Клуб "Преступление и наказание"

Я сразу должен сказать, что это не совсем «литературные опыты». Три четверти этой истории правда, а если я что-то и добавил, то больше для того, чтобы заполнить пробелы в памяти и лишь совсем чуть-чуть местами приукрасил.

Мне сейчас чуть-чуть за пятьдесят, так что подавать историю в стиле «в наше время пороли всех» глупо. Не всех. Но многих. И никакого особого удивления это не вызывало. Небольшой город, военный городок при особо секретной научной части, традиционное общество, так это назовем. Из моих близких друзей периодически доставалось всем, кому больше, кому меньше. Кто-то отделывался подзатыльниками, кого-то пороли всерьез, а моего друга, жившего двумя этажами выше, даже как то отлупила тапком старшая сестра, студентка-медичка, причем за то, что мы устроили у него в квартире дикий бардак. Узнал я с его слов, разумеется, но это был еще не тот возраст, чтобы тематически фантазировать, я полагаю. Я даже чувствовал некоторую вину за то, что разгром устроили вдвоем, а получил он один. Но восстанавливать справедливость не рвался, «умри ты сегодня, а я завтра». Хотя потом, намного позже, я испытал некоторую зависть к подобному опыту. Правда, подробностей я не знал, так что если его сестра побила через штаны, такому опыту грош цена.
Забавно, но у меня были фантазии на эту тему, потому что друзей пороли, а меня нет. Но все эти фантазии испарились почти сразу, столкнувшись с реальностью.
Опять надо сделать отступление: родители меня не пороли, а отец всегда был противником подобного метода воспитания, так что когда в мою жизнь пришел Ремень и всякое другое, я не раз слышал как он спорил с матерью, которая взяла в свои руки процесс воспитания и стала штатным домашним палачом. Но у матери был железный аргумент – ты в командировках девять месяцев в году, а я тут с ним одна. И сама разберусь как лучше.
В нашем городке отцы почти все пропадали в долгих командировках на разных объектах, и у матери была мечта о том, что когда-то отец это все переслужит и получит повышение уже в Москву, в головную контору, что со временем и произошло, но это другая история.
Скажу больше, я даже не думаю, что крутой поворот в методах воспитания был идеей матери. Почти все жены в городке были подругами и тусовались у кого-то по вечерам за чаем, делились житейским опытом, так что даже могу предположить, что главным вдохновителем была «тетя Лида», которая своего Димку, учившегося на два класса старше, порола точно. Она насоветовала, а моя матушка наслушалась и энергично начала претворять идеи в жизнь.
До четвертого класса я был отличником и имел репутацию ну очень умного ребенка, при этом еще и оставаясь не ботаном, а полноценной шпаной. Учеба давалась слишком легко и первые три класса я заканчивал с грамотами, а вот потом пошло трудней, когда передметов прибавилось. При этом середины не было, по тому, что мне было интересно, я меньше пятерки никогда не имел, а вот по остальному перебивался трояками. И хуже было другое – учителя жаловались матери, что я умный, но ленивый (что правда). И вот это ее и злило больше всего.
Когда в пятом классе я принес дневник с оценками за первую четверть, лафа закончилась. Я обнаружил себя стоящим у софы на коленях со спущенными трусами, а мой зад энергично обрабатывался тапком. Было очень больно, хоть я и не ревел, но не ревел потому, что не ревел никогда, но обещания учиться хорошо, не лениться и не врать из меня было выбито. И затем в каникулы мать усадила меня учить пропущенное. Нет, не на целый день, конечно, с утра и примерно до обеда я гулял, но потом должен был учить. И отвечать выученное. И с этим получилась неудача, потому что в первый день я просидел за столом, рисуя и что-то читая, в результате вечером был уложен на колени и еще и отшлепан, а потом долго стоял в углу.
Помогло? Ну, не очень, если честно, только фантазии на тему порки исчезли. Зато я стал еще умней и хитрей, я умел удалять листы из дневника, забывать сообщать про родительские собрания, не давать дневник на подпись и много что еще. Так что во время учебы мне доставалось редко, разве что пропущенное собрание всплывало, а однажды классная зашла домой пожаловаться лично. А больше ни за что меня не били, потому что даже мать считала, что всякое мелкое хулиганство и драки для мальчишки естественны, и даже если я начинал пререкаться, то желания прибегнуть к насилию у нее не возникало, она просто ругалась. И даже «уд.» по поведению ее не впечатлял. Удовлетворительно? Ну и хорошо.
Периоды покоя заканчивались с каждой четвертью, когда в очередной раз выяснялось, что мои успехи в школе были не такими уж впечатляющими. А к концу года вдруг дневник заканчивался, причем месяца за два. И тогда у меня начиналась «адская неделя». Мать в очередной раз решала, что ну теперь-то она меня точно исправит, и бралась за дело со всей энергией, которой у нее было много.
