Клуб "Преступление и наказание"

_________________
мыслящий тростник

В темноте

В пять минут шестого поселок накрыла тьма. Всеволод Дмитриевич, директор музея вынужденно оторвался от своих бумаг, посмотрел в окно, за которым не было видно ни зги, выждал минут десять-пятнадцать и, накинув куртку, вышел на улицу покурить. Школу один за другим покидали припозднившиеся ученики и учителя, очевидно подгоняемые завучем, которому внезапно повезло закончить рабочий день немного раньше. Затаптывая в снегу единственный источник света, свой окурок, директор подумал, что и в магазин, судя по всему, торопиться уже поздно, и нехотя поплелся закрывать свои владения.

Вернувшись, он первым делом нащупал у себя на столе две стопки листов, совместил их, предварительно постукав ими об стол, выравнивая. Попробовал воспроизвести в памяти последние прочитанные фразы: «Она сидела в позе наездницы. Быстро выдохлась после яркого начала, но признавать этого не собиралась, двигаясь мерно, почти медитативно, так, словно в очень медленном темпе крутила на талии хула-хуп. Короткую радость восхождения давным-давно сменило невысокое плато, которое она, казалось, готова была продлевать в таком темпе и час, и два, до бесконечности. Тогда я впервые решился слегка придушить женщину…».

Хлопнула входная дверь. Наскоро затолкав рукопись в папку и в ящик стола, Всеволод Дмитриевич на всякий случай повернул на пол оборота, до упора мелкий кривой ключик и забросил его во внутренний карман куртки. «Кто там?», – бросил он в коридор, но ни ответа, ни шагов не последовало. И лишь когда он осторожно, стараясь ни на что не натолкнуться, вышел на порог своего кабинета, откуда-то из глубины послышалось: «Посвети чем-нибудь, я не знаю, куда идти».

– Зоя?..

Его ответ прозвучал почти одновременно с ее «посвети», и он поймал себя на мысли, что мог бы узнать эту женщину не столько по голосу, сколько по молчанию. Она здоровалась и прощалась в подавляющем большинстве случаев одним кивком, и исключительно по формальным причинам. С теми же, с кем была хоть немного близка, на «здрасте» и «до свидания» почти никогда не разменивалась, как не размениваются по мелочам.

– Света нет. Я уже собирался уходить.., – начал было он, на полпути к ней сверкнув зажигалкой.

Она достигла его раньше, чем он успел закончить фразу, и тут же схватила за грудки его куртку.

– Дай, – только и сказала она.

– Что «дай»?

– Все, все, что он тебе наприсылал – рукописи. Я хочу это прочесть. Сама… У тебя же все здесь. Ты не стал бы хранить это дома. Дай мне!

– Зоя.., – начал он было снова и осекся, подыскивая слова. – Ты же сама просила никогда тебе ничего от него не передавать. Ты меня поклясться заставила...

– Ааааиии…

В темноте он только почувствовал волну горячего дыхания у себя на щеке. Пальцы Зои заскребли визжащую плащевую ткань, вбирая в кулаки большие по площади куски ткани. Она укрепляла, усиливала хватку.

– То было семь лет назад, – наконец, словно собравшись с силами, выдавила она. – Семь лет! Ты понимаешь, сколько воды утекло с тех пор? Я не прошу его адреса, только рукопись…

Директор глубоко вдохнул, еще раз прокрутил в памяти последнюю прочитанную фразу и шумно выдохнул…

– Нет… А разве что-нибудь изменилось? Все эти семь лет то просишь о нем рассказать, то ничего о нем не рассказывать. Ну разве что теперь еще хочешь сама почитать. Как наркоманка, честное слово…

Ее кулаки напряглись, точно она пыталась приподнять его вверх. В ответ, догадываясь о дальнейшем, он развернулся вместе с ней так, чтобы прижаться спиной к стене…

– Отдай, – выдавила она сквозь зубы и начала мерно, в медитативном ритме впечатывать директора в стену.

