Клуб "Преступление и наказание"

Тот, кто уже мертв.

«… Самый страшный враг дорогой Граф, это не тот, кто караулит вас в переулке с о шпагой и пистолетом в руке – с этими можно справится или договорится. Самый страшный враг, это тот кто уже умер, чудовище которое ведет толкько месть, оболочка без души и сердца…»


- Скажите Джон, это день закончится когда ни будь или нет?
Высокий, худой человек, с нездорово серым и от того особенно неприятным лицом, одетый в черную мантию судьи, нервно откинулся на спинку судейского кресла как только закрылась дверь за одобрившими последний смертный приговор присяжными.
- Это риторический вопрос Сэр, как показывает весь опыт моей жизни, всему на свете приходит конец, ни что не длится вечно. Ни хорошее, ни плохое.
- Могу только позавидовать вашей стойкости, эти воры и нищие словно издеваются на до мной…
- Люди голодают, сэр, работы нет, да неурожай здесь и восстание сипаев в Индии – все наложило свой отпечаток.
- Вы считаете мои приговоры неоправданно жестокими?
- Вы всегда действуете в рамках закона и согласие присяжных тому доказательство, но у наших законов достаточно широкие рамки.
- Этих воров приводили мне уже трижды! Вы слышите Джон? Трижды! Тогда секретарем суда был еще мистер Тригс, упокой господи его душу! И их не остановило ни что! Ни порка и позорный столб – в первый раз, ни каторжные работы во второй! И какой приговор я должен был им вынести? Снова каторга – но для них это та же смерть. Вторые три года там никто не выдержит, а значит – это просто пустая трата денег на перевозку туда этих полутрупов!
Судья стянул с головы парик, обнажив коротко стриженную голову со значительной плешью в районе лба и затылка.
- А сколько трупов молодых джентльменов находят каждую неделю в кварталах Сохо?
- Молодым джентльменам не стоит так увлекаться дешевой и доступной любовью этих кварталов, тот, кто идет в гнездо порока - сам виноват!
Судья, весьма довольный и с улучшившимся настроением несколько секунд наблюдал за редкой эмоциональной вспышкой судебного секретаря.
- Ну, ну! И кто из нас более суров к человеческим слабостям и порокам? Не хмурьтесь Джон, я знаю, что вы пуританин и хоть я и являюсь католиком, но с уважением отношусь к людям вашей веры!
Судья улыбнулся и ловко одел свой парик:
- Ладно, мистер Джон, что у нас еще? Я очень бы хотел закончит все это до обеда…, что то сложное?
Секретарь во время последней тирады судьи сосредоточенно перебиравший бумаги на столе, не поднимая головы произнес:
- Вовсе нет сэр, несколько мелких воришек весьма юного возраста, пойманы в первый раз и только один из них сын местного лавочника, мясника, но вот как раз он ходил с заказами по домам, смотрел, а потом…
- Они никого не убили?
- Как считает полиция - нет.
- Ладно, мне все ясно, можете не продолжать, присяжные могут отдыхать , тут они нам совсем не нужны. Сделаем все быстро, к слову, хоть какое то развлечение!
- Мясник оплатил ущерб за своего сына и внес значительный добровольный взнос в канцелярию суда, просил по возможности преподать мальчишке строгий урок. Кроме того он просит разрешения поставлять мясо на завтраки нашим приставам. По весьма умеренной цене…
- О! Приятно видеть, что родители принимают участие в судьбе своих детей! И извините за меркантильный вопрос, сколько же нам с этого причитается Джон?
- Двенадцать процентов Вам и три мне, милостью нашей королевы мистер Уильямс…
- Значит я угощаю! Нам надо поговорить в приватной обстановке по делу о наследстве мадам Нотенгем. Вы ведь занимались делом этой особы еще в Норфолке?
- Спасибо сэр!, да сэр, но весьма не долго, до осуждения мистера Рэя, как убийцы несчастной леди…
- Вот как… и что, его наконец повесили?
- Вовсе нет сэр, он хоть и обедневший, но человек благородной крови, мог сделать выбор между мечом и веревкой, и сделал абсолютно правильный выбор, его до сих пор не обезглавили – нет мастера, достаточно хорошо обращающегося с этим орудием палача.
В ответ на вопросительный взгляд судьи секретарь пояснил:
