно... девяносто четвёртый год... сообщения о взятии Хардеша, очевидно, подтверждаются... дальше... девяносто восьмой... императрица Леанора была воистину великолепна на балу... нет, это я не могу читать... дальше... девяносто девятый... январь... март... вот оно... июнь. Успокоиться, это только тетрадь.
Успокоиться... ’tis with a heavy Heart that I am now committing to Paper the sorry Detayles of the most melancholy Castigation of the beautiful Prin.. Да что за ерунда, читаю как незнакомый язык... перечитать... теперь понятно... красивые слова, где дело... вот оно...

“австриец имел неосторожность побиться со мной о заклад, что принцесса подаст голос после первого же прута» - опять пари, и здесь пари, да что у меня за судьба... мерзавец колбасник, мерзавец, не он ли целовал мне руку и говорил комплименты за месяц до того... да и лорд Говард тоже хорош... Боже, неужели на свете были только трое порядочных мужчин – лано Астенес, Иоахим и Лекши... и из троих одного убили, а один сошёл с ума...

«на пятом ударе она вскрикнула, и с той минуты кричала уже не замолкая»... а как же... как же...

- «потеряла самообладание, и в ее криках появились мольбы о пощаде. «Нет! О нет! Пощадите, ради Бога, пощадите! » – рыдала она, содрогаясь всем телом... ничем не отличалась сейчас от шестилетней малышки, разложенной поверх материнских коленей за случайно разбитую чашку...» ничем не отличалась... ничем не отличалась... Не верю!

****

... - Лана Ла Эрколи, я должна спросить Вас... правда ли, что я... Вы помните... второго июня....правда ли, что я не просто кричала, а просила о пощаде? Вы же знаете, я ничего не помню. Я спросила Лекши – мёртвые не врут – но он не отвечает, сколько я ни стою над морем...
- Tumi Otitas (Ваше Высочество)... Ланши...
- Вы не называли меня «Ланши» с тех пор, как мне исполнилось семь лет, лана Эрколи.
- А сейчас назову. Ланши... девочка... Неужели Вы думаете, что я пошла бы на площадь? Я была убеждена, что это Ваш последний день, и молилась за Вашу душу – не то чтобы у меня были сомнения относительно её предназначения, но... Лано Астенес был на площади, иначе его самого могли объявить заговорщиком... но я не советую Вам... Ваше Высочество, постойте... постойте же...
...
...

- Лано Ла Астенес, смотрите в глаза и отвечайте, прямо, как старый солдат.
- Я отвечаю прямо. Ваше Высочество выдержали жестокое испытание как подобает отпрыску Вашей фамилии, не издав ни единого звука.
- Почему Вы не смотрите мне в глаза, лано Ла Астенес? Почему Вы не смотрите мне в глаза? Да отвечайте же, отвечайте прямо!
- Не всегда просто отвечать прямо, Ваше Высочество. Хорошо, если хотите прямого ответа, то я не смотрю в глаза, потому что старые солдаты не любят показывать дамам, что они умеют плакать.
- И только? Господи, кому верить, кому верить... Девушка выбежала из парадных дверей в сад, чуть не сбив шарахнувшуюся в сторону Молли, пробежала по главной аллее и опустилась на садовую скамейку, глядя невидяшими глазами на ослепительную синеву окружающей её лаванды и пытаясь выстроить свои мысли в некое подобие умозаключения... отчаянного и безысходного, как прыжок с палубы горящего судна в кишащую акулами воду. «Если это правда, что я умоляла о пощаде, то я недостойна Лекши... Понятно, почему он молчит. Я девка, не лучше той, в городе... Что ж, тогда наплевать на всё. Будем вести себя соответственно».


Эпизод пятый. Об опасности опрометчивого поведения – нет приключенческой истории без таинственного незнакомца – об идеале и что может его испорить – кинжал, розга и жёлудь – об интересе мужчин к оружию - «an outlawed rapparee».

Случай вести себя соответственно представился не далее как на следующий день. Проходя мимо недостроенной оранжереи, девушка опять столкнулась с молодым садовником Энди. Молодой работник вновь заступил ей дорогу c той же преувеличенной вежливостью, но на этот раз она не стала обходить его стороной, а наоборот, молча поманила его за собой в глухую часть сада, примыкавшую в высокой каменной стене. Никто не видел этого – никто, кроме Молли, которая проводила молодую пару несколько ревнивым взглядом, помедлила немного и нырнула в здание усадьбы, мысленно репетируя несложную иностранную фразу… lana la Ercoli, lanсhу Iolanta ave disapparata сo’n’Andy. Или надо сказать es disapparata… ну, в общем, она поймёт...

Пройдя между рядами постриженных в виде пирамид тисовых деревьев, под живой аркой из вьющихся по каркасу стеблей, девушка и молодой человек оказались в укромном уголке сада, недалеко от высокой ограды красного кирпича, между немыслимо разноцветными кустами роз. Оказавшись наедине со своим кавалером вдалеке от посторонних глаз, девушка не стала терять времени, а сразу выразительно бросила свой чёрный плащ на подстриженную до состояния идеально ровного мягкого ковра (ничего трудного в этом нет, стригите себе и стригите... и так триста лет) травку газона и присела на него, поманив молодого человека сесть рядом. Тот, не веря своему счастью, последовал немому приказу – и был вознаграждён больше, чем мог мечтать, когда незнакомка, закрыв глаза, обняла его за талию и протянула губы. Пьянея от неслыханной удачи, садовник едва озаботился кратчайшим из поцелуев (девушка поморщилась, почувствовав запах лука и посредственного эля) и сразу перешёл к делу, запустив руку прямёхонько девушке под юбки... Тут на лице у него выразилось удивление, не лишённое некоторой доли разочарования...

- У-тю-тю-тю, красотка! А я-то думал, ты леди, а ты, оказывается? А ну-ка, расскажи, как заработала, а? То-то Том говорит, ты так встрепенулась, как увидела... Небось, сама побывала на задке телеги или как там это у вас делается? Что ж, слава Богу, осталось, что ущипнуть... Он не замедлил проиллюстрировать свои слова соответствующим действием... возымевшим совершенно не тот эффект, на который он рассчитывал. Вместо того, чтобы захихикать и кокетливо отодвинуться, девушка молча отвесила ему звонкую пощёчину, оттолкнула, вырвалась из его объятий и отлетела на противоположный конец плаща, сверкая совершенно диким взглядом.

- Ну что ты как недотрога какая, ей-Богу, - парень был больше удивлён, чем разозлён, - сама ж позвала, да ты иди сюда, не бойся, не обижу! – поймав руку девушки, он потянул её обратно, и ситуация могла бы стать очень неприятной, если бы в этот момент напряжённый tete-a-tete не был прерван появлением ланы Ла Эрколи – бледной как смерть, с горящими от изумления, ужаса, негодования и сознания собственной беспомощности глазами. Одного взгляда этих глаз было достаточно, чтобы молодой человек не столько ретировался в сторону усадьбы, сколько растворился в воздухе. Девушка и лана Эрколи остались наедине друг с другом... Несколько мгновений они смотрели друг на друга молча, не двигаясь... лана Эрколи опомнилась первая и обвела поляну диким взглядом в поисках.... чего-нибудь подходящего. Нет, колючие розовые кусты к этой категории не относились... тут взгляд достойной дамы упал на еле видные в глубине прохода заросли орешника вдоль кирпичной стены cада, рядом с которыми к тому же была уединённая садовая скамейка...

Если бы кто-то мог набюдать то, что происходило в окрестностях этой скамейки через несколько секунд, то увидел бы немало интересного. Впрочем, «если бы» в данном случае неуместно. Открою секрет, один свидетель – и очень важный свидетель – у последовавшей сцены был. Находился он, впрочем, не в саду усадьды, а в ветвях огромного дуба, росшего у ограды с внешней стороны и нависавшего одной из ветвей над оградой и скамейкой.. Могу даже объяснить, если кому-то интересно, как он – свидетель, конечно, а не дуб, - там оказался. Видите ли, на высоте четырёх ярдов или около того от земли в старом дубе было дупло, и наш случайный свидетель – хотите верьте, хотите нет – полез туда за некой запиской, которая там действительно оказалась. Прочтя записку, наш новый знакомый довольно крепко выругался на мало кому понятном в тех местах языке и собрался было слезать – но тут увидел нечто крайне любопытное и решил повременить.

Прежде всего, он увидел, как из розовых кустов вылетел парень в одежде садовника и галопом помчался в сторону усадьбы.

Немедленно вслед за этим с той же стороны появилась странная пара – дама средних лет в зелёном плаще с капюшоном, тащившая за руку совершенно не сопротивлявшуюся девушку в таком же плаще, только чёрном. Капюшоны у обеих были откинуты, и наш свидетель не мог не заметить, что девушка необычайно хороша собой - с вьющимися рыжеватыми волосами, удивительно гладкой чуть смугловатой кожей (даже эта смуглость cкорее украшала девушку, чем наоборот, хотя по понятиям того времени красавице из общества была необходима интересная бледность) и большими зелёными глазами на очаровательной физиономии. Портило впечатление только выражение этих глаз – отрешённое, потустороннее, безразличное ко всему. Дама была, надо сказать, тоже недурна собой в своём роде, и выражение её лица тоже было необычным, только не отрешённым, а скорее безумным, яростным и в то же время потерянным каким-то, что ли.

Подскочив к ограде, дама выкрикнула что-то в адрес девушки на незнакомом притаившемуся в ветвях дуба наблюдателю языке и, подскочив к кустам орешника, начала выламывать длинную ветку, толщиной примерно в палец у основания. Это оказалось непростым делом: орешник – плотное дерево, - и дама мучалась с минуту без особого успеха. Девушка, понаблюдав за её действиями, неожиданно сняла с шеи нечто, что наш случайный свидетель принял в первый момент за очень массивный крест. Но это был не крест, а маленький кинжал или стилет, висевший у девушки на шее на серебряной цепочке – впрочем, учитывая некоторые особенности фигуры девушки, вернее будет сказать, что он не висел, а лежал почти горизонтально. Девушка молча протянула кинжал даме, которая, в первую минуту не поняв, что та имеет в виду, наградила её очередным диким взглядом, но потом, схватив кинжал, воспользовалась им для того, чтобы – нет, не заколоть девушку, чего на секунду испугался наш наивный свидетель, - а срезать-таки здоровенную ореховую хворостину. Взмахнув этим прутом в воздухе, дама удивлённо уставилась на него. Прут не свистел. Ещё бы он свистел – дама в своём шоковом состоянии забыла очистить его от листьев. С опозданием уловив суть проблемы, она сделала-таки это одним чётким , явно хорошо знакомым движением и молча кивнула девушке, которая покорно опустилась на колени у скамейки и легла на неё верхней частью тела. Тут наш случайный свидетель, наконец, понял, к чему идёт дело, но, прежде чем он успел отвести глаза, дама подошла к девушке и таким же привычным, заученным, почти автоматическим движением подняла ей юбки. Теперь отводить глаза было поздно – да и очень трудно. Наш случайный свидетель был джентльменом, но не был праведником, а отвести глаза от такого соблазнительного зрелища смог бы разве что праведник... или глубокий старик, которому давно уже всё равно. То, что открылось глазам нашего свидетеля, было... великолепно по форме и оттенку, нежно, округло, невинно и в то же время дразняще-грешно, шаловливо, игриво, заманчиво, словом – простите мне цитату из стихотворения немецкого поэта, написанного столетие с лишком после времени действия нашего рассказа – идеально...

Идеал портило только одно. Очаровательные формы девушки в нескольких местах, особенно сбоку, на бёдрах, пересекали тонкие белые шрамы. Не то чтобы они так уж бросались в глаза, но зоркость глаз – как и твёрдость руки – нашего случайного свидетеля могли бы подтвердить в не самых вежливых выражениях немало мушкетёров и пикинёров английской армии, имевших несчастье встречаться с ним в бою - на реке Бойн, у замка Балинити, под Атлоном или под стенами Лимерика. Шрамы явно не могли быть нанесены женской рукой... Собственно, он видел такие только раз в жизни – на теле маркитантки Мэг Коннелл, пойманной в своё время на систематическом обсчёте ещё в первую осаду Лимерика.. Другую за такое, позорящее Флаг Святого Патрика, поведение могли бы и повесить, но красавица Мэг, любимица армии (а некоторых офицеров в особенности) отделалась неприятным знакомством с армейским профосом и вот такими же шрамами, которые наш знакомый имел удовольствие наблюдать – и не только наблюдать – через несколько недель после того, когда.... впрочем, мы отвлекаемся.

Дама тоже увидела шрамы и повела себя до удивления нерешительно, несколько раз подняв прут в воздух и бессильно опустив его, пока, наконец, решившись, не хлопнула им девушку не особенно сильно по голому телу, явно стараясь не задевать шрамы. Девушка вздрогнула и тихонько проговорила понятное и без перевода «un».

«un» - то «un», подумал наш свидетель, но что ж за язык... носило меня по свету, но что-то не припомню...
Дама, словно не услышав, помедлила ешё секунду и каким-то машинальным движением опустила прут снова, почти на то же место, но, видимо, сильнее, потому что “doe” вырвалось из уст девушки уже почти стоном.

- Ну нет, подумал наш случайный свидетель, я не знаю, что такого она натворила, но, клянусь Иисусом, она просто слишком хорошенькая и слишком грустная, чтобы заслуживать такое обращение... Тем более, что эта тётка, кажется, сама не очень отдаёт себе отчёт в том, что делает...

Надо признать, возможности нашего джентльмена вмешаться в ситуацию, не скомпрометировав девушку самым страшным образом, были несколько ограничены... но к его чести, он сделал то, что мог – а именно, сорвав с ветки дуба один из прошлогодних желудей, запустил его - как раз когда девушка простонала «tres» - прямо в лоб даме (помните, зоркость глаз – как и твёрдость руки – нашего свидетеля могли бы подтвердить немало врагов), после чего немедленно спрятался за стволом дерева.

Эффект от жёлудя оказался неожиданно сильным, приближаясь, пожалуй, к тому, который, если верить легенде, произвело в то же время и в той же стране известное яблоко. Дама, впрочем, не стала ни кричать «эврика», ни бросаться писать свою версию Principia. Вместо этого, отбросив в сторону прут и не делая ни малейшей попытки выяснить происхождение жёлудя, она опустилась на скамейку около головы девушки и горько разрыдалась. Девушка, взглянув на неё и поняв, что сечь её сегодня, пожалуй, больше не будут, поднялась со скамейки, придерживая поднятые юбки руками, и сделала необычайно грациозное движение, старась заглянуть себе... за спину, причём отрешённое выражение её глаз на долю секунды сменилось каким-то очень детским любопытством. Сделав очаровательную гримаску, явно означавшую «ну, это ерунда, бывало куда хуже», девушка опустила юбки, присела (нашему свидетелю показалось, что на лице у неё при этом мелькнула уже другая гримаса, но не поручусь, что это ему не померещилось - что такое три удара даже длинным прутом...) рядом с дамой и обняла её за плечи, тихонько приговаривая что-то всё на том же непонятном языке – судя по интонации, прося прощения и объясняя что-то. Дама сделала было резкое движение, как бы пытаясь оттолкнуть её, но девушка мягко возобновила свои миротворческие усилия – и через минуту плакала в унисон с дамой, продолжая сквозь рыдания сбивчиво объяснять что-то.

- Да что ж за язык-то, begarra? Французский – нет, само собой. Испанский – тоже нет, я немного знаю. Итальянский? Португальский? – похоже, со всеми этими «ч» и «ш», но всё-таки, вроде бы, не то... тут его немой вопрос получил ответ, потому что в речи девушки мелькнуло «e Hisharta». А, так вот они откуда. Да, тогда понятно, почему я не могу распознать язык. Эти сидят себе на своём острове и дела ни с кем иметь не хотят. Вот бы и нам так же... только вот достался нам, за грехи наши, остров рядом с англичанами...

Достигнув, по-видимому, примирения, дама и девушка поднялись со скамейки и направились к усадьбе. На земле у скамейки остался лежать забытый обеими маленький кинжал. Я ещё не встречал даже в наши дни мужчину, абсолютно равнодушного к оружию, а в те времена было даже более естественно, что наш свидетель весьма заинтересовался кинжалом – тем более, последний был явно иностранной работы, с затейливо украшенной рукояткой, на конце которой красовался играющий на закатном солнце хрустальный шарик. Такая красивая вещь, и заржавеет ведь... надо бы хоть под крышу убрать... Поколебавшись минуту, наш свидетель обогнул ствол дуба, ступил на нависающую ветку и мягко спрыгнул на коврово-гладкую травку парка, предварительно сбросив вниз собственную шпагу. Подняв кинжал с травы, он начал внимательно рассматривать его, и тут услышал шаги. Девушка, очевидно, спохватившись, возвращалась быстрым шагом - на этот раз одна. Увидев незнакомца с собственным кинжалом в руке, она остановилась и уставилась на него с удивлением... нет, это не было испуганное изумление человека, увидевшего змею в собственной ванне или льва в саду (чего вполне можно было бы ожидать в таких обстоятельствах), а скорее усталое раздражение взрослого, который после тяжёлого рабочего дня застал ребёнка за опасной игрой. Пока она рассматривает нашего джентльмена, мы тоже, пожалуй, можем воспользоваться такой возможностью и взглянуть на него хотя бы мельком. Был он невысок ростом, коренаст, с покрытой веснушками физиономией, не вызывающе красивой, но с довольно правильными, располагающими чертами. А выбившаяся из-под парика короткая прядь выдавала тот вполне согласующийся с веснушками факт, что волосы у него были рыжие – не рыжеватые, как у самой девушки, а именно ярко, огненно, полыхающе рыжие.

