Клуб "Преступление и наказание"

Из двух ссорящихся более виноват тот, кто умнее.

Иоганн Вольфганг Гёте



Я просыпаюсь от сильного толчка и прислушиваюсь – разрывы снарядов происходят где-то совсем недалеко. С каждым взрывом бревенчатый потолок нашего блиндажа исторгает песчаную пыль, которая медленно оседает на пол. Я переворачиваюсь и в бесплодной попытке согреться кутаюсь в шинель, складывая руки крест-накрест и сгибая ноги – холод цепкими пальцами сжимает меня в ледяных объятиях, так, что всё тело бьется нескончаемой мелкой дрожью. Достаю из кармана часы. Секундная стрелка карманного хронометра беспристрастно отсчитывает время – почти шесть утра. На соседней койке ворочается мой товарищ Конрад, кляня французов:

- Что за люди, даже в Рождество не дадут поспать.

Рождество! Сегодня же двадцать четвертое декабря! Уверен, полгода назад никто из нас даже в самом страшном сне бы не увидел, что в 1914 году мы будем встречать этот праздник тут.

- А как же перемирие? На днях был разговор, что в Рождество мы воевать не будем…

- Может и будет, - отвечает Конрад, закуривая сигарету, - только ты, Пауль, пойди узнай еще, что им в голову придёт.

Поспать больше не получиться – я встаю, окидывая взглядом наш блиндаж. Мои однополчане делят небольшой сухой паек на завтрак, неприкосновенный запас, поскольку из-за ночного обстрела повар не нашел в себе силы духа добраться до наших окопов. Получив полагающуюся скудную порцию, я выхожу из блиндажа и вижу фантастическое, но давно привычное зрелище - сплошной лунный ландшафт, усыпанный воронками и ямами. Параллельно нашим окопам, петляя, идёт тройной ряд колючей проволоки. Его продолжение теряется из виду за холмом, но заканчивается он где-то очень далеко на севере, на берегу моря. С неба идет небольшой снег, покрывая черные ветки чудом уцелевших деревьев – остатки леса, который был здесь на момент нашего прихода.

Пасмурный день потихоньку разгорается. Весь день мы продолжаем земляные работы – строим фортификации, закапываемся в землю. Наш однополчанин Рикерт шутит, что как трудолюбивые муравьи, мы непрерывно прокладываем и укрепляем подземные дороги и пути сообщения между муравейниками, которые тут же разрушает некий сказочный великан. Время идёт быстро. Выглядывающее из-за туч солнце, словно сознавая свое бессилие согреть скованную зимой землю, также быстро прячется за горизонт. Уже в сумерках, в семь вечера работы прекращаются и начинается подготовка к празднованию Рождества. Написав письма родным, мы начинаем украшать елку. В ход идут самодельные игрушки, сделанные долгими часами вынужденного сидения под обстрелом – елочные шары из минометных мин, сплетенные гирляндой гильзы от пуль, и как апофеоз, на верх елки Конрад водружает кусок от разорвавшегося гаубичного снаряда, чем-то напоминающего звезду. Находится и несколько свечек. В кружки наливают шнапс, но я отказываюсь от алкоголя, меняя с Рикертом свою порцию на кофе. Суровое, аскетичное настроение последних дней несколько отступает, наш блиндаж наполняется разговорами и веселыми шутками. Речь заходит о перемирии, и кто-то предлагает выставить наряженную елку из блиндажа на бруствер, так, чтобы она была видна из французских окопов. Шуточная идея подхватывается, и вот уже мы вчетвером тащим елочку из блиндажа. Я приподнимаюсь, чтобы закрепить её, но Рикарт держит меня за рукав:

- Стой, не поднимайся сам. Ты же хочешь еще встретить Рождество в своей Познани?

Но меня охватывает какой-то кураж, сопряженный с ощущением неуязвимости и безопасности вокруг. Поднявшись, я ставлю елку, добавив земли к её основанию саперной лопаткой, затем, взяв протянутые однополчанами свечки, зажигаю их и мигом прыгаю обратно в окоп. Снайперский выстрел так и не прозвучал и я еще жив.

