Клуб "Преступление и наказание"

Больше всего на свете Гейл Лагган боялась трех вещей: голода, мора и запаха корицы.

Первый страх она унимала по четвергам, делая закупки в супермаркете, который находился всего в двух милях, сразу после автозаправки. Ездить туда предпочитала одна, складывала в глубокую тележку бесчисленные сумки и начинала вдумчивый променад вдоль рядов. Сначала бакалея: жестянки с супами, фасолью и тунцом, упаковки простого риса, спагетти и красной чечевицы, соусы в толстых стеклянных банках. Потом молоко в картонных пакетах, черный чай, кофе в зернах, овсянку долгой варки, апельсиновый и яблочный сок из концентрата. Меньше всего времени уходило на холодильники - замороженный горошек, картофельные крокеты и треска в панировке. Никаких списков Гейл не составляла, все держала в голове и всегда знала, сколько свободного места на полках ее кухонной кладовки.

Против мора боролась ежегодными прививками - одной из первых отзывалась на письмо семейного доктора, что вакцина от гриппа уже доступна и являлась на прием нарядная и воодушевленная. Ни муж, ни уже взрослые дети такого энтузиазма не разделяли, но и открыто не протестовали, у каждого находились и благовидные предлоги, и непреодолимые обстоятельства, не позволяющие им доехать до клиники в соседней деревне, куда не вела ни одна из ближайших дорог. Гейл сокрушалась, но соглашалась, что зараза к заразе не липнет. Себя она чувствовала защищенной - невидимые глазу и от того присыпанные сказочной пыльцой антитела усердно трудились. Витамины, холодный душ и вечерние пробежки тоже были хорошим подспорьем, особенно в межсезонье и преддверия равноденствий (Гейл твердо верила, что в эти дни истончаются не только границы между мирами, но и физическое здоровье человека). Яркие, всех цветов и форм таблетки и пилюли повышали ей настроение, а выпестованная терпимость к ледяной воде помогала не торопиться с заменой старого, подкашливающего бойлера. Мнением пожилого лабрадора Нельсона, скептически смотрящего на вынужденные прогулки по слякоти и темноте, можно было пренебречь.

И только перед запахом корицы она была уязвима. Птицы летали низко к дождю, а Гейл чувствовала корицу перед грядущими неприятностями или даже бедой. Интенсивность аромата не сказывалась на тяжести происшествия: запах мог бить в нос перед тем, как машина пробьет колесо, а едва уловимые, как в чужом парфюме, ноты принести известия о тяжелой болезни или чей-то скоропостижной кончине.

Специи, выпечка и индийская еда в доме были под запретом. Гейл каждый раз теряла самообладание и зло кричала, если натыкалась на оставленную гостями пачку сухого шведского печенья или позабытый на столе стакан с недопитым тыквенным латте. Выглядела она при этом безобразно: сжатые кулаки, выпученные глаза, открытый рот, но никто из домашних не обижался, скорее сочувствовали - ее страх был почти осязаем и еще долго висел в комнатах, даже после тщательного проветривания.

В этот раз запах корицы ощущался особенно отчетливо.

Гейл проснулась с первыми петухами. Они начинали голосить задолго до восхода, сначала неуверенно, по одному, потом все вместе, но каждый на свой лад. В прошлом году соседка завела двух несушек, чтобы иметь свежие яица к завтраку, но очень быстро к курицам добавились утки, и закончилось все средних размеров птичником - Нелла Вайнер всегда была увлекающейся натурой.

Ранние подъемы не расстраивали Гейл, на утро она оставляла то, до чего в остальное время не доходили руки: рассортировать фотографии из старых альбомов, подписать рождественские открытки всем родственникам, друзьям и знакомым, перебрать луковицы тюльпанов или подклеить гербарии, а сегодня она вызвалась подменить в магазине Энн - ее младший сын вторые сутки мучился воспалением среднего уха.

Корицей пахло в спальне - от подушки и теплого халата, пахло в ванной - от зубной пасты и махрового полотенца, пахло в гостиной, кухне и, конечно, столовой.

Было слишком рано, чтобы кому-то звонить и что-то выяснять, но Гейл все равно написала несколько сообщений. Первой откликнулась из рабочей поездки Дейзи, старшая дочь, заверила, что все хорошо, затем младшая, Рози, не спавшая этой ночью ни часа в своем студенческом общежитии. Средний, Тони, молчал, но рисование страшных картин Гейл выработанным со временем усилием воли оставила на потом.

