Клуб "Преступление и наказание"

Ценсор смотрит на меня... многозначительным взглядом

Типа, что ж ты, зараза такая, на цельный месяц или даже больше про читателей позабыл!

Хорошо, хорошо, хорошо!

Исполняю еще одну многозначительную просьбу Ценсора, который навестил меня лично-персонально и... таки передает свой дружеский привет участникам этого Форума

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

11.

- Ну что же, все готово, теперь мы можем приступать!

Так сказала миссис Элеонора Фэйрфакс, окинув придирчивым взглядом все то, что она приготовила к грядущему священнодействию la gourmet*.

Полина как-то тяжело вздохнула, как бы даже с некоторым недоверием к достижимости позитивного результата их действий, грядущего и предполагаемого. Лично у нее не было никаких сомнений в том, что она вряд ли бы сумела разобраться, где что лежит-стоит или еще как-то находится. Ну, если найдется. В эдаком-то... беспорядке.

- Тебя смущает тот факт, что я все разложила сейчас вовсе иначе и по-другому, не так, как это устроила твоя стряпуха, - миссис Фэйрфакс, безусловно, догадалась, о чем только что подумала ее компаньонка. Впрочем, догадаться-то как раз было вовсе немудрено.

Полина кивнула вместо ответа, подтверждая ее догадку. На что ее хозяйка эдак покровительственно усмехнулась.

- Приглашаю тебя ассистировать мне в приготовлении обеда... и ужина тоже! – сказала она весьма многозначительным тоном. – Сейчас ты увидишь, зачем я расположила все это так... широко!

И они тут же принялись за дело. Полина налила воду в чайник и кастрюлю, поставила их на плиту. Исполняя очередное распоряжение своей хозяйки, она попробовала развести огонь. Для этого девушка воспользовалась дровами, которые были отложены стряпухой – ну, той самой, которую Полина несколько ранее сама отпустила на это субботне-воскресное время. По счастью, спички оказались на месте. А вот щепки для растопки, увы, отсутствовали. Тогда Полина, ничтоже сумняшеся, взяла нож и отколола несколько тонких лучин от небольшого полешка, а потом, засунув их в печь, попыталась поджечь. В общем, что-то у нее получилось. Но, увы, совсем ненадолго, ибо слегка затеплившийся огонек быстро погас, а неловкая попытка девушки раздуть его привела к тому, что часть золы из печи вихрем взвилась и вырвалась наружу. Полина успела отшатнуться, однако в лицо ей все же слегка попало немного серого и пачкающего.

Заметив все эти... э-э-э... затруднения своей помощницы, миссис Фэйрфакс живо пришла ей на помощь. Для начала, госпожа-американка подняла девушку на ноги, глянула-полюбовалась на нее в эдаком запыленном виде, так и сяк - и с той стороны, и с этой! - потом рассмеялась, поцеловала свою смущенную компаньонку в кончик носа и отправила Полину, как она выразилась, «отряхнуть фартук и чуточку умыться». При этом она назвала девушку странным аглицким выражением, «My Cinderella». Полина не поняла его значения, но уточнять все же не рискнула. Во избежание очередной порции шуток, возможно даже на «розговые» темы

Вернувшись на кухню после умывания, Полина обнаружила, что ее хозяйка даром времени не теряла, и уже приготовила для нее урок по части чистки и нарезки овощей. В смысле, для ее, Полины, самостоятельной работы. Но прежде, госпожа-американка решила обучить свою помощницу чуточку более простым вещам. Ну, по части разведения огня

Миссис Фэйрфакс взяла в руки тот самый нож и особым образом обработала самое тонкое полешко. Она быстро-быстро покрыла его множеством зарубок-насечек, каждую под небольшим углом к поверхности дерева – так, чтобы стружка тоненько-тоненько, эдаким крохотным листком-лепестком, чуть отстала от дерева. Так она разукрасила со всех сторон три самых тонких полешка, покрыв их этой замысловатой резьбой, а после отправила их в печь, сложив там шалашиком, друг к другу. Потом миссис Фэйрфакс чиркнула шведской спичкою и подожгла это занятное сооружение снизу. Пламя быстро занялось и далее поддерживать его было вовсе не сложно.

Теперь госпожа-американка предложила смущенной девушке вернуться к предложенному ей занятию, исходными материалами к которому стали несколько горок овощей и емкости для результатов ее грядущего труда. Полина тут же взялась за дело и быстренько обработала овощи. В это время миссис Фэйрфакс нарезала кубиками копченую свинину и отложила ее в отдельную миску. Потом мельком взглянула, что именно получилось у ее компаньонки, на сей раз, и коротко распорядилась «сполоснуть это все».

- И руки тоже! – насмешливо заметила хозяйка. И тут же пояснила свою мысль:
- Ты же не хочешь, чтобы у нас на зубах хрустел песок?

Полина понимающе кивнула и тут же исполнила ее приказание. Кстати, помойное ведро, в которое она сливала воду, было наполнено уже более чем наполовину. Девушка подумала, что неплохо было бы вынести помои. Ну, просто по той причине, что дальше, по мере готовки, помывки им предстояло еще немало. Поэтому она все ж таки вынула сию «отхожую емкость» из сливного чуланчика и вынесла ее из дому, чтобы опорожнить в выгреб – сопровождаемая одобрительным взглядом своей хозяйки. Когда же девушка вернулась обратно, на кухню, там уже, внезапным образом, стало куда как больше места. Просто потому, что ее госпожа уже вывалила в кипящую воду приготовленное-нарезанное обеими участницами этого кулинарного действа – и теперь она перемешивала это варево.

- Ты очень даже вовремя! – обрадовалась она вошедшей. – Сейчас начнется самое интересное! Я постараюсь разъяснить тебе те самые тонкости, которые определяют изысканное кушанье, отделяя его от простой и безыскусной стряпни!

Миссис Фэйрфакс действительно занялась разъяснением некоторых тонкостей кулинарии. Госпожа-американка поведала своей юной помощнице о том, как следует варить разные овощи и мясо, чтобы получить в итоге требуемую-необходимую консистенцию готового кушанья, причем самых разных градаций вкуса и плотности. Некоторые вещи - ну, к примеру, насчет возможности загустить слишком жидкий суп мукой - Полина знала и прежде. А вот о том, что для лучшего вкуса эту самую муку следует особым образом «поджаривать» на сковороде, девушка слышала впервые в жизни.

То же можно было сказать и о многих других-прочих тонкостях приготовления пищи, о которых доверительно поведала ей госпожа-американка. В частности, о пропорциях соления блюд «на глазок» - с учетом температуры готовки, того обстоятельства, жарится требуемое блюдо или варится, имеется ли в нем достаточное количество жидкости... Ну и, как говорится, et cetera**

Считать ли все это тонкостями? Вестимо так. Но результат этих всех «тонкостей» прекрасно описывался известной Полине русской «кухонно-кулинарной» поговоркой: «Недосол – на столе, а пересол – на спине!»

Полина даже поделилась со своей хозяйкой сей занятно-обыденной народной мудростью. На что миссис Фэйрфакс, прекрасно понявшая le sel de l'histoire***, ожидаемо усмехнулась и заметила, что уж она-то употребила бы «соответствующие средства» чуточку... пониже, но чувствительно и с удовольствием! При этом, госпожа-американка обозначила своими руками такой... многозначительный жест, не оставлявший никаких сомнений в свистящей хлесткости вышеупомянутых... «средств»

Странно, что при всем при этом Полина в этот раз вовсе даже и не почувствовала той обычной неловкости, с которой она встречала-ощущала подобного рода эскапады в исполнении ее Старшей прежде. Возможно, она, Полина, просто привыкает к шуткам-прибауткам такого особого рода? И даже не думает сейчас о том, что подобный балаган комедийного розливу однажды вполне может закончиться... реальной болью и полосами на теле... Красными и саднящими...

Хотя, как это «не думает»? Очень даже думает!

Но уже почти без страха. Как о чем-то вполне возможном, вероятном, скорее, нежелательном... Однако, наверняка, вовсе не фатальном. Как будто она, Полина, уже вполне, совсем-и-вовсе смирилась с тем, что ее госпожа-американка успела пообещать ей много-много раз подряд. И теперь у нее одна только осталась защита и оборона – обещание хозяйки не нарушать ее, Полины, запрет. Ну, ежели она, Полина, пожелает о нем заявить.

А она... пожелает?

Полина усилием воли отбросила эту мысль, отстранила от-себя-и-изнутри сей коварный вопрос. В конце концов, у нее есть еще время подумать. И сказать то самое «нет», разрешенное госпожой-американкой. Или, скорее уж, категорически рекомендованное к употреблению Полине Савельевой, добровольно отдавшей себя во власть своей бывшей владелицы сразу же после своего освобождения из крепостного состояния. Предложенное девушке к использованию, во избежание... скажем мягко, злоупотреблений.

Или же...

Полина даже не рискнула додумывать-продолжать, а попросту «схлопнула» ту самую мысль, которая показалась ей... неудобной и неприемлемой. Или же попросту... преждевременной.

Пожалуй...

Да, наверное, именно так. Ибо госпожа ее пока что как бы и вовсе не настаивала... ни на чем конкретном... Ну, в этом, особом-понятном смысле.

Как бы. Хотя...

Судя по всему, миссис Фэйрфакс если и догадывается обо всех этих смущениях-и-терзаниях своей подвластной, то предпочитает все же делать вид, будто и вовсе не знает, что к чему. Возможно, имея какие-то соображения на этот счет, она сейчас – может быть именно в эту самую минуту! – выстраивает в своей голове какой-то хитрый план, благодаря которому она все-таки надеется уговорить свою компаньонку принять на тело порцию «березового счастья»...

Ну... или же ивового, орехового, вишневого – смотря с какого именно дерева будут срезаны прутья...

Да, все это, наверняка, будет обставлено красиво, эффектно и... инвариантно.

В том смысле, что у Полины не будет иного выхода, кроме как покориться воле своей хозяйки и исполнить ее... каприз.

Каприз?

Да если бы! Судя по тому, как настойчиво – мягко-мягко, и все же неумолимо! - миссис Фэйрфакс подвигает свою подвластную к принятию нужного ей решения, для госпожи-американки это все очень важно.

Однако при всем при этом ее хозяйка совершенно избегает какого-то чрезмерного принуждения. Впрочем, она ведь все уже объяснила... и не один раз. Насчет невозможности для нее принуждения к любви.

Силой? Нет, силой госпожа-американка принуждать ее, конечно же, не станет. Но это значит, что вместо безапелляционной грубости и жестокости в ход пойдут ласковые слова, откровенные взгляды и все эти шутливо-смешливые угрозы, понемногу грозящие перерасти в откровенную насмешку – мягкую, изящную, почти что изысканную, но от того еще более неотразимую! Все это, конечно же, будет дополнено учтивыми заверениями в том, что все, мол, зависит только от самой Полины, а ее хозяйка, вроде бы как, даже готова подождать... Немного. Например, до завтра, или даже до послезавтра. И не факт, что все эти ласковые слова, намеки и жесты не окажутся эффективнее прямых и недвусмысленных приказов и угроз.

Просто, вполне вероятно, что однажды она, Полина, сама захочет сделать эту зеленоглазую колдунью по-настоящему счастливой...

Подумав так, Полина с подозрением взглянула на свою хозяйку – не колдует ли? Вдруг такие... навязчивые мысли в голове Полины это и не ее мысли вовсе? Но миссис Фэйрфакс в этот самый миг была занята совершенно иным делом – она снимала пробу. Вооружившись длинной ложкой, госпожа-американка зачерпнула немного бульона с верхней части варева, чуть остудила его парой дуновений и попробовала – чуть-чуть, самую малость, буквально «на язык». Она явно оценивала сейчас вовсе не вкус готового кушанья – до готовности этого блюда было еще далеко! – а, скорее, именно степень солености, о которой только что шла речь.

- Теперь ты! – распорядилась ее Старшая, и Полина тоже послушно отведала с ложки, поднесенной к ее губам.

- Ну, как? – прозвучал закономерный вопрос.

- Не пересолено, - кротко-коротко ответила Полина, впрочем, не вполне уверенно.

- Правильнее сказать – в самый раз! – заметила ее хозяйка несколько укоризненным тоном. – Кстати, в этом есть свои плюсы и минусы.

- Какие? – уточнила ее подвластная.

- Ну... плюсы, пожалуй, есть для нас обеих, - многозначительно пояснила миссис Фэйрфакс. – Но очень даже разные. Для тебя - в том, что ты имеешь возможность запомнить этот оттенок солености бульона, оптимальный для того блюда, которое мы с тобою сейчас готовим. Мне – плюс в том, что ежели ты все это и вправду крепко запомнишь, то я вполне смогу считать себя достаточно компетентной учительницей в вопросах домоводства.

- А... минус? – поинтересовалась ее компаньонка.

Тон голоса ее... На самый этот раз он прозвучал несколько странно. Насмешливо и многозначительно. Вернее, почти что с вызовом. Так, будто юная раба в точности знала, что именно ей сейчас ответят. И, возможно, что дерзким оттенком своей реплики, она сейчас провоцировала с ее стороны именно такой... ответ. Ожидаемый, хотя и не факт, что желанный.

Не факт.

- Минус в том... – миссис Фэйрфакс изобразила образцовый вздох иронического сожаления и сделав по обыкновению своему короткую и эффектную паузу, высказала то самое, ожидаемое:
- Минус в том, что ваша русская поговорка на этот раз не сработала. И нежная спинка твоя, как это ни грустно, осталась в неприкосновенности. И то, что ниже, естественно, тоже. А жаль...

И еще один вздох. Не менее эффектный. Еще один вздох такого театрального сожаления о чем-то, увы, несбывшемся.

- Я не хочу, чтобы в твоей жизни были какие-то минусы. Сделай то, что хочешь. И исправь этот минус на плюс.

Слова эти Полина произнесла без улыбки. А после... коротко шагнула назад и сделала книксен.

Наверное, в крестьянском платье это движение смотрелось слегка комически, однако девушку это уже не смущало. Выпрямившись из этого своего поклона, она снова-сызнова изобразила нечто подобное – в этот раз просто низко опустила свою голову, обозначив покорность воле своей Старшей. Весьма и весьма условную... покорность.

Время застыло. Полина смотрела в пол... Но при этом она в точности знала, что именно делает сейчас ее госпожа.

Услышав сей дерзкий намек-предложение, молодая женщина вспыхнула лицом, шагнула чуточку в сторону и положила длинную «кулинарную» ложку на комод – аккуратно, так, чтобы лопасть-черпалка предмета сего выступала наружу. Да, Полина не видела этого глазами, однако сейчас она чувствовала-ощущала все это пространство не как обычно, глядя из одной конкретной его точки, а сразу, целиком, и в объеме, и в деталях его, пространства, протяженности. Все это ее непонятно откуда взявшееся «объемное-пространственное» зрение сейчас концентрировалось именно на фигуре госпожи-американки. Причем это условно-зрительное ощущение дополнялось детально-четким ощущением тех самых чувств-эмоций, которые охватили сейчас ее госпожу - самых тончайших их оттенков.

Вот сейчас вот госпожа-американка отчаянно надеется на то, что Полина не шутит, не отыгрывает некий свой ход - ответ на тот самый жестокий розыгрыш, начатый ее Старшей по ходу этого самого «кулинарного научения». Надеется и... не смеет поверить в то, что Полина это предложила. Вот только что. Сама.

Похоже, миссис Элеонора Фэйрфакс мечтала именно об этом. И вот, сбылось... И сейчас госпожа-американка боится спугнуть свою удачу.

- Ну что же тут поделаешь, моя милая Паулин! – произнесла она голосом, в котором на этот раз даже не пыталась скрыть свое волнение этим банальным насмешливым тоном. – Так уж вышло, что ты прилежная и аккуратная ученица. Ты все делаешь правильно - почти что безупречно! - и вовсе не даешь мне ни малейшего повода прибегнуть к лозе.

Сейчас слова ее звучат воистину нелепо. Просто она...

Да-да! Сейчас госпожа-американка заставляет себя дать своей компаньонке еще один шанс - позволить девушке ускользнуть из той самой словесной ловушки, в которую она попала, дать ей возможность сыграть назад и уклониться от только что высказанного... согласия... предложения... или даже обещания.

От того, что так нужно ей, от того, на что миссис Фэйрфакс не смела и надеяться...

- А разве... нам нужен повод?

Полина выделила паузой то самое слово, которого ожидала ее госпожа. Слово, обозначающего в своем звучании подтверждение обещания и... приглашение к действию.

И готовность принять все то, чему может ее подвергнуть эта зеленоглазая колдунья, взволнованная и смущенная. Вожделеющая и жаждущая, готовая принять исполнение своих странных желаний.

«Нам?!» - с отчаянной надеждой вопрошают ее зеленые глаза.

«Нам!» - решительно отвечает взгляд ее подвластной, уже решившейся и готовой сейчас... буквально на все.

Ради нее.

Она поверила.

Госпожа-американка поверила ее глазам. И она успокоилась.

Да, Полина сразу же почувствовала, как ее госпожа почувствовала внутри себя невероятное облегчение. Нет, это совсем не охладило чувств молодой женщины, и она вовсе не отказалась от предмета своих вожделений. Просто удостоверилась в том, что та, кем она желает обладать, теперь уже никуда не сбежит, и от своих слов не отречется.

Миссис Фэйрфакс сделала короткий шаг навстречу своей компаньонке и возложила свои руки ей на плечи. И кивнула в знак согласия. Без улыбки, без иронии в глазах, и без прочего актерства, призванного скрыть ее истинные чувства.

- Нам не нужен повод, - подтвердила она. – Я тоже... хочу, чтобы все было честно. Ты права. Конечно же, не стоит выдавать мои чувственные желания за стремление исправлять твои нравственные недостатки. Тем более, что их, этих самых недостатков, у тебя и вовсе нет, чего не скажешь обо мне, - добавила она, все еще ни разу не улыбнувшись своей подвластной.

- Ты вправе меня наказывать, - не согласилась ее раба. – Если тебе так будет проще, я могу... Ну, разбить что-нибудь ненужное. Хочешь?

- Перестань! – вздохнула ее Старшая. – Ты же знаешь, что я тоже все понимаю. Сейчас ты идешь навстречу самым гнусным и подлым желаниям моей разбушевавшейся похоти, готовая ублажать меня своими страданиями. Ты жертвуешь собой. На фоне этого любой бытовой проступок, который ты допустишь со своей стороны, это так, сущая мелочь. Да и не так уж много лишней посуды, в твоем... Прости, в нашем доме.

- Ты... сделаешь это прямо сейчас? – спросила Полина.

Сердце у нее на секунду замерло, а после забилось очень неровно и... нервно.

- Я бы хотела... – снова искренне вздохнула ее госпожа. – Но... Ты же сама видишь! Готовка в самом разгаре! Нам же надо хоть что-то есть! И заметь, нам сегодня не на кого сбросить наши с тобою житейские проблемы. Будем справляться сами!