И в эти дни порола она меня каждый день, обещая пороть еще больше. То есть, и это началось не сразу, и я думаю, что знание о том, что порка по уже отбитому заду никак повредить не может, пришло к ней от «тети Лиды», которая к тому же была еще и медиком. И в каникулы мать приходила примерно в три часа на обед (работала она всего в квартале и время обеда могла выбирать сама), брала тапок и лупила меня до полного своего морального удовлетворения, а тот самый мой зад постепенно наливался разными цветами и к концу периода активной дисциплины выглядел уже довольно живописно.
Вот многие говорят, что лучше пусть выпорют, но не устраивают долгих чтений нотаций и знакомого всем родительского вытягивания нервов. Но моя матушка, как человек творческий, сумела оба процесса совместить. Порка не была просто поркой, это был именно воспитательный процесс, когда серии энергичных ударов чередовались как раз с нотациями, истребованием ответов, обещаний и прочим. И по моей скромной оценке занимало это около часа. Субъективно.
В шестом классе случился очередной поворот, тапок покинул сцену и сменился старой отцовской портупеей. Спасибо, тетя Лида. А может и кто-то еще.
Для тех, кто не знает, расскажу: портупея – это наплечный ремень, который обычно надевался в наряд, с кобурой. Он гибкий, из хорошей кожи, неширокий, но довольно толстый. И что хуже всего, тот его конец, который продевается в пряжку, уже самого ремня, а за годы ношения становится еще и мягче. Кто с предметом знаком близко, тот сразу поймет как жгуче может бить такой дивайс.
Сначала она его просто наматывала на руку, но сочла неудобным, и потом просто отрезала ножницами, потому что портупея старая, а отцу давно выдана новая, так что не жалко.
Произошли и некоторые изменения в процедуре наказания. Теперь я лежал в родительской спальне на кровати, подложив под бедра валик с софы из гостиной, а штаны с трусами снимал совсем, потому что как-то порвал резинку трусов, дергая ногами. И на обед мать уже приходила именно для того, чтобы обед приготовить, а порола меня возвращаясь с работы. Опять мы «беседовали», время от времени она начинала крутить мне то одно ухо, то другое, лупила ремнем так, что я дыхание терял, давала мне его поймать, а потом я должен был признавать свои ошибки и пытаться найти им оправдания, доставалось второму уху, потом снова ремень всласть гулял по попе и так далее. Затем она готовила ужин, давая мне возможность постоять носом в стену в коридоре у кухни, после чего мог, наконец, надеть трусы и идти ужинать.
Хорошими каникулами были только летние, когда отец был дома и брал отпуск и мы все ехали на Юга. Летом я не получал совсем, потому что не учился и поводов не было. И еще отец всегда был дома на Новый год, а где-то третьего числа уезжал, так что Новый год я тоже любил, потому что мать не хотела отца расстраивать, как она мне говорила. Ну а после отъезда все начиналось снова, ежедневный ремень в больших дозах.
Никаких комплексов на этой почве у меня не возникало, со всеми случается. И к тому же я точно знал, что поводы даю, это был как негласный договор. Но при этом терпеть порки было проще, чем «браться за ум» или что там положено делать в таких случаях. Я знал, что примерно через неделю боевой пыл у матери угаснет и начнется спокойная жизнь. Но каникулы все же не любил, а дневники в особенности.
Опять же влияла моя упертость, если меня именно заставлять что-то делать, то я часто делаю наоборот. Я не плакал и даже не орал громко во время порки, хотя с высоты своего опыта скажу, что она действительно была по-настоящему сильной, и я упорно играл в пионера-героя, от которого никогда не получалось добиться нужных и правильных слов сразу. Если бы я был чуть гибче, что сразу бы переходил на «мамочка, я больше не буду» и думаю, что отделывался бы куда легче. Но вот не мог, характер.
Шестой класс плавно перешел в седьмой, я жил полноценной жизнь дворовой шпаны до осенних каникул, до получения четвертных итогов. И в тот день шел домой точно зная, что мне надо планировать подушку на стул и ближайшие дни будут несколько мрачными и болезненными.
Одна из подруг матери, кажется Тамара, так ее звали, жила в соседнем подъезде. Жила без мужа, он погиб, зато с дочкой Юлей, моей ровесницей, которая училась в другой, английской, школе в центре города. Мы не пересекались с Юлей в компании, потому что она была умница и отличница из другой школы, а я шпана, но знали друг друга хорошо, потому что матери близко дружили. Так что, встретившись на улице, обычно болтали, иногда вместе с семьями выбирались на природу вместе, то есть не друзья, но вот дети, которые все время рядом.
