Клуб "Преступление и наказание"

"Напишите как всегда , но не как всегда - о профессоре в хорошем костюме" (онлайн-собеседник)
---

В тот же день на выходе из отеля я, передавая дорогому спутнику тубус с девайсами (- Давайте помогу? - "легко пожала плечами"), воскликнула - Как Вы в очках и с тубусом похожи на молодого университетского преподавателя!

- В этом костюме и этом галстуке? - он изогнул бровь.

Махнула рукой. Черт его знает, что мужчины вкладывают в понятие хороший. Дочь модельера, я понятия не имею, тем не менее, о мужской моде - только вижу крой, качество пуговиц и ткани. А сидит ли костюмчик - на нем всегда сидит.

Вечер теплел на глазах. Мы проводили третью участницу наших милых игр к такси и пошли сами пешком - мне было ехать две станции и я хотела проветрить голову перед возвращением домой.

- Успокоились?
- Да, конечно. Вы же меня знаете - сначала взрыв, буйство глаз и половодье чувств, потом привожу мысли в порядок - и кроме легкой нервозности, которая всегда наступает при сексе с незнакомцем, ничего не остается.

- Но Вам понравилось?
- Мне было странно.

"Вы впервые за все время предъявили на меня права и обозначили сроки."

- Вот как?
- Я хочу есть и спать. Как животное. Забываю слова, понятия, смысловые различия. Оставьте себе Ваши разговоры о вечности.

Получасом ранее я захлебывалась собственной слюной, пока он трахал меня в рот - третья прекрасная участница в это время сосредоточенно, грациозно и ох как точно использовала свои пальцы в моей вагине. Потом они поменялись местами - с той разницей, что спереди меня все же тискали и покрывали нежными поцелуями. Мы кончили одновременно.

Она заметила - никогда не думала, что мне, как феминистке, будет настолько возбуждающе увидеть, как твой прелестный ротик насилует член.

Изнуренная я почти сползала по стене, натягивая белье, и могла только слабо хмыкнуть.

Для вас, мой читатель, уточню, вам должно понравиться - даже Верхний, который терпеть не может на мне любое белье кроме детского белого, слегка поаплодировал, увидев, - золотистые кружева оставляющие простор воображению, алый пояс и алые шпильки, прозрачные винтажные чулки - с обязательным черным швом сзади.

- О, - простонала она.

Я чувствовала себя куклой на витрине, пирожным, заботливо украшенным бумажными розочками в коробке. - Любуйтесь, - равнодушно сказал Верхний - и толкнул чуть не с силой в ее объятия.

Я же закрыла глаза. И могла только слышать. Комната кружилась. В висках стучала, стучала кровь. Ее пока неуверенные ласки. Его постукивание тростью о ладонь.

Мне обещали средне-сильную боль - на нашем языке это до слез, но не до обморока.
На восемнадцатом ударе я напомнила ему об этом.
- Детка, ты хочешь пореветь? Сколько дней прошло с тех пор как ты рыдала в последний раз?
- Пять?
- Три.
- А, эти гуманитарии, - я размазывала каждое слово по гортани. - Все-то у вас плохо со счетом.
- Держите ее крепко, - спокойно заметил Верхний, обращаясь к нашей спутнице, кажется, удивившейся моей способности мгновенно восстанавливать дыхание, - она будет вырываться. И, - секундная пауза, - открой рот.

Банальщина - но это работает - с собственными трусиками во рту я не могла ни кричать, ни нормально дышать.

Описать порку его тяжелым ремнем невозможно. Если от добирающих до мышц деревянных девайсов я просто хочу сдохнуть, то от ремня возникает эффект поинтереснее.

- Это что, теперь называется смущение? - отпустив мои руки и голову, она смеется, введя в меня пальцы без усилий - я сама чувствую, как бедрам вниз стекает смазка.


- Вы знаете, потребовался год, прежде чем она у меня заплакала. Ты же покажешь нам, детка, как ты умеешь плакать? Не сейчас...потом.

Я закрываю лицо руками, казалось бы, зачем? Детский жест защиты, своеобразная игра в прятки - я их не вижу, и они меня не видят.

- Меня прет идея выебать ее вдвоем, - задумчиво произносит она, проводя колесиками вартенберга - с двух рук по моей исхлестанной, наливающейся крупными синяками коже, я уже в забытьи и могу просто тонко подвывать, на большее сил не остается.

- За чем же дело стало? - ему даже не требуется меня подталкивать, я с готовностью раскрываю рот с инициативной и огоньком.
- Есть у нашей милой девочки одна тайна, - -мокну, чувствую, как он говорит, а слова пишутся на сосудах моего мозга, огненной вязью букв, - которую она очень, очень, очень тщательно скрывает.

- Мм? - она вводит третий палец, и мозг плавится, еще, пожалуйста...
- Ей, видите ли, нравится быть маленькой сучкой. Это ее сущность - не роль, не амплуа.
- Хоть бы не сомкнуть зубы, блять, - думаю.

Использование? Не то слово. Двойное проникновение - штука прекрасная прежде всего тем, что самые сильные эрогенные зоны удовлетворяются в одно и то же время. Я думаю о перспективе и точках зрения. Если, к примеру, в следующий раз он начнет первый с вагинального секса, а я в это время смогу с ней целоваться, или же...Анальный секс? Да пожалуйста.

Что угодно. Делайте со мной, что угодно.

"Нет, бревном быть не надо. Не люблю Вас такой. Думайте, делайте."

Есть кое-что пострашнее сучек и шлюшек - лексем почти ласковых.
Иногда я просто хочу быть игрушкой. "He plays me like a fool but I play it cool
That's what I prefer 'cause
Nice guys get what they deserve."
Как угодно. Поиграйте со мной. В меня. Обнулите до. Что угодно. Сверху, снизу, сбоку. Я в такие моменты получаю эмоциональный оргазм - куда ярче физического.

- Нет, нет, не сегодня - она мягко снимает мои руки с ее бедер, обтянутыми брюками - в следующий раз. Сегодня конкуренции с твоим телом и бельем я не выдержу.

- Какая конкуренция - сонно откликаюсь я - просто мне тоже хочется...
- Ничего, будет страпон - и плакать во второй раз после порки ты точно будешь...

Пока она курит - а я вздыхаю по своему отказу от никотина - то внезапно замечаю, как жутко она похожа в свою очередь на моего научного руководителя - вплоть до родинки на щеке, до поворота головы, до чудесных растрепанных волос.

Говорю ей об этом, она спрашивает - спокойно ли я буду теперь заниматься в университете, после того, что было?
- Куда с большим энтузиазмом, точно.

Мы провожаем ее к такси, идем по вечерней улице.
Я думаю о спокойствии, холодном ветре, о том, что для вечности наши милые игры не имеют никакого значения.
О том, что больше не боюсь никого потерять.

"Все, что мне всегда хотелось - пустота, сплошной камень, с пробивающейся изредка травой. Но во мраке сияет тусклый огонек дома"

Думаю о том, - и эта тайна запрятана куда глубже - то, что я делаю и с кем я делаю - не про закрытие гештальтов.
Я просто проживаю несколько жизней одновременно.
Думаю о том, что есть люди на миг, на месяц, на год и годы.
Он просто идет рядом - у нас обоих заняты руки, и нечем соприкоснуться.
На прощание мы обмениваемся колкостями.

Назавтра я, получив подтверждение своего предположения о том, что кроме меня нижних с момента нашего знакомства у него не случалось, - улыбаюсь и не верю, не верю.

- Але, проверка связи! - машут перед носом подруги в университете.

Я стою, прижавшись к стене. Меня колотит дрожь. Я набираю ответные сообщения, в которых ни намека нет на его признание - рассказываю ему о плюсах той или иной девочки, которую хочу пригласить в наше общество, о гештальтах и перспективах.

Я пытаюсь изо всех сил не верить - потому что если поверю, это пиздец и Гоморра.

Холод. Спокойствие. Ветер, поющий в камнях.

"Что бы Вам хотелось?
А Вам?
Мне?"

Грани. За гранью - тот самый покой. Пока мы гуляем по кромке, пока мы играем на кромке...
И стучит, стучит в моих висках кровь, идущая от глупого сердца:

•−−• •−•• •− −•−− −− • −− −−− •−• •
•−−• •−•• •− −•−− −− • −− −−− •−• •

Дав нам свободу воли, Создатель обрек нас на страдания и вечную попытку вернуться в Рай. Но в Рай не вернуться, Шантрель. Чем большую цену мы готовы за него заплатить, тем он дальше, тем дальше.

Как есть.

Ну и какой из Вас христианин после этого, Butterfly, с таким подходом?

Butterfly, Вы не знаете,что такое агностик. Настоящий.
О христианстве просто - Мильтон и Льюис. Почитайте, Вам понравится.

И вот:
" - Но ведь мифы - ложь, пусть даже ложь посеребренная, - возражал Льюис.
- Нет, - ответил Толкин, - мифы - не ложь.

И, указав на большие деревья в Модлин-Гроув, чьи ветви раскачивались на ветру, привел другой аргумент.

- Ты называешь дерево деревом, - сказал он, - не особенно задумываясь над этим словом. Но ведь оно не было «деревом», пока кто-то не дал ему это имя. Ты называешь звезду звездой и говоришь, что это всего лишь огромный шар материи, движущийся по математически заданной орбите. Но это всего лишь то, как ты ее видишь. Давая вещам названия и описывая их, ты всего лишь выдумываешь собственные термины для этих вещей. Так вот, подобно тому, как речь - это то, что мы выдумали о предметах и идеях, точно так же миф - это то, что мы выдумали об истине.
Мы - от Господа, - продолжал Толкин, - и потому, хотя мифы, сотканные нами, неизбежно содержат заблуждения, они в то же время отражают преломленный луч истинного света, извечной истины, пребывающей с Господом. Воистину, только благодаря мифотворчеству, только становясь «сотворцом» и выдумывая истории, способен Человек стремиться к состоянию совершенства, которое было ведомо ему до Падения. Наши мифы могут заблуждаться, но тем не менее они, хотя и непрямыми путями, направляются в истинную гавань - в то время как материальный «прогресс» ведет лишь в зияющую пропасть, к Железной Короне силы зла."

Я люблю другую цитату о вере, авторства нобелевского лауреата по физике, ученого Ве́рнера Карла Ге́йзенберга:

Первый глоток из сосуда естественных наук делает нас атеистами, но на дне сосуда нас ожидает Бог.

Иначе зачем жить, если не верить.

Тринадцать,