Клуб "Преступление и наказание"

31.

- Это случилось тогда же, вечером того же дня, когда я привела ее к себе, в Лимб. В тот вечер я, буквально на ходу, придумала-сотворила этот самый дом, тот, где мы сейчас живем с нею. Конечно, тогда он был еще без мансарды, и внутри большинство помещений выглядели как эдакая серая, нейтрально-пустая кубатура. Ой, видела бы ты ее глаза, когда, повинуясь моим жестам, комнаты, куда мы с нею заходили, преображались в нечто жилое! Она с таким восторгом наблюдала за тем, как я работаю! И ей было очень приятно, когда я интересовалась у нее, как сделать лучше, какой выбрать цвет или материал. Конечно, она бы приняла любой интерьер, который я тогда умудрилась бы состряпать. Но творить специально для нее... Это было здорово!

- Понимаю! – ты кивнула головой в знак одобрения.

- Впрочем, - в этом месте в голосе твоей подруги послышалась горечь, - тронуть сердце девочки, не видевшей в своей жизни ничего, кроме горя и боли, вовсе не так уж и сложно. Но восторг в ее глазах, от моего обыденного волшебства, был таким искренним...

Тебе оставалось только с грустью кивнуть ей в ответ, без слов, заполнив этим жестом паузу в ее речи.

- Так мы с нею выстроили и отделали, в первом касании, этот дом. И даже частично обставили его изнутри, - твоя визави снова улыбнулась и сразу же уточнила:
- Нет-нет, мансарда была выстроена позже, еще через пару дней. Мне тогда захотелось, чтобы у моей девочки было собственное пространство, где она могла бы отдохнуть. Впрочем, там, на мой взгляд, все еще полно работы по приличному обустройству. Но это уже постепенно и в дополнение к уже сделанному.

Ты усмехаешься, памятуя о том, насколько въедливой и дотошной бывает иногда твоя визави.

А она в это время продолжает.

- В тот самый вечер, когда эта девочка появилась в моей жизни, я позволила себе уложить ее спать в первой попавшейся комнате, где ей было бы удобно, - она смущенно улыбается и поясняет-уточняет. - Ну, мне тогда так показалось, что ей именно там будет хорошо. А после того, как я пожелала ей спокойной ночи и вышла, случилось нечто странное. Мне отчего-то захотелось узнать в точности, какие сны ей приснятся на новом месте. Недолго думая, я соорудила в соседней комнате некое подобие кровати – из серии, лишь бы прилечь, и даже без претензий на изыски! – и тут же улеглась и прикрыла свои глаза, решив аккуратно войти в ее сон. У меня получилось. И я увидела...

В этом месте твоя визави тяжело вздохнула. На секунду ее зеленые глаза затуманились какой-то печалью и Владычица Лимба покачала головой.

- Я увидела ту самую сцену на площади, где ее истязали, - сказала она. – Я чувствовала ее боль и отчаяние. И я снова услышала тот ее странный призыв, адресованный мне.

- Ты разбудила ее? – с твоей стороны этот вопрос был, в общем-то, вполне себе риторический. Но на этот раз твоя собеседница качает головой, отрицая такое предположение.

- Нет, - отвечает она. – Я хотела полностью увидеть этот ее сон, чтобы узнать ее получше... изнутри. Да, я понимала весь ужас происходящего там, в ее воспоминаниях. Я... наблюдала и одновременно с тем ощущала все ее страдания. И, кроме того, я почувствовала там еще два призыва. В точности, как тогда.

- Мой и... той женщины, да? – ты кивнула головою в знак понимания. – Я вспомнила! В тот раз я спонтанно вышла из тела на Внешнюю Грань того мира, где все это происходило. Я помню, нас там было... трое! Я, потом... эта женщина... такая, пожилая, ее звали... – ты делаешь усилие и вроде бы даже почти вспоминаешь требуемое. – По-моему, ее звали Анджелина! Или Антония... И еще сама Вероника. Хотя, кажется, тогда ее звали иначе...

- Конечно, иначе! – твоя старшая подруга произнесла эти слова с особым значением, почти с гордостью. И уточнила:
- Не могла же я, забрав девочку оттуда, называть ее так, как прежде! Для каждой новой жизни – новое имя! Разве не так поступаете вы, Игроки?

- Обычно да, - ты, конечно, вовсе не думаешь спорить с той, кто знает наперечет все твои жизни в плотных мирах. – Впрочем, бывают и исключения. Похожие имена у разных народов. Или даже одинаковые имена для близких миров... Но ты, конечно, права, мы любим разнообразие!

- А для меня было важно, чтобы она ощутила себя иной, только моей, - пояснив очевидно-понятное, твоя визави позволила себе очередную усмешку. – А насчет той женщины, что вышла вместе с тобой на Внешнюю Грань... Разве ты не почувствовала тогда, кто она?

- Тоже Игрок? – ты с удивлением отмечаешь для себя, что только сейчас сообразила, кто тогда попался тебе своеобразной напарницей, по той мистической истории, хотя догадаться об этом тебе следовало много раньше! – Ну да, кто же еще, кроме самого уходящего, мог туда проникнуть...

- Поэтому тебе не стоит так уж интересоваться ее тогдашним именем. За это время она уже успела несколько раз его сменить. Да и не так уж важны имена, связывающие вас, Игроков, с вашими телесными воплощениями в плотных мирах. Лично я, - в этом месте она многозначительно улыбнулась, - узнаю каждого из вас по ощущениям от вашего присутствия. И каждого из вас я чувствую по-своему. Кого-то так, кого-то иначе.

- Она... хорошая, - зачем-то ты снова обозначаешь собеседнице свое отношение к той, кто когда-то составила тебе «мистическую компанию». Возможно, ты просто хочешь освежить воспоминания. – Мы потом виделись еще один раз. Там, внизу, в том самом мире. Уже после того, как ты забрала оттуда Веронику.

- Тогда вы облегчили мне поиск этой девочки, четко обозначив мою цель, - как-то серьезно заявила твоя визави. - К тому же, две молитвы, сотворенные ради истязуемой... Пожалуй, это наилучшая рекомендация. Впрочем, искренность этой девочки уже сама по себе была достойна моего внимания.

- А себя, - ты, чуть смущенно, обозначаешь свою собеседницу, - ты там видела? В том сне, который приснился Веронике?

- Видела, - ответила твоя Старшая подруга. – И я в полной мере ощутила ее восторг и странное щемящее чувство надежды на спасение. Я вновь услышала слова той непрошеной клятвы, прозвучавшей в ее сердце, когда эта девочка пообещала принадлежать мне с того самого мгновения, когда я откликнулась на ее призыв, и до скончания веков.

- Серьезная клятва, - ты кивнула головой, оценив деяние этой странной сероглазой девочки.

- Серьезная. Потому мне и пришлось ее принять, - согласилась адресат этой клятвы и продолжила:
- Так вот, когда я ощутила ее восторг по поводу моего прибытия, который охватил ее там, во сне, мне стало ясно, что на этой высокой ноте, вот прямо сейчас, моя девочка проснется. И будет в отчаянии от того, что все это только лишь сон. И тогда я рванулась к ней. Просто перенесла себя в соседнюю комнату, прямо на ее постель. Чтобы в тот миг, когда она откроет свои глаза, оказаться рядом и прижать ее к себе.

Ты позволила себе нечто вроде вздоха. Такого... многозначительного.

- Да-да, - заявила твоя визави, глядя тебе прямо в глаза и без стеснения, - я захотела, чтобы эта девочка оказалась со мною, вплотную, кожа к коже... Чтобы ощутить одновременно и ее внутреннее стремление, и ее телесный порыв, направленный ко мне. Обмануть это искреннее влечение было бы с моей стороны сущей подлостью. Поэтому я приказала своей одежде исчезнуть с моего тела, разлетевшись в клочья, и собраться снова воедино где-нибудь в стороне от ложа. И я оказалась там, где было нужно, полностью обнаженной. Да, ты вправе осуждать мое безрассудство.

- Нет, - ты произнесла это слово совершенно искренне. – Только не за это. Ты была права. И просто не могла поступить иначе.

- Да, это так, - выражение лица твоей визави совершенно серьезное. – Я рада, что ты это понимаешь. Впрочем, в тот раз мы просто спали с нею, обняв друг друга. Я даже не ласкала ее, да у меня бы и не получилось. Эта несчастная девочка вцепилась в меня и руками, и ногами. Ей, в те мгновения, было важно просто ощущать меня. Знать, что я с нею. Моя девочка просто лежала головой на моем плече и иногда позволяла себе коснуться губами моей груди.

Вместо комментариев, ты позволяешь себе чуть смущенную улыбку. Впрочем, твоей визави этого вполне достаточно.

- Ты даже не представить себе не можешь, каково это быть в объятиях живого существа, которое думает только о тебе. Той девочки, кто счастлива одним только фактом твоего присутствия в ее жизни. Знай, мне восхитительно приятно быть рядом с тобою, однако, нежная и трогательная любовь этой девочки покорила мое сердце. Пожалуйста, пойми меня и не ревнуй.

- Я понимаю, - говоришь ты.

И это не пустые слова. Просто ты видела, какими глазами это сероглазое чудо смотрит на твою старшую подругу.

- Тебе кажется, что я поступила неправильно, что я должна была освободить ее от той клятвы, - она, наконец-то пытается объяснить тебе то, что ты не решалась спросить у нее вслух. – Собственно, именно с этого предложения я и начала наше с нею общение, в то самое, наше с нею первое утро. Когда она, стоя на коленях перед нашей постелью, коснулась губами моей руки, и сказала: «Доброе утро, моя Госпожа!»

Тебе оставалось только еще раз тяжело вздохнуть. Потому что ты слышала, каким голосом та самая девочка – та, которая отдала ей себя, полностью и без остатка! – произносит эти самые слова: «Моя Госпожа!»

- Тебе это не понравилось? – задавая вопрос почти что в утвердительном тоне, ты надеешься на то, что твоя визави хотя бы формально согласится с твоим мнением по этому вопросу.

Зря.

- Как раз напротив, - говорит она ожидаемое, но лично тебе скорее неприятное. – Мне очень понравилось это ее обращение. Правда, я сразу же сказала ей, что в Лимбе нет никаких рабов, и что я в принципе не одобряю порабощения человека человеком. И знаешь, что она мне на это ответила?

Ты делаешь вопросительное выражение лица. И твоя старшая подруга охотно обозначает то, что ты, в принципе, и ожидала от нее услышать.

- «Так у тебя здесь нет ни одной рабы? Это же замечательно! Значит, я буду первая и единственная. И только для тебя!» Вот так вот она и сказала. И улыбнулась так... – Владычица Лимба вздохнула, обозначая этим самым звуком-жестом свою полную неспособность хоть как-то воспроизвести ту самую улыбку, тебе, кстати, вполне знакомую. Эта улыбка – загадочная, нежная и по-особому адресная, – действительно, совершенно невоспроизводима никем другим, помимо самой сероглазой шалуньи! – А потом, она без лишних слов поднялась, присела на краешек постели и потом, эдак настойчиво-застенчиво прилегла рядом и обняла меня.

Ты опускаешь очи долу, готовая выслушать даже интимные подробности постельной сцены – ну, если такое потребуется! Однако же, твоя визави обозначила то, что происходило тогда между ними, куда как более целомудренно.

- Нам даже не было нужды ласкать друг друга, - говорит она. И поясняет чуточку смущенным голосом. – Пойми, я никого, даже тебя не чувствовала внутри самоё себя столь близко, как эту девочку. Ту, самую, которую я сама избавила от страданий, смертию смерть поправ, и введя ее за руку в жизнь вечную. В ее сердце и мыслях не было ничего, кроме искреннего желания быть со мною, дарить мне те радости, которые нам доступны по ее воле, и этим самым сделать меня счастливой. И ничего больше. Никаких иных-личных желаний и стремлений. И это все вовсе не было какой-то благодарностью в мой адрес, за избавление этой девочки от мучений. Это была Любовь. Редкая и искренняя.

Вот теперь, по ее особому тону, ты понимаешь, что обязана выслушать предстоящий монолог-в-лицах. Молча, не прерывая речи Владычицы Лимба. Просто потому, что ей больше некому об этом рассказать.

«Noblesse oblige!» - говорил один французский герцог-афорист**. Действительно, твое положение обязывает, причем весьма и весьма. В данном конкретном случае, к молчанию и терпению. Ибо ты единственная во всей Вселенной поверенная ее интимных тайн.





*Сим, Хам и Яфет - сыновья Ноя, Патриарха человечества, история которого описана в Книге Бытия Ветхого Завета. Автору вроде бы когда-то доводилось встречать подобную картинку. Кстати, она еще описана у Ильфа и Петрова в "Двенадцати стульях"

** В переводе эта фраза значит «Положение обязывает!» Это bon mot (произн. как «бон мо» - букв. «острое слово», используется как синоним афоризма, сказанного к месту и ко времени) приписывают некоему персонажу по имени Пьер Марк Гастон де Леви-Леран (Pierre-Marc-Gaston de Levis), герцог де Леви, каковой субъект был французским писателем XVIII-XIX веков. Считается, что герцог де Леви был автором многочисленных франкоязычных афоризмов своего времени.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

32.

Какое-то время мы наслаждались этим странным положением, когда девочка, спасенная мною из омерзительного мира рабов и господ, судорожно прижималась ко мне всем телом, то ли требуя моей защиты, то ли напротив, пытаясь меня защитить, неведомо от какой опасности. Это было здорово, приятно и замечательно. Вот только...

Я все время чувствовала, что мне необходимо сделать кое-что значимое. И для нее, и для меня самой. Кажется, моя девочка ощутила смутные отголоски моего желания и восприняла это как просьбу подняться, несмотря на то, что я и не произнесла ни слова. Но она точно знала, что именно ей необходимо сделать. Кажется, она понемногу обретала это странное умение читать в моем сердце…

Моя возлюбленная соскользнула с постели на пол и встала на колени. Беззащитная, хрупкая девочка, такая прекрасная в этой своей трогательно-целомудренной наготе. Я приподнялась на локте и заглянула в ее серые глаза. Она не отрывала от меня своего взгляда, понимая, что это необходимо, исполняя еще одну мою невысказанную просьбу.

Трудно сказать, что чувствовала она, когда я вошла в ее разум и память, коснувшись самых потаенных тайн ее души. Тайн, которые были прекрасны и удивительны. И в них не было никаких «скелетов в шкафу» и прочего мерзкого и неприятного. Однако ее секреты... Они повергли меня в шок. И раскрыв их, я некоторое время даже и не знала, что же мне делать дальше.

Моей девочке не требовалось ничего объяснять. Ее тайны, по ходу моих открытий, стали и ее внутренним достоянием.

Суть была в том, что мы и впрямь предназначались друг другу. Но нити судьбы у нас оказались сцеплены между собою весьма и весьма непрочно, почти условно. При этом, спасенная мною девочка оказалась в странной ловушке. Мое вмешательство в ее уход смогло привязать ее ко мне. Но узел этот был основан на той самой сцене, на тех самых последних мгновениях земной жизни моей возлюбленной, когда я появилась и, наконец-то, избавила ее от страданий. И теперь моя девочка была обречена время от времени заново переживать, в своих воспоминаниях и снах, ту самую страшную сцену, что нас связала.

Выход был. Один единственный. Отсечь от моей девочки ее прошлое, освободив ее от всех прежних проблем, обязательств и привязанностей.

Легко. Один взмах моего привычного оружия, и эта девочка будет свободна. Но это значит, что связь между нами будет навеки разорвана. И спасенная мною девочка обретет иную судьбу.

- Я не хочу этого, - прошептала одними губами моя юная визави. – Лучше смерть... чем остаться без тебя. Не надо... Не делай этого! Молю...

- В Лимбе невозможно умереть, - сказала я. – Ты просто... уйдешь для воплощения в один из Светлых миров. Поверь, тебе там будет много лучше, чем в прежнем твоем обиталище.

- Без тебя это будет вовсе не жизнь! – ответствовала моя девочка. – Лучше уж я буду и дальше мучиться снами и воспоминаниями, чем уйду от тебя и обрету воплощение где-нибудь далеко. Я хочу остаться с тобой. Пожалуйста, пощади меня! Придумай что-нибудь!

И тут мне стало по-настоящему плохо. Я вспомнила, какие страдания испытывали внутри самоё себя те, кто подвергался моему безжалостному удару. Мое сердце дрогнуло. Нет-нет, только не это. Моя девочка ничем не заслужила таких мучений!

Должен быть другой выход. К тому же... Я уже понимала, что не желаю отпускать эту странную девочку, вот так вот обозначившую мне свою трогательную преданность...

Нет, не то.

Я поняла, что все, предложенное мне с ее стороны, в молчаливой просьбе, это особая любовь. И предательство этого чувства, даже из самых благих побуждений, будет с моей стороны редкостной подлостью. Этим я предам и ее, и себя...

Моя девочка все еще стояла на коленях перед нашим ложем. Ее глаза выражали отчаяние, которое, в эти самые мгновения, стало чуть ли не единственной эмоцией на ее лице. Это зрелище было безумно трогательным и вызывало во мне ощущение нежности к этой моей добровольной невольнице.

- Вот сейчас ты хочешь отдать за меня свою жизнь, - мой голос звучит совершенно спокойно. Просто констатируя этот факт.

Она отвечает мне одними глазами, четко, точно и однозначно. «Как я могу это сделать?» - именно такой вопрос-ответ вспыхивает там, на самом дне ее серых глаз.

Нет, она не переспрашивает в удивлении. Не требует от меня разъяснения смысла столь безумного предположения. Эта девочка просто и безыскусно интересуется тем способом, который ей позволит отдать мне все то, что у нее еще осталось.

- Никак, - ответила я. – Еще раз повторяю тебе, в Лимбе не умирают. Правда, и дети у тех, кто не является его исконным обитателем, здесь родиться никак не могут. Ведь изначально, Лимб для них всего лишь гостевой дом, где они могут отдохнуть, успокоить себя после пережитых потрясений и решить, что им следует делать дальше. Отсюда можно уйти в любой иной мир, по своему личному выбору, дорога открыта! Однако, гости, оставшиеся здесь, у меня, живут столько, сколько сами того пожелают, прежде чем продолжить свое странствие странствий дальше. Это может быть почти что вечность! Ну, по меркам иных миров.

- Ты только что дала мне понять, что попытка освободить меня от былой судьбы оттолкнет нас друг от друга, - она произносит слова голосом, в котором почти явственно слышатся нотки отчаяния. – И это освобождение причинит мне мучительную боль.

- Это так, - я вынуждена признать ее правоту.

Господи, а ведь я ничего не хочу иного, как только оставить эту девочку рядом с собою! Вот только я еще не знаю, как мне это лучше сделать.

Впрочем... Вот сейчас - где-то там, на дальних-дальних задворках моего разума! - возникает странная мысль, идея, как бы это можно было попытаться мне сделать с нею. Да, кажется, действительно, есть один вариант. Совершенно безумный и... отвратительный по своей сути. Особенно, если вспомнить то, от чего я ее спасала. Там будут ужас и боль. И, кстати, так, на минуточку, он вовсе не дает никаких твердых гарантий. Ну, того, что все в итоге у нас получится в точности так, как мне нужно.

Между прочим, сейчас, вот сию минуту, происходит нечто совершенно небывалое. Я снова чувствую, что отголоски моих безумных мыслей отчетливо слышны моей юной коленопреклоненной визави. Да, это в точности так! И, кажется, они ее совершенно не пугают!

- Я поняла, что есть способ, - сделала она неожиданный вывод из моих размышлений. И тут же добавила:
- Да, это тоже будет больно. Но в итоге я останусь с тобой. Живая и твоя. Я согласна, поступай так, как нужно и не бойся. Если придется страдать ради того, чтобы остаться с тобою... Я готова. Поверь, ты поступишь милосердно, оставив меня здесь.

И я снова не смогла с нею не согласиться. Вот только как мне обставить исполнение того, что я сейчас придумала, таким образом, чтобы происходящее не выглядело в глазах моей девочки окончательной подлостью и мерзостью?

- Из твоих рук это будет вовсе иначе! – удивительно, но в ее голосе мне слышится радость и искреннее облегчение. Господи помилуй, да она же просто счастлива тому, что я собираюсь с нею делать! – Пожалуйста, моя Госпожа! Дозволь мне приготовить все самой!

- Дозволяю! – шепчу я ей в ответ.

Ты знаешь, я редко краснею. И мне много раз доводилось видеть сцены страшных истязаний, без смущения и страха. И все же, при мысли о том, что мне придется делать с этой милой отважной девочкой, у меня буквально горели щеки.

Моя девочка мотыльком упорхнула от нашего ложа к столу и стульям, что стояли чуть в стороне. Оглянулась на меня, улыбнулась смущенно, а потом... схватила со стула и тут же накинула на себя мой роскошный муаровый плащ, прямо на голое тело! Запахнула его на себе, прикрыв свою наготу от возможных нескромных взглядов. А после, хитро взглянув на меня еще раз, как была босая, выскочила из комнаты. Топот ее быстрых ног прозвучал в коридоре, а после этого коротко хлопнула входная дверь. Я даже возмутиться не успела! Да мне и не хотелось... сердиться на это мое босоногое чудо!

Я совершенно не опасалась того, что моя девочка озябнет. На дворе стояла поздняя весна, и даже утренняя прохлада в тот день была свежа и как-то по-особому приятна. К тому же, я была уверена, босые ножки девочки, посмевшей набросить на свои хрупкие плечи мой плащ, тот самый лес, начинающийся почти у порога нашего с нею дома, сам убережет от малейших колкостей, постелив под ее шаги самую мягкую листву, самые свежие и ароматные травы. Я просто знала, что все будет именно так. И не могла не порадоваться, то ли хитрости, то ли интуиции моей подвластной.

Впрочем, в это время я тогда тоже не теряла времени даром. Для начала я просто оделась, вернее, приказала остаткам моей одежды, которые моя подопечная, по счастию, все же не прихватила с собою, собраться на мне в идеальном порядке. Короткое движение головой, и моя прическа смотрится тоже вполне себе приличным образом. Теперь несколько движений-пассов руками – и вот уже наше ложе приведено в идеальный порядок, а сверху постелено мягкое бордово-коричневое узорное покрывало. Я, наклонившись, специально провела по нему рукой – не колко ли будет этой милой девочке на нем возлежать.

Да-да, конечно же, вряд ли она запомнит дискомфорт именно такого, колючего рода, снизу... Ну, в те минуты, когда ее будет... э-э-э... жечь сзади-и-сверху. И все же...

Нет-нет, покрывало вовсе не колючее. Мягкое и очень приятное наощупь. Девочке должно быть... приятно, удобно...

А вот и она, очень кстати. Входит, вернее, почти что вбегает в комнату. Босая и в моем муаровом плаще, который волочится по полу. Низ его чуточку намок, потемнел от капель утренней росы. Впрочем, и ступни ножек моей подвластной тоже омыты этим утренним эликсиром природы.

- Холодно? – я постаралась улыбнуться ей. Адресно и чуточку смущенно.

- Не-а! - ее ответная улыбка вполне искренняя и... совершенно бесстрашная.

Моя девочка готова. Она безгранично верит в меня. И с этой самой отважной улыбкой, она протягивает мне принесенное.

Три прута. Почти три фута длиною каждый.

- Я попросила их у трех разных дерев, - говорит мне она, – для моего исцеления. Каждое из них шевельнуло веткой. И я приняла это как знак того, что я могу их сорвать и очистить их от листвы и прочего. Вот они!

И снова эта ее особая, неподражаемая улыбка, суть которой вовсе не передать никакими словами.

- Прими необходимое, моя Госпожа!

Легкий поклон, и эти прутья протянуты в мою сторону. Дескать, возьми и... используй.

Знаешь, я никогда и никого не боялась. С моей-то Службой! Даже явившись к месту истязания моей нынешней подвластной, даже тогда я относилась к происходящему со здоровой смесью сопереживания и цинизма. В том мире много насилия и всяческих мерзостей, впрочем, как и во многих других мирах Универсума. Мне было жаль эту девочку, и мое желание забрать ее с собой было спонтанным. Ваши мольбы, мольбы двоих Игроков за истязуемую, способствовало тому, что я обратила на нее свое пристальное внимание и явилась тогда на ее и ваш призыв.

Она поклялась быть моей, принадлежать мне до скончания веков. И это ее отчаяние... Возможно, оно было тут и вовсе ни при чем. Просто, ей действительно нечего было делать там.

Я тогда заглянула ей в душу и не прочла там ничего, кроме этого странного и страстного желания уйти со мною. Эта девочка буквально прокричала мне тогда, изнутри себя: «Я верю! Ты хорошая и я тебя не боюсь! Возьми меня с собою!»

И никаких своекорыстных мыслишек, вроде того, что близость ко мне дает какие-то привилегии, которые она могла бы для себя возжелать.

Не было в ее мыслях ничего подобного. А было лишь странное желание следовать за мною. И восторг от одного того факта, что я откликнулась на ее зов и явилась к ней.

И еще. Сейчас, глядя в ее серые глаза, я почувствовала, что данная ею клятва теперь связывает нас обеих. Она не откажется от своих слов. И какие бы страдания я сейчас не причинила этой восторженной девочке, она примет их как нечто, что я делаю исключительно ради ее же блага. Моя девочка принимает это все, как некую особую плату, за билет в жизнь вечную. Цену, которую ей непременно хочется оплатить, хотя с нее никто ничего подобного и не требует!

- Я готова освободить тебя от всех твоих опрометчивых клятв, - я произношу эти слова, давая ей – вернее, оставляя себе самой, так будет точно! – шанс уклониться от этого истязания.

Естественно, моя девочка мотает головой, с порога отрицая это мое предложение, воспринимая все эти мои уговоры, насчет одуматься, как некое условное испытание ее решительности и преданности.

И она повторяет свое:
- Исполни требуемое, моя Госпожа!

Мне только что и остается, как принять от нее принесенное. Я беру эти прутья особым, хитрым образом и сжимаю их в кулаке, надеясь на то, что они сломаются от этого моего, как бы «случайного» и – ай-яй-яй! - крайне неосмотрительного движения или жеста.

Бесполезно. Либо дерева моего любимого леса и впрямь расстарались, выбирая для этой отважной девочки самое гибкое, упругое и хлесткое, что только можно было бы найти... Либо я просто недостаточно сильно сжала их, опасаясь, что девочка заметит это мое... хулиганство

Господи, она же снова мне... улыбается! Как будто желает этим меня – меня! – ободрить! Поддержать, так сказать, мою решимость... Так мило с ее стороны!

Кажется, мне не оставили выбора. Единственное, что я могу еще сделать, чтобы хоть как-то повременить с началом исполнения ее пожелания, это затянуть прелюдию к танцу боли на ее нежном теле. Обнять мою подвластную, ту, кто доверилась мне. Обнять мою девочку, не выпуская принесенные ею прутья, по-прежнему неловко зажав их в кулаке. И молиться о том, чтобы это ее доверие оказалось отнюдь не напрасным...

Моя девочка, приподнявшись на цыпочки, позволяет себе один короткий поцелуй мне в плечо, чуть сверху – уж куда достала! Хорошо, что я успела надеть свое платье и губы моей подвластной не коснулись моей кожи. Даже при этом, я ощутила ее нежное прикосновение как нечто среднее между уколом и ожогом... особо сладостного свойства.

- Я люблю тебя! – шепчет мне она. – И я всегда буду тебя любить! Не бойся сделать мне больно. Так нужно.

Она права. Ну что же, нужно, так нужно... Я это сделаю. Для нее.

Нет, не только для нее. Для нас.

Моя девочка отступила от меня на шаг и снизу заглянула мне в глаза. Вот сейчас мне кажется, что улыбка на ее милом личике просто сияет. И мне, даже там, глубоко в моей душе, уже не хочется ругать ее, называя глупышкой. А вдруг ее сердечко окажется мудрее моего опыта бесчисленных поколений человекообразных, что я видела за времена моей Службы? Может быть, я попросту не слышу все то, что вне всех и всяческих сомнений для нее ясно, как Божий день?

- Да-да, представь себе, вот такая вот я глупышка! – это отважное дитя искренне смеется. – Но зато твоя глупая раба точно знает, как надо поступить! Да и ты, - ее улыбка становится адресной и почти что сочувственной, - тоже это знаешь. Просто...

Она еще чуть-чуть – самую малость! – отодвигается назад, а потом, внезапно, исполняет эдакий шутовской поклон, совмещенный с неким подобием реверанса, в котором она умудряется поймать мою руку и в этот раз коснуться своими губами именно ее.

Господи, как же это приятно... и странно... То, что она читает меня изнутри. Такое ведь раньше не было доступно почти никому...

Но ей можно. Ей можно все.

Исполнив сие нежно-комическое (или же комически-нежное, не суть! ) действие, моя девочка резко вскидывает свою голову. Взглянув на меня снизу особым взглядом, полным такой наигранной дерзости, она медленно разгибается, не отводя своих серых глаз от моего лица. А дальше добавляет к этому преувеличенно дерзкому взгляду совершенно особую улыбку. Уже не просто ободряющую, скорее уж, с неким вызовом. Дескать, не трусь, действуй! Можешь даже «добавить» за эту самую… дерзость!

Впрочем, сейчас мне пронзительно ясно, что вся эта краткая, но выразительная ментальная и мимическая бравада предназначена нам обеим. Моя подвластная в точности знает, что ей предстоит. И просто храбрится, пытаясь скрыть мелкую нервную дрожь во всем своем теле. Но еще больше она боится, что я пойму, прочувствую этот ее животный страх перед грядущим истязанием, и откажусь от задуманного.

Наивная! Неужели она думает, что я такая уж неженка? С чего бы это быть такому? К тому же, где-то там, на дне моего разума, сейчас мелькает странная мысль. Или идея… О том, что проявлять свою власть над нею таким особым образом – периодически, возможно, не так уж и часто, под настроение, но в то же время очень и очень аккуратно, обставляя все это особым, изысканным антуражем… Да, все это может быть безумно приятно…

Кажется, она снова прочла эту мою мысль, ощутила это мое потаенное желание - властвовать над нею в столь странной, ретроградной манере. Я чувствую, как она на секунду замирает в смущении, мучимая этим двойственным ощущением облегчения и страха. С одной стороны, она теперь точно знает, что я не сыграю назад. С другой стороны, мелкая нервная дрожь на мгновение проявляется на ней «гусиной кожей». Она чуть ли не впадает в панику, почти готовая пойти на попятную.

И единственное, что позволяет ей быстро овладеть собою, это особое зрелище, одновременно и редкое, и жалкое. В виде моего лица, которое в этот самый миг заливается краской стыда, от осознания того факта, что мои не самые приличные мысли и желания раскрыты и стали достоянием той, кто должна оказаться сейчас в моей власти.

Господи, ну что же она со мною вытворяет! Я же сейчас сгорю со стыда!

Моя подвластная вздыхает с каким-то странным облегчением, ее улыбка становится почти сочувственной. Она чуть укоризненно качает головой, а потом, шагнув обратно - то есть вперед! - обнимает меня.

- Моя суровая Госпожа так очаровательно смущается! – восклицает она шепотом, одновременно дерзким и нежным.

Кажется, теперь я краснею еще сильнее. А она опять коротко целует меня в плечо - в то самое место, которое под одеждой все еще горит, и это так приятно!

Наверное, при взгляде со стороны, кажется, будто она все это делает точно так же, как и незадолго до этого. Однако я все же чувствую, что ее нервное состояние, которое она всю дорогу пытается спрятать-скрыть - то бравадой, то нежностью! – никуда не делось.

Моя чувствительная девочка тут же ловит это мое внезапное понимание. Кажется, теперь она сердится на самоё себя, за эту минутную слабость. И поэтому, сразу же добавляет, нервно облизнув свои внезапно пересохшие губы, все еще пытаясь спрятать страх за неким условным подобием прежней очаровательной улыбки:
- Я в полной покорности твоей воле. Приказывай!

Мне остается только подчиниться ее настойчивому требованию, так ненавязчиво замаскированному под изысканно-вежливую просьбу-предложение. И начать свои распоряжения. И кто же из нас двоих, скажите на милость, на самом-то деле, отдает приказы, командует, вот прямо здесь и сейчас?!

- Раздевайся! – вынужденно приказываю я.

Вообще-то слово сие я попыталась произнести эдаким торжественно-суровым тоном. Не получилось. Слишком сконфуженно прозвучал в этот раз мой голос. Ну, исчезает вся моя напускная суровость, стоит только мне взглянуть на эту шальную сероглазую бестию. Кажущуюся безумной в этой своей решительной отваге. Той отваге, которой она почти полностью сумела вытеснить – скорее уж скрыть! - тот липкий страх, что составляет оборотную сторону ее решительности. Она сделала свой выбор. И приняла тот факт, что все, чему дОлжно здесь произойти, мне будет скорее приятно.

Да нет, стоит быть честной, хотя бы внутри самоё себя. Власть над нею, в форме этого предстоящего изысканно-жестокого истязания, доставит мне особое, ни с чем не сравнимое удовольствие.

Странно, что эта мысль не вызывает у моей чувствительной визави паники и желания сбежать, спрятаться или просто запросить пощады. Ну, или хотя бы заранее оговорить условия, при которых она – словом ли, знаком ли, поданным снизу – сможет, по своему желанию, остановить, прекратить свои мучения, или хотя бы получить передышку, паузу в предстоящем танце боли, том, что будет сейчас исполнен на ее хрупком теле.

Она почти спокойно принимает тот факт, что ее страдания, скорее всего, будут мне приятны. Кажется, моя девочка своей смущенной улыбкой дает мне понять, что отнюдь не возражает против этого. И даже находит в этом своеобразный повод для гордости тем, что сумеет доставить мне такое странное удовольствие. Это, скорее, оправдание мне. Впрочем, для нее это, возможно, еще один источник, способный поддержать ее решимость исполнить то что, по моему мнению, будет необходимо сделать. И если это действительно так… Что же, она права. И мне просто следует принять эту ее правоту.

Моя девочка само очарование. Эта смесь страха и решимости на ее лице… Безумно трогательна и привлекательна.

Впрочем, моя девочка вовсе не собирается пользоваться своим обаянием для какого-либо смягчения собственного, надо признать, весьма незавидного положения. Вряд ли какая из шалуний ее возраста пожелает принять на себя такое мучение...

Да, это все необходимо. Но об этом в точности знаю сейчас только я. Моя девочка просто верит мне, верит в то, что я, ее Госпожа, не ошибусь и буду с нею по-своему милосердна.

И все-таки, на секунду меня все же охватывает сомнение, а точно ли она понимает, что сейчас ее снова ждет ужас и нестерпимая боль? И ведь все это ей придется в этот раз принять именно из моих рук...

Ну вот, опять. Вернее, не опять, а снова эти мои спутанные мысли остаются невысказанными, но отнюдь небезответными. Эта хрупкая девочка свободно читает их... Ну, или же как-то иначе понимает их общий и частный смысл. Странно, ведь раньше такое себе позволяла только я. И вот теперь, с ее появлением, все становится иначе.

Моя подвластная - вот бесцеремонная девчонка! – отходит в сторону, снимает с себя мой муаровый плащ и складывает его напополам, подряд два раза. Почти аккуратно. Вешает его на спинку стула и, выпрямившись, поворачивается и делает шаг обратно, в мою сторону. Трогательно хрупкая в своей наготе, она опускается передо мною на колени, и я позволяю себе, чуть нагнувшись, возложить свои руки ей на плечи.

Она смотрит на меня снизу, и взгляд ее выражает странную смесь страха, отчаянной решимости и одновременно сочувствия. Сочувствия, обращенного ко мне.

- Не надо стесняться, - говорит она. – То, что ты сделаешь... В этом нет ничего постыдного. Я же сама попросила. Пожалуйста, моя Госпожа, исполни то, что должно.

- Я не буду... стыдиться, - эти слова звучат в моих устах весьма неубедительно, учитывая то, что щеки у меня в это же самое время горят-пылают алым, а взгляд свой я упорно отвожу в сторону... от ее наготы.

- Тебе придется... переломить их об меня. Все три, - напоминает мне моя девочка. Краем глаза я замечаю, как она сейчас смотрит на меня. Смотрит мне прямо в лицо, с этим непонятным состраданием во взоре. И добавляет:
- Прости...

- Хорошо, - в моем голосе непроизвольно звучит нечто похожее на усталость, скорее даже раздражение ее безудержной правотой. – Начнем! Встань, моя дорогая. Пожалуйста!

Моя подвластная кивает головой и, поднявшись на ноги, резко, почти что судорожно обхватывает-обнимает меня, и я не могу не ответить ей тем же самым движением, только чуть выше.

Господи, она такая хрупкая и нежная! Зачем... Зачем ей эти страдания?

Сейчас мне так хочется продлить это мое обозначение нежности к ней. Я глажу мою подвластную по спине, той ладонью, что сейчас у меня свободна. Вторая рука, в кулаке которой все еще зажаты принесенные прутья, просто чуточку неловко прижимает девочку ко мне. Прутья при этом касаются ее тела... И моя девочка при этом ощутимо вздрагивает. Она прижимается ко мне теснее, плотно обхватив меня руками.

Вот сейчас я чувствую, что ей уже по-настоящему боязно и неуютно. Милая моя девочка! Ну, отчего же ты никак не попросишь меня все это прекратить, если тебе так страшно?

- Страшно было бы потерять тебя! – отвечает она мне на этот вопрос, так и не произнесенный мною вслух.

А может быть, я все же позволила себе озвучить свою мысль? От этого мне снова становится чуточку неловко. Но так уж вышло, что сказано, то сказано. Она это знает. Ну и пускай... знает. Это даже к лучшему.

- Тебе придется лечь, - я перехожу к делу, произношу эти слова почти деловым тоном.

С сожалением, я размыкаю свои объятия и, взяв мою девочку за плечо, чуточку подталкиваю ее к той самой постели, в которой мы с нею провели эту ночь. Моя подвластная снова очаровательно смущается и чуть краснеет. Потом она, преодолев внезапную робость и опустив очи долу, покорно ложится на покрывало, заранее проверенное мною на предмет комфорта. Сразу же оглядывается на меня оттуда, снизу и... улыбается. По-прежнему, неловкой и смущенной, какой-то чуть-чуть растерянной улыбкой.

Тогда я нагнулась и выложила прутья из вспотевшей ожиданием ладони на покрывало, параллельно секомой, рядом с нею. Моя девочка покосилась на них с некоторым страхом в глазах, но сразу же сызнова поглядела на меня, почти что с вызовом, пытаясь спрятать, замаскировать испуг. Но я-то все видела!

Впрочем, я не стала акцентировать на этом внимание, из уважения к ее решительности и отваге. Просто выпрямилась, чтобы оценить зрелище взглядом сверху и прикинуть, как выполнить продолжение этой сцены самым правильным образом. И только окинув взглядом ее худенькое тело, которое она так отважно предоставила мне для мучений, я поняла, что эта милая и храбрая девочка просто не сможет, не сумеет вылежать под лозой того, что я ей определила.

Что же, несколько обычных пассов-движений и сразу же «из ниоткуда» появляются два мотка толстой веревки, которые я немедленно пускаю в дело. Моя подвластная судорожно вздрагивает и напрягается, вытягиваясь «в струнку», когда я обматываю ее руки и ноги, пытаясь вязать все это «смиряющее вервие» как можно красивее, виток к витку, скрывая узлы. Потом я разбрасываю концы веревок в стороны, один – за изголовье, вниз, по направлению к ножкам кровати, другой – в обратном направлении. Ну, просто чтобы примотать там веревки, растянув несчастную девочку, закрепив ее в этом покорно-напряженном положении. Для этого мне даже пришлось особыми пассами еще немного удлинить концы веревки, но в конечном итоге все, вроде бы, получилось.

Теперь мне оставалось самое главное. Сделать так, чтобы все предстоящее нам не превратилось в банальное истязание, не имеющее иного смысла, помимо причинения боли живому существу. Я молча беру один из тех прутьев, что ранее выложила там же, рядом с той, кому предстояло их, так сказать, отведать... Поднявшись-выпрямившись и подавив тяжкий вздох я, с преувеличенным интересом, рассматриваю его – вроде бы он потоньше, полегче других... Ну, так мне кажется! Заметив это, моя девочка поежилась от страха. Впрочем, ей, кажется, сразу же стало неловко от того, что она позволила себе как-то так некрасиво дернуться. И она сразу же смущенно отвернула свое личико. Но потом снова взглянула на меня снизу так, как будто бы заранее просила у меня прощения за то, что не сможет выдержать предстоящее ей истязание без слез и криков. И ей стыдно, что она может повести себя не слишком сдержанно.

Мне показалось, что тогда она снова хотела улыбнуться мне, но передумала. Ну да, сейчас уж ей не до улыбок...

Глупышечка моя... милая...

Я отвела глаза. Мои щеки и уши уже пылали огнем. Эта несчастная девочка сразу же все поняла – впрочем, цвет моего лица говорил сам за себя, без слов. Она опять отвернула свое личико в сторону и снова зябко поежилась.

Да, уж она-то в точности знает, каково это, принимать такое истязание на свое тело. И я, ощущая мою девочку изнутри, тоже об этом знаю...

И мне жалко, моя милая, очень жалко тебя! Прости...

Все, я не могу больше тянуть с этим ужасом. Начнем.

Примериваюсь... Взмах, свист прута в воздухе и хлесткий звук касания лозы по детской коже. Моя девочка судорожно дергается всем своим телом, издав короткий судорожный вздох.

Я делаю паузу, чтобы осознать происходящее. Да, я это сделала. Я ударила девочку, которая мне доверилась. Просто ударила и все.

Я не испытываю отвращения к собственной жестокости. И мне сейчас уже не стыдно. Потому что я права. Я это знаю. Так что все мои страхи... Пускай они останутся в стороне. Сейчас – дело.

К вопросу о деле. В нем имеется несколько ключевых моментов. Первое. Я должна продолжать. Чуть закрасневшаяся полоса на коже моей девочки, след от моего удара, обозначившаяся поперек ее ягодиц, выглядит не слишком эффектно, но я совсем не уверена в том, что мне стоит положить следующий удар много сильнее. Ведь мера предстоящего ей истязания измеряется не в количестве ударов по телу этой несчастной, а в том, сколько прутьев на это все будет употреблено. Мне предстоит преломить о ее тело все три прута, что она мне принесла. И я не знаю, чем руководствовались те самые дерева из моего леса, предлагая их моей девочке, но ясно одно, быстро они не сломаются!

Увы, я не могу в точности объяснить, какого рода связь существует между мною и тем особым миром, что я выстроила здесь, созидая Лимб. Я знаю только, что все здесь строится вокруг меня и в моих интересах, хотя я и не ставила перед собой задачи сделать мое личное мироздание совершенно покорным моей воле и всем моим желаниям, тайным и явным. Но мир этот создан мною, я - его суть, его сердце. А он, в каком-то смысле, часть меня самой. И мир, связанный со мною мириадами незримых нитей, судя по всему, стремится сделать все в точности так, как я хочу, даже если я пытаюсь в корне подавить эти мои стремления и желания...

Да, я и впрямь повелеваю этим значимым пространством, расположенным между Светлыми и Темными мирами. И оно беспрекословно исполняет все мои требования и капризы, высказанные в особой, ритуализированной форме. Но при этом, оно очень тонко чувствует мои истинные, порою скрытые желания. И главное, оно, это пространство, созданное мною, порою лучше, чем я сама, знает, что именно мне необходимо на самом-то деле!

Мой мир это часть меня. А я его основательница и исходное начало. И он, естественно, порою знает меня куда как лучше, чем я готова признать. Так что, дерева, откликнувшиеся на просьбу моей девочки, наверняка выдали ей в точности то, что, безусловно, необходимо для нашего с нею общего дела.

Если говорить просто и без сантиментов, то все это будет долго и больно. И эта самая боль должна стать для нее лекарством, хоть как-то оправдывающим все это мучение. И я этот самый лекарь, врач, а не палач.

Хотя... Нет, все еще сложнее. Просто мне...

Кажется, мне приятно проявлять свою власть над нею таким... занятным способом. Мне приятно властвовать над телом несчастной, что отдала мне себя в мое безраздельное господство. Мне, действительно, нравится причинять ей эту боль...

Жуть в том, что мне почти что не стыдно это делать. Чуточку неловко, но это в целом весьма и весьма занятное ощущение, сродни пикантной приправе к основному блюду, к особому острому наслаждению властью над нею и возможностью безнаказанно мучить мою подвластную. Она готова, она желает страдать, и это как бы оправдывает мое удовольствие. Но она верит в то, что я смогу ее спасти, освободив ее от власти дурных воспоминаний, этих отголосков ее прошлой судьбы. А ведь я всего лишь только приблизительно догадываюсь, как именно это сделать...

Моя девочка повернула ко мне свое личико и... даже попыталась улыбнуться. Дескать, не стесняйся, нет в этом ничего такого... неподобающего и дурного. Улыбка вышла такая... не слишком-то удачная. И отголоски страха в ее глазах от этого смотрелись еще отчетливее. Кажется, пауза затянулась и мне нужно продолжать. Что же, продолжим.

Еще один взмах лозой. Моя девочка не успела отвернуться. Она зажмурилась и снова вздрогнула всем своим телом от жгучего прикосновения гибкого прута. Резко вздохнула, на грани всхлипа или же стона.

Господи, она, кажется, стыдится того, что не может вытерпеть эту боль стойко и гордо, как она, наверное, хотела... А мне этот вздох боли показался удивительно приятным. И я... приняла это свое желание, наслаждаться ее болью. Я делаю то, что вправе делать.

Да, я имею на это право. Главное, чтобы это острое наслаждение болью моей подвластной не стало самоцелью. Хотя бы на этот раз.

И если я это сделаю... Если я смогу сделать то, что дОлжно... Тогда мое удовольствие от всего происходящего будет вполне оправдано. И впредь я смогу наслаждаться этой девочкой как своей. И она... она будет только рада, без сомнений.

Я перестала колебаться и снова, с размаху вытянула мою девочку прутом поперек ее худенького зада, оставив на нем третью полосу, чуть более яркую, и заставив несчастную застонать громче. А потом...

Само собою пришло решение, как именно следует мне поступить, что именно мне нужно будет сделать, чтобы воспользоваться этой привязкой к обстоятельствам, напоминающим то, что она когда-то уже пережила. И, самое главное, как использовать эту боль для того, чтобы спасти и изменить ее. Изменить мою девочку в точности так, как мне надо. Знакомая техника, вот только в этот раз мне нужно собрать разные мои ипостаси рядом...

Собраться. Настроиться. Мгновение решимости и призыв...

Да.

Я.
................Хочу.
....................................Это.
.......................................................Сделать.

И сразу же отклик там, внутри меня. Вернее, странное давление, которому невозможно сопротивляться, напоминающее замедленный взрыв, мучительно рождающийся во всей толще моей нынешней условно-телесной оболочки. Каждая клеточка этого моего нынешнего тела взрывается изнутри, и вызванная мною сила растаскивает, толкает меня в стороны, в разных направлениях, разрывая меня на части. Разделяя натрое.

Да, через какое-то мгновение нас было уже трое. Мы окружали ложе, на котором возлежала секомая, и каждая из нас сосредоточенно занималась своим делом.

Моя темная ипостась стояла на том самом месте, где все произошло. Она исполняла сечение. Теперь, освобожденная от жесткого контроля, она уже откровенно наслаждалась всем происходящим. И считала себя в своем праве. Ибо гордилась тем, что делала.

