Клуб "Преступление и наказание"

Нож был маленький, но острый. Овальная деревянная рукоятка удобно ложилась в ладонь, оставляя короткое лезвие маневренным и послушным.

Мокрые брусочки картофеля скользили под пальцами, превращаясь в ровные кубики. Агата ссыпала их в чугунную кастрюлю к индейке, моркови, луку и молодому горошку. Мать учила ее резать тонкими ломтиками, что в суп, что для жарки. Йозеф любил крупно, чтобы с трудом помещалось на ложку. Потом эти куски высились темными глыбами над краями тарелки из тонкого фарфора, и Агату мутило от одного только вида. Но матери давно не было, Йозефа теперь тоже, и от свалившейся свободы - никто не говорил под руку - кружилась голова.

Чей-то тоненький голосок внутри нее спрашивал, нельзя ли по такому случаю обойтись бутербродами или просто сыром с вином, и она соглашалась, что конечно же да, но все равно исправно готовила и первое, и второе и теплый клюквенный морс, обязательно пропущенный через мелкое сито - Йозеф всегда злился, если ягодные шкурки попадали в стакан.

Окна квартиры, где поселилась Агата, выходили на внутренний двор, заставленный мусорными баками, сушилками для белья и покосившимися детскими батутами. Зато задняя дверь распахивалась в крошечный палисадник, огороженный деревянным забором, личный и больше ничей - приятная компенсация за первый этаж и сомнительных соседей. Агата собиралась засадить его розами и маргаритками, повесить кормушки для птиц, но пока не выдалось возможности ни купить рассаду, ни выбрать столик, чтобы завтракать там по выходным.

Время играло странные шутки. Оно то неслось, как потерявший управление локомотив, то становилось вязким. Стрелки часов прилипали к циферблату, и день, состоящий из строчек невыполненных дел отказывался кончаться. Тогда Агата брала наушники, велосипед и ехала в город выпить кофе, посмотреть на магнолии - в этом году они цвели особенно долго, и просто пройтись по центру, наполненному людьми. Она выбирала самую длинную дорогу, через небольшой лес и ручей с деревянным мостиком над ним, чтобы послушать пару глав из аудиокниги, в которой пьяный, заросший щетиной детектив нехотя расследовал очередное преступление.

Она совсем не боялась: ни возвращаться в темноте, ни бродячих собак, подвывающих на неполную луну, ни что Йозеф встретит ее возле палисадника - запретительный ордер ему выписали два месяца назад. Шестьдесят дней, достаточных, чтобы позволить себе нарезать картофель кубиками и не обращать внимания на еще неразобранные коробки с одеждой в спальне. Агата посмеивалась: серый свитер, майка, рваные джинсы и забранные в хвост волосы делали ее словно невидимой - для себя, для других и уж конечно для Йозефа. Милого Йозефа, так любившего яркий макияж на ней, платья с вырезом и вульгарные чулки в черную сетку.

Нет, разумеется, он не заставлял и даже не настаивал. Просто лицо его вытягивалось и каменело, если тон помады оказывался слишком светлым, а прическа простоватой. Агата не обижалась, все равно секс она любила пожестче, и игры их недетские тоже.

Будто существовало два Йозефа - один с тонкой полоской вместо губ, брезгливо рассматривающий едва видимую ягодную кожурку в стакане с морсом, который он сейчас выльет прямо на ее белую блузку (одного раза было достаточно, чтобы запомнить - пропустить через сито и не подавать горячим), а потом изведет днями гнетущего молчания.

И второй - ее родной Йозеф, веселый, рычащий от возбуждения и восхищения, умеющий так провести кончиком плетки по обнаженной коже между лопаток и вниз, что не сдержать ни стона, ни бессовестной улыбки в предвкушении нежной боли. В такие моменты Агата любила его, любила себя, любила весь окружающий их мир, еще не зная, как скоро он распадется на части.

***

- Просто скажи это, - в тот вечер он намотал ее волосы на кулак, - Скажи, что ты не права.

Агата так и не вспомнила, в чем тогда было дело. Крошки на столе, забытая в почтовом ящике газета или еще что-то.

Его обычно приятный голос поднялся до слишком высоких для мужчины обертонов - еще не визг, но уже противный, с трудом переносимый фальцет.

- Ну же! - он резко дернул руку, но рот Агаты почему-то не открылся.