Девушка восприняла вполне как должное, когда незнакомец склонился перед ней в низком поклоне, сняв шляпу, и протянул кинжал, держа его за остриё. Сохраняя совершенно спокойную физиономию, она тем не менее схватила рукоятку почти хищным движением и, обретя некую защиту и успокоившись окончательно, скороговоркой проговорила - без видимого интереса и как бы по обязанности- естественную в таких обстоятельствах серию вопросов:
- Кто Вы? Как Вас зовут? Что Вы тут делаете ?
- Отвечаю по порядку, сударыня. Я гость в доме доктора в полумиле отсюда, моё имя Руайри (Ruairaidh), и я позволил себе перелезть через ограду – ради Бога, извините вторшение – потому что заметил эту замечательную вещицу на земле и хотел уберечь её от ршавчины.
- Как Вы могли её заметить? И откуда Вы? У Вас странный акцент – Вы не англичанин?
- Заметил – с дерева. Искал кое-что в дупле – записку, если быть точным. И да, сударыня, я не англичанин и горшусь этим. Я ирландский шентльмен.
- А я думала, ирландцы и англичане – примерно одно и то же.
- Как говорит один старый друг моей семьи, о котором я с удовольствием расскашу Вам в другой раз, сударыня, между ними нет ничего общего. А Вы не хотите представиться?
- Извольте: Иоланта Ла Торрес. Нет, я не испанка. Мой далёкий предок и правда был леонским идальго, но это было несколько столетий назад.
- Я понял, сударыня. Вы из Хишарты.
- Неужели смогли различить акцент? Странно, наш язык мало известен за пределами нашего острова... У Вас, что, друзья в Хишарте?
- Наоборот, сударыня. Враг.
- Любопытно. Расскажите-ка, - это было сказано тоном не то чтобы распоряжения, но такой просьбы, которой отказать было трудно.
- Извольте сударыня... Вы католичка, как я понимаю?
- Разумеется. Я из Хишарты.
- В таком случае, Вы мошете мне посочувствовать. Враг у меня в ваших краях. Некто Бакли, Оливер Бакли. Англичанин, но с поместьем в Ирландии по соседству с нашим – его семья получила его от Кромвеля в сорок девятом, когда земли конфисковали у правого и виноватого. Нас тогда не тронули – мой дед прятал соседей-протестантов у себя во время резни, они и заступились за него, только семье Бакли это всегда не нравилось, зарились на наши земли. Во время прошлой войны этот Бакли, натурально, слушил в армии Оранжевого Билли, а я, как добрый католик, на противополошной стороне – не повезло нам с королём, ну что ш поделать, зато сэр Патрик был генерал что надо (господин Руайри явно считал, что подробности истории его захолустной родины должны быть известны любому знающему человеку, и не снисходил до более подробных объяснений). Когда побили нас англичане на реке Бойн, Бакли нарочно искал меня и оставил-таки отметину на плече, но ребята помогли отойти. Зато потом, когда они первый раз осашдали Лимерик, не кто иной, как Бакли командовал охраной артиллерийского конвоя, и охрана у него была – хуже некуда. Мы с Хоганом и объяснили сэру Патрику, что надо бы этот конвой перехватить, а то не выдершать нам осаду. Устроили мы ночью кавалерийскую вылазку - Хоган дорогу показал - застали конвой врасплох, разбросали охрану и взорвали все пушки. Англичанам пришлось снять первую осаду, а Бакли, чтобы не получить пулю в лоб от своих же, ударился в бега. Через год пришлось-таки нам сдаться, я тогда понадеялся на слово англичан – всё-таки почётная капитуляция, они много что нам обещали – и остался дома, надоело мне воевать. Зря, надо было записываться с сэром Патриком во французскую службу. Во Францию попал мой брат, только не как военный, а в Сорбонну, натурфилософию изучать. А тем временем англичане потихоньку начали нарушать условия договора и затягивать петлю на нашей доверчивой шее... «Акты о Причастии» – слыхали?

... Ммм... что-то слышала...

- А я, увы, не «что-то», а все подробности. Запрещается, запрещается, запрещается католикам, и вообще всем, кто не примет англиканского причастия, и здесь, а особо у нас в Ирландии... запрещается занимать любые должности в государстве, быть юристами и врачами, избирать и избираться в парламент, покупать землю, преподавать в школах, а главное, учиться в университетах – в том числе за границей, под угрозой конфискации всего имущества. Пришлось нам прервать с братом все cвязи, но Бакли, ещё в бегах обретаясь, его выследил и настучал куда следует. Вот так он и оттянул у нас дом и землю. Отец умер с горя, а мне другой дороги не было как податься в “rapparee”. Бакли тем временем вернулся-таки в Ирландию, ездил всегда с хорошей охраной, но я его почти было выследил и устроил засаду. Засели мы с приятелем за скалой с мушкетами, шдём, пока они проедут, чтобы угостить его дозой свинца – хорошо помогает от подлости, проверено. Час шдём, другой шдём, полночи шдём, а Бакли всё нету. Наконец, Падриг, добрая душа, поворачивается ко мне, набожно крестится и говорит: «надеюсь, что с беднягой ничего такого не случилось».

Возможно, это показалось господину Руайри, но на безразличном, отрешённом лице его собеседницы мелькнуло слабое подобие улыбки при рассказе об этой трагикомической ситуации – во всяком случае, она явно слушала всё более заинтересованно.

- Так вот, ничего с беднягой не случилось. Просто он понял, что я до него доберусь, уехал из страны опять, и, говорят, нанялся на службу к какому-то князю в вашей Хишарте. Отчасти я польщён – он вообще-то не трус, но...

- Интересно..., - задумчиво произнесла девушка, задумалась на секунду и неожиданно заявила всё тем же вежливым, но не допускающим возражений тоном :

- Завтра в шесть, здесь же, и только попробуйте не прийти. Мне надо бежать – моя опекунша начнёт беспокоиться, где я. Странно, что она ещё не прибежала искать меня.

Ни девушка, ни её собеседник не знали, что эта странность объяснялась очень просто. Лана Эрколи, казалось бы, успокоившаяся после прямого попадания жёлудя в лоб, едва войдя в двери усадьбы, опустилась в резное кресло и разрыдалась снова. В таком состоянии Лано Астенес и застал её...

Эпизод шестой. О гроке, о вине и о её искуплении - о лицах дуэлеспособных и не очень - на что годны мужчины – о том, что сорок не пятьдесят.

- Спасибо, лано Астенес, ещё стаканчик, я вообще-то избегаю гроки, но сейчас... Шрамы, белые шрамы, до сих пор, до сих пор... вот и верь акморской знахарке, обещала же свести все... Я не должна была оставить такое безнаказанным... Но я не смогла... Я даже хлестнула её пару раз... вполсилы.. я старалась не попадать по шрамам, но и то чувствовала, как она вздрагивает каждый раз. И когда я почувствовала, что она вот-вот закричит... Она и в детстве всегда кричала, как сумасшедшая, а уж как я тогда старалась щадить её... Лучше бы я этого не делала – может быть, она была бы чуть менее склонна к риску, и её удалось бы спасти... Лучше бы я её наказывала покрепче, чем... Бедная моя девочка, бедная моя девочка... Я просто не могла продолжать, лано Астенес... Мне страшно подумать, что было тогда на площади...

- Правду Вам сказать, Лана Эрколи, я тогда, на площади, и сам ничего не видел и мало что слышал. Я закрыл глаза, и хотя не мог, конечно, заткнуть уши, но толпа рядом со мной так свистела и улюлюкала... Выпейте-ка ещё гроки, лана Эрколи, и я с Вами за компанию... Как она это восприняла? Мне не то страшно, что Вы не смогли продолжать, а то, что Вы вообще взялись за прут ... не дай Бог, ей опять станет хуже... или, хуже того, начнёт вспоминать...

- Она же меня и утешала, лано Астенес... А что мне было делать!? Вы не представляете, как я испугалась. Вы знаете, что делают здесь с девушками, которые... Вы только что видели в городе. Она же просто не переживёт второго раза... А мы здесь только подозрительные иностранцы, причём католики, а на защиту лорда Говарда я не очень-то надеюсь.. Я была в шоке, лано Астенес... я делала то, что делала в таких случаях всегда... Я из Эджеза, знаете ли...

- Не волнуйтесь, лана Эрколи. Выпейте лучше ещё гроки... Вот так, и я с Вами.. Всё хорошо, что хорошо кончается. Кто-нибудь ещё мог видеть?

- Только этот нахал, но он убежал сразу же. Что нам с ним делать, лано Астенес, чтобы он держал язык за зубами... Его надо либо запугать, либо выдать властям, либо...

- Напугать его сильнее, чем Вы, никто не сможет, лана Эрколи. Выдать властям – придётся объяснять, за что... Нет, такое может быть только в Англии. Ни в одной другой стране простонародье не позволяет себе такой фамильярности. У нас бы такого садовника... А что до «либо»... знаете, вызвать садовника на дуэль я не могу, а заколоть просто так, без дуэли... безоружного человека... я надеюсь, я доказал мою преданность Её Высочеству, но бесчестить свою шпагу...

- Да оставьте благородные глупости, лано Астенес. Хуже то, что это опасно, и не только для Вас, но и для Её Высочества... я же говорю, мы здесь только подозрительные иностранцы, причём католики, а лорд Говард уж точно не станет нас защищать, если дело пойдёт об убийстве... Что же делать... я, я виновата, лано Астенес, я одна. Я не доглядела....

..... Мы с Вами выходили и не из таких ситуаций, лана Эрколи... Выпейте ещё гроки и перестаньте убиваться...
.....
.... - Выпейте лучше ещё гроки, лана Эрколи...
.....
.... - В-выпейте лучше ещё...

- Выпейте лучше ещё гроки, лана Эрколи. Простите, но Вы сошли с ума не хуже Его Величества и Её Высочества. Ввпрочем, Вы в хорошей компании.

- Нничуть я нне сума сошла. Я иначе никогда себе не ппрощу. Если хотите знать, я мечтаю об этом с того самого дня. Я не уберегла её, и теперь не один раз, а д-дважды. Я, я одна виновата, и я тоже должна быть ... ик... наказана... те же пятьдесят ударов... и ни оддним...
...
.
- Темнеет... Нет, лана Эрколи, не сюда, тут прохода нет..

- Спасибо... Насажали тут роз... с кколючками... Вот он, орешник...

- Лана Эрколи, Вы совершенно уверены, что действительно хотите...

- Уверена, сколько раз Вам повторять. Тем лучше, что т-темнеет, меньше риска, что нас увидят.

- Может быть, всё-таки хотя бы вернуться в дом?

- Исключено. Уж если рисковать, то лучше пусть нас увидят с-слуги, чем она. Прут срезали? Срежьте-ка второй для уверенности. Спасибо. Ну что ж...

Лана Эрколи глубоко вздохнула, опустилась на колени у скамейки, как несколько часов назад её подопечная, и решительным движением подняла юбки – все, кроме последней, нижней - тонкой, с аккуратно зашитой дырочкой сверху (увы, годы скитаний и лишений), но при этом поразительно чистой, особенно по меркам не очень-то гигиеничного века. Тонкая ткань довольно плотно облегала всё ещё соблазнительные формы, однако лано Астенес медлил - очевидно, по-прежнему собирался с духом. Лана Эрколи, видимо, истолковала его замешательство по-своему:

- НЕТ! И не ждите. Мужчины.... Нижнюю юбку – нет! Она совсем тонкая, прекрасно сойдёт и так (Лана Эрколи в свои без малого сорок лет никогда не была замужем, и этот последний рубикон был для неё абсолютно непреодолим – подозреваю, она скорее согласилась бы быть повешенной наподобие «Счастливчика Гарри» на ветвях того самого, нависавшего над её головой дуба, чем показать мужчине ... )

- Как хотите, лана Эрколи, Вы сами всё это затеяли... но знаете... помню, в военной школе...

- Я сказала НЕТ!!! Вы бы ещё вспомнили Вашу матушку, когда Вам было три года. В военной школе женщин, очевидно, не было? Не тяните, замахнитесь как следует и начинайте ... Я буду считать. Ну, что же Вы медлите?!

- Не могу, лана Эрколи. Не могу ударить даму. Рука не поднимается.

- Дама сама Вас об этом просит! Ударить даму Вы не можете – а отказать даме в просьбе? Ай!!!... Нет, не обращайте внимания, это я от неожиданности. Раз. Слабовато, но для начала неплохо... Встаньте с другой стороны, лано Астенес – с этих английских дубов ужасно сыплются жёлуди....

- Два... Да не так! Сильнее! Отойдите ещё на шаг, чтобы был замах.....

- Ах! Три... Нет, не так, так не получится как следует. Сбоку, сбоку замахивайтесь... АЙ! Четыре... Ох... так лучше....

- Уберите руки, если можно, лана Эрколи...

.... – Извольте. Пять! А!

- Уберите руки, пожалуйста, лана Эрколи...

- Да, разумеется... ШЕСТЬ!!!!

- Ещё раз прошу, руки уберите, пожалуйста...

- Простите... машинально... не могу себя удержать. Её Высочество я, бывало, в таких случаях просто держала за обе руки одной своей, но при этом как следует не замахнуться, а я не ребёнок... Делать нечего, лано Астенес, Вам придётся привязать мои руки к скамейке... Как нечем... перевязь от шпаги... да что Вы... ох, мужчины... ничего унизительного для благородного оружия, уверяю Вас... Вы же не самой шпагой пользуетесь, а перевязью... Вот... теперь продолжайте.

- Семь!!! Ай! Опять не так! Поперёк пока что, а не наискось! Мужчины... У Вас что, детей никогда не было, лано Астенес?

- Я никогда не был женат, лана Эрколи...

- Это я знаю, но для большинства мужчин, тем более военных, это не преграда...
....
- Девять! Ох! Да не так же! Ещё раз: прут заводите за спину и замахиваетесь горизонтально, а не сверху! Иначе не получится настоящего сильного удара! Господи милосердный, ну почему я не могу сделать это сама !?

- Высечь себя сам человек не может, лана Эрколи. Это как вытянуть себя за волосы из болота (видел я людей, командовавших собственным расстрелом, подумал он про себя, но это - что-то новое...)

- Да не философствуйте... ох... а занимайтесь делом... О Господи... мужчины... Я давно говорила, что девять из десяти не умеют действовать никаким орудием, кроме шпаги...

А вот этого лане Эрколи лучше было бы не говорить. Или наоборот – в зависимости от серьёзности её намерений. Сама того не зная, она задела в душе лано Астенеса весьма чувствительную струну (читатель, очевидно, поймёт, какую – не стану скрывать, некоторыми орудиями лано Астенес и впрямь не отказался бы действовать поувереннее, и не женился он в своё время отнюдь не потому, что предпочитал холостяцкие похождения, что бы он ни говорил, закручивая усы, приятелям в трактире у Магдалинской площади в Чалько). Такой обиды ему не наносили со времён штурма текрурской крепости в Хардеше, когда какой-то нахал в феске сделал лано Астенесу со стены некий знак, который в Текруре считался относительно безобидным, не грубее кукиша в наших краях, но вот в Хишарте ему придавался совсем другой смысл... Лано Астенес ворвался тогда на стену среди первых, бок о бок с самим принцем Иоахимом, и для того насмешника его шутка закончилась весьма печально... и в данном случае кровь ударила в голову лано Астенеса ненамного слабее. Сам пьянея от своей смелости больше чем от вина, совсем как тогда в Хардеше, он подскочил к насмешнице и, зажмурив при всей своей храбрости глаза, сделал ровно то, что она сама наотрез отказалась сделать пару минут назад. Затрудняюсь сказать, кто из двоих покраснел сильнее, но несколько секунд оба не могли вымолвить ни слова. Наконец, лана Эрколи сообразила, что её единственный шанс не утратить достоинства – сделать вид, что ничего особенного не произошло, и вернуться к командной роли:

- Ну что ж, продолжайте. И не стесняйтесь смотреть, ради Бога, теперь-то уж что!

Но лано Астенес больше не нуждался ни в командах, ни в подбадриваниях ...

Восемнадцать! АААА! Вы способный ученик, лано Астенес!

Двадцать один! Оуууу!!! Хватит! Хватит! Нет.... продолжайте!


Тридцать! Оста... ой.. продолжайте..

Сорок! Всё! Всё! Довольно, довольно, лано Астенес...

Это «довольно» было сказано таким тоном, что было очевидно, что да, действительно, довольно. Хмель полностью слетел с обоих. Лана Эрколи дала своему кавалеру отвязать её несколько занемевшие руки, поднялась с колен, одёрнула юбки и всхлипнула в последний раз:

- Бедная моя девочка, бедная моя девочка...

Лано Астенес предпочёл не напоминать ей про разницу между цифрами сорок и пятьдесят, а сама лана Эрколи, похоже, временно забыла арифметику, пытаясь разобраться в своих чувствах...которые были далеко не так однозначны, как, возможно, думают некоторые читатели. Самое интересное, что лано Астенесу тоже было не до счёта... В его душе крепло подозрение – постепенно переходящее в уверенность – что проблема, на которую, сама того не желая, прозрачно намекнула лана Эрколи, не так уж и непреодолима... собственно, похоже было, что она в значительной степени уже преодолена... вот только как бы проверить...


===
Эпизод седьмой. О напитках легальных и не очень, и об их влиянии на языки -кое-что из славной истории Королевского Флота - что можно услышать, если обращать внимание на пьяную болтовню в кабачках.


Выбор между двумя кабачками на центральной площади не представлял особого труда. Жители городка отлично знали, что в «Гербе Трелони» пиво и сидр лучше, чем в «Лисе и Борзых», но и дороже, а с другой стороны, если не быть чересчур разборчивым, в последнем из двух можно было получить, невзирая на войну, стаканчик отличного грога из французского коньяка – если среди посетителей не было стражников мистера Полруана, разумеется. А потому в первом из двух кабачков публика собиралась почище, зато во втором – поинтереснее. Клубы табачного дыма скрывали стойку уже в двух шагах от входа – после недавней победы в бухте Виго Англия была наводнена дешёвым трофейным табаком, который, впрочем, уважающие себя люди предпочитали жевать, а не курить. У входа в кабачок трое стариков-фермеров болтали, периодически прихлёбывая сидр, на ещё полуживом в те годы корнуольском языке, но из молодёжи их уже очень мало кто понимал. Дальше компания пьяных фермеров орала, периодически начиная сначала, патриотическую песню о не состоявшемся – к счастью для всех замешанных в этом деле – пятнадцать лет назад походе корнуольского ополчения на Лондон в поддержку арестованного земляка – епископа Бристольского Джонатана Трелони. Принципиальный епископ, как известно, был оправдан, и его землякам осталось гордиться своими храбрыми планами, так и не рискнув ради них жизнью. Певцы были ещё достаточно трезвы, чтобы, принимаясь за очередную кружку, поднять её и заглянуть под дно – кружки были оловянные, но с днищем из толстого стекла. Королевскому флоту исполнилось всего тридцать лет, но здоровые мужчины в приморских городах уже не без основания опасались найти на дне своей пинты «королевский шиллинг» - задаток за будущую матросскую службу на кораблях Её Величества. До дней, когда вербовщики сменят тактику, а в кабачках появятся полностью стеклянные кружки, было ещё далеко.

На дальнем конце стола двое парней, по виду работников усадьбы, были уже настолько пьяны, что не заботились даже об этом – на их счастье, на этот раз пронесло. Один из парней, прихлёбывая восьмую или девятую пинту, в который раз объяснял приятелю:

- Пойми у них... Сама, понимаешь, поманила, сама оттолкнула, держит себя как леди, а у самой, у стервы рыжей, вся ж*** в шрамах, как всё равно у девки, попавшейся на незаконном промысле.. Вот и...

Певцы, заклушая остаток фразы, грянули припев:

And shall Trelawney live,
Or shall Trelawney die,
Here’s twenty thousand Cornish men
Will have the reason why!

Остаток фразы потонул в их пении, но главное было сказано. За соседним столиком иностранные моряки переглянулись между собой...

- Какое ещё тебе нужно подтверждение?