В чем-то она была, безусловно, права. Ее работа, по причинению боли моей подвластной, была важной и даже необходимой. Волны боли, которые она высекала на теле моей девочки, сейчас работали в точности так, как надо. Как разрезы, которые делает хирург, без колебаний вскрывающий своим скальпелем то, что следует незамедлительно исправить в человеческом организме. Когда сопровождая все это наркозом, ну а когда и без оного... Действуя быстро, жестко и совершенно не задумываясь о той боли, которую все это причиняет телу, иссекаемому его умелой рукой.

Да, моя темная ипостась искренне гордится своей жестокой работой, ибо прекрасно понимает ее смысл и значение. А еще, она... восхищается той, кому сейчас причиняет эту боль. Странно, но она тоже любит мою девочку. Ибо она – это я. Мы связаны воедино, все три моих ипостаси. Каждая из них-нас любит ее... по-своему. И пускай у темной моей ипостаси это чувство предельно странное, темное, под стать ее черным одеждам, и в чем-то даже страшное, до жути, все равно, это любовь. Моя любовь.

Другая моя ипостась, в одеждах нейтрально-серого цвета. Ни свет – ни тьма. Она трудится, не покладая рук, на том особом уровне, который отчетливо видится нам троим, а возможно, доступен и ощущениям той, кто является объектом нашего внимания. Ну, в той части, что не искажена болью, которую ей сейчас причиняют...

Моя серая ипостась сейчас работает над странной субстанцией духовного плана, над тем, что называется судьбою, что видно нам сейчас, как некие цветные нити, испещренные разной формы узелками, некоторые из которых необходимо распутать здесь и сейчас. Моя серая компаньэра стоит сейчас на коленях, напротив-через-ложе и чуть-чуть по левую руку от той, кто наносит удары по телу моей девочки. Склонившись над верхней частью спины секомой, она проводит руками, вызывая странное свечение, четко очерченный светлый контур, выступающий над телом. Вот сейчас, сию минуту, она аккуратно вытянула и растянула на своих чувствительных пальцах моток тех самых цветных нитей, которые кажутся переплетенными в какой-то неряшливый клубок. Но эта мастерица – она же я-в-сером! – аккуратнейшим образом распутывает его, определяя те самые узелки, который мешают общей правильной картине и нуждаются в ее вмешательстве. Причем, если нужно сделать какое-то резкое движение – раздернуть петлю или просто сильно и резко потянуть! – она выполняет его в такт с чуть мерцающим всплеском, вспыхивающим и расходящимся волной по сияющему контуру тела, при очередном касании тела жалящим прутом в руке моей темной ипостаси. Наверное, так ей просто легче выполнять эту главнейшую часть нашей общей работы. Кажется, она самая адекватная и деловитая из нас троих. И ей, наверняка, следует сказать отдельное и особое, сугубое спасибо.

Третья моя ипостась, самая светлая, она, наверное, ближе всего к тому образу, в котором обычно видит меня моя девочка. Так вот, моя светлая суть не придумала ничего лучшего, чем оказаться в изголовье нашего ложа. И там, встав на колени, безмолвно молиться и молить. Молиться о том, чтобы все у нас получилось. И молить эту девочку, безмолвно, но явственно, глазами и сердцем, о ее терпении, о том, чтобы она не сломалась от творимых над нею мучений. Просто, ее мольбы о пощаде я-светлая точно бы не выдержала, и возможно, попыталась бы все это прекратить...

- Первая лоза! - констатировала факт моя темная ипостась. У нее странный голос. Вроде бы почти спокойный, но в нем все равно звучат эти режущие слух нотки удовлетворения или даже... восхищения стойкостью девочки, тело которой она только что расписывала красными полосками. Моя темная компаньэра отбрасывает обломок прута и вопросительно смотрит на нас, своих подруг, товарок по этой общей страшной работе. Дескать, имеет ли смысл продолжать?

Серая моя ипостась встает-поднимается, переглядывается со своей-нашей-общей темной визави и вопросительно смотрит на меня, ту, которая стоит сейчас на коленях в изголовье ложа, глядя в это же самое время в заплаканные глаза секомой.

- Мы продолжим, – отвечаю я-светлая на безмолвный вопрос моей компаньэры в сером, через несколько томительных мгновений, подняв, наконец, на нее свой взгляд. То ли неуверенно, в несколько просительном тоне, а то ли почти приказывая всем троим – и лежащей, и секущей, и врачующей.

- Как скажешь! – в один голос отзываются сверху мои мистические компаньэры, и тут же принимаются за дело.

Одна – та, которая суть я-темная - берется за второй прут, с наслаждением делает несколько взмахов и тихо шепчет: «Хороша!» Причем, неясно, имеет ли она в виду именно розгу, или же речь идет о девочке, той, которой предстоит еще один раунд болевых испытаний. И лично мне видится и чувствуется, что восхищение моей темной компаньэры относится скорее к секомой, чем к орудию ее истязания. Кажется, ей безумно приятна манера этой девочки стыдливо сдерживать свои стоны. Моя подвластная пытается держаться под лозой как можно более стойко и по-своему красиво, стараясь вытерпеть хлесткие удары от меня-темной без громких криков. И это нравится моей темной ипостаси, это очень даже ей нравится!

Ягодицам моей девочки уже изрядно досталось. Они уже расцвели-расписаны множеством красных полос, отдельные из которых отливают синевою. И даже немного крови выступило там – ну так, несколько капелек, и это пока не серьезно. Моя темная компаньэра, окинув взглядом место приложения своих усилий и удовлетворенно кивнув, меняет позицию, переходя на другую сторону ложа. При этом, она идет со стороны изголовья и задевает меня-светлую своими темными одеждами. Лежащая девочка ожидаемо вздрагивает, провожая ее перепуганным взглядом.

Моя серая ипостась делает примерно то же самое, только обходит место, где возлежит секомая, с другой стороны, в изножье. Они меняются местами и готовятся приступить к делу. Вот, моя темная компаньэра встает на позицию, снова напротив ягодиц привязанной девочки, примеривает-обозначает дистанцию касанием лозы и снова вопросительно смотрит на меня-светлую, дескать, не пора ли начинать.

Все правильно. Этот редкий фокус, с «растроением», исполнен нами по просьбе моей светлой части. Той самой, которая ближе моей девочке. Той, кто стоит перед нею на коленях. Она-я-светлая, на сей час Старшая в этом раскладе. И она-я, та, что в белых одеждах, сейчас зависима от воли той, кто смотрит на меня заплаканными глазами. Ибо, как она скажет, так и будет.

- Я освободила ее от дурного ментального блока, - заявляет моя серая компаньэра, прервав затянувшуюся паузу. – Моя работа окончена. Девочка больше не будет страдать от тяжких воспоминаний. Она сможет принять былое без страха. Считаю продолжение сечения излишним.

- Мы продолжаем, - повторяет моя светлая часть и уточняет, обращаясь к той, кто только что высказала столь категоричное суждение:
- Я хочу, чтобы ты связала ее судьбу с моей. Если ты этого все еще хочешь.

Крайнюю фразу она-я обращаю не к тем, кто исполняет эту странную и жестокую работу, а к самой секомой.

Я знаю, что сейчас эта девочка видит, слышит и как-то еще ощущает всех нас троих. Ей, наверное, даже нет нужды озираться по сторонам. Возможно, она все видит глазами моей светлой ипостаси. И не боится ни той, кто лечит ее, ни той, кто при этом причиняет боль. Моя подвластная страдает, но принимает свои мучения как странный ритуал. И она не попросит пощады, Я чувствую, что сейчас она желает блеснуть передо мною-нами своим терпением и отвагой.

И я-светлая, подобно моей компаньэре в черном, горжусь этой девочкой и не могу ею не восхищаться. Ее страдания сейчас скорее радуют меня, чем огорчают.

- Ты желаешь остаться навсегда со мною? – я-в-белом задаю эти вопросы, заранее зная ответы на них. - Готова принять эту боль в знак покорности моей воле?

- Да, моя Госпожа! – шепчет эта девочка, содрогаясь от понимания того, что далее последует, но храбрясь безмерно. Под одобрительные кивки со стороны моих компаньэр.

Губы моей подвластной тянутся ко мне. Господи, как же мне хочется прервать это истязание, нагнуться, придвинуться ближе и впиться в них... Расцеловать ее заплаканное личико, собрав губами каждую ее слезинку, испив эти жемчужины страданий моей возлюбленной...

Но покамест еще рано...

Вместо того, чтобы рвануться к моей возлюбленной, я молча протягиваю ей свою руку. И губы дрожащей девочки касаются моего запястья. Раз... другой... третий... Я счастлива, и все же... Время отдавать распоряжения и мольбы.

- Сплетай! – приказываю я себе-в-сером.

- Секи! – распоряжаюсь я деяниями себя-в-черном.

- Терпи... – молю я девочку, которой предназначено это страдание.

Я не считала удары. Я просто прикрыла глаза и слушала, поначалу совсем негромкие, сдержанные, а потом все более отчетливые стоны моей возлюбленной, постепенно перешедшие в сдержанные вскрики, и всем сердцем принимала эту ее жертву. И у меня изнутри все нарастало это странное, совершенно непередаваемое ощущение, как мы, стараниями моей серой ипостаси, становимся все ближе. По нарастанию тона страдания в голосе моей возлюбленной, я чувствовала, что моя темная ипостась действует по-прежнему, четко, жестко и безжалостно, стегая ягодицы и бедра моей девочки размеренно и сильно, рисуя на ее теле эти жгучие следы – свидетельства ее выбора. И я даже вовсе ей не сочувствовала, я восторгалась ею!

- Вторая лоза! – объявила моя компаньэра в черном. Мне пришлось открыть глаза, и я успела заметить сожаление на ее лице, когда она отбрасывала очередной измочаленный прут.

- Я исполнила твое желание! – эхом отозвалась моя ипостась, одетая в серое. И замолчала, явно не желая уточнять тонкости того, что она сейчас сделала. Впрочем, мне все это и так понятно. Нити Судьбы, моей и этой лежащей исхлестанной девочки, теперь связаны ею так, чтобы мы и дальше были вместе. Она действительно постаралась на славу, и у нее все получилось, я это чувствую.

Обе мои компаньэры замерли, ожидая моих слов, того решения, которое должна была принять именно я-в-белом.

- Продолжаем! – жестокое слово звучит сейчас в моих устах почти что с угрозою. Но моя девочка, судорожно вздохнув-всхлипнув, не смеет протестовать. Она прекрасно помнит, что принесла три прута, и каждый из них, по условиям, известным ей, должен быть употреблен в дело, по своему хлесткому назначению. Моя девочка молча кивает головою, не в силах сказать ни слова. Этим жестом она дает мне свое согласие на продолжение истязания по моей воле. И в страхе прикрывает веками свои заплаканные глаза. Возможно, она просто боится передумать...

- Возьми ее за ноги! – приказываю я-в-светлом своей серой ипостаси. И та проходит в направлении изножья и, встав напротив меня, опускается там, на колени, с противоположной от меня стороны, беспрекословно-молча исполняя мое безумное требование.

- Секи! – я приказываю себе-в-темном.

- С удовольствием! – усмехается моя темная ипостась. Взяв в руку третий прут, она снова меняет свое положение, снова переходя на противоположную сторону и примеряется лозой так, чтобы в этот раз выхлестать порцию горячих на ее спине. Приготовившись к продолжению истязания, моя темная компаньэра обращается к лежащей девочке с эдаким насмешливым сочувствием:
- Терпи, моя девочка! Будет больно!

И сразу же, не мешкая ни секунды с исполнением этого своего обещания, моя темная ипостась выбивает из груди секомой первый слезный вскрик.

- Помогай! – кричу я себе-в-сером, и она кивает мне в ответ, в знак полного понимания, сразу и тут же поймав-ухватив суть моей мысли.

Я, придвинувшись и наклонившись, - нет-нет, прости, любовь моя! Все поцелуи позже! Сейчас другое... дело! – опускаю свои руки на плечи моей девочки. И с этого мгновения, мы с моими компаньэрами – я-в-сером, я-в-черном, и я-в-белом во главе! - действуем все трое, как единое целое, соединяя наши усилия воедино.

Лоза от руки меня-в-черном высекает на коже моей-нашей подвластной очередную красную полосу, вызывая в ее хрупком теле новую волну боли. В это же самое время, в то же мгновение, когда эта боль пронзает мою девочку, я-та-что-в-светлом и та моя компаньэра, что стоит на коленях с противоположной, изножной стороны ложа, буквально в такт колебанию болевой волны меняем на ней ту самую условную телесную видимость, что служит нам здесь, в Лимбе, подобием тела. С каждым своим истошным воплем – А моя темная ипостась сей час воистину безжалостна! И при этом, она ухмыляясь, откровенно наслаждается страданиями секомой! – моя девочка проживает недели и месяцы условно-телесной жизни, меняясь прямо на глазах. Мучимая жестокой болью, за ее своеобразной завесой, она совершенно не чувствует этого, но мы-то трое знаем, что именно сейчас происходит. И сейчас мы не жалеем эту девочку. Просто потому, что ее вовсе незачем жалеть. Теперь мы ясно видим, что вся эта боль уже точно пойдет ей на пользу!

- Готово! – воскликнула моя темная ипостась, отбрасывая измочаленный прут.

- Готово! – эхом откликнулась я-в-сером, отрывая свои руки от ног моей-нашей подвластной.

- Готово! – прошептала я-светлая, на секунду чуть сильнее сжав свои пальцы на плечах моей девочки.

А дальше...

Было резкое колебание пространства, и две мои компаньэры сошлись обратно в моей светлой, исходной ипостаси, пронзив это мое светлое тело острой болью, снова отозвавшейся в каждой клеточке того, что здесь, в Лимбе, видится моим телом.

Все справедливо. Ведь именно я-светлая выступала заказчицей всего случившегося.

Да, теперь я могла честно признаться себе в том, что все это нужно было не только этой девочке, но, прежде всего, мне самой.

Моя подвластная... она подняла на меня свои заплаканные глаза. Я поняла, что дОлжно мне сейчас сделать. Два универсальных, привычных жеста-пасса правой рукой, и веревки, обмотанные вокруг ее запястий и щиколоток, те, которые растягивали эту истерзанную девочку на нашем ложе, исчезли, как будто их и не было. В следующее мгновение, эта девочка, исхлестанная прутьями в кровь по моему приказу... рванулась ко мне и повисла на моей шее, обливая ее слезами. И вот теперь, я-истинная, позволила себе, не смущаясь, принять эти ее ласки. Теперь она моя, и я принимаю этот факт с облегчением в душе. Вот только, что же думает обо всем этом сама девочка, которую я провела через все эти страдания?

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

33.

К вопросу о страданиях. Basta*.
В смысле, пора их прекратить.

Я, приобняв мою девочку, встаю с колен, заодно поднимаю на ноги и ее. Потом, на секунду зажмуриваюсь и делаю условный посыл, формируя целительную волну, каковую тут же пускаю по ее истерзанному телу, сверху вниз, от ее нежных плеч до колен. Кажется, сейчас это делать мне совсем несложно.

Однако итогом всех этих манипуляций становится вовсе не то, на что я, в принципе, рассчитывала, а нечто совсем иное. Адресат моего непрошенного целительства внезапно отпустила мою шею, которую она до этого самого мгновения так трогательно орошала своими слезами. Она буквально отпрянула от меня, сызнова упала передо мною на колени и теперь глядела снизу мне в лицо с обидой и возмущением.

Господи! Да чем же я сейчас-то смогла-сумела ее обидеть?!

- За что? – голос ее дрожит. – Что я сделала тебе плохого? В чем я виновата перед тобою?

- Я... – мне уже не понять всего смысла оттенков той бури эмоций, что я ощущаю там у нее, в душе. – Да что же я такого сделала?

Я искренне удивлена ее реакцией. Неужели она всерьез обижена, даже возмущена тем, что я ее лишила этого страдания?

А вот моя девочка, кажется, готова реветь от того, что я, неведомым способом исхитрилась ее оскорбить или же обидеть!

- Ты забрала мою боль! – кажется, она действительно возмущена этим фактом! - Зачем?!

- Чтобы тебе было легче! – оторопело объясняю я ей очевидное. Надо же, кажется, теперь мне приходится еще и оправдываться перед нею! – Я ведь хочу, чтобы тебе было хорошо!

- Я хотела... – в этом месте ее голос прервался всхлипом. – Я хотела, - со второй попытки она кое-как преодолела слезный спазм и все-таки продолжила, - чтобы эти боль и полосы... остались при мне! Чтобы ты потом... лечила меня, касалась моей кожи... гладила меня, не стыдясь этого! Я хотела знаков на теле, обозначавших, что ты владеешь мною. Чтобы ты, смазав мои рубцы и царапины, обнимала меня, как свою, а потом...

И я увидела в ее глазах очередную обиду. Господи, да что же это с нею?

Быстро! Я подхватила мою девочку, еще не осознавшую всего того, что я с нею проделала, за подмышки и почти рывком опять-снова поставила ее на ноги. Обняла ее, откровенно наслаждаясь прикосновениями к ее обнаженной коже, только что исцеленной мной. Да, я позволила себе столь эгоцентричную эмоцию, да так, чтобы моя подвластная испытала ее изнутри себя, одновременно-вместе с тактильными ощущениями от моих объятий.

Реакция этой девочки была ожидаемой. Она тут же взревела с облегчением и прижалась ко мне всем телом, буквально вцепившись в меня, поняв, что ее не бросили и вовсе не собираются ею пренебрегать. Господи, как же мало надо ей для ее маленького счастья! Всего-то, знать, что она мне нужна. И не важно, для чего именно, даже если для...

- Да... Да... Да! – девочка шепчет мне на ухо, чуточку снизу - она немного тянется сейчас к моему уху снизу. Кажется, она все еще не сообразила, что теперь стала гораздо выше, чем была прежде. – Только не гони меня! Позволь любить тебя и быть с тобою рядом. Делай со мною все, что хочешь, мне все будет по нраву. Все, что только порадует тебя!

- Да разве я тебя гнала? – мой голос нарочито дружелюбен, хотя в него, в мою интонацию, я и позволила себе добавить пару ноток мягкой укоризны.

Впрочем, и это тоже имеет эффект. По счастью, моя девочка в этот раз не стала бросаться на колени, то ли вымаливая себе прощение, а то ли испрашивая наказание за очередную несуществующую вину. Просто чуть отстранилась от меня и посмотрела мне в лицо своими милыми серыми глазами

- Я же знаю, ты стыдилась моей любви, - сказала она. – И тебе все еще неловко от того, что я вела себя так... нагло, добиваясь твоего внимания. Я знаю, что виновата. Но я не жалею, что веду себя так. И я готова снова и снова принять на себя наказания за эту мою... дерзость.

- Да, я стыдилась, - мне приходится признать очевидное, и сразу же уточнить. - Но вовсе не того, что ты любишь меня или того, как ты обозначаешь эту свою любовь ко мне. Я стыдилась того, что мне и впрямь, нужна твоя любовь. Именно такая.

- Неужели для тебя существуют какие-то запреты? – голос моей подвластной теперь звучит едва ли не с горечью.

- Есть, и немало! – отвечаю я ей. – И то, что я властвую здесь, вовсе не означает, что я ничем не связана. Есть жесткие границы моей власти, обозначенные мне Свыше. Есть и такие пределы моих прав, что просто связаны со здравым смыслом и пониманием, что можно, что нельзя. Но в то же время, я имею возможность иногда менять ситуацию так, чтобы всевозможные запреты, объявленные и подразумеваемые, мне ничем не мешали. Ну, если, конечно, они не мешают кому-то другому. Например, тебе.

- Но я... – кажется, эта девочка совершенно смешалась.

Немудрено, ведь она только что призналась мне в таких вещах, которых у людей положено стыдиться!

Впрочем, мне все это очень нравится. Мне нравится ее безумная отвага. Мне кажется удивительно трогательной эта ее застенчивость, которую она сейчас преодолевает, рассказывая мне о своих чувствах.

К вопросу о чувствах. Тех, что она переживает сейчас там, у себя внутри. В общем, моя девочка все время недоговаривает. Но меня это вовсе не смущает. Это всего лишь повод снова услышать ее сердце... И испытать неповторимо-сладостное предвкушение обладания ею. Наверное, это сродни тому, что испытывает мужчина, ощущая возле-подле себя женщину, страстно желающую соития с ним и только с ним. Правда, в моем случае, все это было куда как пикантнее и интересней. Ведь я ощущала желание этой девочки принадлежать мне, не только телом, а всей ее сутью. Готовность принадлежать мне изнутри, душой и всем тем, что с нею связано.

Если бы я в тот миг пожелала увидеть ее посреди средоточия Темных миров, объятую адским пламенем, эта девочка обеспокоилась бы лишь вопросом о том, на каком огне ей следует поджариваться, на медленном или же быстром. И даже угроза обрести вечные страдания ее бы вовсе не испугала, лишь бы только в конце этой самой Вечности ее ждали мои объятия. Страдать ради услаждения моих чувств, даже многократно умереть за меня... Да, в этот миг она была готова ради меня на все.

Но знаешь, моя дорогая подруга...

Вот что по-настоящему страшно, когда встречаешь такую любовь? Самая мелочь, этот ничтожный и пакостный червячок сомнения, задающий очень неудобные вопросы. А достойна ли я сама такого счастья? Могу ли я наслаждаться душой и телом девочки, столь откровенно мечтающей быть моей? Вправе ли я вообще обозначать некие личные права в отношении живого, мыслящего, трепетного и нежного человеческого существа, даже если это чудное создание искренне желает принадлежать мне, хочет быть моим полностью и без остатка?

И я дала этой восторженной девочке еще один шанс усомниться во мне. Я не хотела этого, но... По неписаным, но известным условиям, устанавливающим принципы моего властвования, я обязана была это сделать.

- Ты помнишь, что с тобою было сейчас? – спросила я ее самым требовательным тоном. И чуть смягчив его, добавила. - Пожалуйста, расскажи мне то, что ты помнишь. Это важно!

- Вас было трое, - отвечала моя храбрая девочка. – Три женщины с... твоим лицом, но одетые в разные по цвету одежды. Та, что была одета в темное, сразу же взялась за прутья и секла меня... очень больно.

Но этом месте моя подвластная вздрогнула и смущенно опустила очи долу, возможно, припомнив в это самое мгновение не самые приятные ощущения от знакомства с моей темной ипостасью.

- Дальше, - мягко, но настойчиво попросила я ее продолжать.

- Другая... в сером, - обозначила эта девочка вторую мою компаньэру, - кажется, врачевала меня. Она не ослабляла боль, нет-нет! Но как-то использовала ее, применяла для какой-то работы особого рода. Я знала это... откуда-то... А вот ты...

На этом месте своих объяснений, моя девочка улыбнулась, заглянув мне в глаза.

- А ты стояла на коленях у меня в изголовье, - сказала она. – И, кажется, потом держала меня за плечи. Нет-нет, ты не подумай, я никуда бы не убежала, даже если бы ты меня не привязывала! Я бы стерпела все, только взглянув на тебя!

- Тебя все это не обидело? – задавая ей этот вопрос, я сопровождаю свои слова особым жестом, глажу ей плечи, в точности так же, как и тогда. И моя девочка откликается на эту ласку, да еще как! Она ловит мою руку, когда я задеваю пальцами ее нежную шейку. Чуть нагнув свою голову, она касается губами моего запястья.

- Это тебе! – говорит она, подняв снова голову, обратив ко мне свое лицо, улыбаясь, одновременно и смущенно, и несколько вызывающе. А потом сызнова целует меня в то же самое место еще раз.

- Это врачевательнице, - обозначает моя возлюбленная адресата этого своего интимного жеста. А после этого, многозначительно усмехнувшись, она дарит мне еще один поцелуй, поясняя:
- А это той, которая секла...

И сразу же добавляет, на секунду прижавшись щекой к моей руке, таким мимолетным касанием:
- Я знаю, ты совершила какое-то чудо, и все вы трое суть ты одна. И я рада тому, что все это тебя порадовало.

- Хочешь взглянуть на результат? – спрашиваю я ее. – На то, что у нас получилось?

И, не ожидая ответа, делаю знак, рисуя на стене образ зеркала, большого, в пол. Так, чтобы моя девочка могла разглядеть себя в нем в полный рост. И сразу же выполняю другой жест, проявляющий на вещественном плане этого мира то, что я только что изобразила и закрепляющий конечный результат материализации. Вот уже все готово, и я разворачиваю мою подвластную так, чтобы она смогла так сказать, оценить плоды наших усилий и трудов.

- Ой... – следует ожидаемый мною возглас. – Я что теперь... такая взрослая, да? И красивая-а-а! – добавляет она на вдохе.

Я молча обнимаю ее сзади, и при этом позволяю себе подхватить ладонями под изящные груди, снизу. Да, все в точности так, как я хотела. Точно под мою руку. А как приятно ощутить ее напряженные соски, чуточку сжав их между указательным и средним пальцами, сразу же и одновременно, раз, другой, третий...

Моя девочка судорожно стонет, хватая меня за пальцы, как-бы стыдливо прикрываясь – это от меня-то! Хотя... Нет-нет, это сероглазое чудо берет мои пальцы в свои нежные руки и, нагнувшись, целует их, каждый в отдельности. А после, отпустив мои руки, она снова разворачивается ко мне. И в этот раз ее глаза не просят, они требуют от меня поцелуя. Настоящего.

Вкус ее губ... его мне не с чем сравнить...

В этот раз я ответила на ее призыв. Я целовала ее лицо, шейку, плечи, гладила спину моей девочки, непроизвольно спускаясь своей ладонью чуть ниже, отчего она всякий раз издавала странный звук, как будто мурчала от удовольствия, и чуточку смущенно прятала свое лицо у меня на груди. Это было так мило!

Уже тогда, я точно знала, что не желаю отпускать от себя это милое голое чудо, так просто и безыскусно отдающееся моим ласкам. И все же... Привычка – вторая натура.

Я должна была. Я обязана была это сделать. Сделать ей предложение, от которого может разорваться мое сердце. То самое сердце, которое я только что обрела, благодаря ей...

Вот сейчас я дам ей еще одну возможность покинуть меня. Со слезами, с горечью, в отчаянии... Если она пожелает уйти, приняв как факт мое предательство, пускай уходит, разрывая меня изнутри от невысказанного вопля: «Останься, Чудо!»

Да, у нее будет шанс оставить меня и уйти в любой из Светлых миров, по ее выбору, на поиски другой любви, способной излечить ее душевные раны. И мне остается лишь молиться о том, чтобы моя возлюбленная этим шансом не воспользовалась.

Я отстранила ее от себя. Положила руки ей на плечи, задавая почти интимную дистанцию между нами, оставаясь, замерев на этой тонкой грани, выражаемой этим неточным словом «почти»... Потом я провела ладонью по щеке моей возлюбленной, скользнув пальцами вниз, к ее шейке.

При этом, моя девочка исхитрилась пару раз поймать мою руку губами, каждый раз улыбаясь мне, почти что смущенной улыбкой.

- Я изменила твою внешность, - напомнила я ей очевидное.

- Да! – восторженно прошептала мне моя подвластная. И сразу же добавила, улыбнувшись мне своей неподражаемой улыбкой:
- Спасибо!

- Я вмешалась в твою судьбу, - дополнила я эту свою мысль.

- И за это тебе тоже... спасибо! – сказано было мне все с той же улыбкой.

- И теперь я хочу довести свою работу до конца, дав тебе новое имя, - сказала я. И только тогда вспомнила о том, что имени для моей возлюбленной я так и не выбрала. Просто не придумала.

Я на секунду зажмурилась, пытаясь угадать то, истинное сочетание звуков-букв, которое подойдет той, кого я сейчас изменю навсегда. И это имя пришло. Светлые буквы, бериллового цвета-окраса. На темно-синем фоне, такого, глубокого, непрозрачного оттенка.

Ну, да. Только такое. Все сходится.

А значит, я не ошиблась и действую сейчас совершенно правильно. И я должна это продолжать.

Тем временем, моя подвластная, уяснив для себя некоторую торжественность предстоящего момента, живо сменила диспозицию мизансцены между нами, снова опустившись передо мною на колени. Первое, что я увидела, открыв глаза, это ее восторженный взгляд. Моя девочка взирала на меня снизу вверх, ожидая тех слов, что я собиралась сказать, справедливо полагая, что они окажутся особо значимыми именно для нее. Знала бы ты, моя сероглазая радость, насколько же ты права в этих своих ожиданиях...

Я промедлила несколько секунд, любуясь этим прекрасным волнением на любимом лице. Но длить это мучение было уже невыносимо. И я произнесла то, что дОлжно было мне сказать.

- Отныне и впредь тебя зовут Вероника**. Я нарекаю тебя этим именем, - сказала я и добавила то, что сочла не менее важным:
- Иное имя – иная судьба. Твое прошлое зачеркнуто. Отныне это лишь пустой сон о былом. Занятный, но бессмысленный. И ни к чему тебя не обязывающий. Ты признаешь это?

- Да! – восторженно воскликнула эта наивная девочка, вовсе не замечая ловушки, в которую я ее только что заманила.

- Отныне все твои прежние клятвы недействительны, - добавила я, тут же обозначив прямое и непосредственное следствие из этого ее опрометчивого согласия. И сразу же продолжила не менее значимым:
- Теперь ты свободна от прежних твоих обязательств. Даже... от обязательств передо мною.

- Что?! – моя девочка спохватилась. Увы, слишком поздно. – Я что, теперь...

Она недоговорила, глядя на меня снизу вверх со странной смесью обиды и ужаса.

- Отныне ты свободна, - расставила я точки над «i». – Ты будешь обычным гостем. И ты вправе проживать в Лимбе сколько пожелаешь. Или избрать себе для перехода любой мир Универсума.

- Даже так... – лицо моей девочки исказила горькая усмешка. – И за что же ты меня так... освобождаешь? За какие заслуги я обретаю возможность уйти... от тебя?

- Ты все правильно поняла, - сейчас я говорю с нею предельно честно и... жестоко. – Я обязана отпустить тебя. Просто, я связана множеством условий и обетов, гласных и подразумеваемых. Твои клятвы были даны несвободно. У тебя не было выбора. И воспользоваться в тот момент твоим ужасным положением, это было с моей стороны попросту бесчестно.

- А теперь, - в ее глазах слезы, - этот выбор у меня есть?

Я знаю, что это жестоко. Что сейчас эта девочка ощущает мои слова как предательство. И ее боль, та, что в этот миг застыла мучительной судорогой где-то там, у нее внутри, воистину мучительна. Но мне действительно сейчас необходимо обойти целую кучу запретов, проскользнуть сквозь мелкое сито ограничений, установленных вовсе не мною. И все для того, чтобы сделать ее воистину своей.

Да! Мне нужна эта девочка, очень нужна! Оттого я и не смогла позволить себе уклониться от исполнения этого идиотского спектакля!

- Когда покинешь мой мир, он, этот выбор, у тебя будет. И выбор совсем неплохой, там будет множество весьма приятных вариантов.

Я почти не лгала. В смысле, я говорила правду. Ту самую, которая ей была не нужна. Которая была для нее куда хуже смерти.

Смешно, да? Учитывая то, из чьих уст она все это слышала...

Моя милая девочка... Она, промолчала, потрясенная моей низостью и предательством. Тем, как легко и просто я заманила ее в эту подлую словесную ловушку, перевернувшую с ног на голову все ее ожидания от встречи со мной. И только слеза на щеке моей возлюбленной внешне обозначала ту самую боль, что она в этот миг испытала.

Пан или пропал! Вот сейчас все решится!

Я подняла правую руку и сделала известный тебе жест. Ты ведь помнишь, что мое оружие всегда со мною, ибо оно неотъемлемая часть меня. Иногда я делаю его видимым и привешиваю к поясу. Но ежели его там нет, это вовсе не означает, что я безоружна. В этом смысле.

Моя боевая коса, моя Раилла, послушно материализовалась в моей руке. Короткий взмах, и серповидный клинок вылетает из рукояти слоновой кости и серебряный череп-фиксатор своим звонким щелчком обозначает тот факт, что он, этот самый клинок, готов к применению. Его глаза сменили голубое сияние бериллов на зеленый блеск изумрудов. Значит, все по-честному и без шуток.

Мое оружие, как всегда, послушно моей воле. И мне иногда кажется, будто оно чувствует, в чем именно я нуждаюсь, куда как лучше, чем я сама. И оно делает то, что мне нужно, порою быстрее, чем я успеваю это осмыслить.

С другой стороны, наверное, совсем нелегко быть частью такой странной сущности, как я.

Моя девочка... Моя Вероника... Прости меня, моя дорогая, за эти мои слова, которые суть куда безжалостнее, чем та лоза, что с изысканной жестокостью терзала твое тело.

Я чувствовала, как ее переполняет отчаяние и знала, что она обязательно попытается... И это риск, безумный и, на первый взгляд, совершенно бессмысленный. И все же, я опять и снова ставила всю ситуацию отношений между нами на грань разрыва. Просто потому, что чувствовала, именно так мне и следует поступить. Нужно заставить эту отчаянную девчонку опять сделать свой выбор – безумный, ужасный! – и сразу же спасти несчастную от последствий этого выбора. Приняв ее к себе снова, но уже... иную.

Вот теперь нашу общую судьбу должны были решить какие-то доли секунды... А еще, всего несколько точных, заранее рассчитанных движений и, вдобавок... моя обычная ловкость.

Хотя...

Выбор есть выбор. И, поверь мне, у нее была альтернатива, совсем иной вариант. Тот самый, при котором мое сердце было бы разбито на веки вечныя...

Если бы моя возлюбленная отвергла меня... Что же, наверное, она нашла бы в себе силы сдержаться, не произнося ругательных слов в адрес той, кто предала ее. И только с презрением, горько усмехнуться, увидев это уникальное зрелище, слезы боли и отчаяния, которые потекли бы по моему лицу. Если бы она поступила не так, как я ожидала...

Я сместила свой раскрытый клинок на уровень пояса и молчаливым усилием перевела пространство вокруг нас в иную его форму. Теперь частота и напряженность тончайших колебаний условной материи были подобны тем, при которых происходило действо по превращению той девочки, что я привела в Лимб, в нынешнюю Веронику. И сразу же стали видны те самые Нити Судьбы, что связывали нас. Одна из них казалась тонкой и совсем непрочной. Она сейчас была натянута совсем рядом с волнистым лезвием моего клинка. И я готова была перерезать эту самую Нить, если бы моя девочка промедлила еще одну секунду и тем самым выказала бы мне свое сомнение. Нет-нет, не думай, она бы при этом почти не ощутила боли. Просто потому, что всю ее боль, от этой обычной для меня операции, я бы в тот раз забрала себе.

Да, мне нужно было все или ничего. Или эта девочка будет моя - безо всякого стыда и оговорок! - или же... Или же она останется вечной болью в моем сердце.

Все случилось в точности так, как я того пожелала. Клинок, угрожавший той Нити, что связывала нас, оказался так близко к ее нежной шейке. И она рванулась вверх-и-в-сторону, навстречу волнистому лезвию, желая только одного, чтобы мое оружие оказалось в точности таким смертоносным, как обычно его расписывают легенды, осторожно, шепотом пересказываемые во всех мирах Универсума. Чтобы оно оборвало ее жизнь прежде, чем успеет освободить ее от меня...

И, конечно же, она не успела. Моя верная коса, повинуясь моему безмолвному приказу, исчезла из моих рук за долю секунды до опасного сближения. А я смогла-успела подхватить мою отважную девочку на руки и прижала ее к себе.

«Моя Вероника! Моя! Моя! Моя!» - эта мысль билась в моей голове. Но, увы, моя девочка не слышит меня сейчас. Она просто в отчаянии от того, что ее порыв потерпел фиаско.

- Убей меня! – шепчет эта отчаянная страдалица. – Я хочу остаться здесь, у тебя! Пускай мертвая, но с тобой...

Дальше слезы. Но это хорошо, это правильно. Пусть плачет. Я чувствую, как с каждой ее слезинкой вытекает из нее это отчаяние, оставляя по себе пустоту. Ту самую пустоту, которую я собираюсь заполнить собой.

Она плачет и не хочет меня отпускать. Как будто боится, что я и впрямь ее прогоню.

Ну, уж нет! Вот уж этого она от меня точно не дождется! Не для того я затеяла всю эту интригу, чтобы потерять мою возлюбленную!

Время идет, но мне некуда больше спешить. Я не тороплюсь, я глажу ее по обнаженной спине и тихонько включаю в свою игру Высокие Искусства, которые суть основа моей власти над Лимбом.

Меняется пространство вокруг нас. Исчезает эта дикая напряженность колебаний ничтожных его частиц, исподволь обострявшая наши чувства. Уже не видны те самые яркие Нити Судьбы, которые грозило прервать мое оружие. Но их отсутствие на зримом плане вовсе не означает, что их нет. Теперь наши судьбы сплетены так, как никогда и ни с кем этого не бывало прежде. Я счастлива, и пытаюсь предать половину этого своего счастья в сердце той, кто прижалась к моей груди.

Сейчас ее боль утихает. Слезы высыхают, не оставляя по себе на ее лице ни единого следа. Мое могущество в кои-то веки пригождается существу, которое поселилось в моем сердце и которое я хочу накрепко привязать к себе отныне и навсегда. Да, она говорила мне, что любит меня. Но я хочу, чтобы эта любовь не оказалась чем-то поверхностным. Мне необходимо чувство, которое куда глубже обычной детской влюбленности. Я так хочу. И так будет. Просто потому, что я реалистка. И я добьюсь для себя невозможного.

Вот сейчас моя девочка почти успокоилась. И теперь можно завершать эту интригу, чтобы потом насладиться ее результатами.

Я отстраняю ее от себя и усаживаю это обнаженное чудо на край нашей постели. Усаживаю рядом с собою. Теперь серые глаза моей возлюбленной смотрят на меня с надеждой. Она уже чувствует, что все обойдется. И ждет моего слова.

- Все еще хочешь умереть от моей руки? – я позволяю себе легкую сочувственную улыбку. И получив молчаливый ответ в том, как она потупила очи долу, я продолжаю:
- Но ведь есть же альтернатива. Просто жить со мною здесь, в Лимбе, будучи гостьей. Любить меня, а потом, когда чувства твои ко мне охладеют...

Делаю заранее рассчитанную паузу, ловлю ее обиженный взгляд и сбиваю новую волну возмущения со стороны моей визави, ее обиды, на грани отчаяния, той, что снова взыграла в ее душе.

- Я верю, что ты искренне любишь меня, - говорю я ей. – Но ведь и я тебя тоже люблю.

Еще одна пауза – очередная провокация для ее слов. Тех, которые мне нужны, необходимы для того, чтобы поставить победную точку в этой моей любовной авантюре.

- Тогда зачем же ты... – она как-то недоуменно и с обидой качает головой. – Зачем ты угрожала, что разорвешь нашу связь?

- Я обязана поступать справедливо, - говорю я ей чистейшую правду. – Я и вправду, была готова навсегда освободить тебя от той связи, которую сама же создала. Ты бы при этом не пострадала, я взяла бы на себя твою боль и ты...

Нет, кажется, я все же преувеличила свое умение интриговать и вести в этой самой интриге главную партию. Один только взгляд ее серых глаз, полный укоризны, и я, краснея до ушей, опускаю очи долу. Перед той, кто пожелала мне принадлежать.

- Мне стыдно, - говорю я, подтверждая очевидное. В смысле то, что она и так видит своими же собственными глазами.

А моя девочка, моя Вероника... Она изящно скользнула боком на пол, и в который раз опустилась передо мною на колени, а после коснулась губами моей руки.

- Обещай мне, - ее серые глаза снова поймали мой взгляд снизу, и мне совершенно не показалось, что именно я главенствовала в этом раскладе, - что впредь ты не станешь проверять меня так, как ты это сделала. Пожалуйста.

- Обещаю, - ты не представляешь себе, какого труда мне тогда стоило не отвести своих глаз. И это при том, что моя девочка даже и не думала меня осуждать!

Я проиграла. Вся моя блестящая интрига, вся эта задумка исподволь переподчинить ее себе, разлетелась в клочья. И тогда я просто сказала ей:
- Прости...

Она ответила мне вовсе не словами. Еще одним поцелуем моей руки и еще одним взглядом снизу. Но в нем было все.

- Что я должна теперь сделать? – говорит она и тут же уточняет важное:
- Что я могу сделать... для тебя?

Да, теперь она не просит, а требует моего решения. И я его, это решение, принимаю.

- Я освободила тебя от прежних клятв, дав тебе новое имя, - говорю я ей. – Ты была моей добровольной рабой. Теперь ты не несешь передо мною никаких обязательств и твоя воля вполне свободна. Я не могу распоряжаться ни твоим временем, ни силами, ни судьбой. Да, вот сейчас ты стоишь на коленях передо мною. Но ведь ты вправе подняться, пристроиться рядом и говорить со мною, как равная.

- Ты Владычица Лимба, - напоминает мне она с ироничной усмешкой, - а я...

Моя девочка грустно качает головою.

- Я не хочу быть твоей гостьей, - говорит мне она. – Мне этого мало. Я не хочу свободы от тебя. Она мне просто не нужна. Я хочу, чтобы нас связывало нечто, что ты признавала бы значимым, помимо чувств. Но, прости, сочетать нас законным браком было бы уже как-то чересчур...

- В Лимбе каждый волен сам избрать себе любимого и расстаться с ним, - я поясняю то, что ей пока неизвестно, хотя моя девочка, наверняка догадывается о том, как все обстоит на самом деле! – Здесь нет таких формальных союзов, как во многих мирах. Любовь здесь свободна от таких ограничений.

- А если я сама захочу ограничить свою свободу, ради тебя? – спрашивает моя возлюбленная, и ее серые глаза полны печали и... надежды. – Нарушу ли я твои правила? Те, что ты установила для своего мира?

- Сейчас мы равны, - я опять говорю ей чистую правду. – Я не могу посягнуть на твою волю и отдать тебе приказ. Ты – Вероника, и сейчас ты самое свободное существо во Вселенной.

Моя девочка снова вздыхает, на секунду, опять потупив очи долу.

- Но в то же время... – произношу я многозначительным тоном и замолкаю, не закончив фразу.

Она уже все поняла. Моя девочка смотрит на меня едва ли не с восхищением. Но она боится поверить и ждет от меня словесного подтверждения своей догадке. И, разумеется, его получает.

- Если я не властна приказывать моей Веронике, - говорю я, добавив в звучание слов чуточку дружелюбной иронии, - то я тем паче не могу что-либо запрещать моей возлюбленной. Например, я не вправе ограничивать твое право давать те клятвы, которые ты только пожелаешь мне принести, но уже под твоим настоящим именем.

- Ты примешь эти клятвы от Вероники? – теперь она улыбается мне. Ну, наконец-то!

- От моей Вероники, – я отвечаю ей улыбкой, - я буду счастлива их принять!

...Естественно, я получила от нее все вожделенные мною клятвы. В точности так, как я того и хотела. И чуть позже, я доказала моей девочке, что власть ее госпожи может подарить ей счастливые улыбки, а вовсе не горькие слезы. И даже боль от моей руки может быть очень разной. Такой, что несет моей возлюбленной радость, а не страдание.

Моя девочка получила все, чего она хотела. Мою безграничную власть над нею и... меня в придачу.







*Basta – в переводе с итальянского означает «хватит»

**По легенде, женщина по имени Береника вытерла пот с лица Иисуса, когда он шел на Голгофу. После этого на ткани отпечатался лик Христа, появилось «истинное изображение» (лат. «icona vera»). Таким образом, имя Вероника можно перевести и как «чистый образ». Латинское написание имени Вероника является анаграммой данного толкования - Veronica.
Информация по материалам сайта
http://kakzovut.ru/names/veronika.html

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

Уведомление: Ник собеседницы на Форуме, где изначально был опубликован первый вариант этого текста, был, естественно, изменен



Туманная: это забавно?"



Посторонний: С точки зрения Владычицы это так.



Туманная:ведёт свою партию мягко.."игра с чувствами..девочки..не вполне осознающей власти Владычицы и желающей забвения.но не равнодушия..не отторжения-забавно?



Посторонний:Да. С ее точки зрения.



Туманная:не понимаю Вашего чувства юмора..наверное,для меня это слишком "тонко".как и не понимаю юмора Чехова.


Посторонний: Это не мой юмор. Но я кое-что поясню, просто, как я понял смысл этих ее слов.

Девочка трогательно-забавна в своей искренней и, откровенно говоря, несколько "запретной" любви. Как котенок, который храбро шествует по ковру и отпрыгивает в сторону, если пошевелить тапком Вы играли с котенком в таком раскладе? Разве это не забавно? Разве Вы не улыбались его милым шалостям?

Но при всем при этом, разве ваша улыбка, адресованная котенку, была саркастически язвительной и надменной?

Здесь все еще занятнее. Девочка ощущает Владычицу изнутри, но все еще не готова доверять этому своему внутреннему чувству полностью. Ее неловкость забавна. Для той, кто любит.

Владычице забавно, и она улыбается своей избраннице. Отнюдь не в насмешку. Это просто обозначение сложной эмоции, трудно выражаемой человеческими словами. Когда Владычица так забавляется, она транслирует улыбку из глубины, от сердца к сердцу.

Вы выросли в России. Здесь очень часто улыбка это всего лишь насмешка и издевательство. Более мягкие оттенки, имеющие куда более глубокий смысл, здесь часто не воспринимаются. Такова уж здесь исходная настройка психологии человекообразных. Примите как факт, что не все Мироздание филиал "Корпорации Адъ".

Возможно, Вам не понятно, с чего это Владычица разводит такие политесы насчет принятия любви этой девочки. Никто же не накажет Владычицу Лимба на ее собственной территории. Но здесь все просто. У нее куча правил, которые не контролируются никем, кроме ее собственных внутренних установок, но именно эти установки (их отголосок у людей называется Совестью) заложены Свыше. И их нельзя переступить.

Нельзя воспользоваться готовностью несовершеннолетней на интим. Нельзя порабощать. Нельзя пользоваться клятвами, данными под давлением обстоятельств. Нельзя пользоваться искренней благодарностью, которая ведет к порабощению благодарящего...

И еще множество всяческих "нельзя... нельзя... нельзя", точными формулировками которых я, откровенно говоря, не заморачивался. Ибо ставил запреты не я, и оттенки их смыслов мне недоступны.

То, что сделала Владычица со своей избранницей, это тончайшая игра, эдакое проскальзывание между формулировками тех самых запретов. Принудительное взросление, причинение страданий, необходимых порою для фона ментальной хирургии, это все деяния допустимые по статусу Владычицы и сомнительные по ее внутренним критериям. Единственное оправдание это действия во благо любимой и готовность принять ее уход, как наказание в случае ошибки.

И последний шанс отказаться от жизни с нею, жестоко обозначенный, тоже из этой серии спорных действий. И слова "мне стыдно" из уст Владычицы, это признание факта собственной небезупречности, а такое признание перед возлюбленной дорогого стоит.

Кстати, если уж на то пошлО, не совсем человеческий юмор весьма распространен. Даже в "этой стране".

Ну, Вы же не смеетесь над словами тов. "Айфончега" насчет этого:

"«Меня часто спрашивают по учителям и преподавателям. Это призвание, а если хочется деньги зарабатывать, есть масса прекрасных мест, где можно сделать это быстрее и лучше. Тот же самый бизнес. Но вы же не пошли в бизнес, как я понимаю, ну вот», — заявил премьер."

https://www.gazeta.ru/business/news/..._8953517.shtml

Обычным людЯм как-то не смешно. А персонаж, который процитирован по ссцылко, считает свой ответ блестящим и остроумным. И искренне не понимает, чего енто все напряглияся

Кстате, ИМХО, "Айфончег" тогда "прошутилсо" просто феерично. Просто его критики не в курсе контекста ситуации, и не способны оценить
"шутку юмора" так, как она была задумана.

