Клуб "Преступление и наказание"

Тональность Боли

Расчет Кэрол полностью оправдался. Она получила свою порку, и я остался на ночь. Тематический секс мне не зашел вообще ни как. Ну, тело молодое, реакции безотказные, организм получил свою порцию удовольствия, а вот мозг проклинал меня на чем свет стоит. В последние часы перед рассветом я смотрел на спящую девушку и не знал, что мне делать с тем, во что она меня втянула.
А Кэрол спала, как младенец. Обняв мою подушку, она что-то нежно бормотала, уткнувшись носом в изломы наволочки. Ее лицо было совершенно спокойным, а беззащитная поза полна безмятежности. Я невольно погладил девушку по голове, убрал волосы с ее лица, а она попыталась зажать плечом и щекой мою руку. Все откровения вчерашней исповеди встали предо мной, как ртутные тени, и потянулись к моему горлу липкими тоскливыми лапами.
Почему—то вспомнился один детский разговор с отцом, когда я попытался вывернуться из неловкой ситуации:
— Артур, или ты виноват, или нет. Тут не может быть третьего!
Клубящийся строй теней шагнул ближе. Среди оживших кошмаров Кэрол я увидел свой силуэт, с лицом обезумевшей твари.
— И что мы будем с этим делать? — прошептал я.
Издевательски копируя мои манеры тварь пожала плечами, изобразив полное равнодушие и непричастность к тому, что мы творили несколько часов назад.
— Ок, ну, пойдем тогда, поговорим.
Я вытряхнул из джинсов сигареты и зажигалку.

Затянулся, присев на белеющий в сумраке комнаты бортик ванны. Нервы были расслабленными, тело спокойным, душа сытой. Блаженное состояния комфорта и надежности.
— Так что мы будем с этим делать? — огонек сигареты тлел в неясном тумане, как далекий свет маяка.
Мое безумие расположилось напротив, загородив собой зеркало и напоминало сейчас подростка, неумело спрыгивающего с ответки.
— Отвали, а?!
— Этого больше не будет. Никогда. Улавливаешь?
— Мне—то что улавливать? Открыл клетку — я свободен. Не открыл клетку — я сижу и не рыпаюсь.
— Ух, какие мы типа хитрые. Значит я виноват, да?
— Слушай, ты вообще от меня чего хочешь? Я есть. И я хочу есть. Иногда. А кормить меня или нет — исключительно твой выбор.
— Я не вижу тут выбора. Выбор — это когда я решаю, есть ты или нет. А кормить тебя или нет — это не выбор.
— Медведь, какого хрена ты трепыхаешься? Ну, нормально же все! Она хотела — она свое получила. Мы тоже. Я сейчас залезу в свою клетку и усну. Надо же переварить это все. А ты — живи.
— Ты прав только в последней фразе. Я буду жить, ты — нет.
— Чего?!
— Что слышал. Ты больше никогда не зайдешь в эту клетку. Да и лично мне она на *** не нужна. Ты тоже. И никаких «мы» — нет. И не будет.
— Полегче, парень, ты что себе надумал?!
Затяжка. Сигарета истаяла почти до фильтра. Это ее последний яркий свет. Смысл дальше разговаривать?
Я привычным жестом складываю пальцы правой руки в кулак и очень медленно тушу окурок об основание среднего пальца.
Ванная комната Кэрол, место ее исповеди, наполняется одуряющим воем дебильной твари, а по моей глотке течет кислая, серебристая ртуть. В чистом виде. Даже без запаха жженого кофе. Мое. Личное. Где только я. Такой какой есть. Каким знаю себя от рождения. Без примеси.
Маленький, круглый, очень аккуратный и уже почти незаметный, спустя двадцать пять лет шрам — не велика цена за свободу.