Он не сопротивлялся, только склонил голову к груди, чтобы не ударяться ею. Мысленно он пытался отделить от шуршания и скрипа ткани мерный ритм ударов о стену. Бесшумно посмеиваясь, изо всех сил пытался вообразить, что это метроном или редкие удары шаманского бубна. В какой-то момент он снова мысленно воспроизвел про себя фразу о хула-хупе, но помечтать на эту тему начал мешать осколок в левом боку, поднывая в ответ на каждое соприкосновение со стеной.

Наконец, что-то изменилось – она начала увеличивать темп и силу ударов, и, кажется, подвывать. Почувствовав, как ее саму словно колотит что-то изнутри, он потянулся обнять, но не тут-то было. Она расцепила кулаки, и на его грудь обрушился интенсивный, беспорядочный и в самом деле весьма болезненный град их ударов. А после, почти срываясь на крик, она едва не расцарапала ему лицо, пыталась вцепиться в волосы. Какая-то вспышка – видимо случайный удар по лицу около глаза – и он протянул руки, чтобы свести ладони у нее на шее… Однако сжал ее только одной, правой, достаточно крепко. Левой по локоть у него не было.

– Давай, – холодно и равнодушно выдохнула она. А после повторила с вызовом. – Ну, давай! Хочешь, я к стене прижмусь? Это он тебя надоумил, у него научился?..

Директор отпустил. Снова хотел было обнять, но она, едва приникнув, сползла по нему, как с невысокой ледяной горки, опустившись на пол, на колени. Он тоже осторожно, прижимаясь спиной к стене, спустился, сел на пол, и все-таки притянул ее к себе за плечи.

Так они сидели некоторое время в тишине и темноте, пока он не решился спросить о том, о чем хотел спросить всякий раз, когда ее видел, но спрашивал всего лишь дважды:

– Ты все по-прежнему думаешь, что Любочка от него, а не от меня? – сказал и не сдержался, впервые несколько изменив концовку. – Ну почему?!! Мы же тогда еще втроем жили. Она же девятимесячной родилась? Ну, скажи, девяти или семи?... Почему ты так уверена?..

– Как он там? – шепотом отозвалась Зоя, тоже впервые изменив своему прежнему «да», отвечая вопросом на вопрос. – Живой? Расскажи…

Из Бермудского треугольника

Люминесцентная лампа в коридоре музея начала тихо потрескивать и теплиться, но так и погасла, не засветив в полную силу.

– Живой, конечно, что с ним сделается? Ты же его заговорила, – директор усмехнулся и закашлялся. – Жалко, света нет, чаю бы выпили. А, может, чего и покрепче…

– Не смешно, Севка. Мы бы тут чаи распивали, а он там.., – Зоя запнулась, ее рука протиснулась потереть глаз.

– А он там тоже сейчас преимущественно чаи распивает, – мечтательно, расплываясь в улыбке, отозвался директор.

– Ранен?

– Куда ранен? Зачем? Типун тебе на язык. Да я тебе уже сорок раз говорил: выброси все эти похоронные мысли вон из головы. Он не воюет. Так просто поблизости ошивается – где не горячо только. Не полезет он в пекло, где ранить могут. И рисковать не будет, он информатор. Его голова стоит дороже голов местных вояк.

– Где он сейчас, что пишет?

– Ну, прямо сейчас где, откуда ж я знаю. Его Бермуды, я тебе уже сорок раз рассказывал, от Карабаха и Грузии, и дальше прямиком до Грозного. Вот такой треугольник. Сегодня он здесь, завтра там. В Карабахе с осени затишье, мирный процесс. В Грузии тоже практически дожали остатки звиадистов по горам и по лесам.

– Ну, это я и так из газет и новостей знаю. Скажи, о чем он пишет, о чем-нибудь таком, о чем нигде не пишут и не рассказывают?