Дело в том, что вопрошавший насчет учительских зарплат субъект был из Дагестана. А там своеобразный расклад по учителям. И персонаж, пошедший в преподавание там де факто находится на содержании клана. И поверьте мне, вовсе не бедствует. Поэтому и смысл шутки "Айфончега" был ясный и точный. Ты, мол, тов. с Дагестану? Ну дык и идЫ дАрагой, дын на рынок торговат, да? Пущай клан тебе скинется на торговую точку в Центральной России, соплеменники в ментовских погонах дадут крышу, а родня подгонит товар.

А народ-то подумал, что разговор был за "русскоязычных" педагогов, которые никакими кланами не крышуюццо...

Видите, даже в местном социуме юмор штука крайне неоднозначная. Я же пытался обозначить суть отношений несколько более высокого порядка. Сорри, если у меня это получилось не очень внятно.

Хотелось бы владеть Русским языком не столь коряво, но как уж вышло.

Еще раз, прошу прощения, ежели текст Вас задел.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

34.

...Твоя зеленоглазая подруга мечтательно улыбается. Кажется, вспомнить для тебя историю появления в Лимбе ее возлюбленной Вероники, Владычице Лимба было в высшей степени приятно. Но ты, как бы ни была очарована этой романтической историей любви, все же уточняешь то, что тебя задело с самого начала.

- Неужто, - говоришь ей ты, - нельзя было обойтись безо всех этих «рабских» клятв? Кто мешал тебе просто считать ее своей, ну, без всего этого?

- То самое множество условностей, что связывают меня по рукам и ногам, - пожимает плечами твоя зеленоглазая визави. – Оборотная сторона всех тех полномочий, которые дают мне право управлять судьбами уходящих. Все они требуют соблюдения множества запретов и ограничений. К тому же, моя девочка сама стремилась обозначить нашу связь так, чтобы в ее существовании не было никаких сомнений. Но неужели ты думаешь, будто я могу сделать с моей Вероникой нечто дурное?

- Но боль... – напоминаешь ты ей, хотя уже и без особого энтузиазма в деле защиты этой странной девочки от излишних страданий. Просто, теперь ты знаешь истинную цену тем самым словам Вероники, насчет ее желания и готовности принадлежать своей госпоже.

- Не знаешь, - отзывается на эту твою мысль Владычица Лимба. Она на секунду отводит свой взгляд в сторону, а потом, наконец-то, решившись, заявляет тебе нечто... пикантное и в то же время вполне ожидаемое:
- Вероника все время чувствует изнутри себя мои желания. Даже самые спонтанные и мимолетные, те, которых мне следовало бы стыдиться. И всегда спешит исполнить их, пока я не расстаралась их забыть!

- А разве это так уж... неприятно? – как бы невинным тоном спрашиваешь ты, намеренно вгоняя в краску свою стыдливую визави. И, улыбнувшись, отмечаешь ее ожидаемую реакцию на твой изысканный демарш.

- Приятно-приятно, - отозвалась Владычица Лимба, смущенно потупив очи долу. А потом, снова подняла на тебя свой зеленый взгляд и посмотрела тебе в глаза с откровенной усмешкой, преодолевая свое смущение эдакой бравадой:
- Между прочим, это касается и болевых игр. Наше ощущение друг друга, это все у нас взаимно. Уж поверь мне, я вполне способна ощутить в моей девочке то, что она чувствует, грань ее отношения к тому, что я с нею делаю.

- Верю! – ты пытаешься улыбкой обозначить условное принятие тобою этой странной ситуации – добровольного мучения, но твоя визави все же хочет оставить в этом споре за собой последнее слово.

- Я люблю ее, - говорит она, и теперь ты знаешь, что именно стоит за такими громкими словами у этой пары, – и я не стану делать с моей Вероникой того, что станет для нее по-настоящему неприятным.

Тебе остается только согласно кивнуть головой. Принимая их странную любовь как должное.

Странная любовь... Добровольно избранная обеими, торжественно заявленная ими друг для друга, на вечность тому вперед... Какое-то удивительно трогательное безумие есть во всей этой занятной истории. Но это безумие такое красивое...



...«Ты слишком к ним сурова!» – раздается голос у тебя... где-то там, в области сердца.

Ты прерываешь свои воспоминания о том, что случилось несколько воплощений тому назад, и поднимаешь глаза на свою безмолвную собеседницу.

Твоя давняя подруга, дельфида Руэллия, смотрит на тебя сверху вниз, и взгляд ее янтарных глаз с вертикальными темными зрачками, какой-то непривычный. В нем смесь мягкой усмешки и какого-то искреннего сочувствия, обращенного то ли к адресатам твоих воспоминаний, то ли к тебе самой.

«Ты не должна так переживать за них, - поясняет она тебе, вполне очевидное, - Поверь, они справятся. Ты же знаешь, они любят друг друга!»

«Ты... слышала меня?» - спрашиваешь ты у нее, тоже внутренним голосом.

«Немудрено было услышать, так громко ты об этом вспоминала! – она, улыбаясь, прижимает тебя к себе, приобняв сверху за плечи. – Ты так искренне переживала за них! Прости, я никак не могла пропустить такое... вкусное!»

«Ты не знала об этом, да?» - тебя на секунду охватывает смущение, как будто ты, ничтоже сумняшеся, разболтала интимные тайны своей старшей подруги.

«Ну... в общем, я примерно так все это себе и представляла, - отвечает твоя крылатая подруга, с кожей цвета балтийской волны. - Что Владычицу и Веронику связывают непростые отношения, которые, наверняка, весьма отличны от тех, которые связывают обычных людей. Но я понятия не имела, в чем именно выражается это отличие и каковы его причины. Теперь я знаю. Благодаря тебе».

«Ты сохранишь это в тайне?» – твой голос «изнутри» тебя звучит с тревогой.

Есть с чего тревожиться! Ведь тебе совершенно не улыбается стать причиной каких-либо циничных слухов о весьма неподобающих отношениях между Владычицей Лимба и ее личной рабой.

«Мы, дельфиды, не склонны развлекаться сплетнями, - отвечает твоя визави. – И к тому же, не забывай, что я поверенная Владычицы. Я самая древняя из нас, дельфид. Лимб, такой, какой он есть, создавался ею на моих глазах. И в чем-то даже с моим участием, ибо я, как уж могла, помогала в ее трудах. И, поверь мне, я не стану распространяться о том, что узнала нечто новое и забавное о любви той, кого я люблю так же сильно, как и тебя!»

«Забавное? - это слово показалось тебе несколько... неуместным. Хотя и прозвучало оно совершенно нейтрально и настолько безопасно, что ты немедленно зацепилась именно за него. – В каком смысле, забавное?»

«В том самом смысле, что меня весьма позабавили все эти странности их обоюдной любви! – улыбка дельфиды, внешне обозначенная на ее губах, дополняет особую тональность ее голоса, звучащего «изнутри» тебя, такую нежную и с легкой усмешкой. – Это чуть-чуть похоже на то, как любим мы. Вот только для нас важно, чтобы совпадали именно вибрации внутри нас. Ну, или чтобы они были хотя бы гармоничны друг другу. Мы, дельфиды, любим, прежде всего, изнутри себя. А вот тем, кто приходит в Лимб, как гость, им часто важнее телесные ощущения близости, вхождение одного в другое, слияние их в движении... А у Вероники и моей Владычицы, у них наша, истинная любовь. Просто она дополнена этой особой тягой, совершать резкие телесные прикосновения друг к другу. Хотя, по меркам дельфид, все эти касания тела вовсе не столь уж резки и совсем не опасны!»

Она усмехается, и ты примерно представляешь себе, какими хрупкими, наверняка, кажутся ей и ее соплеменницам люди и прочие человекообразные, которых каким-то лихим ветром занесло сюда, в Лимб.

«Владычица и вправду может быть лихим ветром!» – смеется твоя крылатая подруга.

А вот теперь... ее улыбка стала капельку грустнее. Она чуть отстранилась и смотрит сейчас странным долгим взглядом, как будто хочет запомнить тебя такой, какой ты явилась в этот раз, в ее привычный мир. Будто ты некий праздник, который радостен, но, увы, всегда приходит совсем ненадолго. Как будто прощаясь с тобою...

Неужели?..

«Прости! – звучит в твоем сердце ее голос. Звучит чуточку грустно, впрочем, она, скорее, огорчена тем фактом, что ты в этот раз заметила движение ее настроения и, кажется, совершенно верно определила для себя его причины. – Я не хотела... говорить тебе, но... В общем, Владычица поручила мне сопровождать тебя обратно».

«Так скоро? – ты искренне огорчена. – Неужели, нельзя побыть здесь, в Лимбе, хотя бы еще пару часов?»

«Увы! – отвечает она тебе. - Мне приказано быть при тебе неотлучно и не тревожить тебя в твоих прогулках. Ну, и во всем тебе помогать. Впрочем, я это сделала бы и безо всякого приказа. Но прости, я обязана напомнить тебе о сроке. И вовремя вернуть тебя обратно, в твой мир».

«Жалко, - ты пытаешься своей улыбкой скрасить то сожаление, что сейчас сквозит в ее голосе. – Но... наверное, ничего не поделаешь...»

Ты знаешь, что она говорит тебе сущую правду. Просто чувствуешь это изнутри самоё себя. А точнейшее чувство времени и ощущение-понимание пространства, все это, действительно, изначально свойственно дельфидам. Это тоже правда.

«Прости, - отвечает он твоим словам и мыслям. – Я не смела тебя беспокоить, в этом твоем любимом месте. Но время пришло. Нельзя больше медлить. Нам с тобой пора возвращаться».

«А сама Владычица?» – спрашиваешь ты.

«Она сказала, что если она сейчас тебя увидит, то ей захочется оставить тебя здесь надолго, - говорит тебе твоя компаньэра. – А это невозможно сделать, не прервав твоей Игры в том самом мире, откуда она тебя в этот раз забрала».

«Да-да, я понимаю... – отвечаешь ты ей. – Конечно... И... как ты все это сделаешь?»

«Я заберу тебя с собою, - улыбается она тебе одновременно лицом и изнутри себя. – Я возьму и обниму тебя, вот в точности, как обычно. И я унесу тебя на своих крыльях. Просто полетим мы на них в иное место, чем Лимб. В тот мир, который ты избрала для своей Игры. И где ты должна оказаться не позднее, чем утром».

«Ах, да, я там, наверное, сейчас сплю, - говоришь ты. - И в том мире уже близится час моего пробуждения?»

«Мы успеем, - усмехается твоя летучая русалка, - не беспокойся!»



- Тогда... – ты произносишь эти слова в голос, окидывая прощальным взглядом любимое место. И тебе кажется, что даже нескончаемый гул-грохот водопада в эти секунды звучит несколько приглушенно, снижая тон, давая твоим словам возможность обозначить себя в акустическом пространстве. – Давай, летим прямо сейчас!

- Иди ко мне! – отвечает тебе твоя подруга, и ты точно слышишь ее голос и снаружи, и изнутри себя.

Она раскрывает тебе свои объятия, и ты припадаешь к ней. Твоя компаньэра обнимает тебя, а после этого...

Уже знакомое тебе ощущение того, как пространство вокруг вас свертывается в кокон неведомыми силами, наверняка, производными о воли самой Владычицы Лимба. Только в этот раз ураган мощи сосредоточен на условной оболочке капсулы-сферы, и эта мощь совсем иного уровня. Кажется, что снаружи эта самая оболочка светится, а изнутри слышен мощный гул, странным образом перекрывающий, экранирующий мощный гул водопада. Не добавляющий к нему свою мощь, а скорее изолирующий тех, кто находятся внутри капсулы, от любого внешнего воздействия, в том числе и звука.

Резкий толчок, отрывающий вас от каменного уступа – это дельфида оттолкнулась своими ногами-хвостами, сразу, одновременно с первым взмахом своих, внезапно удлинившихся крыльев, развернутых ею во весь их гигантский размах. И вот вы уже входите в этот исполинской мощи водный поток, в бесконечно падающую стену сияющего водопада.

Снова бесконечно долго длятся секунды этой отчаянной – и небезуспешной! – борьбы, сила-на-силу. Этот напор, бешеный натиск волшебного полета сквозь многотонную массу падающей воды – полета немыслимого, но все же творимого крылатым созданием Лимба за-ради тебя и с твоим же участием!

Ты чувствуешь это дикое напряжение силовой мембраны мерцающего кокона, в который вы сейчас завернуты обе – и ты, Игрок-пришелица, и твоя компаньэра, русалка-летунья. И сейчас тебе кажется, что еще немного, и вы точно будете смыты волной, бесконечно падающей вам навстречу. Что вас расплющит о камни у подножия этого удивительного водопада, прекраснейшего места здесь, в Лимбе.

И все же, дельфида – дочь двух стихий и создание твоей Старшей подруги – сильнее, чем любая мощь-сила природы. Ты ощущаешь, изнутри себя, а также извне, кожей, что внешняя грань этого потока, грань, отделяющая это безумное пространство от свободы и покоя остальной части Лимба, она, эта грань, уже близко, почти что рядом. Вот-вот, сейчас вы прорветесь туда!

О-А-О-У-у-у-у...

Ты услышала этот странный звук, почти вой. Он прозвучал, одновременно внутри тебя и вокруг вас, поначалу нестерпимо громкий и резкий, а после того идущий как бы на убыль. И стихающий где-то там, позади, в отдалении, как эхо.

А впереди, сквозь эту странную мерцающую пленку кокона сил, уже было видно... совсем не то. Вовсе не ожидаемое тобою серое небо Лимба вверху, и водная гладь реки, что должна была оказаться там, внизу, под вами. Вместо этого, вокруг вас – то есть, и прямо перед вами, и вверху, и внизу, и справа-слева, и даже позади от вас – простиралась темно-серая Мгла Безвременья. Она...

Ты знала, что она... вернее, оно... существует. Это... то ли место, а то ли особое пространство, вход в которое расположен даже не на краю Универсума, а скорее, где-то в незримом промежутке между известными тебе мирами. И что это по-своему живое, но самое странное и даже, возможно, самое страшное место в известной тебе части Вселенной.

И тот факт, что твоя компаньэра, обычно весьма осторожная в своих странствиях, на сей раз выбрала для броска сквозь пространство именно этот рискованный маршрут, означал лишь то, что сейчас ей очень и очень припекло. Всем, кто странствует по мирам Универсума, прекрасно известно, что место это по-особому хищное. Что оно, в определенном смысле, разумно, и умеет подчинять своей воле странников, оказавшихся здесь. Оно, по сути своей, оборотная сторона, своеобразная изнанка Грани Бытия. Поговаривали, что это совершенно потустороннее место-пространство-явление обожает похищать души живых существ, оказавшихся поблизости от него. Но в то же время, согласно этим же самым слухам, храбрый странник, который сумеет своей волей преодолеть странные соблазны этого места, может легко ипросто оказаться в любой точке времени и пространства Универсума, по своему собственному желанию и выбору.

Наверное, твоя компаньэра решила воспользоваться именно этими мифическими свойствами опасного пространства, сквозь которое вы сейчас проноситесь на немыслимой скорости. Той скорости, которую невозможно измерить ни одним из великого множества инструментов, придуманных физиками и астрономами всех обитаемых миров.

- Мы опоздали, да? – дрогнувшим голосом произносишь ты вслух, обращаясь к дельфиде, что мчится с тобою на руках через-сквозь это опасное пространство. – Ты хотела дать мне возможность подольше побыть в моем любимом месте, и мы теперь... не поспеваем к нужному времени? И ты решила срезать время, идя на этот риск, чтобы оказаться к утру нужного дня, в том мире, где я сегодня уснула?

- Не бойся, мы успеем! – холодно-весело усмехнулась твоя компаньэра.

- Ой, сомневаюсь... – послышался странный голос, высокий по тону своего звучания, и даже какой-то чуточку надтреснутый.

И все поменялось, мгновенно и резко. Кстати, причины столь серьезной трансформации остались совершено непонятными. Даже для твоих органов чувств, привычных к самым разным и весьма неожиданным переменам физической и ментальной обстановки, они оказались за гранью восприятия. Вот только что вас было двое, и вы мчались в неопределенном темно-сером пространстве Изнанки Бытия. Как вдруг...

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

35.

Здесь было светло. Слишком уж светло. Неестественно светло.

Это ощущалось даже сквозь плотно сомкнутые веки. Кажется, если открыть глаза, все станет еще хуже.

Не надо бы этого делать. Но ты упрямица по своей природе. Естественно, ты открыла свои глаза.

Странно, и все же, движение век – снизу-вверх! – ничего не изменило. Ровный белый свет. Ни ярче, но и не мягче, чем был до этого.

- Не удивляйся, это иллюзия, - слышишь ты ответ на это как бы бессмысленное движение. – Ты можешь смотреть на меня так, как тебе угодно, снаружи, или же изнутри себя... Это все несущественно.

Кажется, это тот же самый голос, что ты услышала незадолго до того, когда вместе с дельфидой...

Никак не удается вспомнить, как же ее, дельфиду, зовут? И кто она такая? И, кстати, где она?

- Нигде, - следует ответ твоим мыслям, звучащий тем же самым голосом. – Ее здесь вовсе нет. А зачем она тебе нужна?

- Она моя... компаньэра, - медленно, с натугой произносишь ты, как бы через силу, и в то же время, почти что «на автомате», по инерции твоего мышления. Дело в том, что ты сейчас не только с трудом говоришь-произносишь эти слова, с изрядной долей недопонимания их общего и частного смысла. Ты и мыслишь сейчас как-то странно, изрядно притормаживая на каждом слове, которое, если попытаться на нем сосредоточиться, становится отчего-то совершенно непонятным и даже кажется почти что незнакомым тебе. И это ощущение доходит сейчас почти что до степени неприятности. Нет, речь у тебя пока еще выходит вполне членораздельная. Но при этом, любая попытка произвольно и осмысленно выстроить фразу натыкается на некий барьер. А сочетание непонимания смысла отдельных слов и понятий с этим странно-усталым нежеланием припоминать эти самые нежеланные нынче смыслы - те, которые ранее были вполне знакомы и вовсе не вызывали у тебя никакого неприятия – это сочетание-совпадение попросту раздражает. Кажется, даже самое осознание того, кто ты есть, становится для тебя все более затруднительным.

- Ты – гость, - спокойным голосом, но совершенно безапелляционным тоном заявляет уже знакомый тебе, слегка надтреснутый высокий голос.

Странно, но эти слова вызывают у тебя и неприятие, и несогласие. Хотя сейчас ты вовсе не можешь сообразить, как именно тебе следует опровергнуть указанное суждение. Почему-то оно тебе в корне не нравится.

- Что-то не вижу я здесь никаких хозяев, - говоришь ты, отмечая, что сия неприязнь, как ни странно, добавила тебе то ли сил, то ли сообразительности... То ли упрямства... В общем, всего того, что может помочь, суметь противостоять этой неприятной слабости.

- А кого бы ты хотела здесь узреть? – кажется, обладателю этого странного голоса действительно несколько... любопытно, что же ты ему ответишь.

- Того, кто есть, - отвечаешь ты. – Кого-то, кто отвечает здесь за... сущее.

- Если ты имеешь в виду меня, то я определенного образа не имею. А потому, я не связана одной единственной внешностью и могу принять любой облик. Вот, посмотри.

Пространство перед твоим взором заколебалось и породило, вернее, вытолкнуло из себя – именно так! – последовательность-вереницу смутно знакомых тебе образов людей, мужчин и женщин, которые меняли друг друга, обозначая перед твоими очами условные обличия этого странного существа, напоминающего даже не туман, а некое необъяснимо-неясное, но вполне ощутимое сгущение пространства. Возникшее вокруг некой бесконечно малой точки, находившейся прямо перед тобою.

Фигуры сменяли друг друга, но оставались расплывчатыми. В отличие от лиц, на которых явно делал акцент тот, кто исполнял все эти визуальные проекции. Лица были видны четко и резко, как будто адресату этого зрелища предлагалось узнать кого-то из них, кого-то конкретного.

Мужчины...
Женщины...
Дети...

Лица тех, кто когда-то жили во всем множестве миров Универсума, во всех мирах, в которых ты когда-либо побывала.

Множество миров?

Каких таких миров? Разве ты когда-либо бывала хоть где-то, ну, за пределами этого... пустого пространства?

- И вовсе оно не пустое! - почти что обиженным тоном воскликнул надтреснутый голос. – Вот, смотри!

И сразу же, все вокруг - все то, что чуть раньше было странного, неопределенно-белого, скорее даже светло-светло серого, цвета, и впрямь оставлявшего ощущение некой неустойчивой пустоты! – оказалось заполнено мириадами предметов и существ. Самых разных, совершенно невероятных форм и безумного множества оттенков цветовой гаммы, которая казалась выходящей далеко за пределы семи цветов радуги. Немыслимый, дикий, ужасный, этот калейдоскоп вызывал безумное раздражение и даже некоторую тошноту.

- Прекрати! – в твоем голосе непроизвольно прорезался металл. – Остановись на чем-то одном. Довольно играть моими иллюзиями!

- Скажите пожалуйста! – преувеличенно насмешливым тоном поизносит голос твоего по-прежнему незримого собеседника. – Какие мы суровые! А волшебные слова нам известны, или как? Можешь попросить вежливо?

- Пожалуйста! – охотно откликаешься ты на это предложение. Скорее утвердительным тоном.

- Вот давно бы так! – в голосе твоего все еще неопределенного визави слышится какое-то непонятное облегчение. – А то тоже мне нашлась... любительница приказывать!

Приказывать? Странно, но ты не помнишь за собою такой привычки. Разве это когда-нибудь... было?

Кстати, а кто ты вообще такая? И почему ты все никак не можешь собрать воедино мозаику своей личности, разбитую кем-то на множество осколков?

Разбитую? Интересно, кем?

Или чем?

Тем временем, хаотичное иллюзорное пространство вокруг тебя стремительно меняется, обретая четкость и удивительную рельефность, объемность на грани полного правдоподобия. И точка, вокруг которой выстраивались образы-визуализации твоего собеседника, наконец, порождает нечто конкретное. Лицо женщины средних лет, возраст которой выдают крохотные морщинки возле глаз, да некое подобие второго подбородка, впрочем, откровенно говоря, не столь уж и явное. Лицо этой женщины украшает улыбка, точная, адресная, почти завораживающая в своей самоуверенности. Кажется, что она совершенно не оставляет места сопротивлению. Особая улыбка, как бы предназначенная исключительно тебе.

Да, в общем и целом, внешность твоей... э-э-э... наверное, все-таки проводницы, да? Так вот, ее внешность оставляет скорее приятное впечатление. Ну... на первый взгляд.

Если не присматриваться к странному выражению ее холодных голубых глаз, в которых притаился...

Страх?

Пожалуй, но это самая яркая, хотя и потаенная эмоция. А еще там явно видно любопытство. Любопытство адресное, нацеленное исключительно на тебя.

И еще одно странное чувство, нечто ощутимо исходящее с ее стороны. Весьма концентрированное, и какое-то... очень решительное и настоятельно-требовательное. Выступающее лейтмотивом этой самой условно-реальной личности, чей нынешний образ соткан из тончайших материй иллюзии.

Желание обладать. В данном случае, обладать именно тобою.

С чего бы это?

Кстати, эта твоя мимолетная мысль вовсе не осталась без реакции со стороны собеседницы, столь внезапно возникшей перед тобою и оттеснившей-отодвинувшей на задний план прочие объекты. Сейчас эта женщина кажется слегка смущенной тем фактом, что ее мысли и эмоции, их главный смысл, уже раскрыли. Впрочем, это не мешает ей концентрироваться далее, собираясь вокруг некой незримой, но значимой точки этого загадочного пространства, обретая внешне вполне себе человеческую фигуру, одетую в нечто вроде коричневого плаща или же балахона, капюшон которого скрывает ее прическу. Правда, одна выбившаяся на лоб упрямая прядка свидетельствует о том, что твоя визави блондинка. И, наверняка, в исходном своем воплощении пользовалась успехом у мужчин.

Кстати, к вопросу о предметах. По мере проявления твоей собеседницы, предметы, чуть ранее хаотично разбросанные по разным углам-местам-закоулкам местного пластичного континуума - среды-поля для неких неясных тебе манипуляций, возможно осуществляемых со стороны той, кто сейчас явилась к тебе на встречу! - выстраиваются в подобие привычного тебе пространства. Здесь есть и небо и земля. Пусть даже каких-то странных, совершенно непривычных и, откровенно говоря, нелепых расцветок. Правда, перспективы того мира, который явлен тебе, кажутся несколько искаженными.

«Так. Помни, все то, что ты сейчас видишь, это иллюзия. Не забывай, она, эта фигура, возникшая перед тобою, нереальна. И вообще, все то, что ты видишь, к твоей личной реальности отношения не имеет. Все, что происходит вокруг тебя здесь, это ненастоящее».

Странные мысли мелькают в твоей голове. Кажется, что их тебе диктует кто-то другой. Та, кем ты была до.

Кто-то действительно, неумолимо властный.

Удивительно, но ты, сколько себя помнишь, не замечала за собою эдакой склонности к повелительным наклонениям. Однако, что ты помнишь о себе, на самом-то деле?

Ничего.

- Но я тебе напомню самое главное, - твоя визави - та, кто суть иллюзия-под-капюшоном – улыбается тебе с явным радушием.

Слишком явным.

Н-да... Кажется, та-кто-была-до ей вовсе не доверяет. Однако, адресата этого самого недоверия сие обстоятельство ничуть не беспокоит.

- Ты гость, - говорит она тебе уверенным тоном. – Вернее, гостья. Моя гостья. Добро пожаловать в мой мир!

В ее словах тебя снова что-то насторожило. Для начала, слово «гость». Отчего-то оно тебя сильно покоробило. Какая-то часть твоей личности, по-прежнему не слишком-то соображавшая о самой себе, тут же возмутилась, воспротивилась этому обозначению, которое, по ее мнению, никак не соответствовало твоей подлинной сути. И насчет понятия «мой мир», применительно к столь странной, иллюзорной сущности, тебе все тоже показалось несколько несоответствующим. Эта твоя многоопытная, хотя сейчас и не вполне дееспособная часть знает, что мир и иллюзия отличаются принципиально. И не только степенью условной «вещественности». Но заявить про некий «мой мир» вправе лишь особое существо, каковым то, что сейчас с тобой общается, не является вовсе. Твоя многомудрая, хотя толком и не помнящая себя, часть прекрасно чувствует это.

И снова твои сумбурные мысли не остаются без пристального внимания со стороны их адресата. Однако, на лице этой странной женщины – то ли сущей, то ли иллюзии – все это внимание проявляется только некой снисходительной улыбкой. Дескать, мало ли что ты там себе чувствуешь и понимаешь!

- Пойдем, я покажу тебе мой мир! – произносит она, и делает приглашающий жест.

И вот только в это самое мгновение, ты осознаешь, что теперь находишься в некой странной телесности. Ты в женском теле молодого возраста – ну, это, допустим, тебе вполне привычно, хотя и неясно, откуда такая уверенность. Одежда на тебе – нечто вроде белого свободного платья, в стиле греческого хитона, Кажется, даже вовсе без белья под ним, что, как ни странно, тебя сейчас вовсе не смущает. Скорее уж, такой наряд тебе сейчас кажется несколько банальным. Как будто у того, кто одел тебя именно так, не хватает фантазии. Ну, с твоей точки зрения...

- Ошибаешься! – кажется, твоя непроизнесенная фраза задела за живое твою собеседницу, и она готова доказать тебе нечто обратное твоим измышлениям! – Смотри, как здесь интересно!..



...Она провела тебя странными ландшафтами, где фиолетовые облака на бледно-сиреневом небе нависали над оранжевыми полями, по которым двигались ярко-желтые машины, которые косили хлеба. Управляли этими монстрами на огромных, в половину человеческого роста, колесах, какие-то невзрачные серые существа, несколько ниже тебя ростом и вполне себе человекоподобные. Впрочем, работали они очень споро, делая точные и четкие движения, обслуживая те сложные машины, что находились в их распоряжении.

Твоя проводница устроила тебе нечто вроде экскурсии, подробно объясняя смысл всех этих работ. Эти машины действительно предназначались для уборки хлебов, которые здесь и впрямь были этого непривычного тебе пламенно-оранжевого цвета. Ты вежливо слушала ее занудный и бредовый рассказ о том, как сложна и хитроумна система устройства этих машин, которые подсекали оранжевые колосья длинными острыми пластинами, собранными в устройства, подобные шестигранным призматическим «барабанам», состоявшие из одних только ребер-граней, обозначенных лезвиями этих пластин-ножей. Эти самые каркасные «барабаны» вращались на специальных выносных держателях прямо перед корпусом каждой такой машины, поперек направления ее хода. Они вертелись, работая как-то синхронно с движением всего агрегата, предваряя скашиванием стеблей злаков продвижение вперед. Далее, скошенное собиралось на выдвинутую вперед и вниз плоскость с бортами. И черный отверстый зев, аки пасть мифического чудовища, заглатывал скошенное, которое вверх по наклонной плоскости подгоняли коленчатые «руки», двигавшиеся по этой самой плоскости автоматически, по сложной траектории, действуя «от борта» к входу во чрево этой самой жутковатой хлебоуборочной машины. Далее, судя по всему, хлеба обрабатывались. Там, во чреве машины, происходило, с одной стороны, отделение зерен, а с другой стороны, измельчение соломы, которая смешивалась с мякиной, оставшейся после обмолота, и прессовалась в тонкие пластины. Результаты работы периодически высыпались в кузов, специальные емкости, располагавшиеся в грузовом отделении такой машины, позади кабины. Когда ты рассматривала это виртуозное произведение чуждого тебе инженерного искусства, тебе показалось, что сей агрегат жил своей странной механической жизнью. Он, в силу бредовости всего исполняемого им, казался не мертвым, а отрицательно живым. Живущим некой загадочной жизнью за пределами живого, вне чего-то особого, значимого, что составляет сущность Жизни.

Далее, вы проследовали маршрутами движения этих механизированных монстров. Каждая такая машина, дойдя до конца поля, перегружала емкости, заполненные оранжевым зерном и коричневато-рыжими пластинами, спрессованными из соломы и мякины, на другую машину – транспортер, и забирала пустую такую же емкость с другого транспортера. Все это было четко отлажено, замена производилась быстро и даже почти без участия субъектов ручного труда. Впрочем, в тех случаях, когда серые человечки, одетые в серые одежды, участвовали в этом «производственном процессе» – странное понятие, Бог весть, откуда оно сейчас взялось в твоей голове, но это словосочетание блестяще характеризует все происходящее! – непосредственно, а не через посредство машин, каждое их действие было безукоризненным. Как будто бы оно исполнялось точнейшим механизмом, эдакой псевдоживой машиной, суть и смысл которой сводился к некой сложной системе шестеренок. Машиной, лишь условно напоминающей человека, спроектированной и построенной каким-то неведомым анонимом. Тебе показалось, что сей персонаж, будучи безумным и аморальным подражателем легендарного доктора Меканикуса, вообразив себя Создателем, попросту свихнулся, в тщетных своих попытках заставить живое соответствовать абстрактному набору физических формул и алгебраических величин!

«Работают как черти!» - мелькнуло в твоей голове, и тебе показалось совершенно точным и полностью уместным сравнение этих человекоподобных существ с адскими тварями.

Действительно, чувства, вызываемые внутри тебя этими человечками – внешне, вроде бы, отличавшимися от привычных тебе людей лишь чуточку меньшим ростом и иным, землисто-серым оттенком кожи – ощущения от их присутствия, были крайне неприятными. От серых человечков, одетых в неприметные серые рабочие робы и обутых в одинаковые тяжелые башмаки из черной кожи, исходили странные эманации, своего рода волны, оставлявшие у тебя внутри ощущение пустоты и какой-то запыленности.

- Зачем все это нужно? – твой вопрос был адресован той самой даме-экскурсоводу, что вела тебя прогулкой по столь странному маршруту, причем, произносимые слова ты сопровождала непроизвольной неприязненной гримасой.

- Ну, как тебе сказать... – твоя визави пожала плечами несколько обескураженно, хотя ты точно знаешь, что этот ее жест – совершенно искусственный, наигранный и обозначен только для виду. - Вот зерно, после обмолота, будет собрано и вывезено с поля, и дальше оно будет храниться в особых амбарах. Потом из него произведут муку и выпекут хлеб. Конечно, сами пролы этого не едят...

- Зачем же они все это делают? – не выдержав, ты прерываешь этот мутный, невнятный и совершенно бессмысленный рассказ. – Какой им в этом прок?

Странно, но слово «пролы» ты поняла сразу, не уточняя его смысла. Оно было тебе знакомо. Кажется, в одном из миров, где ты бывала, этим словом обозначали то ли детей, не способных себя обеспечить, то ли попросту неимущих бедняков. В общем, низших, зависимых лиц. Короткие подобострастные поклоны, которые пролы, на секунду отвлекшись от своей странной работы, отвешивали той, кто сопровождала тебя в этой бредовой экскурсии по «производственному процессу» – опять-и-сызнова в твоей голове мелькнуло это бредовое выражение! – вроде бы полностью подтверждали это твое понимание. Не исключено, что для той, кто привела тебя сюда, не назвав себя и обозначив свою личность всего лишь иллюзорной внешностью, эти странные серые человечки и впрямь были чем-то вроде «детей».

Они и впрямь как дети, все эти ничтожные существа, прикованные незримыми цепями к своим машинам, лишенные даже тени самостоятельности.

- Пролы обслуживают высшую расу, ноблей-оптиматов, которым, собственно, и предназначается этот элитный хлеб оранжевого цвета, - отвечает твоя собеседница, имя которой тебе по-прежнему неизвестно. – Для пролов, иначе, протусов, пролетариев этого моего мира, производят совершенно другой хлеб. Он синего цвета, и растет на других полях, вовсе не здесь.

- Разные сорта хлеба для разных рас? – ты удивлена этим фактом. – К чему столь принципиальные сложности в питании? Зачем все это? Разве нельзя питать эти... живые существа как-то единообразно?

На слове «живые» ты непроизвольно запнулась. Это не укрылось от глаз и слуха твоей собеседницы в коричневом балахоне, и, кстати, вызвало ее очередную многозначительную усмешку, уже которую за сегодняшний день. Интересно, что же ее так веселит всю дорогу, в твоих словах и поступках?

Твоя проводница по миру, в котором, оказывается, обитают две расы – образцы достижений низшей из них тебе, похоже, только что продемонстрировали! – сделала странный жест левой рукой – короткий взмах и несколько отрывистых движений вправо-влево, особым образом сжатыми пальцами. И сразу же после этого, звуки вокруг – тихое «ворчание» монструозных уборочных механизмов и короткие фразы, которыми изредка перебрасывались деловитые серые работяги, почти что пропали. И сами пролы, кстати, сразу перестали обращать на вас внимание, как будто бы вас там теперь и вовсе не было.

- Ну, откровенно говоря, суть-то у них у всех одна и та же, - произнесла твоя безымянная собеседница, проделав вышеупомянутую магическую процедуру. Ты, естественно поняла ее суть и смысл. Она особым образом экранировала пространство вокруг вас, задав ему параметры, согласно которым акустические волны изнутри больше не выходили и не передавали вовне ни единого звука. – А разными представители этих рас становятся именно из-за различий в питании.

- И если эти несчастные сами станут есть тот самый хлеб, что они готовят своим «господам»... – это слово ты произносишь с явной и недвусмысленной неприязнью. – Они что, вырастут другими? Подобными тем, кто предназначен им в хозяева?

- Ну что ты! Это не так-то просто! – смеется твоя визави и тут же поясняет причину своего веселья. – Поначалу, такое питание вызывает у протусов-пролов сильное раздражение, сродни отравлению. Неудержимая рвота, слабость, головная боль... Так что, хлеб, предназначенный для ноблей, они вполне обоснованно считают ядом. Ну, а объяснять им, что к чему, мол, это просто проявления смены метаболизма, последствия перестройки организма на иные элементы пищи, попросту некому.

- Неужели? – твоя улыбка более чем красноречива.

- Да они и не поверят! – откровенно и без тени смущения усмехнулась та, кто знает все тонкости местного бытия. – Так что, не пытайся играть в просвещение с моими пролами, все равно, у тебя ничегошеньки не выйдет!

- Ну, хорошо, я не стану этого делать, - говоришь ты, ощущая внутреннее раздражение от этого весьма неприятного расклада.

- Знаешь, что самое занятное? – кажется, эта странная женщина в балахоне, тело и одежда которой сотканы из овеществленных иллюзий, просто хочет поболтать с тобою. Ну, об этих специфичных проявлениях свойств окружающего вас мира, едва ли не похвастаться его особенностями, которые, откровенно говоря, вызывают у тебя чувство омерзения. – Здесь, как и везде, путь в направлении сверху-вниз выходит много проще и быстрее, чем в обратном направлении. Во всяком случае, «проштрафившиеся» нобли, которых низвергают в ряды низшей расы, переходят на синий хлеб легко и просто, без ощутимых проблем со здоровьем. И довольно быстро становятся неотличимыми от обычных пролов-протусов. Меняется все-все, и цвет кожи, и манера поведения. У них грубеют чувства, меняется восприятие границ разрешенного и недопустимого. Да и вообще, вся система ощущений бывшего нобля становится совершенно иной, более примитивной. Такова сила правильной пищи, предназначенной каждой определенной расе! Как говорится, каждому свое! Правда, справедливо?

- И часто здесь бывает такое... «низвержение»? – ты вопрошаешь голосом, в котором даже и не пытаешься скрыть свое раздражение.

- Такое случается, хотя не так уж и часто, - ответствует тебе эта женщина. Странно, но кажется, что вся эта твоя неприязнь ничуть ее не задевает. Более того, она откровенно усмехается и подмигивает тебе, произнося следующее: - А, кстати, не хочешь ли ты взглянуть на один такой образчик? Здесь, в ближайшем селении, третьего дня оказалась одна такая особь... женскаго полу, из оптиматов. Ее низвергли из ноблей за чрезмерную эмоциональность и... как бы это помягче сказать... излишнюю любвеобильность.

- С чего бы это мне на нее смотреть? – градус твоей неприязни к самозваной хозяйке этого мира, женщине, проводящей персонально для тебя экскурсию по закоулкам местного бредового континуум-пространства, все возрастает. И эту свою неприязнь ты уже не пытаешься скрывать.

- Ну, просто она как раз понемногу меняется, обретая типические черты низшей расы. Ее внешний вид в процессе метаморфозы... Да, это, я тебе скажу, презанятнейшее зрелище! И весьма-весьма поучительное! – кажется, твоя визави таким твоим отношением к ней ничуть не раздосадована. И, скорее, склонна снять, смикшировать, устранить поводы к твоему раздражению. Поэтому, она сызнова улыбается тебе и говорит самым примирительным тоном: - Впрочем, как тебе будет угодно. И если ты взглянуть на нее вовсе не хочешь, я неволить тебя не стану.

- Не хочу, - подтверждаешь ты ее догадку. И ироничным тоном подытоживаешь свое мнение насчет ее предложения. – Вовсе не хочу.

- Как скажешь! – ответ твоей проводницы снова сопровождается вполне себе искренней улыбкой. Как-будто ничего другого она и не ожидала.

Похоже, такой демарш, обозначенный с твоей стороны, ее скорее забавляет!

Она отводит тебя в сторону от того места, где вы с нею столь эмоционально обсуждали причины особенностей расовой принадлежности занятных местных обитателей. Вы следуете с нею по тропке, проложенной вдоль внешней границы поля огненно-оранжевых хлебов, оставив вдалеке те самые места, где все так же деловито трудятся все эти пролы-хлеборобы, не подозревающие о том, что ключ к их перерождению в высшую расу находится в буквальном смысле в их же собственных руках. Там, на некой условной внешней грани возделанного пространства, поодаль от любопытствующих глаз местных поселян, твоя проводница делает еще один магический жест. Коротким взмахом она снимает ту самую защиту, которую выставила ранее, явно страхуясь от... скажем так... неадекватного поведения, чисто теоретически возможного с твоей стороны. При этом, специфические искажения пространства, не дававшие вас увидеть и услышать кому-либо со стороны, а также блокировавшие большую часть звуков извне, незамедлительно исчезают. И услышав почти естественные звуки шума ветра, легкого шелеста травы, дополняемые негромким гулом сельскохозяйственных машин, ты успокаиваешься.

А дальше, сия экскурсовод-в-коричневом-балахоне берет тебя за руку, и вы следуете все дальше и дальше от поля, по которому ползают все эти монструозные хлебоуборочные агрегаты. Вы шагаете по тропинке через луга, на которых произрастает трава, внешне похожая на травы иных миров, но совершенно иной градации цвета, из тех, что известны колористике. Кажется почва здесь не коричневая и не черная, а кое-где на утоптанных местах, например, на самой тропинке, оттенок цвета у нее чуточку синеватый. Почти что в тон кожи живых существ, встреченных тобою в этих карикатурных декорациях странного мира, где механистическая деятельность всех этих серых человечков видится как пародия на повседневные труды обычных землепашцев. А вот цвета травы, и древесной листвы здесь, в этом мире, совершенно другие. В целом, листья и трава здесь какого-то неприятного грязно-коричневого цвета. Возможно, цветовая градация тех культур, которые взращиваются здесь в пищевых целях, специально подобрана так, чтобы эти растения выделялись на фоне «неокультуренных».

Несколько минут спустя, синевато-серая тропинка привела вас в новое и весьма интересное место. Вы вышли на окраину местной деревни или же городка. Далее тропа превратилась в дорожку, осыпанную шершавым красноватым материалом, подобным битому кирпичу. Она была явно проложена «вокруг» обитаемого поселения. И далее вы шли именно по ней. Слева вблизи можно было наблюдать коричневые холмы, навевавшие своим цветом глухую осеннюю тоску. Поодаль виднелись те самые поля огненно-оранжевых хлебов, откуда вы сюда пришли. Ну а справа, безо всякой стены или изгороди, обозначавшей общую границу жилого места – эту функцию явно выполняла дорожка, посыпанная битым кирпичом, чуть хрустящим при каждом шаге – за невысокими, в аршин, не более того, заборами из дерева, окрашенными, сообразно фантазии хозяев, в различные цвета, находились жилые строения частных домовладений.

Эта деревня, вдоль окраины которой пролегал ваш путь, тоже оставляла весьма странное впечатление. Ее архитектурные образы были как будто списаны-срисованы с иллюстраций к учебнику самой примитивной геометрии. Все дома, как на подбор. были коробчатыми, вроде цветных кубиков или же параллелепипедов, с квадратными переплетами окон. Редко-редко встречались здесь строения, где поверх такой стандартной «коробочки» располагалось нечто вроде условного остроконечного «шатра» или же пирамидки, крытых, вместо теса или же черепицы, цельными полотнищами серого материала, наверняка весьма и весьма плотного, служившего здесь, судя по всему, для защиты жилья от дождей и прочей непогоды. Ты отчего-то решила, что в таких строениях, отличавшихся по форме от обычной «коробки», обитают семьи каких-либо «знатных» лиц из числа серых человечков.

Забавно, что среди любой, сколь угодно «низшей» расы тоже встречается некая своеобразная «знать», и даже, наверняка, числящая себя по линии некоего особого происхождения. Вот только не будет ли цвет души существ, претендующих на это условное благородство, сродни цвету их кожи? Может да, а может быть, и нет. В конце концов, особенности этого странного мира тебе до конца пока что не известны.

Внезапно, твое внимание привлекли странные звуки. Казалось, что некий хор голосов, мужских и женских, нестройно произнес слово «Раз!» И сразу же за этим послышался отчаянный крик. Кажется, вопила какая-то женщина. Все эти звуки доносились откуда-то со стороны ближайшей улицы этого странного селения, «геометрической» деревни. Да-да, именно с той стороны.

- Что это? – спрашиваешь ты, встревоженным голосом.

- Я же приглашала тебя посмотреть на это занятное зрелище, - пожимает плечами твоя проводница-экскурсовод. – Но ты не выразила желания присутствовать при этом, я и не настаивала.

- Присутствовать при чем? – ты задаешь этот свой вопрос весьма и весьма раздраженным тоном. Да, это место нравится тебе все меньше. Так же, как и та, кто явно претендует на владычество в отношении этого нелепого пространства, омерзительной карикатуры на подлинное Бытие! – Что это за «зрелище»? И что в нем такого «занятного»?

- А, так тебе это все-ж таки интересно! – оживилась твоя визави. Она как будто ожидала этого вопроса и очень им обрадована. – Пойдем же, я тебе непременно все покажу и дам тебе все необходимые разъяснения!

И под хор отдаленной толпы, произнесшей счет «Два!», вслед за которым снова раздался истошный женский крик, сия молодящаяся особа, одетая в плащ-балахон, с накинутым на голову капюшоном, берет тебя за руку и тянет за собою. Миг-шаг, странное смещение пространства, и вот уже вы стоите на небольшой площади, то ли на окраине этого странного селения, то ли ближе к его центру.

И здесь глазам твоим предстает зрелище, странное и омерзительное в одно и то же время. Впрочем, именно такого, наверное, и следовало ожидать в этом карикатурно-уродливом пространстве. Том пространстве, где тебе сейчас ой, как неуютно...





*В своих путешествиях они встретили бесчисленные испытания, а напоследок их ожидал несказанный ужас, который невыразимо бормотал что-то из-за пределов стройного космоса - оттуда, куда не достигают наши сны; тот последний бесформенный кошмар в средоточии хаоса, который богомерзко клубится и бурлит в самом центре бесконечности безграничный султан демонов Азатот, имя которого не осмелятся произнести ничьи губы, кто жадно жует в непостижимых, темных покоях вне времени под глухую, сводящую с ума жуткую дробь барабанов и тихие монотонные всхлипы проклятых флейт, под чей мерзкий грохот и протяжное дудение медленно, неуклюже и причудливо пляшут гигантские Абсолютные боги, безглазые, безгласные, мрачные, безумные Иные боги, чей дух и посланник - ползучий хаос Ньярлатотеп.

Говард Филлипс Лавкрафт.
Призрачный поиск неведомого Кадафа

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

36.

Перед вами помост, деревянный, вышиною фута полтора, много два. На этот помост ведет короткая лестница, протяженностью в три ступеньки. А на помосте том располагается странное устройство, в виде деревянной рамы, чуть наклонной, по направлению от вас, внутри которой вращается на шарнирах еще одна. В чем-то это все отдаленно напоминает устройство школьной доски. Вот только шарниры эти, служащие для поворота, вернее, подъема вверх внутренней прямоугольной рамы, устроены не посередине, а почти что в самом низу. Сама же двойная рама несколько приподнята на специальных массивных стойках с поперечинами, примерно до уровня колена тех лиц, из числа пролов, представителей серой, «низшей» расы, тех, кто там, на помосте, сейчас обслуживает это бредовое устройство.

Да, кажется, смысл этой двойной рамы вовсе не в ней самой, хотя ты, поначалу, заметила именно ее, а совсем не то, что было центром композиции этой своеобразной живой картины – наверное, бред, который доходит извне, через органы чувств, как-то фильтруется сознанием и его восприятие-понимание дозируется по принципу «от малого к большему». Естественно, содержание изображения сего находится внутри, в самой сердцевине этой странной конструкции. Это содержание находится там, в центре деревянного обрамления, диагонально растянутое, как на косом кресте. Живое, стонущее и, периодически, истошно орущее.

Бред – бред – бред...
Такого не бывает.

Нет-нет, наверное, лучше сейчас о чем-нибудь... деревянном. Все-таки это будет как-то... не столь противоестественно, что ли...

Да, так вот. Насчет шарниров и их роли в подвижной системе. Вот эти самые шарниры, собственно, и позволяют внутренней части этого сооружения поворачиваться, поднимаясь на специальной системе блоков, через которые проходит толстая веревка, закрепленная на специальной стальной петле и тянущая верхнюю часть внутренней рамы верх, внутри конструкции, стоящей почти вертикально. Ну, почти что вертикально. С небольшим, совсем маленьким наклоном вперед.

Странно... Зачем неизвестный тебе инженер затеял изготовление именно такого... устройства? Ведь это же создает опрокидывающий момент, да еще такой... не слабый... Ну, с учетом веса всего того самого груза, что растянут там, внутри. Живого такого груза, дергающегося... Груза, который...

Ого! Ты, кажется, припоминаешь учебники физики! Те, что когда-то штудировала в одном из миров. Вот что бред животворящий с нашей памятью вытворяет! Словеса-то какие... точные!

Нет-нет, инженеры этого бредового мира вовсе не выжили из ума. Массивное основание, явно утяжеленное металлом, и длинные-толстые продольные «лапы», на которые опирается вся эта конструкция, плюс две балки, соединяющие углы внешней части рамы и те самые «лапы» – все это вместе взятое эффективно противостоит тенденции к опрокидыванию, обеспечивая устойчивость всей системы. Даже с учетом хаотичных динамически переменных нагрузок в центре ее... К тому же, кажется, деревянные лапы привинчены к помосту несколькими болтами. Нет-нет, эта бредовая конструкция не опрокинется! А значит, время рассмотреть то, что внутри...

Нет, но ведь интересно, а как оно там, внутри оказалось? Ну, растянутое, в этом странном положении, обрамленное деревом, действительно как некая картина.

Наверняка, изначально оно лежало деревянной скамье – сейчас отставленной в сторону за временной ненадобностью. Там, чуть поодаль.

Да, конечно же! Ее – в смысле, не лавку-лежак утилитарного назначения, а женщину, ту, кто, собственно, и является живой сутью сей занятно-непонятной ситуации-картины – наверняка, сначала уложили ничком на деревянную плоскость отодвинутой скамейки...

Конечно, тогда эта самая скамейка была пододвинута особым образом. Так, чтобы оказаться в середине внутренней рамы. Ну, тогда, когда эта самая рама была опущена вниз и занимала горизонтальное положение. Наверное, те служители, что стоят так, скромненько, в стороне, сбоку помоста, обучены все это делать синхронно. Задвигать скамейку и опускать раму. Ты же знаешь, что координация движений у серых пролов очень даже приличная. И вообще, в определенной, специфической, разумности им не откажешь...

Так вот, эту самую женщину, наверняка, подвели к уже опущенной раме, заставили перешагнуть через деревянный брус и разложили вниз лицом на скамейке. Да-да, наверняка уже раздетую. Потом привязали к рукам и ногам жертвы особые ремни и растянули ее, специфически, косым крестом, используя специальные регулируемые блоки, закрепленные в углах внутренней части деревянной рамы.

А после этого... Ну, конечно! Просто задействовали систему подъемных блоков, соединяющую верх внутренней рамы и внешнюю часть конструкции, и подняли-оторвали растянутую-распятую от деревянной плоскости. Внутренняя рама повернулась на шарнирах и поднялась. Ее верхний край подтянулся к внешнему обрамлению этой занятной картины. Один из служителей, наверняка, тянул веревку, поднимая раму, а двое других аккуратно, синхронно с ним убирали скамью. Возможно, все это делалось быстро, умело-уверенно, весьма эффектно и эстетично... Но все это они проделали до того, как вы появились вот здесь вот, прямо у подножия сего... эшафота.

Да, ты только сейчас начала осознавать, что эта странная проводница привела тебя сюда, сквозь толпу, или даже в обход ее, каким-то своим хитрым способом. Так, что вы с нею сейчас оказались впереди тех, кто столпились поглазеть на истязание и, несколько мгновений тому назад, не вполне стройным хором вели счет ударам при начале экзекуции.

Кстати, о тех, кто на помосте. Эти существа сейчас согнулись перед вами в почтительном поклоне. Наверняка, они первыми узрели с высоты ваше внезапное появление. Прочие же сельские жители, похоже, вот только сейчас, через несколько секунд томительной паузы, обозначившей для исполнителей экзекуции присутствие непрошенных гостей, заметили вас.

Странно. То ли их внимание всецело занимало лишь то, что происходило там, на помосте, то ли та, кто ведет тебя по этому аляповато-бредовому миру явила им вас не всем и не сразу. Ты откуда-то знаешь, что и такое для нее вовсе не проблема.

И вот сейчас, вот эта самая толпа негромко ахнула, подалась назад, расступилась, освободив дополнительное место для вашей пары, а потом дружным, почти что синхронным движением опустила свои головы в поклоне, адресованном твоей спутнице.

Что-то тебе это очень даже напомнило. Особливо тем, как судорожно сдергивали со своих голов шапки-шляпы-колпаки и прочее головоуборное все присутствовавшие лица мужеска полу. Ну, кроме тех, кто стоял на помосте. Наверняка, находиться в присутствии хозяйки этого мира в головном уборе, это было их особой, «элитарной» привилегией.

- Повелительница! Мы, рабы твои, счастливы тем, что можем приветствовать тебя и твою гостью! – обратился к твоей спутнице один из них.

Повелительница... Ну да...

Как бы ты рискнула назвать ее, учитывая отсутствие имени? По функционалу? Но это прозвучит более чем странно... Сопровождающая-компаньонка-коллега... Нет, все не то.

В общем, не ошибся в своем обращении к ней, тот самый субъект, что стоял на помосте. Это было лицо явно мужского полу, одетое в нечто вроде пурпурной тоги – судя по всему, такая одежда, в античном стиле, ниспадающая, драпированная складками, суть принадлежность местной знати, неких «элитариев низшей расы». Ибо прочие местные пейзане одеты куда как менее вычурно и, кстати, вполне рационально, в чем-то даже ожидаемо, в привычную одежду обычных селян. Мужчины в холщовых, отбеленных штанах, рубахах той же материи, навыпуск, подпоясанных цветными кушаками, и в черных тупоносых башмаках. Платье здешних женщин, явно по традиции, изготовлено-пошито ниспадающим. Юбки, наверняка, многослойные, с нижним бельем, и блузки, тоже навыпуск. Пояса у них вышиты бисером, да и прочее в их одежде было куда как более украшено, чем у особей мужеска пола.

Ну, в общем-то, ничего такого особенного. Подобные наряды обитателей самых разных деревень, и прочих селений, ты встречала во множестве иных миров...

Стоп! Опять это множество миров! То, которое нелепо, нереально, невозможно для тебя. Для тебя нынешней.

Или же нет?

Совсем недавно, ты даже и не знала, что такое понятие вообще существует. Вернее сказать, ты просто не помнила об этом своем знании...

С чего бы это, а?

Непонятно.

Впрочем, сейчас это просто спутанные мысли, которые отчего-то мелькают в твоей голове. Наверное, это просто компенсация шока от того зрелища, которое ты сейчас видишь, и которое все никак не хочешь обозначить для себя словесно.

А вот сейчас ты заставила себя рассмотреть центральный элемент всего этого действа. То, что расположено, вернее, растянуто косым крестом внутри двойной деревянной рамы. Просто, вот так вот сходу, признать это человеком ты не можешь. Это просто тело. Хотя, конечно, у него явственно видны признаки пола.

Да, наверное, объект твоего внимания следует обозначить именно этим точным и емким словом.

Тело.

Ты сразу отметила для себя, что эта самая двойная рама немного наклонена вперед. Так, самую малость, не более чем на пару румбов**. Возможно, для специфического удобства работы кнутобойца, того, который только что, вот прямо перед вашим прибытием, достал до закрепленного-распятого в раме тела ременным языком своего «орудия палаческого труда». Выбив из него тот крик, что привлек твое внимание. И, судя по всему, он намерен сделать это снова и не единожды.

Истошный вопль, услышанный тобою, явно издала женщина. Та самая, на которую тебе так долго не хотелось глядеть... Впрочем, кажется, твой разум уже почти готов принять то, что является эпицентром всеобщего внимания.

Действительно, тело, которое здесь выхлестывают, явно женское. Это четко видно, поскольку в такой позиции - ну, его, тела - ноги разведены в стороны. И за счет этого художественно-конструктивного решения то, что находится между ними, явлено взорам толпы, стоящей у подножия помоста-подиума, самым бесстыжим образом. В растянутом-отверстом виде. Наверное, чтобы никто не сомневался в том, какого именно оно пола, это самое тело...

Кстати, это самое нечто... Ну, то, что обозначено тобою как тело... Оно все-таки «кто» или «что»? Как будет правильно?

- Занятное сооружение, правда? – каким-то неестественно оживленным тоном поинтересовалась у тебя хозяйка местного пространства. И тут же добавила-проинформировала эдаким доверительным тоном:
- Я распорядилась поставить такие... э-э-э... устройства во всех селениях. Специально для внушения низшей расе зримого образа правосудия. Надо же хоть как-то поддерживать дисциплину среди черни!

Ты не ответила ей, ибо только сейчас твой застенчивый разум позволил тебе сообразить-заметить, вернее, рассмотреть в подробностях то, что было, пожалуй, самым безумным, отвратительным, даже в этом, полном какого-то карикатурного садизма, зрелище.

Может ли нагое женское тело вызывать отвращение? Теперь ты знаешь, что да. И не важно, каких оно физических кондиций – дряблое-изнеженное или же подтянутое и стройное, изящно-хрупкое или плотное, крепкое и мускулистое. Любое тело, распятое-растянутое столь бесстыдным образом и выставленное напоказ перед толпой, перестает быть живым. Терзаемый кусок мяса в деревянной раме, своеобразный манекен-тренажер, для демонстрации образцового истязания живой плоти. И ничего иного.

Теперь до тебя дошло, что же именно показалось тебе таким нелепым, вплоть до ощущения бреда. Что выглядело как нечто совершенно противоестественное, даже посреди всей этой вульгарной карикатуры, пародии на обычный обитаемый мир.

Тело, то, что было столь бесстыдно подвешено там, внутри деревянной конструкции, соответствовало обычному человеческому своему аналогу лишь условными формами, которые, кстати, можно было бы признать и весьма недурными. А вот цвет этого самого тела... был очень специфичен.

Привязанная жертва была какого-то совершенно неестественного цвета. Вернее, цветов. Основной тон ее кожи был бледно-бледно бежевым, почти белым, ну, самую чуточку с розовым оттенком. И она вовсе не походила ни на тех, кто стоял на помосте, рядом с вышеописанной конструкцией, ни на тех толпарей, из числа местных «пейзан», что стояли у подножия того самого помоста.

Цвет кожи той Повелительницы, кто, судя по всему, здесь распоряжается всем и вся, кстати, вполне соответствует твоему. А вот основной тон кожи жертвы, он хотя и очень близок, но все же отличается от твоего. Что же, такой цвет, он тоже выглядит вполне эстетично, хотя, лично тебе, все равно кажется чуточку неестественным. Но вот у жертвы, привязанной внутри деревянной конструкции, на этом, в общем-то, нормальном фоне, разбросаны темные пятна. И кажется, что женское тело, повисшее-растянутое на ремнях, покрыто не нормальной человеческой кожей, а шкурой, вроде собачьей или же коровьей.

Нет, все не то. Наверное, в точности так выглядела бы собачья или коровья шкура, если бы с нее сбрили все волоски...

И наивысшей бредовости всему этому зрелищу придает кровь, та, которая сочится из полосы, проявившейся темным на светлой коже, чуть выше лопаток, на правой стороне спины, наискосок, сверху вниз... Теряясь в темной кляксе пятна, вернее, обозначая свое продолжение по ней капельками крови... другого цвета. В верхней части рубца кровавые капли ярко-красные, а вот дорожка следа, идущая ниже, была обозначена по темному фону зелеными каплями.

- Ты удивлена? – спрашивает тебя твоя проводница по этому миру. – Тебя смущают эти пятна? Но это нормально. Просто, она, - имелась в виду выставленная напоказ жертва истязания, - сейчас метаморфирует. Кожа изменяется, приходит в соответствие ее нынешнему положению. Еще один месяц, и она станет в точности такой же, как и прочие пролы. Ее кожа станет менее чувствительной, ну, к подобным... секуциям.

Крайнее слово в своей речи, та, кто ведет тебя безумными тропами этого бредового мира, произносит как-то странно, почти сконфуженным тоном. Как будто и впрямь... стесняется. Нет, вовсе не самого зрелища, которое она, наверняка, может в любую секунду прекратить. Хозяйка этого безумного пространства как бы стесняется обозначить происходящее словесно. Такая, своеобразная... стыдливость...

- А что это... зрелище, - ты тоже делаешь многозначительную паузу, а после обозначаешь это слово самой едкой и иронической интонацией на какую ты только способна, - здесь бывает часто?

- Конечно! – отвечает тебе вовсе не та, кому адресован этот вопрос, а тот местный элитарий в фиолетовой тоге, что стоит на помосте и распоряжается истязанием. Он шагнул ближе, на самый край помоста, и, кажется, сейчас собирается дать вам все необходимые пояснения в части того, что здесь происходит.

– Это такая традиция! – говорит он важным тоном, обращаясь, скорее, к тебе, как к гостье. – Те, кто виновен, подвергаются наказанию по приговору старейшин и по одобрению мира. И весь мир считает удары наказания, следя за тем, чтобы не было поблажек. Все справедливо. Провинилась – получи. Таковы общие правила. Наказание одинаковое для всех. Перед всем миром, для примера другим. Каждый знает, что такое секуция. И каждый может оказаться здесь, в «окне вразумления».

- Мир, это все местные селяне! – уточняет твоя проводница. – Они считаются как бы единым целым, и все вместе объявляют каждый удар.

- То есть, их считать никто не принуждает? – ты усмехаешься, но улыбка твоя совсем не веселая.

- Нет-нет, как же можно кого-то принудить? – кажется, местный элитарий удивлен твоим предположением. – Мир считает, если находит нужным кого-либо наказать. При секуции я даю знак всем присутствующим. И они объявляют счет.

- А если они промолчат? – ты ощущаешь все возрастающее омерзение всем этим бредовым раскладом этого мира. – Удара не последует?

- Разумеется, нет! – кажется, твой «элитарный» собеседник почти обижен на твои слова. – Если они промолчат, или же не произнесут счет сколь-нибудь внятно, наказание будет считаться оконченным.

- И им все это нравится? – сарказм каждого твоего слова почти физически ощутим, но, похоже, такие оттенки эмоций твоему собеседнику недоступны совершенно.

- Это традиция, скрепляющая мир! – произносит он весьма велеречивым тоном. И не факт, что этот деятель в фиолетовой тоге сейчас шутит, совсем не факт! – Каждый мирянин, по долгу совести, расскажет о каждом нам, старейшинам. И если провинившийся не повинится сам, то все равно, его провинность не останется безнаказанной! Все справедливо! Ибо каждый член мира знает, кто, как и за что был наказан. Поскольку сам участвовал в определении меры этого наказания.

- Тем, что считал? – твой голос звучит как... не твой. Как голос существа не от мира сего, ибо мерзость сия не позволяет тебе считать этот мир «своим» хоть в малейшей степени. – Или же тем, что промолчал?

- Если провинность определена Старейшинами как существенная, - твой «элитарный» собеседник явно не шутит! Хотя его логика, с твоей точки зрения, уже давно вышла за грань бреда! – то наказания не избежать. Секуция проводится публично, чтобы каждый, кто включен в мир, знал, что провинившийся был наказан. И каждый мирянин, считая удар, участвует в этом наказании, имея возможность продолжить счет или же просто промолчать. Это право каждого мирянина, и каждый из присутствующих может воспользоваться им, так или же иначе.

На этих словах толпа мирян, находившаяся позади вас, одобрительно зашумела-загомонила. Ты оглянулась, встретилась с глазами всех этих невнятных толпарей, и... поняла, что все присутствующие пролы с ним совершенно согласны. Мужчины ухмылялись и говорили нечто вроде «Вестимо!», «А то как же!» или же «Конечно!» Женщины-пролы были не столь многословны, и выражали свое одобрение витиеватым словесам местного «элитария» лишь кивками и несколько... скабрезными улыбками.

От этого мерзкого зрелища единения «народа и власти» тебя замутило. И в чувство тебя привела лишь странная мысль о том, что позволить себе такую слабость будет просто недостойно тебя.

- По-моему, ты чрезмерно эмоциональна! – вступается за адресатов твоих неприязненных эмоций та, кто привела тебя в это место. – В конце концов, тела у моих созданий достаточно сильные. И секуция серьезных проблем со здоровьем у них не вызывает. Конечно, тела оптиматов несколько более чувствительны. Но поверь мне, даже для них в этом нет ничего опасного. Такова традиция, ничего более!

- А унижение их достоинства, - произнеся это слово, ты позволила себе презрительную усмешку, - весь этот позор...

Эти слова были встречены дружным смехом, распространившимся эдакой волной, от эшафота и далее на всю площадь. И лишь та, кто была крестообразно растянута внутри двойной деревянной рамы, задергалась, безуспешно пытаясь сдвинуть свои ноги, скрыть бесстыдно отверстое взорам толпы срамное место. Но она вызвала этими своими судорожными движениями лишь дополнительную волну язвительного смеха. Кстати, твоя проводница тоже улыбнулась. Два раза.

- Излишняя стыдливость это свойство высшей расы. Для пролов оно смотрелось бы излишним. А эта... – твоя проводница как-то снисходительно махнула рукою в сторону помоста. – Пускай привыкает! Не бойся, с нее не убудет. Продолжайте!

Это обращение-разрешение было обращено к тем, кто стоял на помосте. «Элитарий» в пурпурной тоге поклонился в ответ и кивнул палачу.

Кнутобоец, одетый в нелепую рубаху желтого цвета, с малиновыми обшлагами на рукавах, осклабился так, что зубы сверкнули беловатым контрастом на темно-серой морде его лица. Было в этой омерзительной эмоции нечто от животного. Даже не от волка. Это скорее был оскал гиены или же шакала. Истязание беззащитного всегда сродни поеданию падали... или же человечины.

Палач развернул свой... то ли кнут, то ли плеть... Нечто плетеное в основании, от короткой деревянной рукояти, сужающееся дальше середины и заканчивающееся кольцом, к которому прикреплен толстый и узкий ремешок-язык, предназначенный жалить-кусать тело жертвы, этой самой женщины с изящным телом и отвратительно пятнистой кожей. Та, кому предназначались воздействия при помощи предъявленного миру изделия шорного искусства, краем глаза заметив все эти приготовления, снова задергалась в своих путах, не в силах уклониться от грядущей боли, и судорожно всхлипнула. Кнутобоец отвел руку в сторону, приготовившись нанести очередной удар. Он так и замер, в ожидании...

В ожидании распоряжения.

Чьего?

Увидав, что кнутобоец находится в полной готовности, «элитарий» сделал особый жест, протянув руку в сторону толпы, как бы призывая ее высказаться. И махнул ладонью, обозначая этим знаком возможность для рядовых мирян вести счет. Четкое и недвусмысленное, внятно-понятное и громкое «Три!» было ему ответом.

Тогда «элитарий» кивнул палачу еще раз. Тот снова плотоядно усмехнулся и неуловимо быстрым движением выбросил руку, вооруженную орудием истязания, вперед, в направлении помоста. Короткий свист, режущий слух, и хлест-хлопок по обнаженным ягодицам привязанной, чуточку ниже самой мякотки.

Наказываемая истошно завопила. А толпа, даже не ожидая жеста «элитария», распоряжавшегося экзекуцией, удовлетворенно выдохнула многоголосым хором: «Четыре!»

Тебя передернуло от омерзения этим проявлением единства серых недочеловеков, наслаждающихся чужими страданиями. И где-то там, в глубине твоей души, начал просыпаться тяжелый гнев. Истинно благородная ярость, ненависть того самого рода, что крушит миры.

Тем временем, «элитарий», командовавший всем этим омерзительным спектаклем, подошел и внимательнейшим образом осмотрел след на коже женщины, полосу от выданного ей удара. Растянутая жертва всхлипывала и судорожно дергалась в путах. На ее заду, чуть ниже средней линии, вспухла красная с синевою полоса. Ягодицы привязанной были еще белыми, без этих отвратительных темно-серых пятен, обозначавших метаморфозу, превращение этой женщины в существо низшей расы. И на них ярко алым выступили крохотные капельки крови - там, в конце этой полосы. Там, где кончик жалящего ремня с размаху захлестнул боковую поверхность ягодицы.

Судя по всему, это зрелище полным образом удовлетворило распорядителя жуткого действа сего. И он, отойдя обратно, чуть поодаль, в сторону, сызнова кивнул палачу, одобряя этим жестом чуть ранее вынесенный приговор-требование толпы мирян.

Твое сердце почти остановилось. И ты, замерев, наблюдала за тем, как дрожащая женщина, привязанная в раме, дергалась, в ужасе - при этом, жертва истязания даже не пыталась молить этих нелюдей о пощаде...

Ты видела, как палач снова ухмыльнулся и отвел руку с кнутом для очередного замаха. И снова слышала короткий свист и жесткий, режущий звук хлеста ремня по коже, обжигающий твой слух. И дикий вопль этой несчастной, буквально заходящейся в крике.

Кричала она неспроста. Ведь на этот раз гибкий кончик орудия наказания ужалил ее в весьма чувствительное место. Свежая полоса легла в точности по той линии, где ягодицы той, кто подвергается этому мучительному наказанию, переходят в бедра.

Удар, кстати, действительно получился очень сильным, поскольку просечка от кончика кнута с боку, под напряженной округлостью правой ягодицы, сразу же обильно закровоточила. Зеленым, а вовсе не алым, поскольку жаляще-режущий ремень в этот раз задел темное пятно. А судорожные дергания висяще-вопящей женщины заставили эти зеленые капли исполнить странный танец-побег по коже обнаженной жертвы истязания. Вниз, оставляя за собою странную, ломаную, нелепо-цветную дорожку.

Ярость внутри тебя переполнила чашу. Ты повернулась к своей проводнице и посмотрела ей прямо в глаза. Кажется, это ее несколько смутило.

- Прекрати это, - произнесла ты. И повторила, почти спокойно, не торопясь, раздельно произнося каждое слово, почти что по слогам, но весьма утвердительным тоном. Точно зная, что ты - и только ты! – здесь и сейчас имеешь право говорить с нею именно так. – Прекрати. Это. Немедленно.

Наверное, твой взгляд в этот миг был более чем красноречив. И его, как ни странно, то ли заметили, то ли просто почувствовали те, кто стояли на помосте. Они все – и палач, и распорядитель экзекуции, и служители-помощники, стоя в стороне, ожидавшие приказов – все замерли в полной растерянности. Вероятно, та, кто посмела обращаться к их хозяйке в столь непочтительном тоне, показалась им в высшей степени значимой персоной. Или же просто, подобное обращение к ней было для них несколько сродни святотатству, и внушало почтительный страх. Кстати, вполне обоснованный.

В эти мгновения молчаливого вызова-противостояния той, кто правит этим карикатурными мирком – «eye to eye», «глаза-в-глаза»! – ты ощущала, вернее, откуда-то точно знала, что способна убить их всех. Ты могла уничтожить всю эту серую нежить, что столпилась на площади, причем несколькими способами, на выбор. Испепелить их волной-вспышкой света. Или же заставить их корчиться под каплями огненного дождя, который ты была готова пролить с небес на это омерзительное селение. Или просто, разверзнуть пропасть и низвергнуть все это стадо нелюдей в адское пламя.

Тебя останавливало только одно. Бессмысленность подобного, внешне весьма эффектного, деяния.

Эффектность не равнозначна эффективности. Так говорил тебе твой разум, остававшийся на удивление холодным и трезвым, невзирая на волну ярости, кипевшую в твоем сердце. Бессмысленно пытаться умерщвлять то, что и так изначально мертво по своей сути...

Это знала ты. Это знала и адресат твоих мыслей и эмоций. Это же, кстати, и почувствовали все те человекоподобные серые организмы, что стояли на этой площади. Они знали, что находятся на волосок от гибели, и замерли в напряженном ожидании развязки.

Странная тишина повисла над этим местом. Кажется, даже та истерзанная женщина затихла, не смея обозначить даже факт своего страдания.

Все они ждали, что же случится. А ты ждала ответа от той, кто привела тебя на эту самую площадь.

И этот ответ оказался совершенно неожиданным. Адресат твоего агрессивного демарша... улыбнулась тебе! Нет, вовсе не растерянно, и не испуганно. А, скорее, некой... удовлетворенной улыбкой.

Как будто бы ты только что сделала-совершила в точности то, чего она ожидала от тебя очень долго и, наконец-то, добилась своего.

- Какая ты у меня... чувствительная! – твоя собеседница, властвующая над этим безумно-бредовым миром недочеловеков, произносит эти самые слова без малейшего гнева или же раздражения, зато при всем при этом сдабривает их изряднейшей долей иронии. – И всюду норовишь выстроить все по-своему.

- Я прошу для этой несчастной милосердия, - слово «прошу» прозвучало в твоих устах, скорее, в тоне приказа. Но это все вызвало у твоей собеседницы лишь очередную удовлетворенную улыбку. А после этого...

Адресат твоих гневно-требовательных слов сменила тон своей улыбки. Это эмоциональное мимическое движение – адресованное лично тебе, и никому более! – теперь обозначало некое сочувствие.

- Милосердие не самая надежная опора для основания нового мира, - заявила она тебе несколько покровительственным тоном. – Страх подвластных тебе, замешанный на их крови, куда как более традиционный и надежный материал. Но ты еще молода, у тебя полно времени, чтобы убедиться в моей правоте. И, кстати, - в этом месте ее улыбка стала почти иронической! – ты не сказала еще традиционного волшебного слова!

- Пожалуйста! – произнесла ты, и почувствовала, как гневное напряжение, уже переполнившее было тебя, понемногу спадает. Ты успокаиваешься и...

О чудо! Одновременно с этим, в окружающем тебя бредовом пространстве сызнова возникают-появляются звуки. Вот, даже эта толпа уже шумит. Но как-то вполголоса, осторожно. И даже наказываемая, растянутая внутри нелепой деревянной конструкции, расположенной на помосте-эшафоте, позволила себе осторожный стон...

Ты почувствовала их всеобщее облегчение от того, что ты позволила и дальше им существовать. Во всей этой мерзости, что составляет неотъемлемую часть их духовного мира. Так уж вышло...

А твоя собеседница, одобрительно усмехнувшись, хлопнула в ладоши.

- За-ради нашей гостьи, я постановляю! – провозгласила она громко, во всеуслышание. Голос ее прозвучал с удивительной силой и убедительностью и был воспринят каждым, кто был на площади. – Ныне же, немедленно освободить эту женщину и простить ее. Да исполнится просьба нашей гостьи незамедлительно!

И снова это самое слово, «гостья», пренеприятнейше царапнуло твой слух. И опять-сызнова ты остановила то возмущенное возражение на него, что зародилось где-то там, у тебя внутри. Усилием воли, ты даже заставила себя улыбнуться, в знак одобрения решения, принятого во исполнение этой твоей... просьбы. Хотя улыбка вышла у тебя не слишком-то естественная. Однако собеседнице эта твоя натужная эмоция, выраженная «в позитив», неожиданно понравилась. Она усмехнулась, почти торжествующе (с чего бы это, а?) и снова хлопнула в ладоши, призывая своих служителей на помосте поспешить с исполнением ее приказа.

Сказано – сделано. Трое серых нелюдей – обслуга палача, доселе стоявшая, незанятая, в стороне – подскочили, чтобы исполнить свою работу. Двое тут же подхватили скамейку, а третий точными выверенными движениями высвободил запоры, удерживавшие внутреннюю часть деревянной рамы в верхнем положении. А потом этот третий прислужник начал аккуратно, придерживая ее руками и страхуя веревкой на блоках, опускать ту самую внутреннюю часть рамы, где была крестообразно растянута пятнистая обнаженная женщина. Причем, его товарищи по пыточному ремеслу, одновременно с тем продвигали скамью по деревянному настилу так, что когда эта часть рамы была повернута в горизонтальное положение, жертва, подвергнутая этой отвратительной экзекуции, оказалась лежащей на вовремя пододвинутой плоскости, вверх спиной, вниз лицом. Усердные служители местной палаческой фемиды живо освободили наказанную от пут, помогли ей подняться и вылезти из рамы, поддержали, когда она перешагивала через деревянный брус. Видная собою, по своему даже красивая женщина – ну, если абстрагироваться от ее странной пятнистости – вышла со склоненной головою, так, что волосы падали ей на лицо. Она дошла почти до края эшафота и там медленно опустилась на колени, почти что опала вниз, на деревянный настил, безмолвным призраком чужой воли. И далее склонилась ниц, в сторону своей повелительницы.

- Поднимись! – отдала ей приказ твоя проводница, и ее распоряжение было незамедлительно исполнено. Обнаженная женская фигура вытянулась-выпрямилась, оставшись, впрочем, на коленях. Судя по удовлетворенному кивку головы хозяйки этого мира, она поступила совершенно правильно.

- Поднимись на ноги и поблагодари нашу гостью за ее безграничную милость, оказанную тебе! – последовал следующий приказ.

Коленопреклоненная жертва истязания испуганно встрепенулась, обратив свой взор в твою сторону. И судорожно кивнула, обозначая этим самым некий условный благодарственный поклон в адрес своей благодетельницы. Потом поправила волосы, убрав их с лица, и снова исполнила этот нервный поклон.

Лучше бы она этого не делала. Лицо этой женщины...

Оно вызвало у тебя необъяснимый приступ отвращения. Почти всю левую половину лица жертвы истязания занимало темно-серое пятно, определенно свидетельствовавшее о том, что метаморфоза бывшей представительницы привилегированной расы зашла очень далеко. Ее лицо казалось эдакой уродливой маской, своеобразной игровой принадлежностью костюма для некоего «карнавала прокаженных».

Ты вздрогнула, увидев этот ужасный облик внешне вполне человекообразного существа и судорожно выдохнула. По счастию та, кто поблагодарила тебя этим безмолвным поклоном, оказалась столь милосердной, что опустила голову, скрыв свое лицо сызнова, спрятав его в несколько более глубоком поклоне-склонении. Ты просто молча кивнула ей в ответ и отвернулась от живого – или же условно живого – объекта твоей внезапной неприязни.

Впрочем, ты отметила, что пятнистую женщину, избавленную тобою от наказания, члены-участники местного палачества аккуратно подняли, взяв за подмышки, с двух сторон. При этом твоя проводница подала знак рукой местному «элитарию» в фиолетовой тоге. И когда этот распорядитель прерванной тобою экзекуции резво спустился-сбежал вниз по ступенькам, она шепнула ему на ухо какое-то распоряжение, смысл которого, по его реакции, определить было невозможно. Он просто многозначительно кивнул в ответ на отданный ему приказ, обозначив свое понимание и произнес: «Будет исполнено!» И все. Что они имели в виду, что же именно он собирался исполнять – это все было совершенно непонятно. Впрочем, тебе это было не столь уж интересно...

Тебя мутило от всей этой истории. Нет-нет, ты ни секунды не жалела о том, что вмешалась и освободила от страданий человекообразное существо. Просто, степень человекоподобия жертвы оказалась много ниже, чем ты поначалу предположила.

Отпустив «элитария» в фиолетовом, твоя проводница вернула тебе свое внимание.

- Тебе нехорошо? – произнесла она вполне себе сочувственным тоном. – Ты хочешь уйти?

- Да, я хочу уйти отсюда, - отвечаешь ей ты, чувствуя внутри себя, как нарастает внутри тебя отвращение ко всему, что ты здесь увидела. – Немедленно и... как можно дальше.

- Нет ничего проще! – улыбнулась тебе эта странная женщина, повелевающая странным миром недочеловеков. – Сейчас я отведу тебя туда, где мы сможем отдохнуть и поговорить о наших общих планах на дальнейшее!

Твое раздраженное отвращение к этому месту было в этот миг столь велико, что ты даже не стала оспаривать это ее финальное утверждение. Только тяжело вздохнула.

Твоя проводница в очередной раз удовлетворенно улыбнулась, протянула руку и дальше, развернув тебя к помосту спиной, она повела тебя по площади. Толпа перед вами торопливо расступалась. Все зеваки-филистеры поспешно склоняли головы в торопливом поклоне. То ли перед своей повелительницей, то ли перед тобою. Но, как бы быстро ни прятали они свои серые лица в этом почтительно-приниженном положении, ты успевала все же заметить на них выражения двоякого рода. В смысле, обозначавшие преимущественно две искренние эмоции. Одни селяне были явно огорчены. То ли тем, что экзекуция пятнистой женщины, из-за твоего непрошеного вмешательства, все же не была доведена до конца, то ли тем, что некая «гостья», посмевшая прервать это истязание и, между прочим, говорившая с их хозяйкой на грани дерзости, так и не понесла заслуженного наказания за столь неподобающее поведение. На лицах других пролов-толпарей можно было прочесть явное облегчение. От того, что эта самая «гостья» уже уходит. Впрочем, даже без точного знания физиогномики, можно было понять, что большинство этих серых недочеловеков испытывали обе эти эмоции, сразу же и одновременно.

Да, все они тебя боялись. И не зря.

Вот это ты знаешь совершенно точно, как факт. Неизвестно откуда, но твоя уверенность в этом знании и абсолютна, и несомненна. И, откровенно говоря, все эти судорожные страхи невзрачных и духовно ничтожных существ тебя только радуют!

Но радость эта... она оставляет по себе это странное ощущение, одновременно вонючей грязи и затхлой пыли. Это странное чувство – сродни дрянному запаху и тут же сразу осязаемой мерзости, сразу же и одновременно! – возникло где-то там, внутри, и мучительно томит-утомляет тебя этим ощущением духовной дряни, противным исходной сути твоей. И сейчас тебе хочется оказаться как можно дальше от этой серой толпы.

Удивительно, но факт. Твоя проводница каким-то своим загадочным способом умудряется прочувствовать внутри себя эти твои неприятные ощущения. И сейчас тебе кажется, что она разделяет их чуть ли не полностью. Во всяком случае, улыбка ее вполне-вполне сочувствующая. И сейчас она тянет тебя за руку, заставляя непроизвольно ускорять шаги. Но тебе это нравится, поскольку с каждым шагом эта серая масса остается позади, и тебе становится легче...

Легче...

Легче...





*Леонид Владимирович Шебаршин служил в годы «советско-постсоветской власти» в пресловутых «органах». Дослужился до генерал-лейтенанта «Ка-Гэ-Бэ», причем, в 1991 году возглавлял это специфическое советское ведомство. Возглавлял он его ровно 48 часов, как раз между Крючковым и Бакатиным. По странному – и, конечно же, совершенно случайному! – стечению обстоятельств, в тот же самый период пресловутые «комитетчики» активно «зачищали хвосты». «Зачищали» аж до массового вылета из окон ключевых функционеров, предположительно знавших ответ на вопрос: «Где деньги, Зин?» Сам вопрос содержится в известной песне Высоцкого и прозвучал, естественно, несколько ранее, но стал нарицательным обозначением для сути любой-каждой очередной очевидно-невероятной ситуации на 1/6 части суши. Так же, как и вошедшие уже в традицию ответы на него, в виде развлекательных прыжков без парашюта либо «суицид-пострелушек» боевыми патронами очередного «слишком-много-знавшего» персонажа, связанного с очередной «правящей» партией «этой страны».

Ширнармассам генерал Шебаршин известен изящнейшими и точнейшими афоризмами. Его «бон мо» были ничуть не менее впечатляющими, чем в свое время у герцога де Леви-Лерана. И эти его занимательные шутки в высшей степени соответствовали объективной реальности «расеянии» времен пресловутых «лихих 90-х» и последующих, не менее «занятных» годов, когда «этой страной» формально управляло существо, известное под кличкой «Моль».

Правда, о том, что некий генерал-лейтенант «Ка-Гэ-Бэ» имел прямое отношение к созиданию всего того шизоидного бреда, что восторжествовал в умах и бытии населения 1/6 части суши, сам Шебаршин всегда предпочитал умалчивать. Возможно, из соображений скромности.

К сожалению, самый последний афоризм генерала Шебаршина засекречен. Предполагается, что он содержится в предсмертной записке, которую Леонид Шебаршин оставил перед тем, как застрелился 20 марта 2012 года из своего наградного пистолета. Уж не знаю, что было написано в наградной надписи, но, возможно, в этом тоже был какой-то оттенок иронии. Под стать обычным изящнейшим шуткам фигуранта очередной волны элитарных «суицид-пострелушек». В конце концов, именно его перу принадлежит фраза «Эпитафия — скончавшийся эпиграф».

Полагаю, причины для самоубийства у генерала «Ка-Гэ-Бэ» были. И афоризм, который, почти наверняка, сопровождал его уход, был максимально четким и емким. И неотразимым.

Потому и засекречен.

Желающие иных афоризмов от генерал-лейтенанта «Ка-Гэ-Бэ» Леонида Владимировича Шебаршина, могут прочесть их в Сети, благо они достаточно популярны.

**Румб это 1/32 часть полной картушки компаса. То есть, примерно 11,25 градуса.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

37.

Здесь было неожиданно легко, во всяком случае, тебе. Ну, легко по сравнению с иными-прочими местами этого странного мира.

Открытая веранда-пирс, нечто, похожее на ресторанчик, расположенный на берегу небольшого залива, под местным бледно-сиреневым небом. Ветер, влажный и соленый – оставляющий при порывах знакомый вкус соленых капель на губах. Эти капельки маленькие-маленькие, они ощущаются кожей лица как источник мгновенной прохлады, которую почти сразу же сменяет противоположное ощущение, впрочем, легкое и ненадолго.

И море...

Здесь оно, вопреки ожиданиям, вовсе не какого-нибудь раздражающего или кричащего цвета. Просто серая поверхность, испещренная светлыми, почти что белыми бурунами-гребнями волн, которые с монотонной периодичностью накатывают на песчаный берег. Но их ритмичный плеск успокаивает тебя так же, как и весь иной-прочий пейзаж за этой условной линией прибоя – песчаные дюны, слегка поросшие грязно-коричневой травой.

Нечто подобное ты уже видела много-много раз, встречала где-то там, далеко. Да, все то, что вокруг тебя сейчас расположено-обозначено в системе визуализаций местного континуум-пространства, все это тебе почти что знакомо. Если, конечно, не считать неба.

Впрочем, ежели припомнить хорошенько, то и небо такое ты тоже встречала, и не раз, и не два. Где-то там, далеко, во многих иных мирах... Только не в это обеденное время – откуда-то ты точно знаешь, что в этом мире, здесь и сейчас, едва-едва перевалило за полдень – а в те часы-минуты, которые служат Хроносу гранью дня и ночи, той гранью, где балансируют тьма и свет. Чаще всего на закате, когда тамошнее солнце уже ушло за горизонт, оставив по себе это яркое розовато-фиолетовое сияние в небе, постепенно темнеющее тоном и плавно переходящее в сумерки. А вот в том мире, где сейчас ты оказалась, такой-подобный цвет неба это, похоже, скорее уж норма. Как ни странно, это тоже успокаивает тебя, оставляя приятное ощущение «неотмирности». Отделенности именно от этого мира, который тебе категорически неприятен.

Да, тебе кажется, что ты сейчас находишься не здесь и не сейчас. А где-то там и тогда. В прошедших временах и иных пространствах.

Но вот именно сейчас у тебя нет ни малейшего желания вспоминать обстоятельства тех, былых жизней, о которых теперь ты точно знаешь, что они у тебя точно были. Когда-то, и вовсе не здесь, но были...

И да…
И нет…
И не сейчас…

Сейчас тебе вовсе не хочется освежать в памяти подробности того, былого бытия. В других мирах, в других телах. Сейчас тебе хочется расслабиться и сделать вид, будто этого бредового явления – под названием мир-вокруг – и вовсе не существует.

- Тебе здесь неуютно? - обеспокоенно вопрошает твоя визави.

Сейчас женщина-в-коричневом – то ли плаще, то ли балахоне – отбросила на спину свой капюшон. Теперь ты точно знаешь, что образ, избранный повелительницей этого мира, весьма занятный и неоднозначный.

Она действительно блондинка средних лет, с чуточку постаревшим лицом, на котором видны признаки двойного подбородка, бороться с которыми, пожалуй, уже бесполезно. Но сейчас, вот сию минуту, ее голубые глаза смотрят на тебя почти с тревогой. Кажется, ее огорчила твоя реакция на сомнительные прелести мира, созданного ее стараниями.

- Я вижу, что тебе здесь не нравится, - констатирует она факт. – Но что именно тебя здесь не устраивает?

- Все, - безапелляционным тоном заявляешь ты.

- Это не разговор, - кажется, твоя визави почти обижена на тебя за столь жесткое, краткое и энергичное выражение неприятия результатов ее личных трудов по взращиванию местного социума. – Что конкретно тебе не нравится в моих созданиях?

- Их мерзость и... пустота, - отвечаешь ей ты. Опять-таки, кратко и по сути вопроса.

- Хочешь, я познакомлю тебя с ноблями? – голос твоей собеседницы звучит вполне серьезно. – Они элита моего мира. Возможно, они понравятся тебе несколько больше, чем пролы.

- Не хочу! – ты сказала это, как отрезала.

- Почему? – она настойчива и... как-то по-особенному серьезна.

- У них общая природа, - сказала ты ей в ответ. – А значит, особой разницы в их сути быть не может.

- И как же ты обозначишь их суть? – в голосе твоей собеседницы теперь уже звучит интерес. Совершенно неподдельный.

- Пустота, - отвечаешь ты ей снова и так же, теми же словами. Кратко, точно и честно. – Пустота и мерзость.

- Ты несправедлива! – возражает твоя собеседница. Кстати, она почти всерьез обеспокоена столь жесткой оценкой тобою этих ее созданий. Ну, еще бы! Ведь каждое творение несет на себе отпечаток рук своего творца. И, ежели результат творчества можно обозначить словом «тварь» – в самом неприятном смысле этого слова! – то это значит, что и творец создания сего, тоже, мягко говоря, несовершенен...

Твоя проводница делает обычный жест завсегдатая ресторана – прищелкивает пальцами – и таким манером подзывает кого-то, кто может подать вам еду и напитки. И к вам быстрым шагом спешит-подходит...

Та самая женщина, что несколько ранее судорожно дергалась под ударами бича, растянутая внутри деревянной конструкции. Там, в селении, откуда твоя проводница привела тебя своими тайными тропами, позволявшими ей перемещаться между весьма отдаленными частями этого пространства буквально за шаг-два. Вы с нею пришли-проследовали сюда, к серому морю, монотонно бьющему-выкатывающему волны на красноватого цвета пологий песчаный берег. К месту, которое, должно было быть расположено подальше от средоточия тех твоих крайне неприятных эмоций. Просто, ты просила именно об этом. И вот теперь...

Тебе казалось, будто то самое омерзительное зрелище, что вывело тебя из равновесия, случилось перед твоими глазами совсем недавно. Как бы и не полчаса тому назад. Однако же, на лице той самой женщины нет сейчас ни малейших признаков того, что она вот только что, совсем недавно, истошно вопила-орала, истязаемая палачами там, на площади.

Ты позволила себе пристальный взгляд в адрес этого странного антропоморфного существа. Та, кто в прошлом была представительницей «элитной» расы, а совсем недавно оказалась жертвой площадного избиения, с хоровым подсчетом, как говорится, «всем миром, всем народом», нынче была одета в темно-серое платье, с нелепыми ярко-фиолетовыми накладными карманами и таким же аляповатым воротником.

Да, вне всякого сомнения, это она и есть. Перед тобою сей же час, сию минуту, стоит, ожидая дальнейших распоряжений, та самая женщина, которую совсем недавно именно ты спасла от истязания. Странной формы серое пятно, расползшееся по левой половине ее лица, разделившее его на две части, говорит само за себя.

Надо отметить, что твоя реакция на подошедшую к вашему столику официантку не осталась без внимания со стороны твоей собеседницы в балахоне. Кстати, она каким-то непонятным образом умудрилась сменить его цвет, прямо по ходу этого вашего общения. Да так уж быстро, что ты даже и не заметила для себя – своими глазами, да не увидела! – момента этой самой перемены. Теперь ее наряд выглядит отнюдь не темно-коричневым, одеяние твоей визави теперь в точности того же самого, скорее приятного оттенка серого цвета, что и тон платья бывшей жертвы. Да и в остальном, верхняя одежда хозяйки этого мира смотрится сейчас несколько иначе. Возможно, она и впрямь, поменяла и цвет, и фактуру ткани, вот здесь и сейчас, прямо на себе. Впрочем, вовсе не исключено, что все это, возможно, просто очередная порция иллюзий...

Твоя проводница откликнулась на серию неприязненных эмоций, обозначенных с твоей стороны, очередной удовлетворенной улыбкой. Как будто все идет в точности так, как это и было ею же задумано.

Непонятно, как эту пятнистую женщину умудрились одеть и вообще визуально привести в порядок за такое короткое время. Или же в этом карикатурном «зигзагообразном» пространстве и время течет... иначе? По особому, вне линейной протяженности?

- Я приказала определить ее для нашего услужения, - усмехается та, кто распоряжается в этом пространстве. И сразу же подмигивает пятнистой женщине: - Счастливый случай все же улыбнулся тебе, правда, Донна?

Имя этой новой служанки, бывшей представительницы «элитарной» расы, показалось тебе грубой насмешкой. Ну, почти как если бы собаке дали кличку по титулу какого-нибудь древнего властителя. Впрочем, говорят, что в иных мирах такое действительно практикуется. К вящему уничижению былого правителя. Того, кто умер много поколений тому назад, и который никак уж не сможет ответить на оскорбление. Разумеется, назвать так животное... это деяние вполне достойное. Достойное трусов и подлецов, уверенных в своей безнаказанности...

Между прочим, на столь адресный знак внимания указанная Донна ответила совершенно искренней улыбкой.

- Счастлива служить Повелительнице и ее... гостье! – произнесла она высоким сильным голосом, не лишенным известной доли приятности.

Пауза, которую она взяла перед тем, как рискнула обозначить тебя, была более чем красноречива. Тон голоса, которым она обозначила крайнее слово, обозначал куда больше страха, чем неких признаков благодарности. Впрочем, такое отношение с ее стороны, откровенно говоря, тебя вполне устраивало.

Твоя старшая собеседница быстро надиктовала заказ свеженазначенной прислуге и пятнистая женщина, кивнув в знак понимания и сделав отметки карандашом в крохотной записной книжке, отошла в сторону.

Н-да... а ведь все вокруг как-то так интересно... переменилось. Ну, за то время, что твое внимание было отвлечено на женщину, когда-то спасенную тобою и сразу же назначенную вам в услужение. Когда вы ступили на этот деревянный настил – с перилами по бокам, то ли пирс, то ли просто обзорная веранда, выдающаяся в море – здесь просто стояли несколько плетеных столиков с подобными же стульями. Теперь же там, на берегу, виднеется строение, где, наверное, сейчас будут вам готовить те самые совершенно неизвестные тебе блюда с вычурными «морскими» названиями, что успела заказать вам твоя визави. Именно туда направилась эта ваша служанка-официантка.