Кэрол влетела в ванную комнату снежным вихрем. Пока она, плача и причитая, обрабатывала чем—то ожог - в моей голове все встало на свои места. Внутренне я признал ее своей Нижней и нашел точку опоры в этих отношениях. Твердое, надежное дно.
- Кэрол, с этой минуты ты выполняешь любой мой приказ, с первого раза. И без импровизаций. Только так, как я приказал. Это понятно?
- Да понятно-понятно, сиди уже!
- И ты больше никогда не станешь решать за меня, что, где и как мне делать. Вопросы?
- Только один: что ты курил?!
- И да. Твой тон мне не нравится, как и многое другое. Но, думаю, что это поправимо.
Она ответила мне взглядом полным насмешки с маленьким таким оттенком недоумения.
- Спасибо за помощь. Кэрол, я пойду оденусь, а ты приходи пожалуйста на кухню. Когда я туда зайду, я хочу видеть тебя голую, на столе, с широко разведенными ногами и вытянутыми вперед руками.
Похвастаюсь. Нас считали самой красивой и романтичной парой среди тематиков. Высокая, спортивная, жгучая брюнетка с зелеными глазами, под стать мне, она славилась эксцентричными и похабными выходками, которые порядком достали все сообщество. Но ее терпели. Многое прощали, причиняя Кэрол тем самым еще большую боль. Верхов она, несмотря на свою молодость, сменила немерено. Во всяком случае с ее слов, а я справок не наводил.
Рядом со мной она прикусывала свой язык, скромно опускала глаза и красиво полыхала ушками, если Верхи делали комплимент ее нынешним манерам, журя за прошлое. Выяснилось, что у меня прекрасные эстетические вкусы в плане того, как должна одеваться приличная девушка. Я почти все свои деньги просадил на гардероб и рестораны для Кэрол и через пару месяцев просто лопался от гордости, представляя в обществе свою Нижнюю. Драные джинсы, черная помада, дерзкая манера — все это растаяло, как дым. Когда ее первый раз в жизни увидели в простом белом платье из шифона, на высоком каблуке, с еще плохо отращенными, но уже вьющимися локонами, почти без макияжа и с милым французским френчем на ногтях — тусовка просто выпала в осадок. Но высший пилотаж она выдала, когда абсолютно спокойно пережила троллинг других нижних. Верхи зашевелились. Про физическую стойкость Кэрол наслышаны были все, а вот чтобы так, внешне спокойно сидеть и молчать, дразня компанию тематиков стыдливым румянцем — это было волнительно. И для меня тоже.
Тот вечер был посвящен танцам. Думаю, о подобных играх знают все тематики. Нижнюю учат каким—то фигурам, а потом требуют повторить. Кто не повторил — порка. Ну так, невинные забавы. Я собрал несколько комбинаций из фигур венского вальса: променад, лодочку, глиссад, что—то там еще. Ну, может примерно на 4 периода, не помню точно. И провел нижних, кому позволили участвовать в забаве. Уровень подготовки у всех был разный. Потом парни сказали, что приятнее было смотреть на менее опытных девушек. Они больше старались, больше волновались. Наверное, со стороны это было действительно очень красиво: бальные платья, краснеющие девушки, боящиеся огорчить своих Верхов и в то же время, предвкушающие порку за плохо выполненный урок. И все это под вечный «An der schönen blauen Donau». Кому—то может и все равно под что танцевать вальс. Увы, у меня врожденный абсолютный слух. Это когда вы ставите чашку на блюдце, а я слышу aes. И именно так, а не gis, у меня энгармонизмы не прокатывают. Я не слышу хаотичные звуки, они всегда в тональности. Мажорные вальсы — это вообще отдельная тема. А уж про Дунай... D—dur не зря во многих определениях цветотональностей имеет мягкий, желто-зеленый цвет. В музыке — это цвет радости. С блестящим оттенком и победный по характеру.