В этом году мать с Тамарой сдружились ближе и если шли к кому-то в гости, то Юля приходила к нам домой, чтобы не оставаться дома одной допоздна. Я к этому относился спокойно, она не мешала мне, а я ей, иногда мы вместе смотрели телевизор или любили листать старые подшивки «Вокруг Света», которых у нас дома была тонна, с шестидесятого года, кажется.
Позже я понял, что Юля была еще и довольно красивой девочкой, в мать, но она носила очки, у нее были кудрявые светлые волосы, и еще она была довольно высокой и, наверное, немножко крупной, но очень гармонично сложенной, так что в те времена я все эти достоинства просто не умел оценить, так что вместе мы не «гуляли» и компании у всех были свои. Ну не мог правильный пацан гулять с отличницей в очках. А у нее, как мне кажется, и компании особо не было.
И вот первый день каникул, вечер, я лежу на своей кушетке без трусов, позади где-то час «воспитания» и как раз очередная доза ремня терзает мои ягодицы, и тут звонок в дверь. Я помню даже, как испугался самого звонка, он в мире отчаянной боли в попе и бесконечных обещаний начать учиться (да, была уже эта фаза, результат был достигнут) показался чем-то посторонним как НЛО.
– Лежи! – скомандовала мать и пошла открывать, прикрыв, но не захлопнув дверь.
Я подумал, что может соседка за солью, или вдруг отец вернулся из командировки досрочно, или что еще, но прямо за дверью послышался голос Тамары и… и Юли. Юли, отличницы из другой школы, приятельницы по посиделкам за старыми журналами… а я прямо тут, почти голый, с поротым задом, лежу за еле прикрытой дверью.
Я прислушался. Юля пришла посидеть вечерок, а матери куда-то собрались. Моя так с работы и не переодевалась. Она лишь предложила Юле посидеть пока в гостиной, потом заглянула ко мне в комнату и сказала, что на сегодня хватить и я могу вставать, пояснила Тамаре, что как раз меня порола, и на этом они ушли, захлопнув за собой дверь.
Я услышал как Юля сняла сапоги и прошла в соседнюю комнату.
Очень сложная гамма чувств, очень. Просто шок. И если кто помнит такие трехкомнатные квартиры в девятиэтажках, то от двери ты попадаешь в прямоугольную прихожую. Сразу налево идет коридорчик на кухню мимо ванной и туалета, прямо две двери, левая в гостиную, а правая как раз в родительскую спальню, а налево из прихожей дверь в мою комнату. А трусы и штаны именно там. И чтобы туда попасть, нужно пройти мимо двери в гостиную, где Юля может сидеть или на диване перед телевизором, что еще ничего, или в кресле напротив двери, которое она как раз и любит.
Так вот мои штаны с трусами лежали в моей комнате. А я был в родительской.
Паника была такая, вместе с диким ужасом, что я даже не догадался во что-то завернуться, хотя бы в покрывало с кровати. Я не полез в шкаф за отцовскими штанами, например, но это как раз нормально, я до сих пор не умею лезть в чужие шкафы, а родители никогда в жизни не рылись в моих вещах. Но хотя бы покрывало…
В общем, я решался минут пять, а потом просто двумя руками натянул не слишком длинную трикотажную майку до колен и так быстрым шагом проскакал к себе, увидев в кресле Юлю, которая при этом, обычно очень белокожая, сильно покраснела.
Схватив с кресла трусы и треники, я буквально запрыгнул в них, выдохнув с облечением, но потом облегчение снова сменилось страхом, потому что мне надо было идти к хорошо знакомой девочке, а девочка знает, что меня, такого орла и героя, только что пороли прямо вот здесь, за стенкой, пока она поднималась по лестнице вместе с мамой.
Я сначала пошел в ванную, где умылся и посмотрелся в зеркало. Так вроде ничего, но физиономия красная, волосы растрепаны, уши надраны. Краткий осмотр подвергшейся главному воздействию части тела показал ровную малиновую красноту с множественными заостренными захлестами на правой ягодице сбоку и таким же узорчиком внизу, ближе к… ну, вы поняли. Мать старалась распределять воздействие равномерно, но не догадывалась меня просто переворачивать, так что иногда стегала на обе половинки, а иногда старалась бить только по левой.
Умылся снова, зачем-то почистил зубы, причесался, и пошел к гостье, стараясь сделать такой вид, как будто и не произошло ничего, втайне надеясь на то, что она правила игры примет и сделает вид, что ничего не заметила и не поняла.
– Тебя пороли? – спросила Юля, едва я вошел в комнату.
Румянец пылал на щеках, а большие голубые глаза сейчас стали шире очков. А я почувствовал, как краснею сам снова, до ушей. Буркнув что-то, я подошел к телевизору и плюхнулся на диван, сделав вид что мне очень интересно.
– Саш, тетя Лина тебя порола? – Юля решила, что я не расслышал первого вопроса, наверное.