– Послушай, Зоя, ведь он о таких вещах пишет не мне. И знать я о них не хочу. Мне его рукописей хватает. По ним, конечно, видно, что он знает много, но это все художественная литература, а в ней все необязательно так, как на самом деле. А если хочешь знать о том, о чем в новостях не рассказывают, ну, пишет, например, что из Гамсахурдиа к Новому году по заказу Шеварднадзе сделают сациви.

– Сациви? Что это такое?

– А я откуда знаю? Звучит не очень похоже на «шахида», но, может, он крючок у одной буквы перепутал. Скорее всего, что-то вроде камикадзе по-ихнему – мертвый боевик, мученик за веру. Смотри, слушай новогодние новости, может, и узнаешь, что это такое. Насколько я заметил, он еще ни разу в своих прогнозах не промахивался.

– Так он сейчас в Грозном? – Зоя замолкает на секунду, прислушиваясь к хрусту шагов на улице, кто-то проходит мимо. – Там вроде войны нет, спокойно?

– Хм, – прячет смешок в кулак директор. – Пока вроде нет. Пока только бандюки на отданной им Грачевым военной технике, куча беженцев да разборки между местными... Но он писал из Владика, что пробудет там до Рождества, хочет отдохнуть, написать по свежей памяти о чем-то, что устал от окопных вшей… Всс…

Злой удар локтем пришелся как раз в то самое место с левого бока, откуда обычно поднывал осколок. Директор закусил губу, запрокинул голову и примолк, дав Зое высказать до конца очень длинную тираду.

– Ну, что ты врешь?!! Ты мне все время врешь! Какие окопы, какие вши? Ты мне говорил, что он в безопасности, что он не лезет туда, где горячо! Сейчас ты говоришь про какие-то окопы! Чему мне теперь верить? Я правду хочу знать, понимаешь?! Только правду, какой бы она ни была… Дай мне почитать! Сама хочу почитать! Дай ключ, скажи, где это!..

Больно надавив, опираясь на левое плечо директора, Зоя начала подниматься и явно была готова завестись по-новой.

– Сядь, – прижав ее юбку к полу, холодно бросил Всеволод Дмитриевич. – Я тебе врал когда-нибудь? Или ты думаешь, что кормить окопных вшей всегда очень опасно?.. Да вшей и в казарме можно подцепить, где бани нет. Советские времена прошли, если ты не заметила. Чего сейчас только нет. Наши срочники во Владике грязные и оборванные, вшивые, из казарм не вылезают, потому что их и там достать могут… А в горах, знаешь, сколько блох в горах – на огромной высоте, прямо на ледниках… Ну что ты так на меня смотришь? Что ты хочешь там в его мемуарах вычитать? Тебе в самом деле про войну интересно? Или про баб его случайных? Не сомневайся даже. Тебе ли не знать, что не может их у него не быть. По определению, уж такой он кобель…

На этом месте, благо глаза у обоих уже давно привыкли к темноте, директор едва успел поймать своей единственной правой руку Зои, замахнувшуюся для пощечины, и оттолкнуть, брезгливо отбросить ее как какую-то ничего не весившую тряпку.

– И это вот – тоже брось. Я хоть и инвалид, но давно не мальчик. Тоже кое-где побывать успел. И с тобой, это тебе хорошо известно, могу и одной рукой управиться…

Зоя уже не слушала, всхлипывая и прижимаясь к его груди. И он замолчал. Стало слышно тиканье часов на руке. А спустя какое-то время Зоя начала тихонечко выпевать дрожащим голосом.

– Зачем вы только оба меня столько лет мучаете, за что мне все это? Ну что я вам такого сделала? Зачем ты сюда приехал? Почему ты обратно в город не уехал?

– Ах, это я сюда зачем приехал? Я вам, между прочим, квартиру оставил, забыла? И чего вам там без меня не жилось? Ты сама зачем сюда насовсем вернулась? Работа для инвалидов, Зоя, на дороге не валяется. И чем я тебя замучил? Сколько раз я тебя по-человечески замуж звал?