Кэрол не участвовала, как моя Нижняя.
Я не ревнив абсолютно, ни в жизни, ни в теме. Просто не очень люблю публичные игры. Не публичные, как вы уже поняли, тоже. А учить свою Нижнюю чему—то на глазах у толпы, да еще и наказать потом, если она не справится... могу, но не люблю.
Я не помню точно, как зовут девушку, которая первая сбилась с такта. Кажется, Глэдис ... или Глорис? Не важно, пусть будет Глэдис.
Я взял ее за кончики пальцев, попросил для девушки аплодисментов и проводил к ее Верху. Эта нижняя удостоилась чести первой порки. Ее должны были наказать публично, для удовольствия присутствующих и в назидание тем нижним, которые оставались в игре и ждали второго тура. Музыку чуть приглушили, Глэдис слегка потряхивало от возбуждения, она покачнулась на шпильках, и я тут же обнял ее. Слегка приподняв девушку, я сделал два шага и поставил ее на пол, помогая вернуть равновесие. Вся эта суета сопровождалась улыбками, комплиментами и поддержкой в адрес Глэдис, которая, действительно, без хореографических навыков, держалась очень хорошо. Ее Верх, как голодный до брачной ночи жених, уже ждал свое сокровище на том конце красной дорожки, похлопывая по ладони сложенным вдвое ремнем .
Я лично не видел, что там произошло за моей спиной, знал только, что народ подтягивается к столику, с которого уже убрали все лишнее, чтобы наказать на нем Глэдис. Девушка дернулась, послышался треск ткани, кто—то ойкнул.
— Она специально это сделала! — рыдала Глэдис, скорее всего жалея не о том, что ей испортили платье, а об упущенном звездном часе.
— Я прошу прощения. Мне очень неловко, честное слово, я не специально, — Кэрол оправдывалась очень искренне, трогательно ломая бровки и прижимая к груди руки, — Я... просто не привыкла так много ходить на каблуках и нечаянно наступила. Ну правда, прости, Глэдис!
Этот момент вообще никому настроения не испортил, ну разве что только Глэдис. Да и не порвали там толком ничего. Так, рюшка отпоролась. Сами знаете, как их наживуливают. И мы бы, наверное, продолжили, если бы Глэдис не начала намеренно, истерично раскачивать ситуацию:
— Она специально, специально! Какая же ты мерзкая и завистливая, Кэрол!
Я притушил свою улыбку, попросив Верха Глэдис:
— Уймите ее, пожалуйста!
Верх обнял свою подругу, немного отвел в сторону и начал что—то ей говорить. А я смотрел на Кэрол и ... любовался. Она с таким достоинством отстаивала свою честь, что это не могло не трогать. Меня, во всяком случае. Но молчание и усмешку Кэрол поняла по-своему.
Она схватила сумочку, начала в ней рыться, приговаривая срывающимся от волнения голосом:
— Но если ты мне вне веришь, если думаешь, что я специально, то вот!
Она достала из сумочки плотно свернутый ремень, перетянутый тонкой резинкой. Всегда носить с собой ремень ей приказал я. Она рассказывала, как это трепетно, касаться его, когда лезешь в сумку в магазине, желая расплатиться. И на работе, в поисках косметички. Ей нравилось носить его в сумке. Я никогда не думал, что буду наказывать ее именно тем ремнем, он был просто напоминанием. Порол я Нижнюю всегда своим.
Кэрол рванул тонкую резинку и кожа, почувствовав свободу, тут же развернулась. Это был средней ширины кожаный пояс, по всей длине которого шли небольшие металлические заклепки. Хоть без шипов, и на том спасибо!
— Если я виновата — накажи меня!
И она протянула мне ремень. При всех.
Я аж облизнулся, на сколько это было завораживающе...
Красивая, скромная девушка в белом платье, краснея от стыда, с большими зелеными глазами, в которых стояли слезы волнения, кротко просит тебя о наказании, и сама протягивает ремень! Проняло всех. Мне уже грезилось, как укладываю ее на стол, поднимаю шифоновый подол... Но, черт возьми, я научился развлекаться в эти игры, с доминированием снизу, по своим правилам.
Крепко прижав Кэрол к себе, я погладил ее по спинке, и дождавшись, когда она вздрогнет, отпуская на волю слезы, ласково попросил:
— Прибери пока. Дома. Не тут.
И вернулся к уроку.
А теперь представьте себе, как это: жаждать и томиться, полностью провалившись в свою тему, — и оттягивать жаркое удовольствие. Ведь мог же! Мог выпороть прямо там. Но я тянул. Механически обнимая чужих нижних, раскручивая их в танце, жестко требуя ритма, я все время искал глазами белое шифоновое платье. Оно послушно находилось где—то недалеко от меня, и я успокаивался на пару—тройку минут. Вторая, третья, очередная нижняя заваливали задания и шли на порку. Глэдис, кстати, тоже выпороли. Но все это было только разогревом для того, что ожидало меня и Кэрол дома. И я медленно заряжался этой атмосферой: полного согласия и покорности, звучащей во мне жизненным ре—мажором, под счет венского вальса.
Вечеринка закончилась блестяще, выпороли даже победительницу этого конкурса.

Дома, мурлыкая нетленное творение Штрауса-сына я неторопливо вытянул из своих брюк ремень, сел в кресло и повесил ремень на колено.
— Ну что, юная леди, извольте объясниться, что это за выходка с порванным платьем?
Кэрол упрямо молчала.
— Будем расценивать молчание, как признание вины?
Кэрол вздохнула и тихо попросила:
— Накажи меня, пожалуйста. Сильно. Я была неосторожна.
— Я накажу. Но прежде, хочу знать, что все-таки вышло с платьем Глэдис. Ты правда нечаянно наступила или все же...
Многозначительно приподнимаю бровь и еле сдерживаюсь от смеха, на столько ловко и элегантно Кэрол это провернула!
— Она... так улыбалась и... прижималась...
Кэрол сглотнула и заплакала. Я закатил глаза к потолку.
— Ок, сойдет за чистосердечное признание. Кэрол, я понимаю, что тебе пока тяжело держать себя в руках. Но в будущем, я бы не хотел повторения ни этой ситуации, ни любой другой, подобной. Я достаточно ясно выразился?
— Да.
— Ну, тогда приступим.
Я встал, расстегнул манжеты рубашки и аккуратно закатал их до локтя.
— Прошу к столу!
Кэрол подошла к столу, легла на него и бережно собрала подол платья, закинув его себе на спину. Под платьем ничего не было!
В сотую долю секунды я прокрутил в голове всю встречу. Охренеть просто!
— Кэрол, ты с ума сошла?
— Нет. Я просто очень сильно виновата.
Без разогрева, наотмашь, с оттяжкой. Не считая, и не требуя этого от нее.
Кэрол плакала и отчаянно елозила животом по столу. Пена подола на ее спине вздрагивала и грозилась рухнуть, в попытке прикрыть девичий зад, но я резко откинул ткань до самой шеи. В одном ритме, без передышки, не считая смены стороны.
Кэрол тонко взвизгивала, приподнимаясь на носочки, но тут же опускалась на пятки, получив следующий удар и приказ:
— Стоять ровно!
Иногда она вытягивала руки перед собой, иногда на оборот, сжималась вся, зарываясь лицом в ладони. А когда я наносил подряд несколько сильных ударов чуть ниже ягодиц — закусывала кулаки. Я запрещал, требовал, чтобы она положила раскрытые ладони на уровне своего лица и продолжал пороть.
При размеренной порке она длинно стонала в районе первой октавы, повышая тон при ускорении темпа и силы удара. Ее отдельные вскрики и визги никогда не опускались ниже камертонного обозначения, начинались примерно с b, и уходили во вторую октаву.
Ее боль была ароматной и вкусной, тягуче—желанной и упоительной. Подвластной и покорной мне. Искрящейся, красивой, звенящей чистейшим серебром, в радостном, победном ре—мажоре, в ритме венского вальса.

(...)

Ну вот и Штраус.

Написано обалденно, Холмс.

Великий дар вижу я в тебе и глубоко сокрытую печаль, юный Скайуокер. В раздумьях о силе Джедаев я пребываю последние дни на шестой планете в отдаленной системе Хот. Среди льда и снега для галактики я ощущаю надежду.