Она вообще была честной, прямой и довольно наивной девочкой. И ей было ужасно интересно.
– Да.
Я как бы между делом подтвердил очевидный факт, стараясь при этом понять что там происходит на экране.
– А за что?
– За четверть.
– Да? – круглой отличнице это было непонятно. – Больно?
– Больно.
– По…, – тут она потерялась, не знаю как правильно выбрать слово. – По… заднему месту?
– Юль, а по чему еще? – я повернулся уже к ней, поняв, что так просто не отделаться.
И я не умел грубить девочкам, если девочки хорошие. Нет, я умел послать дворовых дев при необходимости в три этажа, грузчики бы обзавидовались, но Юля была именно хорошая и положительная.
– Без трусов? – глаза стали еще шире. – Ты же без трусов вышел, да?
– Без трусов, – обреченно подтвердил я. – Вообще без трусов.
– Ой, а очень больно?
– Очень, Юль.
– Ох ты… меня никогда не били. Слушай, а тетя Лина тебя часто порет?
– Когда как, – подал я плечами. – В каникулы часто, а так не очень.
– И всегда без трусов? – уточнила она. – А чем?
Мне захотелось застонать, но вместо этого я все же ответил:
– Всегда. Ремнем.
– Ух ты… а сидеть больно сейчас?
– Не очень.
– А в прошлый раз когда била?
– Давно. Месяц назад, наверное.
– Ну, это и не часто, – голос Юли прозвучал чуть разочарованно. – Если раз в месяц.
И тут черт меня дернул ляпнуть:
– В каникулы часто, я же сказал. Завтра опять будет.
– Завтра? А завтра за что?
– За это же самое. Она меня все каникулы порет, каждый вечер. Так ясно?
– Ой, ужас! – Юля снова покраснела. – Каждый вечер? Ты не плачешь?
– Я сейчас плачу?
– Нет. Но глаза красные.
На это я не ответил ничего. Дальше у нас был обычные вечер как бы вдвоем, но как бы и порознь в квартире, мы поужинали тем, что мать оставила на плите, но мысли Юли заняты были только одним и каждые пять минут она возвращалась к порке. Ей было интересно все и она совершенно не стесняясь выспрашивала, невзирая на мое явное нежелание это обсуждать. А сколько ударов? А как я лежу? А зажимают мне голову между колен? А страшно? А стыдно снимать трусы? А почему я их совсем снял, а не спустил? А я снимаю трусы в своей комнате и так иду в другую уже без трусов? А почему я трусы снял, а майку не снял? То есть это «тетя Лина» заставляет снимать трусы совсем, а майку не заставляет? И так далее.
Тема моей безтрусовости во время порки ее как-то особенно интересовала. И еще она регулярно интересовалась больно ли мне сейчас? А сейчас? А сейчас так же больно как и до этого, или не так? Из-за нее я даже не принес на кухню маленькую подушку-думочку, которую любил подкладывать в такие вечера, и в результате ужинал, сидя на жесткой ламинатной табуретке. И так мы беседовали часов до десяти вечера, пока не вернулась мать, а Тамара не увела дочь домой. А после того, как мать обнаружила, что я ничего сегодня не учил, она меня еще и отшлепала, сказав, что Юля Юлей, а учиться она мне не мешает. Лучше бы с нее пример брал, с медалью школу закончит.

(Продолжение следует)

История изложена от лица уставшего от жизни человека.
Чувствуется ностальгия автора по прошлому.

Написано гладко. Но вот последняя четверть этой истории, которая не совсем правда, это ведь про трусы?

"А стыдно снимать трусы? А почему я их совсем снял, а не спустил? А я снимаю трусы в своей комнате и так иду в другую уже без трусов? А почему я трусы снял, а майку не снял? То есть это «тетя Лина» заставляет снимать трусы совсем, а майку не заставляет?"

Итак, я все же решил чуть сдвинуть сюжет в сторону вымысла. Но это далеко не 50/50, и реальности в ней куда больше. А вот что именно реальность, а что приписано для развлечения читателя, я никогда не скажу.

На следующее утро я предъявил зад к инспекции и по результатам быстрого осмотра получил уверения в том, что он вполне годен к дальнейшей обработке ремнем. Как будто он хоть раз был не годен. Но до обеда я был свободен как птица, а может быть и до вечера, если наплевать на учебу. Но осенняя погода была мерзкой и я никуда не пошел, так и просидев дома с книгой, и даже попытался что-то учить, но в голову ничего не лезло. Порка все равно будет, так или иначе, а вчерашнее происшествие меня прибило так, что до сих пор не мог прийти в себя.