Все, хватит, надоели мне все эти слезы и сопли, – при этих словах директор завозился на полу, ища опору, приподнимаясь. – Да и холодно тут, застудишься чего доброго, как это там у вас по-женски. Вставай! Мне домой пора. У меня там, знаешь, жена одна с маленьким ребенком, будет волноваться, не мне тебе рассказывать, молоко пропадет…

– Все так, и все не так. С какой стороны посмотреть, – поднимаясь с колен, разминая затекшие ноги и отряхиваясь, уже почти спокойным голосом произнесла Зоя. – Ладно, пойдем, а то, и правда, жена тебя хватится.

Она подала руку директору, помня о том, как непросто ему бывает подняться, и тут же придержала его на месте.

– А лучше, знаешь, погоди немного. Я первой выйду, одна, а ты потом. Мало ли, увидит кто, сплетен не оберешься. Ты посвети только, – сказала она и сделала пару шагов по направлению к выходу. – И вот еще, что хотела тебя спросить… Ты это все, что он тебе шлет, переписываешь, местами по-своему. Но все же многое оставляешь как есть. И говоришь, что это будет когда-нибудь издано, а гонорар будет оформлен на Любку, как ее наследство, приданное. А как я ей объясню, почему? И под чьим именем это будет издано, кто автором будет – он или ты?

– Два автора будет, и он, и я. А Любочке так и скажешь, что от обоих авторов. Особенно, если так и не определишься, который из нас ее отец. Когда она вырастет, разумеется.

Когда Зоя ушла, дослушав звуки ее отдаляющихся шагов, Всеволод Дмитриевич отпер дверь своего кабинета, отпер ящик стола, достал заветную папку, набрал свой домашний номер, и недолго поговорив с женой, пошел разыскивать среди одной из экспозиций керосиновую лампу. Он очень хотел еще раз, не спеша, внимательно перечитать главу, где, как ему казалось, речь шла о событиях семилетней давности.

Вначале ему пришлось долго перебирать страницы, чтобы найти то место, на котором он остановился. А потом оказалось, что в первый раз читал он очень невнимательно, клевал носом, многое пропустил, словно и не читал вовсе – не выспался накануне. Текст оказался не совсем не таким, каким он его запомнил, или, точнее, совсем не таким.

В это время Зоя вышла уже на дорогу, по которой долго можно было идти прямо, никуда не сворачивая, разве что изредка отходить на обочину, уступая проезд машинам. Но ни одной машины ей так и не встретилось. Впереди нее какое-то время шла молодая пара, тащившая за собой плетеные санки. Позади два или три раза тоже хрустели чьи-то шаги, но недолго, до ближайшего переулка.

Луны на небе не было. Зато очень четко было видно Мерак, Дубхе и Полярную звезду. Очень скоро, присмотревшись, чуть выше и правее хвоста Малой Медведицы, она разглядела Кассиопею. Потом, прямо над медвежьим хвостом – Цефея, а слева от него, когда повернула, преодолев треть пути – Дракона. Потом, правее от Кассиопеи – Персея. А после она почувствовала, что начинает замерзать, и ускорила шаг.

В передней старого кошеля на мужской половине в то же самое время было тепло. Любка и Илья притихли за занавеской на печке, прислушиваясь к неясному, отрывочному шепоту соседа, заслонившего собой свет от лампадки. «Причастника мя прими... Не бо врагом Твоим тайну повеем… Ни лобзания Ти дам, яко Иуда… Но яко разбойник исповедаю Тя…», – бормотал он.

По совету Тринадцать взяла Ундервуд - https://www.youtube.com/watch?v=tNAkPU6wHVU

Ну наконец-то!! Ура!

Новая сюжетная линия, новый персонаж, новые загадки и старое - высокое! - литературное качество.

Ой. Спасибо). Не знаю за литературное качество - длинные диалоги, боюсь, читаются сложно. Сейчас чайку налью и еще немного поправлю Бермуды. Конец третьей главы-части... Еще много чего осталось).

Последняя прода - огонь.

_________________
Следите за фигурой, где Игрок я;
Лай, плеть, перешибая лицепальмы!
А.Е.М.

Это хорошо или плохо?

Немного застряла из-за этого... Некий кульминационный момент предполагался чуточку далее, теперь, боюсь, придется только наращивать...

Замечательная весьма, говорю, прода.

_________________
Следите за фигурой, где Игрок я;
Лай, плеть, перешибая лицепальмы!
А.Е.М.

Электра, только не затягивайте, ладно?

Угу... Спасибо, мальчики)...

Глава IV

Гордый пастырь

– Что мама сказала, Любаша? Когда вернется? Когда ужинать будем?

На печи завозились.

– Ой! Простите. Ай! – откликнулась Любка, перелезая через Илью, звонко отбиваясь от руки, тянувшейся из темноты то там, то здесь ее пощекотать. – Она сказала, чтобы вечерили без нее! Там все готово, надо только разогреть.

– Сначала я! – раздался вслед за очередным звуком шлепка смеющийся голос Ильи. – Сначала я слезу, а после тебе помогу.

Ужинали при свечах. Россыпь церковных тонких свечек, наподобие букета, установили в граненом стакане на блюдце с золоченой каймой посередине стола. Света едва доставало, чтобы выхватить из темноты стол, посуду, руки да лица. Лицо Архипа выглядело задумчивым и спокойным, и он ел молча, изредка поглядывая на детей, и они не решались проронить хоть бы слово. А Любка, впервые оказавшаяся с соседом за одним столом, сидя напротив, то и дело украдкой посматривала на него. Только когда уже пили чай, тишина прервалась на минуту-другую.

– Куда же она ушла? Света нет уже почти четыре часа. Я звонил на подстанцию. Его во всем поселке нет. Ни магазины, ни почта без света не работают, – словно в забытьи произнес сосед.

– Она не в магазин, она в музей, к директору, – обрадовалась, что может вести ясность, Любка, но тут же почувствовала себя неуютно, встретившись с внимательным ледяным взглядом соседа. Даже заерзала на стуле, но, помолчав немного, вспомнила, что скотину они уже покормили, и радостно об этом сообщила, добавив, что мама обещала прийти не позже восьми.

– Она где-то около четырех ушла, – неуверенно вставил Илья, посмотрев на свои часы.

– Понятно, – кивнул сосед, и, отряхнув крошки с коленей, вышел из-за стола. Накинув ватник у двери, он обернулся, велел детям убирать со стола, и вышел. Любка с Ильей выразительно переглянулись.

– Как же она в темноте-то дорогу найдет? – настороженным шепотом произнес Илья, отводя глаза в сторону. – А ну как волки?

У Любки язык присох к горлу. Оторвав прилипшую к столовой клеенке ладошку, она поднялась и потихоньку, на негнущихся ногах поплелась к окну. Мама-то, конечно, не потеряется, сколько раз они добирались с Любкой почти в полной темноте до дому после ее работы, лихорадочно соображала она. Но с начала этой зимы сосед периодически возвращался из лесу то с лисьми, то с волчьими тушами, мясо от которых скармливали взятым недавно вислоухим смешным щенкам, а шкуры разными хитроумными способами обрабатывались и подолгу мозолили глаза, будучи натянутыми на распорки.

– Но ты не бойся, – шептал ей в самое ухо Илья, притягивая к себе за плечи. – У нас же ружье есть. Хочешь, я замок ножом подковырну, возьмем его и пойдем твою маму встречать?

– Нет, – поморщилась Любка, на секунду вообразив, что они могут натворить с этим самым ружьем, и что еще раньше сделает с ними сосед, поймав их у шкафа, в котором оно заперто.

– Ну, тогда тебе остается только одно, – шепчет Илья, тогда как два его пальца, изображающие человечка, переступая, спускаются по ее спине, разгоняя в разные стороны мурашки и электризуя кофту. Другой рукой он достает у себя из-под рубашки крестик и целует его. – Ты должна молиться, чтобы с твоей мамой ничего не случилось, и она благополучно добралась до дому.

