Клуб "Преступление и наказание"

Спасибо большое, Поляк. Немного затрудняюсь ответить на ваш вопрос о движущих силах, потому как по моему ощущению, главных героев тут как минимум два, если не три. То есть по крайне мере таких героев, чьими глазами видится эта история, пока - вначале повзрослевший Илья, потом его отец, местами еще Любка. Дальше, не знаю, мб, появится еще чей-то голос и взгляд. Если за ГГ считать отца Ильи, то думаю, что дело даже не столько в том, что его крестный порол, а в том, что это такая напряженная, очень сложная личность, как бы всегда все воспринимающая за вызов и реагирующая как на войне, по-бойцовски. Не просто как драчун этакий, а все просчитывая притом, стратегии выстраивая. И его энергетика она первична, поэтому он такой.

Ага, так точно, Архип Александрович). Ща, скопирую из исправленный вариант:

Крестный отец

Как только отцу маленького Ильи пришла в голову мысль о розгах, в салоне «каблука» заметно потеплело. А мысль эта пришла почти на середине занесенной снегом дороги от нового заказчика к дому. Как раз когда он проезжал мимо обители, настоятелем которой был как минимум крестный, а, может быть, и самый, что ни на есть настоящий его отец. В этой обители он проводил все каникулы в школьные годы, и не одни каникулы после школы. Когда он впервые появился здесь, обитель была в полуразрушенном состоянии. Вначале помогая, а потом, работая на равных с монахами, он научился здесь многим строительно-реставрационным и сельскохозяйственным премудростям.

Он знал, что назван Архипом в честь деда, отца матери, и отчество у него было, как у деда, но, в отличие от имени, гораздо более распространенное – Александрович. Мать никогда не говорила об отце Арика как о мертвом, но в ответ на расспросы о нем запросто могла расплакаться. Никто не отвечал на его вопросы об отце прямо, все словно сговорились уходить от ответа. О том, что настоятель обители и есть его настоящий, родной отец, он догадывался, видя, какого упрямства и настойчивости стоило матери добиться единственной за долгие годы встречи с этим в общем-то добродушным отшельником.

Арику в ту пору вот-вот должно было исполниться шесть. Он тихо стоял в сторонке во время короткой беседы матери с настоятелем и изображал интерес к полуразрушенным монастырским строениям, но все его существо было обращено в слух. И по слезам на лице матери, и по обрывкам слов настоятеля, он понял, что будет «собственноручно крещен» и «принят в обители в любое время». И еще, что настоятель не воспринимает его в качестве родного сына, но «с радостию» станет ему крестным и духовным отцом. Он пристально вглядывался в черты настоятеля в надежде уловить внешнее сходство и часто, очень часто искал второе, скрытое значение в словах матери и словах настоятеля. И если бы не его тайная, неистребимая тяга к недосягаемому отцу, он бы сбежал из обители после первого же раза, когда настоятель его высек, и никогда больше не приезжал бы туда.

Меж тем настоятель сек его не единожды, безжалостно истребляя ивовую поросль в округе. Обрезая и зачищая прутья, этот человек в рясе напевал что-то превеселое из всеми давно забытого монастырского фольклора. А прежде чем опустить розги в бадейку для засола, чистосердечно, как дитя, радовался результатам своей нехитрой работы и демонстрировал ивовое «шелковистое нутро» крестнику, словно надеялся, что тот разделит его радость. Сек же настоятель без малейшей тени смущения и робости, которую мог бы почерпнуть из советской действительности и господствовавших в ней педагогических тенденций, если бы хоть иногда покидал стены обители для мирских дел.

Всякий раз без малейшего принуждения раздеваясь и ложась на скамью в настоятельском доме, Арик погружался в аморфно-тягостное состояние, но он вовсе не ненавидел розги и никогда не стремился их избежать. В самом начале порки он очень старался делать вид, что попросту к ним равнодушен. Вкушая и вздрагивая на первых порах, он спокойно закрывал глаза, и даже кулаки сжимал не сразу, а постепенно, по мере того, как без этого становилось невмоготу. Тешил себя надеждой, что помимо дрожи, по нему видно лишь, как ходят зрачки под веками, и как он облизывает пересыхавшие от учащающегося дыхания губы.

Но настоятель никогда не спешил, он задавал искренне волновавшие его вопросы. А, добиваясь более-менее содержательных ответов, присаживался отдохнуть и, заливаясь соловьем, углублялся в дебри теологии и даже, местами, теософии, давая обстоятельно-широчайшие комментарии по существу, похоже, только его одного интересовавшего вопроса. И так обычно в три-четыре захода.