Вернувшись с работы, мать сначала что-то приготовила, потом зашла ко мне, по обыкновению скомандовала снимать трусы, что я пусть и без особой охоты, но немедленно исполнил, и за ухо повела в спальню. Я всегда снимаю их у себя и потом так иду к месту казни. Потом спохватилась, послала меня в гостиную за валиком с дивана и когда я его принес, привычно разместила сначала валик посреди кровати, ближе к левому краю, а потом меня поперек валика, голым задом вверх. Открылся шкаф, с верхней полки была извлечена обрезанная портупея, затем мать присела рядом и ловко ухватила меня за левое ухо, поворачивая голову к себе.
– Объясни, почему ты такой ленивый, – последовал первый вопрос.
Объяснить это я не умел никогда, мог только утверждать что не ленивый, но такой ответ не принимался.
– Что тебе мешает учиться, а?
Второй вопрос был ничуть не проще первого, ответ не удовлетворил, так что она еще немного позанималась ухом, затем встала, поддернула мне майку повыше, почти до подмышек, затем размахнулась…
Второй день всегда больней чем первый. Так вроде и не болит уже к вечеру, но это пока пороть не начали. И тогда все краски становятся ярче. Уже после первого десятка ударов я вцепился в подушку, а на втором начал тихо подвывать. Мать била ловко и умело, старясь сделать как можно больней сразу, не давая передышек и нанося по несколько ударов подряд по одному месту, лишь потом переходя на другое. Мой дергающийся и подпрыгивающий зад как будто бросал ей вызов, и она быстро увлекалась процессом, словно музыкант-виртуоз, старающийся извлечь из своего инструмента самые звонкие аккорды.
Пауза, ремень лег мне на спину, ладонь прижала меня к кровати, сильные пальцы нащупали правое ухо, потянули, затрясли.
– Ты мне не ответил, что мешает тебе учиться?
В принципе, можно и не отвечать, ей сам ответ не нужен. Ей нужно видеть, что я действительно сожалею о том, что оказался в такой ситуации. Из меня, как искру из камня, надо высечь, в прямом смысле этого слова, настоящие, подлинные эмоции. Поэтому пока можно было просто протянуть: «Я не зна-а-аю...».
– Давай попробуем понять вместе, – ехидным тоном. – Я тебе помогу.
Нет, еще не началось, опять другое ухо. Но ухо тоже больно, пусть и не так как ремнем. И унизительней.
Диалог чуть затянулся. Уши, несколько подзатыльников, шлепков, теперь за ухо поднять на колени, чтобы «я могла тебе в глаза смотреть», очередной неудачный ответ с моей стороны, и к тому же она решила, что я упираться начал, так что опять в позицию и опять виртуозная работа ремнем. На этот раз левая половинка только, конец захлестывает практически в ложбинку между ягодицами. Я уже хоть и тихо, но ору в подушку, ноги в одних носках сучат по покрывалу.
Я никогда не закрывался руками и не пытался убрать попу. От этого мать отучила меня почти сразу, когда только «занялась воспитанием», убирая мои руки: «Я предупреждала. Начинаем все снова». Я даже не уверен в том, что если бы этого «снова» не было, я получил бы больше, мать никогда не назначала количества ударов, а просто порола до тех пор, пока не решала, что довольна результатом, а результат требовался такой, чтобы я уже искренне, со всем пылом, просил прощения и пощады, и обещал что угодно. Но вот сработало. И я во время экзекуции хватался руками за все, мотал головой, дергал ногами, но моя попа недвижимо покоилась в самом удобном для битья положении. Сотрудничала, так сказать. Она словно жила отдельной жизнью и если я весь остальной хотел отсюда сбежать, то она меня не пускала и удерживала на месте. Вроде как у тебя свои дела, а я свои тут не закончила, у меня массаж.
Разговоры чередовались с ударами, уши горели, а зад так и вовсе пылал, причем боль была какая-то двухслойная – огонь снаружи и тупая, ноющая внутри. Устала шея, я просто уткнулся лицом в подушку, но до конца «сеанса воспитания» было еще далеко. Инструмент под смычком музыканта еще не начал издавать нужные, настоящие, не фальшивые звуки. Стадия искреннего раскаяния только начала приближаться.
И тут… да, тут снова звонок. Кто на этот раз?!
Щелчок звонка и голос Юли:
– Тетя Лина, а можно мне у вас сегодня? Вы же уходите с мамой?
– Да Юленька, заходи, – звук поцелуйчика в щеку. – Раздевайся, посиди там, я тут занята немного. Как ты четверть закончила? – это уже точно для меня.
– Хорошо, одна четверка, по физкультуре.
– Ну какая ты умница. Иди, садись. Я пока Сашу наказываю, скоро закончу.
– Вы его бьете?
Юленька, святая простота, ну кто тебя за язык все время тянет?
– Да, бью, Юленька, ремнем. Он как ты не умеет, одни тройки в четверти. И не хочет учиться.