Любка пытается посмотреть ему в глаза, но тот отворачивается и разворачивает ее лицом в красный угол, где все еще горит лампадка.

– Вон, – показывает он пальцем на одну из икон. – Это Николай-угодник, он за путешественников заступается. Или, если хочешь, молись Деве Марии…

Любка с недоверием смотрит на темный лик седого, усталого старца с черными удивительно изогнутыми бровями. Ей кажется, что он смотрит вниз, опускает глаза, словно стесняется, что она выберет для молитвы его. Младенец-Иисус показывает рукою на мать, а та показывает на младенца-Иисуса, но ее огромные, словно полные слез глаза глядят куда-то мимо всего.

– Поклонись, – говорит Илья и давит ладонью Любке на шею, заставляя нагнуться.

– Я не хочу, не хочу им! – вырываясь, кричит Любка, и показывает на икону Доброго Пастыря, где Иисус на фоне креста, с ягненком на плечах, кажется ей гордо разогнувшим спину и глядящим прямо в глаза. – Ему хочу!

– Хорошо, хорошо, – заслоняя рукой с крестиком, расплывшийся до ушей рот, соглашается Илья и давит обеими руками на плечи подруги. – Только надо обязательно на колени…

Любка бьет его по руке и, отстранившись, с глубоким вздохом опускается на колени.

– Подожди, – говорит Илья, и, сняв с себя зацелованный насквозь крестик, надевает на Любку, после чего отступает несколько шагов назад и тоже опускается на колени. – Вот теперь молись. Можешь даже про себя, проси, чтобы с твоей мамой все хорошо было. Креститься только не забывай…

– Господи Иисуси, – вспоминает где-то по телевизору услышанные слова, Любка и замирает, заслышав шаги за дверью.

– Только не оборачивайся, молись! – умоляюще шепчет Илья и безостановочно несколько раз подряд крестит ее спину.

Дверь отворяется, и изумленный Архип на секунду замирает в темноте, но быстро опомнившись, сообщает: «Немного пройдусь». Дверь аккуратно затворяется, и мужская изба на мгновенье погружается в звенящую тишину.

– Молись, молись, не вставай, пока они не придут, – шепчет Илья. – Ружье-то он так и не взял…

Тяжело читать отрывками с такими паузами .
Язык, как обычно, хороший, а об остальном пока судить сложно. У меня цельная картинка не складывается. Герои уж очень... гипертрофированные, как по мне. Эротические моменты скорее в минус для общего впечатления.
Звиняйте .

Не стоит извиняться, вполне уместные и дельные замечания, и я понимаю, о чем вы, так что спасибо. У меня тоже пока ощущение черновика/пунктира, некоторой схематичности. Но ничего не могу поделать со скоростью, увы. Пока мысленно не проживешь, то и не напишется (у меня). Можно б было не печатать кусками, а копить, пока не все, но так уж вышло. На будущее только могу учесть.

Я вот из предыдущих частей запомнил только про дом-кошель (самый яркий образ) и двух детей, у которых психопатические родители.

Читая зимой, с первых строчек был заинтригован - что же натворил Илья такого, что Любка не хочет с ним даже разговаривать, и одновременно надеялся узнать, надеялся также что он сможет все "перевоевать" и восстановит хорошие отношения.

Написано очень хорошо, только я не понимаю, зачем отец Ильи, если имеет благосостояние, позволяющее купить джип, пусть даже и китайский, возит в нем картошку? Обычно такие вещи говорят о некой скаредности и отсутствии рационального подхода, ведь её надо где-то хранить, условия температурные, без света, а в любом супермаркете её полно. Да и злаки полезнее и хранятся лучше. Если бы отец Ильи муки отослал сыну, было бы логичнее, мне кажется.

Жаль что нет продолжения уже давно. Хочу спросить, планируется ли оно, и если да, когда по графику ждать?