Она улыбнулась, хорош зная, как это выглядит - уголки напряженных губ расползаются в стороны и чуть приподнимаются, придавая лицу растерянный, обманчиво беззащитный вид.

- Нет.

Йозеф ударил ее наотмашь, один раз, потом еще, и еще, почти без пауз, не целясь и не соизмеряя силу.

Он что-то говорил, что-то кричал этим своим тонким голосом, но слова не долетали до нее.

Йозеф бил только по лицу. Наверное, если бы он не держал ее за волосы, замах выходил более сильным, но и этих пощечин было достаточно, чтобы разбить губы в кровь - она капала крупными темными каплями прямо на платье, расплываясь пятнами Роршарха.

- Подумай хорошо, очень хорошо, - он наконец отпустил ее, - Подумай и скажи!

Улыбаться разбитыми губами теперь не получалось, но второе “нет” Йозеф расслышал хорошо.

Удар сшиб ее с ног. Кулак врезался в тело с такой яростью, будто хотел раздробить на кусочки, снова и снова, снова и снова, но Агата почти ничего не чувствовала за черным, очень густым туманом, спустившийся откуда-то с потолка.

Она очнулась от плача, громкого, пронзительного.

- Сука, - разобрала она в этом вое слова, - Какая же ты сука! Посмотри, только посмотри что ты наделала! Только посмотри!

Агата была уверена, что если открыть глаза, она увидит дряхлого, полусумасшедшего старика, оборотня Крошку Цахеса. Ей представлялись тонкие скрюченные ручки, кривое, обезображенное морщинами личико, дрыгающие ножки, но это оказалось не так. Перед ней все так же был Йозеф, трясущийся, стоящий на коленях, его руки с разбитыми кулаками бессильно висели вдоль тела, очки криво сползли и еле держались на лице. Он не переставал причитать:

- Посмотри, что ты наделала, сука! Только посмотри!

- Что-то заставило меня, - говорила она потом на сеансе Катарине, - Кто-то открыл мой рот и сказал им “нет”.

Лицо зажило быстро, два сломанных ребра немного дольше, но привычка сидеть прямо никуда не ушла. Агата напоминала себе истукана - расправленные плечи, крепко сжатые колени, впившиеся в край сиденья кресла руки. Будь она чуть каменнее, может ее бы не уносило куда-то за земную орбиту от осторожных вопросов терапевта. Прошло несколько недель, прежде, чем она смогла развернуто ответить хотя бы на один из них.

Все это время она чувствовала себя муравьем, на которого наступили подошвой башмака, но он чудом остался жив. Сначала долго лежал на спине, затем смог пошевелить усиками, потом перевернулся и поковылял на тех лапках, что остались не сломаны. Ей нравилось думать, что пусть медленно, но упорно, она ползет по сосне, с верхушки которой, откроется вид на ее новую, счастливую жизнь.

Агата зажила вся.

Он позвонил с незнакомого номера. Вместо срывающегося фальцета в трубке звучал прежний голос, твердый и чуть злой.

- Что тебе нужно? - теперь кричала Агата, - Зачем ты звонишь? Что ты хочешь? Чтобы я наконец сказала, что виновата?

- Я хочу… - Йозеф вдруг откашлялся, - Высечь тебя. Да, ты правильно услышала. Я бы хотел высечь тебя, всыпать, как следует. Привязать к кровати за руки и отходить ремнем.

Рот Агаты снова перестал открываться. Вот только что тысяча гневных вопросов и восклицаний была готова излиться из нее огненным потоком, а вот она уже безмолвная рыбка, выкинутая океаном, бьющаяся в изумлении на песке.

Конечно она знала, что сказать. В ее голове находились все правильные ответы - Катарина позаботилась о том, чтобы каждый лежал на своей полочке - протяни руку и возьми. Но в этом не было нужды. Они предназначались первому Йозефу, с каменным лицом, полоской вместо рта, панически боявшемуся, что кусочек ягодной шкурки прилипнет к его глотке. Йозефу, запертому, перечеркнутому навсегда черными строчками запретительного ордера. А не этому, что говорит слова, от которых перестаешь дышать.

Агата больше не была муравьем, она стала овцой. Безмозглой, приветливо позвякивающей колокольчиком человеку в мясницком фартуке. Одного легкого порыва ветерка стало достаточно, чтобы ее сдуло с сосны и привязало короткой веревкой к колышку, воткнутому посреди лужайки неподалеку от привычного хлева. Зеленая травка, яркое солнце, твердый голос, знакомые интонации.