Мы сидим в окопе на корточках и курим сигареты, после чего затягиваем рождественскую песню. Минут через десять с французской стороны до нас доносится тихое пение. Спонтанно у нас возникает мысль – выйти на нейтральную полосу и поздравить французов с Рождеством. Её поддерживают все, за исключением сержанта Тилло – тот смотрит на нас, как на сумасшедших, качает головой и удаляется в блиндаж. Мы идём за ним следом, складывая оружие и патроны, снимая каски и дружно вышагиваем из окопа. Идём вперед. Проходит минута, вторая. Ярко в небе вспыхивает сигнальная зеленая ракета, я инстинктивно готовлюсь броситься на землю, подыскивая подходящее укрытие. Но тишина, царящая вокруг, ничем не прерываема. Навстречу шагают солдаты в синих мундирах. Мы сближаемся, на мгновение в воздухе повисает тягостная тишина. Низкорослый француз с бородой улыбается и говорит мне:

- Ижвое ноэль!

На секунду растерявшись, я чуть произношу в ответ:

- Весолых швиат! – и добавляю, - Фройлихе вайнахтен! – протягивая ему открытку с видом рождественской Познани. Он улыбается и в ответ сует мне карточку с видом Парижа. Рикарт, оказывается, хорошо знает французский и вступает в разговор. Мы обмениваемся подарками, я отдаю им несколько пачек сигарет, получая шоколад.

- Французы приглашают нас отметить Рождество у них, - говорит Рикарт и добавляет, - лично я не против.

Однополчане с сомнением качают головой, но я готов согласиться. К нам присоединяется Конрад и еще несколько человек, и после кратких раздумий мы пересекаем линию фронта в компании французских солдат. У входа в их блиндаж я вижу около двадцати солдат и девушку с повязкой с красным крестом на рукаве. Нас приглашают пройти внутрь, Рикарт достает из рукава две бутылки шнапса и отдает французам, те в свою очередь наливают шампанское в железные кружки. Чтобы избежать неловкого момента, который неизбежно будет вследствие отказа от алкоголя, я выхожу на улицу покурить и вижу там ту же девушку. Она бросает на меня безразличный взгляд и смотрит куда-то вдаль. Я молча стою, глядя в сторону наших окопов. Слева от нас в темном небе вспыхивают несколько сигнальных ракет. Повернувшись вполоборота, она окидывает меня взглядом, произнося на ломаном немецком:

- Почем ты не отмечаешь со всеми? Рождество – повод чтобы повеселиться и выпить, тем более на войне.

- До войны я не пил алкоголь на праздники. И тут пока еще не привык.

- А откуда вы взяли елку, которую нарядили и выставили?

- Ходили за ней в тыл, несколько километров. Там еще есть уцелевший лес, и можно найти подходящую рождественскую ель.

- Я хотела бы тоже принести и поставить ель у нас. Но наши ребята не захотели мне помочь. А сейчас это уже точно бесполезно – махнула она рукой, показывая на бункер, откуда доносилась песня на двух языках.

- Сделать это не проблема. – сказал я неуверенно.

- Что же, составь мне компанию. Пойдем и принесем эту ель сюда. Я знаю место, где у нас тоже есть деревья.

Девушка протянула мне саперную лопатку, я взял её и заткнул за поясной ремень. Мы медленно шли по дороге, периодически осматриваясь по сторонам. Она напряженно о чем-то думала. Мы подошли к развилке нескольких дорог. Где-то в отдалении сухо застучал пулемет. Красивое лицо девушки исказилось, и посмотрев на меня, она сказала:

- Знаешь… Сейчас Рождество, не время для этого. Это праздник любви. Но я скажу тебе одно - я ненавижу вас. Всех!

Соображая несколько секунд, я не нашел ничего, что ответить.

- Я ненавижу вас, за то что вы творите. Всех вас, симпатичных мальчиков с серьезными лицами, с винтовками в руках вломившимися в нашу страну. Убивающими, грабящими, творящими насилие и беззаконие.

Несправедливое обвинение задело меня до глубины души. Однако, понимая всю бессмысленность моей попытки сказать, что сам лично никого не убивал, не грабил и не насиловал, делая только то, что предписывает долг солдата – а именно, стрелять в неприятеля, я сделал попытку ответить.

- Я здесь не потому, что хочу нести насилие и разрушение. Если бы война закончилась, прямо сейчас, вот веришь ли, нет, я бы пошел домой и не обернулся.

- Пошёл бы и не обернулся. Ха! А кто будет отвечать за все это?

- Отвечать за что? Лично я не совершал военных преступлений и поступков, за которые было бы стыдно.

- Да причём тут ты вообще, - она махнула рукой, - даже если представить, во что я в общем-то плохо верю, вы все на одно лицо, как быть с тысячами, миллионами других.