- Ты снова даешь мне время одуматься? – тихо спросила ее Полина. И в голосе ее прозвучали нотки сочувствия к ее, Полины, хозяйке. – Ты хочешь успокоить свою совесть, дав мне возможность отказаться от моих слов и обмануть твои ожидания! Чтобы я в итоге струсила и, в конце концов, сказала тебе «нет»?

- Я знаю, что ты не струсишь, - ответила миссис Фэйрфакс. – Теперь главное... чтобы у меня достало решимости.

Так сказала миссис Элеонора Фэйрфакс. И девушка подумала, что в ее словах не так уж и много... преувеличения...





* Для гурманов – фр.

** «И так далее», «и тому подобное» – примерные варианты перевода с лат.

*** «Соль истории» - фр. В данном случае, слово «le sel» - «соль» - было употреблено в смысле «суть анекдота, истории, поговорки»

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

Что поражает, так это глубина проработки деталей. Снимаю шляпу.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

12.

На приготовление всех блюд, запланированных госпожой-американкой к варке-жарке-выпечке, ушло еще часа три. И это при том еще, что миссис Фэйрфакс сумела устроить их «кухонную деятельность» так, что они вместе с Полиной готовили сразу несколько блюд, одно параллельно другому, а то и третьему!

Да, вот именно здесь и сейчас Полина, пожалуй, впервые оценила-поняла всю сложность работы кулинара. Но, несмотря ни на что, они все же справились! И даже приготовили на сладкое целую кучу замечательных сладких печений – с корицей и кардамоном, а также и с другими пряностям, разными-и-прочими И, естественно, миссис Фэйрфакс не преминула угостить сим кулинарным шедевром свою компаньонку, в точности как и обещала. Госпожа-американка одной рукой сжала обе ладони своей покорной рабыни – мягко, но крепко, причем с весьма суровым выражением на лице, что само по себе было эффектно! Другой же рукой она поднесла горячее печеньице прямо к губам Полины и аккуратно скормила ей один экземпляр из всего богатства выпечки, что они произвели совместного в этот раз. Как выразилась хозяйка, «Потихоньку-полегоньку! По крошке, как птичка. Не обожгись, а то, смотри, горячо! Сначала дуй, а потом грызи!» И, следуя этой нехитрой и по-своему логичной инструкции, направляемая-руководимая своей Старшей, Полина сумела насладиться необычным вкусом и даже не обожглась. Почти

В общем, когда все было закончено и кушанья на-обед-и-ужин уже томились в горшках, кастрюлях и на нескольких блюдах, прикрытые крышками, госпожа-американка и ее подвластная одновременно посмотрели на все то, что было ими сделано-приготовлено, а после столь же согласно взглянули одна-на-другую и... отвернулись. Не друг от друга, нет. Просто повернули головы в стороны противоположными-разными движениями. До положения, когда взгляд каждой из них оказался направлен «прямо перед собой».

До положения... нейтрального до многозначительности, и в то же время, однозначного до невозможности хоть что-то добавить. К этому общему-совместному жесту.

Слова были неуместны. Уместным было молчание. Каковое и случилось, обозначив условную паузу, темпоральная протяженность которой составила почти что минуту линейного времени.

Хотя... было ли оно таким уж... линейным? Не прервалось ли в тот самый миг, когда госпожа и рабыня обозначили это свое взаимное визуальное разделение?

Хотя...

Вряд ли это разделение вообще имело место. Они стояли рядом. Они чувствовали друг друга. А также, смотрели и думали в одном направлении. Во всех смыслах

Впрочем, эта томительная пауза была в итоге прервана. Госпожа-американка, не глядя, протянула руку и нащупала ладонь своей подвластной. Развернутую навстречу этому ее движению-устремлению.

«Да?» - касание ее пальцев ощущалось почти как мольба, исполненная надежды на... продолжение ранее согласованного ими.

«Да!» - ответное пожатие девушки было вполне уверенным. Ну, так показалось самой Полине. Просто она хотела обозначить именно такой оттенок... эмоции.

Кажется, миссис Фэйрфакс была искренне рада ее решимости. И сразу же потянула ее за руку. Молча, и по-прежнему стараясь не смотреть на свою... жертву.

Миссис Фэйрфакс привела Полину в ее же собственную спальную комнату.

- Я хочу, чтобы ты побыла здесь, - сказала она. И смущенно пояснила эту свою просьбу:
- Ну, пока я там все... приготовлю.

- Мне нужно... помолиться о твоем милосердии?

Полина попыталась произнести-высказать эту фразу таким, несколько шутливым тоном. Вышло не очень. Во всяком случае, госпожа-американка этот ее полукомический пассаж совершенно не оценила. И даже как бы слегка огорчилась. Ну, если судить по выражению ее лица.

- Не шути так, - миссис Фэйрфакс даже не рассердилась на нее, обозначив эти слова свои скорее уж растерянным тоном, чем недовольным. Как будто бы до нее только сейчас начала доходить какая-то условно здравая мысль, которую она, кстати, незамедлительно озвучила.

- Я думаю, что тебе и впрямь стоит помолиться, - сказала она. – Пожалуйста, Паулин, не пренебрегай этим богоугодным средством... вразумления!

- Вразумления... кого? – девушка позволила себе уточнить. – Того, кто молится? Или же того человека, о здравии и счастье которого будет произнесена молитва?

- Если честно, то... нас обеих, - по-прежнему серьезным тоном заявила миссис Фэйрфакс.

Она указала Полине место под образами и не сделала ни шагу до тех пор, пока девушка не проследовала туда и не опустилась на колени. Впрочем, и после этого госпожа-американка не вполне успокоилась и, шагнув к двери, все же обернулась к своей подвластной.

- Полина, - в этот раз она назвала девушку ее обычным русским именем. – Пожалуйста, если только ты, во время своей молитвы, почувствуешь, что я... что мы с тобой, - поправилась она, - поступаем в чем-то неправильно... Обязательно скажи мне об этом! Сразу же, без промедления! Любая... навязчивая мысль, любой странный звук, который, возможно, дано услышать только лишь тебе одной... Да все, что угодно, что прозвучит как отрицание того, что я решила сделать с тобою! Я хочу, чтобы ты сказала мне о том, что тебе был Свыше дарован такой знак, который кладет предел моим правам. Я не посмею нарушить волю тех, кто даст тебе такое знамение.

- Да, матушка-барыня! – прозвучало в ответ.

Полина назвала ее этим прежним обращением, почти в шутку. Странно, но ей отчего-то захотелось успокоить эту зеленоглазую колдунью, смягчить все эти муки-терзания госпожи-американки, зависшей в неопределенности исполнения своих желаний - где-то между щепетильной совестью и вожделением.

У нее, как ни странно, получилось. Миссис Фэйрфакс кивнула своей подвластной с видом совершенного удовлетворения ее словами и взялась за ручку двери.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

13.

Ну что же, та кого Полина обозначила этим велеречивым старомодным обращением, матушка-барыня, вышла из комнаты, а сама девушка, которая только что дала обещание поведать ей, при случае, о неких своих мистических озарениях, осталась стоять перед образами Вышних, в готовности к молитве. Как жертва грядущего истязания, которой дали последний шанс вымолить у Высших сил себе хоть какое-то... прощение неких грехов.

Жертва...

Слово это отчего-то снова проявилось-всплыло в ее мыслях. Однако, мысли эти вовсе не вызвали у девушки какого-то приступа паники, страха и ужаса перед неизбежным. Впрочем, не было у нее на душе и этого яркого пафоса – некого действительно высокого стремления принести себя в жертву «за подруги своя».

Полина даже чуточку улыбнулась. То ли тому факту, что мысленно уже записала свою хозяйку в подруги (вот наглость – так наглость!), то ли самой своей готовности и способности – каламбурить, стоя на коленях, по столь специфическому поводу.

Да, похоже, нет в ней на сегодня этого высокого чувства, своего рода жертвенного экстаза. При всем при этом, само ее желание отдать себя «на обладание» этой зеленоглазой колдунье никуда не делось. Оно, скорее, стало чуточку более осмысленным. Странно, что Полина по-прежнему не считала это самое... обладание чем-то дурным и пугающим. Сейчас ей искренне хотелось доставить своей хозяйке то самое удовольствие, которое было ей так необходимо. И боль, которую недвусмысленно пообещала ей госпожа-американка, вовсе не казалась ей поводом для отказа.

В прежней ее жизни, в годы детства, проведенного в доме графа Прилуцкого, розги были ей вполне знакомы. Да, тогда и в тех случаях ее секли, хотя и нечасто - когда за реальные провинности, а когда и «ни за что». Просто, пару раз она получала сечение из рук мамзель Луизы, гувернантки юной графини Ирины Прилуцкой только для того, чтобы защитить от неприятностей свою юную хозяйку. Полина получала свою порцию боли, а также ощущения стыда и неловкости, когда мамзель Луиза раскладывала ее на скамейке и заголяла ей «siège»**. Это всегда делалось «в классах», то есть, в комнатах для учебных занятий. Именно там графине Ирине и ее прислужнице устраивали «la fessée»***. Боль от тех ударов была вполне терпимой. Больше неудобств Полине доставляла необходимость потом самой поправлять свою одежду. Подтягивать панталоны, придерживая задранные юбки, ей, отчего-то было всегда как-то неловко, поскольку делать это приходилось на глазах у двух свидетелей – самой графини Ирины и ее гувернантки. Надо отметить, что юная графиня Прилуцкая всегда наблюдала за сечением своей холопки с большим интересом, хотя и смущаясь – ну, так, для виду. И, когда они выходили «из «классов», провожаемые неодобрительным выражением лица мамзель Луизы – которая, между прочим, никогда не меняла «гнев на милость» сразу же после наказания, считая это важным моментом в действиях воспитательного плана! - барышня просто говорила «Спасибо!» той девочке, которую только что отхлестали вместо нее. Произнося это слово коротко и небрежно, обращаясь даже не к ней, а как-то в сторону, причем весьма и весьма иронически, в насмешливом тоне. Без благодарности, как нечто само собою разумеющееся. И это тогда было обиднее самого сечения...

Полине всегда хотелось, чтобы к ней относились чуточку с большим вниманием, а не так, как к некой «одушевленной вещи». Иногда ей казалось, что за одно только искреннее дружеское слово со стороны своей барышни, она, Полина Савельева, охотно легла бы под розги, даже раз десять на дню! Но этого ждать, увы, не приходилось.

Полина всегда вела себя с нею как преданная и верная служанка, хранила секреты своей юной хозяйки – даже то, что юная графиня иногда играла в своей постели со своей... «киской», лаская себя, почти так же, как это она увидела... Ну, некоторое время тому назад, при особых, так сказать, обстоятельствах!**** Так вот, когда-то там, в доме Прилуцких, Полина не позволила себе рассказать о рукоблудии своей юной госпожи – ни мамзель Луизе, ни родителям своей барышни! Она не только словом не обмолвилась о том, что все видела и слышала там, в их спальне, но даже и просто взглядом не показала того, что ей о юной графине Прилуцкой известно нечто... не слишком-то приличное. Просто ей противно было наушничать. А уж требовать от барышни знаков внимания за свое молчание об этих ее забавных «играх», казалось Полине совершенно унизительным, едва ли не противоестественным!

И вот теперь, когда ей оказали такое доверие, когда столько для нее сделали...

Ну как же так... Неужели она посмеет отказать той, кто, кажется, искренне любит именно ее, Полину? Той, кого она тоже, кажется... готова любить.

Любить... в том числе и вот так – доверив ей себя, полностью и без остатка, открыв свое тело для тех особых ласк со стороны ее Старшей. И... для воздействий иного, особого рода, как говорится, в-хлест-да-с-присвистом!

Но ведь... это будет больно?

Ха-ха! По-настоящему больно ей было тогда и там, в доме графа Прилуцкого!

Больно было, когда очередное сечение «за-вместо» ее барышни каждый раз завершалось короткой благодарностью, высказанной едва ли не презрительным тоном. Больно было, когда ее потом предали и продали. Больно было, когда она шла по улицам весенней Москвы, ни жива, ни мертва, в поисках дома, куда ей следовало обратиться для продолжения службы крепостной, проданной, как некая «живая вещь», новой владелице. Больно было ждать, как ее госпожа отреагирует на те самые рекомендательные письма, в которых ее, крепостную крестьянку Полину Савельеву, рекомендовалось подвергнуть сечению на съезжей! Как преступницу, как воровку! Или же, как проштрафившуюся девку с желтым билетом!*****

Боль от любящих рук... Это вовсе другое. Особенно, если ты хочешь, чтобы та, кого ты желаешь одарить собою, была с тобою... счастлива.

Полина снова улыбнулась. Ее позабавили собственные мысли. И еще... Она порадовалась тому, что сейчас ее хозяйка, наверняка, не имеет желания их прочесть, хотя, конечно же, имеет возможность узнать их примерное содержание. Просто... Полина все это время чувствовала, как ее госпожа взволнована предстоящим. И здраво рассудила, что в таком состоянии миссис Фэйрфакс куда как больше озабочена своими собственными личными сумбурными размышлениями, чем тем, что сейчас творится в мыслях ее рабыни. Наверняка, услышав-поняв, как Полина сравнивает два дома, где ей довелось служить, миссис Фэйрфакс возмутилась бы и снова бы затянула эту свою песню, про то, что она, мол, не хочет получать ее, Полины, согласие на каждое действие-проявление их особых отношений только лишь из благодарности за все сделанное для нее госпожой-американкой. И оказалась бы совершенно неправа.

Прежде всего, желание Полины отблагодарить ее никуда не денется. Впрочем... Благодарность благодарности рознь...

Ведь как это обычно бывает? Чаще всего, облагодетельствованные лица стремятся поскорее вернуть этот свой «долг чести», почитая своего благодетеля, сродни заимодавцу. Хотя, если уж совсем-и-честно, то, нельзя не признать, что многие и многие из разнообразных «благотворителей-по-жизни» всерьез рассчитывают именно на такое подобострастное отношение к себе любимым, со стороны тех, кого они «одарили» этим своим «благом». Вот взять, к примеру, того же самого господина Сергеева, «законника» и стряпчего госпожи-американки. Он же всегда говорит об этом, утверждая, что Полина Савельева по гроб жизни своей обязана перед госпожой Элеонорой Фэйрфакс. Что она, Полина, должна относиться к бывшей своей хозяйке так, как если бы этот «дар» свободы был вручен ей незаслуженно, и мог бы быть в любую секунду отобран у нее обратно. В точности так, и никак иначе! Счастье еще, что сама миссис Фэйрфакс придерживается по этому вопросу коренным образом иного мнения! И всегда настаивала на том, что Полина ей ничем не обязана. И говорила это вполне искренне! Так что...

Да, у них с нею все иначе... Госпожа-американка вовсе не требует от Полины подтверждений преданности и выражения благодарности к деяниям ее. Но не может же она их и вовсе запретить! Ведь благодарность, предложенная искренне и от чистого сердца... Что в этом деянии такого... принципиально дурного?

Впрочем, ее госпожа заявила, почти что с самого начала их знакомства, что ей будет мало любой такой-и-подобной благодарности. Что ей нужна от Полины именно любовь. Ни больше, ни меньше...

А разве чувства самой Полины к этой странной зеленоглазой колдунье – бесконечно сильной и безмерно уязвимой, в одно и то же время! – разве эти чувства не есть... любовь?

За всеми этими сумбурными размышлениями Полина совершенно упустила из виду, зачем, собственно, она здесь стоит на коленях. И вспомнила она об этом только тогда, когда за дверью послышались шаги ее Старшей.

Девушка тут же приняла смиренный вид, сложила руки в молитвенном жесте – Ай-яй-яй! Какое ханжество! – и прошептала скороговоркой единственную фразу, условно молитвенного назначения, которая в этот самый миг пришла ей в голову.

- Матерь Божия! Пресвятая Богородица! Подай рабе Божией Элеоноре здоровья, всяческого благополучия и доброго настроения!

Вышло как-то совершенно не канонично. И вообще, нескладно и даже смешно. Ну, учитывая, с каким напряженно-отрешенным видом ханжеского благочестия, Полина устремила внезапно свой взор в сторону маленького иконостаса, что был устроен традиционно, в красном углу. Естественно, госпожа-американка ей не поверила.

- Ты так и не помолилась, - произнеся эти слова, миссис Фэйрфакс не осуждала и даже не укоряла ее. Просто констатировала факт. – Ты думала о чем угодно, только не о формулировках молитвенных обращений. И ты так и не попросила Господа о даровании тебе... спасения от меня.

- Милосердный Боже, дай нам знак, ежели Ты против того, что мы... собираемся сделать!

Этой фразой, обращенной к Образам Вышних, Полина откликнулась на замечание своей Старшей. Прозвучало ее изречение неожиданно звонко. И та, кто совсем недавно сама же попросила ее о подобном обращении к Вышним Адресам, почему-то напряглась и замерла. Как будто и впрямь ожидала чего-то... неприятного. Персонально для себя любимой.

Но ничего такого не случилось. Вот ничегошеньки! Гром за окном не прогремел. Земля под домом не разверзлась. Потолок сверху не просел, грозя обрушением. И даже на руках у госпожи-американки не выступили красные пятна экзем, пузыри ожогов, язвы, ну, или же иные проявления нездоровья, исключающие возможность взять в руки прут и причинить страдания одной отважной девочке. Той самой, которая, кажется, всерьез испугалась собственной дерзости.

- Ну, знаешь... Вот так вот обращаться к Всевышнему, здесь... Ты что же, совсем ничего... не понимаешь?

Так обратилась к своей подвластной миссис Элеонора Фэйрфакс, ошарашенно качая головою. Высказав это, она перекрестилась - в этой своей непривычной манере, ладонью - после чего снова неодобрительно покачала головою, глядя на коленопреклоненную девушку.

- Я... совершила святотатство? – голос Полины дрогнул. Она вовсе не думала задеть ее чувства этой своей внезапно-импровизированной эскападой. И уж тем более, не было у нее никакого намерения потешаться над теми Силами, которые много Выше и самой хозяйки, и подвластной ей девушки.

- Да, в общем-то... нет, - снова тяжело вздохнула ее госпожа. И пояснила как-то неопределенно:
- Просто, твои слова, в нашей ситуации, имеют особую силу. Пожалуйста, помни об этом, и... не сори излишним и необдуманным глаголанием. Sorry.

Трудно сказать, специально ли госпожа-американка высказалась в столь... каламбурном стиле. Может быть, нет... а может быть, и да. С нее ведь станется! Впрочем, познания Полины в аглицком позволили ей оценить этот странный юмор ее Старшей. Она даже улыбнулась ей в ответ. Ну... так, чуть-чуть, очень аккуратно. Чтобы не задеть чувства той, кто относится к нравственным и этическим составляющим их совместного бытия столь щепетильно.