- И как вам с этим? - как наяву услышался укоряющий голос разочарованной Катарины.

Заплескался гнев, жесткий, душный и колючий. Агата завернулась в него, как в шаль.

Приемная пустовала. Лина, точная, как часы Тиссо, уходила на обед ровно в двенадцать. Кактус в глиняном горшке и старомодный чернильный набор - вот все, что она оставляла на своем рабочем столе, запирая любые бумаги в ящик. Можно было бы дождаться ее, но Агата все равно не собиралась спрашивать разрешения. Ей срочно нужно было попасть к Катарине, и посредников для этого ей не требовалось. Чугунное пресс-папье в виде головы оскалившейся собаки легло в руку удобнее маленького, но острого ножа.

- Ты облажалась, - вот что хотела сказать ей Агата, - Ничего у тебя не вышло. Ты приложила столько усилий, потратила чертову уйму времени. Ты думала, что я ползу вверх, маленький упорный муравей, а я скатилась вниз. Ты видишь?

Каждое слово она собиралась вколачивать Катарине при помощи пресс-папье в ее тупую голову до тех пор, пока эта самоуверенная сука не поняла бы, что сколько ни веди разговоров, сколько ни мни в кривые миски терапевтическую глину, каждая овца рано или поздно все равно вернется в свое стойло. Наученная горьким опытом, просветленная, но с облегчением и благодарностью глядящая, как за спиной ее спасителя наконец закрывается дверь.

- Ты облажалась, - рука казалась такой же чугунной, как голова оскалившейся собаки, - Ничего у тебя не вышло.

- Ты думала, что я ползу вверх, твой маленький упорный муравей, а я скатилась вниз.

Агата трясла сжатым кулаком, как победным флагом.

- Ты потратила время время на безнадежную дуру, и я тебе сейчас объясню, почему это было зря.

- Хорошо, - голос терапевта донесся откуда-то издалека, - Присядь, пожалуйста, и расскажи.

Агата рассмеялась. Она не собиралась больше рассиживаться тут, но чугунная ноша оказалась тяжела, и ноги вдруг перестали держать, и может она действительно бы села, но только на одну минуточку, пока вновь не соберется с силами, и…

В мягком кресле ей захотелось выпрямить спину. Она расправила плечи, крепко свела колени, пальцы правой руки впились в край сиденья, пальцы левой сжали голову оскалившейся собаки.

- Будто существует две меня. Одна Агата пропускает клюквенный морс через сито, угадывает настроение по шагам, предвосхищает ожидания и предугадывает желания. Она никчемная жена, но очень старается, и первый Йозеф, тот, что с полоской вместо рта, дает ей шанс за шансом оставить его наконец довольным. Другая Агата носит черные чулки, алую помаду. И когда второй Йозеф, веселый и восхищенный, начинает ласкать ее кончиком плети, она начинает любить его, любить себя, любить весь окружающий мир. И сколько бы вы ни старались, сколько бы ни утешали, ни внушали, ни уговаривали, старательный и упорный муравей, стоит только его поманить пальцем, все равно обратится в овцу, покорно плетущуюся за охапкой пожухлого сена, потому что слаще него она ничего в жизни не ела.

- Очень хорошо. Я очень рада. Просто замечательно, - Катарина светилась.

- Чему вы радуетесь? Я пришла вас убить, - Агате вдруг стало все равно.

- Ты пришла себя защитить. Пусть пока от меня, но лиха беда начала. С тобой вообще случалось когда-нибудь такое?

Агата молчала. Позорный колокольчик на ее шее дернулся, но не зазвенел.

- Простите, - она поднялась с кресла, - Прошу прощения, что ворвалась так. Я приду завтра, в свое время.

- Агата, - окликнула ее Катарина уже у двери.

- Да?

- Ты можешь оставить пресс-папье себе. Вдруг еще пригодится.

В глазах вдруг все раздвоилось и защипало, но на улице слезы смешались с мелким дождем и стало легче. По дороге Агата завернула в магазин, купила семена маргариток и несколько розовых кустов в горшках. Столик она собиралась заказать он-лайн.

Чугунную собаку с оскаленной мордой Агата использовала по назначению, сложив под нее новые счета и требующие ответа письма. Конверт с копией запретительного ордера Йозефа тоже был где-то между ними.