Эпизод восьмой. Об одной трагической судьбе – о клятвах и роке – розга как орудие Провидения – два изгнанника находят друг друга

На следующий вечер рыжеволосый господин Руайри перемахнул через ограду усадьбы ровно в шесть часов, как было назначено. Девушка, при всей серьёзности предполагаемого и ею же назначенного разговора, опоздала на десять минут, хотя оправданий для этого у неё было куда меньше, чем у господина Руайри – настенные часы в Европе этого времени были уже достаточно распространены, а вот карманные ещё редки и страшно дороги, и уж в карманах господина Руайри не только никаких часов давно не было, но и звонкая монета не очень-то звенела... Девушка, однако ж, не сочла нужным ни извиняться за опоздание, ни объяснять его причины, а, королевским жестом указав господину Руайри на скамейку, опустилась рядом, уже явно без всяких проблем.
- Господин Руайри, Вы дворянин, как я понимаю?
- В Англии, да и в Ирландии тоже, нет законодательно разделённых сословий, как во Франции или в Вашей стране, сударыня. Я не баронет, но я шентльмен, у меня есть герб и было небольшое поместье... пока англичане его не конфисковали, я Вам говорил.
- Раз есть герб, значит, дворянин. В таком случае, дайте слово дворянина, что никому не скажете того, что услышите сейчас. Это формальность, разумеется, я чувствую, что Вам можно верить... но мне так проще.
- Извольте, сударыня. Клянусь Крестом Святого Патрика.
- Благодарю. В таком случае, устройтесь поудобнее – разговор предстоит серьёзный и долгий, а для меня – очень тяжёлый. Даже не знаю, с чего начать. Что ж... Вы дворянин и, очевидно, поняли, что и я не простолюдинка. В отличие от Вас, у меня есть не только герб - наш род старый и заслуженный, мои предки участвовали в крестовых походах и всех кампаниях императоров за последние триста лет, а один из них стал бароном в царствование императрицы Ильрики. Увы, богатство рода не соответствовало его славе – как я слышала, это бывает и в Вашей стране?
- Бывает, сударыня, и весьма часто – особенно последние семь лет.
- Значит, Вы меня поймёте. К тому же я рано лишилась родителей, и моим воспитанием занималась моя опекунша, лана Эрколи – она стала для меня чем-то средним между матерью и гувернанткой. Её семья – старые клиенты нашего рода...Она славная дама, и очень предана мне – она ради меня отказалась от замужества, хотя была в своё время совсем недурна собой.
- Она и сейчас недурна собой, сударыня. Я видел её в округе – дама в зелёном плаще и...
- Господин Руайри, Вы сказали: в зелёном плаще? Простите, но господин Астенес купил ей зелёный плащ в городе только вчера утром – до того, плащ был чёрный, как у меня. Вы могли видеть её в этом плаще только.... Господин Руайри, признайтесь, Вы видели, что происходило здесь вчера вечером... Когда Вы встретили меня... когда я вернулась за моим стилетом... Вы видели, что произошло перед тем... Признайтесь...
- Сударыня, я не знаю, что мне говорить...
-Да говорите же правду. Видели, я по глазам вижу.
- Извольте. Признаюсь. В моё оправдание, я не мог сдвинуться с места, не выдав себя, и не мог допустить такого конфуза для дамы. Кроме того, не знаю, пожаловалась ли Вам Ваша опекунша на жёлудь с дуба... Он ударил её в лоб и сбил с толку... Вы понимаете? Так вот, этот жёлудь запустил ей в лоб я. Мне хотелось... немного облегчить Ваше положение....
- Спасибо, господин Руайри... Хотя вообще-то я заслужила. Даже Лекши не стал спорить.
- Вы совсем не смущены,сударыня? Вы не только не падаете в обморок, но даже не пытаетесь дать мне пощёчину?
- Я? Смущена? Помилуйте... Целая площадь – и ещё один человек... Я рада, господин Руайри, я счастлива. Если я и нуждалась в подтверждении того, что Вас послала мне судьба и Вы тот человек, которого я ждала два года с лишним, то теперь все сомнения отпадают. Таких совпадений не бывает... Повторите, Вы видели, что лана Эрколи делала со мной вчера, и через несколько минут после того снимали передо мной шляпу в низком поклоне и ни выдали себя ни взглядом, ни движением ?
- Я шентльмен, сударыня.
- Отлично. Вы себе не представляете, как Вы облегчили мою задачу. А я думала, как рассказать Вам. Теперь всё просто – я расскажу Вам всё, как было, всё до деталей – скрываться ни к чему. Слушайте, но помните о данной клятве, хорошо?
- Извольте, сударыня.
- Где я остановилась... Да, так вот после смерти родителей мы с сестрой остались на попечении ланы Эрколи... Не судите по вчерашнему дню, она может быть очень строгой, и это было не самое весёлое время, но тут нам улыбнулась судьба. По протекции одного из родственников мою сестру приняли фрейлиной в штат вдовствующей императрицы Виктории Моденской, и мы переехали в Чалько, когда мне было одиннадцать лет, а ей - семнадцать. Меня готовили к той же карьере – Её Величество заметили меня, я была очаровательной девочкой...
- Сударыня, я не хочу делать плоских комплиментов, но я последний раз видел такую красавицу, как Вы, лет десять назад – и то сомневаюсь.
- Eсли бы Вы видели мою сестру, господин Руайри.... Если Вы считаете меня красавицей, то поверьте, я не более чем тень, бледный отблеск Леаноры... У меня был медальон с её портретом... но он не передавал её красоты. В нашем замке хранился портрет нашей бабушки работы господина Ван Дейка – он провёл в нашей стране несколько месяцев и смог запечатлеть её для потомков... о, если бы художник такого дарования мог написать Леанору... а теперь поздно. Именно эта красота изменила нашу жизнь – в Леанору влюбился без памяти не кто иной, как Иоахим, принц Рэтайский, младший брат тогдашнего императора...
- Нынешний Безумный император?
- Вам и это известно? Что ж, тогда он не был ни императором, ни безумным – если не считать безумием любовь. А это была настоящая любовь, господин Руайри, не дворцовая интрижка. Ради Леаноры Иоахим даже бросил свою почти официальную невесту – Эмилию Ла Хорн, племянницу князя Ла Хорна, тогдашнего министра двора.
- Нынешнего Князя-регента?
- Вы проявляете редкую осведомленность в делах нашего отдалённого острова, господин Руайри. В таком случае, Вы, очевидно, догадались... Впрочем, я всё равно попрошу Вас выслушать меня – так легче. Да, нынешнего Князя-регента. Вдовствующая импратрица-мать была не особо счастлива таким поворотом событий, и некоторое время Иоахиму и Леаноре пришлось скрываться – настолько, что они не доверяли дворцовым пажам носить записки друг для друга... Это делала я, господин Руайри. Сестра специально объяснила мне, что записки ни в коем случае не должны попадать в руки никому, кроме адресата, и я очень старалась. Но один раз Леанора неосторожно передала мне записку на глазах нескольких других фрейлин... среди которых была Эмилия Ла Хорн. Я не знаю, каким образом она успела предупредить дядю, но князь поймал меня в коридоре дворца на половине императора и принца – там, где мне не полагалось быть по штату. Прежде, чем я успела пикнуть, он схватил меня за руку и затащил в какую-то боковую комнату, где ждала немного знакомая мне дама – гофмейстерина двора, его кузина. Князь попросил – поначалу деланно дружелюбным и даже шутливым тоном – отдать ему записку, обещая передать её принцу. Разумеется, я заявила, что не знаю ни о какой записке – я не была идиоткой даже в двенадцать лет, и прекрасно понимала, что князь – последний человек при дворе, которому можно её отдавать, за вычетом разве что его племянницы, Эмилии. Князь погрозил мне пальцем и всё ещё полушутя напомнил мне, что он не очень сведущ в нравах провинции, но в Чалько девочкам, которые врут взрослым, может очень не поздоровиться. На этот счёт у меня не было никаких иллюзий, господин Руайри – лана Эрколи уже не раз и не два наглядно продемонстрировала мне, каким именно образом может очень не поздоровиться девочкам, которые врут взрослым – что в Чалько, что в провинции. Не судите по вчерашнему дню... она это умеет, а я неженка, господин Руайри, я недотрога, я очень боюсь боли и плохо умею терпеть её ...
Я чувствовала, что влипла, но что я могла сделать. Я, наверное, побледнела и ничего не ответила. Князь решил ободрить меня и открыл какую-то шкатулку на столе и показал мне игрушку... нет, скорее не игрушку, а украшение - отделанную текрурскими изумрудами фигурку попугая, alcari по-нашему. В жизни я не видела ничего прекраснее, господин Руайри, а я уже несколько месяцев провела при дворе. Он пообещал не только простить моё враньё, но подарить попугая мне в обмен на записку... Я рассмеялась ему в лицо, хотя, честно сказать, это был довольно натянутый смех. Они уговаривали меня добрых полчаса, в конце концов князь потерял терпение, сказал, что я лгунья и непослушная девчонка, и если я немедленно не отдам ему записку, он клянётся высечь меня так, как ещё не секли ни одну девочку в Хишарте. Это было... очень серьёзное обещание, господин Руайри – я не знаю, что Вы знаете о Хишарте, но... розгу у нас не берегут, и за несколько лет под бдительным оком ланы Эрколи у меня накопился достаточный опыт. Но я чувствовала, что тут дело будет серьёзнее – я могла проклинать лану Эрколи после каждого наказания, но знала, что она любит меня и на свой лад радеет о моём благе... А тут я попала в руки людей, о которых, мягко говоря, этого нельзя было сказать... Я могла довольно хорошо представить себе, что меня ждёт. А я неженка, я очень боюсь боли.... Даже сейчас, а тогда мне не было и тринадцати. Я почувствовала, что ещё минута, и я сломаюсь.. отдам записку. И тут я сделала, наверное, самую храбрую глупость в моей жизни. Не давая себе времени подумать и испугаться как следует, я выхватила записку из выреза платья и швырнула её в горящий камин. Князь попытался вытащить её каминными щипцами, я вцепилась зубами в его руку – терять мне было нечего.

Девушка помолчала, поправив рыжеватые волосы, потом продолжала, по-прежнему ровным, почти лишённым эмоций тоном:

- Я не стала бы описывать неизбежные последствия, господин Руайри, но они будут важны для дальнейшего. Разумеется, князь вызвал какую-то служанку и отдал ей очень короткое распоряжение. Я не слышала деталей, но различила ключевое слово – verges.
- Латинское virgi?
- Ну да, наш язык ведь из породы вульгарной латыни.
- Я понял. Я вчера долго пытался понять, на каком языке Вы разговариваете с Вашей опекуншей...
- В тот раз обошлось без разговоров – что они могли мне сказать... Всё было ясно, и формально я троекратно заслуживала наказания – я была без дела на чужой половине дворца, соврала взрослым, наконец, укусила князя за руку. Лана Эрколи тоже высекла бы меня за это очень больно... но всё же не так. Я сказала Вам, что могла довольно хорошо представить себе, что меня ждёт. Увы, действительность превзошла все мои ожидания. На северном побережье Хишарты, господин Руайри, растёт такой особенный кустарник – он растёт в солёных лагунах, ветки у него твёрдые, как железо, и впитывают солёную воду, ещё когда растут. Розги из таких веток – пугало всех детей Хишарты... но только очень жестокие люди действительно наказывают ими детей... разве что каких-нибудь малолетних преступников. Я не знаю, для какого несчастного маленького пажа и за какую провинность они предназначались, господин Руайри – вряд ли князь и эта мегера успели заготовить их специально для меня. Но когда я их увидела, мне чуть дурно не стало. Разумеется, я заявила, что скорее брошусь в камин сама, чем буду раздеваться перед мужчиной. Боже, боже, знала бы я тогда... Князь молча вышел из комнаты и дал гофмейстерине запереть дверь, а я была в таком шоке, что не заметила, что он ничего мне не обещал – просто вышел из комнаты, и всё. Этой мегере, гофмейстерине, никакой помощи и не надо было – она подготовила меня так сноровисто, что лана Эрколи позавидовала бы. Дома меня наказывали на специальной подставке, на которой мне приходилось становиться на колени – как вчера у скамейки. Тут такой не было, так что гофмейстерина просто нашла длинный узкий столик, велела мне лечь на него и привязала мои руки и ноги шёлковыми лентами от платья к ножкам стола – я могла пошевелить разве что головой. Потом развязала мне корсет и подняла юбки... Вы видели вчера, как это делается....

- Простите, сударыня, мне совестно спрашивать, но.... зачем развязывать корсет?

- Я вижу, Вы никогда не были женщиной, господин Руайри. Корсет – это орудие пытки без всяких розог, он сжимает тело и мешает дышать. Правду Вам сказать, здесь, вдалеке от людей, я его просто не ношу, но при дворе он обязателен. Если пытаться наказывать девушку или девочку из хорошего общества, не сняв или хотя бы не расстегнув корсета, она задохнётся и потеряет сознание самое большее на третьем ударе – а в планы этих негодяев вовсе не входило дать мне отделаться так легко... Она собиралась заткнуть мне рот, но я успела прокричать, что у меня насморк, и я умру, если она сделает это, я не могу дышать носом. Тем более, что это была правда.

Девушка помолчала опять. Воспоминания явно причиняли ей почти физическую боль, но она заставила себя продолжать, по-прежнему без видимых эмоций:

- И вот тут, когда я уже не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, князь вернулся в комнату через потайную дверь. Я была наивной девочкой, мне даже в голову не пришло, что взрослые могут так обмануть. Я заревела ещё до первого удара и назвала его всеми гадкими именами, которые могла придумать... И тут же очень пожалела об этом. Вы знаете, мне приходилось слышать выражение «спустить шкуру», но я никогда не представляла себе, что это можно сделать так... буквально. Если те прутья, с которыми я была знакома дома, жгли как раскалённое докрасна железо, то эти были накалены добела – и эта проклятая соль продолжала терзать меня даже в промежутках между ударами. А самое страшное было то, что... понимаете, лана Эрколи всегда говорила мне перед каждым наказанием, сколько ударов я заслужила. Когда знаешь, где предел, как-то легче выдержать... А эти – не сказали, и я даже не пыталась считать. Мне казалось, что они просто решили засечь меня до смерти, то есть головой-то я понимала, что на самом деле такое не сошло бы им с рук... но ум в таких случаях находится не в голове, а совсем в другом месте. На моё счастье, я, видно, довольно сильно укусила князя за руку – после двух дюжин ударов, а может, и трёх, рука у него заболела, и он передал розги этой стерве, своей кузине. Только это было мало чем лучше... у неё оказалась тоже тяжёлая рука, тем более к тому времени у меня вся... всё тело было покрыто рубцами, а я неженка, господин Руайри, я недотрога, я очень боюсь боли и плохо переношу её. Я орала так, как наверняка не орала никогда до того в жизни, и, надеюсь, не кричала и потом – хотя боюсь... но до этого мы ещё дойдём. И эти крики оказались моим спасением – когда я уже чувствовала, что вот-вот потеряю сознание, в комнату постучали рукояткой шпаги, и потребовали открыть дверь. Я узнала голос- это был сам принц Иоахим. Как видно, он не дождался записки и отправился на поиски. Я откликнулась, умоляя его спасти меня. Принц потребовал отворить немедленно. Гофмейстерине некуда было деваться – она пошла открывать, и пока она подходила к двери, князь успел скрыться через тот же потайной ход. Я умоляла её сначала одёрнуть мне юбки, я не хотела, чтобы принц видел меня в таком виде – тем более, что когда ноги привязаны к двум разным ножкам стола... Вы можете себе представить, господин Руайри. Она отказалась из вредности, дура, и только сама себе навредила – принцу было достаточно одного беглого взгляда на то, как они меня отделали, чтобы чуть не заплакать от жалости и злости. Он немедленно закрыл мою наготу и кинулся перерезать мои путы шпагой.
- Конечно, я должна была выдать князя Ла Хорна, господин Руайри. Но я была аристократкой двенадцати лет от роду, и не могла признаться принцу, что мужчина – посторонний мужчина - видел меня в таком виде... Мне и в страшном сне не могло тогда привидеться... Гофмейстерина помогла мне на свой лад, взяв всю вину на себя – формально, впрочем, и вины-то особой не было, я вполне заслужила наказание тем, что нарушила два правила и солгала взрослым. Про укус, разумеется, никто не узнал, и через пару дней (день мне пришлось-таки провести в постели) я и князь злорадно наблюдали друг за другом – я за тем, как он неловко держит вилку на банкете, а он за тем, как я избегаю всех стульев, кроме самых мягких.... Справедливости ради, мне было хуже.

Когда я рассказала Иоахиму, что произошло – повторяю, не называя князя – он поцеловал меня в лоб и сказал, что я самая храбрая девочка на свете, и он вознаградит меня так, как не награждали ни одну девочку в Хишарте. Я страшно удивилась, я думала, что храбрая девочка терпела бы молча, а я кричала на всё крыло дворца...я ведь неженка, я очень боюсь боли... Он посмотрел на меня очень серьёзно и сказал, что это и есть настоящая храбрость – когда хорошо знаешь, что тебе грозит, и боишься этого, но всё равно делаешь то, что велит совесть. Я уговорила его не говорить Леаноре, и она, заметив мои проблемы со стульями, сделала выговор ни в чём не повинной лане Эрколи за излишнюю строгость.

Иоахим действительно наградил меня так, как не награждали ни одну девочку в Хишарте, господин Руайри. Через три месяца после того он женился на Леаноре, и я несла шлейф за её свадебным платьем. Там была вышивка серебряными нитками в виде... впрочем, Вы мужчина, Вам это неинтересно. А ещё через два месяца умер его старший брат, император Иосиф, и Иоахим стал императором, а Леанора – императрицей Хишарты. Мне, конечно, тоже полагался титул, как родной сестре – обычно герцогский или что-нибудь в таком роде (она произнесла эти слова таким тоном, как будто говорила об очередном предмете туалета, но господину Руайри показалось, что некий оттенок гордости в её по-прежнему ровном голосе всё же промелькнул). Но Иоахим сделал большее, господин Руайри. Начать с того, что он сделал меня даже не герцогиней, а принцессой, поставив меня таким образом вровень с князем Ла Хорном и выше Эмилии. Но это было только начало... Он сделал то, чего не делали в Хишарте никогда – он пожаловал мне титул Её Императорского Высочества... Это было нарушение протокола, господин Руайри, такой титул жалуют только консортам, остальные могут его только наследовать. Но Иоахим помнил историю с запиской и своё обещание, и был непреклонен. Надо было видеть физиономии обоих Ла Хорнов, когда церемонимейстер первый раз объявил на банкете: «Её Императорское Высочество, Принцесса Иоланта». Это обо мне, как Вы, очевидно, поняли.

Вот так розга вознесла меня - отчасти против моей воли - на головокружительную высоту, господин Руайри, а Ла Хорны затаили смертельную злобу. Тем более, что Иоахим снял родственницу князя с должности гофмейстерины и удалил от двора. Князь тоже счёл за благо удалиться в своё поместье – ненадолго, как потом оказалось. Но перед тем нашёл меня во дворце, склонился в галантном поклоне и, улыбаясь для вида, извинился.... извинился за то, что ему не дали довести дело до конца, но заверил меня, что его клятва – высечь меня так, как не секли ни одну девочку в Хишарте - остаётся за ним. Я приняла это за злую шутку и рассмеялась ему в лицо – чего мне было бояться при такой защите... Я была ослеплена моим счастьем и счастьем Леаноры, господин Руайри, я не замечала того, что не одни Ла Хорны, но, подозреваю, и большая часть двора возненавидела Леанору и меня как выскочек, и мечтала поставить на место. Но я была слепа...