Кстати, и само пространство на пирсе-веранде полностью преобразилось. Теперь столиков стало больше и расставлены они были уже в несколько ином порядке. Перила, ограждавшие выдающийся в море помост, теперь были изготовлены из резного дерева, особого, светло-коричневого оттенка, приятного с виду. А еще, эти деревянные функционально-художественные конструкции ограждения теперь были украшены гирляндами цветов. Кажется, именно их соцветия источали незнакомый, терпкий и чуточку сладковатый аромат, который ты ощутила вот сейчас, сию минуту.

- Да, я только что доработала эту часть! – гордо заявила адресат твоего удивления. - Кстати, специально для тебя!

- Спасибо! – ты кивнула головой, впрочем, без особого энтузиазма.

- Пустяки! Не стоит благодарностей! – благодушно махнула рукою твоя визави. И добавила, усмехнувшись: - А вот и наш с тобою обед! Теперь ты можешь оценить блюда моей кухни!..

... Обед скорее удался, чем нет. Ты действительно попыталась воздать должное мастерству поваров этого странного мира. Они и впрямь, постарались на славу.
Правда, получилось у них, как говорится, не очень, чтоб очень. Возможно, твой вкус был излишне избалован деликатесными кушаньями, которые тебе довелось отведать-распробовать... когда-то и не здесь.

Эта мысль промелькнула в твоей голове, и ты сразу же смогла вербализировать там, внутри самое себя, всю совокупность ощущений от тех самых блюд, что ты только что попробовала за обедом в компании повелительницы этого странного мира. Да, кажется, ты сумела для себя хоть как-то внятно обозначить словами их суть и смысл. Ощущения от того, что ты ела, были тебе хорошо знакомы... по прошлому.

По твоему прошлому. Тому, которое случилось с тобою, когда-то и не здесь.

К примеру, печеное мясо с овощами ты ела когда-то давно, в компании друзей, лица которых отчего-то трудно вспомнить-увидеть внутренним взором... И было это в далеком-далеком краю, неподалеку от одной горной деревушки, в те счастливые дни, когда кругом были только свои.

В тот день вы были молоды и счастливы. И маленькая придорожная харчевня-таверна-трактир-да-какая-разница тогда возникла перед вами там, на перекрестке горных дорог, совершенно внезапно. И все, что там было подано к столу, оказалось щедро сдобрено дружбой и смехом, в добавление к любым приправам и специям, хоть к привычным, хоть к необычным.

А уха, из морской рыбы, крабов и каких-то непонятных морских моллюсков, была знакома тебе по совершенно другим посиделкам. В не менее дружной, хотя и весьма разношерстной компании.

В тот день судьба свела в харчевне на окраине маленького приморского городка несколько стьюдентов тамошнего университета, двоих воров, вернее, персонажей, «руливших» тамошним криминалом мелкого пошиба, и даже троих пиратов, коротавших дни в промежутках между корсарскими рейдами. Занятно, что верховодили в тот вечер, да и оплачивали стол двое контрабандистов, прибывших туда совершенно инкогнито, и имевших определенные виды на сбыт своего, не вполне легально привезенного, товара через усилия всех участников столь занятной честнОй компании.

Да, в той самой разношерстной, но вполне себе мирной и почти что дружной застольной шатии-братии ты тоже была, но только... в мужском теле.

Занятные, однако, превращения с тобою случались!

А вот это зеленое вино... На вкус это тот же самый микс-коктейль, из содовой, кислого и свежего лайма, и какого-то очень крепкого и удивительно ароматного темного спирта, выдержанного в дубовых бочках и настоянного на ярких и жгучих специях, поданный со льдом. Тогда компания, помнится, была вполне себе... как это говорится... ин-тел-лек-ту-аль-на-я...

Блин, душа, ну и словечко тебе припомнилось! Про себя не выговоришь, не то, чтобы произнесть такой ужас еще и вслух!

Дело было в тропиках. Ты снова была женщиной. И составляла компанию каким-то бородатым персонажам, тем, что вели такие умнО-умнЫе разговоры, с претензией на «владычество над умами» и «поцелуи муз». Кажется, кто-то из них тогда совершенно всерьез уверял тебя, что именно ты и есть та самая его «личная муза». И объяснял тебе сей странный факт, сидя, скорее даже полулежа с тобою в обнимку, в шезлонге-на-двоих, любуясь алым-ярким закатом тропического солнца, так эффектно, торжественно и романтично нисходящего в направлении линии морского горизонта.

Ветер, что тогда дул с моря... Да, он был похожим, вот только немного теплее, чем нынешний, тот, что дует здесь и сейчас. И был он какой-то... особенно ласковый, сродни тому бородатому типу, с улыбчивыми серыми глазами, с кем вы тогда...

- Так лучше? – вежливо спрашивает твоя визави, прервав твои размышления, которые и в этот раз были ею услышаны, точно и четко. – Так тебе комфортнее?

Тебе остается только усмехнуться ее чувствительности. И откровенности. Ну да, ты чувствуешь, что ветер, дующий с моря, сейчас чуть-чуть изменился и стал почти такой же, как тот, о котором ты только что вспомнила. Но только по температуре и влажности. Особый аромат вечера того самого дня, воспроизвести просто невозможно.

- Ты меняешь пространство. Вот прямо сейчас, - эта фраза звучит в твоих устах не вопросом, а утверждением, но твоя собеседница с самым серьезным видом кивает тебе в знак согласия.

- Меняю, - говорит она. И улыбнувшись, чуть смущенно, адресно, именно тебе, поясняет: - Но не с нуля. У меня в каждом сегменте создаваемой реальности есть определенные заготовки по вариативности реализации направлений развития моего мира. Я активирую их, и потом вношу необходимые изменения в ткань бытия. Получается все лучше. В том числе и благодаря тебе.

Выразительный взгляд в твою сторону обозначает нечто... нет, вовсе не похожее на благодарность. Скорее уж на удовлетворение от рационального использования наличных ресурсов.

- Ты считываешь мои воспоминания и добавляешь их в свои... заготовки?

Ты почти сразу же сообразила, как следует отвечать. И ты чувствуешь, что выбрала правильный тон, в общении со своей загадочной собеседницей. Утвердительный, с вопрошающим оттенком.

Твоя собеседница сызнова кивнула, подтверждая твою догадку.

- Зачем? – тон твоего вопроса почти что нейтральный. Ты не выражаешь своего возмущения, тебе и вправду, интересно.

- Зачем... - твоя собеседница отводит в сторону свои голубые глаза и берет паузу. Возможно театральную, для пущего эффекта, а может быть для того, чтобы просто собраться с мыслями. Спустя несколько секунд твоего ожидания, она возвращает тебе свой взгляд и улыбку. Вот только в этот самый раз, ее эмоция визуально звучит на грани грусти. А еще в потоке эмоций, звучащих-идущих с ее стороны, тебе слышатся нотки зависти и сожаления.

Зависти к тому багажу воспоминаний, до которого ты, кажется, вот-вот доберешься. И сожаления о том, что ей этот багаж не удастся перехватить.

Нет, не то.

И зависть, и сожаление с ее стороны имеют куда более сложные и значимые причины, о которых ей придется рассказать.

Ей очень не хочется этого делать, однако, все же придется.

- Я слушаю тебя, - голос твой звучит почти вежливо, но в нем кроется несокрушимая сталь Права и Силы. Ты точно знаешь, что и то, и другое за тобою. Даже здесь и сейчас. В мире, который создан адресатом этого твоего резковатого предложения, и где твоя собеседница воистину сильна.

- Хорошо, карты на стол, - говорит она тебе.

Неожиданное заявление! Не факт, что кто-то составляет ей на досуге партию в «бридж» или же в «баккара»! Хотя... кто же ее знает!

Твоя собеседница делает очередной магический жест. Впрочем, в этот раз ее движения утрированы до комичности.

- Гоп-ля-ля! – восклицает она. А потом достает из широкого рукава чуть запыленную винную бутылку, ставит ее на стол и тут же добавляет: - И раз! И два! - две коротких фразы-восклицания, и два движения, синхронно с ними.

И вот уже из того же, используемого профессиональными престидижитаторами, традиционного хранилища, извлечены свежие бокалы на длинных ножках. В общем-то, это было вполне кстати, поскольку свеженазначенная пятнистая официантка, по имени Донна, уже успела прибрать за вами посуду.

Подвинув один бокал тебе, а другой поставив перед собою, блондинка в балахоне-плаще эффектно щелкнула пальцем по донышку бутылки, пробка вылетела и оставила по себе легкий всплеск с брызгами в серых волнах. Еще несколько уверенных движений, и вот уже оба бокала наполнены на-палец-не-до-края, странной жидкостью, цветом тона la Rose au Violet. Судя по всему, это вино. И тебе, совершенно недвусмысленно, предлагают его выпить.

- Твое здоровье, моя дорогая! - провозгласила твоя визави. Она взяла в руки свой бокал и обозначила движение на «чокнуться». Ты, отчего-то, послушно кивнула в ответ, взяла в руку предложенное и сделала по направлению к ней ответное движение.

«Дзин-н-нь!» - это послышался дли-и-инный звон, прозвучавший несколько громче и дольше, чем можно было бы ожидать, даже от бокалов, изготовленных из чистейшего хрусталя. Этот самый растянуто-затянутый звук тебе отчего-то совершенно не понравился, показался неестественно-неприятным. Впрочем, ты отогнала-отбросила свое неприятие, мысленно объяснив самой себе странности звучания спецификой неустойчивого пространства, управляемого твоей визави. Судя по выражению лица собеседницы – вернее сказать, уже собутыльницы? – ты все поняла правильно.

- Предлагаю тост! – торжественно объявляет блондинка-в-балахоне. – За искренний и честный разговор! Без умолчаний и лжи! За-ради полного взаимопонимания!

Ты не могла не поддержать столь своевременную инициативу и пригубила содержимое своего бокала. Запах не оставлял сомнений в том, что это именно вино, причем весьма недурное, ну на твой вкус. С глубокими нотами терпкого тона, с оттенками вишни, клубники и чего-то еще, что трудно обозначить словами. С губ на языке – на его кончике - проявились оттенки вкусового букета – терпкость, с легкой-легкой горчинкой, почти что без кислого, и те же фруктовые тона, что были ощутимы на запах. Твоя компаньонка-по-столу многозначительно усмехнулась. Собственный бокал она держала почти на уровне губ в готовности испить его содержимое.

- Нет-нет, давай до дна! – заявила она каким-то иронично-требовательным тоном. – Ну же, давай! В три глотка и вместе!

Отчего-то ты вовсе не стала противиться столь явной манипуляции и тут же исполнила это ее странное требование. Ты сызнова послушалась ее и осушила свой бокал. На это и впрямь, потребовалось всего лишь три длинных глотка, блондинка не ошиблась и тебя вовсе не обманула. Вкус вина оказался куда более полным. И терпкость оказалась куда как приятнее, и легкая кислинка в конце глотка ощущалась полнее, там, на самых корнях языка. И вишнево-клубничный букет был хорош. Вишни, во вкусе, кстати, оказалось куда как больше, а клубника лишь добавляла финальную ноту, которая, опять-таки, воспринималась ближе к завершению глотка. Все это было очень приятно, и даже легкое головокружение тебе показалось вполне соответствующим дополнением ко всему тому, что ты сейчас ощутила.

Вот только...

Отчего это сейчас, так внезапно, лицо твоей визави искажается торжествующей усмешкой, делается каким-то непривычным, по-особому молодым. Как будто ведьма сбросила с себя маску, личину, скрывающую ее подлинную суть. Ту, которая, в своем обнаженно-открытом виде, являет себя всем – тем, кто рядом и тем, кто далеко, всем окружающим! – жестокой и безжалостной, одержимой и ослепительно-опасной для всего сущего. Занятно, что в этот миг ты четко ощущаешь исходящую от нее опасность, но при этом не испытываешь в отношении этой женщины никакого страха. Скорее некий условный интерес к причинам такой странной метаморфозы.

- Ну? – задала тебе вопрос эта, совершенно внезапно повеселевшая-помолодевшая повелительница безумного мира бредовых карикатур на подлинное Бытие. – Как тебе мое вино? Приятны ощущения?

- Вино пьянит, - честно призналась ты. – Но вкус у него весьма изрядный. Спасибо.

- Да не за что! – лицо твоей визави озаряется усмешкой. – Я его, собственно, для того и сотворила. Специально для нас с тобою, именно для этого разговора.

- Оно только для услаждения моих чувств? – спрашиваешь ты, при этом отмечая непонятный тебе, невероятно быстрый эффект опьянения – легкое головокружение, скорее уж приятное, чем доставляющее серьезные неудобства, и эту занятную смесь нежелания и неготовности размышлять о чем-либо всерьез. Нет-нет, тебя не клонит в сон. И твое состояние сейчас, это вовсе не тупое безразличие безнадежно пьяного субъекта. Скорее, готовность принять чужую точку зрения. Принять, не раздумывая, и почти что как свою собственную. Просто, с этого мгновения, ты заранее почти что готова согласиться с доводами своей собеседницы, не высказывая ей в ответ своих критических мыслей и эмоций. И это странно, очень странно...

- Не только, - отвечает тебе эта странная голубоглазая женщина. И обозначает расклад жестко и, похоже, почти что честно: - Оно дает мне возможность убедить тебя. Сейчас у меня чуточку больше шансов, чем тремя глотками ранее. Так будет честнее. Делая серьезное дело, где возможны помехи, следует, по возможности, выровнять расклад. Теперь мы с тобой почти на равных. И сейчас уже ты просто так уклониться от нашего разговора не сможешь.

- Ты что... опоила меня, чтобы сломить мою волю? – удивительно, но сейчас твой голос, звучит вовсе безо всякого возмущения. Чуточку иронично и даже с интересом к тому, что будет высказано тебе в ответ той самой женщиной, кто только что с таким радушием угощала тебя.

- Я не ставлю перед собою нереальных задач, - эти слова твоя собеседница произнесла вовсе без улыбки на лице. – Я только желаю, чтобы меня услышали. Услышали и помогли мне в том, что мне необходимо, в том, в чем я не справлюсь без помощи. Без конкретно твоей помощи, - уточнила она, взглянув на тебя весьма выразительно.

- Просто попросить меня ты, конечно же, не догадалась, - твой голос по-прежнему полон сдержанной иронии.

- Я просто решила усилить систему своих аргументов, - кажется, она нисколько не шутит, и всерьез разъясняет тебе причины своего... мягко говоря, некорректного поступка.

- И ты серьезно думаешь, что, по прошествии времени, действие твоего зелья не прекратится? – ты все еще вежлива с нею. Странно, с чего бы это?

- Я надеюсь, что к этому времени ты в полной мере оценишь то, что я имею тебе предложить, - звучит в ответ. – Я не дура, и понимаю, что сотрудничество должно быть добровольным и осознанным. Но я уверена, что у меня все получится.

- Ну что же, - ты произносишь это без улыбки и почти что серьезно. – Начинай меня убеждать. Я тебя слушаю.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

38.

Вероломная повелительница этого бредового мира кивнула тебе с явным облегчением во взоре. А сразу же после этого мимического жеста-движения, несколько приподнялась над столом – тебе даже показалось, что она при этом даже не вставала на ноги, а взлетела в воздух, по-прежнему сидя на том самом плетеном стуле – развела руки в стороны и снова изменила окружающее пространство. Забавно, но ты сейчас прекрасно соображала, и тебе вовсе не составило никакого труда понять и общий, и частный смысл всего, что она при этом делала. Кажется, выпитое тобою не только не сделало тебя сколь-нибудь глупее, а даже напротив, несколько обострило твои интеллектуальные способности. Надо же!

Тем временем, пространство вокруг вас и вправду менялось совершенно радикальным образом. Изящная плетеная мебель превращалась в грубую и угловатую, из массива дерева. Исходно покрытую, для пущей сохранности, дешевой коричневой краской, вытертую по ходу использования, выкрашенную наново, и сызнова потертую, кое-где аж до исходной древесины. Теперь ты оказалась сидящей за столом далеко не «курортного» фасона. Скорее уж, этой мебели дОлжно было бы находиться в каком-нибудь государственном учреждении. Из тех, где с посетителями не принято церемониться. От слова совсем. Примерно, как и с мебелью или даже несколько... менее...

Впрочем, определенная пародия на удобство здесь все же присутствовала. То самое кресло, в котором ты сидела там, в приморском кафе, по сути так и осталось креслом. Просто, приняло несколько иную форму. Прямая спинка, расположенная почти что под прямым углом к жесткому деревянному сиденью-плоскости, без каких-либо признаков подушки для его смягчения, заставляла тебя сидеть в этом кресле неестественно прямо. Даже затылок теперь, отчего-то, упирался в деревянную плоскость. А спина была прижата к спинке этого кресла. Как прикованная.

Однако, почему «как»? Разве кожаные ремни не обнимают-сжимают твое тело там, в двух местах? На поясе, придерживая за талию, и на груди, через подмышки, несколько даже мешая дыханию. И вдобавок еще этот... ремень, ошейником обхвативший твое горло...

Хочется, очень хочется сорвать эти аккуратные кожаные путы, стесняющие тебя сейчас! Но ведь и руки твои сейчас пристегнуты к угловатым крепким подлокотникам точно такими же ременными петлями. И ноги твои тоже перехвачены, там, чуть ниже колен и у щиколоток. И тоже надежнейшим образом обездвижены, прикреплены к ножкам этого самого стула или же кресла.

Кажется, твоя собеседница рассчитывала в чем-то тебя убедить. В связи с чем, возжелала применить для доказательства своей правоты некие загадочные аргументы. Что ж, аргументы, что и говорить, весьма чувствительные. И, наверняка, для кого-то они оказались бы вполне весомыми.

Но только не для тебя. Не здесь и не сейчас.

- Прекрати это, - говоришь ты.

Как ни странно, произносишь ты эти слова совершенно спокойным голосом. Ты не возмущена и уж, конечно же, совершенно не испугалась. От всего этого тебе просто неудобно.

В ответ, твоя визави отрицательно качает головою.

- Извини, - произносит она, - я не могу сейчас тебя освободить. Я только ослаблю ремни, если тебе так уж неудобно.

И действительно, ремни на твоей груди и шее внезапно перестают давить излишне сильно. Они остаются на месте, но теперь ты можешь сделать нормальный глубокий вдох. И ты предпочитаешь незамедлительно воспользоваться такой возможностью.

Забавно, что твоя собеседница, восседающая по другую сторону стола – в подобном же жестком кресле, но безо всякой подобной привязи – она тоже позволяет себе тяжелый вздох. Почти что синхронно с тобою. Такое впечатление, будто в это самое мгновение она тебе как бы сочувствует!

Этот ее жест вызывает у тебя сдержанный смешок. Почти вырванный из твоей груди, даже как бы и супротив твоей воли. А та, кто хотела говорить с тобою о чем-то серьезном, неожиданно смущается.

- Прости, - произносит она, имея капельку смущения в своем голосе. – Я хочу, чтобы ты меня выслушала, не пытаясь творить всяческих безобразий. Ну, вроде того спектакля, что ты была готова устроить там, на площади.

Она явно имеет в виду ту историю с пятнистой женщиной по имени Донна. Той самой, что была в итоге переведена в число некой «привилегированной» обслуги. Хотя сейчас ты вовсе не испытываешь подобной бури эмоций, что захватила тебя тогда и там.

Здесь и сейчас ты совершенно спокойна. На удивление. Ну, легкое раздражение от не вполне удобной позы, это пока что так, пока что не в счет.

- Я могу пообещать тебе, что не стану так уж... злиться, - объявляешь ты ей.

- Можешь, - она кивает тебе с совершенно серьезным видом. – Но я не хочу рисковать. Позволь мне оставить тебя именно в таком положении. Ну, покамест... Это хотя бы какая-то гарантия того, что ты меня выслушаешь без того, чтобы делать всевозможные глупости.

- Смотри, не пожалей, - ты произносишь это безо всякой рисовки, совершенно спокойно. Без какой-либо угрозы, просто предупреждая.

Ты не боишься. Ты чувствуешь, что сейчас боится именно она, твоя собеседница. И тебе почему-то интересна суть того самого предложения, которое она собирается тебе озвучить.

Трудно сказать, почему ты сейчас и впрямь, вполне искренне интересуешься делами хозяйки этого мира, позволяющей себе столь... странное поведение. Не исключено, что главнейшая причина такого невероятного спокойствия с твоей стороны состоит в том, что именно ты выпила за компанию с этой... вероломницей.

Да, очень даже возможно, что виною тому является то самое зелье винного образца, которым тебя сейчас опоили. Или же ты просто знаешь о том, что тебе ничего всерьез угрожать не может, даже здесь и сейчас? Но откуда у тебя внутри эта странная уверенность в том, что с тобою везде, всегда и при любых обстоятельствах все будет хорошо?

Ты видишь, что женщина, так легко управляющая свойствами этого странного мира, взволнована, и сидя напротив, через стол от тебя, на таком же в точности стуле, всем своим видом выражает неопределенное беспокойство.

И все же, сейчас ход с ее стороны. Ты можешь только наблюдать за тем, что она предпримет, и ответить ей. По возможности.

Твоя собеседница, через-стол-но-не-связанная, наконец-то решается. Наверное, она уже привыкла к твоему скептическому взгляду. Тому, которым ты сейчас выражаешь свое отношение ко всей этой бредовой ситуации противостояния. Или же она просто собралась, со всей возможной решимостью, и преодолела свой страх. Хотя бы на какое-то время.

- Присмотрись повнимательнее к тому, что вокруг, - говорит она тебе. – Что ты там видишь?

И действительно, до этого самого момента ты, по вполне понятным причинам, совершенно не обращала никакого внимания на то, что было вокруг. А ведь то, что вас в тот момент окружало, выглядело теперь очень даже интересно. Конечно, если поглядеть на все это особенным взглядом.

Прежде всего, вся совокупность того-этого, окружающего, могла быть обозначена несколькими словами, передающими условный смысл видимого тобою:

Это как бы было.

Причем, каждое из этих слов, будучи произнесенным тобою вслух, прозвучало бы как принципиально важное и точное в высочайшей степени.

С другой стороны, все окружающее вас можно было с таким же успехом обозначить иными словами, с прямо-таки противоположным значением:

Этого как бы и не было.

И так, и эдак. И то, и се. Сразу же и одновременно.

Да-да! Тебе показалось, что то-что-вокруг и существует, и не существует. При этом, субстрат этого странного нечто оставлял, одновременно, впечатление и немыслимой пустоты и безмерной заполненности. Все это сразу же, и вместе, в одно и то же время.

Просто, вокруг клочка реально ощутимого-воспринимаемого пространства – того, где располагались стол и два ваших то ли стула, то ли кресла – зависало-колыхалось-кружилось – именно так, и никак иначе! – нечто, похожее на плотное облако, особо упругого рода. Серое, вернее, какого-то условно-неясного цвета, приближенно-упрощенно воспринимаемого как серый. Ну, скорее, как серый, чем какой-нибудь другой цвет, известный тебе.

«Облако» это выглядело как некая стена прессованной ваты, плотной, но все еще сохраняющей свои условно мягкие свойства. Такая мягкая, плотная и вязкая стена, да еще и, визуально, со странными, невероятными упругими свойствами. Она казалась неподвижной, и при этом, пульсирующей сразу же в несколько ритмов одновременно. И к тому же оставалось ощущение, будто эта загадочная облачная субстанция, находившаяся там, в двадцати футах от вас в любую сторону, при всем при этом еще и бешено вращается. Вертится вокруг вас настолько быстро, что все ее мельчайшие подробности визуально сливаются в единое целое. И это все уже и не воспринимается глазом, как некое условное движение.

«Как стенки вихря, - пронеслось у тебя в голове, – если смотреть на них изнутри воронки, из самого ее центра!»

Приглядевшись, особенным зрением, ты поняла, отчего вся эта стена-поверхность оставляла столь странное, противоречивое впечатление. То, что казалось облачной стеной, состояло вовсе не из ваты, дыма или какой-нибудь иной материи, близкой к обычному пространству. Нет, это самое нечто было сплетено-составлено из бесчисленного множества вероятностей, каждая из которых была теперь четко видна тебе, неким подобием бесконечно богатых фрактальных объектов, условные пространства внутри которых были ничуть не менее обширны и богаты содержанием, чем миры, каковые могли бы родиться из них. Вот только доступно это самое содержание исключительно для таких, как ты или же твоя собеседница. А так, этого всего как бы и не существует в реальности. Все это так, не реал, а просто потенциальная возможность. То, чего нет, но что могло бы стать сущим.

Одна вероятность – один мир. Один элемент бесконечной Вселенной, который существует в виде условности, неясной, но видимой тебе.

Взгляд особенным зрением позволял тебе проникнуть вглубь фрактала, захваченного твоими глазами, вернее, тем органом внутри твоей души, которому нет названия в человеческих язЫках. И внутри каждого такого фрактала - который, почувствовав твой интерес, как бы выдвигался и замирал для тебя, висел перед тобою на фоне бешено несущейся массы подобных - можно было увидеть все и сразу. Все подробности зарождения и развития этого возможного мира. Их ты могла разглядеть, двигаясь через-изнутри себя по ветвящимся искристым линиям развития вероятности.

Каждое такое фрактальное явление имело по сути своей абстрактно-ничтожную вероятность своей реализации. И вся эта бездна вариантов развития окружающего пространства – любого воплощения, возможного и совершенно невозможного, в общем и частном, от морского берега или опушки тропического леса до края ослепительно белой звезды, выжигающей своими протуберанцами, как жгучими щупальцами немыслимо-огненной медузы, длиною в тысячи и тысячи миль, и температурой в сотни тысяч, если не миллионы градусов, исчисленных по какой-либо абсолютной шкале** – вся она находилась в эдакой тесной неопределенности. Каждая несостоявшаяся вероятность сдерживала прочие, не давая состояться чему-то конкретному. И каждый из этих вероятностных фракталов был готов, в принципе, вызреть-вырасти до уровня объективной реальности. Ну, ежели на то будет Воля того, кто отважится сделать Выбор...

В общем и целом, тебе стало понятно если не все, то многое из того, что твоя визави может иметь предложить в твой адрес. Но в этом всем, как говорится, были нюансы. Важные и существенные. И в этом случае, особо значимым было их толкование, и словесное обозначение со стороны той, кто заманила тебя в этот мир. Заманила с весьма и весьма корыстными целями, надо это честно признать...

Совпадают ли эти ее цели с твоими? А вот это, как говорится, вопрос весьма и весьма интересный. Ибо такое совпадение вовсе даже и не является обязательным...

- Мы с тобой находимся в подвижной динамической системе, - уверенным голосом заявляешь ты, подытоживая расклад так, как ты его поняла, наскоро проанализировав все увиденное. При этом, ни тебя, ни твою собеседницу не смущает столь странная, специфическая терминология. Вы обе прекрасно понимаете друг друга по ходу развития этой беседы на особые, можно сказать даже профессиональные темы.

- Совершенно верно! – удовлетворенно кивает головой твоя собеседница. – Продолжай!

- Эта система состоит из вероятностей реализации миров, реализации вариантов развития событий в них, и результатов вызревания миров на основе этих самых вероятностей. Здесь они определенным образом сгущены, сконцентрированы во множество условных точек, являющихся их носителями. При этом каждая такая «точка» является, по сути, дверями в эти самые вероятности, которыми могут воспользоваться некие лица, вроде нас с тобой, - продолжаешь ты озвучивать все то, что умудрилась понять в ходе сканирования того, что вас здесь окружает, исполненного твоим особенным зрением. – Их совокупная вероятностная масса находится в динамическом равновесии. Ты можешь его произвольно сместить, и дать состояться определенной версии того мира, который ты решила создать, воплотить в реальности.

- Точно! – подтверждает правоту этих слов твоя визави. – Я беру эту точку из массы вероятностей и заполняю ее содержанием матрицу возможного состояния моего мира. И снимаю возможные противоречия при интерференции, наслоениях вероятностей друг на друга. Вручную, очень аккуратно. Пожалуйста, продолжай, говори! Мне очень интересны твои соображения по этому поводу!

- Ты отрабатываешь механизм созидания и развития этого пробного мира, для того, чтобы потом создавать другие миры. По сходным рецептам.

Такое суждение, высказанное тобою, вызвало очередное одобрение со стороны той, кто занимается такими... миростроительными практиками. Кивок головы и жест, которым тебе предложено говорить далее.

Вот только, понравится ли ей то, что ты выскажешь в ее адрес сейчас?

- Ты примеряешь на себя одежды Вседержителя, - говоришь ты ей, без улыбки и даже без малейшей иронии в голосе. – Играешь Его роль. Хочешь создать некое подобие Вселенной, которая будет обязана своим существованием исключительно тебе одной.

- В точности так! - подтверждает твое суждение та, суть деяний которой ты только что обозначила жестко и нелицеприятно. Впрочем, похоже, что она вовсе на тебя не в обиде! И, одобрив твой посыл, или, вернее, промежуточный вывод кивком головы, твоя собеседница, женщина в сером плаще-балахоне, поясняет:
- Я, и в самом деле, учусь создавать миры. Свои собственные.

- Однако при этом ты используешь те самые вероятности, которые созданы были отнюдь не тобою, - говоришь ты ей. – Я знаю, ты была... частью того, что использовал Творец-Создатель для созидания основ проявленной Вселенной.

Странная, воистину бредовая фраза! Но ты в точности знаешь, что не ошиблась ни в одном слове.

Взгляд твоей собеседницы становится холодным. Кажется, ты все-таки задела ее самолюбие.

- Не стану спорить, - отвечает она с усмешкою, - именно я дала исходную основу, самую возможность к существованию Мироздания, создаваемого Тем, Кого сейчас ты изволишь именовать Творцом, - это слово она обозначила в своей речи чуть ли не с пренебрежением. И продолжила:
- Я стала основой для его любимой игрушки, вереницы обитаемых миров многомерного и многослойного пространства. Я есть то, на чем он расположил свое творение, сочтя меня всего лишь своеобразным фундаментом, бессловесной и бессмысленной совокупностью материалов для его занятных игр с Духом и Материей. Но, структурировав вероятности, с изнанки подпитывающие Мироздание, Он допустил одну ошибку. То, что Он всерьез полагал материалом, своеобразной совокупностью предметов для своей работы, внезапно стало живым. Материя обрела сознание и волю к жизни. И теперь уже я созидаю свое Мироздание, отличное от того, которое Он когда-то выстроил, опираясь на мою суть.

- Ты создаешь его из тех кирпичиков-вероятностей, что Автор истинного Мироздания создал задолго до тебя, - жестко дополняешь ты ее рассказ. – Да ты и сама, по сути, Его создание.

- Он презрел и унизил меня, - на секунду, лицо твоей визави полыхнуло резкой неприязненной эмоцией, почти что ненавистью к Тому, о Ком шла речь. – Низвел меня до роли подставки для Его игрушек! Я ничем Ему не обязана!

- Кроме факта твоего существования, - возразила-дополнила ты, вызвав в буквальном смысле зубовное скрежетание у своей странной собеседницы. – Ты часть Его Промысла, и не тебе судить о Его целях и способах их достижения. Смирись!

- Ну, уж нет! – свежеобъявившаяся противница Творца усмехается, обозначая лицом какое-то злобно-веселое раздражение. – Я сделаю все иначе! Я построю такое Мироздание, которое мне будет угодно. И пускай основой для него в итоге станет весь этот набор его любимых игрушек! И ты, лично ты, мне в этом поможешь!

- Как интересно! – скептический тон твоей реплики говорит сам за себя. – И что же я, по-твоему, могу для тебя сделать? Да, кстати, так, на минуточку, зачем, с чего это ты решила, что мне так уж захочется тебе помогать?

- Ну, допустим... Я могу освободить тебя, - начинает хозяйка этого странного мира, но заметив на твоем лице более чем скептическое выражение, спешит дополнить это свое предложение чем-то, по ее мнению, более существенным:
- Ты сможешь изменить этот мир в лучшую сторону, убрав из него то, что ты сочтешь для себя неприемлемым. Я дам тебе такую возможность. Ты сможешь... Ну, хотя бы, смягчить нравы моих созданий, И, возможно, сделаешь совершенно излишними крайние проявления моей... э-э-э... справедливости.

- Ты имеешь в виду все эти публичные бичевания? – твоя усмешка весьма и весьма саркастична. – Это такую мерзость ты почитаешь выражением... справедливости?

- Мой мир – мои правила, - напомнила тебе очевидное женщина в плаще-балахоне. – Да, я позволю тебе их... скажем так, скорректировать. Ну... так, немного, чтобы все это обходилось без излишних крайностей. Однако, менять правила моего мира против моей воли... Нет. Об этом даже думать не моги! Не для того я тебя сюда... э-э-э... пригласила!

- Ну, когда ты выбрала такой вариант, то... Какова же будет нужда здесь во мне, ежели я не получу от тебя дозволения действовать по моему усмотрению? – осведомилась ты, позволив себе самую чуточку насмешливого тона. Да, так, самую малость! – И я, к твоему сведению, что-то не припоминаю, чтобы ты озвучивала мне это самое свое «приглашение» на тебя поработать. По-моему, речь всю дорогу шла о том, что я у тебя просто в гостях, с чем, кстати, я по-прежнему не согласна.

- Почему? – искренне удивилась твоя собеседница-через-стол. Ну, почти что искренне.

- Гостей, знаешь ли, не привязывают к стульям. В гостях, вообще-то, так не принято.

Так ты сказала ей, добавив к ироничной фразе красноречивый взгляд.

- Ну, так ведь ты же и не соглашалась быть моей гостьей! – твоя визави делает вид, будто не понимает всех этих намеков, и даже пытается трактовать ситуацию в свою пользу. Но видя, как ты сызнова обозначила изрядную порцию скепсиса на своем лице, сразу же меняет и тактику, и тон. – Ну, хорошо, хорошо! Я признаю, что веду себя сейчас... скажем так, не вполне корректно. Но тому есть свои причины. Я действительно, не хочу, не могу рисковать. И скажу откровенно, мне без тебя и вправду не обойтись. Я просто хочу, чтобы у меня было чуточку побольше времени, для того, чтобы убедить тебя.

- Смотря в чем, - тон твоего голоса по-прежнему свидетельствует о полнейшем скептицизме. И, глядя со стороны на положение твоего тела в пространстве и-на-стуле, это твое отношение к происходящему понять вовсе не сложно.

- В моем праве, - поясняет твоя странная собеседница. И повторяет со значением:
- В моем праве, и в твоих возможностях.

Поморщившись, ты неопределенно пожимаешь плечами, в ответ на очередную мудреную многозначительность. Будь у тебя свободны руки, ты бы сейчас сымитировала зевоту и прикрыла бы рот ладонью, обозначив тот факт, что излишне велеречивой собеседнице давно уже пора переходить к сути ее предложения. Но, увы, твои руки были все еще плотно пристегнуты к подлокотникам этого угловатого кресла-стула. Поэтому, тебе пришлось ограничиться именно этим неопределенным жестом приблизительно того же самого смысла и содержания. Впрочем, твоя визави прекрасно поняла тебя. И, кажется, она уже готова перейти к сути вопроса... Или проблемы. Своей проблемы, в решении которой она видит необходимость твоего – непременно твоего! – участия.

- Ты, кажется, не в восторге от моего мира, и в особенности от моих созданий, – говорит она, позволяя себе чуточку иронии в голосе. – Но отчего ты ими так уж недовольна? Что в них не так?

- Они омерзительны, - вот сейчас в твоем голосе явно звучит раздражение, весьма, кстати, недвусмысленное. Ибо разъяснять три раза подряд одно и то же тебе, откровенно говоря, уже надоело. – Омерзительны и пусты.

- Ну, насчет их «мерзости» я бы, откровенно говоря, поспорила, - усмехнулась твоя собеседница. – В мирах, созданных Им, - она рукой сделала жест, обозначавший приблизительное местонахождение миров Вседержителя, где-то там, неопределенно далеко от вас, - встречаются персонажи куда похлеще. А вот в части этой самой «пустоты»... В чем это она выражается? Ну, по твоему мнению?

- В моих ощущениях, - ты, откровенно говоря, уже готова рассердиться на нее. – Я ощущаю сущность всех тех, кто живет. Твои создания пусты изнутри самих себя. Как будто они всего лишь оболочки, незаполненные чем-то значимым. У них как бы и вовсе нет... души.

Сказав это ты, внезапно, успокоилась, найдя, наконец-то, условное словесное обозначение того, что тебя, оказывается, все это время раздражало в ее расспросах. И ты все никак не могла понять причины этого своего неуемно-щекотливого неудобства. Теперь же, ты начинаешь видеть в этом безумном раскладе определенный смысл. И тебе хочется, очень хочется решить для себя эту проблему, раз и навсегда!

Разумеется, все то, что ты видела, не могло быть живым. Ну... живым по-настоящему. Это ты почувствовала сразу. Однако же, все было куда как занятнее. Те, кого ты здесь встретила – и пролы, и Донна, эта пятнистая женщина «элитной» расы, стремительно мутирующая по нисходящей, – все они вели себя очень активно, и в чем-то даже осмысленно. И пускай логика их действий и представляется тебе совершенно абсурдной и аморальной, реализуют они ее отнюдь не так, как этого можно было бы ожидать от каких-то «оживших мертвецов».

Не было в них, кстати, ничего и от неких условных картонно-схематических человечков из-схем-уравнений. И вообще, это самое «неживое» проявляло себя вовне очень даже «живо».

Нет-нет, все персонажи, встреченные тобою в этом мире, все они вовсе не походили на подобия самодвижущихся манекенов, в которые вдохнули некое фальшивое подобие жизни, в соответствии с древними рецептами оживления глиняных истуканов, придуманными еврейскими алхимиками, вроде Бен-Бецалеля. Эти самые «неживые» создания, и впрямь, вели себя почти как... живые! Они трудились, страдали, творили всяческие мерзости, сами себе и друг другу... В точности так же, как их по-настоящему живые прототипы, где-то там, в привычных тебе мирах того самого Мироздания, созданного Вседержителем. Там, откуда тебя изъяли каким-то непостижимо-фантастическим способом.

Да, проблема этой загадочной «живости» местных пустых, или полупустых созданий, была и вправду, достойна твоего пристального внимания.

Хозяйка этого мира, мира-вне-обычного-Мироздания, также как и много раз до этого, оказалась в курсе твоих сумбурных размышлений. Сие олицетворение материи, познавшей самоё себя, выбравшее для общения с тобою образ женщины в балахоне-плаще переменного цвета, кивнуло тебе головой, одним этим жестом, почти что всерьез, обозначив понимание сути проблемы.

- Ты правильно все прочувствовала, но все же... неправильно все поняла, - сказала она тебе. – На самом деле, все они скорее живые... Ну, потенциально... живые. Их души... они существуют. С определенной вероятностью.

- Ага! – ты чувствуешь удовлетворение от понимания сути этого расклада. И теперь все окончательно встает на свои места! – Творец создал тебя как особую структуру... Или систему вероятностей, такое... Хранилище.

В ответ звучит нервный смешок, и ты понимаешь, что попала в точку.

- И вот из этого... Хранилища, - продолжаешь ты, - расположенного на изнанке Мироздания, вероятности проникают в проявленный мир, реализуются там. И ты решила воплотить часть из них самостоятельно, здесь, через самоё себя. Использовав то, что тебе, по сути, никогда не принадлежало.

- Это все моё! – твоя собеседница выделила главное для нее слово жесткой насмешкой. – Я не какое-то там... «Хранилище», а... Я – это Я!

Ты многозначительным движением бровей выразила условное одобрение этой своеобразной «декларации субъектности», и продолжила высказывать свои соображения по поводу сущности ее мира. Мира, созданного в результате своеобразной контрабанды или же иного... хищения.

- Ты берешь вероятности и комбинируешь их элементы. Складываешь их, как осколки стекла в мозаику. И души тех, кому суждено было родиться в мирах Создателя, ты берешь в плен. И даже, наверное, как-то противоестественно... скрещиваешь их между собою, создавая то, что соответствует твоим... своеобразным представлениям об отношениях между людьми, и об их, людей, сущности.

Так ты говоришь той, кто захватила тебя в плен. Той, кто пристегнула тебя к этому странному креслу. Той, кто не скрывает своего желания воспользоваться тобою.

- Я беру свое, - голос той, кто правит этим миром, тверд. Похоже, она вовсе не стыдится того, что делает. – И я использую свое в точности так, как сама сочту нужным.

- Но ты не можешь реализовать вероятности, сделав их сущим, - продолжаешь ты, не обращая внимания на то, что твои эскапады становятся чрезмерно агрессивными. – Для этого тебе чего-то не хватает. Ибо ты суть флюктуация системы вероятностей. Просто, такой своеобразный дефект фундамента Мироздания

- Пускай так! – твоя визави, как это ни странно, совершенно не обижается на... э-э-э... столь своеобразное обозначение себя любимой. – Лично для меня суть важно то, что сия, как ты выразилась, «ошибка», - она выделила слово сие сугубой иронией, - осознала себя как особую, отдельную личность. И вовсе не считает себя чем-то обязанной Тому, Кто ее, эту самую «ошибку», совершил!

- А вот я лично вовсе не уверена в том, что Творец способен ошибаться, - поправилась ты. – Возможно, ты просто составная часть Его Промысла.

- Ну, тогда тем более! – усмехнулась твоя собеседница. Кажется, она восприняла это твое то ли предположение, то ли допущение как демонстрацию понимания и согласия всерьез говорить о том, что волнует лично ее. Но ты не возражаешь, ибо не видишь проблемы в том, чтобы просто с нею поговорить.

С другой стороны, ты вовсе и не собираешься принимать на себя никаких значимых обязательств по этому поводу. Слова это просто слова. Сами по себе, они вовсе не несут обещаний, и уж тем более, не становятся клятвами в пользу той, кто так легко и непринужденно похищает души, только для того, чтобы встроить их, как своеобразные несущие нити, в ткань этого своего альтернативного мироздания. Или же использовать их как цемент... или иной связующий элемент, соединяющий распадающиеся, нестабильные структуры виртуально-реального бытия. Как элемент, придающий им смысл и суть, заполняющий исходную «пустоту», отличающую эту здешнюю «виртуальность» от воистину живого. Переводящий созданное здесь, на Изнанке Бытия, из абстрактной, условной возможности в реал...

Ты не рискнула озвучить эти свои мысли. Впрочем, звучание слов для твоей визави было, понятное дело, совершенно без надобности. Естественно, она прочла-поняла все невысказанное, но понятое тобою там, изнутри. Непосредственно, прямо и точно. Лицо этой женщины, олицетворяющей сбрендившую от властного одиночества Изнанку Бытия, на секунду исказила неприязненная гримаса. Впрочем, почти мгновенно овладев собой, она прикусила губу и криво усмехнулась.

- Все-таки ты сообразила, - произнесла она с некоторым раздражением в голосе. – Впрочем, это все не принципиально. Я ведь могу и не растворять тебя, как личность, в расплаве моих виртуальностей. Ты можешь и сама, добровольно оживлять каждый конкретный расклад и ситуацию, конвитализируя*** их. В смысле, делясь с ними этой своей... особой сутью. Ради которой я тебя сюда, собственно, и пригласила.

- Однако! – с иронией заметила ты и покачала головой.

- Да, это займет больше времени, - продолжила твоя собеседница, как бы уже и успокаиваясь, - куда как больше, чем я бы хотела... Но, в конце концов, куда нам торопиться? Верно?

- Ты что же это, хочешь, чтобы я по крошке отдавала частицы своей души твоим творениям, отрывая их от своего сердца? – ты снова качаешь головой, в этот раз почти укоризненно. – Чтобы я разрывала себя изнутри, слабея с каждым движением и жестом, до полной атрофии ментальных оболочек? Чтобы потом мои едва живые останки ты переработала в раствор для выращивания фантазмов, которые ты к тому времени успеешь напридумывать, и превращения всей этой мерзости в подобие сущего? Скольких живых до меня ты уже похитила и употребила в дело подобным образом, а? Говори!

- Да какая, собственно, тебе разница? – деланно усмехнулась эта мерзкая тварь, задетая за живое (ну, если можно так выразиться о подобном... существе). – Были ли этих... простачков-романтиков... – она обозначила это выражение тоном крайнего презрения в своем голосе, - десятки или же сотни... Неважно, сколько их было. Важно, что теперь ты одна легко и просто дополнишь их невольные усилия до того, что мне потребно в этом... деле. Не волнуйся, у тебя получится!

- Спасибо на добром слове! – удивительно, но ты все еще не чувствуешь к своей собеседнице чего-либо похожего на злость или же ненависть. Даже страха от нарисованной тебе мрачноватой перспективы у тебя вовсе нет. Только раздражение. И еще нечто, похожее на усталость от разочарования.

- Я даже постараюсь не выжимать твою... силу насухо. Я хочу, чтобы ты, по возможности, осталась жива, - окончательно рехнувшаяся сущность с Изнанки Бытия объявляет тебе свои планы с эдакой бредово-доверительной интонацией в голосе. И дополняет-поясняет это совершенно невообразимым бредом, достойным Кафки и Босха: – Ты мне понадобишься. Должен же кто-то оценить масштаб моего триумфа!

Господи, Боже Ты мой, да она, кажется, вовсе даже и не думает шутить... вот ведь как!

- Твоего триумфа... – ты покачала головою. – Так вот, какова твоя цель... Перевернуть Мироздание, извратив его картину с точностью до наоборот, поменяв местами Проявленный мир и его изнанку! Ты просто мечтаешь посрамить Творца Вселенной, поставив себя на Его место, сыграть видимость Его роли наяву, в реале... Бред, достойный настоящего Сатаны****!

- Пусть так! – усмехается твоя визави. – Да, я готова противостоять тому, кто меня унизил. И ты мне в этом поможешь!

- Помогать Сатане в попытке перевернуть Мироздание? – ты улыбаешься. – Занятная шутка! Можно, я не буду аплодировать? Руки, знаешь ли, несколько заняты. Но произнести пару раз «Ха-ха!» я, пожалуй, смогу.

И ты, в самом деле, произнесла эти самые звуки, традиционно обозначающие смех. Самым серьезным тоном, но с улыбкой. Тоже серьезной.

А вот ответ со стороны этой нелепой заговорщицы-супротив-Мироздания, последовал весьма неожиданный. Она вовсе не разгневалась на эту твою несомненную дерзость, наоборот, твоя собеседница, в ответ на высказанную тобой высокопарную тираду, сызнова улыбнулась, эдак весьма и весьма многозначительно. А потом произнесла слова, которые заставили отозваться твое сердце. Оно как-то странно вздрогнуло там, у тебя внутри, замерло на мгновение и снова толкнуло по жилам кровь, коротко и резко, сбившись с нормального ритма. Судорожно и почти что больно...

- Так говорили многие, ну, до тебя, - произнесла хозяйка этого пространства на Изнанке Бытия, которое она же и суть. И в этот раз от ее слов на тебя, отчего-то, повеяло волной холода, прошедшей снизу, от ступней и все туда же, в сторону сердца, которое опять на мгновение замерло в предчувствии-ожидании какого-то особенно подлого удара.

Она сделала короткую, но томительную паузу, наслаждаясь эффектом, а потом продолжила.

- Некоторые из них храбрились, также как и ты. Но играя с ними в мою игру, - эти слова она выделила особо, - я не могла себе позволить того хода, который заставил бы их принять мои условия без дополнительных страданий физического плана. С тобою же вовсе другое дело. Во всяком случае, бичевать на площади тебя не придется. Есть другие способы.

- Ты не посмеешь... – эти слова прозвучали из твоих уст совсем негромко и как-то неубедительно. Просто ты отчего-то сейчас ощутила, что они никакого значения не имеют и ни на что не повлияют. И та, кто заманила тебя в этот безумный мир, тоже об этом факте была, увы, прекрасно осведомлена.






* в миру Жанна Бадалян

** Абсолютная шкала температур имеет своим началом точку абсолютного нуля. Существование температуры ниже этой условной точки наукой официально не признаётся, ввиду того, что «абсолютный нуль» устанавливает свои, весьма странные, «правила игры» с учеными теоретиками и практиками. В частности:
а) Теоретически, колебательные процессы, характеризующие параметры вещества, в этой точке как бы замирают;
б) Вещество переходит в совершенно иную «плоскость бытия», в особое агрегатное состояние, когда, например, квантовые эффекты начинают выражаться на макроскопическом уровне. По этому поводу можно, при желании, поискать инфу по тегу «конденсат Бозе — Эйнштейна», хотя бы по «Гуглю-всеведающему» или же «Вики» Хотя, в указанном случае, эти традиционные источники информации «поколения PEPSI», увы, не работают. Просто потому, что понимание вопроса такого рода требует очень специфических знаний. Соответственно, владеет такой инфой узкий круг спецов, связанных кучей «корпоративных обетов», в том числе и обетом молчания в присутствии профанов
б) Что это есть за такое особое вещество в реале... А хрен его знает! Вопрос специфики особых состояний подобного рода, в том числе и вещества, находящегося на грани квантового предела, по сути своей, может быть описан сугубо терминологией из области ядерной физики. Но даже у ребят, владеющих понятийным аппаратом такого рода, есть проблема. Дело в том, что фактическое состояние вещества, находящегося в состоянии температуры, максимально приближенной к точке абсолютного нуля, практически невозможно отследить. Также, как невозможно измерить объект, движущийся со скоростью света. Меняются средства и условия измерения. Причем, меняются почти неописуемым образом

Примером абсолютной шкалы температур может служить, в частности, шкала Кельвина, в практически-бытовых границах измерения температур совпадающая со шкалой Цельсия. Вот только нулем по Кельвину будет считаться температура приблизительно – 273,16 градуса Цельсия

Применяется шкала Кельвина в астрономии, для обозначения температуры небесных тел. Очень удобно. Температура межзвездного пространства колеблется от 22 до 50 градусов по Кельвину, в зависимости от степени ионизации межзвездного газа (в основном водорода). А температура звезд... Бывает... разная! В зависимости от класса светимости объекта!

*** Конвитализация – оживление посредством личных усилий, в процессе передачи от донора к акцептору-реципиенту специфической «живоносной» субстанции, отличающей, образно говоря, живое от неживого. Естественно, под живым понимается то, что напрямую производно от Воли Создателя. В магических практиках э-э-э... «альтернативно-заместительного» плана, при попытках создания «альтернативных» вселенных и просто различных экзотических ответвлений Реальности, конвитализация, выполняемая посредством эманаций-излучений, исходящих от массовых человеческих жертв, является вполне стандартной, чуть ли не общепринятой процедурой. Общепринятой, естественно, среди магов... э-э-э... скажем так, специфического профиля деятельности и особой направленности их, нужно заметить, весьма честолюбивых устремлений. Из числа тех, про кого некто А. С. Пушкин, создатель Русского языка, сказал так:

Мы все глядим в Наполеоны.
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно...

Для справки. Территория «этой страны» является одним из важнейших мест для сбора человеческих эманаций в процессе страданий масс человекообразных. То есть, Уважаемые Читатели, в принципе, участвуют в конвитализации э-э-э... иных миров, не вполне связанных с Создателем, активно и деятельно, просто в ходе повседневного существования на территории 1/6 части суши.

Просто напомнил очевидное и общеизвестное.

****САТАНА; (שָׂטָן, Сата́н; הַשָּׂטָן, ха-Сатан). Согласно Электронной еврейской энциклопедии, в своем первоначальном значении Сатана — имя нарицательное, обозначающее того, кто препятствует и мешает, того, кто противостоит. Позднее, в религиозной литературе и практике это понятие было распространено на конкретного ангела, статус которого не вполне ясен. То ли реальный противник Всевышнего, а то ли просто слуга, исполняющий не слишком э-э-э... красивую функцию провокатора, выявляющего лиц, духовно слабых.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

39.

Женщина в балахоне-плаще поднимается, отодвигает свой стул в сторону и красиво исполняет руками очередной магический жест – взмах руками вкруговую, так что кисти движутся как бы встречно по направлению друг к другу, и сразу же резкое «раздвигающее» движение кистей рук с хитро перекрещенными пальцами.

Вслед за этим ее жестом, окружающее вас пространство вынуждено было испытать очередную трансформацию. Трудно сказать, было ли это все иллюзией или же вы и впрямь перенеслись в очередной сегмент мира, сотворенного твоей собеседницей в пику Создателю. Второе было куда как более вероятно. Во всяком случае, ледяной ветер, налетевший на тебя совершенно внезапно, задувающий снизу вверх до ощущения промозглости и дрожи во всем озябшем теле, был (или же казался) вовсе не иллюзорным. Также как и прочее содержание этого сегмента альтернативного Мироздания.

Между прочим, к вопросу о содержании. В комплект, в смысле, в число-перечень элементов этого самого содержания входила, прежде всего, каменистая площадка, усыпанная щебнем-крошкой окрестных скал, но, кажется, скорее разровненная для определенного... э-э-э... особого использования. На ней сейчас располагалась вся та мебель, что в очередной раз сменила территориальную дислокацию, но, увы, сохранила при этом прежнюю свою форму. Причем, со всеми привязными ремнями-петлями вместе взятыми, оставшимися в полнейшей неприкосновенности. Увы...

Место сие оказалось в странном окружении. Наверное, правильнее и логичнее было бы для начала разглядеть то, что было прямо перед тобой. Но твой взгляд как-то сразу же переключился на более светлое пространство слева-и-сзади, игнорируя то, что оказалось в условном секторе впереди-и-справа. Просто все, что можно было заметить по направлению от линии-прямо-вперед и по часовой стрелке направо, представляло собой почти что ровную вертикальную стену из серого гранита, конечной вышиною футов сто, не меньше. Стена была загнута, в аккурат по периметру этой своеобразной... арены.

Странная мысль. С чего бы это такое пришло тебе в голову, причем, именно сейчас? Неприятные ассоциации...

Угол сзади-и-слева выдавался в открытое пространство неба и моря. Сама площадка обрывалась примерно футах в тридцати, там, чуть позади-слева от тебя, открывая вид на море, имевшее в этом месте иной, чем прежде, темно-зеленый цвет какого-то очень неприятного оттенка. В бледно-фиолетовом небе над ним, где-то слева от тебя, мелькала странная тень, казалось, будто там нарезает круги какая-то огромная птица. И в те мгновения, когда там, наверху, она, меняя направление полета, разворачивалась, распластавшись темным угловатым силуэтом, казалось, что это не орел, и даже не кондор. Скорее уж, нечто подобное гигантскому нетопырю.

Все это ты успела заметить, сделав несколько судорожно-быстрых попыток оглянуться по сторонам, обозреть окрестности очередного места, куда тебя доставила эта сумасшедшая противница Творца. Кстати, в твоем пристегнутом положении сделать это было не так уж легко. Но у тебя получилось.

Та самая птица, болтающаяся в небе, там, слева и чуть сзади от тебя... Она тебе, отчего-то, очень не понравилась. Не факт, что ее барражирование может хоть чем-нибудь угрожать именно тебе. И все же, ее соседство в этом пространстве ощущать было весьма неприятно.

То, что было впереди, почти перед тобою, чуть правее фигуры той, кто перенесла сюда тебя в этом неудобном креслопристегнутом положении, выглядело как-то совершенно непонятно. Это было скорее интересно и, уж конечно, вовсе не вызвало у тебя никаких опасений.

Там, на гранитной стене, эдаким гигантским серым лоскутом-полотнищем, размером примерно пятнадцать на двадцать футов, висело нечто... странное. Драпировка серой ткани, исполненная изящными складками, выглядевшая почти что театрально, но в то же время вполне гармонировавшая с окружающим местом, прикрепленная к горизонтальной несущей балке, подвешенной «на три точки». Нижняя часть драпировки была обернута вокруг особой подъемной балки, висевшей, судя по всему, на блоках, торчавших там же, но немного выше, прямо из гранитной стены. Кстати, блоки эти были как-то связаны с тем, что было спрятано в глубине скалы. Во всяком случае, конечные части стальных тросов, на которых была подвешена поперечина-основа нижней части этой «театральной занавеси», выйдя вверху, над обрезом ткани, над верхней балкой, дальше уходили куда-то туда, вверх и далее, через блоки, вглубь, в камень, сквозь аккуратные отверстия, пробитые в толще гранита.

Так вот, серая ткань, изящно драпированная в «театральную» складку, явно что-то прикрывала. Нечто габаритное, но при всем при этом весьма неопределенной формы.

Заметив, что ты наконец-то проявила интерес к этому серому матерчатому декору-на-граните, женщина в балахоне-плаще в очередной раз удовлетворенно кивнула и, протянув свою руку в сторону этого странного предмета, чьи контуры, прикрытые занавесью, трудно было угадать сквозь ткань и ее декоративные складки, сделала странный жест, прищелкнув пальцами.

Между прочим, цвет одеяния твоей визави снова изменился. И сейчас это был особый цветовой тон, промежуточный-средний между серым и фиолетовым. Причем, с металлическим отливом. Эффектно и... отчего-то неприятно глазам. Неясно, по какой причине.

Очень трудно принять тот факт, что эта безумная сущность одновременно и реальна, и морок. Флюктуация системы вероятностей, смертельно обидевшаяся на своего создателя за невнимание к своей собственной виртуально-реальной персоне. Самый шизоидный бред в твоей богатой на странные события жизни.

Во множестве жизней. Ни в одной из которых у тебя не было ничего похожего на эти твои нынешние... приключения.

Приключения?

Ты сызнова отмечаешь, что не чувствуешь сейчас ни малейших признаков страха. Тебя не пугает эта вынужденная обездвиженность. Не страшит соседство обезумевшей виртуальности, обернувшейся видимостью женщины в балахоне, меняющем цвета в зависимости от мизансцены разыгрываемого ею дешевого спектакля.

Спектакля?

Ну да, ты все время чувствуешь, что все происходящее сейчас, это только видимость. Виртуальный театр... Нелепая постановка сцен из условной жизни сбрендившей вероятности. То, чего не бывает, просто потому, что этого не может быть.

И это правда. Такого быть не может. В проявленном мире.

Да, все эти безумные виртуальности пока что не касаются того, что находится вне Изнанки Бытия. Но, кажется, близок порог насыщения этого творения супротивницы Творца, насыщения его чем-то неизъяснимым, особым, тем, что, собственно, и составляет разницу между чем-то проявляющимся сугубо абстрактно, возможным исключительно в бредовых фантазиях, и тем, что истинно сущее. И если ты, с подачи этой безумной похитительницы душ, добавишь еще сколько-то этой изначальной субстанции – не важно, всю ли себя ты отдашь без остатка, или же лишь только часть того твоего-истинного, что делает тебя живой! – все и впрямь может измениться. И тогда, это существо с Изнанки Бытия и впрямь может попытаться опрокинуть Мироздание.

А в результате...

Пострадает несметное количество живых существ. Если только ты совершишь нечто, желаемое этой сумасшедшей.

Кстати, при всем своем безумии, она явно не обделена своеобычным «ментальным слухом». И, конечно же, расслышала все-все твои мысли, также как и тогда, чуть ранее. Но на этот раз она не подала о том никакого виду, полностью сосредоточившись на совершении этого своего магического посыла-вызова.

Да, именно вызова. В ответ на ее эффектный жест, часть стены выдвинулась и отъехала в сторону. После чего, из отверстого зева рукотворной пещеры вышли двое пролов, одетых в некие одеяния, напоминавшее фасоном своим комбинезоны на лямках, составленные из двух половин, желтой и фиолетовой, соответственно, сверху-до-пояса и снизу. Дополнением к этим, откровенно говоря, почти что цирковым нарядам, были рубахи темно-зеленого цвета, надетые под комбинезоны, тоже форменные, одинакового фасона. Для полного сходства с каким-нибудь дуэтом коверных клоунов, этим существам, право, не хватало лишь карикатурных круглых носов красного цвета, рыжих париков и аляповатого грима на лицах. В руках эти самые пролы-полуклоуны несли нечто похожее на раскладной стол, на правой стороне которого располагалась странная коробка-кофр, прикрывающая какой-то агрегат. Поставив принесенный предмет меблировки неподалеку от правого нижнего края драпировки, они отвесили очередной нелепый поклон в адрес этой своей безумной Повелительницы и удалились восвояси. А на смену им из темноты пещеры появилась...

Ну, конечно же! Та самая Донна. Пятнистая женщина, в очередной раз сменившая свое амплуа. Кажется, ее в очередной раз повысили. Интересно, до кого...

Теперь на женщине, когда-то избавленной тобою от мучительного истязания, одежда в точности того же самого цвета, что и на ее госпоже. Вот только фасон одеяния несколько другой. Сверху нечто вроде короткой накидки, длиною до середины бедер, с капюшоном за плечами. Далее брюки, расклешенные книзу, укороченные, длиною на половину ладони выше щиколоток, из-под которых выглядывают ботинки на высокой шнуровке, фиксирующей голеностоп, с небольшим каблуком.

Наверное, в такой обуви ей должно быть не слишком-то удобно передвигаться по мелкому щебню, которым присыпана площадка, которая у тебя все больше ассоциируется с ареной. Впрочем, повелительница этого странного мира, кажется, продолжает играть с местным пространством. Ибо по щебню эта странная женщина ступила всего шага два. А на третьем ее шаге, дробленый-колотый камень уже превратился в нечто вроде очень-очень мелкого песка, то ли спрессованного в плотную массу, то ли прикрывающего слой чего-то куда более твердого. Во всяком случае, следов на этом самом сером «песке» пятнистая женщина не оставляла. Что само по себе было более чем странно...

Кстати, в этот раз бывшая представительница «элитарной» расы, а ныне-сейчас даже уже и не поймешь, кто – впрочем, ясно, что из-обслуги-но-с-пафосом – пришла к вам отнюдь не с пустыми руками. При ней был такой плоский и длинный чемоданчик, один вид которого дал той, кто устроила весь этот цирк-театр с клоунами и загадочным реквизитом, повод удовлетворенно кивнуть своей головою и даже улыбнуться, такой откровенной, почти что торжествующей улыбкой.

Что же это ее так обрадовало?

Между прочим, увидев тебя в эдаком... стулопривязанном виде, пятнистая женщина по имени Донна смутилась. Кажется, она теперь вовсе не знала, как себя вести. Она взглянула на свою хозяйку в нерешительности, как бы обращаясь к ней за своеобразной поддержкой и разъяснениями. Дескать, можно ли оказать знаки внимания той, кто находится в столь... специфичном положении, явно во власти ее госпожи. Ответное выражение лица той, кто опоила тебя зельем, ты не увидела, но, похоже, рекомендации были на нем вполне себе обозначены, причем, достаточно четкие и однозначные. Во всяком случае, после этого Донна скользнула по тебе ничего не выражающим взглядом, как будто по пустому месту. Вероятно, в иерархию моральных ценностей «элитарной» расы банальная благодарность не входила. Впрочем, иного от этого существа ты и не ожидала.

Каков поп – таков и приход. Каков фюрер – такова и нация. И ежели творец создал примитивную тварь, то нечего ожидать от такого создания чего-то возвышенного. И, кстати, от ее творца – тоже.

Эти мысли проходят в твоей голове даже без раздражения. Фоном и холодно. Как простая констатация факта.

Впрочем, той, кто перенесла тебя сюда, это сейчас, кажется, совершено безразлично.

- Ты готова к работе? – спрашивает она свое пятнистое творение, скорее уж так, для проформы. Или для того, чтобы просто произвести на тебя впечатление. Кстати, в этом смысле, совершенно безрезультатно.

- Конечно, Повелительница! – произносит женщина с чемоданчиком в руке своим красивым голосом. – Все уже готово!

- Тогда переведи аппараты на «товсь!» и мы, наверное, начнем, - говорит ее госпожа.

- Слушаюсь! – слышит она в ответ.

Пятнистая женщина без признаков исконного благородства в карме, подходит к столу, чуточку ранее поставленному теми самыми пролами клоунского вида, снимает с предмета, закрепленного там, объемную крышку-кофр и откладывает ее на свободное место. Твоим глазам тут же предстает нечто вроде пульта дистанционного управления, причем совершенно непонятно, чем именно с него предполагается управлять. Множество ручек, рычажков, кнопок, полозков и верньеров, которые тебе издалека совершенно не говорят ничего о предназначении столь замороченного агрегата. Впрочем, кажется та, кто собирается им воспользоваться, прекрасно разбирается во всех тонкостях его настройки и работы. Во всяком случае, визуально никакой неуверенности в ее взгляде и действиях нет вовсе.

Возможно, здесь сызнова был отыгран какой-то «кульбит-во-времени», перенесший тебя через какую-то неясную, но, возможно, достаточно длительную темпоральную протяженность. Достаточную для того, чтобы обучить бывшую официантку всем этим непонятным премудростям технического плана.

Да, эту самую Донну, несомненно, в очередной раз повысили. Это было видно и по тому, что одежда ее в точности соответствовала цветам одеяния, избранным в этот раз ее госпожой. В этом мире примитивного символизма дозволение на подобное отличие само по себе было серьезной заявкой на особую «близость» к той, кто не без оснований числит себя хозяйкой положения. Да и обращение к ней со стороны той, кто обозначила себя в этом мире как верховную власть, было вовсе не как к «низшей», а совсем даже наоборот. Значит, ее и впрямь повысили в ранге или статусе, причем весьма и весьма ощутимо. Так вот, руки этой, привилегированной прислужницы работали со всеми этими переключателями, среди которых выделялась крупная рукоятка с красным фигурным набалдашником, споро и уверенно. Ты наблюдала за ее действиями с достаточно удобного ракурса, почти сбоку и могла оценить уверенные движения женщины-оператора.

- Контакт установлен, - коротко доложила она своей хозяйке.

- Прекрасно! – откликнулась та и выдала ей свое очередное распоряжение: - Пожалуйста, продемонстрируй мне... ой, конечно же нам! – поправила она сама себя, как бы смущенно улыбнувшись при этом приблизительно в твою сторону, – Исполни пробный бросок, с выходом из пике на минимально возможной дистанции. Покажи мне... нам, – снова поправилась она, – чему ты выучилась, Донна!

А после, исполнив лицом, эдакий хитрый прищур-и-улыбку – вместе и одновременно! – добавила многозначительным тоном: - Ты ведь не забыла, что стоит на кону?

Эти слова ее обозначили намек столь прозрачно, что смысл его вполне четко дошел даже до тебя. Наверняка, речь шла о возвращении пятнистой женщины в ту самую «элитарную» расу, из которой она – как это несколько ранее выразилась ее госпожа? – была «низвергнута». Возможно, и смена пигментации, удаление всех этих отвратительных пятен на ее лице и теле вовсе не было для хозяйки этого мира сколь-нибудь серьезной проблемой. И, естественно, награда такого рода была для Домны значима, причем весьма и весьма. Забавно, что на лице пятнистой женщины никак не отразилось волнение от грядущего испытания ее профессионализма.

- Будет исполнено! – спокойно произнесла она в ответ на это напоминание. Ну, почти спокойно.

А вслед за этим... Случилось то, чего ты уж никак не могла ожидать. Тень-точка, обозначавшая болтавшееся где-то там, в небе, крылатое существо, внезапно увеличилась в размере. Летучая тварь стремительно приближалась, действительно, исполняя летный трюк в виде пике. Ты непроизвольно вздрогнула и даже, как бы, втянула голову в плечи. Только что не зажмурилась в ужасе.

И было ведь отчего испугаться! В принципе, здесь вся объекты-персонажи местной флоры и фауны – в том числе и слегка разумные сущности из их числа! – выглядят, мягко говоря, странновато и жутковато. Да и весь этот пространственно-декоративный реквизит – в виде гор-моря-и-прочего – выстроен по мотивам шизоидных фантазий обезумевшей хозяйки «альтернативного мироздания». Но этот летучий объект, в данном сегменте пространства, ты с самого начала ощутила как враждебный, и даже как источник потенциальной опасности. И когда он, внезапно, за какие-то ничтожные мгновения, оказался не где-то там, в бледно-фиолетовом небе, а прямо таки здесь, на уступе-карнизе этих серых гранитных скал, над морем, это и вправду произвело на тебя изрядно-нервное впечатление.

Крылатое существо вышло из пикирования совсем рядом, едва не задев тебя своим крылом на взмахе. Камнем упав оттуда-сверху, оно неожиданно легко остановило свой стремительный полет-бросок. И почти зависнув на уровне чуть выше самой площадки, – как бы и не в трех футах над нею! – сие крупное создание, с крылами не менее шести ярдов в размахе, счастливо избежало кровавого торможения прямо в плотный светло-серый песок. В тот самый песок, который, в соответствии с очередным капризом непредсказуемой женщины, управлявшей этим пространством, только что заменил прежний гравий или же щебень. После этого, крылатая тварь стремительно вознеслась вверх, почти по вертикали, продемонстрировав совершенно фантастические возможности своего полета.

Все-таки зелье, которым тебя опоили, оказалось, как это ни странно, в чем-то даже полезным. Оно... то ли как-то активизировало твои интеллектуальные и перцептивные способности, то ли даже заставило тебя вспомнить твою же собственную суть, где восприятие необычного-загадочного-необъяснимого (всего и сразу!) и его интеллектуальное осмысление были естественным образом синхронизированы.

Странно... Неужели, в ходе очередного странствия ты решила загрубить себе возможности по чувственному и иному, особому, восприятию, а также, до кучи, интеллект? С чего бы это тебе стремиться побыть тупой дурой? Неужели в этом есть какая-то своя, изрядно-специфическая прелесть? Ну, ежели только для особо знатных... в смысле, утонченных извращенцев!

Да, кажется, твой разум входит в обычную свою норму. Естественно, в комплекте к нему прилагаются и какие-то иные, особые способности... некоторыми из которых ты уже воспользовалась чуточку ранее.

В общем и целом, ты успела сфокусировать зрение на этом странном создании. Это, как ни странно, был... человек. Вернее, нечто человекообразное, скорее демонического вида, имевшее достаточно эффектное загорелое мускулистое тело. Кстати, по цвету его кожа ничуть не походила на кожные покровы пролов. В этом сей персонаж фенотипом своим походил скорее уж на местных «элитариев», чем на «пролетариев». Но его тело явно было сильно модифицировано. В смысле, дополнено парой кожистых крыльев размахом в двадцать футов, в дополнение к обычным четырем конечностям человекообразных. Вокруг бедер его был обернут коричневый лоскут, ветхий и в общем-то не слишком-то чистый, даже с учетом цвета. Лицо этого образца крылатого человекообразия было лицом по-своему почти красивого капризного юноши. Соломенные волосы его, длиною до плеч, были перехвачены тесемкой, обернутой вокруг головы. Но интереснее всего были его когти, на руках и ногах, дюймов по пять длиною, стального цвета, слегка изогнутые. Эти, личной принадлежности острые предметы, демоноподобное создание, плод фантазмов обезумевшего олицетворения Изнанки Мироздания, рефлекторно вытянуло для удара по несуществующей мишени, условному-невидимому объекту приложения усилий своей атаки, на той самой нижней точке пикирования.

Все это ты успела и запомнить, и даже осмыслить, пока упавшая с неба нелепая тварь снова не превратилась в смутную тень, стремительно возносившуюся по вертикали на своих кожаных крылах.

- Очень хорошо! – отреагировала на все это женщина в балахоне сиренево-стального оттенка. – Просто блестяще! Ты сможешь повторить эту же демонстрацию, но только чуточку ближе к... цели? Ну, совсем чуть-чуть!

- Конечно! – улыбка Донны не оставляла никаких сомнений в ее... специфическом профессионализме. Она совершенно уверена в том, что ей не составит никакой сложности дистанционно управлять этим крылатым монстром. Ну, ежели на то будет воля ее повелительницы.

- Тогда поднимай занавес, а дальше... выводи нашего... когтеносца, – хозяйка этого мира особой улыбкой обозначила существо, болтавшееся в небе, – на исходную. И будь готова провести еще одну демонстрацию, в точности так, как я сказала.

Отдав это распоряжение своей... помощнице – наверное, так правильно было бы обозначить роль-статус пятнистой женщины – она кивнула ей эдак многозначительно. Дескать, «Ты ведь все поняла, не так ли?» На что получила молчаливый ответ в той же манере, обозначивший несомненную готовность исполнить требуемое, в точности так, как это приказано. Сразу же после этого, Донна нажала какую-то кнопку. Где-то там, внутри скалы, чуть слышно зажужжал сервомотор, и нижняя балка медленно поползла вверх, открывая твоим глазам воистину невероятное зрелище. Невероятное именно здесь и сейчас.

На гранитной стене было организовано нечто вроде «пыточного стенда». Примерно на уровне двухметровой высоты над землей, на плоскости, располагался выступ, эдакая площадка, два метра вправо-влево и метр по направлению к зрителям. А вот на самом этом выступе, на своеобразной площадке, стояло самое прекрасное и, одновременно с тем, самое невероятно-странное существо. Ростом больше десяти футов, обнаженное, но не оставляющее никаких мыслей-ощущений пошлости или же нескромности в его зримом образе, с кожей, цвета грозового неба – того неба, что низко-низко нависает над балтийскими водами, где-то там, далеко... Это прекрасное существо стояло на площадке, прикованное блестящими серебристыми цепями за руки, раскинутые-растянутые так, что вся его эффектная фигура смотрелась крестообразно. Это напомнило тебе виденные тобою в иных мерах ритуальные фигуры Спасителя людей, умирающей и воскресающей Жертвы предательства, отдавшего себя во имя спасения тех, кто предал Его и обрек на муки и смерть.

Вот только, вряд ли у Того, Чьему образу в иных мирах поклонялись потомки тех, кто Его же и предал, были за спиной стрекозиные прозрачные крылья.

Ты узнала ее. Вот только имя этого прекрасного существа... Кажется, несмотря на свою загадочную амнезию (с чего бы это?), ты уже почти готова вспомнить его.

- Руэллия! – любезно подсказала тебе та, кого ты несколько ранее обвинила в похищениях душ. И ведь не зря же обвиняла, вовсе не зря! – Ее зовут Руэллия. Она дельфида. Это... я так понимаю, название одной из гуманоидных рас, живущих где-то там, откуда вы с нею прибыли сюда. И она, если я не ошибаюсь, твоя подруга. Весьма близкая подруга.

- Да... – подтвердила ты, кивнув головой.

Во рту у тебя пересохло, внезапно и совершенно не вовремя. И ты, судорожно сглотнув несуществующую слюну, закашлялась. Потом, с трудом одолев этот мучительный приступ нервного спазма в горле, ты произнесла своим несколько осиплым, дрогнувшим голосом, одно слово:
- Зачем?..

- Зачем она растянута здесь? – почти что участливым тоном переспросила у тебя твоя собеседница. И в ответ на подтверждающий кивок с твоей стороны, пояснила:
- Она теперь гарантия надлежащего поведения с твоей стороны. Ты же не хочешь, чтобы с нею что-нибудь случилось. Ну, что-нибудь неприятное. Или попросту болезненное.

- Ты... – хриплый голос, которым ты произнесла это слово, был полон ужаса и отвращения.

- Не трать слов, - улыбка на лице собеседницы обозначала некое подобие сочувствия к твоим переживаниям. – Я знаю все эпитеты, которые ты могла бы произнести в мой адрес. Но мне безразличны твои ругань и осуждение. Мне важен результат. Когда крайне нежелательно пытать ту из пленниц, кто может пригодиться... скажем так, в своем неповрежденном виде... Да, в этом случае необходима эффективная замена. Я ее нашла в лице этой твоей подруги. Вернее, она сама пришла ко мне вместе с тобою. Я не приглашала вас, вы появились у меня сами, совершенно добровольно. Вы дали мне шанс воспользоваться вами. И я его не упустила. По-моему, все честно.

- Ты и... честность... – в этот раз тон твоего голоса был раздраженно-возмущенным. – Знаешь, такой подлости я никак не ожидала!

- Вот и радостно, вот и замечательно! – откликнулась улыбкой адресат твоего гнева. – Так я воспользуюсь этой твоей оплошностью, с твоего позволения. А ежели даже и при отсутствии такового, то... все равно...

Она, недоговорив, усмехнулась и сразу же отдала команду своей пятнистой помощнице:
- Донна! Обозначь демонстрацию. Заодно, точно прикинь дистанцию для первого удара, с частичным поражением нашей... цели. Так, чтобы когти прошли жестко, но совсем чуть-чуть. Эффектно, но без особых повреждений для этого... своеобразного тела. На полдюйма вглубь, никак не больше. Сможешь?

- Да, - просто ответила Донна и тут же пояснила, - Не беспокойтесь, Повелительница, - она произнесла это обращение сразу же и одновременно «на вы» и с заглавной буквы, - я взяла под контроль двигательные функции нашего орудия. Программа действует. Само основное движение у него прекрасно отработано. А уж по части глазомера, точности при нанесении удара, Вы можете не сомневаться, его рефлексы почти безупречны. Это воистину, прекрасный экземпляр!

- Смотри не переусердствуй! – почти строго прервала ее похвалы крылатому созданию заказчица этого бредового шоу. – Мне эта... дельфида нужна живой.

- Не стоит беспокоиться, - заверила ее подвластная. – Управлять примитивными человекообразными при помощи Ваших технологий совсем несложно. Они программируются легко и надежно. И сами берут на себя функцию фактического контроля за своими действиями. Он справится.

- Тогда действуй, - лицо ее хозяйки почти смягчилось. – Без поражения, но на самой минимальной дистанции.

- Исполняю! – произнеся это слово, Домна кивнула головой, как бы обозначив факт своих действий. И одновременно нажала несколько переключателей. И все повторилось. Пугающее падение крылатой тени, выход этого отвратительного существа из пике в опасной близости к твоему местоположению и... с четко обозначенной целью, которая, как и было приказано, осталась в итоге неприкосновенной. На этот раз.

От этого жуткого аттракциона угрожающих атак у тебя захолодело в области сердца. Странно, что ты все еще никак не могла вспомнить, что именно связывало вас, тебя и это прекрасное существо. При этом ты точно знала, что вы с нею по-настоящему близки. И тогда ты рванулась всем телом на помощь той, кого ощущала как свою подругу. Однако ремни привязи крепко удерживали твое тело в этом пыточном кресле, и тебе оставалось только бессильно сжимать кулаки.

А вот сама адресат этой самой атаки отреагировала на нее очень даже своеобразно. Не зажмурилась и даже не выказала никаких признаков страха иными рефлексами своего прекрасного тела. Вот только взгляд ее глаз стал какой-то... даже не внимательный. Скорее уж цепкий. Казалось, что она сейчас... тоже примеривается к тому самому существу, которое на нее натравили.

С чего бы это такие мысли у тебя? Трудно сказать... Но тебя не оставляло ощущение, что это существо, дельфида, в высшей степени опасно для врагов даже если приковано к гранитной стене сверкающими и, наверняка, самыми прочными цепями из тех, что могли найти в этом бредовом мире.

Кстати, атакующий когтеносец, тот самый, которого некая программа удержала от нанесения точного удара по цели, что была так близка, обозначил на своем красиво-капризном лице крайне недовольную гримасу. Он явно желал хотя бы ранить дельфиду. И этот самый когтеносец остался крайне раздраженным тем фактом, что изведать крови прикованной жертвы ему, в этот раз, так и не удалось.

В свою очередь, дельфида, в то же самое мгновение посмотрела на него как-то странно, сверкнув янтарным глазом с вертикальным черным зрачком посередине, как будто прицеливаясь. Но при этом, ни один мускул не дрогнул на ее лице.

Описанное заняло какие-то ничтожные доли секунды линейного времени, но ты все это четко разглядела, осознала для себя и запомнила. Похоже, твой уровень перцептивности действительно вырос очень сильно. Подтянуть бы теперь к нему и все остальное...

Кажется, ты всерьез начала подумывать о том, что сумеешь сопротивляться своей похитительнице. Естественно, она все это прочувствовала или же услышала там, изнутри себя. И откровенно усмехнулась.

- Даже и не мечтай! – сказала она тебе. – Я не для того составляла рецепт своего зелья, чтобы ты после него позволяла себе лишнее. Да, я постаралась и активировала твою перцептивную сферу. Чтобы ты все-все чувствовала, все понимала и действовала, опираясь на полученную информацию. Действовала совместно со мною, просто, оттого, что это выгодно. Но сил, чтобы справиться со мною, у тебя недостаточно. Ты умна, чувствительна и это просто замечательно. Для меня. Просто потому, что ты прекрасно понимаешь весь ужас ситуации, какие жуткие перспективы открываются для твоей подруги. И ты теперь всячески ей сочувствуешь. Ты принимаешь на себя ее страдания и сама страдаешь от этого. Но ничего, вовсе ничего для нее сделать не можешь.

Взгляд, которым ты одарила собеседницу, был более чем красноречивым. Но ответом ему была очередная спокойная улыбка, почти что исполненная своеобразного сочувствия. И в то же время, полная уверенности в силе и правоте со стороны той, кто затеяла все это жуткое представление

Кажется, в одном из миров ты слышала о том, как некий титан – бывший сродни божествам, и потому обладавший личным бессмертием – оказался прикован к скале. Он был обречен, именно в силу своего бессмертия, на муки от жажды, голода и своей вынужденной беспомощности. И в довершение ко всему, его плоть каждый день терзал орел, прилетавший специально для того, чтобы полакомиться печенью того самого героя мифов. Наверняка, идея такого отвратительного спектакля была почерпнута режиссером из той самой легенды.

- Не помню, - как-то неопределенно пожала плечами в ответ на все эти твои сумбурные мысли адресат твоего раздражения. – Может быть и так. Но это не важно. А важно, моя дорогая, то, что следующий удар оставит на этом изящном теле, – она рукой указала на растянутую-прикованную фигуру, – кровавые борозды. Длинные, эффектные, очень болезненные, но неглубокие. В смысле, в этот раз они будут неглубокие. А вот в следующий раз...

Она опять сочувственно улыбнулась тебе. И от этой ее улыбки снова захолодело у тебя в области сердца.

Заметив, или же опять-таки прочувствовав изнутри эффект, произведенный ее словами и мимикой, твоя собеседница продолжила-уточнила, явно желая усилить впечатление.

- Ей будет больно, - сказала она. – И я смогу повторять удары по ней снова и снова. Столько раз и так, как мне захочется. Она в моей... вернее, в нашей с тобою власти.

Она выразительно уточнила свою мысль, обозначив эту важную оговорку выразительным движением бровей. Требующим, к этому самому уточнению, сугубого внимания.

Ты отреагировала на эти ее слова-намеки вопросительным выражением своего лица. Своим молчанием ты недвусмысленно предложила ей разъяснить высказанную мысль. Что она и сделала, весьма охотно, приняв отсутствие возражений с твоей стороны как очередное достижение в этой ее странной кампании по вербовке тебя в сторонницы задуманного ею переворота Мироздания.

- Я снова делаю тебе блестящее предложение, - произнесла повелительница этого пространства бреда на Изнанке всех миров. – Ты получаешь изумительный шанс обрести некоторую власть над тем, что я созидаю. Я, конечно, останусь старшей между нами. Ты же станешь моей ближайшей сподвижницей и помощницей. Обещаю, что если ты примешь мое предложение, тогда твоя... компаньэра, - она выделила это слово сугубой иронией, - будет в полнейшей безопасности. Ее никто не тронет. И я, возможно, даже не стану возражать против ее присутствия при тебе. Если, конечно, ты, лично ты, - она подчеркнула это, - дашь мне гарантии надлежащего, лояльного ко мне и моему миру, поведения со стороны этой твоей... подруги.

Крайнее слово в ее речи было снова обозначено весьма ироничной интонацией.

Ты прикусила губу и... Нет, вовсе даже не задумалась над возможным ответом. Ты просто попыталась своим молчанием продлить неопределенность этого расклада и оттянуть момент выбора. Того самого выбора, перед которым эта, воистину страшная сущность, хочет сейчас поставить именно тебя.

Но та, кто пленила вас в этом бредовом пространстве из переплетенных вероятностей, украденных из того, истинного Мироздания, сейчас недоступного тебе, воистину жестока. И вовсе не собирается смягчать свою позицию в отношении двух пришелиц, вторгшихся в мир ее фантазмов.

Вы для нее всего лишь рабочие инструменты. Средства для достижения ее целей. Не более того.

- Да, все в точности так, - отвечает на отражение-проявление твоих мыслей и чувств это страшное существо, жестко и четко обозначая свое желание добиться от вас обеих абсолютного подчинения ее личной воле. – Я собираюсь использовать вас так, как сочту нужным. Я не скрываю своих намерений. Ты, - она заглянула тебе в глаза, и ты испугалась их выражения, - замок, который надлежит открыть. Она, - жест в сторону прикованной, - ключ к замку. Странно было бы не воспользоваться его наличием для достижения результата.

- Что тебе нужно? Чего именно ты добиваешься? - ты, наконец-то, сумела из себя выдавить некое подобие изустно произнесенных слов.

- Я же сказала, мне необходимо твое согласие, - снова обозначила суть своей позиции эта виртуально-реальная сущность. – Твоя искренняя помощь, основанная на твоей искренней заинтересованности. Хотя бы в той части, что именно от тебя зависит безопасность твоей подруги.

- И какова же будет цена моей подруги? – ты, как ни странно, почти что успокоилась. – Чем будет оплачена жизнь и безопасность заложницы?

- Цена вопроса обычная, - пожала плечами твоя безумная собеседница. – Исчезнет старое, ему на смену придет новое. В смысле, мое новое. И ты будешь в этом новом на первых ролях, что, согласись, немаловажно!

- А те, кто жил в том самом «старом»? – твой голос звучит уже каким-то постскептицизмом. Тональностью, находящейся за пределами всякой надежды на лучшее. Звучащей где-то в области, которая этого самого слова, надежда, не знает изначально. Где нет ничего, кроме противоестественного бреда, выступающего здесь как единственная данность, доступная ощущениям и их осмыслению – чувствам и разуму. Вернее, его жалким остаткам, барахтающимся в безбрежном океане безумия, заданного как обыденная реальность для всех тех, кто оказался здесь, не важно, по своей ли воле или же по чужому произволу.

- А какое тебе до них дело? – отвечает вопросом на вопрос та, кто является условным центром, индуцирующим весь этот бред. – Были одни, а будут другие. Первые уйдут-исчезнут в небытие, в реальности их заменят те, кого я создаю. Они будут не хуже, а может быть даже и лучше прежних. Да тебе-то, какая разница?

- Одни живут в реальности, а другие обитают виртуально и не всерьез, – ответила ты ей. – Для меня разница очевидна. И заменить в реальности живое твоими фантазиями, значит убить то, что уже живет.

- Так уж и убить! – усмешка твоей собеседницы имеет несколько... холодноватый оттенок. – Просто, перевести ту сторону Бытия в подчиненное мне состояние. Чтобы те вероятности, что сейчас там реализованы, подпитывали мой расклад, а не наоборот. Они все останутся живыми... в каком-то смысле.

- Как мимолетные мечты, как образы, возникшие в каком-то виртуальном пространстве, в результате чьих-то грез, - твои слова прозвучали очень... странно.

Просто, градус твоего постскепсиса ушел уже далеко за отметку «ниже обычного нуля», и явно стремился к некоему абсолютному значению, туда, в самый низ гипотетической градуировки. Оттого и звучал твой голос вполне себе иронично, как будто бы ты сейчас решила слегка поюморить. Так, напоследок. Как Белый Клоун, одежды которого пошили из обрезков савана... оставшегося после длинной череды похорон. Клоун, которого пригласили на еще одну тризну... за-ради удовлетворения извращенного желания хозяев погребального пира увидеть Мима, смеющегося на грани рыдания и где-то там, с другой, инвертированной его стороны. За точкой фазового перехода, где горькие слезы превращаются в смех, горечь которого находится далеко за пределами хинной шкалы...

- Лично меня такая, пренебрежимо малая, вероятность их реального бытия вполне себе устроит, – усмехнулась твоя визави. – Что делать, - пояснила она, - баланс витальности, в части воплощения в реальность и смещения вероятностей до уровня единицы, должен быть соблюден. И если где-то виртуальность доходит до полного реализма, то где-то витальности не хватает до надлежащего воплощения. Поставить обе стороны Бытия вровень друг с другом не получается, ибо одно с неизбежностью подпитывает другое.

- Он в таких случаях говорит: «Суть динамического равновесия Мироздания в условной и многофакторной неравнозначности обеих его, Мироздания, половин», - улыбнулась ты, и эта твоя улыбка показалась версией изысканнейшего издевательства. Особенно с учетом того, Чье мнение по поводу сути Мироздания только что было тобою озвучено.

Однако, супротивница Автора приведенной тобою цитаты, просто улыбнулась.

- Изумительно сказано! – одобрила она твою фразу. И сразу же уточнила, жестко и безжалостно. – И Ему предстоит убедиться в своей же собственной правоте. Естественно, с твоей помощью.

- Нет, - слово это прозвучало тихо, но... как-то явственно слышимо для всех присутствующих. В том смысле, что его, это слово, услышали все, но отреагировали на него совершенно по-разному.

Дельфида обозначила свой интерес коротким взглядом, обращенным в этот раз непосредственно в твою сторону. Кажется, до этого самого момента она, глядя сверху, внимательнейшим образом изучала тот самый пульт, за которым трудилась пятнистая женщина, а вот теперь вернула тебе свое внимание.

Та самая пятнистая женщина, по имени Донна – та самая, на которую до этого смотрела прикованная дельфида – взглянула на тебя чуть ли не с ужасом. Видимо, в ее понятиях той, кого здесь именовали словом «Повелительница», отказать было совершенно невозможно.

А вот сама адресат этого короткого отказа, снова обозначила на своем лице нечто вроде сочувственной гримасы.

- Ты и вправду так хочешь увидеть кровавые раны на теле своей подруги? – спросила она.

В ответ ты промолчала, опустив свои глаза вниз. Боясь встретиться взглядом с прикованной дельфидой.

На сей мимический жест, хозяйка этого пространства ответила сухой усмешкой.

- Извини, но твоя преданность Ему и Его творениям просто смешна. Ты верна прошлому, тому, что у тебя когда-то было. Тому, чего у тебя больше нет. И ты совершенно не ценишь то, что имеешь здесь и сейчас.

Ты снова промолчала, усиленно пряча свои глаза. Да, все было в точности так, как она сейчас сказала. Но ты не можешь иначе. Ты такая, как есть. И не отдашь ей то, с чем ты связана тысячами прежних своих воплощений, океаном впечатлений и неизмеримым количеством воспоминаний.

- Молчим, значит... – как-то скептически произнесла та, от кого зависело все, что случится дальше. Взяв паузу и снова не дождавшись от тебя иного ответа, она вздохнула и произнесла ожидаемое.

- Что же, пускай будет по-твоему, - сказала она. – Ты сама сделала свой выбор, и сама во всем виновата. Начинай!

Это слово, произнесенное в адрес пятнистой женщины, стоявшей там, за пультом управления крылатым монстром, было незамедлительно обращено к исполнению.

Ты зажмурилась. Ты бы и уши свои заткнула... Да вот только руки твои по-прежнему были пристегнуты к подлокотникам пыточного кресла. И тогда, за неимением иной возможности закрыть, защитить себя от грядущего ужаса, ты просто попыталась втянуть голову в плечи, как будто кровавый удар когтей этой летучей человекоподобной твари предназначался именно тебе. Сейчас, вот сейчас раздастся отчаянный крик твоей подруги, той самой, которую ты одним своим словом принесла в жертву смутным воспоминаниям о прошлом! И твоя отчаянная мольба к Нему, о помощи и пощаде той, кто стоит, прикованная к гранитной стене, обречена на глухое молчание с Его стороны. А ведь ты так старалась Его защитить...

И вопль состоялся. Вот только кричала вовсе не дельфида. И те звуки, которые достигли твоих ушей, были полны вовсе не боли. Скорее уж в них наличествовала некая гремучая смесь искренней обиды, невероятной злобы и отчаяния. И в добавку к ним были еще и два удивленных возгласа, особых и значимых. Со стороны хозяйки этого мира бредовых фантазий и ее пятнистой прислужницы. Нечто, вроде «Ах!!!» и «Ох ты, ёпт..........!», прозвучавших одновременно. Естественно, нецензурную реплику позволила себе старшая по статусу из этих двух женщин.

А за ничтожную долю секунды до того самого громкого замешательства, послышался странный звон-хруст. И, в дополнение к этому звуку, ты ощутила своими пристегнутыми руками непонятные толчки, как будто что-то задело подлокотники пыточного кресла, которое ты сейчас вынужденно занимала.

Что-то явно пошло не так. И ты рискнула открыть свои глаза и взглянуть на ту, кого твоя щепетильность в вопросах верности и чести обрекала на безжалостный и кровавый удар.

Твоим отверстым очам предстало совершенно неожиданное зрелище. Кровавое и жуткое.

Да, кровь была. Но не та и не там.

На теле прикованной дельфиды не было ни вертикальных кровавых борозд от когтей, ни других рваных ран от удара, нанесенного пикирующим когтеносцем. Там вовсе не было никаких повреждений. Нет, летающий монстр не промазал. Просто кожа дельфиды оказалась гораздо прочнее. И теперь обломки его когтей частью повисли на его пальцах, а частью разлетелись в разные стороны от столкновения с чем-то куда менее хрупким.

Кстати, два крупных осколка отлетели невероятно далеко и вонзились в дерево кресла, куда тебя усадили, прямо в подлокотники, частично перерезав привязные ремни. Те, которыми пристегнуты-обездвижены твои руки.

Непонятно, как эти острые предметы могли отлететь так далеко и... попасть так точно, вонзившись туда, куда могли достать лишь... чисто теоретически. А с другой стороны, если где-то такое и было возможно, то только в этом мире, где система вероятностей невероятным образом ожила, и даже успела окончательно сбрендить.

И все же это очень даже странно...

Странно?

А не странно то, что крылатая тварь, обломавшая свои подобия природных серпов или кинжалов о тело прекраснейшего и загадочнейшего из крылатых существ, сейчас-теперь висела, издавая хриплые стоны, на когтях самой дельфиды?

Пленница, распятая за руки на гранитной стене, воспользовалась тем, что ноги-хвосты, на которые она опиралась, прикованы не были, и просто подняла их, воспользовавшись своими удивительными природными свойствами – силой и невероятной змеиной гибкостью. Она сама поймала это существо, этого атакующего нетопыря с признаками условного человекообразия. Дельфида просто насадила его на свои собственные «крючья», те самые, острее которых нет в природе.

Ну да. Ты ведь не успела даже подумать о некоторых... своеобразных свойствах дельфиды. И той, кто заманила вас в мир своих бредовых фантазий, неоткуда было взять информацию о наличии у пленницы этих самых когтей, вполне пригодных для невероятно сильного встречного удара.

Как бы отвечая на твое восхищенное удивление, прикованная, одним резким движением обеих ног-хвостов, отшвырнула пойманного ею когтеносца. И сразу же вернула, поставила свои ноги-хвосты обратно на площадку.

Изорванное тело, ломая свои кожистые крылья, с жалобным воплем шлепнулось на серый песок.

- Пи...ц какой-то... – голос женщины в балахоне прозвучал крайне разочарованно. – Донна, скажи, его еще можно будет как-то... подлечить?

- Боюсь, что нет, Повелительница, - отозвалась женщина, стоявшая за пультом. – Его порвало... очень крепко. Теперь легче будет взять на контакт и обучить нового. Жаль, конечно. Хороший был... экземпляр.

- Утилизируй это! – коротко распорядилась ее деловая собеседница.

- Слушаюсь, - так же коротко отозвалась ее прислужница и сразу же нажала какие-то переключатели.

А дальше... Было ужасное. Изломанное, окровавленное тело медленно, рывками, поползло к обрыву, оглашая путь своего следования жалобными стонами и оставляя по себе кровавую дорожку. Кровь этой твари была весьма специфична. Особого, бордово-фиолетового цвета. На светло-сером песке она смотрелась просто темными пятнами. Но на истерзанном, изломанном теле поверженного демоновидного существа этот цвет выглядел эффектно и страшно.

Но страшнее всего было то, что теперь тяжелораненый когтеносец полз к обрыву, мимо тебя – на расстоянии менее десяти футов! – и явно против своей воли. Та самая программа, что управляла его телом – и полетом, и даже охотничьими инстинктами – сейчас исполняла выданное распоряжение. Сознание существа, приговоренного... даже не к казни... именно к утилизации, как к рабочей процедуре избавления от живого существа как от мусора, вопило его устами от ужаса, и чем ближе к краю, тем громче.

И все-таки программа была сильнее. И спустя несколько десятков судорожных движений, сопровождаемых жалобными стонами-воплями-криками, она все-таки дотянула тело до требуемого места. А дальше, она заставила его перевалиться через край обрыва и таки отправила это крылатое существо в его последний полет. Протяжно-отчаянный крик, сопровождавший это невидимое тебе падение, закончился громким всплеском.

И стало тихо. И в этой самой тишине неожиданно отчетливо прозвучал короткий смешок дельфиды. Она аккуратно втянула когти внутрь своих гибких пальцев. При этом несколько капель бордово-фиолетовой крови существа, не вернувшегося из своего финального пике, сорвались вниз, с двухметровой высоты. И сразу же впитались в светло-серый мелкий и плотный песок, оставив по себе темные пятна.

- Быстро же ты избавилась от того, кто тебе служил! – ты позволила себе очередную ироничную реплику в адрес той, кто распорядилась об утилизации когтеносца.

- Пустое! – отозвалась она, обозначив на своем лице выражение легкой досады. – В конце концов, он так и не справился с поставленной задачей. К тому же, он пришел в негодность. А орудие, которое нельзя больше использовать по прямому назначению, нет смысла хранить и беречь. Сильное выживет само. Слабое – утилизируется. Все просто. Таковы правила моего мира. Так правильно и справедливо.

- А если оно не утилизируется само, то ему стоит помочь, так? – спросила ты, доведя градус иронии в своем голосе до уровня сарказма.

- Естественно, - подтвердила твоя безумная собеседница. – Мало кто из живых орудий готов утилизироваться самостоятельно, по своей доброй воле. Программа, транслируемая с этого пульта, - она кивнула в сторону своей помощницы, - помогает мне решить эту проблему и обойтись без эксцессов. Но действует это, увы, не на всех...

- Например, дельфида твоей программе оказалась не по зубам, - догадалась ты. – Иначе здесь, передо мною, было бы разыграно шоу марионеток с Руэллией в главной роли. Но с нею у тебя ничегошеньки не вышло!

- Не вышло, - как-то очень уж откровенно вздохнула та, кто, кажется, помешалась на стремлении манипулировать всем и вся. – Не вышло с программой, не вышло с летающим когтеносцем...

Она сделала многозначительную паузу, а потом усмехнулась.

- Туз в рукаве! – произнесла она. – Или даже целый Джокер! Донна, мы ведь предусмотрели и такую вероятность? Теперь твой выход!

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

40.

В ответ на это недвусмысленное обращение, женщина, одетая в цвета своей начальницы, кивнула головою, почти что смущенно. При этом, пятнистая напарница повелительницы этого безумного пространства старательно отводила от тебя глаза.

Одной рукой она сняла со стола крышку-кофр, ранее прикрывавшую пульт. Другой рукой помощница подхватила принесенный ею же чемоданчик, стоявший снизу, и поменяла предметы местами. А после этого открыла крышку чемоданчика и извлекла оттуда... нечто вроде кнута, длинного, чуть ли не десяти футов, весьма необычного, металлизированно-фиолетового цвета, почти что в тон своей одежде. На конце его виднелся странный голубой язык, тонкий, жалящий, размером три четверти фута, не меньше.

- Будь аккуратна! – напутствовала ее та, кто командовала. – Учти длину ее ног и когтей, не попади под раздачу, как... этот! Работай кнутом с длинной дистанции, самым кончиком. Хотя...

Она сызнова усмехнулась.

- Нет, - сказала она, покачав головой, - боюсь, обычный кнут в этот раз будет так же бесполезен, как и когти нашего пикировщика, того, что сейчас уже кормит рыб! Но все же... Давай, для начала, просто попробуй достать ее хлопком, прикинь расстояние и манеру работы. Ну, а после... – она подмигнула куда-то в твою сторону, - мы с тобою дополним твой инструмент нашим инновационным нововведением!

Тебя передернуло отвращением к словам этой безумной персоналии. «Инновационное нововведение», надо же! Очередное бюрократическое насилие над языком, обозначающее кнутобойные затеи! Господи, какой шизофренический маразм!

Но при этом, ты совершенно не беспокоилась за прикованную. Если уж когти летучего монстра, так легко и небрежно упокоенного в глубинах вод темно-зеленого моря – просто так, за ненадобностью! – вовсе не оставили никаких повреждений на теле дельфиды, то уж это реликтовое орудие пыток и подавно не могло причинить твоей подруге ни малейшего вреда!

Хотя, слова о некоем «нововведении» тебя несколько насторожили.

Ты была уверена, и ты, вроде как, не ошиблась. Донна, взмахнув, раскрутила свой кнут и стегнула с размаху, попав по той части левого хвоста-ноги прикованной, которая у человека соответствовала бы бедру. «Язык» голубого цвета – «рабочая» часть этого орудия истязания – наверняка, содрал бы лоскут кожи с тела обычного живого человека. Однако, на блестящей коже дельфиды он вовсе не оставил никакого зримого следа.

Зато на лице прикованной летуньи сей хлесткий удар проявил странное брезгливое выражение, адресованное пятнистой кнутобоице. Кажется, жертва этого, не слишком-то удачного для палачей истязания, еле сдержалась, чтобы не плюнуть в ее сторону.

Кстати, распорядительница этой сцены – из серии, изысканно-бредовых садистических фантазмов! – этим самым ударом осталась крайне недовольна.

- Полегче! – заявила она. И добавила нечто, прозвучавшее почти за гранью бреда:
- Эдак, ты прожжешь ей все мясо! А мне ведь еще вести торги с нашей впечатлительной гостьей! Знаешь, с трупом на руках наш с нею разговор зайдет в тупик, и заключение приличной сделки сразу станет маловероятным! Не забывай, заложница должна остаться, в итоге, живой. И иметь некоторые шансы к выздоровлению.

- Приношу Вам свои извинения, Повелительница, - велеречиво произнесла пятнистая женщина, когда-то сама оказавшаяся под кнутом, а сейчас получившая возможность истязать других. – Я просто примериваю дистанцию, по Вашему приказанию. Я помню, как Вы все задумали, и воздаю должное Вашей предусмотрительности. Я Вас не подведу, обещаю!

Так сказала эта женщина. Потом она провела по песку короткую черту носком своего ботинка и несколько отступила назад. И, снова раскрутив над головой кнут, нанесла очередной удар. В этот раз «язык» кнута задел «бедро» дельфиды чуточку выше, и почти что самым кончиком. И все же, заказчица всего этого истязания все еще оставалась недовольной.

- Не дело! – сказала она суровым тоном. – Первый удар должен задеть ее кожу самую малость, совсем чуть-чуть. Самым-самым кончиком, буквально оцарапав кожу. Ты же знаешь, что в этот раз сила твоего удара вовсе не принципиальна. У твоего кнута в этот раз будет несколько иное... действие.

- Виновата, Повелительница, - Донна обозначила свою готовность к исправлению коротким поклоном в адрес своей хозяйки. – Я учту Ваше замечание!

Она снова сделала отметку ногой, явно обозначив для памяти очередную неудачную дистанцию. Исполнила неуловимое движение – чуть-чуть назад, действительно, самую малость! – и следующим ударом добилась поставленной цели. Кончик «языка» в этот раз задел тело живой и крылатой мишени ее истязательных упражнений в точности так, как и было заказано. То есть, совсем чуть-чуть, и впрямь, буквально царапнув блестящую кожу. На лице дельфиды теперь проявилось выражение глубочайшего отвращения. Нет, на теле ее по-прежнему не было и намека на след от удара. И это самое «касание» вряд ли причинило ей сильную боль. И все же, сам факт того, что это пятнистое нечто посмело поднять на нее руку, вооруженную кнутом, прикованную дельфиду явно оскорбило.

Но все это, на твой взгляд, было для твоей подруги пока не слишком опасно. Скорее уж, попросту бессмысленно...

Странно. Твой опыт общения с той, кто мнит себя эдакой хозяйкой «альтернативного мироздания», говорит о том, что ее извращенный ум вовсе не склонен придумывать то, что не имеет простого и понятного смысла. Естественно, действительного только и сугубо в рамках местной логики. Той, что суть логика хорошо структурированного бреда...

Все-таки, надо быть поосторожнее с мыслями. Учитывая особую склонность этой странной сущности – живой визуализации, виртуальной псевдоженщины, да не суть какое понятие, все равно, невыразимо словами! – к ментальному сканированию. Адресат твоих размышлений обернулась к тебе, улыбнулась эдакой... особой улыбочкой и подмигнула.

- Это была просто разминка! – произнесла она театрально-громким шепотом. – Сейчас мы перейдем к иным мерам, которые, возможно, окажутся куда эффективнее. Поверь, я знаю, что делаю!

Ты замолчала. Не устами, нет – их ты и не раскрыла вовсе! – именно там, внутри самоё себя, пытаясь запретить себе вовсе думать. Пытаясь создать у себя в голове некое подобие пустоты. По возможности, приятной.

Не получилось. Во всяком случае, ничего приятного в этом подобии искусственного мыслительного вакуума – скорее, неопределенного хаоса обрывков «недодуманного»! – ты уж точно для себя не обнаружила.

А твоя «ментальная слушательница» опять рассмеялась. В этот раз, уже этим самым твоим неуклюжим попытками по устранению ментальной опасности с ее стороны.

- Не трать свои силы на такую ерунду! – с каким-то искренним весельем в голосе заявила она. – Ты все равно мне ничего не сможешь противопоставить. Так что, как это говорят, расслабься и получай удовольствие. Ну, если получится.

И сразу же добавила в адрес своей напарницы:
- Донна, ты готова? Или еще потренируешься?

- Мне это не нужно, - откликнулась свежеиспеченная кнутобоица. – Я справлюсь. Можно начинать.

Высказав это, она обозначила крайнюю черту – рубеж подобранной дистанции – небрежно ковырнув носком ботинка светло-серый песок. И кивнула головою своей хозяйке, ожидая ее одобрения.

- Если готова, то начинай! – услышала она в ответ. После чего еще раз кивнула, в знак того, что поняла распоряжение и приняла его к исполнению.

Действовала она точно, четко, уверенно. Для начала, пятнистая женщина аккуратно свернула нынешнее свое «орудие труда», держа его за кнутовище и придерживая пальцами круговые петли «хвоста», оставив свисающим только голубой «язык». Потом достала из того же кейса-чемоданчика, где у нее раньше помещался кнут, узкую плоскую коробку, почти квадратного сечения, четыре на четыре дюйма в основании, длиною чуть больше фута. Коробка эта была металлическая, полированная, серо-графитового цвета, весьма и весьма увесистая и, наверняка, служила футляром для чего-то особенного. Помощница местной Повелительницы опустила крышку кейса вниз, до захлопывания, и положила эту коробку на него, сверху. А дальше, она нажала сбоку красную кнопку и крышка сего металлического предмета тут же откинулась вверх, встав на пружинном шарнире к открывшейся емкости под прямым углом.

То, что оказалось там, внутри, было воистину невероятно. Из металлической емкости вырвалось яркое добела-фиолетовое сияние. Со стороны оно казалось каким-то почти живым и, одновременно с тем, невероятно сильным и хищным. Тебе даже показалось, что это «нечто» вполне могло бы потребовать от присутствующих здесь принесения жертвы, если бы только оно обладала зачатками разума. Ибо на меньшее, чем роль языческого бога-кровопийцы оно бы, это самое, почти что разумное существо-вещество, никак бы не согласилось.

По счастию, разумным и даже по-настоящему живым оно не было. И целенаправленная агрессия с его стороны была крайне маловероятна. Правда, и какой-либо диалог с ним, в таком случае, тоже был почти что исключен.

И вот это самое слово «почти» тебе отчего-то очень даже нравилось.

Не нравилось тебе все остальное. Прежде всего, сильный запах озона, неоспоримо свидетельствовавший о наличии мощного источника ионизирующего излучения. Также, беспокоил тебя резкий металлический привкус во рту, подтверждавший высокую интенсивность эманаций от этого самого источника*.

Нет-нет, ты вовсе не опасалась чего-то похожего на лучевое поражение. Твое нынешнее подобие тела – ты откуда-то это знала точно! – не могло пострадать от радиации, а дельфидам ничто подобное и вовсе не грозит. Для них жесткое излучение почти как легкий бриз и свет солнца, лишь повод для хорошего настроения и особого «щекотательного» ощущения на коже. Но ты четко ощущала, что от этой бело-фиолетовой субстанции исходит какая-то неясная опасность.

- А ты и впрямь чувствительна! – с каким-то одобрением в голосе отреагировала на эти твои мысли эта вероятностная сущность в образе женщины. – Однако ты даже представить себе не можешь, насколько это мощное средство, и как это вещество меняет расклад нашего с тобою общения!

- Что это такое? – ты позволила себе задать ей этот вопрос. Просто потому, что чувствовала, это крайний аргумент со стороны Повелительницы «альтернативного мироздания» в вашей с нею затянувшейся дискуссии. И ты еще в точности не знала, что ему можно будет противопоставить.

- Ничего! – прозвучал четкий и недвусмысленный ответ на твои неуверенные опасения. – Это бозонный конденсат. Самый дорогостоящий химикалий, который можно было найти для столь экстравагантного применения. Но он того стоит, уж ты мне поверь!

Ты услышала, как звякнули цепи. Твоя прикованная подруга непроизвольно вздрогнула. Та, кто поведала вам эту невероятную новость, торжествующе улыбнулась.

Донна, тем временем, продолжала свои манипуляции. Странно, но она при этом обходилась вовсе без какой-либо защитной маски. А на руках у нее даже не было никаких перчаток. Впрочем, возможно, к ней отношение пресловутой Повелительницы тоже было, как к расходному материалу одноразового пользования?

- Поражение радиацией всегда носит вероятностный характер, - слышала ты исчерпывающее разъяснение. – К одежде Донны «привязана» нулевая вероятность вредных последствий облучения. Как ты понимаешь, лично мне это сделать было вовсе не сложно.

Дальше на ее лице появилась улыбка, обозначающая вполне искреннюю гордость этой ожившей вероятности за свои достижения. И прозвучало то, что расставляло все точки над «i».

- Теперь для Донны главное не касаться «языка» этого ее «орудия труда», - своеобразная ирония так и сочится в каждом ее слове! – Ибо абсолютный ноль это серьезно. Особенно в сочетании с контактной радиацией**. Но она хорошо проинструктирована и знает, как именно ей следует это все делать.

В это самое время, Донна аккуратно опустила «язык» кнута в металлическую коробку, плашмя, во всю ее длину. Так, что он полностью погрузился-утонул в ее бело-фиолетовом содержимом. Спустя всего пару секунд, она достала его оттуда, держа одной рукой за кнутовище, а другой – за ближайшую к «языку» часть плетеного «хвоста». Действовала она при этом еще более аккуратно, чем выполняя предыдущее его погружение в загадочную светящуюся то ли жидкость, то ли туманную взвесь, светящуюся ярким жестким светом. Теперь кончик ее «орудия труда», предназначенный непосредственно для жгучих прикосновений к телу жертвы, беззащитной перед столь продуманным и научно обоснованным инструментом истязания, напитался ярким содержимым металлической емкости и светился тем самым ярким свечением, что и сам бозонный конденсат. И свойства его были теперь вовсе иными, чем прежде.

Температура рабочей поверхности – сотые доли градуса выше Абсолютного нуля. Откуда-то ты точно знала, что все эти простые действия кнутобоицы по «вымачиванию» кончика кнута, производимые на открытом воздухе, не в вакууме и не в суперхолодильнике, нисколько не повлияли на состояние той самой то ли жидкости, то ли тумана. Невероятно? Ха! Расскажите это той, кто управляет местными вероятностями. Она посмеется.

Что еще тебе известно про бозонный конденсат? То, что этого вещества не бывает. Во всяком случае, в таких объемах. Изготовить его, даже в ничтожных количествах, невероятно сложно. Впрочем, про вероятности для этого расклада, ты все сама обозначила чуть выше. Еще один повод для искреннего смеха со стороны твоей нынешней собеседницы.

Свойства его... То ли жидкость, то ли газ... А, в общем-то, ни то, ни другое. Даже не плазма, а совершенно иное состояние вещества. Составляют его вовсе не атомы, а мельчайшие квантованные частицы. Те, которые в природе движутся, подпитываемые волной, составляя ее неотъемлемую часть. Например, свет как таковой. А здесь... они как бы и не движутся. И немыслимым образом взаимодействуют друг с другом, как единое целое.

Нет-нет... Невозможно. Свет сам по себе суть движение. Его нельзя «остановить». Можно «свернуть» волну в условное кольцо и заставить ее условные частицы-кванты бегать по кругу. Или дергаться в особой магнитной ловушке туда-сюда, как собака на привязи. Только это будет уже много-много собак, которые дергаются синхронно-когерентно, в занятном танце, поставленном безумным балетмейстером специально для некоего экстравагантного физика, имеющего интерес к таковым представлениям и применяющего вместо театрального бинокля некое устройство, куда как покруче электронного микроскопа.

Собачки-собаченьки... Кто ж вас привязал-то? И кто заставил так лихо отплясывать, когерентно друг другу? Какая такая сволочь-зараза? Немудрено, что вы, по своей озлобленности, таперича готовы так яростно... кусаться.

Безумные мысли. В самом безумном раскладе этого безумного мира... Кажется, в каком-то из своих предыдущих воплощений ты была физиком-теоретиком, в одном из миров, само существование которых здесь и сейчас поставлено под сомнение. Также как и жизнь твоей, казалось бы почти неуязвимой подруги.

Опять это самое «почти»... Вечно оно все портит.

Или помогает?

Каковы еще свойства этого самого вещества, того, что сейчас угрожает той, кого ты любишь, и кого ты предала за-ради продолжения существования всех обитаемых миров и их Создателя?

- Это очень... Очень-очень агрессивное вещество! – подмигивает в ответ твоим мыслям та, кто вас похитила. – Оно охлаждает все, с чем соприкасается, до минимальной температуры. И жжет контактным излучением. Отдавая квантированные частицы и тут же забирая их назад. От него нет спасения. И это вещество, в заметных количествах, есть только у меня. Здесь и сейчас. И сейчас его применят самым оригинальным способом, который только можно было выдумать. Давай, Донна, приступай! Первый удар! Смотри, аккуратно, дельфида должна мучиться, но ни в коем случае не умереть!

- Я поняла! – отозвалась пятнистая женщина с кнутом.

Донна вернулась на свою прежнюю позицию, отмеченную прежде-до-этого носком ее ботинка. Размахнувшись – очень аккуратно, так, чтобы не задеть опасную «рабочую часть» своего инструмента – она раскрутила хвост кнута и нанесла тот самый «царапающий» удар. Самым-самым кончиком «языка», чуть-чуть, самую малость, задев тело своей жертвы. При этом самом соприкосновении раздался-послышался странный шипящий звук, завершивший уже знакомый тебе свист.

Миндалевидные глаза твоей прикованной подруги странно, непривычно округлились. Не только то место, на которое пришелся безжалостный удар, все ее тело содрогнулось от боли. На гладкой коже ее «бедра», такой плотной и блестящей, что она всегда казалась тебе несокрушимой броней, проявился страшный след. Не вспухлый рубец, вовсе нет. Нечто выжженое, черное. Без крови, которую «язык», охлажденный до абсолютного нуля, в точке «приложения» просто выморозил. Но и без инея или иных визуальных проявлений «заморозки». Казалось, что этот «холодный» ожог был совершенно неописуемого рода. И страдания от него тоже были неописуемы...

Когда волна боли чуть схлынула, дельфида выдохнула из своей груди протяжный стон и... поглядела на тебя растерянным взглядом. В этот раз ты не смогла от нее отвести своих глаз, и ты увидела, что зрачки твоей подруги невероятно расширены, почти округлые. И ты даже не рискнула представить себе ту боль, которую ей сейчас пришлось вынести... из-за тебя...

- Wunderbar!*** - как-то чрезмерно торжественно произнесла-заявила заказчица, продюсер и режиссер этого самого «болевого шоу». Странно, с чего бы это ей говорить по-немецки?

- Ну... эффектный и резковатый язык, - пояснила, пожав плечами, та, кто в очередной раз легко и просто влезла в твои мысли. Кстати, в этот раз ты почувствовала раздражение от этой ее бесцеремонной манеры. – Слово звучит... как раз в тон нашей ситуации. Когда я начинаю усиливать давление на тебя. Понемногу, мягко. Не спеша.

Ты прикусила губу и опустила свой взгляд куда-то вниз. Сейчас время – это боль. Боль для тела твоей подруги. И боль для твоей души.

- Я и вправду, никуда не тороплюсь, - твоя собеседница улыбкой обозначает, что именно она является хозяйкой положения, и именно она управляет всей ситуацией между вами. – Твоя дельфида может крепиться, держаться и вообще прилагать спартанские усилия, чтобы продемонстрировать нам некий возвышенный героизм. Но ты-то видишь, как ей больно! И ты точно знаешь, что именно ты, и только ты виновна во всех ее страданиях. Согласишься стать моей первой помощницей – и ее мучения сразу же прекратятся. Донна припрячет свой кнут обратно в чемодан. Дельфида существо сильное, и ее рана быстро заживет. Вот только небольшой шрам, наверняка, останется. Так, на память о нашем сегодняшнем разговоре. В основном, для тебя. Чтобы ты, прежде всего, помнила о том, как ей будет больно, если ты вновь заупрямишься.

- То есть ты... не отпустишь ее? – ты с неприязнью выдохнула эту фразу, то ли вопрос, то ли утверждение.

- Куда? – искренне удивилась эта безумная виртуальность в женском обличии. – Пока ты будешь помогать мне витализировать мой мир, она останется страховкой от твоих глупостей, которые, увы, все еще возможны. А вот когда все уже случится, то никаких миров, из числа тех, где вы с нею когда-либо побывали прежде, уже не останется. Мой мир станет единственной реальностью. И твоей подруге просто некуда будет бежать.

- Тогда убей нас! – твой голос звучит уже на грани отчаяния. Ты, наконец-то поняла, что выхода из этой мерзкой ситуации нет, и не предвидится. И эта внезапно осознанная безысходность кажется тебе сейчас особенно невыносимой.

- Смерть – это особая, изысканная милость! Именно для пытаемой! – со знанием дела ответила твоя собеседница. – Но эта милость вам не светит. Ни тебе, ни ей. Даже не надейся, что вы сумеете ее получить! Я управляю вероятностями в моем мире, и любая попытка покончить с собой будет для вас обречена на позорное поражение. Нет, вы, конечно, сможете испытать все сомнительные прелести процесса умирания, но никогда не достигнете его результата.

Горький смешок, который в этот миг издали твои уста, кажется, только порадовал ее. И она продолжила.

- Нет, вы, конечно можете попытаться, - голос ее снова был полон ироничного превосходства. Она смотрела как бы сквозь тебя, читая события недалекого будущего, которые могли бы произойти обычным образом, но ее стараниями все пойдет вовсе иначе. – Но поверь мне, все, что вы можете затеять по этому поводу, все это будет происходить весьма глупо и смешно. К примеру, веревка, на которой ты захочешь повеситься, раз за разом будет обрываться. И ты набьешь себе синяков и шишек, но не приблизишься к смерти ни на йоту. Попытка твоей подруги спикировать сверху на скалы, приведет к тому, что в толще горных пород совершенно случайно сойдутся ингредиенты взрывчатого плана, из чистого неба ударит молния, и воздушная волна от взрыва рванется ей прямо навстречу. После чего твоя дельфида свалится, оглушенная, в ближайшую лужу и будет очень долго отмываться от липкой грязи. Впрочем, не исключено, что она тоже ушибется. Или, к примеру, вывихнет себе копчик. Ну, или что там есть у дельфид еще, такого чувствительного, но неопасного для жизни? А вода океана, в которой вы обе захотите утонуть, вытолкнет вас на поверхность и даже не даст вам перевернуться вниз лицом, чтобы наглотаться воды и захлебнуться.

Она откровенно издевалась. И ты заметила, с какой ненавистью взглянула на нее прикованная дельфида.

А сбрендившая виртуальность, обернувшаяся безумной женщиной, между тем продолжала свои сумасшедшие разъяснения.

- Просто вероятность того, что вы в любом случае останетесь в живых, окажется максимальной, а вероятность смерти для вас будет пренебрежимо мала. Я это с легкостью устрою, - в конце своей издевательской речи она тебе даже подмигнула.

- Ты мерзость! – в сердцах, ты перестала сдерживать свои эмоции. – Тупая пакостная мразь! Полуживая, и потому завидующая всему тому, что живет по-настоящему!

- Полуживая, которая не остановится ни перед чем, чтобы изменить этот факт! – возразила та, кто только что озвучила для тебя и твоей дельфиды исключительно безрадостные перспективы, точно в стиле «Lasciate ogni speranza, voi ch'entrate»****. – Я достаточно долго ждала этого шанса. И я его не упущу.

- Нам теперь нечего терять! – ты как-то вся подобралась, готовая к некой битве. Однако та, кто организовала все эти мучения для вас обеих, просто покачала головою в своем издевательском сочувствии.

- Давай я скажу, чего вы никогда не достигнете своим идиотским сопротивлением моей воле? – спросила она. И тут же сама и ответила на этот вопрос:
- Не обольщайтесь, вы не умрете. Просто потому, что я прекрасно понимаю, смерть для вас это именно символ конца страданий и обретение свободы от меня. Вы не достигнете покоя, не освободитесь от страданий, которые я могу вам причинить. Не добьетесь свободы, ибо вы нужны мне обе. В мои планы вовсе не входит предоставлять вам обеим ни то, ни другое. Dixi*****.

- Я ненавижу тебя! – слова твои сейчас звучат вполне искренне и честно. Но на твою собеседницу они не оказывают вовсе никакого впечатления. От слова совсем.

- Напрасно, - пожимает она плечами в несколько наигранном огорчении от твоей непонятливости. – Я ведь не причиняю излишних страданий, ни тебе, ни твоей подруге. Все строго функционально. Мера твоей – именно твоей, дельфида и вовсе не в счет! – несговорчивости определяет меру ваших с нею мучений. Ты отказываешься исполнить мою просьбу, а страдает, прежде всего, именно она. А твои страдания производны от зрелища ее мук. Если ты перестанешь противиться моей воле, тогда мучения твоей подруги немедленно прекратятся. Я это твердо тебе обещаю.

Ты промолчала, и твоя собеседница, видимо решив, что ты взяла паузу, чтобы немного подумать, решила обозначить нечто не столь пугающее в ваших перспективах.

- Я даже не собираюсь вторгаться в ваше с нею личное пространство. Вы можете окружить себя теми из моих созданий, кто будут вам наиболее приятны для общения. В крайнем случае, вы с нею сможете общаться сугубо друг с другом, естественно, вне твоей основной службы. Я пойму и приму вашу замкнутость и не стану вас принуждать – ну так, к примеру! – публично прославлять меня и мои достижения. Наедине друг с другом можете меня ругать последними словами, я и это тоже приму как должное. Ну, если, конечно, вся эта ваша ругань не выйдет за пределы вашего дома. И если с вашей стороны не будет поползновений изменить расклад. Иначе, я живо освежу ваши воспоминания о взаимной боли.

Ты молчала. Твоя собеседница нахмурилась.

- Донна, пожалуйста, прошу тебя, обозначь еще один удар. В том же стиле, не усиливая его, - распорядилась она. – Нам просто нужно немного усилить нашу аргументацию.

- Конечно, Повелительница! – кивнула головою Донна и снова раскрутила над головою кнут. На протяжении очередного раунда ваших переговоров она держала этот самый предмет аккуратно свернутым, в готовности спрятать его в кейс по первому же распоряжению своей хозяйки. Или же, напротив, применить его вновь.

И вот теперь, ситуация пошла по второму варианту. Тихое шуршание по воздуху сменил легкий свист, с которым гибкую змею-«хвост» кнута пустили в движение к цели удара. И новая черная полоса, чуть выше прежней, легла на левое «бедро» дельфиды, вызвав во всем ее прекрасном теле новую судорогу. В этот раз тебе показалось, что она посмотрела на тебя почти умоляюще, как будто надеялась на то, что ее безмолвная просьба будет услышана. Услышана тобою, поскольку именно твое согласие было залогом прекращения этих мук. Так тебе показалось.

А еще тебе почудилось, что глаза прикованной поменяли свой цвет. Из ярко-янтарных они стали просто желтыми. Зрачки, ранее расширенные, схлопнулись до почти невидимых вертикальных полосок. А стон, сорвавшийся с ее уст, в этот раз звучал уже на грани крика.

Ты никогда не слышала, чтобы дельфида кричала от боли. Ты просто не могла представить себе, что в природе может найтись такая боль, что заставит ее закричать.

Естественно, такая реакция твоей подруги порадовала похитительницу.

- Ей больно, - констатировала она факт. – А ты не хочешь ей помочь. И все ради чего? Ради миров, которые ты когда-то любила? Ради жизней тех странных существ, которые там обитают? Тех самых невзрачных, почти что игрушечных персонажей, которые живут там своей ничтожной жизнью, вовсе не зная тебя. Ведь те, кого ты помнишь по своим странствиям, скорее всего уже мертвы. Их нет, и никогда уже не будет. А твоя подруга страдает здесь и сейчас. Из-за твоего упрямства. Ну же, давай прекратим это. Соглашайся, и мы сразу же заканчиваем все это.

Ты снова не смогла вымолвить ни слова. Ты просто не знала, что тебе делать дальше. Соглашаться только для виду, пытаясь просто выгадать время? Но эта уловка не останется незамеченной. Ведь чтение твоих мыслей это, похоже, такая изысканная забава, своеобразное ситуативное хобби у той, кто играет роль виртуальной женщины-в-балахоне.

Стоило ли удивляться тому, что столь явная паническая идея вовсе не вызвала у нее никакого одобрения.

- А вот это меня совершенно не устраивает! – сказала она. – Мне не нужна видимость твоей готовности, оказать посильную помощь в моей работе. Сотрудничество твое должно быть искренним и деятельным, а вовсе не «отбыванием номера» в томительно длинных «трудовых» паузах между короткими периодами общения с этой твоей дельфидой или же кем-то из тех, кто войдет в ваш с нею ближний круг. Твое искреннее желание мне помочь, приблизит время моего торжества. А твоя неискренность и молчаливый саботаж неизбежно снизят результативность твоих усилий. И вместо мира с вероятностью единица, я получу очередную никчемную виртуальность, которая будет почти настоящей и в то же время, если присмотреться к ней, откроется множество мучительно-нетерпимых отличий от настоящего Проявленного Мира. Эта масса почти не заметных, но в высшей степени значимых деталей сделает его не более чем интересной версией очередного «мира фантазий», так и не нашедшего своего воплощения в реальности, мира без всякого намека на признаки Истинного Бытия!

- Я сделаю то, что смогу, - голос твой звучит глухо. Ты уже почти сдалась. И сейчас пытаешься всего лишь выторговать у этой виртуально-реальной персоналии хотя бы минимальный объем личного духовного пространства. Того ничтожного мирка, где ты не будешь скованна обязанностью непременного, повседневного и ежечасного содействия ее интересам.

Фактически, ты уже готова, образно выражаясь, добиваться ничтожных поблажек в рамках той тюрьмы, куда тебя поместили, смирившись, в принципе, с самим фактом тюремного заключения – получить баланду погуще, камеру посветлее, прогулки-свидания подольше... И чтобы конвой, который все время держит тебя под прицелом, делал это... не столь уж явно и открыто...

Но ты, этим самым, отказываешься от свободы. За себя и за ту, кто стоит сейчас там, прикованная к гранитной стене. За ту, на чьем левом «бедре» уже виднеются две черных полосы от ожогов.

Ты хочешь ее спасти. Однако внезапная мысль в твоей голове вскрывает-высвечивает-обозначает одну проблему. Если ты согласишься, эта нынешняя пытка отнюдь не прекратится. В ней просто сделают перерыв. Весьма и весьма условный. До следующего раза, когда та, кто числит себя Повелительницей этого самого мира – который она так, на минуточку, хочет сделать единственным реальным в Мироздании! – сочтет, что ты снова вышла из-под ее контроля. И все начнется сызнова, да по новой. Или даже как-нибудь пожестче и позамысловатее, чем то, что происходит здесь и сейчас.

Твоя «ментальная слушательница» не оставила без внимания эту безмолвную эскападу с твоей стороны. Как бы огорченно – или даже искренне – покачала головою и даже слегка нахмурилась.

- Ты все еще не поняла, что у тебя нет другого выхода, кроме как искренне принять мою идею о переустройстве Вселенной и от всего сердца желать ее реализации, - с грустью констатировала она, и добавила, вздохнув несколько театрально, - Кажется, твое сердце давно уже не болело? Придется напомнить тебе эти ощущения. Естественно, через нее.

Она указала глазами на дельфиду, которая снова вздрогнула, прекрасно понимая, что именно она имеет в виду.

- Ты мерзкая тварь! – слова не могут передать интонацию бессильной ненависти, которую ты в них вложила.

Но адресат твоего гнева снова спокойно пожала плечами.

- Не тварь, а творение, – поправила она тебя. – Такое же, как и прочие Его творения. Ни лучше, ни хуже. Так что, все претензии адресуй Творцу. Ну, ежели таковые насчет меня имеются. Кстати, я все еще жду твой положительный ответ на мое предложение. В смысле, твое твердое «да», безо всяких оговорок и прочих виляний хвостом. Итак, я слушаю тебя.

Ты заглянула в глаза своей подруги. Кажется, она уже справилась со своим страданием и сейчас ее взгляд был на удивление спокойным. Тебе показалось, что она совершенно положилась на твое решение. И вовсе не будет осуждать тебя за трусость или же... за подлость.

За трусость перед страданием – ее и твоим. И за твою подлость, ту самую, которой ты можешь обречь ее на продолжение этих страданий.

«Ты все равно сломаешься! – шепчет тебе твой... внутренний голос? Да нет! Это как раз та самая женщина в балахоне-плаще сызнова влезла в твою голову! И в этот раз, она уже не ограничивается пресловутым чтением мыслей, а прямо перешла к непосредственной надиктовке тебе своеобразных директивных указаний! – Твоя дельфида не умрет, я этого не допущу! Но мучить ее буду столько, сколько потребуется для твоего вразумления. И чем позже ты сдашься, тем больше мучений ей предстоит вынести. И ведь они, эти ее страдания, все равно, в итоге окажутся напрасными. Подумай, как ты сама потом посмотришь ей в глаза?»

- Замолчи, тварь!!! – голос твой сорвался на крик. – Немедленно освободи нас! Иначе, я тебя уничтожу!

- Во-первых, я суть Изнанки Мироздания. Я неотъемлемая часть созданной Им Вселенной. Уничтожить меня – это значит уничтожить вместе со мною все Проявленные миры Реальности, – услышала ты в ответ совершенно спокойный и рассудительный голос с ее стороны. – Такое нарушение равновесия сродни покушению на обе стороны Мироздания. Без меня Реальность просто не может существовать. Ты редкостная дура, раз до сих пор этого не поняла. И во-вторых, ты просто дура. Хотя бы, потому, что думаешь, будто можешь мне хоть как-то сопротивляться. А дур следует учить уму-разуму. Я думаю, ты поняла, как именно.

В этот раз, она даже не стала отдавать своей помощнице никаких устных распоряжений. Просто кивнула ей, и та кивнула ей в ответ, в знак понимания.

Дальнейшее ты видела одновременно и четко, и сквозь слезы. Кажется, какие-то твои особые чувства восприятия пространства включились в игру. Они точно и жестко информировали тебя о мельчайших деталях происходившей сцены. Это было не замедление времени. Скорее уж, это неимоверно усилилось именно твое восприятие окружающего, ускорившись до степени быстроты отдельных действий каждого объекта и персонажа.

Да-да! Сейчас ты замечала малейшее движение участников этого взаимодействия. Ты видела, как навстречу-под-углом, наперерез-перехват летящему «хвосту», взметнулись ноги-хвосты прикованной. Когти в этот раз снова были выдвинуты. И, естественно, острие каждого когтя было в этот раз нацелено на ту часть змеящегося плетения, что начиналась сразу же за светящимся «языком». Она даже достигла своей цели. Но острые когти только скользнули по плетению «хвоста», так и не зацепив его. Похоже, к этому истязательному предмету тоже была прикреплена какая-то «вероятность непоражения».

А вот летящий «язык» достал тело твоей подруги, обвившись вокруг ее левой ноги-хвоста, чуточку ниже, чем та ее-его часть, которую у дельфид можно было бы назвать бедрами. Кажется, Донна даже не «продернула» на себя свое орудие истязания. Оно просто как бы само скользнуло по телу прикованной, решившей оказать деятельное сопротивление. «Язык» на скорости «съехал-сполз» вниз, увлекаемый то ли тяжестью «хвоста», то ли специфически повернувшей его – в сторону, скользом и вниз – силой инерции. И ты увидела результат воздействия бозонного конденсата. То, что там, на теле, осталось... после него...

Кожи там не было. Она оказалась... даже не содрана... Скорее, специфически выжжена морозом и контактной радиацией. На месте мимолетного касания осталось синее мясо, тоже, явно пораженное этим же самым ударом.

Стон-вопль твоей прикованной подруги прозвучал таким страшным звуком, что у тебя все тело свело мучительной судорогой. Ты дернулась в ее направлении, преодолевая мышечный спазм яростью и отчаянием, стремлением любой ценой помочь той, кто, издав этот жуткий крик, кажется, обмякла, повисла на цепях, без чувств.

Ты вырвалась. Поначалу, не телом – вернее, его условным подобием, – а своею сутью. Ты вошла в какое-то иное состояние, когда время измеряется совсем не человеческими мерками – доли секунды длились как вечность! Сейчас твоя темпоральная протяженность определялась вовсе иначе – теми промежутками, которые потребны молекулам и атомам, для совершения ничтожных колебаний среди других подобных частиц, в толще предметов реального мира. И сразу же, естественно, замерло все то виртуальное пространство, где вы находились. Движение в нем остановилось. Все, кто там был – и все предметы вокруг – застыли неподвижно.

И твой рывок в этой условной телесной оболочке тоже сработал. Ремни лопнули, подрезанные осколками когтей крылатого монстра, упокоенного под темно-зелеными волнами, на дне местного океана. А дальше ты действовала в этом же новообретенном темпе. И совершенно в ином, агрессивно-находчивом стиле. Кажется, какое-то из прежних твоих воплощений имело весьма и весьма бунтарские наклонности. И, наверняка, сей опыт былого-пережитого дал о себе знать. Те самые обломки когтей, что помогли тебе высвободить руки, были тобою немедленно использованы.

Ты выдернула их из деревянных подлокотников, изрезав себе пальцы. Ты располосовала все те ремни, которыми была привязана, не обращая никакого внимания на то, что режешь при этом и свою же кожу, Не выпуская из рук, сжимая пальцами эти острые обломки, как ножи, ты проскочила, повернулась, и закрыла собою то самое место, где повисла на цепях бесчувственная дельфида. И ты направила свое ничтожное оружие супротив своих врагов – с правой руки на саму похитительницу, а с левой – на ее пятнистую прислужницу.

Да, ты знала, что твое средство обороны себя и подруги совершенно неадекватно создавшейся ситуации. Единственное твое преимущество, это скорость восприятия и быстрота перемещения в местном пространстве. Неважно, что там у тебя включилось, «шестое чувство», «седьмое» или же сразу еще какое-нибудь «двадцать пятое». Главное, пока что у тебя все еще имеется это самое ситуационное превосходство. Но поможет ли оно, даст ли вам шанс? Сможет ли это сработать в игре против той, кто управляется с вероятностями, как опытный цирковой жонглер с пинг-понговыми шариками или булавами?

Какие еще козыри есть в твоем распоряжении?

Опыт. Личный опыт тысяч воплощений в тысячах человечьих шкур. И не только человечьих.

В тех мирах, ради существования которых пострадала истерзанная дельфида, ты умела общаться не только с созданиями человекообразного вида, но и с иными сущностями, которые были подчас совершенно нечеловеческого вида и образа мышления. И твои экстремально обостренные чувства Игрока подсказывают тебе, что здесь у тебя есть один странный, почти невероятный союзник.

В тех странных мирах... Там и тогда ты была самыми разными людьми. Мужского, женского пола. И осваивала там множество профессий, уделяя свое внимание самым разным отраслям знания. В одном из миров ты и вправду, была физиком и пыталась трактовать Бытие с довольно примитивных позиций, да еще и в раскладах применения банальной бинарной логики – смешно, но столь занятный опыт тоже чего-то стоил! Так вот, в том мире добывали ту самую субстанцию, которая находится здесь, на столе, в металлической коробке. Ту самую, что оказалась причиной жестокого ранения твоей подруги. Тогда и там, свойства даже ничтожных порций бозонного концентрата ставили в тупик тех, кто пытался... как там говорили... «алгеброй гармонию проверить». В том мире математика и впрямь почиталась «царицей наук». И ее несовершенства считались или вполне преодолимыми, или же совершенно несущественными. Ну... на фоне наглой лжи, откровенного мракобесия и бреда, неприкосновенно царивших в иных отраслях тамошнего знания...

Так вот, тамошние физики отмечали удивительную связность, согласованность колебаний всех частей в этом странном, специфическом веществе, их необъяснимую взаимосвязь друг с другом. Смысл и причины этого были для них загадкой. Учитывая тот факт, что многие аспекты существования этого явления они исследовали на образцах, вес которых был много меньше грана****** – а то и вовсе «обсчитывали» предполагаемые свойства по весьма косвенным проявлениям, выявляя их буквально «на кончике пера»! – ожидать от них разгадки таких особых проявлений было бы... скажем так, проявлением чрезмерного оптимизма

Но здесь и сейчас ты видела совсем другое количество этого загадочного вещества. И в этих объемах оно уже обладало вовсе уж иными, совершенно особыми качествами и свойствами. А именно, специфическим подобием разума. Особенного, вовсе не человеческого, однако же, вполне доступного пониманию. С твоей стороны.

И ты потянулась к той самой металлической коробке, что лежала на столе, обращаясь к этой странной сущности как к живому существу, пускай и не имеющему внятной формы.

«ДАЙ!!!» – прозвучал отзыв-ответ этой странной ожившей материи. Ты услышала это слово не ушами, а изнутри самоё себя. Смысл этого обращения к тебе был донесен через систему колебаний, которые ты воспринимала именно теми, особыми чувствами, которые, странным образом, пробудило в тебе то самое зелье, что имела глупость тебе предложить та, кто похитила вас - тебя и дельфиду.

И ты все поняла. Та часть бело-фиолетового вещества, что оказалась отделенной на «языке» кнута, насытилась плотью твоей подруги и почувствовала себя куда более живой, чем прежде. И та часть, которая осталась в коробке, хочет сейчас того же. Она голодна. Вернее, она нуждается в органической плоти и некоторых иных проявлениях, вроде полевых эманаций, для того, чтобы ощущать себя чем-то по-настоящему живым.

Ты усмехнулась. Неизвестно, насколько ты ускорилась, по сравнению с теми, кто сейчас молчаливо застыл в едва начавшемся противостоянии, но «язык» кнута все еще не был отдернут кнутобоицей, для возможного нанесения нового удара. Он буквально завис в воздухе, совсем недалеко, не далее чем в метре от той коробки, что стояла на столе.

«Следуй к себе!» – ты то ли просишь это странное вещество, обретшее в этом безумном мире зачатки разума, то ли приказываешь ему. И кстати, ты сейчас точно знаешь, что имеешь право командовать им.

Ты кое-что вспомнила. То, что ты Игрок. И твое слово напрямую производно от воли Его. Если, конечно, ты пользуешься этим своим даром в достаточной степени осмысленно. А ты сейчас соображаешь лучше, чем когда бы то ни было.

И ты вспомнила главное о себе. Хотя, многие частности все еще находятся где-то там, на задворках памяти, однако даже и они почти уже доступны. Впрочем, и того, что сейчас оказалось в твоем распоряжении, тебе вполне достаточно. Для того чтобы действовать. И побеждать.

«Что дашь ты мне?» – этот вопрос со стороны бело-фиолетовой субстанции вполне ожидаем. И ответ на него может быть только один. Простой, однозначный и в точности соответствующий твоим специфическим представлениям о справедливости.

«Соединись с собою, и ты получишь жертву!» - произносишь ты в ее адрес изнутри себя. И ты знаешь, что не ошибаешься в своем предложении.

Твоя просьба, высказанная в несколько повелительном наклонении, возымела действие. Не могла не возыметь. Бело-фиолетовая лента, как некая молния, полыхнула-вылетела и запламенела сиянием на подвисшем в воздухе, изогнувшемся в застывшем виде «языке» кнута, воссоединившись с разделенной своею частью. И замерла молчаливым вопросом, дескать, что дальше?

А дальше все было и просто, и понятно.

«Твоя жертва – на другом конце кнута! – ответила ты. – Я дарю ее тебе! Возьми у нее все, что сочтешь нужным! И уходи. Я разрешаю. Я освобождаю тебя на веки вечные!»

То, чему (или кому) было адресовано твое распоряжение, не заставило себя долго ждать. Бело-фиолетовая молния заструилась по плетеному «хвосту» и коснулась руки пятнистой женщины. А после, она перекинулась на саму руку, ту, что держала кнут.

Трудно сказать, как это выглядело со стороны, но лично ты видела, как эта живая субстанция даже не обгрызла, просто как бы «стерла» из этой виртуальности руку той, кто посмела истязать твою подругу. Кстати, рукав одежды так и остался нетронутым. «Съедено» было то, что находилось внутри, под его защитой. Как оказалось, весьма и весьма относительной...

Кроме этого, ты заметила, что лицо женщины по имени Донна изменилось. Оно резко потемнело, черты заострились... и, кажется, приобрели какой-то восковой оттенок.

Ну да, ведь ты же разрешила забрать у этой человекообразной твари все то, что будет нужно светящемуся существу-веществу, которое только что пришло к тебе на помощь. А оно, это существо, едва осознавшее себя, очень даже хотело быть живым. Пускай и за чужой счет.

Но это тебя вполне устроило. Справедливость, так справедливость. Пускай все будет честно.

Забавно, что это весьма агрессивное светящееся создание не стало съедать Донну полностью. Насытившись ближайшей частью ее плоти и изрядной долей жизненных сил своей жертвы, бело-фиолетовая субстанция еще раз ярко вспыхнула и сразу же, эдакой фантастической лентой-молнией ушла вверх и бесследно растворилась в бледно-фиолетовом небе.

Что ж, видимо, твое разрешение имело здесь определенный вес. И, кажется, даже чуточку больший, чем сила местной повелительницы вероятностей. Это было принципиально важно и для тебя, и для твоей подруги, той, что едва живая, висела на цепях.

Занятно, что выражение лица у когда-то пятнистой, а сейчас уже окончательно «потемневшей» женщины ничуть не изменилось. И вся конфигурация ее тела пока еще оставалась в динамике прежней ее борьбы с дельфидой. Как будто ее рука все еще была при ней…

А вот кнут, в это же самое время, в отсутствие кисти руки, сжимавшей его рукоятку, завис в пространстве-воздухе. Совершенно отдельно от кнутобоицы. Самостоятельно и независимо.

Кажется, по меркам местной виртуальности прошли какие-то ничтожные доли мгновения. Помощница незадачливой претендентки на господство в системе Мироздания, даже не успела еще почувствовать боли, а все уже переменилось, раз и навсегда. Ты позволила себе усмешку и аккуратно вышла из этого ускоренного состояния бытия. «Включилась» обратно, в предыдущий темпоритм восприятия, как бы вынырнув из иной метрики пространства и времени, туда, где еще никто и ничего не успел понять.

И здесь все пошло предполагаемым чередом. Ноги-хвосты твоей подруги рухнули-опустились вниз и бессильно подогнулись, они уже не держали дельфиду. Цепи звякнули, приняв на себя тяжесть тела. Кнут, наконец-то, коснулся земли, и на нем уже не было прежнего бело-фиолетового сияния. Как и в коробке, стоявшей на столе.

Женщина, утерявшая этот самый кнут – вместе с рукою – почувствовала, наконец-то, заслуженную волну боли. Она не закричала, нет. Просто, ее темное лицо как-то страдальчески исказилось, а губы издали нечто вроде отчаянного хрипа. Она осела на светло-серый песок – тот самый, что она так небрежно ковыряла носком ботинка, подбирая-примеривая дистанцию для беспощадного удара – держась уцелевшей рукою за пустой рукав, обвисший и прикрывший рану, ловя ртом воздух, будто рыба, выброшенная на берег, ошалело уставившись на уже несуществующую конечность. А хозяйка незадачливой кнутобоицы вытаращила на тебя глаза, в несказанном удивлении от того, где ты сейчас оказалась, свободная и даже с признаками оружия в руках.

- Мы уходим, - четко объявила ты, имея в виду и себя, и дельфиду. – Твое гостеприимство нас не устраивает.

Ты не кричала и не возмущалась случившимся. Не грозила жестокими карами и даже не ругалась. Просто информировала ее о том, что сейчас случится. О том, на что твоя слегка растерянная визави повлиять уже никак не сможет, и с чем теперь ей следует смириться.

Странно, что она вовсе не стала тебе сразу же возражать, демонстрируя свое предполагаемое превосходство. Для начала, похитительница оглянулась по сторонам, и увиденное явно произвело на нее впечатление. За время этого весьма информативного обзора кардинально изменившегося расклада, она явно заметила и пустую металлическую коробку, и кнут без каких-либо признаков яркого свечения на «языке», и свою искалеченную помощницу, скорчившуюся на песке в состоянии болевого шока. Связав одно с другим, третьим и прочим – в интеллекте ей по-прежнему не откажешь! – твоя уцелевшая противница взглянула тебе в глаза, оценила твою решимость и кивнула в знак согласия с твоим решением.

Впрочем, кажется, она все еще не теряла надежды как-то продолжить ваше с нею общение в позитивном для нее ключе.

- У тебя кровь на руке, - обратила она твое внимание на вполне очевидное. Вероятно, чтобы хоть как-то зацепить тебя «на разговор». В очередной раз.

Вместо ответа, ты переложила один из обломков когтя в левую руку, сжав пальцами оба острых предмета – в этот раз очень аккуратно. Раскрыв правую ладонь, ты подняла руку на уровень плеча, демонстрируя своей противнице порезы, а потом, коротким энергичным посылом, затянула раны. Исполнив те же манипуляции левой рукой, ты как бы помахала ей на прощание, продемонстрировав, что кровь исчезла, недвусмысленно обозначив этим откровенным жестом необходимость закругляться.

- Освободи ее, – потребовала ты, имея в виду прикованную дельфиду. – Или мне придется тебя деструктурировать.

Похоже, ты подобрала очень точное слово. Во всяком случае, оно произвело нужное впечатление.

- Ты не можешь причинить мне вред, не вредя Мирозданию, - немедленно заявила твоя противница, впрочем, в этот раз без особой уверенности в своем голосе.

- Мироздание существовало задолго до того момента, когда ты решила, что вправе безнаказанно играть с вероятностями, - не согласилась ты. – Оно сохранится, даже если тебя, в твоем нынешнем виде, уже и не будет. Без проблем. Система резервных вероятностей уж точно не пострадает от того, что ты распадешься. Просто она будет чуточку иной. Без тебя и всех этих твоих глупостей. Ну что, я начинаю?







*Те, кому доводилось сталкиваться с мощными источниками радиоактивного излучения, знают, что радиация, действительно, чувствуется и «на запах», и «на вкус». Еще она может отдаваться в ощущениях человека зубной болью, тошнотой, мигренями и ощущением ломоты в нервах. Но это все сугубо индивидуально.

**Впервые с контактной радиацией, в смысле, с поражением кожи при непосредственном контакте, «познакомился» первооткрыватель явления радиоактивности французский ученый Антуан Анри Беккерель (1852–1908). Как пишет в своей статье «Химия и химики: цена открытий» В.А. Красицкий, “В один из апрельских дней 1901 г., собираясь в Англию, он попросил у П. Кюри препарат радия, чтобы продемонстрировать его свойства на заседании Лондонского королевского общества. Стеклянную ампулу с небольшим количеством бромида радия ученый положил себе в жилетный карман, где она находилась и на обратном пути. Возвратившись в Париж, Беккерель почувствовал недомогание, которое он счел простудой и вскоре о нем забыл. Но через 10 дней он обнаружил у себя на животе, как раз напротив того места, где лежала ампула, красное безболезненное пятно. Оно начало расти, вскоре сделалось более темным, а через несколько дней приняло форму и размеры ампулы с радием. Еще через несколько дней в этом месте появилась сильная жгучая боль. Огрубевшая кожа треснула, образовалась язва. Рану лечили как обыкновенный ожог, и через месяц она зажила, образовав на теле белый шрам. Рассказывая об этом супругам Кюри, Беккерель воскликнул: «Я люблю радий, но я на него в обиде!».”
Впрочем, точный научный эксперимент по официальному доказыванию факта контактного лучевого поражения несколько позже поставил сам Пьер Кюри (1859–1906). Вероятно, этот эксперимент прошел успешно. Во всяком случае, источники утверждают, что белый шрам от ожога, на руке ученого, был потом заметен несколько лет...

***Чудесно, удивительно, замечательно... Короче, это слово обозначает в немецком языке превосходную степень описываемого.

****Эту фразу из «Божественной комедии», Данте Алигьери («Ад», песнь 3, строфа 3) обычно переводят как «Оставь надежду, всяк сюда входящий»

*****Фраза по-латыни означает примерно «я высказался» или «я закончил свою мысль». Обычно используется как «крайнее» слово, обозначающее ту позицию говорящего, с которой он не собирается сходить.

******Гран – мера веса. Считается, что мера сия происходит от среднего веса ячменного зерна. Количественно имеет разные параметры, в зависимости от страны и ситуации. К примеру, в англо-саксонских странах, в оружейном деле, для измерения массы пуль и пороховых зарядов используется тройский гран, весом 64,798 91 мг. В России до 1927 года применялся нюрнбергский гран, имевший вес 62,2 мг. В ювелирном деле используется гран весом в одну четвертую часть весового карата, что составляет 50 мг. Ну, иногда гран используется как мера веса и в иных ситуациях, когда количество взвешиваемого вещества совсем незначительно. Например, для указания дозировки лекарств.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

И ты подняла руку вверх, еще не зная, в точности, как именно ты вызовешь нужный тебе эффект разрушения структуры, самоорганизовавшейся в этом загадочном пространстве в столь безумную личность. Но ты при этом вовсе не блефовала. Ты была уверена, нет, ты просто знала, что тебе не составит особого труда это сделать. И твоя сумасшедшая – и в тоже время интеллектуальная – собеседница это знала тоже.

- Не надо, – сказала она, – я отступаю.

Коротким движением, она послала в сторону дельфиды нечто вроде светового комка. Будто снежком запустила, попав, кстати, в точности в то же самое место, где у твоей подруги была содрана кожа. Ты обернулась, и увидела, как светящееся пятно, подобно лечебному пластырю, прикрыло обожженное место. Пострадавшая пошевелилась и это тебя вполне удовлетворило.

Ты вернула свой взгляд той, кого в этом безумном пространстве именовали Повелительницей. Забавно, что она… нет, вовсе не перетрусила. Посерьезнела, как будто решила использовать свой последний шанс убедить тебя остаться. Интересно, это глупость или просто отчаяние?

- Просто расчет, - привычно отвечает она твоим мыслям. – Я умею проигрывать. Но не исключаю того, что обстоятельства повернутся в мою пользу. Также, как и ты.

- Я – Игрок, - звучит напоминание с твоей стороны. – А ты всего лишь сбрендившая от одиночества виртуальность.

- Вот и составь мне компанию, - голос виртуальной женщины очень серьезен. – Я признаю, что была неправа, воспользовавшись твоей временной амнезией, неизбежной при переходе в новый мир. Да, я не имела права экспериментировать на тебе с этим зельем. Впрочем, похоже, Игроку такое средство только на пользу... Надо будет запомнить. Я готова принести извинения тебе и твоей подруге и окружить вас необходимой заботой и уважением. Если вы останетесь здесь, со мною и по своей воле.

- Вот уж не трать понапрасну слов, - отвечаешь ты на очередное вздорно-безумное предложение. – Мы уходим. И это не обсуждается.

- Твоя подруга еще не готова, - напомнила твоя противница. – Подожди немного. А я покамест приберусь. Мы здесь все немного намусорили. Неприятно.

С этими словами, она прошла к пульту, взглянула с неким сожалением на хрипящую от боли однорукую помощницу и нажала подряд несколько кнопок. Лицо Донны исказилось ужасом и отчаянием. От мучившей ее нестерпимой боли, она не могла произнести ни одного внятного слова. Только всхлипывала на выдохе, почти что выхаркивала нечто отдаленно напоминающее слово «Пощади!» Правда, в очень искаженном, почти что нечленораздельном звучании.

Но программа есть программа. И ее действие было одинаково неодолимым для любого низшего существа. Занятно было наблюдать, как искалеченное тело ползло к обрыву, против своей воли, позволяя себе лишь вопить-выхаркивать словоподобные мольбы о пощаде, до тех пор, пока не перевалилось через край обрыва, обозначив свое путешествие на дно, подобно своему предшественнику, коротким, жалобно-отчаянным криком и явственно слышимым всплеском зеленых волн.

Странно...

От убиения этого существа ты даже не почувствовала никакого удовлетворения. Вот уж точно, утилизация обычного человекообразного мусора, и ничего более...

С другой стороны, это существо никогда и не жило по-настоящему. Виртуальность она и есть виртуальность.

Тем временем, твоя подруга пришла в себя. Руэллия, наконец-то, тяжело вздохнула, открыла глаза и оперлась на свои ноги-хвосты, чуть-чуть выдвинув когти. Твоя противница, эта виртуальная видимость женщины, посмотрела на очнувшуюся дельфиду с грустью, а потом коротким жестом превратила ее цепи в серебристую пыль.

Благодарить ее за этот жест твоя подруга не стала. Она просто спрыгнула с той площадки, где все это время находилась и, сделав несколько неуверенных, трудных шагов, оказалась у тебя за спиною. Она положила руки тебе на плечи, а дальше развернула свои стрекозиные крылья, молча обозначив свою готовность забрать тебя из этого мира – знакомое тебе легкое шуршание прозвучало для твоего слуха почти как музыка!

Женщина в плаще-балахоне, опять переменившем свой цвет – сейчас он сызнова стал серым, как несколько циклов вашего знакомства тому назад! – грустно покачала головою.

- Ты так и не хочешь мне помочь? – спросила она, так, для порядка. И, узрев твой молчаливый отрицающий жест, сопровождаемый усмешкой, в свою очередь тяжело вздохнула. – Я, право, не хотела, чтобы все случилось именно так. Я надеялась, что простой демонстрации хватит для того, чтобы убедить тебя, и не рассчитывала заставлять вас страдать всерьез. Прошу прощения за то, что все вышло именно... так... И я надеюсь увидеть вас обеих при более приятных обстоятельствах.

- Мы уходим, - лаконично ответила ты, за себя и за свою подругу. Дельфида тут же, по-прежнему молча, подхватила тебя на руки. – Мы уже опаздываем, - добавила ты, обозначив необходимость поспешить. Естественно, адресуя крайнюю фразу той, кому сейчас предстояло взлететь.

- Вы успеете, - это было последнее, что успела сказать, вернее, пообещать ваша виртуальная собеседница. Просто, дельфида оттолкнулась своими ногами-хвостами и сделала первый мощный взмах своими крыльями, поднимая вас вверх.

- Лживая подлая тварь! – в сердцах воскликнула ты, видя как стремительно уходит вниз картинка, где это виртуальное существо смотрит на вас с карниза на гранитной стене, той самой, о подножие которой разбиваются темно-зеленые волны.

- Она не солгала! – слышишь ты голос дельфиды.

Господи, наконец-то! Твоя подруга произносит эти слова почти уверенным тоном. И сразу же уточняет:
- Ну... в этот раз...

- Отчего ты молчала?! - ты на нее почти обижена! – Отчего не сказала ни слова, за все это время?! Она что, тебя тоже околдовала, да? Чем она тебя опоила?

- Ничем, - слышишь ты в ответ, то ли ушами, а то ли изнутри самоё себя. – Я молчала, опасаясь спугнуть надежду на то, что ты сообразишь, как вырваться из этой... липкой виртуальности. Прости, напоминать тебе о том, что ты Игрок, там было вовсе бесполезно. Ты сама бы не поверила в то, что неподвластна никому на свете, кроме Того, Кто создал все эти миры, и Кому ты сейчас послужила.

- Так ты могла... – ты недоговорила и просто покачала головой, наблюдая как «падает» вниз, визуально как бы уменьшаясь, эта странная картинка с женщиной, одетой в серый плащ, стоящей на фоне серой гранитной стены и провожающей вас взглядом. Странно, что видимое тобою оставалось просто картинкой, и не переходило в масштабы большего размаха и иного вида, по круговой линии горизонта.

Все-таки этот странный мир пока еще не более чем набор эдаких сцен-открыток, придуманных этой странной виртуальностью. В нем нет общей связности. И вообще, в нем вовсе не присутствует того, что делает целым и единым любой мир. И, кажется, масштаб задумки той, кто вообразила себя супротивницей самого Творца, был ею же сильно преувеличен. Так же, как и масштаб возможного злодеяния и его опасности для Мироздания.

Вот уже эта картинка выглядит совсем как открытка, из числа тех, которые рассылают друзьям-знакомым те, кому довелось побывать в экзотических странах. Ну, в подтверждение того факта, что они там действительно были. Она, объемная, но все же, именно... картинка. С гранями-границами, ровно и четко очерченными эдаким... прямоугольником, без каких-либо поползновений на визуальную округлость планетарной сферы. Вот она уже и уменьшилась, прямо до размеров почтовой марки. А вот уже и вовсе растворилась в странном сером мареве местного пространства.

Да, вот вы уже и снова в странной неясной туманности, как будто и не было... ничего.

- Прости, - слышишь ты сызнова голос дельфиды. – Я и вправду, не могла обратиться к тебе словами. Ни вслух, ни из своего сердца. Я все время пыталась своим молчанием подсказать тебе, что все это именно виртуальность, своеобычная видимость должного. Вовсе не обязательная к исполнению для тебя. Если бы я произнесла хотя бы слово, ты впала бы в отчаяние, думая, что все это происходит в реальности. Ты бы просто сломалась, и эта безумная сущность, с твоей помощью, обрела бы возможность получить желаемое. Ты умница. Ты удержалась от соблазна спасти меня ценой предательства всего прочего, того, что помнила весьма смутно, как некие тени, мелькающие на самых дальних гранях пределов твоей памяти. И этим ты спасла Мироздание от серьезных потрясений.

- Но зачем же я была ей так уж нужна? – ты все еще никак не могла должным образом осмыслить-понять всю эту странную историю.

- Заполучив в союзники, пускай и вынужденные, хотя бы одного Игрока, она и впрямь, стала бы много сильнее, – следует ответ. – Если бы ты по-настоящему испугалась за меня чуточку раньше, до того, как твоя привязь оказалась надорванной, то...

Она замолчала, побоявшись договорить. Но ты и так поняла все недосказанное ею. А дальше...

Ты чувствуешь странную волну тепла и нежности, происходящую из сердца той, кто несет тебя сейчас на руках, сквозь пространство, сызнова прикрыв эдаким прозрачным сферическим щитом, защищающим от большинства известных напастей, которые могут встретиться на пути. От большинства, но, увы, не от всех...

Кажется, волна ее душевного тепла убаюкивает тебя. И ты, уже не летишь по просторам неимоверной бесконечности, а плывешь по теплому морю, где воды имеют особые свойства. Они теплые, цвета живого янтаря, как глаза самой дельфиды, мягко колышутся, заполняя все пространство, и вокруг, и внутри тебя самой.

Можно раствориться в этом тепле, можно отдаться на волю этих медленных волн и, наконец-то, позволить себе... уснуть...

- Спи, моя компаньэра! – голос дельфиды звучит тихой нежностью. – Ты... ты все сделала правильно! Спасибо тебе!

Ты действительно слышишь ее голос сквозь дрему. Наверное, иногда и вправду, сон приходит к нам на выручку. Чтобы спасти нас от мучительных размышлений, тоски и страданий.

Или просто, чтобы подвести черту под событиями очередного дня очередной эпохи твоего личного бытия. Судя по всему, это вполне себе твой вариант.

Заснуть... Как будто перевернуть страницу чьей-то книги...

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

41.

…Если бы в тот миг там, в одном из домов Москвы, кто-либо бодрствовал и вышел на двор – по делам или же еще какой... нужде... В общем, взору такого наблюдателя – наверняка, совершенно постороннего, и потому никак не заинтересованного в искажении истины – предстало бы воистину редкое зрелище*. Крылатая полупрозрачная тень скользнула из низких облаков-туч, четко выделявшихся на бесцветном – условных серых оттенков – предрассветном небе, прямо на крышу. И встала там, явно определяя-прикидывая направление дальнейшего своего движения.

По счастию, в тот ранний час, в том самом доме, все спали, тихо-мирно-спокойно. В точности так, как и подобает законопослушным обывателям-обитателям страны, где мундирное благочиние-благолепие, вкупе со спокойствием и безмятежной идиллической пустотой некой стабильности, ценится как нечто особое, в высшей степени значимое. И неважно, какие бури зреют внутри скорлупы, скрывающей истинное положение дел – здесь считается, что иллюзия стабильной незыблемости порядка, установленного, кажется, раз и навсегда, является по природе своей самоценной, как некая «вещь в себе».

А потому, долг законопослушного обывателя в этой стране состоит в том, чтобы просто спать и не видеть ничего необычного. Особливо такого, что выходит за пределы ее, этой самой стабильной обыденности, и может смутить его, обывателя, рассудок.

В общем, спали обитатели и этого дома, и всех домов соседних. Спали в точности так, как и положено спать правильным, благоразумным и верным подданным местного царя-батюшки. Ну, того самого, государя православного, по языку – француза, по крови – немца. Управляющего делами духовными этой страны, посредством благодарного клира-на-жаловании – бормочущего, порою, с похмелия нечто вроде «Благодать-благодать, не могу тебя сыскать…» – да святейшего своего Синода, того, что состоит из мудрых старцев, каждый из которых сед, благообразен, иные вовсе даже и не в рясах ходят, а совсем, как говорится, напротив, в мундире-да-с-галунами. Инстанции сии, снизу доверху, мудры житейской мудростию, состоящей в покорности начальствующей вертикали. А потому они полны-исполнены благостного рвения не допускать никаких послаблений-отклонений-отступлений от канонически одобренных взглядов на природу ангелов и прочих духов, что согласно последней редакции одобренного циркулярами Предания, обитают где-то там, на Небеси.

Согласно параграфам указанных циркуляров, каждому из духов таковых надлежит быть смиренным перед Небесной Канцелярией и ее столоначальниками, нравоучительным для клириков и мирян, укоряющим пороки, взыскующим за провинности супротив начальства сотворенные и даже измысленные…

Ну, там, по циркуляру, много еще прописано обязанностей, каковые суть на тех же самых духов возлагаются зело. Впрочем, в перерывах между трудами тяжкими у духов сих есть отрада. Дабы не быть праздными, им надлежит воспевати Господу Осанны в ожидании манны… Тоже ничего себе занятие для отдохновения.

Автор ничего не перепутал в обозначении официальных позиций тогдашнего... как бы это выразиться поцензурнее... ведомства-духовных-скреп? Ну, в части описаний статуса крылатых созданий, несущих вести Свыше тем, кто значится в числе обитающих на Земли? Насчет внешнего облика, кстати, там, по циркулярам, тоже выходит четкая такая разнарядка, насчет ликов, перьев и крыл. Сколько и кому, в точном соответствии с Табелью о рангах. Ангельских.

Ах, да, сорри! Совсем, знаете ли, позабыл про белые одеяния – те самые, просторные, драпированные, длинные, ниспадающие. Они, согласно циркулярам, тоже в комплекте обмундирования Небесных посланцев обязательно присутствуют.

Так вот, спустившаяся с облака… Да, скажем так, тень… Она вот явно не вписывалась в канонический формат.

Хотя бы тем фактом, что какая-нибудь одежда, на ее теле, отсутствовала напрочь.

Да, между прочим, ежели верить канону и циркулярам, то те самые, кто крылатые и в белом, носят такие эффектные локоны. И сверху круглую такую штуковину, типа небольшого обруча. Ну, поверх прически, эдаким нарядным украшением, зависающим над макушкою. Кажется, это называется нимб…

Так вот, ничегошеньки подобного у крылатой тени вовсе не было. В смысле, нимба над головою у нее совершенно не наблюдалось. Как, впрочем, и самих волос на голове. Впрочем, сама голова этого удивительного создания смотрелась на его (или все же ее) изящной шее в высшей степени гармонично и красиво. И даже такая, с позволения сказать, прическа – а, вернее, ее полное отсутствие – общее впечатление от внешнего облика пришедшей в-гости-с небес ничем, совершенно, не портила.

В общем, внешность явившейся не имела никакого сходства с исходным-традиционным каноническим образом, на котором, согласно всем правилам местного циркулярного официоза, мог быть проставлен скрепно-благочинный символ канцелярского одобрямса. В смысле, печать. К нему – к этому образу-из-канона – внешность пришелицы отношения не имела вовсе. Вот никакого. От слова совсем.

Вот ведь и крылья-то у нее были отнюдь не пернатые, а вовсе даже прозрачные, слюдяного блеска, как у стрекозы.

А эти ее глаза... Янтарно-медового цвета, с вертикальными зрачками.

Кошачьи глаза.

Впрочем, тот, кто мог бы на почти что законных основаниях возмутиться этим ее взглядом, а именно лохматый пес по кличке Полкан, в это самое время дрых в своей конуре, совершенно, как говорится, без задних ног (или лап, не суть!), полностью положившись на солидную высоту забора и крепость-надежность запоров, прикрытых-припертых изнутри. Так что, честь встретить эту загадочную гостью-из-облака досталась вовсе иному живому существу, а именно местной кошке-трехцветке со звучным именем Василиса. Сидя на крыше, она приветствовала сошедшую с небес негромким мурчливым мявом. Хвост кошка держала поднятым вверх, обозначая тем самым для всех и для каждого – а особливо для самой пришелицы! – тот несомненный факт, что саму Василису отсутствие официально объявленных признаков святости вовсе не смущает. Предрассветную гостью-посетительницу лично она полностью одобрила, и это совершенно точно. Гостья улыбнулась ей в ответ и даже подмигнула янтарным глазом крыжовниковому взгляду ночной хозяйки этого домовладения. А потом, то ли фыркнула, то ли коротко усмехнулась, обозначив этим самым звуком встречное свое приветствие, направленное в кошачий адрес.

С другой стороны, ни рогов на голове, ни копыт на ногах у той, кто имела честь-смелость-наглость-и-прочее нанести этот необъявленный визит, кошка вовсе не обнаружила. И, судя по всему, сделала для себя вполне логичный вывод о том, что гостья, пришедшая с облаков, по ведомству Преисподней тоже никак не проходит. А уж кошкам в этом вопросе виднее...

Кстати, следует заметить, что небесная пришелица явилась не одна. С первого взгляда кошке-трехцветке показалось, что своими руками крылатая полупрозрачная тень нежно прижимала к своей груди ребенка.

Ну как, ребенка...

Здесь следует учесть, что рост пришедшей был вовсе не таким уж и маленьким – куда как побольше десяти футов! Собственно, именно по этой причине девушка, одетая в длинное белое платье и серый плащ, свисающий с левой руки и вниз у пришелицы-с-облаков – девушка, которую крылатая гостья донесла сюда из каких-то небесных странствий – смотрелась у нее на руках, воистину как дитя.

Стоит заметить, что эта девушка, принесенная домой перед самым рассветом, была Василисе вполне знакома. Та, кто вернулась сюда, в виде ноши, на руках этой странной крылатой тени, появилась в этом доме совсем недавно, всего пару дней тому назад. Девушка эта сразу же стала здесь важной персоной, и все свое время проводила наедине с самой хозяйкой дома.

Кстати, хозяйку, эту зеленоглазую женщину, Василиса, откровенно говоря, всегда слегка побаивалась, даже чуточку побольше, чем саму домоправительницу Варвару Петровну! А вот с новенькой, с этой светловолосой компаньонкой госпожи, трехцветная кошка вполне уже успела подружиться. Правда, выражалась эта самая дружба, увы, не столько во вкусных подношениях для «ее котомордейшей кошкомордости» – так шутливо выражалась Глафира, местная кухарка-стряпуха-повариха! – сколько в попытках поиграть-погладить, ну и налить пару-тройку ложек этого самого... молока...

Господи! Ну... кто и когда, какой такой... субъект убогой фантазии додумался до эдакой глупости, дескать, кошки любят молоко?! Лакай теперь... это... ради приличия! Но Василиса снисходительна. Она примет и такое... подношение. Естественно, в расчете на нечто большее!

Девочка, пришедшая в этот дом совсем недавно, она... казалась кошке этаким... котеночком, который, вроде, как бы и повзрослел, но все же вырос только снаружи.

Хотя... насчет истинного возраста бывает все непросто...

Вот взять хотя бы эту самую девочку, нынче принесенную неким загадочным существом из-за облаков. Ведь всякая кошка «на ты» с потусторонним. И точно знает, в ком оно есть, и какого оно рода. Внутри этой девочки, столь заботливо доставленной крылатой визитершей на своих руках, это самое потустороннее точно присутствует. Где-то там, в глубине того, что люди называют душою. Нечто древнее, сильное и мудрое. Решившее, зачем-то, поиграть с реальностью в этом мире. То ли в карнавал, а то ли в прятки.

Что же, кошки тем и мудры, что в точности знают ту глубину – человека, или же иного... существа, не суть! – на которую заглядывать точно не стоит.

Тем временем, та, кто столь внезапно и эффектно появилась, легко прошла по коньку-гребню крыши и совершенно спокойно, как ни в чем не бывало, сошла по скату вниз, прямо к слуховому окошку на чердаке.

Василиса почти настигла ее, в несколько прыжков. И снова подняла свой хвост, загнув его эдаким... вопросительным знаком**. И впрямь, вопрошая пришедшую, в типической кошачьей манере, стоит ли сопровождать ее дальше.

Явившаяся с облака снова чуть заметно усмехнулась ей в ответ и отрицательно покачала головою. А потом шагнула прямо в приоткрытое слуховое окошко, не спуская с рук ту самую девушку, что нынче была одета вовсе иначе, чем обычно, да и сопровождение-доставку имела на этот час, скажем прямо, весьма нетривиальные.

Между прочим, Василису весьма удивил тот факт, что девушка была на этот раз обута в невесть откуда взявшиеся остроносые башмаки, такие, которых у местных обитателей отродясь не водилось. Да что там странная обувь! На ней ведь даже чулок приличных, и то не было! А эти невысокие носки, их заменявшие – доходившие лишь до уровня чуть выше щиколоток – по местным меркам оголяли ногу... ну совершенно неприличным образом, да так что у девушки, принесенной с небес, из-под ее ниспадающей одежды виднелись, пардон, голые икры! Трехцветная кошка в точности знала, что здесь так ходить не принято.

Странно... И куда эта девушка уходила из дома, на всю ночь, да еще и в таком... неприличном виде?

Характеризовать особым образом ее занятную компанию было, наверное, уже и вовсе бессмысленно.

Впрочем, все это дела той, кто нынче ночью ушла и вернулась. Столь сложная натура, с магической сутью, хорошо припрятанной где-то там, у нее внутри, вполне может позволить себе такие деяния... не вполне понятные окружающим.

Что еще показалось странным кошке-трехцветке, так это явно нецелесообразное поведение той, кто сейчас обозначила свое намерение посетить тот дом, где она, Василиса, имеет место жить. Пришелица просто не могла войти туда через обычное чердачное слуховое окошко, которое она избрала себе вместо двери. Рост той, кто сделала первый шаг внутрь этого дома, был совершенно несоразмерен размерам столь незначительного входного проема. Однако, в ходе этого самого первого движения, и сама гостья, и та самая девушка, что покорно возлежала у нее на руках, пропорционально уменьшились, проскользнув туда, вниз, совершенно свободно.

Василиса не стала сопровождать их в этом путешествии внутри. Нельзя, так нельзя. В конце концов, могут же эти двое иметь какие-то свои секреты, сокрытые от окружающих.

В общем, далее крылатая гостья двигалась по дому без кошачьего эскорта-сопровождения. Однако, она вполне уверенно ориентировалась в предрассветном полумраке и вовсе не заплутала.

Как ни странно, лаз, через который можно было бы проникнуть на верхний этаж этого дома, был несколько приоткрыт. Гостья шагнула в эту щель и точно также, как за несколько секунд до этого, уменьшилась до нужных размеров, а когда оказалась внутри – на верхней ступеньке лестницы, - слетела на своих крыльях вниз и там, до некоторой степени, восстановила свой первоначальный рост, вымахав головой почти под потолок.

Неслышным шагом она прошла со стороны лестницы и оказалась перед дверью, которая, увы, оказалась запертой изнутри. Гостья вздохнула и... шагнула насквозь, с небольшим усилием и чуточку напряженным выражением на лице. Впрочем, вошла она без каких-либо проблем, вместе со своей ношей на руках.

Далее ее путь лежал по небольшому коридору. Вторая дверь слева была чуточку, просто самую малость, приоткрыта. Для того, чтобы проникнуть туда, ей даже не пришлось как-то уменьшаться. Наверное, просто потому, что ее телесность была особого плана, не более чем условность. Впрочем, условность вполне себе даже зримая. В смысле, видимая не только кошкой...

Войдя в комнату, крылатая посетительница обнаружила там еще одну девушку, разметавшуюся во сне, на белых простынях, в одной только ночной сорочке, не столько скрывавшей, сколько изящно обрисовывавшей ее прелести. Шагнув к ее постели, та, кто прибыла в этот дом с непрошенным визитом, на секунду замерла, любуясь редким зрелищем, лицами той, кто находилась в этом плотном мире и, одновременно с тем, лицом той, истинной, которая составляла крылатой гостье компанию в недавних небесных странствиях. Обе эти девушки были суть одно. Теперь их следовало совместить, погрузив одну в другую, и сделать это самым аккуратным образом.

У нее получилось. Интересно было наблюдать за тем, как полупрозрачное тело входит, погружается в плотное, сливается с ним. И вот уже девушка, одетая в ночную рубашку, пошевелилась на своей собственной постели, единая и целая.

- Спи, моя компаньэра! – тихо, но внятно произнесла крылатая. – И пускай все, что случилось, будет для тебя сном, из которого ты запомнишь главное. То, что ты сильна, возможно, сильнее всех в этом странном мире. И что ты... никогда не оставишь ту, кого этот мир, в насмешку, назначил тебе госпожою. Впрочем...

Она осторожно вытянула из-под девушки сбитое ею на сторону одеяло, и прикрыла спящую. А потом ласково улыбнулась ей.

- Ну, вот вы и нашли друг друга, в точности так, как это было нужно, - сказала она. – Это главное. Мне кажется, ты ее любишь... Ты не можешь ее не любить. Она того достойна. Будь же с нею счастлива, моя милая компаньэра!

Затем, крылатая визитерша прислушалась, вернее, включила часть своих особых чувств, сканирующих пространство. И... усмехнулась, в точности зная о том, что последует далее.

Входная дверь, что была справа от нее, бесшумно отворилась и на пороге возникла фигура женщины в ночной сорочке. Темные волосы ее ниспадали на плечи, а зеленые глаза светились в полумраке комнаты, где все еще были задернуты шторы. Правая рука вошедшей была занесена-поднята для совершения крестного знамения.

- Встань, - тихо произнесла она, решительно шагнув в комнату. – Встань и отойди от нее.

Гостья повернула голову в ее сторону и с любопытством посмотрела ей в глаза. Тем временем, вошедшая решительным жестом перекрестила ту, кого сочла своей мистической противницей, и произнесла самым решительным голосом, пускай и очень тихо:
- Именем Господа моего, я повелеваю тебе, создание тьмы, оставить ее и более не преследовать!

- Да я и в мыслях не держала ничего подобного! – гостья искренне улыбнулась ей. – Преследовать ее! Скажешь тоже!

Она поднялась и вся развернулась в ее сторону. И сделала шаг.

- Остановись, демоница! – громким шепотом произнесла молодая женщина с зелеными глазами. Естественно, она не знала ничего о том, что произошло, здесь-и-там. В частности, о том, что бесплотную суть ее... рабыни, подруги, подопечной – не важно!... В общем, о том, что ее, вот только что, едва-едва успели возвратить в то самое тело, всю ночь ожидавшее на этой постели возвращения души из весьма и весьма потусторонних странствий.

- Не стоит награждать меня не по заслугам, да еще и такими сомнительными титулами! – голос адресата столь выспреннего и прочувствованного обращения звучал совсем негромко, но весьма насмешливыми интонациями.

Однако, та, кто обозначила ее столь нелестным эпитетом, ответила на это несогласие по-своему и недвусмысленно, еще раз перекрестив непрошеную визитершу. Как и следовало ожидать, крылатая тень вовсе никуда не исчезла, не пропала, оглашая окрестности богохульствами и проклятиями. Напротив, она снова шагнула навстречу вошедшей, одновременно с тем стремительно набирая телесность, как бы сгущаясь, адаптируя себя к плотности этого мира. И троекратное крестное знамение, которым снова осенила ее женщина в тонкой ночной сорочке, ничем, конечно же, ей не повредило.

- Salve, Regina, Mater misericordiae... - глаза женщины, призвавшей на помощь саму Божию Мать, расширились, в явном недоумении и сверкнули зеленым. Голос ее, в волнении, на секунду прервался, но она, резко выдохнув, продолжила. - Vita, dulcedo et spes nostra, salve...***

Она произносила слова молитвы с неподдельным воодушевлением, искренне веруя в их сугубую действенность супротив сил тьмы. В то же время, гостья со стрекозиными крыльями за спиною оказалась рядом, прямо перед молящейся. Одобрительно усмехнувшись, она присела на пол, подогнув ноги в коленях (видно было, что они сгибаются у нее как-то странно!) к подбородку, положив под него свои руки, одна на другую. Дослушав фразу «Ut digni efficiamur promissionibus Christi» и главное, крайнее в этом выспреннем монологе верующей, слово «Amen!», непрошенная гостья этого дома удовлетворенно кивнула своей красивой головою, этим самым жестом явно приглашая свою визави к несколько более осмысленному диалогу.

- Почему ты не сгинула? – женщина в ночной сорочке опустила в сугубом смущении свою руку, которой незадолго до этого снова троекратно перекрестила свою противницу по своеобразному молитвенному противостоянию.

Адресат ритуального жеста в ответ просто пожала плечами.

- Наверное, потому что вовсе и не обязана этого делать, - охотно разъяснила она. – И потом, может быть, мне просто приятно было послушать старую добрую латынь, именно в твоем исполнении? Столь искреннее молитвенное обращение мне доводилось слышать не так часто!

- Что тебе нужно от Полины? – зеленые глаза женщины смотрят на нее по-прежнему настороженно. – Зачем ты хотела ее похитить?

- Нет-нет, ты вовсе зря беспокоишься! – гостья сделала отрицающий жест. - Я ничем не собиралась ей вредить! Я...

Здесь пришелица вынужденно замолчала, боясь сболтнуть лишнего, и вместо окончания фразы, просто смущенно улыбнулась.

- Я... просто очень хотела познакомиться с тобою, - как-то нескладно нашлась она что сказать, буквально через пару секунд неловкого молчания. – Узнать ту, кого судьба в этот раз свела с... Полиной. Я хотела быть уверена в том, что ее... госпожа, - это слово в ее устах прозвучало скорее насмешливо, - способна отнестись к своей роли ответственно и без глупостей.

- Полина единственная, кто мне по-настоящему дорог в этом мире! – возмущенным шепотом заявила ее зеленоглазая собеседница. – И я отвечаю за нее перед Богом и собственной совестью!

- Как за рабыню? – взгляд крылатой гостьи то ли шутлив, а то ли вполне серьезен. – Как за подвластное тебе бессловесное и ничтожное создание? Или...

Многозначительная пауза была сделана, чтобы спровоцировать искреннее возмущение хозяйки этого дома. И у визитерши это получилось.

- Полина... не раба! – кажется, произнесшая эти слова даже вспыхнула лицом. И, запнувшись, продолжила:
– Я... решила ее освободить.

- От рабства «по закону»? – звучит коварный вопрос. – Или же от личной зависимости... от тебя?

- Я люблю ее, - ответ вопрошаемой звучит вполне искренне, хотя и в высоком стиле. – Но... ежели она захочет от меня уйти... Я смирюсь.

- А что же она сама? – следует очередной неудобный вопрос со стороны странной крылатой визитерши. – Желает ли она тебя покинуть?

- Она хочет остаться, - голос зеленоглазой женщины, пришедшей на защиту своей рабыни, звучит чуть смущенно. – И я... тоже этого хочу.

- Ты будешь с нею... счастлива? – вопрос со стороны потусторонней сущности был задан всерьез, хотя и с улыбкой.

- Она – часть моего сердца, - говорит хозяйка этого дома. И эти слова, кажется, вполне удовлетворяют вопрошающую.

- Тогда береги ее! – с лица крылатой гостьи куда-то исчезает улыбка. – Она тебя любит!

- А тебе-то откуда это известно? – адресат предыдущего заявления, почти возмутилась. – Ты кто такая? И что тебя связывает с Полиной? Отвечай!

- Да разве это так уж важно? – усмехнулась ее бесцеремонная собеседница. И добавила эдаким многозначительным тоном:
- Разве ты не слыхала о крылатых вестниках, тех, кто является людям во сне с благой вестью?

- А ты что, ангел?! – зеленые глаза хозяйки дома распахнулись в сугубом удивлении.

- Тебе что, не нравятся мои крылья? – странная претендентка в «ангельский чин» задала этот встречный вопрос почти что в обиженном тоне. – Или же весть, которую я тебе принесла, вовсе не кажется тебе благой?

- Но ведь ты не похожа на... - произнесла адресат той самой благой вести и осеклась.

- Всякая внешность бывает у вестника****, - говорящая снова обозначила свое отношение к словам собеседницы ироничной улыбкой. – И потом, это же сон. Возможно, ты видишь меня не такой, какая я есть, а просто как некую проекцию твоих же собственных страхов перед чем-то потусторонним.

- Сон? – удивленно, почти что растерянно произнесла молодая женщина. – Но я думала...

- Ну, конечно же, это сон! – улыбка пришелицы кажется и ободряющей, и утешающей одновременно. А ее глаза мягко светятся цветом медового янтаря. – Ты спишь. И видишь сон, где ты спасаешь свою возлюбленную от какого-то полуночного чудовища. То бишь, от меня. Правда, здорово?

- Ты... не похожа на чудовище, - улыбнулась молодая женщина ей в ответ. – Ты...

Она недоговорила, и стала медленно оседать на пол. Крылатая собеседница, рванувшись вперед, подхватила ее и... одарила молодую женщину коротким поцелуем в щеку. А после, подняв ее на руки, шагнула к выходу. Держа хозяйку этого дома в точности так же, как еще недавно она держала на своих руках ее крепостную, ту, кто сейчас лежала в постели, в этой же самой комнате, прикрытая тонким одеялом.

Оказавшись в коридоре, она сразу же прошла к тем самым, крайним от входа, дверям, за которыми располагалась спальня хозяйки. Войдя с женщиной на руках в эту комнату, крылатая гостья прошла к большой кровати под бархатным балдахином и, опустившись там на колени, аккуратно пристроила на постели свою ношу. Она прикрыла молодую женщину стеганым шелковым одеялом и снова ее поцеловала.

- И ты тоже усни сейчас, моя милая девочка! – сказала она, нежно улыбнувшись и этой своей подопечной. – Я знаю, ты тоже запомнишь из этого твоего сна только самое важное. То, что вы любите друг друга. Да, это самое главное. Просто, помни о том, что ваша любовь взаимна и вовсе не постыдна. Прими ее. Попробуй сделать счастливой и ее, и себя.

Она снова поправила на спящей молодой женщине одеяло, погладила ее по лицу и добавила:
- Вам будет трудно. И она, и ты... Вы обе такие странные! Особые, вовсе не похожие на других. Таких как вы больше нет, да и быть не может. При этом, вы искренне пытаетесь вжиться в телесные шкуры персонажей ваших здешних воплощений. Оттого и не можете принять друг друга такими, какие вы есть на самом деле.

Стоящая на коленях вздохнула и покачала головою.

- Но вы обязательно справитесь, я это знаю, - сказала она. – Господи, ты так похожа на свою мать! Так же стесняешься своей собственной любви...

Крылатая гостья опять вздохнула и еще раз поправила шелковое одеяло на плечах этой своей подопечной. Конечно, в этом вовсе не было такой уж особой нужды, но крылатой визитерше так хотелось хоть чем-то обозначить свою заботу о ней...

- Не отчаивайся, у вас все получится, - сказала она на прощание. – Просто помни, что вы существуете друг для друга. И это главное. Возможно, все случится не сразу... Между вами может наступить какое-то отчуждение или же охлаждение иного рода... Но я знаю, вам удастся понять и принять друг друга. А может быть, и я как-то смогу вам помочь... Ну, хоть чем-то... может быть...

Она недоговорила, боясь расчувствоваться. Просто одарила свою подопечную прощальным поцелуем, поднялась и, сделав несколько шагов, выскользнула за дверь.

Обратный путь на крышу занял у нее совсем немного времени. Там крылатая визитерша встретила свою знакомую Василису. Кошка-трехцветка ожидаемо мяргнула, выгнула спину и даже попыталась потереться о ноги пришелицы.

Н-да... Ощущения были странные. Кошке показалось, что она задела нечто мягкое и по-особому ласковое. Нечто особое, явно неземной сути.

- Извини, мне пора! – виноватым тоном произнесла крылатая гостья. – Прощай!

А после, коротким жестом предложила кошке отойти в сторону. И, убедившись, что хвостатая умница в полной безопасности, привычным движением своих ног-хвостов швырнула себя в небо, одновременно расправляя стрекозиные крылья.

Василиса смотрела снизу, как летучая визитерша с кожей грозового цвета скрылась в том облаке, из которого она же несколько ранее спустилась с девушкой на руках. Стоит отметить что, несмотря на легкий, налетевший перед рассветом, весенний ветерок, который временами шелестел листвой березы, росшей во дворе, это самое облако, за все время ее визита, так никуда и не сдвинулось. И даже отдельные его лохматые пряди, видимые там, в вышине, ничуть не переменились своим занятным рисунком – Василиса тому свидетель, надежней не бывает!

А вот стоило крылатой вестнице туда вернуться, как это самое облако медленно, как бы нехотя, развернулось – моряк бы сказал, снялось с якоря! – и поплыло, с ощутимой и все возрастающей скоростью. Кстати, двинулось оно в направлении совершенно противоположном той стороне, куда дул низовой ветер.

Отметив для себя это достойное удивления обстоятельство, Василиса, наконец-то, юркнула в слуховое окошко. Скоро все слуги в этом доме поднимутся со своих постелей-лежанок и займутся делами. Так что ей, «усатой котомордии», имеет смысл оказаться где-нибудь поближе к кухне.

Как говорится в поговорке, той самой, что так любит повторять домоправительница Варвара Петровна...

Ну, или же это говорит ейный муж, Архип Иванович – тот, который конюх-дворник-ремонтник-и-протчия...

Короче, не важно, кто из них двоих любит это говорить, ибо муж и жена – одна сатана!

Так вот, они всю дорогу твердят, дескать: «Кто рано встает, тому Бог подает!» Хорошо бы кухарке Глафире не перечить этой Мудрости и воле Всевышнего!





*На этом месте Автор, побуждаемый замечаниями Ценсора насчет алогичности ситуации, описываемой в тексте, вынужден дать необходимые пояснения.

1. В те времена еще не было водопровода, канализации, централизованного отопления и всякого-всяческого прочего полезного из числа коммунальных удобств. Ну... в большинстве домов Москвы – в том числе и весьма приличных домов! – точно не было!

2. Все функции по растопке печей, доставке воды, ее сливу и прочему, связанному с бытовым обслуживанием, выполняли слуги. Собственно, поэтому в те времена этих самых слуг, в богатых домах, было много

3. В некоторых домах слуги начинали хлопотать еще до рассвета. Чтобы к моменту пробуждения хозяев все бытовые неудобства были сняты.

4. В общем, тогдашние дворы имели важное хозяйственное и бытовое значение. Поэтому, во многих московских домах, во дворе, в такой весенний предрассветный час, частенько бывало полно народу. Но... не в то утро

5. И зрители оттуда, в смысле, из внутреннего дворика дома, вполне могли бы наблюдать упомянутое эффектное зрелище. Но в то самое утро, отчего-то... не наблюдали

Может быть, в то самое утро все, без исключения, домашние просто слегка... проспали. А может быть КТО-ТО сложил обстоятельства особым образом. Кто же Его знает!

**Есть мнение, что форма знака вопроса происходит именно от загнутого особым образом кошачьего хвоста. Во всяком случае, общаясь с людьми представители кошачьего племени этот жест используют в точности так!

***Имеется в виду молитва Salve Regina (в переводе с латыни «Славься, Царица»), григорианский антифон, одна из традиционных распевных молитв у католиков, которая много раз была использована композиторами, духовными и светскими, как основа для их произведений.

****Словом «ἄγγελος» в греческом языке, вообще-то, обозначают вестника. Любого вестника. Вовсе необязательно крылатого. Просто напомнил

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра