Клуб "Преступление и наказание"

По случаю дня рождения, прямо в самолёте (привет, Butterfly!) я , обнаружив отрывки в черновиках, написала школьно-инцестуозный- age/medplay рассказ. Написался он как пародия на все старое, и в общем понравился мне самой настолько, что решилась его опубликовать.
К сожалению, ник на форуме не меняется - Шантрель -то нет уже, как сущности. Так что,придется покориться данности.
Предупреждение: главной героине 13 лет.

---

Вера проснулась в то неясное утро со смутным чувством тревоги. Казалось бы – день предстоял если не радостный, то неплохой. Конец третьей четверти, сдача долгов и раздача слонов. Весна, уже вступающая в права – за окном покрывались почками деревья, и, выйдя на улицу, она вдохнула полную грудь воздуха – позднемартовской свежести, обещающей ей исполнения всех желаний.

Дядя, неспешно варящий на кухне кофе под бульканье радиоприемника, с полушутливой серьёзностью заметил ей: смотри, жду результатов, надеюсь, отличных. И Вера вроде как вздохнула в прихожей, но так, чтобы не услышал, а толкнув подъездную дверь – выдохнула и вдохнула заново.

Сначала, разумеется, география. И косяк на косяке. То, что географичка Веру не любит (на самом деле блестящий преподаватель и атеист считала, что это Вера дана ей в наказание за все грехи) стало ясно уже на моменте, когда Вера, спешно доделывающая под лестницей домашку с контурными картами – наткнулась взглядом на чьи-то туфли, носок нетерпеливо постукивал, подняла голову – и увидела скептически наблюдающую за ней Людмилу Яковлевну. Последующая за этим сцена была полна, разумеется, мёрзлой тишины, и только из крана кабинета химии по соседству капала ржавая вода.

- Хитрааая. Как сто китайцев, да, Аликшева?

- ...

- Давай дневник и марш в класс.

В классе Веру выставили перед всеми, прочли лекцию о неуважении к предмету, учебе, лично географичке, пристыдили, поставили на вид, влепили двойку за контрольную и три в четверти.

Вера пережила эту казнь не дрогнув ни единым мускулом, как Муций Сцевола. Историю-то она, в отличие от географии, любила.

Потом была химия, с четверкой. Физика с трояком. И последним сокрушающим ударом – неуд по труду.

- Сильно, - добавил трудовик. Он у них был один и для мальчиков, и для девочек. Труд Вера прогуливала методично и упорно. Ноль занятий за последний год. Первые четверти ей простили – родители были ещё в Москве и мама, бегая в школу, трудовика задобрила.
Видимо на этот раз, не получив взноса на весну, он разозлился.

Да и фиг с ним.

Но тучи сгущались. Вот проскакали на крыльцо гогочущие десятиклассники, за ними стайка косящих глазками в сторону девятиклассниц, неспешно переговаривающиеся восьмиклассники, чья судьба – ПТУ или жизнь – решалась вот-вот за дверьми директорского кабинета. Вера, прижавшись горящим невесть от чего лицом к стеклу, сидя на подоконнике в дальнем углу коридора, наблюдала за ними. В рукаве у нее пиратски поблескивало лезвие, в кармане лежал остро отточенный карандаш. Авторучка, привезённая мамочкой из Польши, жгла руку.

Наконец все стихло. Вера, прокралась в ближайший класс, заперла его на швабру и занесла инструменты над дневником…

Она в суматохе так и не отдала дневник на подпись классному, а значит ей предстояла операция по подделке. Где-то в желудке тяжёлым камнем ворочалась мысль, слабая ниточка дурных утренних, что подделка подписи самое ужасное преступление в ее карьере хулигана. Но Вера задавливала страхи тем самым утренним интуитивным чувством, что если она не продемонстрирует дяде и родителям, за много километров от нее через дядю, что она Вера – молодец и отличница, ложной но гордостью – случится то, что в самых отвратительных страхах не предвидится.

В дверь постучали.

Ловким движением руки девочка дорисовала длинную закорючку, смахнула орудия в портфель, и открыла.

- Что ты здесь делаешь?- классрук бродил по школе с повязкой дежурного.

- Я…

- Домой идти боишься?

- Родители все равно в отъезде.