Деревенский магазин открывался в девять, но ей нужно было быть там много раньше: ребята из пекарни Хобса привозили хлеб не позже семи, за ними подтягивался мясник. Он разгружал свои коробки медленно, долго раскладывал в холодильнике домашние бургеры и колбаски, укутывал в вощеную бумагу свиные отбивные и голых толстеньких цыплят, последними приезжали Планксы с молоком и Генри Мидлер со свежими овощами. С большой вероятностью фермер мог оказаться последним посетителем на сегодня - местные жители тоже делали основные покупки в супермаркете. Держать продуктовую лавку открытой было устаревшей, обременительной, но важной традицией, от которой приходской совет отказаться не мог.

Она сложила в сумку журнал, вязание и блокнот, в который записывала сочиненные ей самой схемы аранов - маленькая слабость, переросшая в большое увлечение. В сложных переплетениях жгутов и кос, ей виделись запутанные горные тропинки, планы улиц несуществующих городов и зашифрованные послания кельтских женщин (ирландская кровь отзывалась живо и предсказуемо). Гейл чихнула. Запах корицы накатывал душными волнами, было совершенно понятно, что отвлечься на расчеты сегодня не удастся.

Всю ночь шел дождь, но сейчас почти утих, повиснув в воздухе мелкой ледяной взвесью, состоящей из острых игл и коричных нот. Часы перевели чуть больше недели назад, и утренняя тьма стала совсем непроглядной - бледные, энергосберегающие фонари почти не справлялись. Гейл продрогла уже через минуту. Впрочем, идти было недалеко, весь Кингсмид простирался вдоль одной улицы, расходящейся короткими переулками - самый последний, перед выездом, упирался в церковь, справа от нее, в помещении бывшей пристройки, находился магазин.

Узкая проезжая часть улицы с обеих сторон была забита припаркованными машинами, еще час, и они разъедутся в сторону Бристоля и Бата, бездельников в деревне было немного. Вне зависимости от прогнозов погоды и перепадов температур, каждое зимнее утро было лотереей - покроются стекла толстой коркой льда или нет. Гейл и сама была постоянной участницей этой игры, и тоже обычно припрыгивала вокруг своего гольфа, одетая в пижамные штаны, свитер и шарф, в одной руке - кружка с кофе, в другой - чайник с кипятком. Пятидесятилетняя Дороти и ее кризис зрелого возраста против Злой Ведьмы Запада - шутила она сама про себя.

Выщербленный скользкий тротуар, идущий вплотную к дверям старинных домов, не позволял быстрого шага. Обычно прогулка по нему бывала приятной, но сегодня живописный, словно сошедший с пасторальной гравюры Кингсмид ощущался давящим и тесным, как старое платье. Запах корицы, казалось пропитал каждый камень, он вился дымом из печных труб, стелился по земле вместе с туманной стылостью, обратив привычные виды в зловещий пряничный городок. За желтыми леденцовыми стеклами Гейл чудились круглые силуэты имбирных человечков, смотрящих на нее выпуклыми конфетными глазами. Ей захотелось закричать.

“Ну вот, все понятно”, - сказала она вслух, - “Я просто схожу с ума. Вот та самая неприятность, которая должна случиться.”.

Внутренний голос запротестовал и подсказал ей, что, возможно, это про двоюродную тетушку Стефанию, которой было уже девяносто восемь. Вариант показался Гейл правдоподобным, и к магазину она подходила полностью взяв себя в руки.

Церковь Святого Михаила построили еще при норманнах. Она претерпела несколько косметических ремонтов в 13, 18 и 19 веках, и пару раз приходилось восстанавливать колокольную башню, разрушенную особыми суровыми штормами, но в целом ничего не менялось. Время застыло в ней и ее маленьком дворе, с разбросанными тут и там надгробными плитами, надписи на которых стерлись еще при королеве Виктории. Службы велись по четвергам и воскресеньям, после обеда в пятницу приводили на занятия детей из местной начальной школы.

Церковь была открыта и по ночам, за исключением случаев, когда преподобный Колин Барнс уезжал по делам прихода. Ключ он оставлял в магазине (после ухода Энн вывешивала на двери номер своего телефона - на случай, если кому-то понадобится пасторское прибежище).