Миссис Фэйрфакс посмотрела на нее как-то странно. Пристально, как будто пытаясь понять нечто тайное. Вернее, то, что она, Полина Савельева, может сейчас от нее скрывать. Чем немало смутила свою подвластную, которая потупила очи долу и нервно прикусила губу, в растерянности, не ведая, чем же ее хозяйка оказалась недовольна на этот раз. Впрочем, госпожа-американка быстро сменила настроение, причем, не только на своем лице, но и в целом – Полина это сразу же почувствовала. Молодая женщина шагнула к своей подвластной. Потом она опустилась на колени рядом с нею, и обняла ее, прижала к себе.

- Полюшка, милая моя... – шепнула она ей на ушко. – Пожалуйста, не обижайся. Просто впредь постарайся обойтись без таких высоких просьб и утверждений. Между нами... в смысле, о нас с тобою, ты можешь говорить все, что ты хочешь, и так, как тебе заблагорассудится. Но в обращениях ко Всевышнему и Богородице... будь крайне аккуратна. В обычных обстоятельствах шутки такого... разного рода, по поводу Вышних Сил, прощаются, ибо Господь всемилостив, а Матерь его всемерно снисходительна ко глупостям нашим. Но... Только не здесь, и не сейчас. Я... потом тебе все объясню. Хорошо?

- Хорошо, - шепнула ей в ответ Полина. И спросила. Тихо-тихо, чуть слышно:
- Мы... уже идем? Там, все готово?

Она выразительно выделила голосом указательное местоимение, обозначив им место, откуда только что пришла ее госпожа. Место, где должно было произойти все то, о чем они договорились.

- Д-да... – вздохнула прерывисто миссис Фэйрфакс. – Там я... все уже приготовила, вот только...

Она отстранила девушку от себя и внимательно посмотрела на нее, как бы ища на лице ее некие признаки страха и растерянности. И не найдя ничего подобного, смущенно опустила долу свои зеленые глаза.

Странно, но сейчас Полина и впрямь не чувствовала никакого страха. Она ощущала в себе странную легкость, как будто бы она птица, летящая в потоке летнего ветра, купающаяся в его теплых волнах, невидимых, но ощутимых. Которые несут на себе сами, туда, куда нужно. Правда, несут на себе эти волны только того, кто крылат. А может быть, того-всякого кто умеет летать... Или же просто... знает это о себе, и уверен в этом.

Наконец, госпожа Фэйрфакс подняла на нее глаза и высказала ожидаемое, прервав эту томительную паузу.

- Я знаю, ты решилась. Да и я уже не струшу. Но все же... Я хочу, чтобы ты все-таки помолилась, перед тем, что мы сделаем. Помолилась вместе со мною, - многозначительно добавила она. И сразу же уточнила:
- Пожалуйста, прочитай три раза «Богородица Дево, радуйся!». Ты, конечно же, вовсе не обязана этого делать, но... считай это моей... личной просьбой.

- Хорошо, матушка... Элеонора, - поправилась по ходу Полина.

Она внезапно смутилась, почувствовала себя как-то неловко, неуверенно. Просто поняла, что эта случайно высказанная фраза сейчас прозвучала как совершенно неуместная шутка, откровенная насмешка, в общем-то, вышедшая далеко за грань условной дерзости – той что, в принципе, могла считаться допустимой в этом их странном... общении.

Впрочем, госпожа ее то ли попросту не заметила сей неловкости речевого плана – некую условную видимость обращения к ней так, будто она является представительницей духовного, «священнического» сословия! – то ли вовсе не придала этой реплике никакого значения. Миссис Фэйрфакс кивнула ей. Потом отпустила девушку и тоже повернулась к образам.

Они молились вслух, двуязычно. Полина произносила молитвенные слова по-русски, а ее госпожа – по-латыни. Но сами слова-обращения к Вышним были едины - и в содержании своем, и в той своей искренней тональности звучания этих самых молитв. Крестились же они - каждая по-своему. Одна трехперстным знамением, от правого плеча к левому в горизонтальном жесте, другая – ладонью и движением по плечам в направлении, обратном тому, как это делала ее подвластная. Забавно, что делали они все это столь одновременно, что казалось, будто госпожа-американка и ее московская... то ли раба, то ли компаньонка, долгое время репетировали это странное действо, условно религиозного вида. Весьма условно, ибо сама госпожа-американка считала все то, что она задумала, делом не вполне богоугодным и совсем-таки не безупречным - в нравственном смысле.

Просили ли они тогда у Небесной Канцелярии своеобразного прощения грехов, как бы, «дальше и наперед»? Вряд ли.

Просто ли ставили Власти Небесные в известность о своем... э-э-э... не вполне благовидном поведении? И это тоже не факт.

Факт состоит в том, что синхронно исполнив крайний земной поклон, в этом «священнодействии», и госпожа, и ее подвластная почувствовали явное облегчение. Миссис Фэйрфакс первая встала с колен и, протянув руки своей компаньонке, и тоже подняла ее на ноги. Она троекратно поцеловала девушку – жертву грядущего истязания! – в правую щеку, в левую, и в губы. Каждый раз коротко, без ласк языком, и даже как-то властно. Потом коротко обняла эту самую жертву, и тут же, отстранив ее от себя, возложила свои руки ей на плечи, обозначив господство над нею очередным своим властным жестом.

- Ты моя! – провозгласила госпожа-американка. И сделала после этого паузу, намекнув тем самым, что теперь слово предоставлено ее подвластной.

- Я твоя! – подтвердила Полина.

- Ты отдаешь себя в мою личную власть, с правом делать с тобою все, что я пожелаю, по моему желанию и выбору, - продолжила госпожа череду своих утверждений.

- Конечно! – Полина отчего-то улыбнулась, делая это весьма и весьма значимое подтверждение весьма серьезных полномочий своей Старшей. И тут же, с той же улыбкой сделала значимую оговорку:
- С полным доверием к твоему добросердечию и милосердию!

Миссис Фэйрфакс, в ответ на это как-то удовлетворенно кивнула девушке. Кажется, это неожиданное дополнение ее даже обрадовало. Она искренне улыбнулась ей, потом еще раз кивнула, в знак полного принятия этой самой оговорки, и продолжила.

- Ты готова подчиняться мне, не высказывая возражений и не оказывая сопротивления, - сказала она. И, внезапно, тоже оговорила нечто особенное:
- Если то, что я пожелаю получить от тебя, не будет выходить за рамки добросердечия и милосердия.

- А кто же... и как это оценит? Выходит ли оно за указанные рамки или же нет? – Полина попыталась смущенной улыбкой обозначить свое возражение против такой... э-э-э... амбивалентной интерпретации исходной вербальной формулировки Однако, похоже, что госпожа-американка, вовсе не была настроена ей уступать.

- Степень моего личного беззакония сможешь определить только ты, - заявила она. – По внутреннему своему ощущению, собственному пониманию тобою меры праведности и нечестия, злобы и милосердия. Той меры, которая находится внутри тебя и дает тебе право судить и обо мне, и о прочих людях и нелюдях, что окажутся когда-либо с тобою рядом. В каждом конкретном случае. С ощущением понимания настоящих причин и подлинных мотивов какого-то деяния, – многозначительно заметила она. И, сделав короткую паузу, добавила значимое:
- И если ты посчитаешь, что кто-нибудь – даже я! – посягает на твою честь, ты вправе прибегнуть для защиты к любым мерам.

Слово, обозначающее условную неопределенность подразумеваемых мер, миссис Фэйрфакс выделила в своей выспренней речи очень четко. И не только его. Полина даже поежилась от тех воистину ледяных интонаций, которые зазвучали в ее голосе в этот самый миг...

- Любые, это... – в ее вопросительном тоне прозвучало нечто среднее между выражением несогласия и желанием уточнить заявленное ее госпожой.

- Любые – это значит любые, - холодная улыбка госпожи-американки подчеркнула явный и жесткий смысл всего высказанного ею и подразумеваемого в умолчании. – Ты вправе даже убить того, кого ты сочтешь посягнувшим на твою честь. Даже меня. Если сочтешь это деяние достойным именно такого наказания.

- Я... не хочу такого! – ее подвластная смешалась и отупила взор.

- И это правильно, - поддержала ее госпожа-американка. – Просто ты по натуре вовсе не убийца, да и вообще, не склонна к насилию. И именно по этой самой причине, я вынуждена напоминать тебе о твоих природных правах. Запомни, моя дорогая Полина! Всякое чувственное и разумное существо вправе защищать себя, не выбирая средств - любыми из тех, что окажутся у него в доступности. Причем, защищать не только жизнь, но и, прежде всего, свою честь. Тот, кто стремится тебя оскорбить, издевается над тобой, делая тебя жертвой своей низости, тот не имеет права на жизнь. Ты можешь, в принципе, пощадить это существо. Но ты вовсе не обязана проявлять к нему подобное милосердие.

- Хорошо, Элеонора. Я приму это к сведению. Как и то, что я вовсе не обязана мстить.

Странно, что в этот раз у Полины получилось сказать ровно, не спотыкаясь на непривычном звучании иностранного имени ее госпожи. Она коротко поклонилась в знак принятия всего словесно обозначенного и замерла, склонив голову, на крайней части этого своего движения. В ожидании приглашения к... продолжению. К тому, ради чего ее госпожа приехала сюда и приняла, так сказать, бразды правления этим домом.

Миссис Фэйрфакс прекрасно поняла этот ее жест. Госпожа-американка отпустила ее плечи и шагнула назад. Потом она коротко кивнула своей подвластной, обозначив тем самым, что чисто словесная прелюдия закончилась, и время перейти к действиям.

- Ты готова.

Она не спрашивала. Она констатировала факт. И, не дожидаясь вербального или жестового ответа своей подвластной, протянула ей руку.

- Пойдем, - сказала она. И Полина отозвалась на этот жест, протянув свою руку ей в ответ.





* Когда Адам пахал, и Ева пряла,
Господи помилуй!
Где тогда был дворянин?
Господи помилуй!

Из одной... э-э-э... песни немецких «реконструкторов» начала XX века. Песня сия стала известна... э-э-э... несколько позже. Как маршевая одной дивизии с Р-Р-Романтичным названием «Florian Geyer».

Это случилось... Ну, когда этим самым «реконструкторам» позволили поиграццо... и они несколько «заигрались». Реальным оружием, с настоящими бодрыми-бравыми солдатиками и... живыми мишенями для стрельбы.

Солдатики, правда, быстро становились грязными, вонючими и вшивыми – À la guerre comme à la guerre, типа того! Ну, а мишени... постепенно превращались в окоченелое человеческое мясо... почти одновременно со значительной частью тех самых солдатиков, которые в них стреляли. Ибо то, что становилось мясом - до момента, когда оно переставало быть живым! – тоже частенько умело... стрелять.

«Реконструкторы», знаете ли, частенько... заигрываюццо. И иногда имеет смысл отобрать у них ружья-пушечки заранее. Тэк-скэть, во избежание неприятностей. Для всех и во всех смыслах.

Жаль, что пример одного «ев’гопейского» государства в свое время никого не впечатлил... Особенно тех, кто, по недоразумению, лично себя считают «победителями», даже спустя семьдесят три года, когда большинство настоящих победителей уже таки ушли в мир иной...

Кстати, помнит ли кто еще в «этой стране», что у настоящих победителей, одержавших верх над теми самыми «веселых реконструкторами», тоже таки развлекавшимися «возрождением отечества», в итоге попросту отняли денежное содержание за ордена, полученные ими, победителями, на полях сражений? И еще сказали, что они, победители – те самые, которые без кавычек! – сами о том попросили. О выплате им денег за годы, проведенные в окопах и на маршах – законных денег, ё......ь! – те, кто «рулил» 1/6 частью суши, тоже предпочли умолчать...

**Буквально «место» - фр.

***Обычно это слово переводят на русский язык как порка – фр. Однако, во французском языке слово это ассоциируется скорее уж со шлепками, чем с сечением. Вероятно, мамзель Луиза со своими воспитанницами обращалась достаточно мягко - что с самой юной графиней Ириной Прилуцкой, что с ее крепостной. Просто предположил!

****См. текст Первого Слова, а именно, главу о той самой первой ночи, которую Полина провела в доме миссис Элеоноры Фэйрфакс

*****Желтый билет выдавался... э-э-э... «профессионалкам» из пресловутого «квартала красных фонарей». Аналогом которого в Москве тех лет была улица Грачевка, что располагалась на Сретенской горе. Так понятно?

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

14.

Миссис Фэйрфакс вывела ее в коридор, ступая чуть впереди ведомой, не отпуская ее ладони. И это пожатие было девушке очень приятно. Нет, она точно знала, куда и зачем сейчас ее ведут. Но от того, что кожа ее ладони ощущает прикосновение пальцев этой зеленоглазой колдуньи, оставалось ощущение чего-то близкого, значимого и удивительно приятного.

«Я хочу быть с нею, - подумала Полина, - хочу, чтобы она обладала мною. Держала за руку – вот так вот, крепко, со значением, но... не обидно. Целовала меня... по-особому, так, как ей захочется. И...»

На этом ее мысль сама собою замерла-и-спряталась, ибо, в принципе, вот именно сейчас и дОлжно было случиться всему, недодуманному ею. Да, именно здесь, в этом доме... Наверное, там, на кухне...

Впрочем...

Нет, на кухне ничего такого не оказалось. Из проходного коридора это было видно.

Странно... Неужели миссис Фэйрфакс решила устроить ей это в сенях?

Нет, и в сенцах дома к ее сечению тоже специальным образом ничего приготовлено-выставлено не было.

Проведя девушку к выходу, к самому порогу, миссис Фэйрфакс коротким жестом распорядилась-приказала ей обуться, и Полина молча сунула босые свои ноги в «дворовые» чоботы. Ей стало не по себе. Неужто госпожа-американка, известная своей экстравагантностью, задумала сечь ее прямо на дворе, под открытым небом? Чтобы соседи... Да и те, кто на улице, тоже... Чтобы все они услышали, из-за забора, как все будет... происходить?

Господи! Как же стыдно и страшно!

И все-таки Полина не посмела роптать, и снова послушно позволила вести себя за дверь.

На дворе тоже не было обозначено никаких признаков приготовлений к экзекуции. Госпожа-американка продолжила это их торжественное смущенно-пугливое шествие, по-прежнему двигаясь чуточку впереди своей подвластной, держа ее за руку. И Полина покорно следовала за ней... в сторону деревянного строения, располагавшегося с краю двора, поодаль, у забора, ближе к воротам. Строения, которое по прямому своему назначению все еще не было использовано ни разу. И вот, как говорится, пригодилось...

Когда они оказались на месте, миссис Фэйрфакс отпустила руку девушки, открыла дверь, и предложила своей подвластной туда войти. Полина послушно шагнула через порог, сделала еще пару шагов и... остановилась в замешательстве.

- Я вспомнила, что в твоей конюшне нет до сих пор еще ни одной лошади, - сказала миссис Фэйрфакс. И добавила весьма многозначительным тоном:
- Ну, а если так уж все совпало, то можно, в принципе, использовать это свободное помещение и... для других целей.

Она вошла следом и притворила за собою дощатую дверь. Обозначив тем самым, что для ее подвластной все пути назад, к отступлению, уже отрезаны.

Полина огляделась. Ну, да... Все было устроено в точности так, как и следовало этого ожидать. Внутри помещения конюшни были в ряд расположены три денника для лошадей – сейчас совершенно пустые - и перед ними проход. Там же располагались комната для снаряжения и еще одна отгороженная часть - для сена. Но все это поодаль, а вот здесь вот, прямо на входе, было свободное место, вероятно предназначенное для ввода, чистки и кормления лошадей. И там, прямо посередине, располагалась деревянная лавка – традиционная мебель, применяемая для подобных экзекуций.

Впрочем, приготовляя Полине, так сказать, «место для возлежания», госпожа-американка не сочла для себя столь уж необходимым в точности следовать неписаным правилам устройства этого самого места. Она, к примеру, не стала покрывать скамейку рогожей, а попросту начисто протерла ее, так, чтобы девушке не грязно было ложиться на светлое дерево. Голым телом.

Да и прутья для такого интерьера следовало бы замачивать в деревянном ведерке-ушате – в том, что стоял в углу, там, чуть поодаль. Однако миссис Фэйрфакс и здесь все сделала по-своему. Не стала заморачиваться со столь аутентичными изысками, а просто перенесла сюда ту самую вазу, куда Полина сама же, своими руками, поместила прутья для этой экзекуции, приняв их от своей хозяйки, которая привезла сей презент своей подвластной. Такой вот... ни к чему не обязывающий подарок. В виде такой шутки-с-намеком на то... что, собственно, сейчас и предполагалось, так сказать, к исполнению

Конечно, все это выглядело несколько... нелепо. Все же подобный предмет куда органичнее смотрелся бы на прежнем месте своем, в гостиной. Но никак уж не здесь, на конюшне! Впрочем, функциональность сей изящной керамической емкости от этого вовсе никак уж не страдала. И прутья, помещенные туда, отнюдь не стали от этого менее хлесткими.

Между прочим, здесь и сейчас было как-то по-особому чисто и светло, этим теплым охристо-желтым - с янтарным оттенком! - цветом свежего дерева. У Полины даже мелькнула внезапная, бредово-оптимистическая, а потому и весьма забавная мысль - о том, что в отсутствие непарнокопытных обитателей, для которых это самое помещение, вообще-то, и было предназначено, здесь пахнет свежеструганными досками и сеном, так свежо и приятно. И даже как-то уютно. По-своему, конечно

Полина прошла еще немного вперед, внутрь. Остановилась в нерешительности совсем рядом со скамейкой и развернулась, встав-оказавшись лицом в сторону своей Старшей.

Молодая женщина тоже исполнила свои несколько шагов по направлению к эпицентру (Или же «(эпик)центру»? Как правильно будет? Не знаю! ) грядущей мизансцены и встала прямо напротив Полины. Скептически улыбнулась и сделала жест рукой, показывая кругом все, что имелось здесь в наличии.

В смысле, в их общем распоряжении.

- Знаешь, - сказала она, - эта ваша местная традиция, в смысле порки провинившихся на конюшне, всегда казалась мне совершенно неэстетичной. Представь себе, была бы я настоящей русской барыней... и приказала бы тебя высечь в точном соответствии с вашими же поместными обычаями. Тебе пришлось бы идти сюда самой, и здесь уже рассказывать конюхам о том, что именно назначено тебе твоей дражайшей «матушкой барыней», - эти слова в речи хозяйки были обозначены изряднейшей долей сарказма, едчайшей иронией!

- Вы... не способны на такое... – попыталась улыбнуться Полина. Улыбка у нее вышла жалкой и почти что просительного тона. Как будто она в последний раз апеллировала к остаткам порядочности и человечности своей госпожи!