Он помолчал. Потом, махнув рукой, сообщил:

- Тебя ищет твой дядя. На сегодняшнем педсовете поднимался вопрос о твоей успеваемости, точнее, резком ухудшении успеваемости. Позвонили ему на работу. Вера, будет лучше, если ты пойдешь одеваться.

- Нет, подумала она. Нет, нет, нет. Это сон.

Но небо темнело. Тучи полностью закроют его через пару минут. У нее не было времени.

- Скажите, что вы меня не видели.- она вцепилась в рукав классного. - Евгений Валерьевич. Пожалуйста. Я Вас умоляю. Я…через двор выйду. У Маши переночую.

- Вера…я не имею права. Какая Маша? Вера, ты что?

Она уже рыдала, без слез.

- Пожалуйста.

- Тебя дома, что ли, бьют? Пойдём. Пойдём, я ему скажу.

Они спустились вниз. Вера норовила идти сзади, прячась за широкую спину, возвышающегося над ней горой учителя.

Дядя ждал, элегически облокотившись о стенку раздевалки. В руке у него был свежий номер «Вокруг света», а в поле обстрела взглядами уже в третий раз роняющая попеременно то перчатки, то шарф молоденькая учительница литературы.

- Приятно познакомиться, - улыбнулся он классруку, скользнув в то же время по Вере равнодушно и холодно, как бы сквозь. – это я несу сейчас ответственность за Веронику. Александр Владленович, доцент кафедры…

- Да, простите, - сухо ответил классный, пожав протянутую руку, - тороплюсь. Я хотел заметить Вам, чтобы Вы не относились к девочке столь строго. Она не хотела идти домой, получив результаты. И…- тут он повернулся к Вере, - скажи, а почему я не видел твоего дневника? Он с тобой?

Литераторша, переводящая взгляд с классрука на дядю, вдруг встрепенулась и затараторила:

- Как бы то ни было, Александр…

- Владленович, - со змеиной улыбкой прошелестел дядя, наблюдая за вериными попытками извлечь из портфеля дневник.

- Да, да. Как бы то ни было, АЛЕКСАНДР, позволю себе сказать, что Аликшева имеет блестящие способности, она талант, первое место на районной олимпиаде…

Классрук присвистнул, заглянув на последнюю страницу с четвертными оценками.

- Это Ваша подпись, Евгений Валерьевич? - очень ровным голосом спросил дядя, - пока я вижу здесь исключительно линию прямой дорожки к нарушению закона.

- Это уже не педсовет, Аликшева, - глухо сказал классрук, как-то разом осев. – Это уже…

Литераторша пискнула невнятно.

- Не надо, - вдруг весело откликнулся дядя, словно озарённый мыслью. - Евгений Валерьевич, Вы же понимаете, Вера сделала ошибку….я как специалист по праву найду должные методы воздействия, чтобы первое нарушение не повлекло за собой последующие. Мы же с Вами договоримся?

- Нет, - тихо ответил классрук, и посмотрел дяде в глаза – тот ответил прямым, беспощадно уверенным взглядом. – с ВАМИ мы ни о чем не договоримся. Но с Верой будет так.

- Купишь дневник, - обратился он к девочке, прислонившейся изможденно к стене, - новый, вынешь последнюю страницу, заменишь в старом. После каникул подойдёшь, поставим правильные оценки и подписи.

- Если я узнаю от Веры, - он снова посмотрел тяжело на дядю, - что Вы ее били, издевались или делали что-то противозаконное... Вы юрист – протестующе он поднял руку, останавливая ответную реплику, - я добьюсь соответствующих мер уже в отношении Вас. Честь имею.

Литераторша смущённо оглядываясь, цокая каблучками, заторопилась за классным. – Евгений Валерьевич, подождите!

Дядя хмыкнул им вслед. И произнес так же мимо Веры : - Одевайся.

- Дядя…

- Дома поговорим.

---

Она не стала переодеваться. Зачем? Если он начнет кричать, то ей останется лишь накинуть пальто, скользнуть в ботинки и выбежать на улицу.

Билет на междугородний автобус, два часа, и Вера укроется в потайном убежище, на старой даче. Она запрется, забаррикадируется, там какие-то соления лежат с картошкой, а дальше лето, ягоды, грибы. Поживет робинзоном. Подумаешь. Осенью вернётся мама.

- Я жду тебя в гостиной, - дядя говорил оживлённо, естественно, стоя за дверью ванной, пока Вера мыла руки. – Поторапливайся.

Что со мной, - в зеркале отражалась маленькая девочка с ярко-красными щеками, - что? Чего я боюсь?

Раздавался гром, начиналась гроза.

Она вышла, вертя в голове простую цепочку: портфель в прихожей, зонтик рядом, пальто- обувь, дверь открыта, лифта не ждать.

Дядя стоял у окна, заложив руки за спину, смотрел в окно и был спокоен как удав перед трапезой.

- Я долго сомневался, моя радость, - начал он, не поворачиваясь, - ещё на стадии твоих вечеров, проведенных не с учебником, а с книгами и самиздатом. Надо пожалеть девочку, оставшуюся на попечении почти чужого человека, нежную, романтичную, со стишками – он ткнул пальцем с брезгливостью на сокровенную тетрадочку. Которую Вера хранила в запертом ящике собственного письменного стола. Стол она начала запирать с его приездом.

- Вы …читали?!- у нее сорвался голос.

Дядя поморщился. – Читал. Лучше бы не.

- Как Вы смеете.

- Сегодня я многое «посмею», как ты выражаешься. Так вот. Я долго сомневался. Методы, описанные в художественной литературе, как мы знаем, не действенны для таких тонких натур, как ты, думал я. Ровно до тех пор, пока меня не вызвали прямиком в школу. Звонком на кафедру. Ты понимаешь, что у родителей после подобных звонков будут неприятности? А у меня? Про ситуацию с дневником и вовсе молчу. Пока.

- И что Вы сделаете?- Вера старалась говорить спокойно. – Запрете меня дома? Лишите ужина? Домашний арест, одиночная камера?

- Я тебя выпорю. О меньшем говорить попросту глупо. - он чуть улыбнулся, и от этой язвительной улыбочки, мелькнувшей на его всегда открытом молодом лице, Веру затрясло. Руки стали мокрыми.

- Нет.

- Да.

Он уже приближался. Первый широкий шаг, второй. Девочка попятилась.

- Стоять.

- Нет! Вы не можете. Вы не имеете права! Вы мне не родитель!

Камень в желудке рвался наверх. Вера с трудом сдерживала кашель пополам с истерикой.

- Ну…- последний шаг. Он опустил руки ей на плечи и потряс. – перестань. Я несу за тебя ответственность.

- Пожалуйста, - снизу вверх она заглядывала ему в глаза, боялась поверить услышанному, утренние страхи как снежный ком слепились в один – огромный. – Пожалуйста не надо. Не издевайтесь.

- Я не издеваюсь, - дядя изумился так натурально, что она на мгновение ощутила надежду, - ты что! Я тебя воспитываю, желаю только добра. Будь хорошей девочкой, задерни шторы.

- Граммофон включить?- ответила она, думая, ну только отвернись, до двери ей один рывок.

- Зачем, - сказал он ей, отойдя к письменному столу и выкладывая на него что-то.

- Фашисты включали во время допросов. – молясь про себя:остолбеней, - когда пытали.

Бежать!

В глазах спустя секунду потемнело.

Он ударил ей так, что в голове осталась темнота и звон, сама она отлетела к стене, и почти упала.

- А вот за это, - размеренно чеканя слова, сказал он, - помимо прочего, ты получишь 13 очень, очень хороших розог. И ты их запомнишь надолго.

Он надел обувь, вышел и щёлкнул замком, унося с собой две связки ключей.

- Дядя!

Но крик растворился, не достигнув подъезда.

---

Спустя пять минут, показавшихся ей слишком быстрыми, Вера стояла между его коленей и очень, очень хотела умереть. Можно как Сцевола. Нет, он только руку сжёг. Ладно, Бруно. Главное – умереть. На столе около ремня лежали прутья- длинные, ещё влажные, черно-глянцевые.

Он спокойно стаскивал с нее трусики, затем поднял подол и перегнул через колено.

- Сейчас считать не надо.

Она пыталась молчать, честно. Потом застонала. Захлюпала носом. Потом завизжала. Потом просто плакала, вцепившись в бортик дивана, как уносимый на плотине заяц в половодье.