Мужчина сидел на скамейке, прямо напротив арки церковных ворот. Он мог бы сойти за раннего покупателя, но даже издалека Гейл могла рассмотреть, как сильно намокли и разбухли от дождя его одежда и старомодного вида шляпа, без сомнения, он провел на улице несколько часов. Скорее всего, вымотанная болезнью сына Энн просто забыла оставить свой номер, и бедолага не смог попасть внутрь.

Незнакомец спал, чуть сгорбив плечи, сложив руки на груди, белые манжеты, выглядывавшие из широких рукавов потемнели от влаги. Он не был похож ни на бездомного, ни на наркомана, ни вообще кого-либо, кто нуждался провести ночь в старой деревенской церкви. Усталым путником, безмятежно уснувшим под проливным дождем, он тоже не был.

Гейл подошла ближе. Мужчина оказался немолод. Бледное лицо в морщинах, седые волосы разметались тонкими сосульками по воротнику кашемирового пальто. При нем не было ни сумки, ни портфеля, только сложенный вчетверо, тщательно отглаженный носовой платок - мокрый, он лежал рядом на скамейке. От сочетания его нелепой трогательности и неуместности у Гейл сдавило горло. Она сделала вдох, ледяная морось, свежая и колючая больше не пахла ничем.

“Спасибо, спасибо, Господи!”, - малодушной скороговоркой пробормотала Гейл, потом виновато обернулась на цветные витражи церкви, достала из кармана телефон и набрала номер полиции.

"складывала в глубокую тележку бесчисленные сумки и начинала вдумчивый променад вдоль рядов"
Немного странно. Я думала, обычно сумки в супермаркеты не берут, а оставляют в машинах на парковке возле супермаркета.

И я так поняла, что Гейл была экстрасенсом, учитывая её способность предчувствовать неприятности по являвшемуся её воображению запаху корицы.
Неплохое начало.

Только во фразе
"Больше всего на свете Гейл Лагган боялась трех вещей: голода, мора и запаха корицы."
я бы заменила слово "вещей" на какое-нибудь менее абстрактное.

Это вроде как новый Упырьев к Пырьеву?
Начало очень хорошее .

"выпестованная терпимость к ледяной воде помогала не торопиться с заменой старого, подкашливающего бойлера"
Вось это гениально.

Отлично! Дальше?!

Думаю, незнакомца убрали агенты иностранных спецслужб, опрыскав его носовой платок какой-нибудь опасной гадостью. И судя по названию литературного произведения, этот незнакомец далеко не последняя жертва.

Ну это же не Солсбери, черт возьми !

Тринадцать, это прямо такая игрушечка новогодняя, у которой тысяча граней, все такие как миниатюры (ну представляете, какого размера обычно елочные игрушки), и можно долго-долго сидеть, поворачивать и по слогам рассматривать)! Я просто млею и индевею от восторга!

Кстати, не знаю, кто тут экстрассенс, но моя собака вам низко кланяется, просится на прогулку)! Она беспородная, хотя иногда ее путают с ньюфом, вот такая шерстяная, но грация у нее притом как у лисы). Не знаю, будет ли продолжение. Мб, когда я напишу хотя бы еще одну главу к своему пока что одноногому). Но все это ужасно нравится! И вы меня сильно приободрили. Так это правильно-заразно!

Еще вернусь в эту ветку! И вам счастливой новогодней кутерьмы и веселого праздника!

Сейчас решающее значение имеет, будет ли Гейл дотрагиваться до платка незнакомца.

Интересно, только я одна, беря тележку в супермаркете, теперь вспоминаю Гейл?

А я два дня думала, почему корица, не эвфемизм ли это). Решила, что все правильно, остро реагировать на запах ванили как-то ненатурально). К тому же очень новогодняя, зимняя специя - из песни слова не выкинешь).

Всех с Новым годом!

А тут вот что-то давно уже нет продолжения. И думаю, что не я одна только скучаю и жду). А очень может быть, тут будет дальше как раз что-нибудь с мистикой, чертовщинкой - как раз самое время, святки в полном разгаре). С прошедшими вас праздниками, Тринадцать! Удачного во всех отношениях Нового года, вдохновения и творческих сил вам побольше! Пишите!