- «На ты», - жестко напомнила ее хозяйка. – Здесь и сейчас мы с тобою «на ты». И пожалуйста, запомни – крепко запомни, моя дорогая Полина! Я способна на многое. И это «многое» далеко не всегда является добром для адресатов моего интереса. Я вполне могу быть по-настоящему безжалостной.

Девушка вздохнула. Кажется, госпоже-американке сызнова приспичило устроить для нее очередную нравоучительную комедь-да-и-в-лицах! Что же, она и теперь готова была смиренно выслушать все эти жуткие рассуждения своей визави. Чай, уж не впервой!

- Но не это суть важно, милая моя Полина! – продолжила ее госпожа. – Важно то, как это могло бы выглядеть, если бы наши роли были отыграны нами несколько иначе, и все было бы по-настоящему. Ты пришла бы сюда, к конюхам, к мужчинам – возможно молодым и интересующимся твоими... хм... телесными достоинствами. Ты рассказывала бы им о назначенном тебе – краснея, бледнея и дрожащим от страха голосом. Мучимая жутким стыдом, от ехидных взглядов твоих собеседников – тех самых, коим предстояло бы тебя сечь! Ты бы разделась, снимая с себя одежду трясущимися руками, будучи в ужасе от предстоящего, мучимая блудливыми взорами прислужников-истязателей. Которые самым бестактным образом пялились бы на твое прелестное тело, наслаждаясь твоим позором и отпуская по поводу твоей естественной стыдливости скабрезные шутки-прибаутки.

- Не надо... так... – прошептала Полина. Однако, похоже, что ее хозяйке доставляло особенное удовольствие дразнить свою подвластную, рассказывая-расписывая всяческие ужасы помещичьего быта, которых, по ее мнению, избежала девушка, стоящая перед ней. Избежала, оказавшись в нежных руках своей нынешней госпожи-американки.

- Тебе пришлось бы лечь голой на такую же скамейку, - миссис Фэйрфакс продолжала нагнетать всяческие ужасы. – Лечь и позволить себя привязать. И остаться в итоге беспомощной, зная, что твое нагое тело жадно разглядывают блестящие похотливые глаза мужчин, во власти которых ты находишься, не имея возможности уклониться ни от боли, причиняемой лозой – той, что свистит в воздухе и жалит твою беззащитную кожу, оставляя саднящие красные следы! – ни от скабрезной пошлости их взоров!

Полина прикусила губу, чтобы не вспылить. Она, как это ни странно, была уже почти что готова дать своей госпоже резкую отповедь... но все-таки сдержалась. И продолжала слушать.

- Ну, а если бы ты заартачилась, - тональность голоса госпожи-американки перешла на грань откровенного издевательства, - начала бы вырываться, попыталась убежать от неизбежного истязания, то тебя бы попросту схватили и уложили бы на скамейку силой. И тогда бы обошлись и вовсе без привязи. Просто, один конюх сел бы тебе на ноги, а другой держал бы тебя за голые плечи – оба пользуясь возможностью не только обозревать твои сокровенныя красы, но также имея внезапную привилегию чувствовать руками твое тело, бьющееся, в отчаянии, на жесткой скамье! Ну, а третий конюх, взмахнув лозой...

- Нет, Элеонора! Довольно!

Полина не выкрикнула эти свои слова. Она произнесла их совсем негромко. Но тем самым, в высшей степени убедительным тоном, где усталость и раздражение от всего услышанного смешались между собою в эдакую «гремучую» смесь. И были еще сверху щедро приправлены плохо сдерживаемой яростью, как щепоткой кайенского перцу. Сей факультативно-рекомендательный ингредиент, дополняющий исходные, можно сказать, послужил неким подобием взрывателя. Для такого... особого взрыва эмоций, который не слишком-то проявляется на лице собеседника. Однако он, этот взрыв, прекрасно ощущается теми, кто чувствует его, собеседника, внутреннюю сущность.

Миссис Фэйрфакс на секунду широко раскрыла свои глаза. Полине показалось, будто в конюшне полыхнуло зеленым. Потом госпожа-американка как-то странно прищурилась, убрав-убавив это самое зеленое сияние, предоставив своей подвластной снова-и-опять разгадывать секрет-тайну сию, да с загадкою напополам – а кроме того, в купе с этим-всяким, также и причины, вызвавшие очередное появление этого безумно красивого всполоха. Далее, госпожа Фэйрфакс чуточку улыбнулась, покачала головою, как бы в некотором удивлении.

- Однако! – сказала она. – Быстро же ты учишься! Твои успехи в освоении Высокого Искусства Отрицания впечатляют! Прими мое восхищение, дорогая Полина Савельева!

Высказав эту тираду, миссис Фэйрфакс исполнила низкий церемониальный поклон в адрес своей подвластной. Теперь уже вовсе не улыбаясь. И поди пойми, с такого коленкора, шутя ли она это все проделала, или же на полном, как говорится, серьезе...

Но, во всяком случае, от слуха девушки вовсе не укрылось то обстоятельство, что на этот раз госпожа-американка обозначая свою визави, вовсе не использовала слово «моя», обычное в устах ее, по части употребления для обозначения своего «господского» обращения к ней, к Полине Савельевой. Да-да, именно в части указания на ее, американки, господство над девушкой, претензий на обладание своей бывшей крепостной. Кроме того, миссис Фэйрфакс только что назвала ее полным обычным русским именем, да еще и с фамилией.

Что это было? Ну... вот сейчас? Ее госпожа... задавала-назначала-показывала некие новые границы в общении? Обозначала иную дистанцию между ними – куда как более отстраненную от нее, чем это было когда-либо прежде, между ними...

И это все было... крайне неприятно и очень даже обидно!

Тем временем, замерев в этой своей согбенной позе на несколько подряд мгновений томительного молчания, госпожа-американка, наконец-то, выпрямилась. При этом... взгляд миссис Фэйрфакс был... очень странный.

Неописуемо странный. Казалось, что этим взглядом своим ее хозяйка сейчас выражала одновременно и радость, и сожаление, и... надежду.

Надежду... на что? На то, что Полина все же не передумает?

Смешно, ей-Богу! А для чего же она так покорно шла сюда? И стоит здесь сейчас перед нею?

- Ты снова испытываешь меня, да? – голос девушки дрогнул. – Или... Как это ты любишь говорить... даешь мне шанс одуматься? Отчего ты так дурно думаешь обо мне?

- Ты одна из немногих, кто мне дорог по-настоящему. И оттого я не могу относиться к тебе иначе. Да, я обязана взвешивать каждое мое слово... Но я также обязана думать о том, каково будет тебе принять из моих рук то... что я хочу с тобой сделать! Принять... такое!

Высказав эту, в общем-то ожидаемую сентенцию – ожидаемую, учитывая весь опыт их прежнего общения! – госпожа Фэйрфакс вздохнула и протянула Полине свои руки. Естественно, девушка, взявшись за них, приняла этот ее жест. В ответ госпожа-американка кивнула головою, обозначив свое удовлетворение этим ее движением.

- Прости, я, наверное, кажусь занудой! – сказала она, немного смущенным голосом. – И все же, напомню тебе, что даже сейчас ты вправе сказать мне «нет».

Полина скептически улыбнулась. Иногда так трудно понять, всерьез ли говорит ее госпожа, или же попросту отыгрывает очередную сцену комического балагана с собою любимой в главной роли. И, конечно же, ее хозяйка совершенно точно поняла смысл столь недоверчивого мимического жеста.

- Я знаю, - ответила она на эту безмолвную реплику своей визави, - что ты готова одарить меня... собою. И ты уверена, что в этом-то и состоит настоящая любовь – принести себя в жертву тому, кого любишь. Возможно, в этом что-то есть... И все же, подумай, дорогая Полина... Ты просто подумай... Что же будет, если такая жертва все же... состоится? Не будет ли она чрезмерной? Окажется ли адресат твоих благородных стремлений достойным такого подарка?

- Кто может быть достойнее тебя? – просто спросила Полина.

Вот сейчас она почувствовала главную суть всех переживаний своей Старшей. Как будто некая волшебница-швея кольнула-задела своей магической иголочкой два раза подряд. Сначала – сердце той, кто определена госпожой в этом странном раскладе, а после и сердечко той кто, по странному стечению обстоятельств, стала ее рабой. И вот теперь, стараниями сей мистической труженицы, некая интимная ниточка связывает скрытые ипостаси двух персоналий, соединяя напрямую их души на некоем мистическом плане, невидимом для окружающих, но ясном-понятном и доходчиво-наглядном для тех, кто по-настоящему близок изнутри... Для этих двоих...

Ее госпожа... Да уж... Ведь именно она желает принести жертву, здесь и сейчас. Жертву во имя этой своей странной любви. Сейчас миссис Фэйрфакс готова отказаться от исполнения этого своего желания – страстного и странного! Отказаться вот теперь, прямо на пике своего вожделения, когда до реализации ее фантазий осталось меньше шага – в том числе и в части дистанции до ее возлюбленной. И если только Полина даст ей повод, она принесет эту жертву без промедления и без малейших колебаний. Жертву во имя Высокой Любви, не обремененной всей этой жестокой чувственностью, низкими стремлениями к обладанию телом, да еще обладанию столь неоднозначного... даже неестественного рода.

Даст ли Полина ей шанс принести эту Высокую Жертву?

Нет. Не будет никаких жертв. Просто потому, что она, Полина Савельева искренне желает принадлежать той женщине, кто способна на такое проявление благородства. Да, она будет принадлежать ей. Во всех смыслах. В том числе и в смысле исполнения этих особых желаний той, кого она, Полина, искренне любит.

Миссис Элеонора Фэйрфакс... Она, то ли прочитала все эти мысли ее, то ли просто почувствовала эту ее решимость там, изнутри самоё себя. А главное, она ощутила приемлемый для нее оттенок смыслов тех самых чувств со стороны своей подвластной, о которых она только что так беспокоилась.

Полина тоже ощутила то самое физическое облегчение, которое сейчас испытала ее госпожа. И странную теплую волну, дошедшую прямо до ее сердца по той самой интимной нити, что их связывала сейчас. «Спасибо!» - услышала она изнутри себя восторженный шепот, одно слово, которым госпожа Элеонора Фэйрфакс сумела наполнить ее сердце.

И все же она попыталась, она снова попыталась отговорить свою возлюбленную – теперь Полина это чувствовала в полной мере и ничуточки не возражала! – от жертвоприношения с ее стороны.

- Еще раз напомню тебе, ты вправе сейчас сказать мне «нет», - сказала миссис Фэйрфакс. А потом сразу же отпустила руки девушки и возложила свои ладони ей на плечи.

- Ты можешь так поступить... ну, просто в ответ на все мои издевательства, всякого рода жестокие шутки и прочие испытания, которым я имела наглость и глупость тебя подвергать, - уточнила она. – Я пойму и постараюсь когда-нибудь заслужить твое прощение и понимание.

- Тогда прими их просто так, - ответствовала ей Полина.

- Ты не понимаешь... Я ведь просто хочу, чтобы ты в полной мере осознала свои права, а не только обязанности, те... на которые подписывает тебя твое чувство долга.

Говоря это, миссис Фэйрфакс осторожно сжимала плечи адресата своих покаянных речей, исполняя своими длинными тонкими пальцами очень аккуратные движения, обозначая этим самым свое тактильное господство над девушкой. И Полине это все было в высшей степени приятно.

Однако... слова... все эти слова... Насколько же они были здесь лишними!

Что же, госпожа-американка прекрасно восприняла ее, Полины, по этому поводу, ощущения. И все ж таки она закончила свою мысль. Обозначая свое отношение к происходящему весьма амбивалентным и, даже, можно сказать, совершенно полярным образом: словами – в отрицание, жестами и прикосновениями – в поддержку согласия своей подвластной.

- Если ты все-таки скажешь мне нет... У меня будет повод гордиться... твоей независимостью от моей воли, - заявила она. Впрочем, общий тон ее голоса при всем при этом вовсе не свидетельствовал в пользу поддержки только что заявленного. – А если ты скажешь мне... да... То я буду просто...

Слово «счастлива» так и не было произнесено вслух, однако Полина отчетливо услышала именно его. Там, изнутри... не тела, души. Именно там-оттуда - где-то в области сердца! – ее пронзили вибрации, заставившие испытать сладкую дрожь и отказаться от всех и всяческих признаков сопротивления желаниям этой удивительной женщины, настоящим-и-истинным. Желаниям той, кто в силу странных, немыслимых обстоятельств была явлена ее хозяйкой... и в то же время, была избрана девушкой на ту же самую роль позднее, и по доброй воле.

- Будь счастлива! – ответила Полина. Произнося эти слова одновременно изнутри самоё себя и вслух.

И выдохнула с облегчением... вместе со своей Старшей.

Да. Вот так вот. Одновременно-синхронно и сразу.

Как будто бросилась в воду. Вот будто только что стояла – голая, дрожащая, обхватив себя руками за плечи, как на причастии. Стояла, по бедра в воде, прикрывая локтями груди и зябко поеживаясь от порывов ветра августовской Балтики, покрываясь «гусиной кожей»... И вдруг... выпрямилась решительно, вытянув руки по направлению к цели-воде и, оставив-отбросив всяческий стыд, рванулась туда, вниз и вперед, навстречу волне. Позабыв, как всего несколько мгновений тому назад, сама же, стоя на берегу, нерешительно коснулась большим пальцем правой ноги набежавшей волны и, отдернув ногу, со страхом посмотрела вдаль. Туда где простирались воды свинцово-серого Балтийского моря, раскинувшиеся под бледным, почти таким же серым небом - где вместо волн бежали-кучерявились гряды облаков, как бы ни в дождь... Лето, такое на Балтике лето!

Ну... а то, что лежит под этим самым небом...

Ух-ты! Перехватывает дыхание... И резко, рывками-ударами рук и ног, работая супротив притихшей стихии – кажется, она... ой, она ведь только кажется такой уж... тихонюшкой! – плыть, плыть, вперед и вперед, не чувствуя уже ни холода, ни какого бы то ни было стеснения...



Полина отчего-то припомнила то прошлогоднее путешествие графской четы Прилуцких, тогдашних ее хозяев по крепостному состоянию дворовой девки, обслуживавшей барское семейство. Выезд на море, в который они взяли с собою и дочку свою Ирину, да и несколько дворовых – в том числе и приближенную горничную юной графини Прилуцкой, компаньонку-приживалку Полину Савельеву.

В то хмурое утро балтийского августа, вышеупомянутая дворовая девка Полина Савельева по-тихому исчезла из наемного дома – того, самого, где на несколько недель остановилась графская семья. Тогда она сбежала на берег моря – первого моря в своей жизни! – потому, что решила искупаться. Одна, оставив одежду на островке травы, под камнем, у корней крайней из высоких сосен, а дальше нагишом пройдя по песчаной полосе пляжа до самой кромки прибоя – туда, где волны морские заканчивали свой набег и пускались в обратный путь.

Полине было и холодно, и страшно. И еще... ей очень хотелось вернуться в теплый флигель, туда, где в скором времени должна была проснуться графская семья. Там хорошо... привычно и нет этого ощущения заведомой глупости этой смешной попытки реализации желания. Своего собственного желания. Нужного только ей самой и более никому.

Море было... холодным. Ну... немудрено, чай, все же Балтика, а не какое-нибудь мифически-теплое Адриатическое, Эгейское али ближний к землям Российской Империи Понт Эвксинский*.

Это вовсе не южные моря. Это Север. Финский залив. Сосновый бор под Сестрорецком.

Серые волны. Серое облачное небо. Шум ветра в сосновых ветвях за спиною...

И светлый балтийский песок, расступающийся в-стороны-и-вниз под босыми ногами, при каждом новом шаге туда, к воде...

А там...

Холод, страх и... отчаянное желание познать всей своей кожей – если уж не изнутри! – всю подлинную суть этой стихии, ощутить всеми частицами своего тела, что это такое - море... О силе, мощи и коварстве которого она прочла столько книг.

И вот теперь здесь, наедине с этой Колдуньей, чьи зеленые глаза сейчас глядят на тебя с тоскливой надеждой – надеждой на твою покорность, вернее, на то, что ты не передумаешь быть покорной ее воле, несмотря ни на что, и все же исполнишь свои обещания! Вот сейчас ты снова переживаешь ощущения, сходные с теми, что испытала в то самое утро, когда познакомилась с морем...

То самое... первое и отчаянное падение вперед-и-вниз, на холодную плоскость, испещренную гребешками волн – что дает в ином масштабе, при взгляде издалека-и-сверху, странный визуальный эффект-ощущение некой шероховатой поверхности, как будто бы это вовсе и не вода, а нечто вроде серой скальной плиты. И каждая волна-неровность, проявляющаяся на этой гигантской холодной плоскости – бескрайней, отсюда-вдаль-и-за-горизонт! - скрывающей серую бездну - условный образ бесконечной глубины, оканчивающейся вовсе не здесь! – сродни неровности, оставленной всей совокупностью стихий на поверхности камня...

Однако, вода... она сама по себе, особенная стихия. Кажется, что падая на поверхность этого серого моря, ты непременно разобьешься – буквально, как если бы ты и впрямь падала с высоты и прямо на серый камень! Что холод этой массы, скрытой, но ощутимой, расшибет твое тело до... страха пошевелиться-ощутить, как мельчайшие косточки, будучи изломанными в крошку, впиваются в мягкую плоть – там, у тебя, изнутри! И этот жестокий удар... это же так, для затравки! Ударив тебя, стихия тем самым обозначит лишь самое начало своей жестокой игры с твоим телом. Чтобы после, охватив тебя своими холодными объятиями – объятиями, из которых нет спасения! – захватить тебя в плен полностью и окончательно. Сковав тебя своим холодом... Лишив тебя остатков воли - а также и всякой возможности! - к осмысленному сопротивлению этой самой стихии.

Этот холод... он заставит тебя принять неизбежность грядущего твоего исчезновения – когда какое-либо движение с твоей стороны будет уже исключено напрочь. И тогда... Полина Савельева растворится в этом сумрачном холоде балтийских вод, падая туда... туда... в серую бездну. Где, по мере погружения, тьма сгущается и где та самая девушка, которую звали когда-то Полиной, станет всего лишь частью серого пространства, вне мерности, и останется в нем навсегда...

Но тогда она все-таки выплыла.

Да, она выдержала. Не поддалась ни страху, ни панике. И когда ее падение в серые волны стало фактом, включилась эта скрытая часть ее натуры, неумолимо-упрямая в вопросах посягательства на ее личное право самой определять для себя, быть или не быть, а также как именно быть... и с кем. Ну, по самому крупному счету. Когда на кону даже не жизнь и фактическая свобода, а Честь и то странное ощущение личной возможности выбора своего собственного пути, что выше формального наличия какого-то там «поля для маневра». С той точки зрения, с того уровня рассмотрения, где статус и происхождение, да и самая судьба в одном конкретном мире кажется сущей мелочью. То, что является подлинным отражением ее, Полины, «самости».