Девушка замолчала опять, подняла с тропинки жёлудь – вполне возможно, тот вчерашний жёлудь – и, отвернувшись на секунду, швырнула его в кусты, после чего продолжала:

Следующие три года были самыми счастливыми в моей жизни, господин Руайри. Леанора блистала на балах и приёмах, рука об руку с Иоахимом - молодые, весёлые, красивые, буквально излучающие счастье... и в лучах этого счастья грелась и я, порхая по залам дворца то с веером, то с ракеткой для игры в мяч. Передо мной склонялись все парики и шляпы с перьями, а я была слишком молода и наивна, чтобы разбираться в искренности этого поклонения. Кроме того, я думаю и надеюсь, что за эти несколько лет многие могли и примириться со мной... и полюбить Леанору. Мы могли быть выскочками, но мы никому не желали зла, господин Руайри...

- Вот так думают все фаворитки, - подумал её собеседник про себя...

- Надо отдать должное лане Эрколи... она приложила все усилия к тому, чтобы у меня не закружилась голова окончательно, и я не стала капризной и испорченной, как принцесса из сказки. Знаете, в библиотеке дворца я обнаружила стихи какого-то забытого римского поэта, или, может, греческого, но в переводе на латынь. Автор, правду сказать, слабоватый, но любопытные строчки у него попадаются. Что-то вроде



Или, говоря простыми словами, принцесс не секут. Какой-то Кваразий, если я правильно помню.
- Квазарий, надо полагать, сударыня.
- Возможно, я не запомнила. Так вот этот Кваразий или Квазарий явно не в особом почёте при дворе Элаидов, и уж лана Эрколи точно его не читала. Но я нашла на неё управу! После каждой невинной шалости, за которую мне могло попасть, а со временем и не очень невинной, я бежала к Иоахиму, и Его Величество оставлял дела государства и на полном серьёзе уговаривал лану Эрколи простить меня. Лана Эрколи ничего не знала о случае с запиской и считала, что он меня непростительно балует, но чаще всего не могла отказать сюзерену. Да, мне стыдно было отвлекать его от важных дел, но я неженка, я недотрога, я очень боюсь боли....

Я упомянула о не очень невинных шалостях... Да, я подрастала, и... она задумалась на секунду над формулировкой и, наконец, не найдя более подходящего для высокородной дамы выражения, закончила попросту: ... и начались мальчишки.... Я никогда не была так красива, как Леанора, но я была моложе и непосредственней, и очень скоро кавалеры стали провожать меня томными взглядами, а я, почувствовав свою власть, начала позволять себе достаточно рискованные вещи… Не знаю, сколько дуэлей я невольно вызвала, капризно предпочитая для танца - или даже поцелуя украдкой - то одного, то другого юного аристократа… Но это была игра, господин Руайри, это было то, что делали все мои сверстники – и сверстницы - при дворе, и никто не возражал – кроме ланы Эрколи и её сестёр по несчастью – до той поры, пока мы не переходили определённую черту. В какой-то момент я поняла, что по крайней мере двое моих кавалеров не воспринимают происходящее как игру. Один был герцог... пожалуй, я не стану называть имени. Второй – молодой камер-паж двора, почти слуга, бедный дворянчик из Рэншая. Разумеется, я - аристократка по крови и принцесса по жалованому титулу, - ответила камер-пажу плохо прикрытой насмешкой и назначила свидание герцогу. Какой-то доброхот – скорее всего, Эмилия Ла Хорн – позаботился о том, чтобы об этом стало известно лане Эрколи. Мы сидели с моим кавалером в одной из укромных комнат дворца, одной рукой он обнял меня за талию, а вторая постепенно… в общем, именно в этот момент нас застала лана Эрколи.

Мне было шестнадцать лет, господин Руайри, но в Хишарте и более взрослой девушке, если её опекунша застанет её с кавалером в компрометирующей позе – а поза была самая что ни на есть компрометирующая - обеспечена хорошая трёпка.

- Я утешу Вас, сударыня. Не только в Хишарте.

- Рада слышать. Так вот, Император был в отъезде, да даже если бы и нет, я ничего не успела бы сделать. Лана Эрколи схватила меня за руку и потащила в нашу половину на расправу, благо это было совсем недалеко. К тому времени я выросла, конечно, из подставки для порки, так что лана Эрколи просто разложила меня в самой бесстыдной позе поперёк кровати, и заставила ждать в таком унизительном положении, читая мне нотации, пока посланная служанка отправилась за розгами. Готового пучка под рукой не было, конечно – взрослых девушек даже в Хишарте секут только за… за вещи, имеющие отношение к мальчишкам, а они случаются не очень часто. И, кстати, не всем пучком сразу, как детей, а одним прутом – я знала, что это куда больнее, и больше всего боялась, что мои вопли услышит герцог, мой кавалер – я неженка, я боюсь боли, я знала заранее, что буду кричать. Как оказалось потом, я боялась не напрасно – шалопай попытался пробраться в наши комнаты, чтобы подсматривать из-за портьеры. Он, как выяснилось, побился о заклад с каким-то другим аристократическим лоботрясом, что до исхода дня заглянет мне под юбку… и решил выиграть пари не одним, так другим способом. По счастью, наш камердинер поймал его, и подозреваю, что ему самому досталось от его собственного гувернёра – ему тоже было шестнадцать лет, а мальчишек в Хишарте в этом возрасте тоже могут наказать за вещи, имеющие отношение к юбкам. Зато второй – камер-паж, бедный дворянчик, которого я отвергла, который должен был, рассуждая логически, мечтать о мести зазнайке – сделал то, чего я никак не ожидала... пожалуй, то, что он сделал, немного напоминает Ваш вчерашний жёлудь, господин Руайри. Услышав, что происходит, он задержал служанку, которая несла розги, отдал ей золотую монету – своё жалованье не знаю за сколько недель – и надрезал каждый из прутьев, чтобы они ломались после одного удара, тем самым кинжалом, который Вы видели вчера. Это его подарок… То есть это он думал, что каждый – на самом деле два или три он пропустил, милый мой, рассеянный Лекши, и мне всё-таки немного досталось, но совсем не так больно, как могло бы… Впрочем, это было даже лучше – иначе лана Эрколи просто послала бы за новым пучком, а так её гнев успел остыть, она в сущности добрая женщина. Служанка призналась мне на следующий день, и я, разумеется, немедленно отправила герцога в отставку и обратила самое пристальное внимание на молодого камер-пажа… Теперь уже он встал в позу оскорблённой невинности и сделал вид, что знать меня не желает, но девушки при дворе умеют добиваться того, чего хотят, и через три недели он был мой – мой со всеми потрохами, как он сам однажды неприлично выразился. Вот так нашла я мою первую и единственную, мою такую недолгую настоящую любовь, господин Руайри, вот так моя жизнь повернулась второй раз, и опять при непосредственном участии розги.

- Вы хорошо рассказываете, сударыня.

- Увы, мне есть что рассказать, но я предпочла бы прочесть об этом в книге, а не переживать самой. Если бы я ещё надеялась, что у меня будут потомки, я сказала бы: может быть, кто-нибудь из них станет писателем и напишет… Только вот грустная книга получится. Я люблю Шекспира, господин Руайри, но до недавнего времени не очень-то я хотела бы быть Корделией или Джульеттой. Теперь-то я, пожалуй, охотно поменялась бы местами с обеими… только вряд ли они согласились бы. Они по крайней мере умерли быстро и безболезненно…

- Так вот, я, кажется, сказала Вам, его звали Лекши… Алексис Ла Кедлер. В жизни не встречала более благородного, более любящего и более непрактичного человека, господин Руайри. Он был хорош собой, очень хорош собой, и он был.. ну, это неважно… но не это привлекло меня к нему в первую очередь. Просто, знаете, о муже или женихе иногда говорят «моя половина». Так вот Лекши был действительно – половина. Не знаю, как сказать лучше.

Я была счастлива с ним, господин Руайри, очень счастлива весь последующий год… Весь двор, насколько я понимаю, знал о нашей связи… весь, кроме ланы Эрколи, или, может быть, даже она делала вид, что не замечает. Это счастье было слишком большим, чтобы скрывать его… но это не было уже безоблачное счастье детства, господин Руайри. Я, кажется, сказала, Лекши был бедный дворянчик, примерно ранга ланы Эрколи – может быть, поэтому она и посейчас с завидным упорством величает его простолюдином. Честно сказать, я не очень уверена в законности частицы «Ла» перед его фамилией… по крайней мере тот его предок, который перееехал в Хишарту во время крестовых походов не то из Баварии, не то из Палатината, точно не был «фон» Кёдлером. Я не могла бы - без очень большого скандала - выйти за него замуж и в прежние времена, а уж с тех пор, как стала высочеством… А простой дворцовой интрижки мне было недостаточно. Я заикнулась Леаноре, но даже она не знала, что делать. Я думала попросить Иоахима дать Лекши для начала хотя бы диплом барона – не Бог весть какой титул – и возможность проявить себя не при дворе, а на поле боя, в экспедиции к югу острова, или в любом другом месте, где карьеры делаются быстро, а титулы получаюся легко. Но времена Ла Керти прошли, и к тому же Лекши был хороший фехтовальщик и неплохой стрелок, но этим его военные способности ограничивались…так что у меня были большие сомнения. Я пришла к Леаноре с этой идеей, но она выслушала меня рассеянно и не приняла всерьёз – к тому же они с Иоахимом собирались на охоту. Я не сопровождала их в таких случаях – никогда не любила развлечений, в которых фигурирует кровь, как чувствовала, что мне самой… Словом, Леанора обещала мне вернуться к этому разговору, взлетела на коня и выехала вслед за Иоахимом и его свитой из ворот дворца, помахав мне рукой на прощание…

Девушка замолчала опять – рассказ явно давался ей со всё большим трудом – потом продолжала, впервые чуть дрогнувшим голосом:

- Больше я не видела Леанору живой, господин Руайри. Как мне рассказали, её лошадь заупрямилась перед бродом через ручей, Леанора потеряла терпение и ударила её охотничьим хлыстом, лошадь взбрыкнула и выбросила её из седла – головой о камень. Её волосы, господин Руайри, её золотые волосы… Я понимаю, что Вы хотите спросить, господин Руайри. Нет, насколько я знаю, это был действительно несчастный случай. Во всяком случае, никто никогда не доказал обратного.

Это был первый страшный удар в моей жизни, господин Руайри, первый, который я помню – я не помню родителей. Увы, первый, но не последний. И обратите внимание: опять орудием судьбы послужил… на этот раз не розга, правда, а охотничий хлыст, но такая ли это большая разница… Вы замечаете закономерность, господин Руайри?

Я назвала Вам своё имя, господин Руайри, и Вы знаете про нашу страну, так что Вы, очевидно, знаете дальнейшее. Иоахим сошёл с ума – то есть не так, как я сейчас, а по-настоящему, и посейчас остаётся Безумным Императором. Первый месяц или около того я была сама не в таком состоянии, чтобы пытаться утешить его… а пока я болела, случилось непоправимое. Совет Короны по одному ему известным причинам назначил регентом при Безумном Императоре…

- Князя Ла Хорна….

- Князя Ла Хорна. А тот сразу взялся за дело. Я попыталась добиться встречи с Иоахимом – мне было вежливо отказано: Его Величество болен и никого не принимает. Врачи, ухаживавшие за императором, передали тайком, что Иоахим бредит моим именем – он очень любил меня, господин Руайри, любил не как женщину, а как очаровательную девочку, поверенную тайн Леаноры – а после истории с запиской он знал, что я умею тайны хранить. Я попыталась убедить князя, что одной встречи со мной будет достаточно, чтобы Его Величество начал поправляться. Он полюбопытствовал, откуда мне известно о поведении Императора, я промолчала, но на следующий день весь штат врачей сменился, и мне страшно подумать, что стало с моими информаторами. Лекши попытался проникнуть в покои Императора тайком… и унёс ноги только благодаря своему таланту фехтовальщика.

Я очень наивный человек, господин Руайри, но тут и мне стало очень страшно. Тем более, я посмотрела князю в глаза, вспомнила давнюю историю и… Словом, стало ясно, что пока князь остаётся регентом, мне не дадут ничего сделать, чтобы помочь Иоахиму. К тому времени я начала всерьёз подозревать, что его безумное состояние поддерживается снадобьями… разумеется, как только император выздоравливает, регент становится ненужным. Моё собственное положение тоже становилось неуютнее день ото дня… я встречала князя во дворце, и давняя шутка всё меньше казалась мне шуткой…

Наверное, я сделала очередную глупость, господин Руайри… Лекши уговорил меня не ждать покушения или ареста, а ударить первыми. У него было несколько друзей – гвардейских офицеров – и они убеждали нас, что гвардия против князя, и одно удачное выступление…. Наверное, во всём мире не было более некомпетентных заговорщиков, чем мы, господин Руайри – я с моей наивностью, Лекши с его рассеянностью, его друзья с их юношеским энтузиазмом. Все наши планы становились известны агентам князя едва ли не быстрее, чем нам самим – тем более, что это они убедили друзей Лекши, что гвардия против князя.

Лекши и его друзьям повезло, господин Руайри, Лекши больше всех. Они обсуждали очередную нелепую затею, когда стража окружила дом. Хозяин дома впал в панику и потерял способность соображать, Лекши повёл остальных через чёрный ход, нарвался на засаду в узком проходе и несколько секунд дрался один против троих, пока остальные отходили обратно. Он был хороший фехтовальщик, господин Руайри, но когда он понял, что его вот-вот схватят, он нарочно сделал неправильное движение – не отвёл удара - и получил сразу два клинка в грудь. Он говорит мне, что это не было самоубийством, а мёртвые не врут, господин Руайри. Вы умеете фехтовать?

- Я солдат, сударыня.

- Тогда подтвердите: ведь если фехтовальщик делает неправильное движение, чтобы быть убитым, но не сдаться живым… ведь это можно сделать, господин Руайри, и это не самоубийство, он не погубил свою душу, не правда ли?

- Сделать можно, сударыня, но надо быть хорошим фехтовальщиком. Относительно души надо спрашивать не солдата, а богослова, но я бы на его месте сделал то же самое. Вы сказали: он говорит Вам?

- Я слышу его голос, господин Руайри. Лучше всего стоя над морем, чтобы ничто, кроме горизонта, не стояло между мною и Хишартой. Так вот, остальные забаррикадировались в доме и некоторое время отстреливались через ставни, а потом кто-то из них – Лекши не говорит мне, кто, но я всё равно молюсь о прощении его души – выстрелил в бочонок с порохом. Вот так и вышло, что только я имела глупость попасться живой... а Лекши, мой рассеянный Лекши, забыл сжечь пару моих очень опасных записок, и их нашли у него дома... Опять записки... На мне и отыгрались – впрочем, скорее всего, их с самого начала интересовала именно я.

- Сударыня, я действительно знаю кое-что о Вашем острове, Вы назвали мне Ваше имя, и я избавлю Вас от необходимости рассказывать остальное. Я читал…

- В газетах? Что ж, я всё равно не смогла бы об этом говорить. А если бы чудом и смогла бы, то мне всё равно пришлось бы рассказывать с чужих слов, господин Руайри. Господь милосерден – я ничего не помню. То есть не помню самого… не страшного, нет, к тому моменту мне было всё равно - а стыдного. Помню, как я отбивалась от этих мерзавцев… а потом как пришла в себя в крепости, на соломе… рубашка от крови прилипла к.. в общем, прилипла, пришлось отмачивать. Того, что было в промежутке – не помню, хотя все говорят, что я не теряла сознание, я сошла с эшафота cама.... Странно, я неженка, я очень боюсь боли, а это наверняка были те самые прутья, verges salines, из солёного кустарника - cevitosae. Князю не откажешь в некотором чувстве театральности: он позаботился, чтобы то, что когда-то помогло моему взлёту, стало и инструментом моего падения. И на этот раз он сдержал своё давнее обещание сполна…так, как не секли ни одну девушку в Хишарте… и если есть Бог на свете, а я верю, что есть, то и в будущем не будут...

Будь я принцессой крови, князь не посмел бы, конечно, обойтись со мной таким образом... Но титул мне пожаловали, и, как говорили, с нарушением протокола, так что много кто был только рад, что выскочку как следует поставили на место. Ни один из танцевавших со мной когда-то кавалеров не обнажил шпагу, чтобы защитить мою честь, ни один из дворов Европы не отозвал посла из Чалько, ни один, господин Руайри, и ни один католический монарх не выразил даже мягкого протеста против такого подрыва устоев. Только этот сумасшедший - хотя какое право я имею называть кого-то сумасшедшим... - молодой царь московитов, который с одинаковым усердием рубит деревья и головы и теперь собирается основывать столицу на болоте... да ещё протестант Вильгельм Оранский.

- Надо отдать должное Оранжевому Билли, сударыня. Это был враг, но это был честный враг, и храбрый. Когда этот трус Шеймус Стюарт бросил нас после разгрома на реке Бойн и сбежал, как крыса, сэр Патрик так и сказал: «Поменяемся королями, и давайте сражаться снова».

- Не знаю, может быть... Князь, наверное, считает себя очень милосердным человеком – как же, сохранил мне жизнь. Недорого обошлось ему его милосердие - он не может не знать, что девушке моего круга после такого позора есть только три пути... в могилу, в монастырь, а вернее всего - в приют для умалишённых. И правда, я добрых полгода была не в лучшем состоянии, чем Иоахим, господин Руайри... это и спасло меня. Князь, как мне рассказали потом, собирался и правда заточить меня в один из самых суровых монастырей в горах Эджеза, и подозреваю, что мне предстояло ещё не раз подвергнуться умерщвлению плоти по тамошнему обычаю... но моя смерть в его планы всё же не входила, так что до моего выздоровления он, скрепя сердце, согласился на моё пребывание в лазарете монастыря Коричневых сестёр в Чалько. А оттуда меня смогли выкрасть и сразу же вывезти из страны – спасибо лане Ла Эрколи и лано Ла Астенесу, он старый друг семьи, воевал вместе с моим отцом... И с тех пор мы скитаемся, заметая следы – лано Астенес и лана Эрколи знают, что за мою голову в Хишарте назначена награда (тут девушка внимательно посмотрела на собеседника), и настаивают на том, чтобы я всегда носила капюшон. Я не возражаю – я тоже не хочу, чтобы меня узнали, хотя слава Богу, на картинках в этих проклятых памфлетах я совсем на себя не похожа... Да эти маляры и не на лицо обращали основное внимание... Лорд Говард нашёл нас через своих агентов и пригласил сюда. Мне всё равно, где жить – лишь бы на побережье, чтобы только море отделяло меня от Хишарты и голоса Лекши. К тому же в этой глуши никто, вроде бы, не слышал моей истории. Вы сказали, что Вы читали - надеюсь, что не эти гнусные французские анонимные памфлеты… Нам пришлось из-за них уехать из Нормандии… ну, и из-за войны, конечно, тоже. Я страшно зла на их автора, господин Руайри, на этого негодяя, который написал, что это доброе начало и не худо бы задать хорошую трёпку половине коронованных особ Европы.

- Если я правильно угадал автора, сударыня, то его самого недавно отколотили палками по приказу герцога де Рогана.