Он стряхнул ее на пол. Уложил одну на другую диванные подушки. За шиворот поднял ее и устроил кверху попой.

Вера пыталась сопротивляться, колотила ногами, щёлкнула зубами, промахнулась, но затихла неожиданно после первого удара, - бесполезно.

Он больше не держал ее. Даже не заставлял считать.

Боли было так много, что Вера рыдала от ее тяжести, последним усилием воли держа ноги сдвинутыми, из остатков скромности, стыда, и липкого незнакомого чувства, впервые в жизни появившегося чувства …какой-то неудовлетворённости. Горячего голода, крутившегося внизу живота – первые намеки на эту странную эмоцию – у нее проявились с приездом дяди (он был двоюродным братом мамы и единственным на всю Москву родственником, согласившимся за Верой присмотреть), во время бесед февральским и мартовским вечерами, когда он расспрашивал о прочтённых книгах, делился воспоминаниями о своей школьной юности, читал ей лекции о музыке, в которой разбирался лучше ее преподавателей из музыкалки. Вера смотрела на него широко распахнутыми, восхищёнными глазами…до тех пор, пока он не поморщился, узнав о первой двойке по физике – недовольство появилось на его лице, всегда напоминающем ей какого-то очень известного киноактера, - и Вера, увидев это недовольство, замкнулась и загрустила.

- Это тебе за враньё. За лень. За притворство. За потакание слабостям. За жалость к себе

За кро-ко-ди-ло-вы-е- сле-зы – каждый удар приходился на предыдущий, полосы перекрещивались, и Вера, забыв,что она Муций Сцевола, голосила в обивку дивана, думая только, как бы прекратить.

- Будешь ещё обманывать? Будешь плохо учиться?

На сотом ремне он сделал паузу.

- Не буду. Не буду!!!- и она пообещала бы что угодно сейчас.

- Мы не закончили. Полежи пока. – ремень оставил перед ее носом, пусть полюбуется.

Спустя пару минут добавил из прихожей: - Я отлучусь часа на полтора. Сейчас умоешься, потом встанешь в угол, на колени. – Вера повернула голову, увидела там горох, аккуратно рассыпанный на газете и прикрыла глаза устало. – Вернусь и проверю.

…она честно умылась, постояла пять минут в углу. На удивление больно не было – то ли интенсивный жар от горящей попки, наливающейся синяками, перекрывал дискомфорт, то ли небольшой вес тела не давал боли проникнуть, но ей быстро стало скучно, и она осторожно пристроилась боком на подоконнике, наблюдая за очищающимся почему-то небом, хотя в прогнозе обещали затянувшийся дождь.

Под фонарем у подъезда дядя – его легко было узнать – по высокому росту, стремительности движений, изящности, почти не свойственной мужскому полу, - беседовал с какой-то миниатюрной – и ростом, и телосложением женщиной, даже девушкой. Видно было, что им весело и хорошо, позы говорили об этом, вот дядя махнул рукой на окна, и девушка засмеялась, запрокинув голову. Тогда он наклонился, приподнял ее и поцеловал.

Веру сдуло ветром с подоконника.

В груди закололи тупой иглой.

Шилом.

Нет, шило в заднице. Черт, поганое чувство юмора.

Лезвием, да.

Прямым римским мечом – как на картинке – в любимых дядей сборниках поэзии - в нее вогнали лезвие…нет, в нее поместили рану…нет, ее в рану поместили. Сожрали пламенем кости. Обуглили сердце.

Почему так больно, мамочки?!!!

Она услышала стук двери, кинулась в угол и уже там затряслась от плача, головой стукнувшись в стену, не удержавшись.

- Плачешь? Это хорошо. Душе очищение, и все такое. Знаешь, я тебя почти простил. – Вера не видела его лица, но слышала улыбку в голосе, добрую, почти нежную. – Я поговорил сейчас с твоей учительницей по русскому и литературе, она меня убедила быть помягче. Ну иди сюда, моя радость. Вытри слезы.

- Это была литераторша? – Вера осталась стоять на коленях.

- Это?...- он запнулся, но тут же взял себя в руки. - Значит, ты видела, - утвердительно.

- Да.

- Пусть так.