Странная, кстати, мысль... Как будто бы ей знакомы разные ее судьбы. Те, что случились уже, когда-то и в разных мирах. Где-то там и тогда она была кем-то куда большим, чем ничтожная крепостная девка. Вот только неясно, в чем же была причина именно этого ее добровольного – да-да, именно так! – «умаления» до бесправного человека, песчинки общественного бытия-и-уклада, затерявшейся в одном из самых бредовых и жестоких социумов Мироздания...

Было ли это минутной иллюзией или же случайным-смутным воспоминанием о былом с нею... Но это помогло. Упрямая суть ее подлинной натуры показала себя во всей красе.

Полина победила. Ударила по воде руками и ногами – не абы как, не барахтаясь беспомощно в отчаянии, теряя попусту последние силы, а так, чтобы каждое движение давало возможность плыть туда, в том самом направлении, которое она себе избрала сама. Грести руками, синхронно ударяя-толкаясь ногами, подчиняя своей воле водную стихию – хотя бы ту ее часть, что находится рядом с ее, Полины, телом! - преодолевая ее пугающее могущество.



Но это было там, на Балтике. И тогда, прошлым летом. Полина отказалась подчиниться серой бездне морской стихии там и тогда. А вот теперь и сейчас...

Зеленая волна захлестнула ее изнутри и впервые в жизни – или же за много-много жизней тому подряд! – ей захотелось подчинить себя какой-то «внешней» воле – или же не воле, а некой Силе, – захватывающей ее изнутри, через глубины самоё себя, но все равно отличной от ее, Полины, собственной. Никакого сопротивления! Никакого стремления противостоять! Нет, напротив, совершенно иное желание – отдаться тому странному существу, которое так искусно прячется в этом изящно-прелестном женском теле, и только глаза - эти зеленые глаза! – время от времени выдают ее совершенно нечеловеческую суть. Которая тебе – именно тебе! – близка и понятна. Ибо сама ты тоже, фактически, прячешься в этом своем теле... обманывая всех и каждого по части собственной своей принадлежности к племени обычных двуногих-и-почти-что-разумных существ, населяющих этот мир – стоит заметить, что делаешь ты это весьма успешно, надежно маскируя-скрывая свою истинную натуру. Которая, можно сказать, одного рода с подлинной сутью твоей визави. То есть... не вполне человеческого рода-и-происхождения...

Откуда – непонятно, но ты это твердо знаешь. И таки да, обычно ты вполне успешно скрываешь это знание. От самой себя.

Ты поняла-познала ее, ту, кто имеет право числить себя твоей госпожой в этом странном мире. Кстати, ответ на вопрос о том, кто из вас главнее на самом деле, если снять ваши условно телесные «человеческие» маски, наверное, не столь однозначен...

И она… тоже ощутила, она почувствовала это твое понимание - тоже явленное тобою для нее «из глубины» твоей подлинной сути, с уровня, где живет то неведомое существо, коим ты являешься на самом деле! И... еще один вздох облегчения, прозвучавший изнутри и снаружи в одно и то же время, обозначил принятие ею этого твоего... понимания.

А дальше... госпожа-американка особым, весьма нетерпеливым жестом – нажатием пальцев своих на твои плечи, - обозначила крайнее свое предложение-и-желание. И девушка по имени Полина Савельева не нашла ничего лучшего, как просто кивнуть в знак согласия. Полного и безоговорочного. Совершенно.

В ответ на этот мимический жест, зеленые глаза ее собеседницы коротко вспыхнули, обозначив крайнюю степень своего удовлетворения.

И все-таки... следующий ход этой утонченной игры был за девушкой, только что давшей свое согласие на ее, этой самой игры, продолжение. Опять-таки, продолжения, де факто, на условиях, заданных, в общем и целом, ее Старшей, этим воистину мистическим и страшным существом, без особых, значимых оговорок и уточнений, высказанных по оглашению. Впрочем, того, что они оставили в умолчании, тоже никто, вроде бы, не отменял...

И Полина сделала свой ход. В буквальном смысле. Она вышла из «дворовых» чоботов, изящно поставив на светлые доски деревянного пола конюшни сначала правую свою ногу, а потом, опершись на нее, и левую. А после этого подвинула их правой ногою назад и выпрямилась-встала босиком, пред взором своей хозяйки, рядом со скамьей.

Госпожа Фэйрфакс опустила свои зеленые глаза. Сейчас она смотрела куда-то вниз и... Полина поняла, что ее госпожа отнюдь не смущена. Что она просто жадно глядит на ее босые ступни – первую часть тела, которую ее возлюбленная сейчас изволила обнажить, начиная эту новую часть игры...

- Куда мне... складывать одежду?

Сей вопрос со стороны девушки прозвучал и внезапно, и ожидаемо. И все же, необходимость отвечать на него, как говорится, «всерьез и без водевиля», заставила ее госпожу смешаться. Миссис Фэйрфакс отвела взгляд в сторону, покраснела и даже нервно прикусила губу. Одним словом, изобразила на лице своем едва ли не полный набор мимических эффектов, определенно свидетельствовавших о неуверенности, неготовности ответствовать на испрошенное, и даже, возможно, о неприятии самой такой постановки вопроса. Ну... наверное, в определенном контексте.

Сделав эдакую неопределенного содержания паузу, госпожа Фэйрфакс, наконец, решилась на уточнение.

- Полина, мне бы хотелось... Я хочу... сама тебя раздеть. Пожалуйста, доставь мне такое... наслаждение...

Так высказалась ее госпожа. И на этот раз глаза ее не просили. Они умоляли.

Могла ли Полина ей отказать? Был ли у нее хотя бы один шанс проявить хоть какие-то признаки непослушания?

- Да... моя Элеонора! Ты вправе это сделать! – только это она и смогла-сумела сказать ей в ответ.

Госпожа-американка положила ей на плечи свои руки. Потом скользнула своими ладонями вниз, мимо локтей обнимаемой ею девушки, по бокам ее и до пояса. И... ниже, на уровень бедер. Там захватила чуть шершавую ткань и потянула ее кверху. Полина подняла руки вверх и повела плечами, помогая своей хозяйке освобождать ее от верхней одежды. Миссис Фэйрфакс стащила с нее через голову синий сарафан – девушка при этом немного наклонилась вперед, снова способствуя действиям своей Старшей. Госпожа-американка сложила одеяние, снятое с ее рабыни – медленно и аккуратно, бережно, как некую драгоценность. А после подошла к ближайшему деннику и повесила сложенный сарафан сверху на низкую дощатую дверцу загородки.

Повернувшись обратно, она снова подошла к своей подвластной, но не совсем уж близко, а так, чтобы оглядеть со стороны девушку, стоявшую у скамейки, неловко смущенную, в одном исподнем. Улыбнулась ей...

- Полюшка-растрепушка! – неожиданно поддразнила она свою смущенную рабыню. – Девчоночка-неопрятушка!

Голос ее в начале тирады сей прозвучал звонко... однако же, на второй фразе в него добавилось хрипотцы и, в итоге, госпожа-американка даже закашлялась. И сразу же смутилась сама.

Впрочем, адресат этой ее очередной интермедии-скерцо** смутилась куда как поболее. Полина вспыхнула краской стыдливой красноты на лице и попыталась поправить свои волосы, которые действительно, несколько растрепались. Потом она зачем-то одернула на себе остатки одежды. И только после этого, сообразив, что все равно осталась сейчас неглиже, в одном исподнем - единственном из своих одеяний! – она посмотрела на свою хозяйку раздраженно, едва ли не со злостью.

Однако госпожа-американка при этом тоже почувствовала себя крайне неловко. И даже, на секунду смешавшись, потупила очи долу.

- Прости меня, Полина! – сказала она после короткой паузы. – Я, как всегда, делаю глупости!

И снова просияло зеленым. И снаружи, и там... изнутри.

Полина едва не задохнулась от той волны нежности, которая захлестнула ее сейчас, зримым проявлением которой стало это свечение. Миссис Фэйрфакс... Сейчас она дала ей возможность ощутить себя – все те чувства, которые она, хозяйка Полины, испытывала в этот самый момент. И там... не было места какому-нибудь издевательству или же насмешке.

Она, госпожа-американка, все еще боялась поверить в то, что ее добровольная раба искренне готова быть с нею. И маскировала эту свою неуверенность бравадой, исполненной в столь неизящном, столь непритязательном стиле.

Ну? И был ли здесь повод для обид?

Полина, не говоря ни слова, подняла руки, вытянув их в сторону своей госпожи, обозначив тем самым готовность продолжить. Естественно, ее взрослая визави шагнула к ней, и сразу же исполнила предложенное, освободила девушку от остатков ее одежды. Стащив-сбросив с Полины исподнее, госпожа-американка снова подошла к деннику, аккуратно сложила на руках только что снятый с девушки последний покров и повесила рубаху поверх сарафана.

Оставшись голой, Полина, снова застеснявшись, прикрылась – правой рукой сверху на обе груди, а левой – снизу, ладонью заслонив от взгляда своей госпожи срамное место. Однако хозяйка ее обозначила странный жест. Вернее... исполнила целую серию полужестов, как бы высказав – или же указав – свой приказ-желание, но... не до конца. Отрицающе качнула головою, замерев на половине этого движения. Та же незавершенность касалась движения рукою, то ли требовательного, то ли запрещающего, а то ли даже просительного смысла-и-оттенка.

Впрочем, слово «нет», мгновением позже произнесенное госпожой Фэйрфакс, чуточку разъясняло неопределенность этого распоряжения, высказанного столь невербальным путем. Однако, слово это прозвучало очень тихо, почти неслышно. Скорее, как… приглашение к действию, чем категорическое приказание.

Естественно, Полина исполнила этот приказ-пожелание. Опустила руки вниз и вся как-то выпрямилась. Нет, вовсе не так, как это делают пресловутые «жрицы любви», бесстыже выставляющие свои прелести напоказ, да на продажу. Просто… не скрывая себя, такую, как она есть. Без пошлого самолюбования, но и вовсе не унижаясь при этом. Совершенно голую, без нитки одежды на своем теле – шнурок с тельным крестиком не в счет! – и при этом… желанную для той, ради кого она себя открыла столь доверчиво.

Полина… почувствовала это самое… вожделение, исходящее от ее госпожи. Странно… Ведь все, что может быть связано с этим самым словом, ей прежде виделось совершенно пошлым и гадким. И вот оказалось, что это самое вожделение – желание обладать! – может быть исполнено уважения к ней, к той, кто сейчас стала адресатом этого самого желания. Уважения, вплоть до готовности принять отказ…

Не будет отказа. Полина позволила себе жест, подобный предыдущим жестам ее визави. Исполнила намек на поклон, обозначенный лишь начальным полудвижением, скорее, даже сыгранный глазами. Невербальное «да». Достаточное для понимания и… принятия.

Ее госпожа оценила этот жест, удовлетворенно кивнула головою и подошла вплотную. Коснулась рук ее своими руками – чуть выше локтей - на этот раз проведя не вниз, а вверх, потом-и-далее по плечам к шее. И снова-сызнова вверх, касаясь ее кожи самыми кончиками своих длинных пальцев. Пройдя в этом чувственном путешествии до мочек ушей девушки, ласково прижала их – легким таким, скользящим движением, очень-очень приятным! И далее пальцы ее коснулись висков Полины, коротким нажатием – чуть ниже волос ее подопечной. А после этого, миссис Фэйрфакс перешла к волосам девушки, пригладив их ласковым движением.

- Вот видишь! – сказала она нежным голосом, тоном, в котором притаилась пара ноток легкой укоризны. – Все равно ведь, растрепались! Но… Отчего же ты решила, что это тебе не идет? С чего ты подумала, будто это все так уж плохо? Ты изумительно красива собою, и эта легкая небрежность прически тебя ничуть не портит! Мне так больше нравится!

Потом она снова смутилась. Отвела глаза... и даже отстранила от девушки свои руки. Самую малость, так что пальцы ее замерли буквально в дюйме от плеч Полины, не касаясь ее кожи.

Она все еще стеснялась. Она отчаянно стеснялась своего влечения. Даже будучи полна вожделения, миссис Элеонора Фэйрфакс все никак не решалась преодолеть эту ничтожную дистанцию. Нет, не физическую – здесь расстояния давно уже не существовало, ведь пальцы госпожи американки только что пригладили волосы на голове Полины. Дистанцию, заданную изнутри.

Последний шаг-приглашение. Он оставался за той, кто уже была в ее власти – много дней! – в отношении кого госпожа-американка уже давно обозначила это обладание лично за собою. Но теперь свойства владения такого рода предстояло перевести в иную плоскость, сделать их иного рода-значимости. Для них обеих.

И тогда Полина снова едва заметно кивнула ей и шевельнула губами, произнося-обозначая одно только слово: «Да!» Снимая дистанцию и выдавая своей госпоже то самое вожделенное разрешение. Полное, окончательное и... на все.

Через мгновение она оказалась прижатой к груди ее взрослой визави. Полину погрузили в объятия – извне! – и одновременно с тем, обрушили на девушку очередную зеленую волну, - затопив ее изнутри.

Полина судорожно вздохнула – даже не воздух, само это зеленое сияние, не столько извне, сколько изнутри! И почувствовала, как будто она плывет-летит в этом зеленом вихре, ощущая себя частью этой среды... этого пространства... этого явления... неописуемого обычными словами. Горячие руки ее госпожи – да-да, они ощущались теперь именно так! – обнимали Полину, но это ее объятие вовсе не было контрастным к свежей прохладе той самой зеленой волны, что заполнила девушку изнутри. Наоборот, эта яркая свежесть внутри и не менее яркое тепло снаружи – на грани жжения, но вовсе не жгучее! – гармонично дополняли друг друга, оставляя у Полины ощущение восторга и счастья.

И тогда она прокричала...

....................Или прошептала...

.....................................Или же попросту подумала...

«Только не отпускай! Элеонора, пожалуйста, не отпускай меня!»

«Не отпущу! – прозвучало в ответ. – Никогда не отпущу! Клянусь!»

А дальше...

Это самое зеленое пламя, осветившее девушку изнутри, дошло до той яркой градации, когда сам цвет уже не ощутим и кажется попросту белым – хотя ты знаешь, что это просто интенсивность света перешла все пределы возможного восприятия его обычным человеческим существом с его несовершенными органами. И эта замедленная вспышка – да-да, именно так! – охватила Полину и снаружи, и изнутри. Но не сожгла ее и даже не ослепила, просто... превратила девушку в нечто светлое, неописуемо светлое и легкое. В то загадочное и странное существо, которое, собственно, и составляет истинную суть тех, кто жив по-настоящему, в существо, которое может переноситься за пределы мерности любых миров, невзирая на расстояния и времена – настоящее, прошлое, будущее, любые границы времен для него равно безразличны и зависят сугубо от личного этого существа интереса! И та, в кого Полина теперь превратилась, рванулась-устремилась куда-то туда... Далеко...

И очнулась... в объятиях той самой молодой женщины, которая только что прижимала ее к себе... где-то там, далеко... не здесь...

Здесь не было светлого, пахнущего свежеструганным деревом помещения конюшни – той самой, где еще не дневало - не ночевало ни одной лошади! А была... покачивающаяся коляска, где на заднем кресле-сиденье устроились госпожа Элеонора Фэйрфакс и она, Полина Савельева. Перед ними маячила широкая спина кучера Архипа Ивановича, сидевшего на облучке и правившего парой аглицких лошадей. Коляска эта умеренно резво двигалась по улицам Москвы. И, судя по тому, как светило солнце, а также, учитывая, что справа-впереди виднелась знакомая вывеска одного из трактиров – позолоченное колесо – до дома ехать им оставалось еще от силы полчаса, никак не больше.

- Я... заснула? – Полина встрепенулась и, преодолевая странную, непонятную слабость и легкое головокружение, попыталась выпрямиться-присесть так, чтобы это смотрелось... ну, скажем так, прилично!

Однако же ее госпожа-американка мягким, но совершенно беспрекословным движением рук пресекла эти самые попытки на корню, заставив девушку оставаться, как говорится, в ее руках.

- Я же обещала, что не отпущу тебя! – шепнула миссис Фэйрфакс своей компаньонке, которая почувствовала себя несколько смущенной, но все же подчинилась. – Так что, будь любезна, не вырывайся!

- Хорошо... – Полина отчего-то сразу же успокоилась и даже позволила себе откинуться головою на плече своей Старшей.

Миссис Фэйрфакс чуть кивнула головою. Полине почудилось, будто она сейчас хотела ее поцеловать. В висок, в ушко или же ниже, коснуться губами ее щеки. Но... видимо поговорка «Noblesse oblige!»*** вспомнилась не только юной компаньонке.

Госпожа-американка сдержала свои чувства. Она просто коротко вздохнула и мягко погладила девушку по щеке. Так и не расцелованной ею... здесь и сейчас.

- Не думаю, что кто-то из окружающих сочтет вульгарным то, что я тебя обнимаю в конце утомительной поездки, - сказала она. – Тряска от мостовых, монотонные линии городских домов вдоль улицы... Кого угодно растрясет и доведет до томительной дорожной дремоты! Давай сделаем вид, будто я сейчас просто смягчаю твое утомленное состояние. Хорошо?

Она подмигнула девушке и коротко – почти незаметно для взгляда со стороны! – сжала ее плечи. Обозначив тем самым ту самую невыказанную симпатию, которую сейчас почувствовала – и почувствовала правильно! – юная компаньонка.

- Но... тот мой сон... – Полина посчитала нужным хоть как-то обозначить свое любопытство, живейший интерес к тому, что ей сейчас привиделось. Откуда-то она знала, в точности знала, что эти странные - и весьма-весьма соблазнительные! – видения отнюдь не пустые миражи, пригрезившиеся девушке, разморенной несколько непривычной для нее и сравнительно долгой поездкой в экипаже. Что это... наверняка, один из ментальных фокусов, которые так часто устраивает эта зеленоглазая колдунья.

Про себя Полина отметила, что она, кажется, уже привыкает к тем странным словам, которыми ее госпожа обозначает подобные... магические вещи! И это было... приятно и как-то по-особенному значимо. Казалось, что понимание таких вещей делает их ближе...

Хотя, как можно быть ближе к ней, если уже лежишь головою у нее на плече, и ее руки тебя так нежно обнимают... у всех на виду?

Можно... Еще как можно...

Так сказал ей некий внутренний голос. Или же те самые зеленые глаза Колдуньи ей шепнули...

Могут ли глаза шептать? Могут. Так же как и говорить. И даже кричать. Ведь звук и свет... Они, наверное, чем-то близки... Кажется... колебаниями.

Видимый нами свет - суть колебания ничтожных частиц эфира на волнах, пронизывающих мировое пространство. А звук – это те же колебания, только здесь колышутся невидимые глазом мельчайшие частицы воздуха – большие по размерам, чем те частички мирового эфира, что несут на себе волны света, но, увы, для человека столь же невидимые. Так говорил кто-то из учителей юной графини Прилуцкой на уроках естествознания – там и тогда, в иной ее жизни.