- Поделом. Ну что ж, господин Руайри, теперь о главном. Я рассказала Вам о главных поворотных событиях моей жизни, и Вы, очевидно, заметили, какой мотив сопровождает их все с завидным постоянством… Теперь я встречаю Вас, господин Руайри, и опять при посредстве розги – а мне не приходилось её отведать с того дня на площади и до вчерашнего… Считайте меня сумасшедшей, как все в округе, но я отказываюсь считать это совпадением. Таких совпадений не бывает. Это рука рока, воля Провидения, знак моей несчастной судьбы, называйте, как хотите. Вот почему я рассказала Вам – казалось бы, первому встречному – то, чего не знает лана Эрколи и не знала даже Леанора. Вы солдат, потом партизан – я знаю значение слова rapparee – Вы даже имеете опыт покушений, да ещё именно с помощью мушкета. И, кроме того, Вы в каком-то смысле такой же несчастный изгнанник, как я, мы должны понять друг друга. Простите, если это прозвучит жестоко, но... Ваши сражения проиграны, господин Руайри, Ваши командиры капитулировали, Ваша страна под властью иноземцев, Ваша вера – моя вера – преследуется, Ваше имение конфисковано, и я рискну предположить, что сумма денег в Ваших карманах куда меньше награды, назначенной даже за Вашу голову, не говоря уже о моей. Но Вы не сдаётесь. Я тоже не хочу сдаваться.

- Я не говорил Вам, что за мою голову тоже назначена награда, сударыня.

- Вы, возможно, заметили, что я, может быть, и сумасшедшая, но не совсем дура. Это не так трудно понять из Вашего рассказа, и Вы чуть заметно вздрогнули, когда я упомянула о награде за мою собственную голову... К тому же я мало знаю про Ирландию, но даже я знаю, что Руайри – имя, а не фамилия, а зачем Вам скрывать фамилию, если... Да и что делает ирландец-католик в истово протестантском Корнуолле... Вы наверняка видели, как они тут боготворят своего земляка Джонатана Трелони, епископа Бристольского, за непримиримость к нашей вере... соседний сквайр, между прочим, его родственник. Мне лично кажется, что Вы здесь по двум причинам. Во-первых, по той же причине, что и я - это последнее место, где Вас будут искать и куда дойдут слухи. А во-вторых, там, за проливом – Франция. Идёт война, сообщения нет, но Корнуолл – край «крушителей» и контрабандистов... Так?
- Не могу отрицать некоторой логики в Ваших словах, сударыня.
- И записка, за которой Вы вчера полезли в дупло, именно на эту тему.
- Возможно.
- И они хотят за переправу больше, чем Вы можете предложить.
- В обычное время хватило бы, сударыня. Но сейчас они перепуганы – война, да и судьба Счастливчика Гарри никому не улыбается.
- Я помогу Вам, но и я хочу от Вас помощи. Вы, очевидно, поняли, какой.
- Нетрудно понять, сударыня.
- Отлично. Скажу откровенно: шансов вернуться живым у Вас немного. Но если вернётесь.... она отвернулась (зачем она скромничает - больше, чем вчера, я всё равно не увижу, - подумал господин Руайри), извлекла из выреза платья давешний кинжал и с некоторым трудом отцепила от рукоятки украшение, которое господин Руайри вчера принял за хрустальный шарик, но теперь сообразил, что это алмаз – и не нужно было быть ювелиром, чтобы понять, что алмаз незаурядный.

- Звезда Элаидов, - пояснила девушка. Подарок Иоахима. Последняя из оставшихся у меня драгоценностей. Я успела, незадолго до... беды велеть вделать его в кинжал Лекши, и к моему облегчению, его удалось вывезти из страны. Лана Эрколи, сохранившая для меня кинжал, считает это украшение копией, и я не буду разубеждать её. Я берегла его... для Вас, как я поняла теперь. Убейте князя и вернитесь живым, и он Ваш.

- Сударыня, если Вам нужен наёмный убийца, то Вы пришли не по адресу. А если Вы просите шентльмена отомстить за честь дамы, то к чему говорить о награде? Во всяком случае, о денешной.

Девушка наградила его долгим взглядом и не стала просить объясниться. В невысоком, веснушчатом и рыжем господине Руайри не было, казалось бы, совсем ничего от высокого, темноволосого и отчаянно красивого Алексиса Ла Кедлера. Но с последними словами в его глазах мелькнуло нечто странно знакомое...

- Договоримся. Только вернитесь живым. Князь окружил себя такой охраной, что ни с кинжалом, ни со шпагой к нему не подберёшься. Но Вы отличный стрелок... надеюсь, не только желудями... и Вы можете сделать то, что не успел сделать Лекши... то, что сделали сто лет назад в Линлитго с другим регентом.

- У Вас тоже шотландские корни, сударыня? У меня есть – по матери.

- Нет, но меня с некоторого времени интересуют удачные покушения. Вы дворянин и католик, Вы вынуждены покинуть свою страну, и будет только естественно, если Вы попроситесь на службу к князю. Он любит иностранцев – даже его начальник стражи, эта свинья Оливиус Бекль, иностранец.

- Оливиус Бекль? Здоровенная морда, одно ухо изуродовано, бородавка на правой щеке?

- Точно. Я сразу подумала, когда услышала от Вас вчера...

- Верно подумали... Он и есть... Оливиус Бекль... Оливер Бакли. Так вот к какому князю он нанялся в охрану. Теперь и я согласен, что таких совпадений не бывает – у нас с Вами общие враги, сударыня. Вот только если у меня будет только один выстрел, то слишком велик будет соблазн... Да и не делаются такие вещи в одиночку, сударыня.

- Вы не будете один. Вам поможет Лекши. Он так сказал. Вы не принимаете помощи от мёртвых, господин Руайри? Или боитесь её?

- Как Вам сказать, сударыня («похоже, что от этого парня даже от живого проку было бы не так много», - подумал он про себя). Как Вам сказать... Был у нас в Лимерике один парень... знаете, как его звали?
-Как?
- Тоже Руайри, Руайри О’Салливан. Когда подписал сэр Патрик капитуляцию и стали мы решать, кто сложит оружие, а кто уйдёт с сэром Патриком служить королю Людовику, Салливан и говорит: а я не хочу ни того, ни другого. Мы его спрашиваем: а что ж тебе остаётся? Не Вильгельму же Оранскому ты собрался присягать? А он отвечает: а мне остаётся Ирландия. Кто-то из ребят и говорит ему, чуть не плача: нет больше Ирландии, армии нет, мы капитуляцию подписали. А он им: а мне Господь ангелов своих пошлёт, их и поведу в бой. Взял он мушкет на плечо и пошёл по дублинской дороге. И больше мы его не видели.

- Лекши – ангел, господин Руайри. Я верю. Я.. я чуть не изменила ему вчера, господин Руайри. Минутное помрачение... от отчаяния... За это мне и попало от ланы Эрколи, если хотите знать. А он – простил, я слышала голос сегодня утром. Сказал, что я глупая девочка, но он... Вы не поверите, господин Руайри, он хочет, чтобы я когда-нибудь была счастлива. Бедный мой, наивный Лекши, разве это возможно.... Лекши – ангел.

- Я не уверен, что ангелы умеют стрелять, сударыня, и пример бедняги Салливана меня не очень вдохновляет. Я тоже не стал покидать страну, и тоже вынужден был вновь взяться за оружие, но я надеялся не на ангелов, а на собственную шпагу и хороших друзей....

- То-то за Вашу голову и объявлена награда. Но Вы... Вы поможете мне?

- Шентльмен не мошет отказать даме, сударыня. Но... надо разобраться с деталями.

Эпизод девятый. О политике и портвейне – о шестёрках и тузах – о предусмотрительности политиков и дипломатов .

Слуга зажёг свечи в нескольких огромных канделябрах и, низко поклонившись, вышел из комнаты, вслед за уносящим серебряный поднос с ужином коллегой. Лорд Говард чуть раздвинул портьеры в окне своего особняка на Молл, проследил взглядом за проезжающей мимо каретой, затем подошёл к двери гостиной, убедился, что она плотно закрыта и только потом присоединился к своему гостю, уже занявшему обтянутое золотистым полосатым шёлком элегантное кресло у камина. Рядом на низком столике уже стоял хрустальный графин с лучшим изделием португальских виноделов, пара серебряных стаканчиков и поднос с трубками, на которые оба собеседника пока не обратили внимание. Несколько грузно опустившись во второе кресло, в точности идентичное первому, лорд Говард налил себе и своему собеседнику по стаканчику портвейна - при важных разговорах Его Лордство предпочитал обходиться без слуг - и с наслаждением сделал глоток.

- Я полностью в Вашем распоряжении, Сент-Джон, хотя право же, вечер не располагает к делам.
- Особенно после такого ужина, милый мой Говард. Ваш повар великолепен – из фазана сделать такое... Хишартский рецепт?
- Разумеется. Я пристрастился к их кухне, должен признаться. Как я понимаю, именно о тех краях Вы собираетесь меня спрашивать.
- Увы, любезный Говард, я должен признать, что обычно Хишарта – не самая важная для меня держава, и бывали времена, когда я искренне жалел, что политик Вашего дарования провёл в этой глуши столько лет. Однако ныне эта глушь начинает приобретать некую важность. На Континенте продолжается неопределённость, Мальборо по-прежнему осторожничает, после Кадиса успехов более нет. В Вест-Индии тоже непростое положение: как Вам известно, Бенбоу выиграл дело при Картахене-де-лас-Индиас, но и сам погиб, и эскадра изрядно потрёпана. Хишарта – мост между Вест-Индией и Европой, и меньше всего я хочу, чтобы этот мост для нас закрылся. Последние донесения Сент-Элленса внушают тревогу. Состояние Безумного Императора ухудшается, и если верить Вашему преемнику, это означает, что на горизонте бурные времена. Вы оставили Сент-Элленсу отличную агентуру, но его собственные деловые качества... словом, я хотел бы, чтобы Вы прокомментировали ситуацию с высоты Вашего опыта.

- Извольте, Сент-Джон, но я вынужден извиниться заранее, если завалю Вас фактами – я не знаю, что именно сообщил Вам Сент-Элленс. Как Вам, очевидно, известно, Безумный Император – средний сын покойной императрицы Виктории Моденской. Старший, покойный император Иосиф, скончался девять лет назад от заражения крови, но незадолго до того его супруга, принцесса Шарлотта – как Вы знаете, дочь герцога Филиппа Орлеанского и племянница Людовика XIV –

- Где французы, там жди беды.

- Вот именно. Принцесса Шарлотта – центр и душа французской партии в Хишарте. Так вот, эта самая Шарлотта родила ему сына, Юлиана, герцога Кэнкорского. Теперь обратите внимание: у Элаидов нет четкого закона о престолонаследии. Преимущество, как и везде, отдается потомкам по нисходящей мужской линии, но при этом необходимо, чтобы они самостоятельно могли произнести коронационную клятву. Были прецеденты, когда императором – точнее, императрицей – становился шестилетний ребнок, но чтобы возвести на престол младенца – об этом не могло быть и речи, как бы Шарлотта не пыталась интриговать и возмущаться. Соответственно, престол перешёл к Иоахиму – тогда ещё не Безумному Императору. По словам придворных поэтов – и раз в жизни я должен с ними согласиться – это государь, которого каждый народ хотел бы иметь, и лишь немногие имели. Храбр, честен, благороден и хорош собой. Будучи герцогом Рэтайским, в нескольких походах разгромил текруров, завоевал их эмираты на южном побережье, предал огню и мечу поселения пиратов, освободил десятки тысяч христианских невольников. Любимец солдат, при штурме Хардеша сам возглавил отступившую под огнем колонну и первым взошел на стену крепости. Текруры пугают его именем детей в колыбелях и ныне возносят благодарственные молитвы за то, что Аллах покарал безумием проклятого кяфира Малика Жухима. Для нас небезинтересны обстоятельства его женитьбы. Дело в том, что в своё время он дал торжественную клятву, что не возьмет в жены иностранную принцессу и женится только на хишартке... за что и сыскал всеобщую любовь народа, уставшего от правления императрицы-итальянки. Главной претенденткой считали графиню Эмилию ла Хорн, ставленницу покойной императрицы, но…

- Эту историю я запомнил, давайте не уклоняться.

- Это не такое отклонение, как Вам кажется. Императрица-мать была весьма огорчена! Иосиф бы подчинился ее требованию, как послушный сын, а мальчишку Филиппа, младшего сына, она бы просто высекла и заставила передумать, но с Иоахимом нашла коса на камень… Так или иначе, после женитьбы на баронессе ла Торрес Император в поисках союзников негласно пообещал принцессе Шарлотте, что сделает Юлиана Кэнкорского соправителем, когда тот достигнет если не совершеннолетия, то хотя бы возраста императрицы Ильрики, когда та вошла на престол...

- То есть шестилетнего возраста

- Или семилетнего, не так важно. Такое соправительство- достаточно распространённая практика в доме Элаидов. Так или иначе, именно незадолго до достижения этого срока произошёл известный несчастный случай с покойной императрицей Леанорой, Император лишился рассудка и не смог сдержать обещания. Увы, даже я не могу утверждать с полной уверенностью, было ли это совпадением. Однако не подлежит сомнению, что Князь-Регент, к которому перешла фактическая власть, и вовсе отказался об этом обещании заговаривать. В случае смерти Безумного Императора вопрос о наследии встанет со всей силой. С точки зрения легитимистской, позиция Юлиана и Шарлотты выглядит неуязвимой, однако с точки зрения практической существенно ближе к трону стоит третий сын покойной императрицы - Филипп, герцог Эджезский.

При упоминании этого имени Лорд Сент-Джон, слушавший послеледнюю фразу с полузакрытыми глазами – менее опытный собеседник решил бы, что он дремлет, но лорд Говард знал своего приятеля достаточно хорошо, чтобы не сделать такой ошибки – немедленно оживился:

- Милый мой Говард, да ведь это же анекдотическая фигура! О нём даже сюда слухи доходят.

- Увы, это так... по сравнению с герцогом Эджезским сам Карл Второй образец благопристойности. Пьяница, повеса, шалопай, бабник, несчастье своей матушки и всей семьи. Чего стоит тот случай, когда принц хотел соблазнить пригожую дочку мельника и ночью полез на стог сена, где девушка спала. Не знал только, что и мельник там тоже спит. В результате папаша в темноте хорошенько отделал Его Светлость поленом и выкинул вниз, герцог до сих пор хромает. Или случай, когда Его Светлость был облёван с балкона пьяными гвардейцами, забираясь ночью через окно, на манер Анри Четвёртого, к хорошенькой фрейлине. Или.... лорд Говард искоса взглянул на своего собеседника, определяя, не переборщил ли он со своей обличительной речью – в молодости лорд Сент-Джон и сам любил поразвлечься. Убедившись, что с высоты своего теперешнего положения его младший друг не прочь снисходительно посмеяться над незадачливым собратом по беспутствам юности, Его Лордство продолжал:

- Зато с политической точки зрения герцог подходит нам идеально. Его покойная супруга, эрцгерцогиня Кристина Австрийская, - дочь императора Леопольда, и герцог многим обязан тестю. Брак их устроил мой коллега, имперский посол граф фон Куземски, а принц согласился на женитьбу только потому, ему было обещано покрыть все его долги. Обещание исполнено только частично, и по крайней мере поэтому и после смерти супруги герцог остаётся достаточно надёжным знаменем австрийской партии. Есть и другие обстоятельства – словом, герцог на достаточно прочном крючке у нас и наших австрийских союзников. Фон Куземски и я приложили в своё время немало усилий, чтобы обеспечить ему поддержку при дворе – мне не раз пришлось объясняться с Нортом относительно потраченных на это средств. Если всё будет удачно, герцог сможет провозгласить себя Императором сразу после смерти нынешнего монарха... и можно довольно уверенно рассчитывать, что, не чувствую за собой общенародной поддержки, французская партия не пойдёт на гражданскую войну.

- Но Вы говорите, что герцог крайне непопулярен, так что общенародное недовольство как раз очень вероятно.

- У меня есть на этот счёт кое-какие планы. Для начала придётся пожертвовать Князем-Регентом. Редко кого в народе так не любят, и показанная толпе голова князя Ла Хорна – в прямом или переносном смысле – может серьёзно нейтрализовать непопулярность самого герцога А если и это не поможет, то... я позволил себе спрятать в рукаве ещё одну карту. Сейчас о ней говорить рано – герцог в трауре после смерти супруги, да и карта, должен признаться, несколько запачкана грязью. Но думаю, что если разыграть её правильно, она вполне может оказаться козырной.
- Вы меня заинтриговали, Говард. - Дай Бог, чтобы так... Говард, милый мой Говард, мне плевать, кто правит Хишартой и что он с ней делает. Мне только нужно, чтобы мы, а не французы, имели право стоянки в их гаванях и после смерти Безумного Императора. И меньше всего я хочу, чтобы они начали сейчас совать нос в европейские дела. По крайней мере на французской стороне...


Эпизод десятый. О подозрениях и способах их рассеять, о старых друзьях и новых недругах.

- Лано Астенес?
- В чём дело, лана Эрколи? Почему Вы проснулись в такую рань, и где...
- Вот именно об этом я собиралась Вас спросить. Я проснулась и нашла постель Её Высочества застеленной... В глубине души я надеялась, что Вы её сопровождаете.
- Увы, нет, лана Эрколи. В такое время, до завтрака... я не ожидал. Может быть, она занимается с Молли? Самое утреннее дело... Здесь что-то говорят о ранних пташках, которые ловят червячка.
Последнее предположение оказалось тоже неверным – Молли сама выбежала навстречу почтенной паре почти сразу же, и лаконично сообщила, что ланчи Иоланта «ушла у моря». Лана Эрколи, в обычное время, поправила бы её, объяснив, что по-хишартски правильнее сказать «на море», или «к морю», но в данном случае только всплеснула руками и ошарашенно переспросила: «одна?!!»
- Ушла одна, - столь же лаконично ответила Молли, - а сейчас не одна.
- Опять? – полувыдохнула лана Эрколи и ринулась по ведущей к морю тропинке, увлекая лано Астенеса за собой.

...
- Да, господин Руайри, около ста человек, примерно половина из них иностранцы, насколько я знаю. Князя обычно сопровождают по крайней мере десять, не считая переодетых шпионов. Но я уверена... лана Эрколи? Лано Астенес? Да что с Вами?

- Вместо ответа лана Эрколи молча схватила свою подопечную за руку и потащила по дорожке к усадьбе. Всё это чуть-чуть напоминало бы сцену третьего дня, если бы не два изрядных отличия. Во-первых, на этот раз Иоланта не следовала за своей спутницей отрешённо и покорно, а пыталась вырываться, сохраняя, насколько возможно в таком положении, собственное достоинство, и быстро, резко объясняя что-то отнюдь не просящим, а уверенным в своей правоте, почти высокомерным тоном. Во-вторых, господин Руайри тоже повёл себя отнюдь не так, как садовник Энди – преодолев изумление и неловкость первого момента он, вместо того, чтобы исчезнуть, попытался догнать удалившихся на несколько шагов дам, лихорадочно соображая, что он будет говорить и объяснять, и на каком языке.

Ничего объяснить ему не удалось. Лано Астенес молча заступил ему дорогу.

-Дайте пройти, сударь!

Лано Астенес в очередной раз изобразил непонимающего иностранца, хотя в данном случае намерения его визави были ясны и без слов.

- Лано Астенес, на этот раз Вы имеете дело не с садовником, - не оборачиваясь, напомнила лана Эрколи, неумолимо увлекая Иоланту за поворот тропинки, мимо той скалы, где лано Астенес недавно угощал стражников табаком.

Лано Астенес и сам понял, что от него требуется, и, надо сказать, его будущий оппонент поначалу сделал всё, чтобы облегчить ему задачу. Не пускаясь в объяснения, он попросту попытался обойти лано Астенеса, который сделал шаг в сторону, в результате чего два джентльмена чуть не столкнулись.

- Пропустите, - повторил господин Руайри по-французски, овладевая собой и соображая, что в любом случае оставить лано Астенеса в тылу не получится, - давайте-ка поговорим.

- Я Вам только одно могу сказать, сударь, - кратко ответил тот, - в Ваших же собственных интересах не советую Вам лезть в дела, Вас не касающиеся.

Тон этой нотации был оскорбителен до крайности, но господин Руайри, сжав зубы, сделал последнюю попытку договориться. Увы, побороть кельтскую вспыльчивость до конца ему не удалось, и попытка получилась не очень конструктивная:

- Да выслушайте же меня, чёрт вас возьми!

- Сударь, это оскорбление. Я старше Вас, и слушать ругательства в свой адрес от мальчишки не намерен. За это Вы мне ответите.
- Извольте, но сначала выслушайте...
- Струсили ?
- Я? Клянусь Иисусом, я хотел договориться добром, но ... правду говорят: старый дурак – всем дуракам дурак...
Это дополнительное оскорбление было лишним гвоздём в уже заколоченную гробовую крышку, и лано Астенес пропустил его между ушей. Вместо этого он обнажил шпагу и молча указал господину Руайри на ровную травянистую площадку над обрывом, ярдах в тридцати от того утёса, над которым стояла Иоланта в самом начале истории. .

....

Оба противника были отличными фехтовальщиками. Господин Руайри был моложе и, пожалуй, покрепче, а лано Астенес – опытнее и хладнокровнее. Тем не менее нападал, как и следовало ожидать, в основном он, а господин Руайри по крайней мере поначалу защищался. Лано Астенес с удивлением обнаружил, что пару раз его оппонент не воспользовался явно предоставленной ему возможностью... но, сознавая, что поставлено на карту, продолжал нападать. Один раз ему чуть было не повезло – приёма, хорошо знакомого хишартским гвардейцам, но неизвестного в остальной Европе, господин Руайри явно не ожидал, и еле-еле сумел отбить удар. Лано Астенес, чертыхнувшись про себя, начал готовиться к повторению попытки. Для этого требовалось притворное отступление... лано Астенес сделал несколько шагов назад, в сторону обрыва. Он отлично знал, или, точнее, чувствовал, что до опасного места остаётся ещё несколько шагов, и чувствовал себя по крайней мере с этой стороны в безопасности. Безопасность, однако, оказалась обманчивой – площадка, на которой они стояли, могла быть всего в сотне ярдов от обычного наблюдательного пункта Иоланты, но в отличие от последнего, была не над скальным выступом, а над мокрым от дождей куском рыхлой почвы... готовящийся сделать выпад лано Астенес с ужасом почувстовал, что земля у него под ногами начинает странно подаваться вниз... и едва успел сделать спасительный шаг вперёд, когда травяная площадка, на которой он только что стоял, вместе с несколькими тоннами известняковой крошки под ней, с грохотом съехала вниз, в море, укоротив владения Её Величества на несколько ярдов. Каким-то чудом лано Астенес успел ухватиться левой рукой за куст дрока (gorse), росший перед ним на уцелевшей от оползня части площадки, и, отчаянно извиваясь и махая ногами над обрывом, пытался вылезти вверх, не бросая шпаги, которую всё ещё держал в правой руке. Это было, увы, непросто - для правой руки, даже если бросить шпагу, зацепки не было, как не было и выступа, на который можно было бы поставить ногу... От его противника требовалось одно лёгкое движение шпаги – удар по пальцам – чтобы слегка ускорить казавшуюся неизбежной судьбу несчастного лано Астенеса. Собственно, и в этом необходимости не было, поскольку куст явно начинал подаваться под весом взрослого человека. Господин Руайри, однако ж, не стал ни пользоваться неожиданно открывшейся возможностью, ни даже ждать, когда сама природа даст ему сатисфакцию. Вместо этого, он повалился на землю, уцепившись носками ботфорт за скальный выступ, а левой рукой за более внушительный куст, чем тот, который лано Астенес уже почти вырвал из земли, а правую протянул барахтающемуся над пропастью противнику:

- Руку! Быстро!

- Не могу! Шпага!

- Бросайте, чёрт вас возьми, а то сами полетите туда же!

Видя, что последовать его совету его противник не хочет или не может, господин Руайри умудрился – почти не порезавшись – ухватить шпагу за лезвие и вытащить на площадку, после чего – в последний момент – ухватить за руку собеседника и, по дюйму отползая назад, не без труда (и не без риска) вытащить его туда же.
Несколько минут оба дуэлянта молча тяжело дышали... потом господин Руайри отцепил от пояса плоскую фляжку, сделал хороший - от всего сердца – глоток и предложил лано Астенесу. Тот машинально принял предложение.... и тут же решил, что, вытащив его из пропасти, его странный противник решил отравить его, причём изощрённым образом. В нос лано Астенесу, привыкшему к благородной виноградной гроке, ударило ядрёным смешаным ароматом торфа, ячменя и сивухи, а горло обожгло огнём торфяных пожаров...
- Что.... что это такое?
- Eau-de-vie моей родины. Uisce beatha по нашему, - господин Руайри потряс фляжкой, с явным сожалением отметив, что содержимого остаётся уже немного, потом всё же, ввиду исключительных обстоятельств, позволил себе ещё глоток, - Ну как, настаиваете на продолжении дуэли?
Лано Астенес посмотрел ему в глаза и, после секундной паузы, отрицательно помотал головой.
- Отлично. Ну что ж, тогда давайте в конце концов поговорим...

Эпизод одиннадцатый. О здравии и болезнях душевных и телесных и о некоторых способах их лечения – о терзаниях и сомнениях и некоторых способах их разрешения - о желаниях осуществимых и нет – об учителях и учениках.

- Она поправляется, лана Эрколи,клянусь честью, я сам видел вчера, как она улыбнулась.

- Не попала бы она в ещё большую опасность, лано Астенес. Не очень-то я доверяю этому господину. Допускаю, что он поступил благородно в отношении Вас, но..

- Ну что Вы, лана Эрколи, господин Руайри дворянин и добрый католик, воевал в армии сэра Патрика Сарсфилда, первого графа Лукана. Вот только его вкус в отношении aya-vite я одобрить не могу. Эта ужасная жидкость в его фляжке... нет, я лучше останусь верен гроке. Но это не делает его подозрительной личностью, поверьте.

- Не ожидала от Вас такой доверчивости.

- Лана Эрколи, могу предоставить Вам последнее доказательство. Молли. Девочка последние месяцы явно ревновала Её Высочество к любому новому знакомству – вспомните историю с садовником, - и господин Руайри поначалу не был исключением. Но Вы не можете отрицать, что сейчас она явно подружилась с ним.

А пока они гуляют по окрестностям, мы с Вами тоже можем прогуляться вдвоём. Лана Эрколи... я давно собирался спросить....
...
...
... Нет, Лано Астенес. Как Вы можете даже намекать на такое! Это случилось один раз, потому что я... потому что Вы... потому что я позволила себе позволить Вам позволить мне... словом, потому что мы оба были ... нет, повторения быть не может. Нет, нет и ещё раз нет.

- Но лана Эрколи, Вы сами говорили, что терзавшее Вас чувство вины отступило на несколько дней...

- Нет, лано Астенес, нет. Это... это грех. Это всё равно что прелюбодеяние.

- Мне казалось, что это, напротив, искупление греха... во всяком случае, для Вас.

- Ваша душа мне тоже небезразлична, лано Астенес, а кроме того... неважно. Закончим этот разговор. Вы слышали последние вести с родины? Увы, они неутешительны, и я боюсь, что за то время, что известия идут сюда...

- Я понимаю. Что ж, остаётся молиться и надеяться.... А вот и они, лана Эрколи, я думаю, нам лучше свернуть.

Руайри, приближавшийся к ним во встречном направлении, почтительно поприветствовал лано Астенеса и лану Эрколи, отсалютовав шляпой. Иоланта ограничилась кратким, рассеянным приветствием, и Руайри, с некоторой тревогой взглянув на неё, обнаружил, что она по-прежнему, как и всё утро, находится в мире грёз. У него было страннное чувство, что грёзы эти касаются хотя бы отчасти его самого – и если бы он услышал мысли собеседницы, то чувство это было бы вполне оправдано.

- Я должна... я должна сделать это ради Иоахима. Ради Лекши. И ради себя тоже. Я должна, должна стать настоящей принцессой. Почти получается – я проезжаю мимо повешенных уже почти равнодушно. Теперь пора сделать следующий шаг. Этот рыжий хвастун... он явно влюблён в меня по уши, и я должна, не дрогнув, воспользоваться этим. Я должна сделать то, в чём меня обвиняли после... после Лекши. Да, я знаю, что посылаю его на верную смерть... даже если ему и удастся покушение, он никогда, ни за что не сможет бежать потом.... но это не должно меня беспокоить. Мне нечего стыдиться. Я честно предупредила его, что шансов вернуться мало..... Тогда почему... почему это так тяжело....

- Господин Руайри, я устала... у меня болит голова. Давайте встретимся завтра и договоримся о деталях окончательно. Из Хишарты пишут – здоровье Иоахима ухудшается. Я, кажется, договорилась с господином Тремэйном относительно денег на Вашу дорогу в Хишарту. С обратной дорогой.... я надеюсь на помощь оставшихся друзей. Адреса у Вас, а случае успеха друзей у Вас станет больше. Я уверена, со смертью Князя-Регента рассыплется и тот режим, который он создал в Хишарте. Не уверена, что она того заслуживает, но нам это на руку. Словом, мы не можем более затягивать. Завтра, на том же месте в то же время.

Оба собеседника провели бессонную ночь, думая каждый о своём.

- Если это и правда последняя возможность, то я должен сказать ей это завтра. Дальше откладывать нельзя.

- Я должна себе в этом признаться. Я его... он мне небезразличен. Я никогда, ни за что не смогу сказать об этом Лекши. Чем быстрее я отошлю этого рыжего авантюриста, тем лучше. Чем быстрее, тем лучше... Чем быстрее...


На следующее свидание и Руайри, и Иоланта явились, преисполненные решимости, и, при всём своём джентльменском характере, Руайри в данном случае опередил даму:

- Я.... я передумал, сударыня.
- Вы не хотите помочь мне? – Иоланта прислонилась к садовой скамейке, не веря услышанному и силясь осмыслить cтранную смесь чувств, разом проснувшихся в её сердце, смесь бесконечного разочарования, почти такого же бесконечного удивления, и почему-то с явной примесью непонятного и несколько виноватого облегчения. И то, и другое, и третье оказались короткоживущими, поскольку недоразумение объяснилось быстро и, в общем-то, вполне предсказуемо :

- Хочу. Хочу помочь. Я от своего слова не отказываюсь. Просто мне нушен не брильянт Элаидов. Мне нушна рука, протянувшая его мне.

- А Вы не забываетесь, господин...

- Руайри. Просто Руайри, без всякой приставки.

- Пусть будет просто Руайри… - в её глазах неожиданно блеснуло нечто, чего никто (кроме, может быть, лано Астенеса) не видел вот уже три года, - что ж, для начала ответьте на простой вопрос… Для людей я больше не принцесса.... Но вот для меня самой... что дано Императором, не может быть отнято никем другим. А Вы–то королевского рода?

Шутит? Я не ослышался - она шутит? Или не шутит? Что ж, ответим как положено...

- Каждый из гаэлов - королевского рода, сударыня. А я - даже двух. Род моего отца идёт от Кеаллагхайна, короля Мунстера, а моя бабушка была О’Коннор, так что я могу вдобавок считать себя потомком Конхобара, короля Коннахта.

- А когда он царствовал?

- Примерно во времена Юлия Цезаря. Чуть позже. Его потомки были Верховными Королями Ирландии несколько столетий, и знаете, как звали последнего?

- Видимо...

- Совершенно верно, тоже Руайри, Ruairaidh O’ Conchobhair… увы, именно его англичане заставили впервые принести клятву вассальной верности. Так как, устроит Вас родословная?

- Сойдёт... она замолчала на минуту, закрыв глаза рукой и лихорадочно соображая, что сказать, и тут нечто вроде солнечного лучика прошло через её ладонь, и сложная ситуация обрела совсем простое решение:

- Сойдёт. Сойдёт! Если вернёмся живыми... (не вернёмся, это очевидно. А значит, я останусь верной Лекши. Как я раньше не додумалась!)

- Вернёмся? Что Вы хотите сказать.

- Только то, что сказала. Я согласна на Ваше условие, но выдвигаю своё. Я поеду с Вами. Я готова переодеться в мужское платье, отрезать волосы, притвориться служанкой... что хотите, только возьмите меня с собой. Я поклялась, что ноги моей больше не будет на земле Хишарты, но я нарушу клятву, чтобы отомстить... и помочь Вам.

- Сударыня, это невозможно. Нарушать данную клятву нельзя никогда. В Лимерике - во время осады... мы держались до последнего. Кончались припасы. Кончался порох. Мы ждали помощи от французов, союзничков – её не было. Мы отбивали атаки холодным оружием, но против осадных пушек оно мало помогает. И когда стало совсем плохо, сэр Патрик подписал-таки злосчастную капитуляцию. Лимерикский договор, чтоб ему пусто было. А на следующий день – на следующий день! – французская эскадра вошла в устье Шэннона. Две тысячи свежих солдат, порох, припасы, всё, чего мы ждали. Англичане ещё не вошли в город, а договор – казалось бы, лист бумаги... Но сэр Патрик уже скрепил договор своей подписью, и остался верен слову - отправил французов домой. Так поступил мой герой, и так поступлю я – клятва, данная в трудное время, должна быть сдержана, даже если времена изменились.

- Но одно дело подписанный договор, а другое – устное обещание.

- Я дал Вам устное обещание помочь Вам. И я его сдержу. Вы тоже дали мне устное обещание. Я должен быть уверен, что Вы его сдержите.

- Ну, значит, мне придётся остаться на корабле. Или ездить на лошади, не спешиваясь, чтобы не нароком не наступить на землю ногой. Или ходить на руках. Или на ходулях. Но я поеду с Вами, господин Руайри.

- Просто Руайри.

- Хорошо. Просто Руайри.

- Имею ли я в таком случае право называть и Вас по имени?

- Разумеется. Моё имя Вам известно, а здесь... Молли, к примеру, называет меня «мисс Ланта».

- В таком случае, позвольте называть Вас Лантан. Уменьшительная форма в моём родном языке.

- Я не против его выучить.

- Это вряд ли. Очень трудный язык. Скорее я выучу ваш – у Молли получается неплохо.

- Извольте. Но и Вы должны меня кое-чему научить. Я хочу научиться стрелять, Руайри. Хотя бы из пистолета, для начала.

- Зачем Вам это, Лантан? Стрелять так, чтобы быть настоящей подмогой, Вы вряд ли научитесь, а стрелять посредственно – больше помехи, чем пользы.

- Я прошу вас, го... Руайри.

Господин Руайри пожал плечами с некоторым сомнением и после небольшой паузы выдавил из себя одно слово:
- Попробуем.

Эпизод двенадцатый. О трудности стрельбы из пистолета – о препятствиях ожидаемых и неожиданных – о реакции на тревожные письма.

Попробовать удалось не сразу. Господин Руайри взялся за изучение нового для него языка с немалым энтузиазмом, и неожиданно не то чтобы догнал Молли, но сделал немалые успехи. В сущности, это неудивительно – взрослому неглупому человеку, знающему французский и немного испанский, не так уж трудно научиться связать несколько слов на ещё одном романском языке – тем более, если изучает он его, не делая уроки, а болтая с девушкой, которая ему очень нравится. Кроме того, романские языки имеют одно важное отличие от английского – в них имеется, и в регулярном ходу, обращение на «ты», которым в английском в начале осьмнадцатого века уже мало кто пользовался - разве что квакеры, да ещё жители некоторых северных графств, но Корнуолл-то на юге. Разумеется, по-английски господин Руайри общался со своей собеседницей весьма почтительно... но на незнакомом языке степень вежливости легко перепутать, а Иоланта почему-то не торопилась его поправить поначалу...а потом уже поздно было поправлять. В конце концов, они были – по крайней мере, так считала Иоланта - потенциальными сообщниками в важном и опасном деле.

Но вот становиться учителем ученик не торопился, и Иоланте потребовалась пара недель напоминаний, увещеваний и чуть ли не угроз, чтобы, наконец, добиться своего.

Естественным местом для упражнений в стрельбе была признана скала над берегом, где лано Астенес приветствовал мистера Полруана в начале нашего рассказа. Один взгляд на сооружённую господином Руайри мишень заставил его ученицу слабо улыбнуться одними губами.. Это был с трудом воткнутый в каменистую землю перед скалой шест, на который был насажен длинный коровий рог (по-английски horn – явный намёк на будущую цель), на конце которого в свою очередь красовалась тыква средних размеров, тщательно вычищенная изнутри. Расположив мишень у скалы, господин Руайри обозначил рубеж у приметного камушка, извлёк из сумки пару видавших виды, но явно добротно сработанных седельных пистолетов (видимо, шотландской работы – без защиты курка), без особого энтузиазма показал своей ученице, как насыпать на полку порох, вставлять заряд, взводить кремень и прицеливаться, - после чего, почти не целясь, прострелил тыкву насквозь из одного из пистолетов и почтительно, рукояткой вперёд, как некогда кинжал, подал второй Иоланте. Та, напротив, целилась долго и тщательно, прислушиваясь к вежливым инструкциям Руайри о положении корпуса, линии вытянутой руки и о том, как задерживать дыхание. Пока она целилась, рука у неё начала дрожать под тяжестью пистолета, и результат был предсказуем – пуля ударила в скалу в добром ярде от тыквы. Руайри молча подал ей другой, к этому моменту перезаряженный, пистолет, и занялся разряженным...

Спустя три часа Иоланта швырнула пистолет на землю и со злобой посмотрела на тыкву – в которой за это время не прибавилось дырок.

- Перенесём рубеж поближе? – осведомился Руайри.
- Не хочу поблажек, - отрезала его ученица, после чего молча, усталой походкой отошла от скалы, добрела до моря и замерла над обрывом в привычной и ей, и округе, и читателю позе, невидящим глазом глядя на барашки волн, на горизонт и на несколько еле видных вдалеке кораблей, неторопливо двигавшихся внизу.

Она не могла, разумеется, знать, что с одного из этих кораблей, уходившего под белым флагом с красным геральдическим ястребом куда-то на Запад или Юго-Запад, две пары глаз в свою очередь искали взглядом белый утёс. Ни один из двоих, конечно, не мог видеть чёрную фигурку над ним, и всё же оба, не сговариваясь, провожали утёс глазами – один с весьма заинтересованным выражением, другой со смущённым и даже виноватым....
…
…
Последующие несколько недель не принесли никаких изменений – за вычетом того, что лана Эрколи, с плохо скрытым ужасом прислушивавшаяся на почтительном расстоянии к звукам регулярных стрелковых упражнений (о цели которой её, разумеется, не проинформировали), не только окончательно извела своими тревогами и опасениями лано Астенеса, но даже поделилась ими (опять при его же посредстве) с мистером Полруаном.