Спорить мне совсем не хотелось. Что-то здесь не так, думаю я - конечно, что в любой войне, как и конфликте, всегда виноваты обе стороны, и перекладывание ответственности на кого-то одного – есть лишь продолжение этой войны, только уже в сфере мысли. Мне вспомнился французский пленный, с которым мы разговаривали месяц назад. Он рассказывал, что начало войны общество встретило с воодушевлением – отберём Эльзас и Лотарингию! Водрузим победное знамя! Разгромим аллеманов! А потом, скорбно говорил он, оказалось, что ваши генералы не тупее наших, а очень даже наоборот. Мы думали, что вступим в вашу столицу, а вы нам навешали так в августе-сентябре, что государство чудом уцелело. Подумать, какое безумие – ораторствовал тот французский солдат - ввязаться в войну с государством, закованным в стальную броню. Даже для моего не слишком большого ума тогда было очевидно – войны хотели и они, также как мы – просто мы оказались более искусны, поэтому сейчас находимся здесь. Но сейчас, сегодня, в такую волшебную ночь – пусть молчат орудия и винтовки, пусть прячется ненависть и ожесточение. Я молча слушал её, не зная, что ответить.

Мы подошли к опушке леса. Взяв саперную лопатку, я быстро выкопал елку. Молча, без слов, мы пошли обратно через поле с уже убранными посевами. Неожиданно девушка остановилась:

- Постой, подожди. Я очень устала. Давай чуть-чуть передохнем и погреемся.

Не глядя на меня, она спрятала окоченевшие руки. Мы остановились, она села на оставленной кем-то из крестьян копне сена. Я сел поодаль. Француженка дрожала от холода. Не в силах быть наблюдателем, я молча снял свою шинель и покрыл её плечи, после чего отсел назад. Привычка к постоянному холоду даст мне возможность продержаться некоторое время, пока она согреется.

- Зачем ты это делаешь? Думаешь, я буду лучше к вам относиться, да?

Что на это ответить? Что поступая так, я лишь делаю то, чему меня учили мать и бабушка? И к черту всю войну. Я молчу.

Девушка совсем обессилела, и чуть согревшись, склонилась на бок, опираясь на мое плечо и взяв шинель распростерла её над нами обоими. Над головой сияло морозное небо, по которому раскинулся от края до края отчетливо мерцающий млечный путь с мириадами звезд .

- А знаешь, сейчас, наверное, Рождество уже наступило? - Спросила она.

Достав из кармана хронометр, я посмотрел на циферблат.

- Удивительно, да. Без десяти двенадцать ночи.

Холод все усиливался. В этой бескрайней снежной пустыне, казалось, мир сузился до размеров нашей стоянки. Девушка склонила голову у меня на груди, и я непроизвольно обнял её рукой.

- Вот так, заснуть бы, а проснувшись, узнать, что вся эта война была лишь сном – долгим, кошмарным, но сном.

- Однажды так и произойдет, наверное. Закончится это когда-нибудь, наступит за нашим 1914 какой-нибудь 2019, и люди будут счастливы, будут любить друг друга, дарить подарки, и никогда не войдет в наш дом эта страшная чума.

Я протянул руку к её руке, и не касаясь, остановил на расстоянии сантиметра.

- Тепло! Как же здорово, когда тепло, я чувствую его на расстоянии, – тихо сказала француженка, - и обхватила рукой мое плечо. Я гладил её по голове, некоторое время она лежала молча, потом закрыв глаза привстала и положила голову ко мне на колени. Указательным и средним пальцами я провел по её шее, там, где заканчивается позвоночник, где находятся так называемые точки удовольствия. Неожиданно француженка встала, и отбросив сено, стала разрывать стог, пролезла туда и потянула меня за рукав.

- Тут хотя бы ветра нет, - кратко сказала она.

Больше до возвращения мы не произнесли ни слова. Мы лежали, спрятавшись от холода, как котята, тесно прижавшись к друг другу. Казалось, это продолжается бесконечное количество времени. Сам не понимая, как оказалась моя рука под её кофтой, я гладил её по спине. В тот момент, когда я с усилием надавил большими пальцами рук по обеим сторонам позвоночникам в место, где начинается спина, девушка судорожно задергалась. В кромешной темноте я ничего не видел, лишь улавливая слухом её дыхание.


Прошло полчаса.


- Надо собираться, идти. А то меня потеряют. Да и твои товарищи, наверное, уже заждались, - безэмоционально сказала она.
Я начал вставать, но она легким движением надавила рукой на мое плечо:
- Сначала я выйду. Не смотри на меня, и сразу не выходи.

Оставшись на месте, я отвернулся. Девушка уселась снаружи и глухо зарыдала.

В отчаянии я слушал её плач, которого слышать не должен, потому как она не хочет этого, и задавался вопросом – ну кто для неё я? Враг, который стреляет из винтовки в её отца или брата, и которые очень сильно хотят убить меня. А что, собственно, сделали мне эти милые люди – и что им сделал я? В детстве, в Познани, сестра мне говорила –в Рождество загадывай желание – и если сильна вера твоя - оно обязательно сбудется. Не веря в наш мир, я загадал, чтобы через сто лет, наши далекие потомки никогда не пережили того, что довелось нам – и отмечали Рождество дома, в компании родных и близких, были счастливы и любили друг друга.

Обратно мы шли молча. Француженка шагала впереди, я тащился за ней, неся в руке елку. Когда мы подошли к блиндажу, она остановилась и сказала:

- А знаешь. Когда я тебя увидела, я хотела тебя застрелить, - и вынув из кармана маузер, выстрелила в воздух. Но не смогла.

Не в силах чего-либо ответить, я стоял и молчал.

Девушка подошла ко мне вплотную, и неожиданно обхватил за плечи. Я обнял её за щеки и поцеловал в губы. Девушка ответила на поцелуй, так мы и простояли, казалось целую вечность. Наконец, она оттолкнула меня в сторону, и сказала:

- Ну, будь здоров! Желаю тебе дожить до конца войны.

И не дожидаясь ответного слова, схватила елку и скрылась во французском блиндаже.

Обратно мы шли молча, без веселых песен и шуток. Французы проводили нас до нейтральной полосы. Говорить не хотелось, да и о чем - каждый и так прекрасно понимал, что Рождество закончилось, а война продолжается, и одному Богу известно, что будет дальше.

Обстановка и передача настроения вам отлично удаются. Впрочем, я думаю, что вы и без меня это прекрасно знаете.
Интересно, что подобные ситуации возникали в разных странах, во время самых разных войн. Как-то люди умели оставаться людьми. Всегда. В разных странах. Во время разных войн.

Спасибо, умница.

Отлично! И очень к месту: и с Рождеством! И за мир во всем мире!

Очень хороший рассказ, очень добрый и очень литературный), спасибо!

Пишите почаще!

А ведь хорошо, между прочим. Не тематический рассказ, ну и Бог с ним, в порядке исключения допускается.

А вот, кстати, та рождественская песня, которую пели по обе стороны колючей проволоки каждый на своём языке.

по-немецки (язык оригинала) :
https://www.youtube.com/watch?v=3Fos5pibAiQ

по-английски
https://www.youtube.com/watch?v=LFEoo1_tDq4

По-французски
https://www.youtube.com/watch?v=ieiDrKToeg0

Это флешмоб - песня)! У нас такое пару лет делали в российских и восточно-украинских городах... Мда.., в Париже в этом году рождественские базары не работают (...

Тихую ночь по-моему вообще на всех языках поют. Красивая песнь!

Хорошо написано, да.

Уважаемые форумчане Arthur, Электра, Экспат, Anonspank, благодарю вас за добрые слова, мне очень приятно.

Госпожа Butterfly, низкий поклон вам за вдохновение в литературном искусстве.

Рассказ не имеет ни малейшего отношения к форуму "Преступление и наказание", но написан удивительно для данного автора стилистически цельно и довольно грамотно. Признавайтесь, Поляк, кто вам помогал?

Прочитал с удовольствием ! Немного дегтя. Представить, что каждый француз, которому ты вдруг подаришь открытку с видом своего города носит с собой открытку Парижа также сложно, как то что все русские имеют при себе открытку с видом Кремля, или храма Василия Блаженного.
А так, прямо вспомнилось "На западном фронте без перемен "

Эм.. да, по идее у тех, и у других на чем-нибудь эдаком должны были красоваться Эльзас и Лотарингия). Но это была бы не литературная логика).

А еще рассказы Г.Белля, который, кстати, тоже воевал во Франции, и многие герои его военных рассказов стремятся как-нибудь отмазаться от войны (не знаешь, верить этому или нет)...