Тяжелее всего наказуемому давалась следующая после первого перерыва порция, когда рубцы перекрывали друг друга, а просечек и крови еще не было. Тогда спина и ладони у Арика покрывалась холодным потом, а губы сжимались и кривились, и время от времени невозможно было удержаться от всхлипов и стонов. О приближении конца изнурительной, похожей на серии ударов током, душеспасительной процедуры можно было судить, если, изловчившись вывернуть шею назад, доводилось мельком полюбоваться благодушной усмешкой настоятеля. А уже в самом конце, в заключительной части порки можно было с лихвой наслушаться развеселых нравоучительных прибауток, которые и впрямь расслабляли и воспринимались со смехом, настоящим смехом сквозь слезы.

В подавляющем большинстве случаев порке Арик подвергался на второй или третий день после исповеди, когда настоятель находил, что «мальчик» не воспринимает всерьез наложенную на него епитимью и молится, с трудом подавляя улыбки и смешки. «Мальчик» и сам не раз замечал впоследствии, что на свежие розги душа сама стремится к молитве и долгому стоянию на коленях. А, кроме того, намного легче преодолевался извечный мальчишеский зуд подвижности и голод. Вдобавок к тому постная еда после порки уже не казалась безвкусно-пресной, как в первые дни после приезда в обитель.

Все школьные годы до наступления каникул, Арик тратил целые месяцы на то, чтобы тщательно продумать исповедь, исписывал черновиками не одну тетрадь и мысленно репетировал, стараясь как можно более незаметно, замаскировано внести в нее свой главный вопрос. Он также непременно вставлял в исповедь три-четыре какие-нибудь каверзы, которыми надеялся поразить воображение и добиться признания со стороны настоятеля. Он рвался в обитель, как одержимый, горячо веря, не столько в Бога, сколько в то, что когда-нибудь ему все-таки удастся не просто натолкнуть на мысль, а полностью переубедить и всецело наставить, утвердить крестного в мысли о том, что тот и есть его настоящий, родной, а не только духовный отец.

Но незримая тяжба эта между ним и настоятелем затягивалась, победа над крестным все не шла ему в руки. При этом, словно в качестве компенсации, Арику без труда давался авторитет среди сверстников и множество побед в мальчишеских потасовках. Только вот радости и душевного успокоения такого рода достижения не приносили. Более того, настоятель на их фоне казался неприступной крепостью, взять которую можно только измором. Идея отступиться от осады даже не приходила в голову.

Однако ближе к старшим классам школы розги были почти полностью заброшены и мало-помалу канули в небытие. А вместе с тем капля по капле выдыхалось, постепенно сходило на нет и страстное желание доказывать что-либо настоятелю. Возможно, этому способствовали мысли и разговоры со школьными приятелями о предстоящей службе в армии. Впереди маячила неизбежная в лучшем случае двухгодичная разлука. А казавшийся до той поры совершенно естественным протест против всяческой дисциплины и подчинения, сам собой разъяснялся, обретая тщательно выверяемые принципиальные границы, убеждения.

Так постепенно и понятие духовного родства с настоятелем перестало казаться чем-то холодным и иллюзорным, вроде морозных узоров на стекле. Год за годом оттачиваемые в обители навыки, стали приносить реальные плоды, радость похвалы и даже непоколебимую уверенность в собственных талантах и силах. Буквально перед армией это самое духовное родство с настоятелем казалось уже чем-то непреложным и нерушимым. Крестный или отец не звал его к себе укрыться навсегда от мира в обители. Напротив, лицо его сиял тихой радостью, когда он благословлял крестника перед вступительными экзаменами в вуз и перед уходом в армию.

Жирным курсивом выделены правки.

Butterfly, все от души - берите и играйтесь, лишь бы в удовольствие). Вы при всем желании ничего не покалечите, не бойтесь ни грамма. Вы в 50 раз деликатнее меня, а я, как мне кажется, могла бы совершенно спокойно пережить критику и вклинивание на 50 пунктов мощнее, чем от меня самой). Ну а уж с этим ГГ я достаточно получу в процессе написания).

Не за что, Поляк. Мне тоже ваши истории по вкусу пришлись), тоже хотелось бы вас периодически тут почитывать. Не оставляйте стараний, Маэстро)!

Я вовсе не тороплю, Expat, большое спасибо.

Куинджи звали Архипом Ивановичем). Когда выбирала имя, смотрела портреты разных Архипов, в том числе портреты Куинджи). А то, что так зовут уменьшительно их, я б не додумалась, где-то нашла. Маленького Аарона еще можно Аарончиком назвать. А вот с Ариэлем, да, кроме как Арик - не приходит ничего в голову, как-то Ариэльчик не катит).

_________________
- Слушай, Стекляшкин, ты понимаешь, какая история вышла: от солнца оторвался кусок и ударил меня по голове. 

А кто такой Ларри???