В той жизни, где Полина была бесконечно одинока. В той жизни, где не было этих странных... видений, похожих на сны. В той жизни, где не было нежных объятий этой странной женщины... Женщины, которая переполнена любовью к ней, к ничтожной девчонке, зависящей от ее прихотей целиком и полностью...

О, эти ее странные... прихоти... Почему теперь Полине кажется, будто она готова исполнить любой каприз своей хозяйки любое ее пожелание, лишь бы только результат такой покорности хоть чем-то порадовал госпожу-американку? Неужели это тоже... любовь?

Такая странная любовь...

Голова у нее опять закружилась, и Полина снова прикрыла свои глаза.

«Поспи, моя дорогая! – услышала она голос. И голос этот снова звучал не снаружи, а именно изнутри, в точности та же, как там, в ее прошлых видениях! – Я хочу... Хочу, чтобы ты сейчас еще немного отдохнула. А вопросы... Те, что мучают тебя... Я отвечу на них, но чуточку позже. Потом!»

Полина... не успела ответить. Она уснула на руках своей госпожи. На этот раз безо всяких сновидений.




*Древнегреческое наименование Черного моря.

**Шутка – пер. с итал.

***Положение обязывает! – пер. с фр.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

15.

- Итак, я в твоем распоряжении, моя Госпожа! - произнесла Вероника

Голос ее прозвучал совершенно спокойно, почти что буднично, как будто ничего такого особенного между ними и вовсе не происходило.

Хотя...

Нет, все было сказано несколько иначе, чем обычно. Без привычных шутливых интонаций. Однако не было в голосе юной рабыни и каких-либо оттенков страха перед тем, чему должно было с нею произойти... нет, не сейчас, а спустя какое-то время.

Их мизансцена не изменилась. Владычица по-прежнему восседала в плетеном кресле – там, в мансардном этаже, посреди Царства Вероники. Хозяйка же мест сих – особо заповедных, объявленных и признанных свободными от всех и всяческих владычеств, помимо власти всего одной их законной владелицы! – стояла на коленях перед своей Госпожой, этой своей позой обозначая полную покорность воле своей Старшей.

Кстати, к вопросу о власти и подчинении. И о юрисдикциях...

- Суди меня, - продолжила юная женщина. - Я хочу, чтобы ты судила и наказала меня, твою рабу, за все, что я совершила без твоего разрешения.

- К вопросу о праве судить тебя, - ее Госпожа явно решила взять на вооружение своеобразный, чуточку иронический стиль поведения, который чуть ранее обозначила ее визави. Вряд ли в отместку, скорее уж для того, чтобы скрыть свою собственную неуверенность. - Я ведь изъяла твою мансарду из-под действия моих властных полномочий. Ты уверена в том, что я вправе нарушить мое собственное прежнее решение?

- Ты сказала, что я вправе воспользоваться дарованной тобою свободой, пускать сюда тебя, как мою Госпожу, или же унизить пустым стоянием за дверью, - юная женщина отвечала ей всерьез, не шутя ни секунды. – Я сразу пригласила тебя ко мне, чтобы ты сделала со мною то, что должно. И я признаю твою власть и желаю получить от тебя то, что мне причитается за нарушение твоих запретов.

Ее Госпожа кивнула головою с каким-то грустным удовлетворением на лице. И с трудом подавила очередной свой вздох. Это не укрылось от внимания ее визави, и юная раба продолжила свою речь совершенно неожиданным дополнением к сказанному.

- Если тебя смущают эти стены, - заявила она, - и ты не хочешь судить и наказывать меня именно здесь, то... Позволь мне сказать правду. Я знаю, ты торжественно объявила мою мансарду свободной от твоей власти. Ну, просто, чтобы у меня было такое убежище от твоего возможного гнева. На всякий случай, например, если мы с тобою рассоримся. Ты поклялась, что никогда не войдешь сюда без моего на то разрешения. Да, я с благодарностью приняла твое благодеяние, но это ничего не изменило. Я вовсе не собиралась никогда прятаться здесь, пережидая твой гнев. И ты вошла сюда по моему приглашению, чтобы... исполнить свой долг.

- Чтобы судить тебя так, как я пожелаю, - ее госпожа, похоже, сделала еще одну попытку смягчить расклад для своей подвластной. Добавив к этому намеку улыбку, обозначающую полную готовность к немедленному примирению с провинившейся.

Ответной улыбки не последовало. Ее визави отрицательно покачала головой и обозначила словесно в точности то, что Владычица Лимба и боялась, и ожидала от нее услышать.

- Я знаю, ты не хочешь оскорблять эти стены тем, что кажется тебе жестокостью. К тому же я знаю, ты заколдовала их так, чтобы они защитили меня от всего, что может причинить мне страдания. Даже от тебя самой. Да-да, - ее раба позволила себе утвердительный тон и жест рукою, - я в курсе того, что ты заколдовала это место с той целью, чтобы твоя клятва не была пустым звуком. Но для того, чтобы осудить меня, эта защита, поставленная тобою, помехой вовсе не станет. Та настроила ее на мои эмоции, так, чтобы она сработала даже против тебя, ну, если ты сумеешь напугать меня по-настоящему. Но ты же видишь, я вовсе не настолько страшусь предстоящего, чтобы твое колдовство сработало. Когда же дойдет до самого наказания, ты просто сведешь меня вниз, держа за руку. И уж там нам с тобою никто и ничто не помешает.

- Ты... – голос ее Госпожи дрогнул. – И давно ты обо всем этом знаешь? Ну, что я...

Она сделала жест в сторону стен-крыши мансарды, молчаливо обозначив пространство, которому лично она, оказывается, задала столь особые свойства.

- Я всегда чувствую, когда ты колдуешь, - ответила Вероника. - Я могу ощутить твои мысли и действия, особенно, когда ты меняешь реальность своего Мира. И когда ты наложила чары на мое жилище, мне было очень приятно оказаться в комнатах, которые сами оберегают меня от твоего гнева. Это было так трогательно!

Она, наконец-то, улыбнулась Старшей, согнав со своего лица это необычное для нее выражение отрешенной серьезности, даже некой жертвенности, желания показать себя стойкой и отважной перед тем, что ей предстояло...

- Хочешь, мы сразу спустимся вниз? – ее Госпожа позволила себе ответную, чуточку смущенную улыбку.

- Нет, - казалось, будто ее собеседница снова нацепила на свое лицо маску серьезности. – Я хочу быть осужденной твоим судом именно здесь.

- Ты хочешь показать мне этим свое доверие? – голос Владычицы снова дрогнул.

- Да, я хочу показать тебе, что я... принадлежу тебе даже здесь. Ты защищаешь меня от своего гнева, а я не боюсь. Ты вправе сердиться на меня. И я приму все, что ты мне определишь. Я люблю тебя и готова отвечать за содеянное мною.

- Так уж сурово? – спросила ее хозяйка.

Она попыталась сдобрить эту фразу легкой улыбкой. Получилось. Юная женщина приняла этот тон и ответила ей улыбкой. Почти обычной.

- Ты сама подумала про меч, - коленопреклоненная Вероника снова чуточку наклонилась вперед и... снова положила голову ей на колени. И снова ушком вверх. – Хочешь – призови Раиллу и прикажи ей срубить мне голову.

- Шутки у тебя... – Госпожа мягко погладила ей щеку. – Не говори глупостей! Ты же знаешь, Раилла никогда не причинит тебе вреда.

- Прости, - ее рабыня приподнялась и снова поставила свои локти ей на колени. – Пожалуйста, не обижайся. Конечно же, ты не хочешь ничего такого. Но тебе придется. Прости.

Повторив это слово, она коснулась губами колена своей хозяйки и та ответила на этот ее интимный жест очередным вздохом. Владычица еще раз погладила по голове свою рабу. И, наконец-то, перешла к делу.

- Вероника, - сказала она, - пожалуйста, поднимись. Я хочу видеть твои глаза.

Юная женщина незамедлительно исполнила требуемое. Выпрямилась, правда, оставшись при этом, на коленях. Адресовала хозяйке искомый ею взгляд.

Зеленые глаза Госпожи и серые глаза ее рабыни встретились. Несколько секунд молчания и... они уже, в принципе, все знали, что и как должно произойти далее. Владычица сызнова тяжело вздохнула. «Мне жаль», - говорил этот звук. Юная раба в ответ кивнула. «Я понимаю», - значил этот жест. Ни та, ни другая не опустила глаз.

Они прекрасно поняли друг друга и, в принципе, могли бы дальше обойтись и вовсе без слов. Однако для обеих было важно словесно обозначить суть уже решенного. Чтобы утвердить это обоюдное решение и... чтобы некуда было больше отступать. Иногда это важно.

Естественно, Старшая первой нарушила это неловкое молчание.

- Вероника, - сказала она, - помнишь ли ты, что именно я тебе запрещала? Ну, в каких словах это было сказано мною?

- Ты хочешь знать, точно ли я понимаю суть и смысл твоего запрета?

Вопрос со стороны подсудимой прозвучал скорее утвердительно. И ее судия в ответ молча кивнула головою, подтверждая эту догадку.

- Я прекрасно помню, как это было, - сказала Вероника. – Ты увидела, как я взяла без спросу Раиллу. Мы как раз вернулись «рубиновым путем» из твоей официальной прогулки-поездки, в которую ты меня, наконец, взяла. В кои-то веки я сумела тебя уговорить! – юная женщина чуть смущенной улыбкой обозначила специфику этих самых уговоров.

- Такое не забудешь! – Владычица Лимба кивнула ей в ответ и тоже улыбнулась. Возможно, ей было что вспомнить.

- Ты тогда проявила Раиллу, чтобы она висела у тебя на поясе. Ну, в знак того, что твои беседы и визиты ведутся по делу, а не частным образом, - юная женщина все-таки сумела убрать с лица улыбку. Ну, почти

- Да-да, - почти рассеянно кивнула ее хозяйка. – Пожалуйста, продолжай!

- Когда мы вернулись, ты просто сняла с себя пояс, положила его в кресло и вышла на кухню, на первый этаж, за крюшоном. Когда же ты вернулась, то застала меня весело размахивающей твоей боевой косой.

Сказав это, подсудимая замолчала, ожидая реакции своей Госпожи.

- Да уж, это было воистину эффектное зрелище! – Владычица Лимба опять добавила в свой голос изрядную порцию иронии. – Вот только глупость это была с твоей стороны. Совершенно несусветная! – назидательным тоном продолжила она и покачала головой, эдак осуждающе.

- Я люблю делать глупости! Без них скучно! – в этот раз Вероника позволила себе совершенно искреннюю улыбку. – Но в тот раз...

Теперь юная рабыня улыбнулась своей Госпоже с нежностью.

- Знаешь, я никогда не думала, что можно испугаться того, что кто-то испугался за тебя... вернее, за меня, - она смутилась личными местоимениями, на секунду замолчала и продолжила: – Ты вся изменилась в лице... Даже и не знаю, как ты тогда не уронила поднос с кувшином и стаканами!

- Сама удивляюсь! – откликнулась ее Госпожа. – Знаешь, я ведь тогда едва удержалась от того, чтобы крепко высечь тебя прямо там же, на месте!

- А вот это ты зря! – совершенно серьезно заявила ее коленопреклоненная визави. – Если бы тогда ты сразу же наказала меня, ничего бы и не случилось!

- Вовсе нет, - ее хозяйка посерьезнела лицом. – Я бы все равно запретила тебе брать Раиллу в руки без моего ведома. Просто я посчитала тогда, что будет вовсе несправедливо наказывать тебя за то, что ты не поняла всей опасности таких безрассудных игр с моим оружием.

Слово «оружие» Госпожа выделила в своей речи особо. Подчеркнув опасность подобных затей. Впрочем, ее подвластная как-то вовсе даже и не спорила с нею по этому поводу.

- Да-да! – согласно кивнула головою Вероника. – Вместо того, чтобы сразу же всыпать глупой девчонке по первое число, ты отобрала у меня Раиллу, потом усадила меня за стол, сама уселась напротив и прочла мне длинную лекцию о том, что такое твоя боевая коса, для чего она предназначена и какие опасности для меня таит неосторожное использование этого предмета. Все это было, безусловно, весьма и весьма познавательно. Однако, ежели ты ставила своей целью внушить мне страх, то ты просчиталась. И рассказ твой, о свойствах твоего оружия, только подстегнул мое воображение!

Ее Госпожа огорченно покачало головою. Дескать, кто же знал, что случится далее и как оно все в итоге обернется!

- К тому же, - закончила свою мысль Вероника, - ты, эдак ненавязчиво, намекала на то, что Раилла это всего лишь предмет. Нет, прямо так ты вовсе не заявляла. Но все время намекала на то, что она служит тебе как вещь.

- Как весьма опасная вещь! – Госпожа поднятым кверху указательным пальцем обозначила свое внимание к особым свойствам обсуждаемого предмета. – Вещь, с которой подобное фривольное обращение совершенно недопустимо!

- Но я-то сразу же поняла, что она у тебя живая! – услышала хозяйка в ответ.
- Что она и думает, и чувствует, ну... наверное, не так, как человек, но все-таки очень, очень похоже!

- Я об этом даже не подумала...

Владычица Лимба опять смутилась и на секунду опустила вниз свои зеленые глаза. Впрочем, всего только на одну секунду. И сразу же после этого продолжила.

- Но это все равно, вовсе не повод нарушать мой запрет, - сказала она. – Я ведь его накладывала, вовсе даже и не шутя!

- О, да, моя Госпожа! Ты была великолепна! – неповторимую тональность голоса ее визави можно было обозначить как уважительную иронию. – Когда ты поднялась, взяла в руки Раиллу, поставила меня перед собою, чуть в стороне от стола, и торжественно объявила мне свой запрет.

- Единственный запрет! – почти обиженно воскликнула ее хозяйка. – Вероника, милая! Ну почему же ты не удержалась?

- Объявляя мне свою волю, ты обозначила нерушимость своего слова и по-особому взмахнула своей боевой косой, как жезлом, символом твоей власти надо мною, - ответила юная женщина. - И глаза у Раиллы трижды вспыхнули зеленым.

- Да, так все и было! – подтвердила ее Госпожа. – И чем же это тебя извиняет, скажи на милость?

- После этого Раилла мне подмигнула, - юная женщина обозначила словами нечто... совершенно невероятное. – Ну и... как ты понимаешь, я не могла удержаться от того, чтобы снова взять ее в руки и... узнать ее такой, как она есть.

- Однако... – произнесла Владычица Лимба, потрясенная этой удивительной новостью. И сразу же уточнила:
- То есть, Раилла с самого начала подбивала тебя нарушить мой запрет... Но это же... Это же все меняет!

- Не осуждай ее! – рабыня, наклонившись, схватила свою Госпожу за руки. – Пойми, она тосковала по нормальному общению! Ведь ты же с нею никогда не играла! А ей ведь так хотелось немного большего, чем просто быть твоим орудием, помогая в твоей работе! Она ведь живая!

- Она никогда не просила меня о подобном общении! – почти с раздражением сказала ее хозяйка. – А так выходит, что она сознательно провоцировала тебя нарушить мой запрет!

- Раилла часть тебя, часть твоей духовной сути! – юная женщина явно стремилась защищать свою компаньонку по этим... опасным играм! – И ты ведь ей не запрещала общаться со мною!

- Ну... формально, да! – вынуждена была согласиться ее хозяйка. – Но я ведь предполагала, что она будет вести себя по-прежнему! Ну... как обычная вещь! Даже с тобою! А впрочем...

Она снова вздохнула и сжала ладони своей подвластной. В ответ, Вероника грустно улыбнулась.

- Конечно, ты совершенно права, моя Госпожа, - юная женщина и в этот раз позволила себе ответить на очередное невысказанное Владычицей Лимба. – Все это не имеет значения. Я признаю свою вину. Я помню все, что ты тогда сказала мне, и понимаю, что именно ты имела в виду.

- Точно? – спросила ее суровая судия, как бы цепляясь за этот последний шанс избежать неприятного, придравшись к некой формальности, пустой по своей сути, но значимой для процедуры.

- Ты когда-то постановила, что я должна иметь полную свободу мысли и суждений, - ответила Вероника. – Ты решила, что не вправе читать мои мысли. Твое благородство достойно восхищения. Но я прошу тебя на этот раз не сдерживаться. Войди в меня. Я так хочу.

И Владычица Лимба в кои-то веки позволила себе окунуться в мысли и воспоминания своей подвластной.

Странно было видеть себя со стороны. Как некую величественную женщину в сером муаровом плаще, принявшем стальной оттенок, под стать ситуации. Женщину, которая глядит сурово, в явном стремлении произвести самое серьезное впечатление на свою юную визави. Торжественно-суровое выражение лица и гордая осанка тоже четко обозначали ее желание впечатлить адресата столь эффектной эмоции.

Вот она, Владычица Лимба, принимает позу, обозначающую готовность произвести суровое и торжественное увещевание, высшей степени значимости. Она поднимает Раиллу, как некий колдовской жезл, символ ее власти в мире Лимба. Кажется, что бериллы в глазах серебряного черепа на обухе боевой косы, светятся сейчас эффектным голубым светом. Сей украшательный элемент, – на самом деле, это суть фиксатор, запирающий клинок - расположен сейчас понизу рукояти. Сам клинок боевой косы в этом положении находится как бы в перевернутом виде, ориентирован вверх своим загнутым острием-кончиком, спрятанным в эффектно изогнутой рукоятке. Хотя, Владычица держит сейчас свое оружие так, что этот фиксатор остается обращенным к ее рабыне, а не вовне. Все это вместе взятое обозначает крайнюю степень неумолимой безжалостности того, что будет произнесено сейчас.

Томительная пауза. Вот сейчас Владычица Лимба стоит эдакой живой картиной явленного образа власти и правосудия, нагнетая настроения странной жути пополам с благоговением, вызывая нервную дрожь во всем теле своей подвластной. И вот, наконец, та самая властвующая особа произносит те самые слова, из-за которых и разгорелся весь этот сыр-бор, с танцами-без-спросу, обманом-в-умолчаниях, гневом и возмущением. А также, в результате, со всякими прочими нервами, огорчениями и сожалениями о случившемся. С обеих сторон, но безо всякого компромисса.

- Настоящим я, Владычица Лимба, налагаю запрещение в отношении присутствующей здесь Вероники, моей рабы и возлюбленной. С момента сего, Веронике запрещается брать в свои руки мою боевую косу, Раиллу, иначе как с моего разрешения в каждом таком конкретном случае. Поняла ли ты мой запрет?

- Да, моя Госпожа! – звучит голос той, чьими глазами сейчас Владычица видит самоё себя.

- Если ты нарушишь этот мой запрет, - звучит речь Владычицы далее, - ты будешь подвергнута телесному наказанию. Жестокому телесному наказанию, - добавила она весьма и весьма многозначительным тоном. - Поняла ли ты это?