- А в милости дарованной его роду еще проклятым королем Генрихом третьим, любой из представителей рода Рэев может быть обезглавлен лишь одним ударом двуручного меча, а если палач сплоховал – сам должен лечь на плаху рядом с этим молодчиком! Поверьте, вам стоил о бы посмотреть на шею этого головореза, ее не перерубишь и тремя ударами. По крайней мере, я бы точно не смог!
Теперь поговаривают, в Тауэре ждут специалиста из Индии, там один из стрелков -сержантов очень наловчился орудовать тяжелым кавалерийским палашом при подавлении восстания сипаев. Ну, а здесь никто не берется за это дело, хотя родственники несчастной предлагают награду в сто фунтов тому, кто за это возьмется. К сожалению из тех любителей легкой наживы, что прельстились этой суммой, ни один не смог с одного удара перерубить даже баранью ногу, а люди благородные, чьи руки привычны к мечу и сабле не станут марать свое имя грязным ремеслом палача. Родственники леди Нотенгам в отчаянии, королева на сносях и если родит наследника, а к тому идет, негодяй будет помилован и отделается двадцатью годами каторжных робот в колониях…
- Да… дело Рэя лишнее свидетельство тому, что наши законы суровы, справедливы, но еще более того – удивительны!
Секретарь негромко рассмеялся в ответ на шутливое замечание судьи
Наконец тот расправил мантию и выпрямился в кресле столь ровно, словно ему вставили кол в самую глубину «анатомии», принял чопорный, строгий вид и величественно кивнул.
Секретарь дернул за шнур ведущий в помещение судебных приставов и охраны расположенное за стеной. Через пол минуты, двери распахнулись и два высоких полицейских в парадных мундирах завели в помещение группу из шести юных воришек. Это были даже не подростки, а еще совсем дети, самому старшему из них едва можно было дать на вид лет двенадцать. Старший мальчик бывший по всей видимости «главарем» этой «банды» изо всех сил старался держаться мужественно, но это у него не сильно получалось, мальчишку трясло как в лихорадке, а остальные скулили как побитые щенки, не решаясь рыдать в голос.
Судья Уильямс имел в кварталах Сохо (а еще и в половине кварталов Лондона) весьма нехорошую славу как человек хотя и честный (по меркам того сурового времени, когда слово «справедливость» имело весьма ограниченный характер), но суровый, а временами даже и жестокий.
Пока секретарь перечислял никого не интересующие имена и прозвища перепуганных детей, список их преступлений, как то, карманные кражи, кражи со взломом, занятие попрошайничеством, судья откровенно скучал.
Приговоры невезучим воришкам он выносил столь быстро, что секретарь едва успевал записывать.
Трое самых младших мальчиков, сбежавших из работного дома в пригороде Лондона были переданы его представителю, с письменным указанием местному коронеру (являвшимся одним из попечителей этого заведения) дважды в неделю в течении первых двух месяцев обеспечить «весьма суровую» и «примерную» порку юных правонарушителей в присутствии всех обитателей этого работного дома, «в дни для этого отведенные» и потом продолжать еженедельные порки в течении полугода, до «полного осознания и раскаяния». Содержать несчастных предписывалось отдельно от остальных детей «на скудном питании и тяжелой работе». Свое первое наказание эти трое перепуганных ожидавших их адом детей должны были уже сегодня, прямо во дворе суда заполненного людьми.
Сын мясника был приговорен к наказанию десятью ударами плетью и стоянию в колодках « с ослиным хвостом» до захода солнца.
Относительно старшего мальчика и последнего непрерывно плачущего воришки у судьи был по истине пугающий приговор. Невезучие любители чужой собственности должны были украсить своим присутствием «поучительное представление» устраиваемое во дворе Тауэра перед своенравными отпрысками богатейших семейств Англии, после чего отправиться в печально известный далеко за пределами Лондона работный дом для детей и подростков уже одной ногой стоящих на первой ступени лестницы ведущей к виселице. Указывать в приговоре число и время наказаний для попавших туда было абсолютно излишним, нахождение в этом жутком месте и так было практически сплошным и непрерывным истязанием.

В обеденное время на площади перед залом суда уже собралась не малая толпа зевак и прочих бездельников, что бы посмотреть на скорую и быструю расправу закона над теми, кто решился его преступить. Это жестокое, а зачастую могущее быть и весьма пикантным зрелище давало добрым английским гражданам возможность развлечься и даже заключать столь любимое всеми англичанами пари.
Под одним из только что осужденных преступников, который едва успел выпить поданную ему подручным палача огромную кружку эля и скурить последнюю сигару, открылся люк ведущий в новый, неизведанный живыми мир. Тело несчастного жалко дергалось болтаясь на веревке.
Чуть в стороне от эшафота уже стоял одетый в черное человек, похожий на стервятника, с расчерченной колбой песочных часов. Бегущий песок неумолимо отмерял время конвульсий несчастного, что было весьма немаловажным занятием при принятии ставок «на выносливость». К несчастью для людей сделавших ставки и введенных в заблуждение атлетичным сложением осужденного агония длилась не долго.
В этом бизнесе у человека с часами были свои секреты, палач затягивавший петлю на шее жертвы внимательно следил за знаками которые подает ему помощник «Стервятника». Сдвигая петлю по шее жертвы он мог добиться не разрыва шейных позвонков, а просто их сильного растяжения. В таком случае жертва умирала мучительно, агонизируя неизмеримо дольше чем это предписывалось законом. Но к счастью и для палача, и для «Стервятника» такие мелочи не волновали представителей Фемиды, котрая как известно не отличается острым зрением.
Веревка виселицы все еще скрипела на блоке, но уже никто не обращал внимания на качающееся в полуметре над землей тело.
Под свист и крики, подручные палача вынесли на эшафот высокие деревянные козлы, установили их возле виселицы, укрепив толстыми деревянными брусками вставленными в специальные пазы эшафота.
Палач покачал деревянное устройство и удовлетворенно кивнул головой.
Когда на эшафот подняли трех перепуганных воришек, в толпе послышался громкий смех и грубые шутки.
По команде судебного пристава несчастные дети быстро разделись догола. Раньше, стоя на площади они и сами смеялись над невезучими жертвами, но все равно не могли сдержаться, плакали и когда палач проходил мимо них, умоляюще шептали побелевшими губами:
«Пожалуйста сэр! Только не меня»
На самом деле это не было лишним, первый, тот кто «греет воду» как правил получал самые сильные и жестокие удары особенно когда наказание останавливалось лишь желанием палача или решением скучавшего в углу эшафота доктора. Иногда жертва экзекуции успевала дважды потерять сознание и прийти в себя, прежде чем стоящий рядом эскулап давал понять палачу, что уже можно и остановиться. Наказание второго, а тем более третьего осужденного превращалось уже в рутину, толпа к тому моменту откровенно скучала, да и палач хотел закончить дело побыстрее .
Но сейчас толпа словно упивалась страхом исходящим от осужденных.
Повинуясь жесту палача мальчишки заложили руки за голову и мимо них брезгливо прошел доктор, посмотрел глаза , пощупал лимфатические узлы на шее и под мышками, заглянул в рот. Та часть тела, которая должна была непосредственно страдать под ударами, внимание доктора не привлекла.
Доктор отошел в сторону, вновь оставляя детей один на один с палачом.
Толпа притихла, палач остановился напротив самого тонкого и слабого мальчика из несчастной троицы, медленно протянул к нему руку. Несчастный ребенок задрожал так, словно у него началась пляска святого Витта. Палач взял умоляюще смотрящего на него мальчика за плечо и толкнул в руки своих подопечных. Под смех толпы несчастный мальчишка обмочился , но подручные потащили его не к козлам, а под смех и одобрительные выкрики, довольных шуткой палача, усадили верхом на перила задом к толпе. Худой за мальчишки свесился за край перил эшафота, демонстрируя всем желающим анатомические особенности еще совсем детского тела. В выставленную напоказ «мишень» зразу врезалось несколько огрызков, причем один попал точно между ягодиц прямо в сжавшееся колечко ануса. Мальчишка ойкнул и заерзал на перилах вцепившись в них побелевшими пальцами не решаясь прикрыться руками и тем самым лишить своих «добрых» соотечественников этого унизительного развлечения, что вызвало дополнительное веселые замечания среди присутствующих. Пока толпа веселилась, подручные палача, так же усадили верхом на перила, но уже с другой стороны второго мальчика. Этому воришке повезло чуть больше, с этой стороны эшафота находились «благородные» кавалеры со своими дамами, поэтому появление над перилами голого, позорно раскоряченного мальчишки было встречено лишь смущенными улыбками, тихим смехом и не громкими одобрительными замечаниями в адрес сообразительности палача.
Оставшийся на эшафоте ребенок из всех троих отличался самым «крепким» телосложением, если такое слово применимо к мальчику в возрасте девяти-десяти лет. Выбор палача был осознанным и абсолютно правильным, что бы развлечь толпу (а это могло подвинуть стоящих на площади к заключению пари – да хоть на «выносливость» то го же или следующего за ним мальчишки), ему нужна была жертва которая не станет терять сознания после трех ударов палки.
Экзекутор жестом указал невезучему воришке самому взобраться на козлы. Задача для ребенка не из легких. Под смех зевак мальчик кое как взобрался на верх, сначала усевшись на брус верхом, а потом перебросив ноги согнулся по сторонам обитого кожей деревянного цилиндра, балансируя на животе. Со стороны мальчишка походил на карабкающегося по веткам лягушонка и толпа уже во всю веселилась глядя на него, почти забыв про его несчастных, застывших на перилах эшафота товарищах. Наконец подручные палача захлестнули на кистях и ступнях мальчика веревки. По всей видимости у палача сегодня было хорошее настроение и к процессу наказания малолетнего воришки он подошел более чем творчески. Мальчика привязали не как обычно, его руки, натянув веревки привязали к задним опорам треугольника, со стороны ног, а ноги, сдвинув петли почти под коленки , растянули в почти ровную линию, едва не надорвав жалобно молящему о пощаде ребенку, паховые связки, прикрутили к верхнему брусу, после чего с натугой притянули ступни почти к кистям мальчишки. Мальчик оказался даже не привязан, а в буквальном смысле слова «натянут» на устройство для порки, не имея возможности сдвинутся даже на миллиметр. Стоя перед лицом отчаянно задирающего голову мальчика, всего в метре от люка, где все еще покачивалось уже никого не интересующее мертвое тело, палач неторопливо развернул сверток из грубой ткани , поднесенный помощником, и стал выбирать палку для наказания ребенка. Толстые и тяжелые палки палач, под облегченный вздох воришки, сразу отодвинул в сторону (два-три удара такой тростью отбили бы все внутренности ребенка, а убивать или калечить несчастного мальчишку, палач, будучи профессионалом и весьма серьезно относящийся к своей работе, совсем не собирался). Наконец мастер заплечных дел выбрал тонкий, длинный и очень гибкий прут. В толпе при виде столь «гуманного» инструмента предстоящей пытки раздались недовольные крики (в том числе и от тех, кто сам не раз бывал публично избит гораздо более тяжелыми и жестокими «инструментами»). Но палач, повернувшись к толпе успокаивающе поднял ладонь и люди притихли. Палач сделал шаг, остановившись чуть правее головы мальчишки, примеряясь, положил прут на покрывшуюся «мурашками» кожу ягодиц и вскинув руку к небу, закрутив корпус и чуть присаживаясь на ногах, резко послал злую розгу вперед, вложив в удар всю мощь своего крепкого тела. Розга с жутким свистом врезалась в натянутую кожу ягодиц ребенка, звук был такой словно розгой ударили по дереву. Через ягодицы мальчика огненным росчерком пробежала наливающаяся кровью полоса, по ширине втрое толще врезавшейся в зад розги, а там, куда ударил жалящий кончик прута , чуть пониже ягодичной складки, кожа лопнула и из ранки побежала тонкая, рубиновая струйка крови.
От жуткой, обжигающей боли мальчишка завизжал как резанный, так громко и звонко, что стоящие на специальном возвышении, со своими кавалерами, благородные дамы, словно по команде прижали к ушкам затянутые в элегантные перчатки руки. Едва мальчишка успел втянуть воздух в своим молодые легкие как его настиг следующий удар…, потом палач сделал пол шага оказавшись прямо перед головой мальчика и с ударил прямо вдоль ягодичной складки, филигранно ужалив кончиком прута промежность ребенка… (но надо отдать должное «мастеру» за хорошее знание анатомии и даже некоторый жестокий гуманизм, этот удар был намного «аккуратнее», без закрута туловищем, просто с плеча). Словно кот, играющий с мышью, экзекутор ходил вокруг обжигая распяленные зад и бедра мальчишки, то с одной, то с другой стороны. Ребенок непрерывно, жалобно кричал, иногда палач чуть затягивал время между ударами и тогда, до собравшихся вокруг эшафота доносились отчаянные мольбы мальчишки о пощаде. Но палач делал шаг и прут, под одобрительные замечания собравшихся у эшафота, снова взлетал над исполосованными , дрожащими окровавленными ягодицами. Ребенок уже хрипел от боли, почти теряя сознание, когда люди у эшафота замолчали, просто глядя на жестокое представление. В почти полной тишине, прут еще дважды врезался в израненную плоть и палач (чувствуя настроение толпы), чуть склонившись взял мальчика за подбородок приподняв заплаканную и обсопливленную мордашку, запоротого почти до потери сознания воришки, заглянул тому в наполненные болью зрачки. Дождавшись, пока глаза ребенка вновь обретут сознание, экзекутор стал отступать назад похлопывая кончиком прута по сжавшейся в еле заметную точку, дырочке между вздрагивающих ягодиц мальчишки.
Последний удар при экзекуции, когда удары наносились без счета на усмотрение «последнего судьи», традиционно назывался «Королевским» . Мальчишка прекрасно понимая куда сейчас врежется рассекающий плоть кончик прута, заскулил так жалобно, что одна из молодых леди, сама еще почти ребенок, прячущая свое лицо под белой кружевной вуалью, отпустила руку своего молодого спутника в форме лейтенанта королевской гвардии и вдруг сильно взмахнула рукой.
В грудь палача ударила тяжелая серебренная монета. По традиции того жестокого времени последний удар можно было «выкупить». Палач нагнулся поднял монету, поклонился молодой леди, а потом подняв руку продемонстрировал монету толпе под одобрительные возгласы.
Так умело, не калеча и не истязая до предела жертву (а тем более еще совсем ребенка), «выбить жалость» - как это называлось на языке профессиональных душегубов, было высшим признаком мастерства. Палач торжественно вложил монету между широко разведенных ягодиц плачущего мальчишки, прикрыв ею то самое место куда должен был обрушиться последний удар и снова, под одобрительные выкрики и смех присутствующих церемонно поклонился молодой девушке, которая смущенно вцепилась в руку своего офицера и почти спряталась за его спину.
Пока подручные палача отвязывали от конструкции избитого, жалобно рыдавшего мальчишку офицер чуть приподняв вуаль наклонился к лицу юной дамы.
- У вас очень большое сердце Элизабет, но поверьте, то, что здесь получают эти дети, все во их же благо, возможно позор и боль, что они здесь испытают, в дальнейшем спасет их от виселицы…
- Я понимаю Эдвард, просто… вчера Том, мой младший брат, сильно шалил, расстроил мать и она приказала его выпороть, а он звал меня! Потом…, потом он просто кричал, за закрытой дверью, кричал совсем как этот мальчик, и я ничего не смогла сделать! А сейчас мне буквально на секунду показалось, что … это снова кричит он. В общем, мама и послала меня с тобой сюда, что бы я посмотрела как выглядит настоящее наказание…
Офицер ласково провел рукой по плечу девушки.
- Вы прекрасный человек Элизабет и счастливы будут ваши дети, как мне хотелось бы, что бы и у моих детей была… такая мать!
Молодой человек замер, ожидая от девушки возмущенного толчка, но Элизабет, вместо этого лишь сжала свободной рукой его пальцы и еще теснее прижалась к нему.
К этому моменту подручные палача потащили на козлы второго мальчишку, а офицер, опустив руку в карман форменного сюртука, вытащил из него еще две серебряные монеты, точные копии той, что бросила девушка и тренированным, выверенным движеньем бросил их на эшафот.
Люди вокруг приветствовали поступок офицера одобрительным гулом и понимающими смешками. Подручные палача подобрали с эшафота деньги и передали их мастеру. Тот поклонился офицеру и вновь взялся за уже знакомый, оттертый от детской крови прут.
Порка второго, а за ним и третьего мальчишек была уже не столь интересна, рутинна и совсем не похожа на то представление которое палач разыграл с первым мальчишкой. Мальчиков привязали в «классической позе» быстро и профессионально выпороли. Однако их наказание не шло ни в какое сравнение с тем, что получил их более крепкий, стойкий и невезучий товарищ.
Впрочем, почти наверняка можно было сказать, что тот ужас который они испытали вблизи наблюдая этот жестокий спектакль с лихвой компенсировал относительную «гуманность» их наказания.
Пока палач один за другим полосовал жалко вздрагивающие зады его визжащих товарищей, первый мальчик постепенно приходил в себя. Врач, как не удивительно (даже для себя самого) то же оказался тронут страданиями своего юного «пациента» и не только смазал рубцы и рассечения лечебным бальзамом, но осторожно посмотрев в сторону палача и его подручных, вынул из кармана флягу с опиумной настойкой, сунул ее ко рту все еще нервно всхлипывающего ребенка. Мальчик сделал пару глотков и уже через полторы минуты совершенно успокоился, даже попытался подняться на колени, что бы посмотреть на порку своих друзей.
По окончании порки доктор быстро осмотрел следы на жалких ягодицах своих новых, юных пациентов и если у второго мальчишки присутствовала пара повреждений кожи, то третий, самый слабый и субтильный мальчик отделался только множественными вздувшимися и болезненными рубцами, без крови и рассечений, что было свидетельством своеобразного «гуманизма» со стороны экзекутора. Когда мальчики, вздрагивая от боли, наконец натянули на свои тощие тела свою жалкую одежду, судебный пристав отвел их к смотрителю из работного дома (на которого несчастные дети уже смотрели с ужасом). Смотритель, высокий, крепкого сложения мужчина с обветренным и жестким лицом, какое бывает у бывших матросов, ловко связал малолетних беглецов веревкой вкруг талии и по рукам после чего вежливо поклонился судебным приставам, положил в дорожную сумку переданные ему бумаги и повел прошедших свое первое знакомство с суровой дланью закона детей в сторону служебных помещений судебного здания. Пройдя через двор он подошел к стоящей у коновязи лошади, прикрутил веревку к ее стремени уселся в седло и медленно тронулся по улицам Лондона к выходу из города. Расстояние от окраины Лондона, до работного дома, где невезучим воришкам уже готовили «теплый» прием, было не особенно большим (как для всадника), а сбитые ноги детей, почти бегущих за лошадью по еще римской дороге, смотрителя ничуть не волновало. В Лондоне его дважды останавливали полицейские но просмотрев судебные бумаги вежливо отпускали, люди спешащие по своим делам не обращали никакого внимания на связанных мальчишек бегущих за лошадью человека в черной дорожной одежде. На выезде из Лондона, чуть проехав по грунтовой, сельской дороге смотритель остановил лошадь, повернул ее и повел с дороги в лес. Проехав около сотни ярдов через поросль и кусты смотритель остановил лошадь и повернувшись долгим, змеиным взглядом смотрел на связанных, исцарапанных мальчишек. Наконец его губы тронула злая, порочная улыбка. Ловко выпрыгнув из седла он дернул веревку, поигрывая хлыстом для верховой езды. Прижимаясь друг к другу дети несмело подошли поближе к этому страшному человеку. Смотритель стоял чуть расставил ноги и коснулся спереди гульфика своих штанов.
- И так, мистер Джон, мистер Гарри и мистер Смит, кто?
Мальчишки быстро переглянулись и толкнули вперед самого младшего, того самого, что получил на эшафоте самые щадящие удары от судебного палача.
- Значит как всегда мистер Смит? Мне это уже два месяца назад начинало надоедать…, поэтому мистер Джон, у ближайшего ручья я бы советовал вам помыть свою поротую задницу, ей сегодня еще предстоит непростое испытание.
С этими словами мужчина взял «мистера Смита» за ухо, почти отрывая от земли , уселся на лежащее поблизости поваленное дерево и поставил сморщившегося от боли мальчишку между свих ног, не обращая внимания на его друзей стоящих всего в двух ярдах, насколько им позволяла длинна веревки. Смотритель расстегнул гульфик штанов и явил на свет свой грозный детородный орган, толстый и длинный, словно полицейская дубинка. Стоящий перед ним мальчишка, повинуясь движению руки мужчины, быстро наклонился, широко открывая рот… [цензурировано] наконец мужчина запрокинул голову и тихо застонал от удовольствия, не видя, как два мальчика стоящих почти за его спиной, быстро переглянулись, более высокий свернул веревку простой петлей в нахлест, а потом набросил петлю ему на шею.
Резво, словно зайцы от коршуна мальчики бросились в стороны, а старший отчаянно крикнул: «Кусай» обращаясь к удовлетворявшему смотрителя товарищу. Грубая петля рывком захлеснулась на шее насильника, а мальчишка [цензурировано] с силой стиснул зубы. Руки мужчины метнувшиеся к раздробленной гортани, дернулись к паху, потом назад к горлу, но мальчишки после рывка отброшенные стягивающей их веревкой назад друг к другу, снова бросились в стороны еще сильнее затягивая петлю и опрокидывая смотрителя на спину.
Отброшенный пинком ноги от живота насильника, «мистер Смит» кашляя выплюнул изо рта откушенный кусок мужской плоти вперемешку с кровью и спермой. Подняв перемазанное кровью лицо мальчик смотрел как дергаются, а потом затихают движения, торчащих над бревном, ног мужчины обутых в тяжелые дорожные сапоги.

Ого, это треш

да, только непонятно, где же тут загадка.

_________________
Memento doloris

Наверное, самая чёрная чернуха предполагалась дальше.

То, что есть - я бы сказал, обычный уровень чернухи для roroo...

Ещё не худший - содомии нет на этот раз, то есть она только предполагается, и никого не убили, кроме насильника-педофила, и добрые люди есть.

Но не могу сказать, что мне очень жаль, что этот рассказ не дописан. Скорее, я этому рад, как и автор.

Должен, однако, сказать, что наличие этого рассказа никак не опровергает возможности того, что и №12 тоже написал roroo. Этот талантливый автор умеет работать очень продуктивно

Да, и roroo, придумали бы Вы лучше вымышленную страну, как сделал Шварц, не приписывая старой Англии того, чего в ней отродясь не было .

Вы, уважаемый roroo, не поклонник ли академика Фоменко, не к ночи будь помянут?



А в самом деле, когда (плюс-минус четверть века) происходит действие Вашего рассказа?