- Я отравлюсь. – черная жгучая рана в груди поглотила и сердце, и лёгкие. Она не понимала, что несёт, надо было говорить другие слова, о другом, в конце концов, все, что ей надо было хотеть в ее положении, возрасте, отношении к нему - встать, одёрнуть юбку, охладить рубцы и ссадины водой. Но рана требовала отомщения, рана болела сильнее, чем все высеченные части тела у всех нерадивых учениц на свете разом.

- Ого…, - задумчиво пробормотал он как бы самому себе, - а вот этого акта марлезонского балета я не предусмотрел.

Подошёл, опустился на корточки, с силой повернул ее зареванное, в полосках слез лицо на свет, - отравишься, значит? – в глазах у него плясали чертики.

Вера упрямо мотнула головой.

- А ты знаешь, что делают в нашем лучшей всемирно системе здравоохранения с неудавшимися самоубийцами? Ну-ка пойдём. Пойдём, пойдём.

Он за руку протащил ее в ванную, отодвинул в высоком шкафчике дверцу, и достал оттуда резиновую грушу и резиновую же грелку, только с длинной отходящей трубкой.

- Что это, надо объяснять?

Вера смотрела в стену.

- После того как тебе прочистят желудок, - по-хорошему на тебе и это надо продемонстрировать, но пощадим мое эстетическое чувство, начнут чистить кишечник. Долго. Ты можешь сопротивляться, тебя будут держать абсолютно посторонние люди, которым наплевать, голая ты, нет, запихивая трубку все дальше и дальше, ты будешь умолять о том, чтобы тебе разрешили отойти в туалет, но тебя заставят терпеть. И больше всего ты будешь счастлива, в туалете оказавшись.

И так клизму за клизмой, до того, как из тебя не польется полностью чистая вода.

Ты не сможешь ни прикрыться, ни, повторюсь, воспротивиться. Сюда смотри – прикрикнул он, толкнув ее ближе к этой резиновой гадости. – И тебе будет неприятно, больно и очень стыдно. Ну как перспектива?

Она помотала головой отрицательно.

- Держи полотенце, иди в комнату и расправь его на диване. Я сейчас приду.

- Не надо.

- В комнату. Живо. И да, - короткая пауза, - закрой входную дверь. Второй наш разговор за вечер будет намного более…долгим и интенсивным.

- Не надо.

Он наполнял водой резервуары. Проверил температуру тыльной стороной ладони. Веру трясло так, что стучали зубы.

- Я не выдержу. Мне никто никогда…не надо.
- Раз никто, откуда же ты знаешь, что тебя ждёт?
- Читала в медицинской энциклопедии, - ответила она ему и вдруг покраснела, хотя куда больше.

- Будь умницей, - держа в одной руке грушу, другой он подталкивал ее за плечи в комнату. – Будь хорошей девочкой, и все пройдет без лишних слезок.

И действительно без слез - Вера жмурилась так, стараясь не смотреть на него, что забыла о слезах, боли, тупой угле. Оставался только стыд и уголёк внизу, он разгорался все сильнее и сильнее, и когда он ввел без всякой мягкости наконечник, уголёк вспыхнулся, разгорелся и вдруг появилась смешная мысль:

- А ведь эту училку он долго так не сможет тронуть, - думала девочка, покачиваясь на волнах первого в жизни ещё неосознанного оргазма. – это все моё, и никаких литератур. Пусть читает поэтов, у поэтов такого не описано. Трели соловья, робкое дыханье…остаются одни свидания под фонарем, втайне от классного, который ее муж.

Вера подняла голову от подушки – стояла на четвереньках, уткнувшись. Он смотрел на неё, положив руку ей на спину, удерживая, хотя и сама терпела, стремясь продлить ощущения заполненности. Смотрел с насмешливым, почему-то удивленным выражением.

- Простите, - неожиданно прошептала Вера. – Я правда не хотела.

Он пожал плечами. И ответил, думая явно о чём-то другом – я тоже не хотел, честно. Так получилось.

- Вы ее любите?

Он захохотал, снял очки, протирал их краем футболки, снова хохотал, - Тебе не пора в ванную?

- ?

- Радость моя, - пожалуйста, сходи в ванную, ты уже хочешь.
И мы закроем тему. Я отменяю тебе тринадцать розог.