И тут же забыла об этом, поглощённая неким письмом, доставленным, судя по состоянию конверта, с изрядной задержкой, и не почтовой каретой, а нарочным от Его Лордства, вместе с другим конвертом, адресованным мистеру Тремэйну. Прочитав письмо, достойная дама провела рукой по глазам, перекрестилась католическим крестом и молча передала письмо лано Астенесу. Тот, нахмурившись и отложив письмо после беглого взгляда – его содержание явно не стало для него сюрпризом – вопросительно посмотрел на лану Эрколи. Та пожала плечами.

- Видимо, всё-таки лучше мне ей сказать, - высказал своё мнение лано Астенес после долгой паузы, - Боже, как не вовремя.

- А когда это бывает вовремя, лано Астенес?

- Но она только-только начала поправляться... впрочем, сейчас она основательно поглощена своими упражнениями...

- Которые рано или поздно сведут меня с ума, лано Астенес. Неужели Вы считаете, что такое занятие подобает...

- Да пусть делает, что угодно, лана Эрколи – всё, что занимает её и придаёт её жизни смысл... даже если этот смысл видит только она сама....

- Я думаю не о смысле, а о безопасности. Бедная моя девочка... Что ни говорите, лано Астенес, а всё-таки я, я во всём виновата...

Эпизод тринадцатый. О терпении и нетерпеливости – о шутках и серьёзе – о старых и новых опасениях и преградах – о ценах на лошадей и их значении.


- Ещё раз, Лантан. Задерживаем дыхание, закрываем левый..

- Да знаю я, Руайри. Просто когда я вижу перед собой только мишень, рука дрожит от тяжести. А когда представляю себе... ты понимаешь... то тоже дрожит, но больше от ярости и злости.

- Вот искусство в том и состоит, Лантан, - несколько виновато и без особой надежды объяснил Руайри, перезаряжая пистолет, пока его ученица устроила себе пятиминутрую передышку, - сделать так, чтобы злость, уж если она есть, не отвлекала, а придавала силы.

Его собеседница, обречённо кивнув, заняла своё место на рубеже, прицелилась... и тут, наконец, либо ей удалось сдержать эмоции, либо сработали недели упражнений ( в конце концов, если регулярно держать груз на весу, то мускулы не могут немного не укрепиться), но впервые за всё время тренировок пуля задела тыкву, которая, однако ж, не упала с шеста, а только повернулась на кончике коровьего рога, оставшись висеть в крайне неустойчивом состоянии. Перезаряжать пистолет было не к спеху – за время передышки Руайри успел зарядить и второй – и вместо этого, кратко, очень кратко (увы, он был опытным стрелком и не очень опытным учителем) похвалив свою ученицу, Руайри двинулся к мишени с намерением поправить её.

- Не надо, Руайри – постой, я его добью!

- Подожди, дай поправлю, а то она вот-вот сама упадёт, - успокоительно проговорил Руайри, не вполне оценив состояние своей ученицы, которая, впервые после недель безуспешных упражнений, почувствовала цель в пределах досягаемости и хотела только одного – закрепить, ухватить почти нащупанное правильное движение, положение, настрой...

До сих пор, Руайри всегда аккуратно подавал пистолет своей ученице, но в данном случае ждать было невозможно. Резким, не очень-то положенным благородной девице движением схватив второй, заблаговременно перезаряженный, пистолет, Иоланта прицелилась, быстрее и решительнее, чем раньше, - и нажала курок как раз в тот момент, когда Руайри наклонился над мишенью..

Каким-то чудом, скорее почувствовав, чем услышав, что происходило у него за спиной, Руайри отдёрнул руку, прежде чем пуля прошла через то место, где она только что была, и в дюйме от мишени – надо признать, если бы тыква была уже поправлена, в неё бы, скорее всего, попали.. но в данный момент Руайри интересовало не это...

- Лантан? Лантан!!

- Почти попала. Почти... – девушка дрожала от возбуждения и явно не отдавала себе отчёта в происшедшем, - ещё разок.. ах ты, оба пистолета разряжены.

- Лантан, ты меня почти искалечила, вот что «почти». Я же просил, объяснял, предупреждал, не трогать пистолеты, пока я не подам тебе сам. Лантан, это оружие - оно убивает, и не всегда врага.

- Пожалуйста, Руайри, помоги мне перезарядить его поскорее. Пожалуйста...

Ни чувства вины, ни понимания происходящего в её голосе не прибавилось, но растолковать ей, что она, собственно, чуть не натворила, было необходимо. То ли господин Руайри переоценил степень сближения между ним и его подопечной, то ли просто, как это иногда уже случалось, подвела кельтская вспыльчивость, но сделал он это, надо признать, не самым удачным образом:

- Клянусь Иисусом, Лантан, за такие штуки кто другой бы тебе задрал юбку и спустил шкуру ...

Едва успев выговорить эти слова, он сообразил, что, собственно, сказал. Румянец лихорадочного возбуждения на лице Иоланты мнговенно сменился бледностью и, после секундной паузы, она осведомилась внешне спокойным, каким-то чуть удивлённым тоном:

- Что ты сказал? Повтори, пожалуйста...

- Ты слышала, - резковато, хотя с еле-еле заметной виноватой интонацией, ответил Руайри..

- Что здесь происходит? - мистер Полруан по профессиональной привычке приблизился к скале тихо, но даже если бы он и его люди возвестили о себе барабанным боем, парочка вряд ли обратила бы на их приближение внимание иначе как после прямого вопроса.

- Я учусь стрелять, мистер Полруан, - опомнилась, или частично опомнилась, Иоланта, - а господин Руайри помогает мне.

Мистер Полруан внимательно посмотрел ей в глаза. Психодилось признать, что его собеседница походила на сумасшедшую куда меньше, чем несколько недель назад. Ни отрешённости, ни безразличия в её голосе больше не было... но сцена, которую он застал, всё же несколько беспокоила господина Полруана.

- Мне показалось, сударыня..., - начал он несколько недоверчиво.

- О, не беспокойтесь, - прервала его Иоланта, - господин Руайри несколько неудачно пошутил, только и всего.
- Ничего себе шутки,- пробормотал Руайри, - чуть руку человеку не отстрелили...

- А вот с Вами, сударь, я давно собираюсь побеседовать, - повернулся к нему мистер Полруан. Прямо говоря, Вы, собственно, что за птица и что делаете в наших краях – тем более, с вашим акцентом и при шпаге, не говоря о пистолетах?»

Иоланта мельком слышала, что недавние законы запрещали католикам, а особливо ирландским, носить оружие, но Руайри без шпаги – это был бы уже не Руайри..

- Имею право, – сдавленно огрызнулся упомянутый джентльмен, - по условиям Лимерикского договора, как участник гарнизона, о чём имею бумагу. Я сам-то эти условия наизусть помню, без всякой бумаги: одна шпага, одна пара пистолетов, одно охотничье ружьё, которое я уже продал, и одна лошадь стоимостью не дороже пяти фунтов стерлингов, а буде означенное лицо получит в собственность лошадь более ценную, любой последователь истинной, то бишь протестантской, веры имеет право перекупить её за пять фунтов, не спрашивая разрешения. Видите, как запомнил? Желаете перекупить мою клячу за пять фунтов?

- Благодарю, не желаю, - ответствовал мистер Полруан без улыбки, - а вот бумагу пожалуйте. Так, «By Order of Their Majesties’... ну, это понятно... doth hereby confirm and certify that the Bearer, Mr Ruairaidh O’Ceallaghainn, Gent …», - где-то я вашу фамилию слышал, сударь.

- Весьма распространённая фамилия на нашей стороне Ирландского моря.

- Да нет, я её на этой стороне слышал, не припомню только, где. Вот вам ваша бумага, сударь, и советую на всякий случай – держитесь подальше от беды. Сударыня?

- Иоланта царственным жестом закончила аудиенцию, и через минуту они с Руайри вновь остались вдвоём. Проводив взглядом стражников, удаляющихся вслед за своим командиром, Иоланта прислонилась к скале и всё тем же слегка недоверчивым, как бы сомневающимся в чём-то, только теперь ещё и очень усталым голосом проговорила:

- Ты со мной так не шути, Руайри. Ты никогда со мной так не шути.

- А ты пистолеты не хватай, пожалуйста, без спроса, - тоже устало проговорил тот, - ещё пара уроков, и всё будет отлично.

Он не стал обращать внимание собеседницы на то, что о шутках, собственно, говорила только она сама...

Эпизод четырнадцатый. Печальное известие – новое звучание старой песни – корабли на горизонте и в гавани.

На следующее утро господин Руайри появился у ворот усадьбы, имея при себе кроме своей, настоящей шпаги на перевязи ещё две довольно искусно выструганных деревянных, не нарушающих условий Лимерикского договора, под мышкой. Впрочем, ни фехтованием, ни даже стрельбой ему заняться не удалось. Иоланты не было на условленном месте. Прождав без толку полчаса, Руайри зашёл в парк и после некоторых поисков обнаружил её на памятной обоим скамейке под дубом. Девушка не сразу отреагировала на его появление – она сидела в углу скамейки, съёжившись, как замёрзший воробей, и закрыв лицо руками. Сообразив, что что-то не так, Руайри тихо опустился рядом и подождал, пока его заметят. Когда это, наконец, произошло, Иоланта скользнула взглядом по деревянным шпагам и слабо покачала головой:
- Поздно, Руайри. Всё без толку. Опоздали. Иоахим умер.
- Лантан, - не готовый к такому повороту господин Руайри откровенно импровизировал, - Лантан, но... по крайней мере теперь они вместе с твоей сестрой. У нас сказали бы, что она ждала его столько лет и дождалась... даже песня есть... её сочинил лет сто назад один слепой арфист... угадай, как его звали? –
- Догадываюсь...., - вздохнула его собеседница.
- Верно, тоже Руайри. Руайри Далл о’Кэйн, Ruairaidh Dall o’Cahan. Некоторые говорят, что песня написана от лица жены или невесты... такой, как твоя сестра... хотя мне милее считать, что её поёт старик отец, провожая на войну сына... Могу попробовать напеть, - и, так как ответа не последовало, Руайри действительно вполголоса спел не лишённым приятности голосом:
«- О Данни, сын, зовут волынки к бою
Среди долин и по седым горам,
Пришла пора прошаться нам с тобою,
А свидимся ль ещё, не знаю сам…»
Допев первый куплет, он осторожно поднял глаза и убедился, что его собеседница, по-прежнему глядя перед собой невидящим глазом, всё-таки вполуха слушает, продолжил пение, закончив тем самым куплетом, на который только что намекал:
«И тихие шаги услышу надо мною,
Могила станет и теплее, и нежней,
Когда шепнёшь «люблю», склонившись головою,
И буду мирно ждать, когда придёшь ко мне».
Вот видишь, Лантан... она дождалась, - не очень уверенно закончил Руайри, проклиная про себя все песни на свете, и с облегчением отметил, что его неуклюжее утешение сработало лучше, чем можно было ожидать. Иоланта подняла заплаканные глаза, вытерла их платком, магически возникшим из рукава, и устало согласилась:

- Ты прав. Спасти Иоахима мы не можем. Но отомстить обязаны.
После чего стрелковые упражнения продолжились, и распорядок дня в усадьбе оставался прежним.

Или не совсем прежним – кое-какие изменения в нём всё же произошли. Во-первых, лана Эрколи в знак траура сменила зелёный плащ на чёрный, такой же, как у Иоланты (и так носившей по-прежнему только чёрное). Во-вторых, мистер Полруан, подчиняясь полученному от Его Лордства через мистера Тремэйна указанию, удвоил бдительность своей стражи, и без того денно и нощно внимательно следившей за горизонтом, а пара стражников как-то незаметно добавились к числу постояльцев усадьбы. Мистер Тремэйн, после короткого разговора с мистером Полруаном, распорядился почистить и привести в порядок одну из достопримечательностей усадьбы – старый сигнальный бакен, а попросту говоря площадку на столбе, под проржавевшей железной крышей, на которой со времён прадедов и прапрадедов лорда Говарда полагалось держать сухие ветки и солому на предмет сигнального костра. Зажигался этот костёр за сто с лишним лет до описываемых событий, чтобы предупредить стоявшую в Плимуте эскадру сэра Фрэнсиса Дрейка о приближении передовых кораблей Великой Армады, да ещё пару раз после того, когда вблизи берега видели фелукки мавританских корсаров – охотников за белыми рабами. С появлением у будущей владычицы морей регулярного флота (как ни странно, это произошло всего лет за тридцать до описываемых событий), нужда в бакене сильно сократилась, но в данном случае он был вычищен, починен и даже заряжен сухим хворостом. В усадьбе это, понятное дело, вызвало некоторое удивление. Единственным, кто не удивился, а оценил предосторожность, оказался Руайри, который, увидев починенный бакен, по обыкновению поклялся Иисусом, что днём и ночью будет, где бы он ни был, посматривать в сторону усадьбы и если вдруг-де увидит огонь, то сперва примчится к условному месту под дубом, а уж потом будет разбираться, нужна ли его помощь. Иоланта молча кивнула головой, зато Молли – в присутствии которой Руайри произнёс свою клятву – не преминула полюбопытствовать, почему такая помощь может понадобиться. Так как отвечать ей никто не спешил, то Молли подумала несколько минут сама и с гордостью заявила:

- А я знаю, мисс Ланта. Это Страшная Тайна, и это наверняка связано с той книгой, которую вы читали в библиотеке – помните?

Слегка ошарашенная такой прозорливостью Иоланта не пыталась отнекиваться, а только ещё раз попросила Молли держать язык за зубами.

Справедливости ради, отметим, что во всех этих предосторожностях не было особой нужды – по целому ряду причин. Во-первых, то ли потому, что испанское наследство не спешило падать в руки союзникам Её Величества, то ли по какой другой причине, но корабли береговой охраны, обычно не очень-то жаловавшие эти берега своим вниманием (на радость контрабандистам и французским каперам), стали гораздо более частым зрелищем на горизонте. Во-вторых, к не слишком глубокой бухте Банкомб большому кораблю не так-то просто было бы подойти незамеченным. И, наконец, в-третьих, корабль под нейтральным белым флагом с геральдическим ястребом и не сделал никакой попытки до бухты добраться. Он бросил якорь в Плимуте на вполне законных основаниях, и охранные листы - за собственноручной подписью Его Светлости Князя-Регента - у четырёх или пяти господ, сошедших с корабля, были в полном порядке. Как и кошельки – упомянутые господа, приехав в город, разделились. Двое или трое из них, один из которых хорошо говорил по-английски, а второй, по-английски не говоривший, зато отлично разбиравшийся в лошадях, провели некоторое время, обходя местных барышников, и не слишком торговались при этом. Оставшиеся двое говорили по-английски оба, а отправились они по ещё более щекотливому делу. Они занялись обходом кабаков из числа не самых респектабельных, а также некоторых других, ещё более подозрительных, мест, выискивая среди посетителей интересных им людей по каким-то им одним известным приметам. При этом разговор вёл один, помоложе и поразговорчивее, а второй, постарше, явный начальник – здоровенный, молчаливый, с тяжёлым (некоторые говорили – звероподобным) лицом, украшенным бородавкой на левой щеке, и изуродованным ухом – в основном слушал, и в некоторых случаях кивал после нескольких минут разговора. В таких случаях собеседники ударяли по рукам, и слышался звук, приятный сердцу любого посетителя – а особенно содержателя – кабаков, а именно звон отсчитываемого задатка. Словом, три или четыре дня спустя маленький отряд – не будем торопиться со словом «банда» - уже из десяти или двенадцати вооружённых всадников выехал из города по дороге, ведущей, среди других городов и городков, в сторону Пенперри.

Эпизод пятнадцатый. Продолжение разговора политиков. Cнова о шестёрках и тузах. О репутации, приличиях и выгоде.


- Так где же Ваша спрятанная карта, Говард? Боюсь, она нам понадобится. Вы были правы, в Хишарте два императора, конфронтация неизбежна... А Вы убедили меня, что Герцог Эджезский против герцога Кэнкорского – шестёрка против туза.
- Что ж, я намерен предложить следующее. Герцог имеет прекрасную возможность доказать, что собирается вернуть страну к добрым временам императора Иоахима... Проще говоря, у меня есть для него новая невеста, женитьба на которой может резко повысить его популярность. Я имею в виду младшую сестру покойной императрицы Леаноры, весьма популярной в народе...
- Младшая сестра? Неужто та самая, которая... та самая, которую...? Ну, это Вы хватили, любезный Говард. Теперь я понимаю, что Вы имели в виду, когда говорили в тот раз относительно карты, вымазанной в грязи. Кто же на такой женится? Да и где она сейчас?
- На последний вопрос могу ответить совершенно точно. В моём корнуольском имении. А что до первого, то Вы не торопитесь, Сент-Джон. Сестер ла Торрес в Хишарте очень любили. И не только потому, что обе – красавицы, и что старшая стала первой хишарткой за последние сто двадцать лет, которая вошла на престол Элаидов. В Чалько хорошо помнят, как во время голода императрица Леанора заложила свои драгоценности, чтобы купить хлеб для бедняков …люди на улицах тогда целовали колеса ее кареты. Любовь к старшей неизбежно осеняла и младшую сестру…
- Но после того, как…?
- Публичная порка принцессы была блестящим ходом Князя-Регента! Ведь все отлично понимали, что император Иоахим, сохрани он хоть крупицу разума и воли, никогда, ни за какое преступление не позволил бы казнить свою любимицу, младшую сестру его обожаемой жены. Смерть Иоланты на эшафоте была бы лучшим доказательством того, что император не просто болен, а ничего не знает и является совершенным пленником Князя-Регента, как оно и было на самом деле. Враги князя-регента, а среди них и герцог Эджезский, ждали только минуты, когда голова принцессы упадет, - о, они бы пронесли ее по всей стране, как у нас в Англии некогда носили голову архиепископа Беккета, на каждом углу возвещая о совершенном злодеянии! Конечно же, никто их этих господ и в мыслях не имел спасти Иоланту, - она была нужна им мертвой, святой мученицей изверга регента. Я совершенно точно знаю, что барон ла Анкарда, тогдашний комендант гарнизона и тоже не слишком большой друг правителя, нарочно поставил в оцепление эшафота полк Бурых Рэншайцев, жестокий и грубый народ, с сердцами, поросшими шерстью. А все для того, чтобы не позволить столичной толпе отбить принцессу, как это вполне могло случиться, будь в ее охране иной отряд…
- Так ведь эта самая толпа ее осмеивала, как Вы мне рассказали?
- Я многого не увидел в тот день со своего балкона, Сент-Джон. Кричали и насмехались громче всех специально расставленная вокруг эшафота пара сотен мерзавцев, специально для этого нанятых слугами ла Хорна. Не в одном и не в двух кварталах Чалько таких клакеров били потом по кабакам, когда они пытались потратить полученные за грязное дело деньги, а кое-кому из особо неудачливых негодяев его монеты засунули, …не буду уточнять куда именно. Не тронули разве что палача, который по их традиции всегда считался неприкосновенным. Кое-кто из толпы не удержался и последовал примеру – толпа вообще страшная вешь, Сент-Джон, но наутро, убеждён, многим стало стыдно за себя. Нет, Сент-Джон, люди Чалько помнят и любят Иоланту, она одна стоит для нас десяти тысяч солдат, а ведь цены на наемников с начала нынешней войны отнюдь не снизились
- Но ее бесчестье!
- В том-то и заключался умысел Князя-регента. Розгой палача он выбил занесенный над ним меч. Убитая Иоланта стала бы для всей оппозиции знаменем, а, будучи публично опозоренной, она превратилась для них в жалкую тряпку. Что бы теперь понесли эти господа по долам и весям … (собеседник Его Лордства позволил себе еле заметную, но недвусмысленную ухмылку). Но сейчас нам куда важнее мнение сотен тысяч столичных плебеев, которые охотно пойдут за императрицей-хишарткой против француженки. И герцог Эджезский это тоже понимает…
- И всё же... По мне, девушка, которую публично секли на площади, может быть разве что любовницей порядочного человека, но никак не женой..
- Ну, по части любовниц Вам нет равного в Англии, любезный Сент-Джон... – лорд Говард, как и большинство его современников, не находил никакого противоречия в словосочетании «любовница порядочного человека», - по крайней мере, после смерти графа Рочестера. Засвидетельствуйте моё почтение мисс Роксане при случае. А что до Вашего вопроса - герцогу некуда деваться. Ради трона он пойдёт и не на то. А если кто вякнет хоть слово, то сам будет вздёрнут за руки на площади и мы посмотрим, сколько ударов он выдержит без крика...
- А как ей самой понравится такая партия?
- Что ей нравится или не нравится, меня не интересует. Главное, что отказать она не может. Она не в таком положении, чтобы капризничать и выставлять условия - да и кто в здравом уме откажется от трона, тем более если альтернатива – позор, бедность и изгнание?
- Но если слава герцога так скандальна...
- Более скандальной известности, чем у неё самой, быть не может, согласитесь…
- Что ж, попробовать можно. А когда, по-Вашему, можно заговорить об этом с самим герцогом?
- Две недели назад, дорогой мой Сент-Джон. В таких случаях время не ждёт, а корабль в Хишарту идёт...
- Увы, даже корабль в Хишарту не может плыть назад во времени.
- В данном случае может. Это уже сделал, конфиденциально, Сент-Элленс по моей просьбе, и не далее как вчера я получил ответ с согласием Его Светлости.
- Вы поражаете меня, Говард. Вы правы, время не терпит
- Тем более, что, если верить нашим агентам, есть риск, что Князь-Регент что-то пронюхал.... утвержать с уверенностью ничего нельзя, но я велел моим людям на месте не терять бдительности, а теперь с Вашего разрешения и с Божьей Помощью соберусь туда сам... Давно я не был в Корнуолле...

Эпизод шестнадцатый. Об опасных и безопасных занятиях - о разных причинах краснеть - пагубные последствия одной теологической ошибки.


- Я понимаю Вас, лано Астенес... лана Эрколи заговаривала и со мной напрямую, - Иоланта останровилась около постриженного пирамидой деревца, глядя в сторону розовых кустов и явно что-то вспоминая, - но уверяю Вас, это абсолютно безопасно - не говоря уже о том, что сама лана Эрколи ни в чём не может быть виновата, не мне Вам это объяснять. Руайри... то есть господин Руайри... исключительно внимательно следит за безопасностью наших занятий.... она проследила глазом за действиями рабочих, в третий раз чинивших наклонную крышу над уже известным читателю бакеном, и улыбнулась, вспомнив проницательность Молли.

И накаркала беду.

Беседа была неожиданно прервана весьма неприятным и отлично знакомым Иоланте звуком. Из окна библиотеки усадьбы, рядом с кабинетом мистера Тремэйна, донёсся тонкий, жалобный крик, потом ещё один, потом, с равномерным интервалом – ещё.

Молли! И почему в библиотеке? Неужели она всё-таки начала спрашивать и проболталась про дневник?! Это я виновата – она не должна страдать за меня – тем более так страдать! Иоланта оборвала фразу на полуслове и кинулась к дверям усадьбы, не зная ещё, как она будет выручать свою подопечную, но преисполненная решимости сделать это любой ценой.

Лано Астенес последовал за ней, скорее по привычке, чем по какой-нибудь определённой причине, не без труда поспевая за её движениями, хотя и был на добрую голову выше.

На их счастье, дверь оказалась незапертой, Иоланта постучала в неё для порядка, но так как стук оказался заглушён очередным воплем из-за стенки, то девушка, не дожидаясь ответа, толкнула дверь и влетела в комнату. Лано Астенес остался на пороге.

Картина, которую она увидела, настолько точно соответствовала её ожиданиям, что в первое мнговение Иоланта тщетно надеялась, что это кошмарный сон.

Мистер Тремэйн стоял спиной к ней около огромного кожаного кресла, через которое была переброшена лежащая ничком Молли. Собственно, о том, что это Молли, можно было только догадываться – голова девочки находилась где-то на другой стороне кресла и к тому же была закрыта задранными юбками, а взгляду открывались только тощие голые ножки в изношенных туфлях, трепыхающиеся в воздухе в футе над полом, а над ними, почти в точности на сгибе кресла, бесцеремонно оголённые округлости, цвет и рельеф которых явно свидетельствовали о том, что мистер Тремэйн выполняет свои обязанности на совесть. Левой рукой мистер Тремэйн крепко держал Молли за заведённые назад руки, а правой ловко орудовал небольшим, но гибким пучком берёзовых розог.

Физиономия лано Астенеса неожиданно и быстро приобрела пунцовый цвет, удивительно в тон ягодицам Молли, и он поспешно отвернулся в сторону – на взгляд непосвящённого человека, без особых оснований, поскольку по понятиям времени о стыдливости Молли ещё по меньшей мере годик-другой можно было особо не беспокоиться.

Мистер Тремэйн! – Иоланта не придумала ещё, что сказать.

- Одну минуту, сударыня, я почти закончил, - мистер Тремэйн, не оборачиваясь, примерился к расстоянию и с силой хлестнул Молли по диагонали, с левого бедра на правую часть поясницы:

- Одиннадцать! Думай в следующий раз, о чём болтаешь!

- Не наааааа... , - очевидный остаток фразы утонул в очередном истошном вопле, каблучки Молли влетели вверх и отчаянно замелькали в воздухе, на секунду закрыв пострадавшие части, на глазах превращающиеся из пунцовых в свекольно-лиловые.

- Мистер Тремэйн, это я! Я попросила.

- Вы?! Вы!? Мистер Тремэйн захлебнулся от удивления и возмущения, - стыдитесь, сударыня! Что Вы ей наплели!?, - и, уже чуть менее сурово, хлестнул Молли напоследок по противоположной диагонали: -

- Двенадцать! А ты не слушай кого не надо!

- Каблучки отплясали очередной танец в воздухе, а крик Молли перешёл в вой, в котором, врочем, через секунду появились и нотки облегчения, поскольку мистер Тремэйн отпустил её запястья и, всё ещё держа в правой руке розги, левой немедленно опустил юбки девочки – конечно, Молли была ещё ребёнком, но мистер Тремэйн получил пуританское воспитание и не собирался смотреть на некоторые вещи ни на секунду дольше, чем того требовала практическая необходимость.

- Так что вы ей сказали? – потребовал мистер Тремэйн, с трудом удерживая себя в пределах вежливости, - Вы понимаете, что будет, если властям станет известно, что вы, католичка, вообще разговариваете с ней на такие темы ?!!

- «Мисс Ланта, молчишьте, Вы тут ни при ойййй больно», - Молли вскочила с кресла, обернув к окружающим зарёванную физиономию, почти такую же красную, как и противоположная часть тела, и героически начала фразу на сносном хишартском, перейдя на английский только к последним двум словам.

- На какие такие темы, и при чём тут вера? - Иоланта покраснела, сообразив, что, видимо, ляпнула какую-то глупость и что тайна дневника, похоже, так и не была открыта, после чего немедленно воспользовалась своим положением дамы и гостьи, чтобы отвести огонь от себя, ответив вопросом на вопрос:

- А за что Вы, собственно, наказываете Молли, мистер Тремэйн?

К её удивлению, мистер Тремэйн запнулся и тоже покраснел. Теперь в комнате находились четыре человека с ярко-пунцовыми физиономиями, и у каждого причина краснеть была своя. Мистер Тремэйн первым нашёл выход из неловкого положения:

- А вот пусть она сама вам всё объяснит, - заявил он и решительно вышел из комнаты.

- Молли?

- Больно, мисс Ланта, ой больно.... Молли явно решала обычную в таких случаях диллемму: начать растирать пострадавшие части прямо сейчас или подождать, когда боль утихнет ещё немного.

- Уже должно становиться полегче, Молли... Ещё минутку...

- А Вы.. А Вас... А Вы что, знаете как это бывает, мисс Ланта?

- Конечно, знаю, Молли. Уж кто-кто, а я знаю, - вздохнула Иоланта и сама удивилась тому, как легко далось ей на этот раз это признание, - Я же тебе говорила, я сама не раз проказничала в детстве.

- Да не проказничала я! Я всё правильно сказала! За что меня?! Когда за дело, так не обидно, а то целую дюжину, и всё из-за обрезания этого!!

- !!!????

- Ну, мистер Тремэйн спрашивал меня про Господа и самарянку, и я всё правильно ему ответила, что «иудеи же не имели никакого сообщения с самарянами». Он и спрашивает: а как, мол, самарянка узнала, что Спаситель наш действительно иудей? Я подумала и говорю: наверное, по обрезанию. Я думала, он меня похвалит, - всхлипнула Молли и обречённо сообщила то, что Иоланта, собственно, знала и сама: -- А он меня высек....

- Молли, - Иоланта прислонилась к тому самому креслу, кусая губы и изо всех сил сдерживаясь, чтобы не нанести Молли смертельную обиду, расхохотавшись вслух, - ты хоть знаешь, что такое обрезание?!

- Откуда мне знать-то, мисс Ланта? Мистер Тремэйн когда говорил про обрезание Господне, я его спросила, он замялся весь и сказал: ну, это то, что делают иудеи, чтобы отличаться от всех остальных. Я запомнила и всё правильно сказала... а он чуть не затрясся весь: а ну, неси розги и заголяйся живо. Я и спорить испугалась – я его никогда не видела таким сердитым. А за что?

****

- Мистер Тремэйн, Вы несправедливо наказали Молли! Девочка всего лишь повторила Вам Ваши же слова!

- Признаюсь откровенно, я запамятовал, сударыня. Сколько месяцев назад был разговор, а она, значит, запомнила. Всё-таки память у неё отменная, жаловаться не приходится.

- Не только память. Сообразительность тоже.

- Что ж теперь делать, сделанного не воротишь... Впрочем, возьму-ка я её сегодня в город, она давно просилась. У меня встреча с мистером Эверли, стряпчим, а она пусть хоть петушиный бой посмотрит тем временем – там рядом....

Эпизод семнадцатый. О петушиных боях и их зрителях – рассказчики и слушатели – о том, что самое интересное иногда можно услышать не на сцене, а за кулисами, а знание языков может пригодиться неожиданным образом.

Рыжий петух, признав поражение, обратился в позорное бегство, преследуемый по пятам своим чёрным победителем. К огорчению чёрного петуха, хозяин рыжего схватил своего изрядно потрёпанного питомца и отправил его в безопасный, хотя и неудобный мешок – бойцовый петух вещь недешёвая, хотя знатоки и говорят, что однажды побитый пернатый гладиатор уже не годится для по-настоящему ответственного поединка. Толпа загудела, медные монеты начали переходить из рук в руки, а Молли, прятавшаяся за спиной зрителей первого ряда (детей с петушиных боёв гонять не гоняли, но и особо афишировать своё присутствие не рекомендовалось) начала потихоньку протискиваться к выходу. Арена представляла собой круглый домик с белёными стенами, напоминавший жилища древних кельтов, выход (как и в тех самых жилищах) был только один, и хотелось выбраться на улицу до начала настоящей давки. В спешке Молли наступила на ногу одному из зрителей; тот, к изрядному её удивлению, выругался на языке, который Молли никак не ожидала услышать за стенами усадьбы, - после чего отвесил Молли подзатыльник, впрочем, скользящий и не особо болезненный, поскольку к этому моменту девочка была уже на расстоянии доброго локтя от него. Молли на минуту встретилась с обидчиком глазами, хотела показать ему язык, но решила не рисковать и, не теряя времени, выбралась наружу и поспешила в «Герб Трелони», где ей была назначена встреча. Публика здесь, как, возможно, помнит читатель, была почище, чем в «Лисе и Борзых», а сегодня, пожалуй, не менее интересная при этом. Мистер Тремэйн был уже здесь и довольно оживлённым тоном (чему, возможно, способствовала стоявшая перед ними бутылка) обсуждал с маленьким, сухощавым мистером Эверли нечто уже не деловое, но по-прежнему непроницаемо взрослое и не особо интересное; появление Молли он отметил разве что едва заметным кивком, впрочем, не забыв заказать ужин не только себе, но и ей. Зато за соседним столом заезжий джентльмен лет сорока, одетый по-столичному, с интересом распрашивал о чём-то другого посетителя, тоже заезжего, но видом попроще, судя по всему бывшего моряка, при этом делая заметки в потрёпанной тетради – Молли удивилась, как быстро, сноровисто он управляется с пером и чернильницей, даже мистер Эверли не умел писать так быстро. Моряк, впрочем, тоже задавал вопросы, с заметным северным – похоже, йоркширским, - акцентом. Прислушавшись, Молли чуть не открыла рот от удивления, и даже появившаяся в этот момент еда отвлекла её только частично. Мало того, что заезжий джентльмен оказался не каким-нибудь стряпчим, а автором настоящих печатных книг и памфлетов, - моряк, оказывается, провёл несколько лет на настоящем же необитаемом острове в тропических морях. Молли, не чувствуя вкуса, глотала тушёное мясо с овощами, запивая сильно разбавленным сидром, и слушала о кораблекрушениях, хижинах, долблёных лодках, таинственных следах на песке, благородных дикарях и пиратах, - при этом незаметно для себя то придвигаясь по дубовой скамейке к беседующим, то отодвигаясь обратно, чтобы не нарушать приличия совсем уж явно. Маленькая проблема была в том, что после утреннего инцидента Молли могла, конечно, сидеть спокойно без особых неудобств, но вот двигаться по скамейке и то вставать, то садиться было всё-таки немножко неприятно. С сожалением отвлекаясь от рассказа, Молли подняла глаза в поисках чего-нибудь мягкого, вспоминая, что мистер Тремэйн оставил в бричке старый плед... вот если бы его сложить в несколько раз... воспользовавшись передышкой в разговоре (моряк, извинившись, отлучился на двор, оставив лондонского гостя лихорадочно строчить в своей тетради, а мистер Тремэйн и мистер Эверли продолжали свою беседу, доедая ужин), Молли в свою очередь выскользнула между столами... и тут рассказы путешественников на минуту вылетели у неё из головы. Увлечённая этими рассказами, она не заметила, что посетителей в трактире за последние полчаса изрядно прибавилось. Среди них оказался субъект, от одного вида которого по спине Молли поползли мурашки, - здоровенный, с тяжёлым, каким-то похожим на зверя лицом, украшенным бородавкой на левой щеке, и с изуродованным ухом. Прихлёбывая свой сидр, он лениво взглянул на Молли, вытащил из кармана большие часы явно иностранной работы, взглянул на них, нахмурился и отправил часы обратно в карман. Молли протиснулась мимо него так быстро, как только смогла...
Найдя в бричке плед, Молли поспешила назад, чтобы не пропустить остаток рассказа, но дорогу ей преградил Том, сын хозяина, с которым Молли несколько раз сталкивалась во время прошлых приездов в город. Том был на пару лет старше и обычно замечал Молли, только когда хотел подколоть её чем-нибудь. Сегодняшний случай не был исключением.
- А я знаю, чего ты ёрзаешь по скамейке, да вон и подстилочку мягкую подобрала, - сообщил он, ухмыляясь от уха до уха.
- А знаешь, так и помалкивай, - отрезала Молли.
- А почему, собственно, - опять ухмыльнулся Том, - небось, орала как резаная, а? Эх, поглядеть бы..
Молли очень хотелось плюнуть ему в физиономию, но не хотелось связываться. Вместо этого она круто развернулась и направилась обратно в сторону сарая для экипажей, чтобы войти в кабачок через другую дверь.
Услышанные из-за угла сарая голоса заставили её остановиться. Говорили трое, и, выглянув из-за угла, Молли без труда узнала в одном из них звероподобного господина из кабачка, а во втором – своего недавнего обидчика. Третий, похоже, тоже был на петушиных боях, но Молли была в этом не вполне уверена. Разговаривали они быстро, очень тихо и, разумеется, не по-английски, но Молли, вспомнив уроки, разобрала несколько слов... и сердце у неё ушло в пятки. Затаив дыхание, Молли слушала дальше, стараясь не проронить ни слова... и в какой-то момент, стараясь разобрать все слова и забыв осторожность, высунулась из-за угла... чтобы была немедленно схваченной за шиворот.

- Подслушиваешь, дрянь? – злобно спросил на чистейшем, без всякого акцента, английском звероподобный гость, явно главный во всей компании.

- Простите, сэр, - изо всех сил стараясь выглядеть невинно, пробормотала Молли, - мне просто было интересно, на каком это языке вы говорили, я никогда не слышала ничего подобного.

- Свернуть бы ей шею, лано Бекль, – произнёс давешний обидчик, вглядываясь в лицо девочки, - она ещё днём около меня крутилась.

У Молли чудом хватило выдержки не показать, что она поняла фразу, сказанную, разумеется, на иностранном языке, а что выглядела она насмерть перепуганной, так это немудрено, когда в темноте трое подозрительных личностей держат тебя за шкирку.

- Отпустите, сэр, пожалуйста... пробормотала она, - меня дядя в трактире ждёт.

- Да ладно тебе, Григо, - проворчал звероподобный гость, нехотя отпуская Молли, - нечего светиться раньше времени, и можно подумать, эта пигалица могла хоть слово понять. Здесь на двести миль никто не поймёт.

- Кроме..., - оскалился третий.

- Цыц, - отрезал главарь, и, обернувшись к Молли, проговорил уже по-английски, -

- Дуй, куда шла, молчи и не лезь не в своё дело, а то скажу твоему дяде, чтобы надрал тебе задницу, как следует.

Всё ещё сжимая в руках плед, Молли ринулась назад в кабачок, чуть не столкнувшись на входе с выходившими из кабачка лондонским джентльменом и его загорелым спутником... впрочем, ничуть не интересовавшими её больше. Мистер Тремэйн прощался с мистером Эверли. Молли, опасливо оглянушись на вход позади себя, кинулась прямо к нему и, задыхаясь, зашептала на ухо:

«Мисс Ланта... ей грозит опасность.... скорее... надо предупредить мистера Полруана!»