Все в ошеломлении сидят. Вчера "Случайной вакансией" оглоушило и притопило, сегодня этим текстом обратно на поверхность вытащило. Сижу на берегу, разеваю рот, слов не нахожу.

Ох… не моя проблематика и не мои герои, но интересно .
Что такое БДСМ, что такое БДР, и кому оно всё на фиг надо... До конца этого, по-моему, никто никогда не поймёт. Но пытаться стоит - автор, спасибо

Вот еще рассказ, который мне очень понравился, но в то же время я никак не могу в голове его уложить. Какое-то сложное, трудное чувство... С одной стороны кажется, что общая мысль (цимес, мораль) лежит на поверхности, и что можно ее уложить в пару предложений в духе "Это рассказ о том, как девушка..." очень легко. Но при такой кажущейся простоте подхода получается какая-то фигня. Понятно, что там должно быть после многоточия про бытовое насилие и попытку прийти в норму. Но об этом ли на самом деле рассказ?

Тут как бы больше про раздвоение (схизис), на него смещается акцент. Причем раздвоение не только у Агаты, но и у Йозефа. И схизис вроде как был нормой для этой пары. Но в итоге они должны (по предписанию суда и согласно рекомендациям психотерапевта) отказаться от своей (нормальной) двойственности, и прийти к какой-то новой норме... Мммм... в результате ситуация и общая мысль уже не кажутся однозначными, на ум приходят всякие сомнения.

Изо всех сил пытаюсь выставить за дверь свои собственные представления о схизисе, о том, как это бывает, но получается с трудом - только при условии, что это не реализм, в том числе не магический реализм. Но очень не уверена, что стоит объяснять, потому как объяснять придется длинно, и вообще боюсь, что опять чего-нибудь покажется слишком.

Ага. Но вот за что я ваши тексты люблю, помимо красивых деталей, напоминающих, честно говоря, мне больше не магический реализм, а японскую концепцию "грустного очарования вещей", так это - глубокие образы, точнее если, то некоторые детали в характерах/поведении необычных людей, которых можно назвать странными, типа "с тараканами". Это, если по-научному, называется акцентуированными личностями. Не знаю, как вам это удается, если вы не читаете специальной литературы на эту тему (ну, или не знаю, не обсуждаете этого с психотерапевтом, например), но вы иногда такие точные детали подмечаете.., полагаю, что по наитию, благодаря наблюдательности... Если б вы об этом почитали, то было бы еще точнее, не противоречивие. И мне кажется, что вам было бы интересно.

Смысл в том, что как акцент в речи, так и в характере выделяются, превалируют по сравнению с остальными, какие-то отдельные черты. Если такое происходит, то обычно на выходе из подросткового возраста, как раз тогда, когда формируется личность, определяется характер. Акцентуация - это не душевная болезнь, а разные крайние варианты нормы, можно сказать близкие к пограничным или пограничные особенности. Акцентуация может указывать на предрасположенность к душевной болезни, она по статистике отмечается не менее чем у 30% людей (тогда как количество душевнобольных составляет намного меньше - 10%). Кто-то про странного человека скажет "шизонутый/псих", но в действительности это не так в 2 из 3 случаев. Но в общем, кто доживает до глубокой старости, тот уже все меньше шансов имеет оставаться гармоничной личностью, там уже подавляющее большинство акцентуировано.

И вот в этом рассказе для меня совершенно очевидно, что и Агата, и Йозеф - как раз такие, акцентуированные личности. Она - педант, ананкастный тип личности, он - испытывает типа аффективных припуступов злобы (дисфории) в смеси с капризным, тоскливо-плаксивым настроением, что вообще характерно для больных эпилепсией, но бывает и вне болезни, у эпилептоидных личностей. И, не знаю, как кому, но мне так очень понятно, почему Агата в какой-то момент говорит "Нет". Но, конечно, дело не в раздвоении. Почему собственно у меня эти слова о раздвоении идут вразрез с красноречивыми прочими деталями. Мб, это так чувствуется изнутри Агатой, наслышавшейся про что-то такое. Или, мб, ей иначе не объяснить, что что-то изменяется, что они оба становятся другими, не такими, какими были раньше, когда они могли бы и такими, и сякими. В действительности же происходит нечто противоположное раздвоению: когда акцентуация усиливается, характер становится более определенным, более однозначным, менее гармоничным, менее многогранным, менее пластичным.

-------

Прости, timmie, я обращался к леди, а получилось к тебе. попробую удалить.