Это неправда, там даже несколько пятерок. Такая мысль мелькнула сквозь бурю остальных. Мать хотя бы сейчас закончит? Ведь знаю, что дальше я не смогу держаться с достоинством, и с девочкой в соседней комнате…
– Только не заглядывай туда пока, хорошо? А то он с голой попой лежит.
– Хорошо, тетя Лина.
Вот не знаю, может быть лучше заглянула по-тихому, чем вот так объявлять…
Дверь прикрылась, но не до конца, рука взяла ремень с кровати.
– Так, на чем мы остановились?
Нет, не за ухо, сразу к делу. Теперь чуть вдоль пошло, от спины к ногам, гибкий кончик портупеи впивается прямо в низ попы, где она встречается с ногами. Виртуозно, самый кончик в самую складку. Это чтобы «сидел и помнил». А-ай, а вот теперь пошло самое плохое, это уже почти «между». Рука оттянула ягодицу чуть в сторону, ремень впивается в половинки почти изнутри, в правую не так больно, но сейчас кончик пойдет вдоль левой…
– А-а! – в подушку. – А-а-а!
Вот она, приближается, финальная и самая драматичная часть концерта. Теперь перерывов не будет, теперь только порка. Боль и огонь, перед глазами круги, сам не слышу что ору. Да, началось. И учиться буду, и лениться не буду, и ой больше не надо, и вопросы градом: «Обещаешь? А ну повтори! Повтори, чтобы я слышала! А вот так, вот так, чтобы запомнилось, чтобы знал!»
Бурильщик наконец прорвался сквозь толщу породы упрямства и теперь оттуда бьет фонтан искренних, честных эмоций. Я даже самому себе клянусь в этот момент, что буду, буду учиться, буду вообще отличником и все такое, что с ленью покончено. Ремень просто танцует на пылающей попе, хлеща во всех направлениях, старается не дать угаснуть рассвету, дать моей душе воспарить. Подушка изо всех сил давит крик своим мягким брюхом, я чувствую, как с одной ноги сполз шерстяной носок.
Все, финал, пошли ровные, сильные удары поперек. С каждым из них подушка принимает протяжное «а-а-а», вопросов никто не задает, теперь не до них, теперь вроде как надо вбить новую искренность моих намерений прямо в зад. Иногда она увлекается на этой стадии и тогда совсем беда. Мать вообще увлекающаяся, а когда знает, что делает что-то правильное и очень полезное, от чего мне только польза, а ей развлечение, то иногда процедура затягивается до полной нестерпимости. В этом есть вызов, настоящий вызов, надо доказать мне, что она может упертого и сопротивляющегося превратить в визжащего ребенка.
Все. Все? Да, теперь точно все, потому что пальцы снова на ухе.
– Ты запомнил, что обещал?
– Да-а, запомнил.
– Повтори!
И я старательно повторяю все, что должен сказать. Этот ответ всегда одинаков, но мать хочет его именно таким, вот прямо от чистого сердца, она это чувствует.
– Посмотрим, – ремень убирается в шкаф. – Вон в тот угол пока встань, Юля в гостях, не шляйся по квартире голяком.
Можно подумать, что я сейчас сам хотел постоять с голым задом в коридорчике у кухни, разглядывая узоры на двери стенного шкафа. Рука снова хватает меня за ухо и тащит в угол, где занавеска прикрывает трубу отопления. Затем мть вышла, о чем-то негромко поговорила с Юлей, вернулась в спальню и начала одеваться к выходу. Причесалась перед зеркалом, подошла сзади, пару раз звонко шлепнув, сказала:
– Я пошла, буду поздно. Садись и учи, я проверю.
И на этих словах быстро ушла, так и не выпустив меня из угла, поэтому выходить пришлось без разрешения. Будь она здесь, это бы безнаказанным не прошло, но ее нет. И вообще учить сказала, в углу не получится.
Черт, опять трусы в той комнате. Дверь вообще открыта, но Юля не заглядывает и ее не слышно. Нет, уже слышно.
– Саш!
– Что?
– Ты все еще без трусов?
– Да, Юль!
– Хочешь, я тебе трусы принесу?
Блин… ну вот прямо в лоб.
– А то тебе опять без них придется идти, а тебе вчера стыдно было, я видела.
Видела. А слышала ты сегодня сколько? Ой, какой ужас… вот прямо сейчас бы под землю провалиться и там остаться навсегда. Все ведь слышала, от начала и до конца, самое мое падение из положения героя до уровня просящего прощения ребенка, которого лупцует мама. Все крики, все просьбы о пощаде, все «ой, больше не надо», все обещания быть паинькой.
– Принести?
Голос сдвинулся ближе к открытой двери, в проем упала тень.
– Не заходи!!! – я оттянул майку ниже.
– Хорошо. Принести? Я просто спросить хотела.