Вера встала, с трудом сдерживая позывы, зажимая бёдра, семеня сделала несколько шажочков.

- Нет. – ответил он ей в спину.

----

Вечером Вера подошла к дяде, сидящему над бумагами в комнате, стояла у стола долго, обещала никогда больше! Никогда. Каялась, смирялась.

- Я тебе обещаю, моя хорошая, - вдруг посерьезнел, - это первый и последний раз применения подобных методов. Окказиональное применение, так скажем.

-- Нет, дядя, - торопливо сказала она, удивляясь смелости, выместившей из сердца прочие чувства, - Вы…мне это помогло.

- Тогда в следующий раз, - и лицо его сделалось даже лучше, чем было в беседе с литераторшей, - в следующий раз ты будешь просить сама. С розгой.

- Да, дядя…

- На коленях, наполовину раздевшись, в углу.

- Да, дядя…

- А потом встанешь в необходимую позу, чтобы мне было удобнее тебя пороть.

- Да, дядя...

- Иди спать, - оттолкнул ее – точнее воздух, она уже шла, абсолютно послушная, покорная, смиренная как сомнамбула.

-

И вертясь в постели под нытье синяков, Вера мечтала, как следующий раз случится, возможно, уже на днях, снова она увидит то беспощадное выражение прямоты, уверенности, силы в его глазах, и хныча, приподнимала бедра, сама не зная – чего хотела, перестав мучиться неизвестностью, страхом, тревогой…

А ведь хорошо И мне нравится!

_________________
мыслящий тростник

Шантрель, вы торт!

отрадно видеть, что весь этот бдсм-джаз тут не только цветет, но и пахнет

Для вашего же блага, Шантрель, не отвечаете и просто уйдите с ПиН. Останетесь живы и от чумы и от холеры.

Дальше обе без меня.
Уже, блядь, тошнит.

Butterfly, успокойте Тринадцатую.
Да что же такое.
Ничего публикнуть нельзя,чтобы Вы это на свой счёт не приняли.

Самолёт - все просто, я возвращалась из Иерусалима) и тут рассказик. В этом своя ирония.

Какая прелесть )))). Молчу-молчу-молчу))), ухожу читать Тринадцать)

Для (заявленной) пародии - это слишком сильно.

Как непародия - слишком... неприятно, по крайней мере для меня.

Правил, насколько я вижу, не нарушает, хотя последние строчки вызывают некоторые сомнения.

А мне зашло.
Так что не надо слушать - а надо писАть

Может к пародии и не надо так относиться, но «каждый понимает в меру своей испорченности» (с)
С одной стороны дядя толкует типа, я за тебя отвечаю, а с другой полностью не в курсе, как учится его племянница! Какая же это ответственность!
Вера любит историю и не любит географию? Вот интересно, как можно любить историю и одновременно не знать географию? Ведь география – это карты, природа, ландшафты… Неужели дядя не мог племянницу, которая любит историю, заинтересовать картами? Мне это не понять.
А какой дядя сделал вывод из оценок за 3ю четверть? Я вот своим умишком почему-то решил, что надо усиливать контроль. Надо проверять посещение школы и успеваемость. Теперь, когда вводится электронный дневник, это будет много проще. Надо проверять, как племянница выполняет домашние задания. Достаточно взять в школе программу, чтобы знать, чему там учат. Ну и скачать, например из Интернета, примеры контрольных. Заставить племянницу решить несколько задач по физике. Проверить и растолковать то, что подопечная не смогла понять и усвоить. Можно попросить снять на видео, как племянница отвечает у доски или как училка дает новый материал. В общем надо думать и осуществлять задуманное.
Надо ли порть? А вот все равно придется! Для того, чтобы занималась тем, что в школе требуют! А не только тем, чего самой хочется. Кстати, под ремень лучше запоминается. Если не зверствовать! И после порки надо не на горох ставить, а усаживать заниматься. Ну и надо придумать «пряник». Например, после нескольких достижений в учебе позволить вместо проверки домашних заданий отдать это время в распоряжение племянницы. Как-то так по-моему.

Отстаньте от меня, бога ради, дитя. Я не садист, не доминант и даже не писатель. Москву я не люблю, женщин тоже. Я старый контр-адмирал в отставке. Контр-крокодил.