- Да, я понимаю это, - голос юной женщины, той, кто видит сейчас лицо властвующей особы, провозглашающей этот запрет, звучит легкой иронией. Почти так же, как обычно, хотя и с легкой нервозностью, волнением, притаившимся где-то там, в глубине души, у той, кто произносит сейчас эти легкомысленные слова. – Я, в принципе, знаю, что это такое.

- В принципе... да, ты знаешь, - налагающая запрет, на секунду, убежала своими глазами от взгляда адресата этой ее грозной речи, потупив очи долу. Впрочем, она вернула себе обычное свое самообладание почти что мгновенно, и с прежней решительностью продолжила свои суровые, угрожающие увещевания.

- Однако, - заметила она, - в общении с тобою я ни разу не прибегала к таким суровым мерам. Я всегда пыталась избегать крайностей. И даже применяя к тебе лозу, старалась, по возможности, обставить все так, чтобы боль от сечения была для тебя умеренной и вполне терпимой. Но если этот мой нынешний запрет будет тобою нарушен, тогда...

На этом месте своей патетически суровой речи Владычица Лимба снова на секунду замолчала, и после этой паузы заявила решительно, самым безжалостным тоном:
- Я не прекращу тебя сечь до тех пор, пока твоя кровь не прольется трижды, стекая по твоему телу вниз. Поверь, мне вовсе не хочется этого делать, но я... Я буду вынуждена поступить с тобою именно так, крайне жестоко.

Произнеся эти слова, Владычица Лимба немедленно подняла свой жезл – свою боевую косу, с клинком, сложенным-помещенным в рукоятку слоновой кости. Подняла чересчур уж торопливо, стремясь незамедлительно завершить этот свой особый ритуал. Скорее сего, она просто боялась передумать...

Перехват оружия в обратное направление – фиксатор перевернут и готов повернуться далее, вокруг оси. Потом эффектный взмах, и вот уже узорный клинок покидает свое убежище в изящных изгибах рукояти, изготовленной из полированной слоновой кости. Звонкий щелчок, и оружие становится в свое боевое положение. Теперь в глазницах черепа-фиксатора, обращенного к адресату налагаемого торжественного запрещения, сверкнули зеленым изумруды, в знак того, что торжественное запрещение состоялось. И что отныне-теперь Владычица и ее подвластная находятся под действием особого постановления, неотменяемого даже собственной волею той, кто его, это постановление, издала.

Да, отныне даже сама Владычица уже не сможет просто так нарушить провозглашенное. Теперь они, Госпожа и ее рабыня, незримо связаны особыми узами, силу которых можно преодолеть только... исполнением заявленного жестокого ритуала. И никак иначе.

Однако, главным акцентом, эффектной кодой этого магического действа стало нечто другое. Это видела только сама Вероника. Боевая коса Владычицы Лимба подмигнула адресату состоявшегося запрещения. И этот совершенно неожиданный мимический жест, обозначивший Раиллу как явно живое существо, наметил путь к тому, что произошло в дальнейшем. Юная раба, только что выслушивавшая торжественные речи, поняла этот знак четко, однозначно и недвусмысленно. И, естественно, потянулась к возможности обрести этот небывалый опыт общения с волшебным существом, являющимся частью внутренней сути ее Госпожи.

Сама же Владычица Лимба в тот миг так ничего и не заметила. Да, она так и оставалась в неведении о случившемся, вплоть до сегодняшнего дня, будучи в полной уверенности насчет сугубой действенности своего запрета...

- Да, она и вправду тебе... подмигнула! – произнесла Владычица, возвратившись из короткого ментального путешествия по воспоминаниям своей возлюбленной.

Госпожа на секунду прикрыла свои глаза, а потом снова взглянула прямо в лицо своей коленопреклоненной рабыне.

- И ты решила, что все, сказанное мною, это так, несерьезно? – спросила она. – Раилла ввела тебя в заблуждение, намекнув на возможную безопасность такого нарушения с твоей стороны?

Судия процесса сего произнесла эти слова с нескрываемой надеждой на чудо, которое позволит ей получить сейчас хотя бы зыбкий повод к милосердию.

В ответ, юная женщина снова отрицательно покачала головой.

- Нет, моя Госпожа, - сказала она, по-прежнему самым серьезным тоном. – Раилла вовсе не обещала мне ни своей поддержки, ни твоей милости. Я знала, что буду наказана тобою, и вовсе не собиралась полагаться на ее защиту. Раилла не обманывала меня, не вводила в заблуждение, даруя ложные надежды. Я все знала с самого начала и не питала иллюзий. Все было по-честному, в точности так, как я и хотела.

- Ты... Ты что, и впрямь хотела, чтобы я поступила с тобою так жестоко?

Ее Госпожа наклонилась к своей подвластной и снова взяла ее за руки, вызывая на полную откровенность. Юная женщина ответила на ее жест, сжав ладони своей хозяйки и подарив ей свой взгляд, искренний и серьезный.

- Я поняла, что Раилла живая, что она жаждет общения со мною. И... я оценила твою заботу обо мне. Ты и вправду хотела как лучше. Однако мне нужно было преодолеть твой запрет.

- Ты понимала, что безрассудно рискуешь, играя с одним из самых опасных предметов во Вселенной? – ее хозяйка продолжила свой допрос.

- Я рисковала, однако же, отнюдь не безрассудно, - голос ее коленопреклоненной визави был по-прежнему серьезен. – Я знала, чувствовала, что Раилла любит меня, что она для меня вовсе не так опасна, как для кого-нибудь другого. И я действовала совершенно осмысленно.

- Ты моя раба, - заявила Владычица Лимба твердым голосом, с оттенком явной суровости, напряженно всматриваясь в глаза своей подвластной.

- Да, моя Госпожа! – юная женщина вовсе не испугалась, и не отвела своего взгляда. – Я сама так решила и никогда об этом не жалела, - добавила она как-то слишком уж поспешно.

- Ты моя собственность, - продолжила ее хозяйка. – Именно ты, - она как-то особо выделила это личное местоимение по-настоящему личным образом. – Ты хотя бы понимаешь, что ты значишь для меня?

- Я нужна тебе для отдохновения, - ответила ее раба. – Ты говорила мне, что я твоя награда. Что Всевышний даровал тебе право родить и воспитать дочь. Да-да, - улыбнулась она, - я помню, ты мне это тоже говорила, как все было. А еще одним его подарком тебе стала... я. Всевышний так сложил обстоятельства, что мы встретились, и это стало возможным. И я благодарна Ему за все, через что я прошла, в ожидании встречи с тобой. И даже за все то, что мне еще... предстоит.

- Ты... серьезно думаешь, что это Его волю мы сейчас исполняем? – Владычица на секунду растерялась от такого обескураживающего заявления.

- Его власть вовсе необременительна, - юная женщина по-прежнему говорила серьезно, без улыбки - наверное, о чем-то воистину тайном иначе и нельзя, - Поэтому ты ее и не замечаешь. Он сделал так, чтобы я стала твоей. Он любит тебя, и Он делает для тебя то, что тебе воистину необходимо.

- Необходимо... – вздохнула ее Госпожа

Она, Владычица Лимба, на мгновение потупила очи долу, а после этого, снова заглянув в глаза своей возлюбленной рабыни, продолжила свои увещевания.

- Ты знаешь, что я никогда не посягаю на свободу тех, кого приняла под защиту и покровительство. И высшая степень наказания, которую я могу применить к моим подданным, это отправить их в мир, соответствующий их духовной, внутренней сути...

Она не снабдила эту реплику вопросительной интонацией, просто высказала известное, но ее собеседница не стала напоминать ей об этом излишестве, понимая, что это своеобразный выход избыточных эмоций, необходимый ее хозяйке именно здесь и сейчас.

- Ты... и только ты... Ты единственная, кто, в принципе, может кому-либо пожаловаться на мою суровость, - закончила, наконец, Владычица эту свою мысль.

- Зачем?

Задав этот вопрос, юная женщина, нагнувшись, коснулась губами пальцев своей Госпожи. А после, выпрямилась и продолжила.

- На что мне жаловаться? – заметила она, скорее риторически обозначив тональность своего вопроса. – Да, играя со мною, ты иногда причиняешь мне боль. Но это все совершенно несерьезно. Я счастлива, что это тебе скорее приятно. И это меня вовсе не смущает. Ты же всегда останавливаешься... Ну, когда чувствуешь, что боль от твоих рук становится для меня... несколько чрезмерной

- Когда боль для тебя становится слишком сильной, тогда наши игры, - это слово ее Госпожа выделила, вложив в него некое неопределенное множество значений, совершенно понятное лишь им двоим, обеим и сразу, - совершенно перестают меня радовать. Возникает нечто странное, оно как-то сродни зудящему беспокойству, особенная щекотка, ощущаемая мною как бы изнутри. Это все... раздражает, сбивает настроение, добавляет чувство вины за то, что я позволила себе лишнее и... не позволяет мне продолжать. А теперь вот, мне придется перейти через барьер моего страха... опасения обидеть тебя.

- Я хочу, чтобы ты преодолела этот барьер, - юная собеседница Владычицы Лимба смотрела ей прямо в глаза. Так, чтобы никаких сомнений в значении ее слов не осталось вовсе. – Я понимаю, ты считаешь меня хрупкой и беззащитной. Но я все же не так уж слаба, и вполне могу принять все то... что ты иногда хочешь сделать... со мной.

Владычица потупила очи долу, а победившая в этой схватке слово-за-слово рабыня, нагнувшись, снова поцеловала ее руку. Да так и замерла, прижавшись к пальцам своей Госпожи щекой и прикрыв свои серые глаза.

- Ты моя собственность, - тихо сказала-повторила побежденная. – И я не могу обходиться без тебя. Ты знаешь, зачем я выстроила этот дом?

- Для того, чтобы жить здесь... со мною, - ее возлюбленная в этот раз сменила позу, приподнялась и повернула голову вверх, опершись подбородком на колени своей Госпожи, снова встретившись с нею глазами. Глядя на свою хозяйку снизу, она продолжила:
- Я знаю, раньше у тебя не было такого постоянного жилища, личного дома. В твоих лесах выстроено множество шалашей, эдаких удивительных времянок, обставленных в твоем вкусе, скромно, но в точности так, чтобы тебе там было удобно. Когда ты привела меня в Лимб, ты захотела создать место, где мне будет уютно. Так появился этот наш Лесной Дом.

Она окинула взглядом пространство своей мансарды и смущенно улыбнулась.

- Твой дом, - поправила себя юная раба. – Прости, я забылась.

- Напротив, все в точности так и есть, – подтвердила ее Госпожа. - Ты правильно все поняла и выразила словами. Я специально обозначила эту мансарду как твое владение, где я ничего не могу делать без твоего согласия. Конечно же, это всего лишь условный островок твоей свободы в созданном мною мире. Но эти границы твоего владения да будут всегда нерушимы. Я знаю, ты предпочитаешь не создавать мне препятствий и всячески подчеркиваешь, что ты принадлежишь мне даже здесь. Но впускать меня сюда это твое право, а вовсе не обязанность. Здесь, у себя, ты совершенно свободна.

- В том числе и в том, чтобы отдавать себя тебе, - закончила ее мысль юная раба. – Поэтому и судишь ты меня именно здесь. Я хочу, чтобы ты даже здесь ощущала меня своей.

- Суд... – как-то насмешливо и с горечью произнесла ее хозяйка. – Простой судья всегда имеет право помиловать подсудимого. И не совершать жестокостей.

Вероника в ответ только покачала головою. В своей прежней жизни она уже имела некоторый опыт «судейского милосердия». И осталась от него совершенно не в восторге. Ее Госпожа, кажется, догадалась об этих неприятных воспоминаниях и крепко сжала ладони своей подвластной. Та кивнула ей в ответ на это пожатие.

В этот раз они обошлись без слов. В конце-концов, Владычица была в курсе реалий того мира, откуда она когда-то изъяла свою возлюбленную.

- Я все понимаю, - сказала юная женщина. – Ты связана своим торжественным обещанием. И теперь ты ничего не можешь исправить.

- И мой приговор по твоему делу может быть только один, - произнесла ее Госпожа.

Юная женщина кивнула головою, предоставив своей Владычице поступать так, как она сочтет нужным. И та сразу же выпрямилась, отпустив ладони своей визави.

Госпожа всем своим видом обозначила, что разговоры по душам закончились, и начинается тот самый суд, который она обещала своей рабыне.

- Вероника, понятна ли тебе суть твоего... проступка? – произнесла Владычица Лимба, глядя в глаза своей возлюбленной.

- Преступления, - мягко поправила ее коленопреклоненная раба и тут же пояснила:
- Это оставалось бы проступком, если бы ты не провозгласила этот твой торжественный запрет, обозначив его не так, как это объявляет госпожа для своей рабы, а так, как устанавливает Владычица Лимба для своей подвластной. Ты хотела как можно сильнее меня впечатлить этим, однако с того момента, как я услышала это твое заявление, мое запретное деяние, ранее не более чем проступок - за который можно было бы чисто символически отстегать ремешком, и тут же сразу на месте и простить, приголубив! - превратилось в преступление. А я из обычной расшалившейся рабыни стала настоящей преступницей. Ну, по меркам Лимба, где нарушать твои запреты никому и в голову не придет. Ведь я совершила свое деяние целенаправленно и осмысленно, прекрасно зная о запрете и всех его последствиях.

- Ты обвиняешь... меня? – голос ее Госпожи чуть дрогнул в смятении.

- Отнюдь, - покачала головою верная ее раба. – Ты была совершенно в своем праве, желая обозначить тот рубеж, который мне переходить категорически запрещено. Я признаю себя виновной в нарушении твоего запрета. Ты заранее объявила то самое наказание, которое последует, если я себе позволю такое деяние. И я готова его, это наказание, принять. Принять его от тебя, пройдя через твои руки.

- Я хочу знать подлинную причину твоего поступка, - заявила Владычица.

Прежде чем ответить, ее возлюбленная снова наклонилась и, припав к правой руке хозяйки, обозначила целую гроздь-серию коротких поцелуев-касаний, как бы благословляя карающую длань своей Госпожи к исполнению предполагаемого наказания. И далее, распрямив, почти расправив пальцы хозяйки, раскрыв ладонь своей Старшей тыльной стороною-да-на-колено, легла-прижалась к ней щекою. А после, умоляюще посмотрела на нее снизу. Явно, в надежде на то, что Владычица наконец-то оставит свои увещевания и перейдет от слов к делу. И уже не станет ее более пытать in verba*. Однако та, кто приняла на себя обязанности судии по этому процессу, в ответ только нахмурилась.

- Говори! – потребовала она. И добавила, в чуточку смягченном тоне:
- Мне очень нужно это знать. Пожалуйста, поведай мне всю правду.

Юная женщина на секунду отвела свои серые глаза в сторону от нее, в нерешительности, как бы собираясь с мыслями.

- Когда-то ты признала за мною право на ложь, - произнесла она, наконец.
- Можно, я им воспользуюсь? Ну... в этот раз?

- Когда я тебя обрела, я решила, что не стану касаться твоей ментальной сферы. Ты можешь читать мои мысли, а я твои – нет, – ответила ей Владычица. – Так справедливо. Это позволяет тебе чувствовать себя свободной... ну, хоть в чем-то. Не ощущать такого чрезмерного контроля с моей стороны. Ты имеешь право на полную свободу мысли. И я действительно, объявила, что ты не обязана быть со мною откровенной. Это значит, что я не стану сердиться, если ты попытаешься ввести меня в заблуждение, в утверждениях или же умолчаниях. Если уж ты посчитаешь меня недостойной твоей откровенности, то... Ну что же, значит, я сама виновата во всем этом. Но поверь мне, Вероника, ложь в твоих словах я сразу же почувствую. И тогда мне будет больно.

- Правда тоже причиняет боль, - произнесла ее возлюбленная, - и точно так же может тебя обидеть.

- Я выбираю правду, - ответила ее Госпожа. - Говори.

- Я люблю тебя, - тихо сказала ее коленопреклоненная раба.

- И я тебя тоже, - ответствовала ее хозяйка. – Пожалуйста, не прячься за чувства. Скажи мне все как есть. Я хочу знать.

- Я все сказала, моя госпожа, - ее возлюбленная не улыбалась. – Я знаю, что твой запрет не допускает снисхождения. И я не пытаюсь тебя разжалобить. Я говорю правду.

- Не всю, - покачала головою ее хозяйка. – Сейчас я не испытываю боли, значит ты не лжешь. Но мне все равно обидно. Оттого, что ты все равно не почтила меня своим доверием.

- Госпожа... – девушка сделала слабую попытку к сопротивлению. Однако, ее визави отрицательно покачала головою и снова мягко сжала пальцы рук своей юной собеседницы.

- Вероника, я хочу знать, - адресно выделив личное местоимение, она выразительно посмотрела в глаза своей рабыни. – Так мне будет легче. Скажи, отчего все-таки ты нарушила мой запрет?

- Я хочу обрести тебя, - сказала девушка и спешно добавила-разъяснила эти свои слова удивленной госпожи:
- Мне мало тебя в том виде, который ты являешь мне в этом доме. Я хочу большего. Я хочу всю тебя, и никак иначе.

- Но... послушай! – ее Госпожа преодолела первое свое недоумение и попыталась уточнить суть претензий адресата своего удивления. – Я вовсе не давала тебе повода к ревности! У меня нет, и не было никого, с кем тебе пришлось бы делить мое внимание! Разве только...

Она сызнова потупила очи долу, обозначив тем самым еще одну моральную победу своей возлюбленной. Каковая тут же обозначила этот свой мимолетный триумф, одарив руку своей хозяйки очередным поцелуем.

- Нет-нет! – ответствовала ситуационная победительница этого странного противостояния. – Твоя дочь... Дети – это святое. Я понимаю твою заботу о ней. Мне бы хотелось помочь тебе. Ну... с нею. И... Нет, то, что смущает меня, это вовсе не ревность.

- Да что же это с тобою? – с тревогой осведомилась ее Госпожа. – Вероника, что тебя так мучает? Что мешает тебе наслаждаться жизнью в нашем доме?

- Это не мука, просто... – юная женщина на секунду замялась, смутившись, а после произнесла быстро и решительно, заглянув своими серыми глазами прямо в зеленые очи своей Старшей. - Ты щадишь мои чувства. И стремишься показать мне себя исключительно в особом образе... Несвойственном тебе в иных обстоятельствах.

- Ты... – ее хозяйка казалась... даже не удивленной или даже раздосадованной, а воистину потрясенной такими словами своей рабыни. – Ты осуждаешь меня за то, что я для жизни с тобою избрала образ, максимально приближенный к человеческому?

- Ах, нет, моя Госпожа! Все не так!

Сказавши это, юная женщина снова припала к ее руке. А после этого, придвинувшись к своей хозяйке еще ближе – вплотную к коленям Владычицы Лимба – приложила ее ладонь к своей груди.