– Принеси, – вздохнул я обреченно. – Они на моей кровати лежат, и штаны там.
– Сейчас!
Дверь. Я подскочил к двери и прикрыл ее так, что мог лишь выглядывать и высунуть одну руку. Юля повозилась в моей комнате и вышла оттуда с трениками в одной руке и трусами в другой.
– Эти?
– Да, – я протянул руку.
Почему-то ожидал, что она трусы уберет и начнет дразнить, но Юля хорошая девочка и просто отдала мне вещи. Я подобрал с кровати свалившийся носок, натянул, затем оделся. Ну что, надо отсюда выходить. И валик взять, я его сам на место всегда отношу, а то еще и за него добавит.
Юля стояла прямо под дверью, терпеливо меня поджидая.
– Ой, я все слышала, наверное ужас как больно, да? – она это громко прошептала, глядя на меня чуть ли не восхищенными глазами.
– Да, Юль.
– Та-ак долго!
Я обошел ее и зашел в гостиную, но она тут же оказалась рядом.
– Слушай, а это ремнем? Она тебя ремнем била?
Надо сесть. У меня всегда после такого вечернего «воспитания» немного ноги дрожат и вообще в голове звон. Про попу я и не говорю, она сейчас словно нечто чужое и раскаленное, приставленное к моему телу, которое отчаянно хочет избавиться от этого инородного предмета. Я даже ощущаю как отдается вибрирующей болью каждый шаг.
– Ремнем?
– Юль, ну что ты опять пристала? Дай отдохнуть немного, – я пристроил валик на диван. – Ремнем.
– А это зачем надо было? – теперь она на валик переключилась.
– Его вот так кладут, а я на него.
– Как кладут?
Я положил валик поперек дивана.
– Вот так.
– И что?
Вот все же проще сразу все объяснить, чем отбиваться.
– Надо лечь вот так, – я показал руками. – Тогда задница высоко и ее удобно пороть. Ремнем пороть. Без трусов. Больно.
Сдвинув валик на место, я лег на диван, закинув руки за голову. Так хотя бы рядом не подсядешь.
– А тетя Лина тебя не все время порола, еще и ругала, да? Я же все слышала. То бьет, то не бьет. А в конце тебя уже жалко стало, когда ты кричать начал.
При этом Юля вдруг подтащила с дивану кресло и влезла в него с ногами, явно приготовившись к долгой и интересной беседе.
– Не все время, – я чуть расслабился лежа и как-то юлин голос словно издалека доходить начал. – То бьет, то мораль читает. Достала своей моралью.
Плюнув на все, я перевернулся на живот. Вот так пока лучше всего, и подушечку под голову.
– Больно на спине лежать? – тут же последовал вопрос.
На самом деле не больно, даже сидеть на мягком не больно, а больно вообще, то есть болит весь зад, независимо от положения. Но на животе почему-то легче расслабиться. И уже все на сегодня, теперь только завтра вечером… может и вправду заняться собой? Заставлять себя учить эту чертову химию? А смысл? Пороть все равно будет, потом перестанет, до следующих каникул далеко. Ладно, завтра об этом подумаю, не сейчас.
– Угу, – сказал я просто чтобы она отстала. – На спине больно.
– А почему у тебя трусы в той комнате, а тетя Лина тебя в той бьет?
– Не знаю. Всегда так делает.
– А почему такие уши красные?
– Не знаю. Жарко.
– Ой, ладно, – она даже радостно засмеялась, словно поймала меня на чем-то. – Уши тоже крутит? Она тебя держит за уши, что ли?
– Не-ет, – простонал я. – Просто крутит, чтобы больно было, пока мораль читает. То порет, то за уши таскает. И подзатыльники фигачит, пока говорит.
– А еще я слышала как она тебя в угол поставила! – Юля почему-то объявила это очень гордо. – Почему она сказала, чтобы ты голым не ходил?
Она хоть что-нибудь пропустила?
– Шутка у нее такая.
– Но ты же в углу без трусов стоишь, да? Это же из-за меня, что я здесь? Она тебя в другой угол ставит?
Юля умная девочка, отличница. Иногда это начинает очень сильно огорчать.
– Там, возле кухни, – я махнул рукой.
– Долго?
– Полчаса, наверное.
– А потом трусы надеть можно?
Да сколько можно эти трусы обсуждать? Она сейчас лопнет от любопытства, но можно хотя бы после всего не мучить этими расспросами? И просто прицепилась к трусам, что ее так распирает?
– Потом можно.
– И уши больше не крутит?
– Не крутит. Потом все, свободен до завтра.
Если бы я был старше и умней, то все же про «завтра» не говорил вслух. Но у меня болел зад, кружилась голова, а думал я больше о том, как заставить Юлю отстать с бесконечными расспросами о том, о чем мне говорить стыдно. Поэтому ляпнул. Зря.
– Завтра она опять пороть тебя будет? – и снова эти восхищенно расширенные голубые глаза.
– Каждый день, сказал же, Юль, – я вздохнул. – И завтра, и послезавтра, и послепослезавтра.
При этом, странное дело, я не ощущал от нее никакого злорадства или желания дразнить. Но и сочувствия никакого тоже. Ей было просто жуть как интересно, а еще за всем этим прослеживалось что-то… не знаю, что-то вроде восхищения. Юля смотрела на меня как на героя, который преодолевал невероятные испытания. Без трусов. И ей хотелось об этом знать все-все-все.
– С ума сойти, – она даже рот ладошкой прикрыла. – И так же больно каждый день? И потом без трусов в угол?
Я лишь вздохнул.
– Ну расскажи, что ты просто лежишь? Расскажи как все начинается. Она сразу с ремнем приходит?
– Потом берет, из шкафа.
– А трусы ты когда снимаешь?
Вернулись к главной теме, разумеется.
– Сразу, – как в пинг-понг играем, мне лишь бы мячи отбить, не до очков.
– А потом?
– Потом беру валик вот этот, – я показал пальцем, – и ложусь.
– И сразу порет?
– Нет, сначала мораль читает немного.
– И уши крутит?
– И уши…
– А в угол сам идешь или за ухо?
– За ухо. И на порку за ухо. И везде за ухо.
– А куда еще?
– Никуда, я пошутил.
– А-а. Слушай, мне тетя Лина сказала посмотреть, чтобы ты учить сел что она сказала. Ты сядешь?
– Не знаю, мне отдохнуть нужно.
– А потом?
– Ну не знаю, сказал же.
– А если ты не сядешь, то что будет?
– Может еще вломить, перед сном.
– Опять ремнем? – тут Юля поразилась.
– Нет, рукой, ремнем завтра.
Она задумалась, потом сформулировала следующий вопрос:
– Но по… заднему месту?
Она все никак не может слово выбрать, чтобы назвать главный предмет событий. Стесняется.
– Ну да.
– И опять без трусов?
Мой долгий вздох.
– Опять.
– А уши? И в угол?
– Уже нет. Просто отфигачит и иди спать. Или не спать, ей все равно.
– А-а, – вроде как с разочарованием. – На этой штуке? – она показала пальцем на валик.
– Неа. На коленях.
– Это как?
– Ну блин…, – мне лень шевелиться чтобы показать, а так не объяснишь. – Потом объясню, хорошо?
– А рукой это как?
– Вот так, – я хлопнул ладонью по дивану.
– Как маленького? – Юля засмеялась. – Так маленьких бьют, я даже видела. Тетка одна девочку так шлепала, только стоя.
Я промолчал.
– Так же не больно, наверное.
– Если уметь, то больно. Мамаша умеет. И по отбитому еще. У меня отбивная там сейчас.
Странно, но я начал втягиваться в тот странный разговор. Позор мой Юля видела и слышала, скрывать что-то бесполезно, и я как-то подсознательно ощутил, что единственный для меня способ сохранить хоть какую-то гордость и достоинство в этой катастрофической ситуации – объявить это все своим героизмом, то есть примерно так, как сама Юля и думала, как я теперь понимаю. В общем, чуть отдохнув, я показал ей как лежат на коленях, принес и показал ремень, который вызвал у нее настоящее восхищение, она даже по ладошке себя им побила и поойкала, потом мы вспомнили про ужин, а потом просто болтали. Ну как «просто», Юля хотела говорить только о порке, а я уже махнул рукой на ее настойчивость, поэтому рассказывал что просила.
Когда пришла мать, Юля засобиралась.
– Учил он?
– Ой, нет, тетя Лина! – Юля вытаращила глаза и даже рот ладонью прикрыла. – Мы болтали и забыли!
– Хорошо, Юленька, – кивнула мать, провожая ее в дверь. И когда так закрылась, сказала уже мне: – Тогда снимай трусы и неси в гостиную стул. Продолжим.

Продолжение следует

Не рассказ, а настоящий гимн трусам .
И мама - ну просто идеальная домина.
Автор, уберите "быль" из названия, ну нельзя же вот так .
Дальше, насколько я понимаю, мама с Юлей будут пороть героя по очереди. А он, вероятно, все так же будет снимать трусы в соседней комнате.

По-моему, ситуация "меня только начали пороть и тут пришла она..." - типичный рояль в кустах. Допустим, один раз такое счастливое совпадение могло случиться, но дальнейшие - уж слишком нарочиты.

_________________
мыслящий тростник

Супер очень понравилось. Желая огромных успехов автору. Буду ждать продолжения.

И в пожелания. хотелось бы, чтобы Юля присутствовала и видела