- Вот мое сердце! – сказала она. – Слушай его. И ежели я солгу, останови его! Или же просто, сожги его мне в наказание!

Ее Госпожа отрицательно покачала головою. «Объясни, и я поверю!» - молвили ее глаза. Впрочем, значимые мысли Владычицы почти всегда были доступны ее рабыне.

- Я благодарна тебе, - сказала Вероника, - за твое благородство и желание дать мне счастье человеческой жизни, которого я была когда-то лишена.

- Ошибаешься, - сухо отозвалась ее хозяйка. – Мои мотивы более чем эгоистичны. Я просто захотела насладиться тобою. Насладиться во всех возможных смыслах. И потому подстроила условную телесность моей личности, правящей Лимбом, под те потребности и ощущения, что привычны тебе. Это весьма интересный опыт – почти всерьез испытывать телесные удовольствия, например, от принятия пищи. И даже... – тут она усмехнулась, - некоторый дискомфорт от ее прохождения через мой организм. Но я действительно захотела быть к тебе ближе во всем моем существе. И я была уверена, что это поможет сделать тебя счастливой.

- Я счастлива с тобою, - ответила ее возлюбленная раба. – Но ты не учла два моих особых свойства, всегда нацеленные на тебя.

- Какие же? - осведомилась хозяйка.

- Любопытство и жадность, - ответила юная рабыня. И сразу же пояснила:
- Мне мало того, что я могу ощутить, общаясь с тобою, и днем, и ночью. Я знаю, ты много сложнее, чем этот прекрасный образ, в котором ты живешь здесь со мною. И мне хочется знать тебя настоящую. Ту, кто по Воле Всевышнего действует в иных мирах, помимо Лимба!

- О, Господи! – воскликнула ее хозяйка. – Вероника, только не это!

Она, чуть наклонившись, потянула юную рабу к себе. Та сдвинулась, оказалась слева от своей хозяйки и приникла к ней.

- Я хочу узнать каждую из твоих ипостасей, - шепнула она Владычице Лимба. – Хочу коснуться каждой из них... Ты слышишь? Каждой! Одарить их своей любовью так, чтобы каждая частица тебя обрела свое... счастье!

- Сумасшедшая девчонка! – услышала она в ответ.

А затем, губы хозяйки, произнесшие эти слова, коснулись ее губ...



* In verba – словесно (лат.)

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

Спасибо большое за столь обширный и достойный труд, а также внимание к деталям, которое буквально удивляет. Читал запоем, а потом долго ждал очередного продолжения. Редко пишу комментарии, предпочитаю читать, но выражаю надежду, что данный будет дополнительным мотиватором продолжить работу.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

16.

Спустя несколько минут они уже сидели, обнявшись, на постели Вероники. Просто, юная женщина утащила свою Владычицу именно туда. Вот прямо из судейского кресла, оторвав ее от тех самых судейских обязанностей, которые сама же Вероника на нее и возложила. Впрочем, никаких возражений со стороны Госпожи по этому поводу она не услышала.

Владычица Лимба гладила свою рабыню по спине и время от времени касалась губами ее шейки и кожи плеча в вырезе платья там, сверху... А Вероника отвечала на эти ее ласки, всякий раз при этом, сжимая Госпожу в своих объятиях, пускай и чуть-чуть, но все же заметно для адресата этого интимного движения.

Наконец, Владычица все же рискнула прервать это прекрасное занятие. Она чуть отстранила от себя Веронику и положила руки на плечи своей рабыни.

- Безумная моя девочка! – сказала она. – Ты почувствовала, что Раилла живая и каким-то особым образом связана со мною, и поэтому решила устроить знакомство с нею? Ты вела себя столь отчаянно и рисковала своей головою только лишь для того, чтобы обрести еще одну частичку меня? Ты захотела составить ей компанию в этих ваших бездумных играх именно для этого?

Ее возлюбленная молча кивнула своей головой и шмыгнула носом. Возможно, просто в эдаком показном смирении и сожалении о случившемся... Однако, скорее всего, вполне себе искренне. Впрочем, дальше этого сие дело образцовой душещипательности не пошло. Наверное, это было и к лучшему.

- Я тебя понимаю, - Госпожа в свою очередь кивнула своей рабыне. – Мне ясны и понятны причина и логика твоего деяния. Но теперь мне и вовсе не понятно, а что же теперь с тобою делать? Ну, по итогам всего тобою совершенного.

- Накажи меня, - попросила девушка. - А потом, ну... после... – этой паузой она, потупив очи долу, обозначила финал предстоящего ей болевого поучения. – Сними свой запрет. И больше не накладывай на меня таких торжественных воспрещений. Пожалуйста.

- Ты понимаешь, какая боль ждет тебя сейчас от моей руки?

Эти слова рабыня восприняла как повод снова, в очередной раз коснуться губами правой руки своей хозяйки, в этот раз где-то чуточку ближе к локтю. И после этого она, вовсе не улыбнувшись, обозначила все как есть. Словами.

- От твоей руки я приму все, - упрямо заявила она. – И боль, и наслаждения. Хочешь, я поклянусь в том, что никогда не припомню тебе того, что ты сделаешь со мною, иначе, чем с благодарностью?

- И все равно, мне страшно, - ее Госпожа провела по щеке своей рабыни. Юная женщина в ответ промолчала, лишь только сызнова потупила очи долу.

Владычица, наконец-то, решилась. Она поднялась с постели своей подвластной и протянула ей руку.

- Поднимись! – сказала она. И юная женщина незамедлительно исполнила ее приказ.

Владычица Лимба положила руки на плечи своей подвластной. Они встретились глазами, госпожа и ее рабыня. И трудно сказать, чей взор был более смятенным.

Впрочем, Госпожа была на высоте своего положения. Глядя в глаза подсудимой, она провозгласила ей свой приговор.

- Я признаю мою рабу, Веронику, присутствующую здесь, виновной в нарушении моего экстраординарного запрета, установленного мною для нее лично, и снабженного санкцией в виде сурового телесного наказания. Поскольку эта санкция не имеет альтернативы и в ее отношении мною не были оговорены возможности никакого смягчения наказания, я вынуждена приговорить свою рабу Веронику к сечению розгами, без жалости и снисхождения, и без счета ударов. Наказание будет исполнено лично мною. Я не прекращу исполнения этого наказания до тех пор, пока кровь трижды не стечет вниз по телу моей... возлюбленной!

Услышав это самое слово, юная женщина вздрогнула и тут же потупила очи, которыми она только что взирала на свою госпожу, смотрела в глаза своей хозяйки почти с дерзостью и вызовом.

- Я... принимаю наказание от твоей руки, - сказала она, чуточку помедлив. И добавила, вскинув на хозяйку взгляд своих серых глаз, отчаянно и храбро:
- С благодарностью!

- Тогда пойдем, - Владычица взяла осужденную за руку. – С этой минуты ты в полной моей власти и должна повиноваться мне без ропота и сопротивления.

- Можно подумать, что я тебе сопротивлялась, ну хотя бы раз! – Вероника попыталась произнести эту фразу как можно более шутливым и почти что развязным тоном. Скрывая за этими словами робость, плавно переходящую в страх, вернее, в нечто вроде приступа, доходящего почти что до грани панического ужаса.

Владычице вовсе не надо было читать мысли своей возлюбленной, для того, чтобы прочувствовать все эти самые ощущения ужаса, от неизбежно предстоящего ей. Нервная дрожь пальцев юной женщины была вполне себе ощутимой... Но Госпожа не стала незамедлительно снимать у своей рабы это мучительное напряжение. Она попросту вывела Веронику за руку из комнаты-в-мансарде - когда-то заговоренной специально для ее возлюбленной, как самое безопасное для нее место. И далее, свела свою рабыню вниз по лестнице так, чтобы рабыня опиралась на руку своей хозяйки.

Они двигались с нею медленно, почти торжественным шествием, где трепещущая юная женщина, жертва, ведомая на заклание жестокой судией и палачом, сошедшимися в едином лице Владычицы Лимба. Наверное, со стороны это все выглядело достаточно забавно. И даже... трогательно. Ну, когда они достигли нижней части лестницы, оказавшись в гостиной Лесного Дома, и Старшая в этой паре повлекла свою компаньонку на диван, располагавшийся у стены, напротив окна. И там же сразу прижала Веронику к своей груди лицом. Юная женщина всхлипнула, а ее Госпожа гладила свою возлюбленную по плечам и спине, время от времени касаясь ее пепельных волос губами.

- Обещай мне, что ты меня не пожалеешь, - произнесла дрожащим шепотом отважные слова эта бунтовщица. – Что ты не станешь смягчать своих ударов и сожалеть о том, что делаешь мне больно. Я хочу, чтобы ты получила одно из... запретных удовольствий. Чтобы ты наслаждалась мною, а вовсе не мучилась тягостной обязанностью меня истязать.

Слова этой девочки звучали как совершенно безумный бред, однако при этом они были совершенно понятны той, кто их слышала. Да-да, ее Вероника в своей безумной покорности всей той бредовой предопределенности - которую она, несомненно, прочувствовала всем сердцем и куда раньше, чем ее хозяйка! – была абсолютно права! Конечно же, в том, что случилось, в принципе, была виновна сама Владычица Лимба – частично в подлинном своем виде, как не удержавшаяся от излишнего запрещения, частично в виде той непостижимой частицы самоё себя, что она когда-то вложила в Раиллу, провокатора сегодняшнего расклада. Но теперь выход из этого жуткого положения был только один. Именно тот, который обозначила ее возлюбленная.

- Я же знаю, ты всегда хотела устроить мне именно такое... суровое испытание. И ты обрывала свои мысли, запрещая себе то, что казалось недопустимым, в части общения со мною. Пожалуйста, отпусти себя, моя Госпожа, воспользуйся этой оказией, позволь себе то, что ты хочешь получить от меня.

Голос возлюбленной заставляет ее хозяйку краснеть от стыда за свои былые... темные мысли. Но ее раба продолжает, и Госпоже все тяжелее соглашаться с ее жуткими просьбами. Теми, которые все равно придется исполнить.

- Я твоя. Я хочу дать тебе все, что могу. Не думай, будто я не способна перетерпеть за-ради твоего наслаждения. Я могу... Я хочу... Да...

Госпожа, наконец-то, прервала эту ее сбивчивую речь, обхвативши свою возлюбленную обеими руками, прижав ее к себе, крепко-крепко. Вероника замолчала, а после, всхлипнув снова, разревелась с облегчением.

Владычица сумела как-то осмысленно пообщаться со своей возлюбленной лишь через несколько минут. Отстранив от себя Веронику, она, не прибегая к помощи всяких там привычных средств – вроде платков-салфеток-полотенец – двумя движениями руки, просто погладив свою подвластную по лицу, убрала с ее щек слезы, избавила носик, любимый, но покраснев-распухший, от изрядной порции хлюпа. Заодно, восстановила ее обычный цвет лица и убрала покраснение глаз. Сделала все это вместе взятое, мгновенно и сразу. Она свою рабыню за руки, задав дистанцию откровенного разговора. Близкую, но не доходящую до намеков на чувственный интим. Владычица посмотрела своей рабыне в глаза, четко обозначив и характер грядущей беседы, и свое в ней, в этой беседе, главенство.

Вероника поняла все без слов, впрочем, как и всегда. Она чуть склонила свою голову, потянула руку Госпожи на себя и коротко коснулась губами тыльной стороны ее ладони. А после, выпрямившись, заглянула в зеленые глаза Владычицы. Готовая слушать и слышать.

- Я знаю, ты искренне желаешь сделать меня счастливой. И ублажение моей нынешней телесности ты почитаешь своей обязанностью. Я благодарна тебе за такую заботу. Нет, мне и вправду это важно - то, что ты делаешь для меня, то что ты допускаешь делать с тобою.

Владычица на секунду замолчала, а после, чуть улыбнувшись, продолжила свою речь.

- Знаешь, - сказала она, – я ведь и впрямь очень сильно изменилась. Ну, став более... телесной, чем когда-то прежде. Я сделала это именно для того, чтобы чувствовать близость к тебе. И то, что ты готова исполнить все мои мимолетные желания, безмерно льстит мне. Ты безрассудно отважна, и всецело уповаешь на бессмертие, дарованное тебе в Лимбе. И еще на то, что тебе не впервой терпеть нечто... подобное. Но понимаешь ли ты, моя милая Вероника, кем ты стала для меня?

Взгляд зеленых глаз, адресованный этой юной женщине, требовал ответа. Четкого и однозначного. И он был дан.

- Я твоя раба, - произнесла Вероника. – А что касается твоих желаний, то... Я хочу исполнить все твои желания, даже мимолетные. Даже те, которых ты стыдишься. Если тебе хочется именно этого... Ну, отчего же ты думаешь, будто бы я не могу немножечко и потерпеть? Ты получишь желаемое, получишь то, что тебе так необходимо, именно от меня. И это главное.

- Мне... страшно причинять настоящую боль той, кто меня любит, - ответствовала Владычица. – Той, кого люблю я. И если желаемое мною тебя не порадует... Пускай все сложится не в пользу исполнения таких моих желаний. Мучиться осознанием того факта, что ты страдала из-за моих прихотей...

Она смутилась, а ее визави улыбнулась понимающей улыбкой, явно воспользовавшись преимуществом в ментальной сфере, которое она имела перед своей Госпожой, намеренно загрубившей свои способности к чтению мыслей своей рабы.

- Здесь и сегодня нет площади перед ратушей там, в Смит-Вэллидж, - ответила юная женщина. – Здесь только мы двое, ты и я. И я хочу, чтобы ты... просто воспользовалась этой возможностью исполнить свои тайные желания. Ты и только ты вправе делать со мною все то, о чем ты сейчас подумала. Это я так решила. И тебе нечего стесняться. Да, ты исполнишь свое давешнее торжественное обещание и получишь от этого удовольствие. Да, оно будет сопряжено с моими страданиями. Но это твоя привилегия. Я ее дала тебе.

- Глупая девчонка... – в полной растерянности произнесла ее Старшая. – Ты что же, все это затеяла за-ради того, чтобы я исполнила эту свою безумную фантазию?

- Не только, - ответила ее сумасшедшая возлюбленная. – Я просто хотела добиться того, чтобы ты отменила свой запрет. Чтобы мы с Раиллой могли играть, не прячась и не обманывая тебя. И я готова рассчитаться моим страданием за то, что посмела водить тебя за нос.

- И за дерзость, - мрачным тоном закончила ее госпожа.

- Да-да, и дерзость тоже, - живо согласилась ее возлюбленная.

Она грустно улыбнулась и спустилась с дивана вниз, оказавшись на коленях.

- Я благословляю тебя исполнить все твои желания, - сказала она. – Я счастлива тем, что нужна тебе!

- Тогда будь так любезна, озвучь то, что я сейчас пожелала!

Ее Госпожа произнесла эту фразу со смущенной улыбкой, как бы принимая свое господствующее положение. Окончательно и даже с облегчением.

- Легко, моя Владычица! – к юной женщине вернулась ее обычная ирония.

Вероника тут же вскочила, завела свои руки за спину и сверху, расстегнула пару застежек-пуговок. А после, переменив позицию рук – перекрестно и назад – живо стянула с себя серое платье муарового шелка, оставшись в одной атласной сорочке. Шагнула в сторону, отложив на ближайшее кресло снятую одежду, и тут же возвратилась обратно к дивану. Склонив свою голову, сделала очередной шутовской книксен – в нижней одежде выглядеть серьезно и не получилось бы! Задорно вскинула на хозяйку серые глаза и улыбнулась, явно ожидая от нее дальнейших распоряжений.

- Ты... хотела озвучить мои желания, - напомнила ее Госпожа. И, внезапно, сызнова смутилась, потупив очи долу.

- Не-а! – усмехнулась юная женщина, вовсе не стесняясь очередной своей моральной победы – немудрено, в условиях подавляющего своего превосходства в силах! – Уж лучше я исполню их, эти твои... желания!

Она мигом оказалась сызнова на коленях перед своей хозяйкой. Придвинувшись к ней вплотную, и глядя ей в глаза снизу, она буквально потребовала:
- Пожалуйста, обними меня так, как ты хотела!

Ее Госпожа на секунду зажмурилась и сжала губы, исказив свое красивое лицо. А после, решившись, раздвинула ноги, позволив своей возлюбленной придвинуться к ней еще ближе. Владычица обняла ее своими коленями, положив свои руки на плечи юной женщины, сцепив-сплетая длинные пальцы за ее шеей. Зеленые глаза Госпожи и серые глаза рабыни встретились. И вовсе не хозяйка сейчас главенствовала в этом раскладе.

- Войди в меня изнутри, - тихо сказала Вероника. – Пожалуйста, откажись от своей идеи даровать мне свободу мысли. Не здесь и не сейчас. Забудь об этом, хотя бы на несколько часов. Испей немного моей души, молю!

Госпожа на секунду прикрыла глаза и... сделала невидимое движение изнутри самоё себя. Запретное и желанное. Сродни тому, как входит мужское естество в живую плоть, заждавшуюся этой силы, твердой и упругой, алкающую ее. Своим ментальным ударом она пронзила глубину духовного пространства своей возлюбленной, заставив ее судорожно вздохнуть. Юная женщина покачнулась и не нашла ничего лучшего, чем схватиться ладонями за груди своей Госпожи. Возможно, чтобы просто не упасть на пол в сладкой судороге. Хотя, вряд ли... Вряд ли только для этого.

- Раздень нас сейчас же! – прокричала Вероника, то ли изнутри себя, а то ли в полный голос. – Как умеешь только ты! Молю!

Посыл изнутри себя, и тут же Владычица Лимба исполнила обычный свой фокус-трюк, который так нравится ее возлюбленной. Нижняя одежда юной рабыни и все одеяние ее Госпожи мгновенно распались, для того, чтобы соединиться в прежнем, неповрежденном виде там, на стуле, где уже лежало платье Вероники. Юная раба незамедлительно воспользовалась тем, что ее старшая визави оказалась обнаженной, и столь близко к ней. Ласково сжав пальцами левой руки правую грудь своей Владычицы, правой рукой она оказалась в изножье своей хозяйки. И почти мгновенно нащупала сладостную точку «венерина бугорка» там, снизу, не входя в глубину лона своей Старшей.
Губами обнаженная рабыня сжала сосок на левой ее груди, обозначив эту ласку мягко, но в высшей степени чувствительно. А потом заиграла на теле своей Госпожи, сжимая свои губы и, синхронно с этим, пальцы левой руки, подобным же образом, помогая в том же ритме действиям среднего пальца на входе в лоно, доводя хозяйку до чувственного экстаза. И когда та уже была на грани сладкого спазма, Вероника плеснула изнутри себя сладкой волной – ударив точно, без промаха, прямо из сердца в сердце! – так, чтобы слово «Люблю!», отчаянно выкрикнутое ею, зазвучало не только в ее душе, но и в душе Владычицы Лимба...

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра