Клуб "Преступление и наказание"

Очень светлая лирика.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

Заметила) не бросай теперь читателя, дорогой.

29.

- Благодарю тебя, моя госпожа! – сказала Вероника, повернувшись к своей Старшей, когда они снова-сызнова вошли в дом и хозяйка, плотно притворив за собою дверь, набросила на вход чары, запрещающие кому бы то ни было проникновение в их общее жилище. При этом, юная женщина смущенно потупила очи долу, понимая всю... неоднозначность эмоций Владычицы дома сего.

- Ну? И зачем тебе был так уж необходим весь этот... торжественный балаган? – осведомилась адресат этого... условно-покорного жеста доброй воли. – Тебе что, так хотелось меня унизить тем, что я как бы надзирала за сбором прутьев... тех самых, которые мне же потом придется на тебе применить? Ведь ты бы с этим прекрасно справилась и сама. Одна, без моего утомительного присутствия! Все это же самое ты проделывала и раньше, много раз!

- Конечно, я делала это и раньше, - согласилась Вероника. – Сама посуди, ну не могла же я отламывать прутья у твоих... прости, конечно же, у наших телохранителей так, как будто это обычные деревья моего... прежнего мира! Но ведь на этот раз... На этот раз у нас все по-другому, вовсе иначе, чем прежде. И я сочла, что те, кто бережет наш покой... В общем, им будет приятно сделать нечто подобное для нас... для тебя!

- Ты что же это... Всех вокруг оповестила о тонкостях наших с тобою отношений и обо всем... предстоящем?

В голосе Владычицы Лимба послышались нотки, обозначающие эмоцию обиды. Скрытую и напряженную. Адресную. В смысле, адресованную именно той, кто все еще прижимала к своей груди охапку свежих ветвей.

Вероника на секунду подняла на нее свои серые глаза. Потом снова-сызнова потупила очи долу, но госпожа ее успела заметить, что взгляд ее рабыни был такой... оценивающий. И Владычица отчетливо-явным образом ощутила, что юная женщина почувствовала удовлетворение от реакции на все эти проявления... со стороны ее хозяйки.

- Я никого не ставила в известность о том, чем именно мы с тобою предполагаем заняться, - заявила Вероника. – Не волнуйся, моя госпожа, они все уверены, что ветви, которые я у них попросила, необходимы нам... для каких-то обычных целей, бытового плана. Я же обращалась к ним... ну, не в первый раз... И ни нынче, ни прежде они не ставили под сомнение нравственность тех самых занятий, которым мы с тобою предаемся наедине. Так что, не волнуйся, тебя ни в чем таком предосудительном никто не подозревает. Я не раскрываю никому твоих... наших с тобою личных тайн. А сегодня...

Она снова позволила себе короткий взгляд, глаза-в-глаза. И снова этот взгляд был оценивающего рода. Кажется, юная раба опять прикидывала, какой именно эффект произвела очередная ее словесная эскапада. И, похоже, она снова осталась вполне удовлетворенной результатом.

Владычица Лимба вздохнула и покачала головой.

- Ты снова пытаешься сделать так, чтобы я на тебя гневалась, - подытожила она сей словесный демарш своей подвластной. – Этого не будет. Даже не надейся.

- Стоило попытаться, - пожала плечами Вероника.

Юная рабыня прошла в сторону ванной комнаты и остановилась там, возле-около двери.

- Ты... не поможешь мне? – нерешительным голосом спросила она.

Естественно, хозяйка дома сего пришла ей на помощь, открыла-распахнула дверь перед своей рабыней. Потом прищелкнула пальцами, зажигая этим жестом висевшие на стенах лампы, освещавшие сие банное помещение для омовений – эти лампы давали пламя особого свечения, яркого и мягкого, в одно и то же время. Эдакая имитация огня, Бог весть какого волшебного рода.

Вероника выложила охапку веток в огромную ванну-на-двоих – да-да, такое совместное принятие водных процедур в их жизни тоже бывало! И она уже собиралась сбегать на кухню за ножом, чтобы начать их обработку... ну, для удобства последующего их употребления по... известному им обоим назначению. Однако Владычица Лимба коротким жестом-распоряжением остановила свою рабыню, запретив ей покидать ванную комнату. Вместо этого, госпожа совершила нечто иное. Деяние особого, магического рода.

- Проявись, - приказала она, обращая взгляд свой на себя... Вернее, на уровень пояса на одежде своей.

Адресат этого самого распоряжения не замедлила явиться пред очи хозяйки своей и рабыни ея. Раилла стала зримой и висящей там, на поясе у Владычицы Лимба, на серебряном карабине. И доступной для того, чтобы взять ее в руку. Что и было сделано, сразу же и незамедлительно.

Владычица Лимба обычным-привычным своим жестом раскрыла клинок своего оружия. И после того, как череп-фиксатор звонко щелкнул, развернула сего серебряного предмет-субъекта к себе лицом.

- Э-э-э... Здравствуйте... мои дорогие... – голос Раиллы прозвучал весьма и весьма смущенным тоном.

- И тебе того же, - усмехнулась Владычица Лимба, коротко и сурово. И тут же задала вопрос такого... неприятного плана.
- Ну как, приятно наблюдать за тем, что ты... когда-то спровоцировала?

- Не понимаю, о чем это ты, - сухо ответствовала ее боевая коса. – Не было ничего... Ничего такого...

- Не отпирайся! – голос Владычицы прозвучал куда как более сурово.
- Я все знаю! Как ты подмигнула Веронике в тот самый миг, когда я налагала на нее запрет, за нарушение которого теперь я вынуждена ее наказывать. Ты сама пригласила ее сделать то, что вы с нею совершили вместе.

Слово «вместе» было произнесено с таким усилением укоризны в голосе обвиняющей стороны, что адресат этого самого обвинения заметно вздрогнула, хотя и была крепко удерживаема в господской руке. И ее, Раиллы, изумрудный взгляд сейчас был исполнен всячески заметного смущения.

- А я что... – сказала она. – Между прочим, я не сделала ничего такого... дурного. Просто... Я приняла нашу Веронику под мою защиту и покровительство. И только скажи мне, будто это для нее не является чем-то... полезным!

- Что-то мне подсказывает, - произнесла Владычица, - что ты тогда думала вовсе не о том, чтобы хоть как-то ее защитить. От невзгод и опасностей.

Слова эти были полны иронии, однако личность, воплощенная-выраженная в боевом оружии, принадлежащем обличительнице, вовсе не склонна была комплексовать и испытывать какие-то страхи и неудобства по поводу своих... скажем прямо, не вполне одобренных деяний. Более того, она не придумала ничего лучше, чем самой перейти в решительное наступление на этом самом... моральном фронте.

- Знаешь, а ведь ты категорически не права! – заявила Раилла. – Я пекусь о благополучии нашей Вероники не менее, чем ты!

- Нашей? – голос Владычицы Лимба зазвенел металлом настолько явственно, что Вероника даже поежилась.

- Разумеется! – голос Раиллы звучал твердо, пускай и не столь уж... суровыми интонациями. - Я – это ты! Я одна из составляющих твоей... многогранной личности! А значит, я тоже забочусь о Веронике! Я ее люблю и защищаю! Вот!

- В таком случае ты тоже должна быть наказана, - сделала неожиданный вывод Владычица Лимба. – Веронике... придется вытерпеть то, что было обещано ей при наложении моего запрета. А ты...

Владычица Лимба эффектным жестом указала на ветки, выложенные в ванне.

- Ты обработаешь... приготовишь прутья к ее наказанию, - распорядилась властвующая особа. – И смотри, не испорть их! – добавила она. – Мне вовсе не улыбается отправлять Веронику за новой партией... или прерывать наказание в связи с тем, что прутьев окажется недостаточно для того, чтобы довести его до конца. Так что, постарайся действовать аккуратно и... без саботажа!

- Да я даже и не думала, - произнесла Раилла. И уточнила:
- Пока ты не сказала.

- Я прошу! – вмешалась Вероника в эту нелепую пикировку Владычицы и ее оружия. – Пожалуйста, не усложняй!

- Как скажешь, - вздохнула боевая личность с узорчатым клинком. И чуточку сварливым тоном голоса обратилась к той, кто ее держала:
- Если, конечно, ты меня отпустишь.

- Лети, - коротко ответствовала Владычица и разжала пальцы.

Чем Раилла и воспользовалась, перелетела в сторону ванны и зависла-залевитировала там, разглядывая предстоящий ей фронт работ.

- Давай, работай! – весьма суровым тоном произнесла Владычица Лимба.

- Не торопи... – откликнулась ее боевая коса. – Дай подумать.

Впрочем, размышляла она недолго, несколько томительных мгновений. А вот потом...

- Пшли все назад! – с каким-то мрачным азартом скомандовала (!!!) Раилла, и...

Ни Вероника, ни сама Владычица Лимба не рискнули ослушаться этого приказа, возмутительного и грубого. И... правильно сделали. Поскольку дальше началось нечто невообразимое. Раилла сверкнула зелеными глазами-изумрудами так, что сполох сей вспыхнул-отразился на гладких-блестящих изразцовых стенах ванной комнаты. А после... ветки, лежавшие на дне ванны, зашевелились как живые и... медленно, как бы нехотя приподнялись, как бы вставая-вырастая, комлями вниз, гибкой частью вверх. Будто сорванные ветви действительно возрождались к какой-то новой... иной жизни и службе. Своеобразной и жутковатой. По сути своей.

Да, эти самые ветви-без-дерев шевелились, оживая-поднимаясь, все выше и выше. И впрямь, страшновато-жутковато. Зеленые ветви стали уже как эдакий... лес-левитант, приведенный в сие неестественное состояние волей магини загадочного рода, разум-личность которой были выражены-спрятаны в зеленоглазом серебряном черепе, позади которого роскошной волной, узорной стальной прической демонически-прекрасного, опасного и жуткого существа торчал развевающимся волнистым флагом смертоносный стальной клинок.

Вероника только и успела подумать о том, что впервые видит боевую косу своей Старшей в настоящем деле, как вдруг это самое дело внезапно и началось. Вот только что Раилла зависала-левитировала напротив массы зеленых ветвей, сверля их своим ярко-зеленым взглядом глаз-изумрудов – как будто задумывая-примериваясь, как именно можно совладать с исполнением поставленной перед нею задачи. И вот, сразу же, без какой-то значимой прелюдии, боевая коса Владычицы Лимба... просто исчезла. Исчезла вместе с той самой ветвистой массой, ранее зависшей над ванной. А в том самом месте пространства, где они только что были...

Роскошная белая ёмкость для омовений была изготовлена из загадочного материала, напоминающего фарфор – настоящий, полупрозрачный и как бы светящийся сам собою и изнутри! – отнюдь не хрупкого, но в то же самое время имеющего такой вид, будто сей изящный предмет, омывательно-банного предназначения, сам по себе невесом и весьма непрочен – обманчивое впечатление! Так вот, там, над нею, возникло... некое мутно-зеленое облако, четко локализованное – в смысле, не входящее за периметр той самой белой ёмкости. При этом облако сие оказалось полным... даже переполненным странными звуками – гулом, треском, скрипом и шелестом! К тому же, оно как-то странно освещалось изнутри некими зелеными вспышками – как будто молнии беспрестанно сверкали, в этом самом... грозовом зеленом облаке, подсвечивая его изнутри. Где-то там внутри этого странного... явления они, молнии, все время рвались... и не могли никак вырваться наружу.

Все это длилось несколько томительно-жутких мгновений, весь этот буйный катаклизм, случившийся по-над ванной. Внезапно, все это... зелено-сверкательное, шуршаще-скрипуче-шелестящее безобразие закончилось. И сразу же, зеленое облако шумной массой опало-рухнуло вниз, уже иным шелестом-шорохом, ярким и отчетливо громким. И наступила... тишина и пустота, посреди которой – на том самом прежнем месте пространства! – победно парила-зависала боевая коса Владычицы Лимба – воистину, одна из грозных ее ипостасей!

Далее, сделав эффектную паузу, Раилла исполнила эффектный кувырок-кульбит левитационного рода, после чего издала очередной свой вопль в индейско-ковбойском стиле. Когда же это самое «Йах-х-х-у-у-у!» отзвучало, боевая коса поклонилась зрительницам, после чего подлетела к своей Владычице и, снова исполнив сложный левитационный пируэт, сложила клинок, вернув его в объятия рукоятки слоновой кости. При этом, она перевернулась, оказавшись в положении череп – внизу, а кольцо – вверху. Теперь уже блестящая полоса волшебной узорной стали шла по направлению к этому самому кольцу, строго вверх, напоминая какую-то из версий эффектных боевых причесок воинственных дикарей – каких-нибудь островитян из диких джунглей

- Ну... что же... Твое приказание исполнено! – заявила боевая коса Владычицы Лимба, сверкнув в этот раз холодной голубизной берилловых глаз, сменивших боевые, изумрудные, сиявшие до этого на лице ее серебряного черепа. – Я могу идти? Ну... в смысле, я свободна?

- Нет, - просто сказала Владычица Лимба. – Запрещаю.

- Э-э-э... Почему? – по лицу серебряного черепа пробежала странная гримаса – эдакая тень смущения.

- Я хочу провести между вами очную ставку, - жестко заявила Владычица. – Я желаю уточнить подробности твоего участия в этом... деле.

- А... Зачем тебе... это? – серебряный череп внизу рукояти слоновой кости даже нахмурился. – Мне казалось, что ты все уже решила. В том смысле, что вы с Вероникой уже все решили... для себя.

Смущение на лице серебряного черепа проявилось... яснее и четче. Раилла в нерешительности взглянула на свою подругу. В смысле, на свою партнершу по тем самым... играм предосудительно-рискованно-опасного рода, которые им обеим поставили в вину, вот прямо сейчас.

- Госпожа все знает, - ответила Вероника на ее молчаливый вопрос. – Она... читала мои мысли. Ну... видела мои воспоминания.

- Да, в этом есть... определенная логика, - хмыкнула боевая коса и вернула свое внимание Владычице Лимба:
- Так что же именно тебя интересует, особа моя... царствующая?

- Ты... действительно, подмигивала Веронике, сразу же после того, как я наложила на нее мое запрещение? Тот самый запрет на игры с тобой? – последовал жесткий вопрос.

- Зачем ты спрашиваешь, ежели ты и сама все видела? – несколько раздраженным тоном спросила боевая коса. Кажется, она избрала для себя стратегию в стиле лозунга, «Лучшая защита – это нападение!» Ну и тактику, в стиле...

Э-э-э... В «еврейском» стиле, типа «Вопросом на вопрос, таки да!»

- Да или нет? – голос ее Владычицы стал жестче.

- Да-да! – ответствовала Раилла. – Если тебе так уж хочется это все знать, то я поступила именно так. А что? Между прочим, ты ни разу не запрещала мне мою... э-э-э... физиогномическую активность! То, что я, при совершении тобою ритуально значимых действий обычно скрываю этот самый факт - что я живая соисполнительница дел твоих... Это был мой... и только мой выбор! Да, я тоже считаю, что обитателям Мироздания нет никакой необходимости знать о том, что твое любимое оружие, ко всему прочему, еще и живое! Но... ведь из всякого правила могут быть свои исключения! Не правда ли? Вот наша Вероника и есть такое исключение. Она, как ты знаешь, и так поверенная немалого количества твоих личных тайн. Одной больше – одной меньше, какая разница!

Говоря о неких... «личных тайнах», Раилла намеренно подчеркнула слова сии особой интонацией, заставив Владычицу Лимба в свою очередь смущенно потупить очи долу.

- И все-таки, - произнесла она, уже несколько обескураженным голосом, – ты могла воздержаться от таких... мимических жестов.

- А что, с твоей стороны на это был какой-то запрет? - весьма ехидно поинтересовалась у нее боевая коса.

- Формально – нет, - вынуждена была согласиться ее Старшая собеседница. – Но я ведь и не разрешала тебе ничего... такого!

Возражение сие позвучало несколько слабо и Раилла, недолго думая, перешла в наступление.

- Вообще-то я и не нуждаюсь в твоем особом разрешении по такому незначительному поводу как гримасы в ходе выполнения моих задач! - дерзко заявила персона, олицетворенная в... вещи. Пардон, в особой вещи, вернее даже, весьма и весьма опасной вещи особого рода и назначения. – Я, знаешь ли, сама решаю, как мне себя вести и с кем! И одно дело – обычный смертный персонаж, которых ты пачками отправляешь-распоряжаешься, мол этого в Нижние миры, этого в Верхние... А этого, давай-ка, в Лимб... Ну-ка, обрежем ему его дрянное прошлое, дадим, так сказать, шанс исправиться. Вжик-вжик! Ай-ой! И готово!

- Стоп! - Владычица Лимба сделала строгий жест, обозначавший внимание, несогласие и возмущение сказанным, в одно и то же время – палец вверх, короткое движение им в сторону своего живого оружия и далее четкое указание на Раиллу, точное и адресное, - Я, наконец-то, все поняла! Ты... положила на Веронику глаз... уже давно! Еще тогда, в тот самый день, когда я дала ей новую судьбу!

- Ты только сейчас догадалась? – усмехнулась ее летающая собеседница, серебряная и весьма боевитая. – Поздравляю тебя, ты доказала, что можешь классно тупить. И все равно не догнала расклад. Глаз на нашу Веронику - при слове «наша» Владычица Лимба обозначила лицом своим неудовольствие, но промолчала, - я положила много раньше. Еще тогда, когда ты забирала ее из того мира, где ее истязали. А когда ты, чуточку позже, решила поиграть ее чувствами – с моим участием, между прочим, в качестве истязающего актора! – заставив бедную девочку делать выбор, вот тогда я приняла окончательное решение.

- Какое? – Владычица смутилась напоминанием о ее былом поступке. Вероника даже посмотрела на нее с явным сочувствием.

- Я решила, что связь между вами двоими не будет разорвана. Никогда, - заявила боевая коса Владычицы Лимба. – Если бы ты не убрала меня... вовремя... и позволила Веронике коснуться шеей моего лезвия, то... В общем, ничего бы не случилось. Ничего опасного для нее. Я... просто превратилась бы во что-нибудь такое... мягкое и обнимучее, вот! И моей... нашей Веронике даже больно бы не было!

- Спасибо! – в один в один голос произнесли и госпожа и ее добровольная рабыня.

- Да не за что! Обращайтесь снова! Всегда рада помочь! – быстро и четко произнесла Раилла. И сразу же, воспользовавшись легким замешательством своих собеседниц, скрылась из виду. Просто пропала, даже не удосужившись вновь оказаться на поясе у Владычицы Лимба.

Ну, а ее... э-э-э... подруга по опасным играм поспешила сразу же обнять свою госпожу. Во избежание лишних вопросов и придирок с ее стороны!

- Все-таки сбежала! – констатировала факт хозяйка Дома сего.

- Ну, прости же ее! – попросила Вероника. – Она же всегда помогала тебе. В смысле, нам с тобой! – поправилась юная раба. – И действовала в наших... в твоих интересах! Пожалуйста, не ревнуй!

- Хорошо, не буду, - согласилась ее госпожа. – Будем считать, что для Раиллы все ограничилось тем, что она...

В этом месте, Владычица Лимба сделала многозначительную паузу и окинула скептическим взглядом то, что осталось в ванне.

Крошево... Месиво...

Эдакий микс готовых прутьев, мелких веточек и листьев, всякого такого, зеленого и прочего, пошедшего, так сказать, в отходы

- Ну... будем считать, что она порубила для нас своего рода... зелень. А дальше...

Владычица Лимба тяжело вздохнула.

- Ой, ты не волнуйся! Я все сейчас... разберу! – воскликнула Вероника.

Она высвободилась из объятий своей госпожи, подбежала к ванне и... остановилась в нерешительности. Ибо смогла произнести, при виде той мешанины, что оставила после своей работы боевая коса, одно только слово. И слово это было:
- Ой...

- Да, пожалуй тебе справиться со всем этим будет несколько... сложно! - констатировала несомненный факт Владычица, тоже подойдя к объекту их общего... внимания.

- Ты ведь... поможешь, правда? – с надеждой, то ли спросила, то ли попросила Вероника.

- Разумеется! Куда же я денусь! – ответствовала ее госпожа и засучила рукава. В буквальном смысле этих своих слов.

Да, она и вправду, подвернула рукава своего муарового серого платья, подвернула аккуратно и медленно. Ну, а потом, она сделала-исполнила несколько пассов... магического рода и назначения. В результате которых деревянно-зеленая масса, в которую Раилла превратила охапку ветвей, принесенную Вероникой, пришла в движение. Все это, вместе взятое, приподнялось, примерно до уровня плеч Владычицы. Потом, повинуясь небрежному движению ее пальцев, вся эта сортируемая масса начала поворачиваться вокруг условной вертикальной оси. Она двигалась все быстрее и быстрее, и при всем при этом, «зеленое» постепенно отделялось-сепарировалось, спускаясь все ниже, уплотняясь и сжимаясь в объеме. В конечном итоге, вращавшаяся масса окончательно разделилась на своеобразный «частокол»-цилиндр, состоящий из длинных прутьев, и нижний слой под ним – зеленоватый диск, уплотненный, почти что твердый, эдакий плотно-травянистый пятачок-лужайка.

Далее, Владычица еще одним коротким пассом заставила сей нижний «диск» по ходу вращения изменить свою форму – свернуться в эдакую трубочку... или некое подобие цилиндра. А после этого, она еще одним своим магическим движением заставила этот странно-забавный предмет свернуться еще и далее. В итоге, сие геометрическое тело, поначалу дискообразное, а потом трубчатое, приняло форму шара, который еще и сам собою – ну... или как бы сам собою! – ужался понемногу, примерно до размеров теннисного мяча.

Получив такой... занятный результат метаморфоз геометрического плана, Владычица Лимба прищелкнула пальцами правой руки и раскрыла свою ладонь. Шар покинул пространство над ванной и перелетел на предложенное ему место, то есть, в ладонь персоны, задавшей сию траекторию движения его.

- Возьми! – распорядилась Владычица.

- Ух ты! Шершавенький такой и... тяжелый! – восхитилась Вероника. И спросила:
– А можно... я оставлю его? Ну... поиграть?

- Давай, я позже изготовлю тебе, ну… такой же? – предложила ее госпожа. – Знаешь, мне бы не хотелось, чтобы ты играла вещью, изготовленной из остатков прутьев... тех самых, которые были употреблены...

Она не стала договаривать, просто многозначительно хмыкнула.

- Как прикажет твоя милость! – Вероника исполнила нечто вроде поклона, отведя в сторону руку с поименованным предметом.

- Кстати, куда мне его теперь... деть? – поинтересовалась она, выпрямившись и подкинув этот самый шар на ладони.

- В мусоропровод, куда же еще! – буркнула ее госпожа. – Там ему самое место!

- Как скажешь! – отозвалась ее раба.

Она подошла к стене, где имелась странная дверца темной бронзы, открыла-распахнула ее сверху-вниз – дверца оказалась совмещенной с эдаким лотком, закрепленных где-то там, в стене, на внутренних петлях. Потом швырнула спорный предмет туда, в самую глубину отверстого темного зева мусороприемника. Далее, Вероника грохнула-задвинула дверцу-лоток обратно, эффектно-картинно отряхнула свои руки и обратилась к своей хозяйке.

- Ну вот, я исполнила твое повеление, моя суровая госпожа! Чего ты пожелаешь далее? Слушаю и повинуюсь!

И, естественно, обозначила-исполнила иронический книксен в самом конце этого самого спича. Куда же без него!

Впрочем, адресат иронической реплики сей, вовсе не нашла повода сердиться на нее или же обижаться. Просто деловито кивнула головою своей юной рабыне и продолжила магические деяния свои... особого рода.

Повинуясь ее жестам, частокол из прутьев замедлил свое вращение, опускаясь все ниже. Потом результаты общего труда Владычицы Лимба и ее оружия, живого и весьма ироничного, сомкнулись в этакую массу-фашину и аккуратно улеглись-пристроились на дне ванны.

- Готово, - констатировала факт Владычица Лимба. – Теперь прикрой, пожалуйста, пробкой слив и залей сверху теплой водой.

- Надо, наверное... посолить, - задумчиво произнесла Вероника. – Ведь... так?

Адресат вопроса смущенно кивнула, но когда ее раба сделала шаг в сторону двери, в явном намерении отправиться на кухню за солью, ее Старшая коротким жестом пресекла сию экспедицию-в-недалеко и эффектно, прямо из воздуха, достала искомое. В смысле, солонку средних размеров, полную до краев.

- Здесь хватит, - заявила госпожа. - Высыпай на прутья и пусти воду.

- Ну... зачем же тебе было так уж утруждаться! – усмехнулась шальная бестия с серыми глазами, любимая ею. – Я бы просто сбегала! Мне нетрудно!

- Я желаю видеть тебя рядом, - ответствовала ее госпожа. – В этом моем отпуске, я хочу, чтобы ты все время была рядом со мною.

- Боишься, что я струшу и улизну? – усмехнулась Вероника.

- Просто хочу тебя видеть. Я твоя госпожа. Имею право, - хмуро отозвалась на ее очередную немудреную шутку Владычица Лимба.

- А если мне приспичит посетить... э-э-э... сортир? – Вероника, как обычно, усилила концентрацию шуток юмора в своем голосе. – Например... по большому? Ты и там составишь мне компанию?

- Захочу – составлю! – ее хозяйка сказала, как отрезала. И добавила сурово-многозначительным тоном:
- И не вздумай подначивать меня на тему неудобства от дурных запахов, исходящих от тебя во время отправления тобою естественной надобности. Если я того пожелаю, вместо обычного амбрэ ты будешь издавать самые изысканные ароматы. Любые, какие только ты пожелаешь. Роза? Лаванда? Магнолия? Легко и просто! Хочешь?

Вероника вздохнула, покачала головою, а потом забрала солонку, подошла к ванне и исполнила исходное распоряжение своей хозяйки. А именно, закрыла пробкой слив, рассыпала по прутьям соль и пустила сверху воду. Дождавшись, когда прутья оказались почти что в «плавучем» состоянии, она завернула краны и рукой своей принялась шебуршить-баламутить все это содержимое, демонстративно и с плеском. Потом выпрямилась, подошла-вернулась к своей госпоже, встала перед ней на колени, прямо на теплые, чуть шершавые плиты из загадочного материала, крепкого как камень и, в то же время приятного прикосновению босой ступни. Она обняла ее, вскинув голову, прижавшись своим подбородком к шелковому платью.

- Ты хочешь этого. И боишься, - констатировала она очевидный факт. – Не надо так. Скажи мне словами, что сейчас тебя пугает. Пожалуйста.

- Я... хочу быть идеальной, - со вздохом призналась ее госпожа. – Быть для тебя лучшей и... единственной.

- А я хочу тебя настоящую. Со всем твоими... мыслями и желаниями. А будут ли они благими или же вовсе дурными... по твоему мнению... мне все равно! Мне не нужна благостная имитация той, кого я люблю. Я хочу тебя такую, какая ты есть на самом деле, без прикрас.

Так сказала Вероника. А после поймала-притянула правую руку своей Старшей и запечатлела на ней свой поцелуй. В знак того, что слова ее вовсе не пустой звук. И заставила – в который уже раз! – покраснеть от смущения особу, властвующую в Лимбе.

Естественно, адресат ее жеста и слов заставила свою рабыню подняться и прижала к себе. И шепнула ей на ушко нечто... важное и тайное. Предназначенное лишь только для одной слушательницы. Как-будто в этом самом доме кто-то нескромный мог... наблюдать за ними и даже... конспектировать их речи

- Я боюсь. Боюсь тебя оттолкнуть. Боюсь обидеть тебя. Боюсь, что ты меня разлюбишь. Боюсь, что ты меня отвергнешь... уйдешь и будешь с раздражением вспоминать о том времени, что мы с тобою провели вместе... – прошептала Владычица Лимба. Потом она сделала короткую паузу, вздохнула и добавила:
- А еще я боюсь, что ты вдруг... просто охладеешь ко мне. И будешь исполнять ритуальные жесты, обозначающие некое уважение... внимание к той, кого ты любила... когда-то...

- Если это случится – убей меня, - тихо ответила ей Вероника. – Прерви мое существование... самую возможность его. Во всех мирах одновременно. Убивай меня... жестоко убивай, в каждом моем воплощении, до тех пор, пока я окончательно не исчезну. Или до тех пор, пока ты не удовлетворишь свою месть по поводу моей... измены.

- Это не в моей власти, - вздохнула ее Старшая. – Если ты меня покинешь... Тогда я смогу только беречь тебя, защищать тебя от всех и всяческих опасностей в тех мирах, которые ты... захочешь осветить для меня своим присутствием. И ждать... бесконечно ждать, пока ты не переменишься в твоем отношении ко мне... и не призовешь меня снова.

- Ты что… хочешь сказать, что это все уже было? – с ужасом отпрянула от нее Вероника. – Что я когда-то уже отвергла тебя? И я... мы с тобою были наказаны разлукой?

- Не знаю, любовь моя, не знаю... – покачала головою ее госпожа. – Иногда мне кажется, что все это пустые... беспочвенные страхи. Которые, с некоторых пор, гнездятся в моей голове. Однако… иной раз мне кажется, будто бы это наше с тобою расставание... Что все это уже когда-то случилось. И что Всевышний, в безмерной милости своей, предоставил нам еще один шанс... быть вместе.

- Я не упущу этот шанс, - Вероника крепко обхватила ее, обняла, прижалась к ней. – Я не уйду от тебя! И... тебя не пущу, что бы ты не делала! Ты моя!

- Конечно! – шепнула ее Старшая. – Чья же еще...

В ответ юная рабыня стиснула-сжала ее еще сильнее. А потом вновь отпрянула. И посмотрела на нее снизу округленными встревоженными глазами.

- Все сходится, - тихо сказала она. – Ты была права.

- Когда и в чем? – уточнила ее госпожа.

- Когда определила мне наказание, - заявила ее раба со всей серьезностью. – Если я когда-то тебя отвергла, твой гнев вполне объясним.

- А если все это просто мои дурацкие догадки, на почве страха потерять тебя? – серьезно спросила Владычица. – И то, что я для тебя придумала, это попросту попытка удовлетворить мои дурные вожделения в отношении тебя?

- Удовлетвори их, - требовательно заявила Вероника. При этом, ее серые глаза смотрели в лицо Владычицы без страха. – Возьми... получи от меня то, что ты хочешь иметь. И у нас с тобою больше уже не будет повода к обидам от несбывшихся ожиданий.

- Ты оправдываешь меня, - госпожа констатировала факт.

- Да, - ее рабыня вовсе не стала оспаривать очевидное. – И я счастлива, что могу это делать.

Потом она поднялась с колен, шагнула в сторону ванны и широким жестом указала на ее содержимое.

- Как долго ждать? Ну, пока все это будет готово? – осведомилась она у своей Старшей.

- Понятия не имею, - пожала плечами ее госпожа. – Час-полтора... Ну, пускай будет даже два часа. Это что, так важно?

- Ну... ты ведь можешь это все ускорить, - улыбнулась Вероника. – Ведь так?

- Могу, - подтвердила Владычица. – А зачем? Зачем мне это все... ускорять?

- Ну, просто... чтобы быстрее, - неопределенно пожала плечами ее раба.

Она потупила очи долу в смущении.

- Тебе страшно, - догадалась ее хозяйка. – Ты боишься и хочешь, чтобы все это... поскорее закончилось, так?

- Да... наверное, - согласилась Вероника.

Она на секунду замолчала, потом решилась, снова подняла глаза, посмотрела своей Старшей прямо в лицо и сказала вполне решительным тоном:
- Впрочем, если тебе нравится длить мое ожидание... то... Пускай все будет так, как ты пожелаешь, любовь моя.

Юная женщина смущенно улыбнулась – возможно, и впрямь, стесняясь своего внезапного страха. Вернее... странного ощущения пустоты и неуютной жути, засасывающе-зудящей изнутри, гнездящейся где-то там, в глубине живота... и еще за миндалинами, кажется, на дистанции в половину глотка, в направлении горла. Да именно в двух местах, сразу и одновременно.

- Ты ведь... чувствуешь... Ты все чувствуешь, - сказала она, просто констатируя факт.

И ее хозяйка, Владычица Лимба, кивнула ей в ответ.

- Два часа, - твердо заявила ее госпожа. – Дай мне два часа. Я хочу все это время... обнимать тебя. И еще...

Владычица Лимба, в свою очередь, сделала паузу, и потупила очи долу. И только через несколько секунд решилась произнести... вернее попросить свою рабу. Да, испросить у нее нечто... постыдное.

- Я желаю... испить твой страх, - сказала она, с той же самой решительностью, с которой ее раба только что молчаливо призналась в своем... неудобстве. - Мне нужно... ощутить его вместе с тобою. Я хочу чувствовать его всем моим телом, прижимая тебя к себе. Унимать твою дрожь и... наслаждаться ею. Ощутить ничтожные колебания твоего духа и поддержать тебя. Чувствовать, как нежное сердце в груди твоей отважно воспаряет к вершинам, предвкушая возможность предложить мне свою... храбрость. И как оно же у тебя, там, внутри, падает в пятки, когда ты вспоминаешь отголоски своего прошлого и понимаешь, что все это будет больно и без каких-либо признаков удовольствия... для тебя.

- А ты? – Вероника заглянула своими серыми глазами в зеленые очи своей возлюбленной. – Тебе это все будет... приятно?

- Да, - тихо произнесла ее госпожа. – Мне это будет... приятно. Да, я желаю... ощутить твое страдание... не смягчая его. Таким, каким оно будет. Страдание, которое ты получишь через меня. Боль, которую я же буду причинять тебе моими руками, доставит мне... наслаждение.

- Наконец-то ты призналась, - Вероника вздохнула со странным облегчением. – И хорошо... что ты этого больше не стыдишься.

- Стыжусь, - возразила ее госпожа. – Но... Сейчас я могу глядеть тебе в глаза. При всем при этом.

- Тогда пей мой страх. И насладись моей болью, - ответила Вероника. – Я так хочу. Ты вправе это делать... Со мною.

- С тобою, - подтвердила ее Старшая. – Только с тобою, и ни с кем больше.

- Ты Владычица, - усмехнулась Вероника. И тут же поправилась:
- И госпожа моя... тоже. Владей и господствуй!



*«Кад Годдо» (валл. Cad Goddau) в переводе с кельтского означает «Битва деревьев». Сама песня входит в альбом «Дети декабря». Насчет текста песни, есть мнение, что БГ то ли перевел, то ли «перепел» какие-то стихи из «Книги Талиесина», средневековой валлийской рукописи, датируемой XIV веком. Современные историки литературы считают, что Талиесин (валл. Taliesin) жил в шестом веке нашей эры. Что он был древнейшим из поэтов, писавших на валлийском языке, стихи которых дошли до нас из тех давних времен.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

30.

Они стояли чуточку в стороне от той самой скамейки, на которой и должно было развернуться само это странное действо – сечение той самой девушки, кто добровольно предоставила себя для такого… акта специфического обладания. Ведь миссис Фэйрфакс сразу же сказала, что сегодня-сейчас Полина будет терпеть боль от ее хозяйской руки вовсе не по причине какой-либо оплошки, допущенной с ее, подчиненной стороны по ходу услужения госпоже-американке… Ну, или же провинности иного рода. Ее хозяйке, отчего-то, очень важно, чтобы Полина принимала эту самую боль вне ощущения какой-то вины перед той, кто, наконец-то, добилась вожделенного – по части возможности высечь свою рабыню.

Впрочем… все обстояло несколько иначе, не совсем так, как возжелала ее госпожа. Ведь Полина, на самом-то деле, вовсе не была сейчас так уж свободна от пресловутого чувства вины. Например, за ту самую глупую шутку с имитацией побега. Да, ей, как крепостной девушке, куда как легче было принять предстоящее как своеобразное наказание именно за такую провинность. Конечно же, госпожа-американка вольна заявить о том, что шалость сия останется для ее рабыни без каких-либо последствий – ну, тех, которые можно было бы расценить как наказание. Но ведь сама Полина Савельева прекрасно помнит чувство стыда, от совершенного ею. Так что…

Да, эту боль она, несомненно, заслужила. И заслужила сполна, какое бы мнение по этому вопросу ни озвучила ее хозяйка.

Миссис Фэйрфакс, наверняка, была в курсе этих ее размышлений, но отреагировала на них достаточно своеобразно. Она снова вздохнула, а дальше… провела по ее, Полины, лицу - кончиками пальцев, с обеих рук, сверху вниз, по бокам головы, от висков до подбородка и далее по шейке, легко и мягко. И потом в стороны, да по плечам, закончив это самое движение на руках своей подопечной короткими нажатиями, как бы массируя.

Трудно сказать, в чем был секрет такого рода прикосновения, но девушка почувствовала облегчение. Все мышцы Полины, начиная от верхней части шеи и до локтей, расслабились самым волшебно-приятным образом.

- Спасибо… - смущенно пролепетала она.

- Да не за что! – ее хозяйка улыбнулась. – Я просто хочу, чтобы тебе легче было принять к исполнению мои… приказы.

Произнеся это самое слово, госпожа-американка как-то странно оживилась, будто вспомнила, внезапно, нечто значимое, что она запамятовала обсудить со своей рабыней. Естественно, миссис Фэйрфакс незамедлительно озадачила свою визави этой заботой.

- К вопросу о приказах, - сказала она, обозначив в тоне этого своего обращения самый живой интерес. – Скажи мне, милая Полюшка, а что будет, ежели какой-то мой приказ… придется тебе не по нраву? Ты исполнишь его?

- Ну… да, - с усилием ответила Полина. И добавила осторожную оговорку:
- Наверное…

- Это не тот ответ, который я ожидала услышать, - заявила госпожа-американка. – Ты признала мои права, а значит… Я вправе рассчитывать на твое повиновение. Полное и безоговорочное, - подчеркнула она.

- Да, разумеется, - поспешно кивнула в ответ ее раба. Пожалуй, чересчур поспешно. Что, естественно, не могло укрыться от внимания хозяйки. И, естественно, эта, скажем прямо, неопределенная неуверенность девушки стала поводом к продолжению выяснения ее позиции по столь значимому для нее вопросу. Конечно же, в неопределенно-абстрактном ключе. Вроде бы.

- И все-таки, что ты будешь делать, ежели приказ мой покажется тебе… ну, совершенно недопустимым к исполнению его? – поинтересовалась хозяйка. – Ну… с точки зрения твоего нравственного чувства, утонченного и возвышенного, - незамедлительно уточнила она, снабдив слова свои изрядной долей иронии.

Полина взяла паузу и облизнула внезапно пересохшие губы. Девушка почувствовала в этом ее вопросе какой-то странный подвох, как будто бы ее, Полину Савельеву хотят сейчас поймать на слове. Но какая именно ловушка сейчас ее ожидает, этого она никак не могла понять. И тогда Полина решилась, что будет отвечать, на сей вопрос, уже просто и без уловок. В смысле, честно и откровенно. А дальше… как уж прямая выведет.

- Я… не стану исполнять такой приказ, - сказала она. – Прости…

И тут же добавила, явно пытаясь подсластить своей госпоже горькую пилюлю недовольства:
- И у тебя будет повод меня… наказать. Ну… так, как ты хочешь. Лозой или даже… плеткой!

Полина даже улыбнулась ей, обозначив тем самым нечто вроде извинений за свое поведение, которое возможно было расценить как дурное. Однако госпожу-американку это вовсе даже не успокоило.

- Видишь ли, моя дорогая, - заметила она, - часто наказание виновной… В общем, это вовсе не решение проблемы. Бывает, что добиться исполнения приказа гораздо важнее… Осознанного исполнения, - подчеркнула ее Старшая.

- И… как же быть? – спросила Полина. И добавила осторожно, как бы пробуя условную словесную почву пространства смыслов, намеков и недоговорок:
- Мне… нам?

Госпожа-американка вздохнула и коротко побарабанила пальцами по плечам своей рабыни.

- Полина, я все понимаю, - сказала она. – Ты вправе держаться мнения, отличного от моего. Ну… по поводу того, что я пожелаю иметь… получить от тебя. И мне хотелось, чтобы ты… Нет, не выступала бездумной исполнительницей того, что станет для тебя неприятным… и даже недопустимым…

Она снова вздохнула, на секунду потупила свои зеленые глаза и даже исполнила короткое успокаивающее движение по плечам своей визави и в стороны. А потом высказала ей нечто странное… но, скорее, приятное.

- Ты признала меня своей подругой, - заявила миссис Элеонора Фэйрфакс. – И ты еще сказала, что лично для тебя твоя подруга гораздо важнее твоей госпожи, - добавила она.

- Да, - подтвердила Полина.

- Тогда…

Миссис Фэйрфакс обняла Полину. Губы ее оказались при этом совсем рядом с левым ухом девушки. Руки молодой женщины скользнули по спине юной рабыни – как-то мягко и хищно, сверху вниз – в сторону, так сказать, задней части мягких мест, но все же несколько не доходя… туда. Ну… к этому, приятному для них адресу.

- Если я обниму тебя как подругу… Вот так вот… - она действительно прижала к себе девушку чуточку сильнее. – И попрошу тебя исполнить такой… неприятный тебе приказ… За-ради подруги, а вовсе не для хозяйки… Ты просто подумай о том, что это мне… действительно нужно. И только от тебя. Пожалуйста.

- Хорошо, - шепнула ей в ответ Полина. – Я… подумаю.

- И… сделаешь? – настойчиво попросила ее госпожа-подруга. И добавила:
- Ради меня…

- Сделаю… - ответила Полина.

И только спустя какое-то мгновение, девушка сообразила: вот прямо сейчас она сама, так сказать, собственноустно, дала хозяйке своей недвусмысленное согласие по поводу искомого ею. Полина по этому поводу… ну, не то, чтобы всерьез обиделась на нее. Просто почувствовала некоторое непонимание причины такого… подведения ее к нужному для хозяйки решению.

И тогда она спросила… изнутри самоё себя: «Зачем ты… так?»

Естественно, ее госпожа все это и услышала, и поняла. Она отстранилась от своей возлюбленной и снова-сызнова положила свои руки ей на плечи, задав тем самым нужную ей дистанцию – короткую и доверительную, но вовсе не интимную.

- Прости, я обманула тебя… Вернее, я опять ввела тебя в заблуждение, - уточнила она, в этот раз уже без улыбки на лице. – Для меня это важно. Ты даже не представляешь себе, как это важно… Возможно, это не слишком-то честно… Наверное… Но мне хочется… очень хочется… чтобы ты оказала мне такую милость. Пожалуйста, скажи, что ты не сердишься на то, что я манипулировала тобою… И что ты не отречешься от своих слов.

- Я не отрекусь от обещанного… - Полина на секунду помедлила-задумалась. А после решительно выпалила нечто странное, желая обезопасить себя от самого неприятного поручения, которое сходу смогла измыслить:
- Если только ты не заставишь… не принудишь меня кого-нибудь убивать!

- Вот еще! Глупости-то какие! – ее госпожа усмехнулась с заметным облегчением и на лице, и в голосе. – Какая может быть нужда в том, чтобы принуждать тебя к убийствам? Нет-нет, не волнуйся! Уж этого-то точно не будет, нравственная ты моя!

- А… что же ты собираешься мне приказать… такого, неприятного? – попыталась уточнить Полина. Однако госпожа-американка незамедлительно приложила указательный палец своей правой руки к ее губам.

- Ни слова, ни звука, любовь моя! – воскликнула она. – Поверь мне, ни о каких убийствах, ни о чем подобном не может быть и речи! Ну, а насчет иного-прочего… Наверняка, тебе тоже будет вовсе несложно. Ну, я так думаю! – добавила она весьма многозначительным тоном.

- Элеонора… - попыталась протестовать Полина, но адресат обращения сего отрицательно покачала головой, обозначив тем самым явное нежелание удовлетворять ее требование.

- Полина, милая, - заявила миссис Фэйрфакс, - я хочу, чтобы ты мне полностью доверяла. И мое желание, чтобы ты уважила любую мою просьбу как подруги, это такая… страховка… Гарантия того, что я получу желаемое. По приказу, по просьбе ли… Не суть! Я хочу именно такого… исполнения моих желаний.

- Хорошо, - снова вынуждена была согласиться ее рабыня. – Я сделаю все так, как тебе нужно. Можешь считать, что ты снова меня…

Полина недоговорила, предоставив хозяйке самой заканчивать невысказанную мысль.

- Обыграла в словесные игры, - охотно дополнила ее фразу госпожа-американка. И тут же пояснила:
- Что поделаешь, я несколько старше тебя. И мой особый опыт - весьма странный опыт моего бытия! - позволяет мне с легкостью проделывать куда более жуткие вещи, чем понуждение одной юной девочки к согласию с ее стороны на деяния… которые могут ей – в смысле, тебе! – в итоге и вовсе не понравиться. Во всяком случае, поначалу, - поспешно добавила она. – Прости, но я такая. Возможно, в будущем я стану иной и чуточку лучше, чем я есть теперь. Но это все будет потом и позже. А сейчас…

Миссис Элеонора Фэйрфакс усмехнулась. Грустно-невесело, многозначительно и понятно – причем, сразу же и одновременно.

- Ну… а сейчас самое время нам с тобою переходить к тому самому делу, ради которого мы уединились здесь с тобою, - сказала она и подмигнула своей возлюбленной:
- Пора разоблачаться, девочка моя! Undress, ma chèrie!

- Да… Да, конечно! – поспешно кивнула девушка в ответ на эту странную фразу – смешение французского с американским! – поняв ее в точности и вполне себе однозначно.

Она попыталась расстегнуть верхнюю пуговицу на своем домашнем платье. Там, внизу небольшого выреза, спереди. Пальцы девушки дрожали, и она едва не оторвала ее. Ну и, естественно, госпожа-американка незамедлительно пришла к ней на помощь. Просто потому, что таки имела к этому свой интерес. Особого рода.

- Нет-нет, дорогая моя! - воскликнула она. – Позволь уж мне это сделать так, как я хочу!

Миссис Элеонора Фэйрфакс заставила девушку принять позу в стиле «Руки по швам – солдат на часах!». Полина не рискнула сопротивляться ей. Таким образом, пальцы ее хозяйки коснулись груди юной прислужницы. Они расстегнули сначала одну пуговку, потом другую…

А дальше – больше… И платье, в итоге, сползает с твоих плеч. И потом, после некоторой неловкой возни, рукава одеяния сего, наконец-то, высвобождают твои руки. Вернее, это заботливые руки госпожи-американки освобождают тебя от этих самых рукавов. Открывая твою кожу на плечах свету всех расставленных в комнате ламп и свечей. А также, и воздуху. И… взгляду. Жаркому прикосновению жадных глаз той самой женщины, что вожделеет тебя…

Иногда говорят, мол, «Раздевает глазами!» Так обычно выражаются в отношении мужчины, который смотрит на женщину в платье, намекающем на ее сокрытые прелести. Когда он стремится представить себе то, что прикрыто одеждой ея, распаляя свое воображение обжигающими нервенными фантазиями. Да, Полина иногда встречала такие взгляды. И они, откровенно говоря, всегда были ей, скорее, неприятны. Но вот здесь и сейчас… все было по-другому.

Сейчас зеленые глаза колдуньи чуточку светились, обозначая… Нет, не пошлое стремление к покорению телесной оболочки объекта своего влечения. Во взгляде хозяйки читалось даже не столько плохо скрываемое вожделение, сколько некое странное обретение чего-то воистину своего. Как будто бы ее, Полины, тело принадлежит этой странной женщине по праву. И она сейчас получает нечто… воистину свое, личное - пока что визуально, но это только пока!

Без сомнения, она, Полина Савельева, суть ее личное достояние. Которое с каждой секундой становится… все более доступным ее хозяйским глазам и рукам.

Естественно, госпожа-американка ее мысли услышала. Ну… или же ощутила их по-своему, как-то иначе. Молодая женщина нервно усмехнулась, на секунду потупила очи долу, будто и вправду смутившись, а потом посмотрела своей рабыне прямо в глаза.

- Да, я хочу тебя, - твердо сказала она. – Я знаю, что это выглядит странно и даже противоестественно. Но я вовсе не стыжусь моего желания. Тебе придется принять это.

- Я… приняла твое желание, - чуточку сконфуженно произнесла Полина. И добавила тихо-тихо и еще более стыдливо:
- Продолжай, а то мне… неловко.

Миссис Фэйрфакс как-то серьезно, без улыбки кивнула ей в ответ и продолжила добровольную миссию по освобождению своей рабыни от наличных на ней одежд. В итоге, девушка оказалась в одном белье. Платье же ее было отброшено госпожой-американкой на стол и разлеглось там небрежно-фривольным образом – в смысле, с несколько задранным подолом и не слишком ровно. После этого хозяйка аккуратно развязала на девушке ее нижние юбки и помогла Полине освободиться от них. Потом она отошла к тому же столу, который в этот раз наметила употребить для укладывания результатов разоблачения своей крепостной, и пристроила сии предметы небрежно-и-поверх.

Ее стыдливая подопечная, хотя и оставалась в исподнем, уже успела зажаться - в стиле грудь прикрываем локтем, а лоно ладошкой. Вернувшись к своей рабыне, госпожа-американка заставила девушку снова принять прежнюю позу. Она опять пробежалась пальцами своими по ее плечам вниз. Притормозив сие тактильное путешествие по уже обнаженной коже чуточку выше локотков своей жертвы, Фэйрфакс исполнила мягкие движения, ощупывательно-поглаживающего характера.

Полина вздрогнула и умоляюще посмотрела на свою хозяйку. Та отрицательно покачала головой.

- Ты обещала мне, что не станешь сопротивляться, - напомнила она. – И я хочу, чтобы это твое обещание было исполнено. И потом… Разве я сделала сейчас тебе больно?

- Нет, что Вы… - сконфуженно пробормотала ее рабыня. Чем вызвала очередное выражение неудовольствия на господском лице.

- Милая моя девочка! – произнесла госпожа-американка. – Я знаю, в этой стране принято сурово наказывать крепостных девушек за непочтительные выражения в адрес хозяев. Хотя, конечно же, такие неприятности случаются в жизни местных служанок не столь уж часто - все-таки сквернословие это тот самый порок, которому и сами местные господа предаются вполне охотно! – слово «господа» она обозначила сугубой иронией. – Но мне бы очень не хотелось оказаться первой из московских барынь, кто добавила «горячих» своей прислужнице именно за чрезмерное уважение к ней, к любимой и господствующей. Полина, милая, здесь и сейчас мы одни! Только ты и я! Никто не поймает нас с тобою на панибратстве дурного тона! Так что… Я снова прошу тебя! Пожалуйста, «на ты» и по имени!

- Прости… - сконфуженная Полина уже не знала, куда девать свои глаза. И не нашла ничего лучшего, чем напомнить своей хозяйке о главном:
- Ты… хотела меня раздеть. Продолжай.

- Охотно, моя дорогая! – усмехнулась миссис Фэйрфакс. – С одним только условием…

Она обозначила лицом своим крайнюю степень суровости. Ну а потом, насладившись мгновенным замешательством своей визави, расхохоталась и сразу же расцеловала девушку. Полина окончательно смешалась, а ее госпожа коротким движением своих пальцев, направленным снизу вверх за подбородок, заставила девушку приподнять лицо в ее сторону.

- Ты так забавно пугаешься! – усмехнулась она. – Ну, прости, прости! Я всего-навсего хотела высказать тебе замечание, в части того, как ты зажимаешь свое тело. Мне ведь… неудобно!

- Прости… - Полина попыталась расслабиться и улыбнуться. Вышло… не очень, чтоб очень. Скажем прямо, вышло никак. Естественно, госпожа-американка все это увидела и поняла, и внятно, и полностью. И возложила покровительственным жестом свои руки на девичьи плечи.

- Полина! – сказала она, на этот раз серьезно, без тени улыбки на лице. – То, что я хочу сделать с тобою, сродни тому, как если бы тобою овладел мужчина. Нет-нет! – поспешно добавила она. – Я не стану сокрушать ту самую естественную преграду… своего рода печать, которой женская природа, до некоторой степени, скрывает вход в твое лоно. Это я тебе обещаю. Но…

Миссис Фэйрфакс усмехнулась. Скорее грустно, чем весело.

- В общем, - продолжила она, - когда мы с тобою завтра утром проснемся, ты уже не будешь девственницей… в моральном смысле этого слова. К этому времени… ты уже изведаешь и боль, и наслаждение… из моих рук. И, возможно, ты останешься не в восторге от всего произошедшего. И вот тогда… Тебе, возможно, и впрямь, захочется, чтобы все случившееся между нами, оказалось всего лишь сном. Тогда я скажу тебе, что уже настало утро и ты…

- Я не покину тебя, - откликнулась на ее недосказанную мысль Полина. – Я же обещала…

- Не торопись, еще ведь не утро, - напомнила ее госпожа. – Хотя…

Она вздохнула и погладила девушку по плечам – в стороны и вниз до локтя, и так три раза подряд.

- Знаешь, - сказала она, исполнив это очередное упражнение за-ради успокоения нервов своей жертвы, - то, что я делаю с тобою, это и вправду, сродни интиму. Ты будешь обнажена, как перед соитием. Я буду играть твоим телом, наслаждаясь обладанием таким живым чудом, милым и прекрасным. И полностью покорным моей воле. И все же, есть отличие – мне достанется радость овладения твоим прекрасным телом, а тебе – только боль от моих деяний. Ну… во всяком случае, поначалу. И не заменит ли болевое начало нашего интимного общения всей прелести моих последующих ласк… Право, я не знаю. Но я хочу, чтобы ты постаралась… хотя бы расслабиться. Да, ты обещала быть покорной моим ласкам… и прочему – тому, что не слишком приятно. И ты не выказала ни одной эмоции, отрицающей движения моих рук, затрагивавших твое тело. Но изнутри ты все еще противишься… Нет, не мне. С тем, что именно я овладею тобою, ты уже смирилась. Тебя задевает сам факт того, что ты отдашь себя… полностью. Твое тело бунтует против грядущего насилия. И я… не знаю, как его убедить. Наверное, это неизбежно и все же… Да, постарайся хотя бы расслабиться. Отдайся мне, Полина. Я прошу тебя.

- Бери, - девушка издала это слово одними только губами, почти беззвучно. И госпожа ее поняла, что время слов уже закончилось. Тогда она просто коротко поклонилась своей рабыне, а потом, отойдя к скамейке, присела на нее и поманила девушку к себе. Полина покорно проследовала к ней и встала вплотную к коленям своей госпожи. Миссис Фэйрфакс молча, движением рук снизу вверх, проникла под ее нижнюю сорочку и чуть замешкавшись, распустила шнурок панталон. А после, странным нетерпеливым движением пальцев отправила сие одеяние в путешествие вниз, к щиколоткам стройных ног своей визави. Тонкая ткань скользнула туда, влекомая безжалостной силой тяжести, и опала-сбуровилась, создав ощущение неловкости там, внизу. А госпожа-американка, тем временем, жадно прихватила-прижала округлые выпуклости нижнего бюста девушки, сыграв по ним своими пальцами. Полина… только странным образом вздохнула в ответ, втянула в себя воздух, издав короткий звук, нечто вроде «Ах-х-х…». Не то протестуя, не то просто констатируя факт этого властного хозяйского жеста, скрытого полупрозрачным муслином ее, Полины, крайнего одеяния – ну, если, конечно, не считать чулки! – но ощутимого там, на коже – да еще как ощутимого! Пальцы ее госпожи четко и недвусмысленно обозначили градус ее вожделения. Они ощущались девушкой как нечто… горячее и нетерпеливое. Казалось, что миссис Фэйрфакс не сможет больше сдерживать себя и вот прямо сейчас сожмет ее… там, сзади… Запустив пальцы прямо в ложбину-долину между… выпуклостями мягко-упругого рода, резко и грубо. И тогда будет больно, стыдно и… сладко.

Полина… даже пожалела о том, что ее хозяйка поступила вовсе иначе. Вспомнив о том, что кожу ног ее возлюбленной все еще прикрывают чулки тончайшего шелка, госпожа-американка позволила своим пальцам спуститься на бедра девушки и далее раздернуть подвязки. Ну а потом, она каким-то особенным движением скатала-спустила чулки ей до колен – синхронно и не торопясь, задевая при этом пальцами нежную кожу, освобожденную ею от этого одеяния. Далее, ее хозяйка, чуть наклонившись, резко сдернула правый чулок туда, к щиколоткам девушки – туда, где уже белая волна опавшего муслина ласкала ноги ея. Полина догадалась чуточку приподнять ногу, и тогда ее госпожа окончательно освободила свою рабыню от этого предмета одеяния. Мгновением позже, миссис Фэйрфакс проделала то же самое со вторым чулком и также молча заставила девушку выйти из этой мешанины белья, оставив на ней одну полупрозрачную рубашку.

Далее, госпожа-американка собрала оставленную одежду и, поднявшись с места, отнесла ее, положила на тот же самый стол, к исходному набору платья. Потом миссис Фэйрфакс снова поманила к себе девушку и, когда Полина несмело приблизилась к ней, хозяйка жестом приказала ей поднять руки. Когда же сие молчаливое распоряжение было исполнено, госпожа наклонилась, а потом, в одно движение снизу вверх, разогнувшись, сорвала-стащила с нее оставшееся одеяние. Небрежно встряхнула-вывернула обратно нижнюю сорочку своей рабыни и сразу же прикрыла ею прочую кучу одежды своей подопечной, оставшуюся на столе.

После всей этой раздевательно-молчаливой церемонии, миссис Фэйрфакс протянула свои руки в сторону девушки и коротким движением призвала ее в свои объятия. Полина шагнула ей навстречу и… более уже не противилась ни касаниям губ своей Старшей, ни ее жадным и горячим пальцам, которые, казалось, хотели нащупать и… запомнить ощущения от ее, Полины, кожи – там, на спине и ниже. В смысле, ощущения от ее кожи сейчас, так сказать, до… предстоящего. Странно, но эти прикосновения, нетерпеливо-жадные, это бесцеремонное вторжение на суверенную территорию ее тела, прежде недоступную для чужих рук, теперь доставляли ей странное… Нет, не удовольствие, до этого было еще далеко
и не факт – скорее уж, некое принятие ожидаемого, как должного.

«Ей так… хорошо. Пускай ей будет хорошо!» - промелькнула мысль в голове у девушки. И хозяйка, естественно, не оставила ее без внимания.

- Мне-то будет хорошо, - ответила она. – А тебе?

- Ну… я потерплю, - улыбнулась ей Полина. Смущенно, но вполне, кстати, искренне. И добавила значимое:
- Ради тебя.

Ее госпожа снова-сызнова вздохнула. А потом, наклонив свою голову, поцеловала девушку в обнаженное плечо. Один раз. Другой. Третий.

- Ради меня ты будешь страдать. А я стану наслаждаться твоими мучениями, - сказала она. – Это несправедливо. И даже неприемлемо. Для нормального человека.

Она еще раз наклонилась своей головой к голому плечу своей рабыни. Но на этот раз поцеловала ее в шейку. Причем, особым образом – полураскрытыми устами, коротко ударив но коже язычком и мягко прижав губами то же самое место, что подверглось столь нежной атаке с ее стороны.

«Как змея ужалила! – пронеслось в голове у Полины. – Но… Господи! Как же приятно! Получить такой… укус…»

Миссис Фэйрфакс усмехнулась, а после этого коснулась шейки своей рабыни еще и еще раз, в том же стиле. Далее, она чуточку отстранилась от нее и посмотрела на девушку взглядом лукавым и чуточку покровительственного рода.

- Да, я такой вот… твой личный Змей-искуситель. Пускай я и женского пола, так что с того? Ведь главное… это сбить одну девочку с пути истинного. Заставить ее предаться греховной страсти, наедине с одной гнусной извращенкой, мерзкой и безумной!

- Нет, - смущенно улыбнулась ей Полина. – Ты… другая!

- Это какая же «другая»? – поинтересовалась ее хозяйка. – Я – это… я! Такая, какую ты видишь! Вот сейчас… укушу тебя! Будешь знать!

И она вправду, обозначила эдакое кусательное движение в направлении ее шейки, правда, только слегка коснувшись ее своими зубами, почти не прижав ее кожи.

Полина хихикнула.

- Ты щекочешься! – сказала она. – Но… Это приятно!

- В смысле, пока еще не больно, - прокомментировала ее эмоции госпожа-американка. – Но это, знаешь ли, поправимо. Я ведь такая… жестокая и жуткая!

- Нет, - снова возразила ее раба. – Ты… моя…

Она хотела добавить еще одно слово. Обозначив ту, кто сейчас призвала ее в свои объятия. Но так и не рискнула конкретизировать, остановиться на одном из двух вариантов.

Притяжательное местоимение так и повисло в воздухе, обозначив интонацией своего произнесения некую… неопределенность. Каковую госпожа-американка разрешила просто и безыскусно. Отстранившись на дистанцию рук, положенных на плечи рабыни. Кивнула головою и произнесла словесно.

- Твоя. И я очень рада, что ты это тоже понимаешь.

А дальше, она снова резко подвинулась вперед, коротко коснувшись губами губ крепостной своей подруги. Обозначив тем самым принадлежность… То ли свою ей, то ли наоборот. А то ли оба варианта, сразу же и вместе. Снова отстранилась и сделала тогда один шаг назад.

Полина подумала, что сейчас ее госпожа распорядится к началу экзекуции. И решила ее опередить, задав продолжение действа по своей воле.

- Мне… лечь, да? – спросила она, обозначив лицом своим оттенок рода «храброе смущение».

Ее хозяйка отчего-то тоже смутилась. И даже потупила на секунду очи долу. Снова подняла взор на свою визави. Зеленые глаза светились отблеском свечей, и выражение этого взгляда было смущенно-просительное.

- Пожалуй, что нет, - произнесла госпожа-американка. И высказала неожиданное:
- Еще рано.

- Но… - девушка смешалась и высказала первое, что пришло ей в голову.

– Но ведь… свечи прогорят… - произнесла она. И покраснела, решив, что сказала лишнее.

Однако госпожа вовсе не стала взыскивать с нее или же высмеивать и ощущать вербальную неловкость своей подвластной. Она просто отдала распоряжение, короткое и несколько… странное.

- Раздень меня, - приказала госпожа-американка. И уточнила, чуточку смущенно:
- До рубашки.

- Ты хочешь… сделать со мною так, как это было у вас со… Славушкой? – спросила ее Полина.

Она отчего-то почувствовала, что имеет теперь право интересоваться таким вот… сокровенным. Касаться самых интимных тайн прошлого этой загадочной женщины. Впрочем, ее госпожа, похоже, придерживалась сходной с нею точки зрения по тому же самому вопросу. Миссис Элеонора Фэйрфакс как-то странно вздохнула и кивнула головою с выражением некоторого условного сомнения на лице своем.

- Да, можно сказать и так, - согласилась она. – Что-то в этом роде.

И жестом предложила своей рабыне приступать к исполнению ее господского поручения.

Полина улыбнулась. Она шагнула в сторону госпожи-американки, зашла ей за спину и начала процедуру-церемонию разоблачения своей Старшей. Миссис Фэйрфакс была одета в платье темно-зеленого цвета и занятно-приятной набивной фактуры, застегнутое сзади особым образом, так что края, которые стягивала линия застежки, сходились заподлицо и оставляли впечатление единого пространства узорного шелка. Полина принялась за дело. Особым движением расстегнула один крючок сходящейся заподлицо линии застежки, потом другой, третий и дальше, к линии пояса и ниже. Закончив с этой линией потайных крючков, девушка аккуратно освободила плечи своей хозяйки от верхнего одеяния. Далее, привычные манипуляции с рукавами, немного поправить-раздернуть на поясе и… Как говорится, allez et… voilà*! Платье госпожи-американки падает на пол, эдакой волной шуршащего шелка-шороха зеленоватого отлива. Туда же, вниз, немедленно последовали и нижние юбки ее госпожи, обозначив такое… визуальное подобие белой муслиновой пены на зеленых шелковых волнах. Миссис Фэйрфакс протянула руку своей рабыне и Полина помогла ей выйти из этого… тканого великолепия, своего рода омута шелковых волн ее же собственного одеяния. Оставшись в одном белье, молодая женщина улыбнулась ей этак многозначительно и молчаливым указанием руки распорядилась отнести одеяния, только что снятые ею.

«Она же… Совсем как Афродита… Из пены и волн морских…» - подумалось Полине. Но словами она вовсе ничего не высказала, лишь только собрала-унесла одежду своей хозяйки на стол и там уже аккуратно разложила ее, поверх своей, снятой несколько ранее.

Вернувшись обратно к своей госпоже-американке, Полина окинула ее взглядом своим, снизу вверх, по восходящей. Даже сейчас, в одном белье, полураздетая, миссис Фэйрфакс выглядела хозяйкой положения. Без вариантов. Полная достоинства, молодая женщина кивнула девушке, молчаливо, тем самым, распорядившись продолжать. Тогда Полина опустилась перед нею на колени. Она заглянула снизу в ее зеленые глаза, безмолвно прося у своей госпожи дозволения коснуться ее тела.

Миссис Фэйрфакс снова кивнула ей, обозначив такое разрешение. И тогда Полина руками своими, движением снизу вверх, проникла под полупрозрачную ткань нижней рубашки своей госпожи и добралась… туда, до уровня талии. Там она нащупала и распустила шнуровку панталон и отправила их в короткое путешествие вниз, к щиколоткам молодой женщины. При этом ладони ее как-то сами собою легли на… округлости ягодиц госпожи-американки.

Полина… вовсе не хотела, чтобы это все вышло именно так. Девушка совсем не замышляла совершать столь откровенно-оскорбительное действие, своего рода интимное посягательство на тело ее Старшей – деяние достойное пощечины или же иного тактильного воздействия экстремального рода, во всех случаях, если только руки, позволившие себе подобную вольность, не принадлежат законному супругу или же иному лицу, получившему интимную власть над женским телом по желанию самой обладательницы этих самых соблазнительных мест, так сказать, нижнего и мягкого рода.

Девушка испуганно вскинула голову, встретилась взглядом с зелеными глазами хозяйки своей, как бы моля ее о прощении за такую неловкость, в то же время, не смея прервать это самое нечаянное прикосновение. Ну, чтобы не оскорбить ее своей бесцеремонностью еще больше.

Странно… На лице госпожи-американки не было заметно ни гнева, ни возмущения… И даже какое-либо смущение отсутствовало в том перечне слов, которыми можно было бы описать выражение лица ея. Сейчас в глазах своей Старшей Полина прочла понимание случайности этого деяния и… странное облегчение. Как будто бы юная раба сделала нечто, давно ожидаемое хозяйкой.

Теперь уж настал черед смущаться самой Полине. Девушка вспыхнула лицом своим, но… не убрала свои руки. Просто потому что наощупь нежная бархатистая кожа холмов плоти на задней части тела ее госпожи была в высшей степени приятна. Настолько приятна, что девушка даже чуточку сжала эти… поверхности… округлости… Ну, там, сзади у той, кто властвовала над нею, над ничтожной рабыней. И тогда, Полина посмела задать ей один безмолвно-безумный вопрос, высказанный одними только глазами:
«Можно?»

Взгляд госпожи-американки откликнулся на сие невысказанное слово сразу же и без колебаний.

«Да!» - вспыхнул зеленым ответ. И тогда Полина сжала там чуточку сильнее, наслаждаясь этим странным, непривычным ощущением от чужой интимной плоти. От кожи, касаться которой, вернее, ласкать которую столь специфическим образом, это особая тайная привилегия возлюбленных.

И только тогда до юной рабыни дошло, что госпожа-американка только что соизволила именно так, доверием к тактильному жесту, обозначить ее, Полины, статус в этих странных… отношениях не вполне естественного рода. И ее Старшая кивком головы подтвердила правильность понимания расклада со стороны своей крепостной. Да, она всегда честно предупреждала девушку о том, что имеет к ней такой… особый интерес интимного рода. Но в части обозначения ее, Полины возможностей играть телом своей хозяйки… Нет, прежде намеков на столь серьезные права в части чувственных наслаждений девушка ни разу не получала.

Однако теперь Полина не только не была против чего-то такого… особенного… Ну, в части этого странного интимного внимания к своему телу с ее господской стороны. Теперь это странное внимание было ей и понятно, и даже приятно. Получив возможность тактильного обладания – пускай весьма условного, на кончиках пальцев! – телом своей хозяйки, она оценила всю его чувственную прелесть. Она посмела даже продолжить такое… осторожное исследование тела своей госпожи, перемещая ладони, спускаясь ими все ниже и касаясь кончиками пальцев своих там… в сокровенных местах, сзади и чуточку вглубь. Дойдя-спустившись до той части ягодиц, где округлые выпуклости бархатистой прохлады уже перешли в бедра, девушка непроизвольно сжала пальцы, с наслаждением ощущая изменение нежного оттенка кожи, сжала их чуточку сильнее, ловя ускользающую плоть. И снова она, поначалу виновато опустила очи долу, а после вопросительно посмотрела в глаза своей хозяйки. В ответ госпожа-американка сызнова промолчала, и только кивнула вновь, обозначив свое согласие с таким интимным жестом-движением своей рабыни.

Тогда Полина еще скользнула ладонями вниз и наткнулась пальцами подвязок на чулках госпожи своей. И снова задала ей молчаливый вопрос.

- Чулки тоже спусти, - в этот раз госпожа-американка соизволила выразить свои мысли словами. – Оставь на моем теле одну только нижнюю рубашку. Ну… чтобы можно было внешне отличать, - добавила она, - кто здесь холопка, а кто госпожа!

- Да, да, - поспешно откликнулась Полина и потянула-раздернула шнурки подвязок, после чего скатала-спустила чулки вниз, по ногам, прямо к щиколоткам стоящей перед нею хозяйки, сделав это синхронно и быстро. А впрочем, она все же не отказала себе в удовольствии скользнуть ладонями своими по прохладной коже, сыграв пальцами на теле госпожи-американки. Впрочем, миссис Фэйрфакс снова не заявила по этому поводу ни малейшего протеста. И когда Полина попыталась собрать… ну, или, вернее, забрать белье, спущенное с тела, госпожа-американка коротко оперлась на плечо своей коленопреклоненной рабыни и попеременно высвободила-стряхнула мешавшую ей одежду со своих ступней, переступая ими поочередно. Полина тут же подхватила все это – опавшее, тканое и белое – и, поднявшись на ноги, исполнила короткий поклон, после чего удалилась снова к столу, где и пристроила белье, снятое ею с хозяйки своей, аккуратно разложив его поверх всего прочего и предыдущего. Когда же девушка вернулась обратно, госпожа-американка снова положила руки ей на плечи, сыграв-оттарабанив пальцами своими на ее коже некую неведомую мелодию - занятного ритма, да с синкопами.

- Обиделась на то, что я снова назвала тебя холопкой? – сочувственным тоном голоса своего спросила она. – Тебя… это задело?

- Нет, - честно ответила ей Полина. – Я… Я вовсе не обиделась на… тебя, - она позволила себе обозначить именно это личное местоимение, как бы сближавшее ее с хозяйкой. – Я… все понимаю, - тут же поспешно добавила девушка, - ты же назначила мне именно такое… «холопское» наказание.

Миссис Элеонора Фэйрфакс вздохнула и мягко провела пальцами по щеке своей рабыни.

- Все-таки ты принимаешь все это… именно как наказание, - произнесла она слегка разочарованно. – Отчего же так? В чем ты чувствуешь свою вину? Или я как-то обозначила свой гнев? Скажи мне честно, Полина, что я сделала не так?

- Я… - девушка попыталась улыбнуться. Однако улыбка эта вышла у нее очень и очень неуверенная. – Ведь ты… и вправду, наказываешь меня. За мою глупость и… за неуместную шутку мою. Ту, которая так тебя… напугала.

- Все не так, - госпожа-американка отрицательно покачала головою. – Впрочем…

Она усмехнулась в свою очередь. И тоже как-то… невесело.

- А впрочем, - продолжила ее госпожа, - возможно, это твое ощущение предстоящего, как наказания… это даже к лучшему. Ты примешь это именно так, и тогда тебе будет легче. Ну… чем мучиться от извращенных изысков моих желаний. Особенно после…

Она остановилась и как-то еще посерьезнела лицом своим.

- После… чего? – осторожно поинтересовалась девушка.

- После того приказа, который ты сейчас услышишь, - охотно ответствовала ее хозяйка.

А дальше…

Миссис Элеонора Фэйрфакс сделала нечто очень странное. Она отпустила Полину, убрав свои руки с плеч ея. Далее, госпожа-американка отошла-отодвинулась на полшага назад и обозначила словами своими волеизъявление более чем удивительного рода.

- Полина! – заявила она весьма и весьма торжественным и серьезным тоном, без тени улыбки на лице своем. – Я приказываю тебе… Вот прямо сейчас, без промедления, подвергнуть наказанию розгами присутствующую здесь клятвопреступницу Элеонору Фэйрфакс!



*Начинаем и… вот так! – фр.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

Посторонний!
Я читаю и даже сохраняю. Хороший текст.
Просто очень сложно читать с большими перерывами.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

Первая фраза зачетная!
Дальше ...
как тут не процитировать знаменитый анекдот об эрцгерцоге австрийском Фердинанде, сказавшем Моцарту: «Прекрасная музыка, но слишком много нот!».
На что композитор ответил: «Да, Ваше Величество, но ни одной лишней!».
---
Язык Мольера во второй главе непрост, но хорош.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

31.

- Ты… Ты сошла с ума! – довольно резко высказалась Полина на предшествующее возмутительное заявление своей госпожи. И тут же добавила очевидно ожидаемое:
- Я… отказываюсь выполнять твою просьбу! Этого не будет! Никогда!

Миссис Элеонора Фэйрфакс вздохнула и, шагнув теперь вперед, по направлению обратно к своей визави, положила ей на плечо свою правую руку.

- Полина, - сказала она, по-прежнему не улыбаясь, и не показывая как-то иначе своей склонности ко всякого рода шутейным эскападам на этот раз. – Извини, но ты, кажется, вовсе не понимаешь меня. Я ни о чем тебя сейчас не просила.

- Так что же это было? – девушка была в удивлении, таком, раздраженно-недовольном. Кажется, перед тем, как отхлестать ее лозой, миссис Фэйрфакс решила еще морально помучить напоследок свою рабыню! Совершенно непонятная и вовсе бессмысленная жестокость!

- Приказ, - спокойно разъяснила ее госпожа. И добавила нечто безжалостно-жестокое, совершенно спокойным тоном, будто некую обыденную повседневность:
- Этот приказ вовсе не предполагает твоего согласия к его исполнению. А вот твое полное и несомненное подчинение он как раз и предполагает. Еще раз. Я, как твоя госпожа, приказываю тебе высечь розгами клятвопреступницу Элеонору Фэйрфакс. Будь любезна исполнять. Или тебе все еще что-то неясно? А что же здесь такого непонятного?

- Все, - честно призналась Полина. И пояснила:
- Прости, но все, что ты мне сейчас сказала, это самый настоящий бред!

- Это не тебе решать, - сухо заметила миссис Элеонора Фэйрфакс. – Твое дело подчиняться и исполнять мои приказы. Здесь нечего обсуждать.

- Нечего, - согласилась Полина. И добавила нечто противоположное своему вроде бы согласному заявлению:
- Я не стану исполнять твой приказ!

- Любой? – холодно уточнила ее госпожа.

- Любой из тех, которые нанесут обиду той, кого я люблю и почитаю. Люблю как подругу и почитаю как ту, кому я самолично вручила право любить и… наказывать меня. Так, как она захочет. И если смысл твоего приказа был именно в том, чтобы получить право меня наказать… Ну что же, теперь у тебя есть для этого очень хороший повод. Приступай же, не стесняйся!

С этими словами отважная девушка повернулась к скамейке в явном намерении ответить телом своим за высказанную дерзость. Но была удержана хозяйкой своей за голое плечо.

Миссис Элеонора Фэйрфакс в одно короткое движение сделала шаг в ее сторону и развернула свою добровольную рабыню. И сразу же прижала девушку к себе, обозначив на ее теле три коротких поцелуя – один в шейку, два других в то же самое плечо, которого только что касалась своей рукою. И… слова, высказанные ей на ушко. После еще одного короткого поцелуя.

- Полина, милая! Я прошу тебя… как подруга! Окажи мне милость, исполни приказ твоей хозяйки. Так нужно. Так нужно мне. Пожалуйста.

Полина издала странный звук – прошипела и прорычала нечто совершенно нечленораздельное. Но очень тихо, адресно и со слезами на глазах. В ответ госпожа-американка обняла ее чуточку крепче. И тоже вздохнула.

- Да, я заставила тебя клясться именно для этого, - подтвердила она отчаянную догадку своей подопечной. – Я знала, что ты откажешься, и потому повязала тебя твоими же словами на исполнение нежеланного тобою. Я поступаю жестоко, но, поверь, я вынуждена это делать! Прости меня и… исполни обещанное мне. Пожалуйста.

- А если… Я не исполню этот обет, данный тебе… - Полина с трудом произнесла эти слова. И поразилась тому, как это все прозвучало. Как будто бы их произносила вовсе не она! Такой… чужой голос. Глухой и отстраненный, звучащий будто бы во сне.

«Проснуться!» - заорала она. Не вслух, а там, изнутри самоё себя. Но громко. Очень громко. Так, что госпожа-американка вся вздрогнула, и даже издала странный, недоуменный звук. Нечто вроде «Ха…», произнесенного на вдохе.

Конечно же, она слушала ее. Там, изнутри себя. Но предпочла ответить голосом.

- Это не сон, моя дорогая Паулин. И вовсе не то ментальное пространство моих грез, куда я тебя приглашала ныне, когда мы ехали с тобою из Замоскворечья. Это реальный мир. И ты моя раба именно здесь, в реальности. Ты вся здесь во власти подлой и жестокой хозяйки. Смирись, моя дорогая и помни, ежели ты нарушишь свою клятву, ты вовсе не смягчишь моих страданий. Просто в этой комнате станет одной клятвопреступницей больше. По моей вине, но разве же нам с тобою от этого будет легче?

Полина тяжело вздохнула, а после… позволила себе нечто, прежде немыслимое. Отстранила от себя свою хозяйку – госпожа-американка почему-то вовсе не сопротивлялась ее жесту, и позволила ей это сделать. Затем, Полина возложила руки свои на плечи своей Старшей. Обозначив тем самым нечто вроде претензии… даже не на равноправие с нею, а на некое подобие главенства. Ну… именно в этой необычной ситуации. Странно, что ее госпожа снова не высказала по этому поводу никакого протеста. В свою очередь, она скромно так убрала свои руки, опустила их вниз и даже на секунду потупила очи долу.

- Я… исполню твою просьбу, - заявила Полина, внутренне удивляясь своему нахальству, вышедшему далеко за грань условной дерзости. – Но только если ты объяснишь мне причину. Настоящую. Иначе…

Она замолчала, осознав, что и так уже сейчас наговорила много лишнего. И словами своими, и тоном их произнесения. Однако миссис Фэйрфакс и в этот раз вовсе не проявила в ответ ни гнева, ни даже простого неудовольствия, видимо, сочтя, что возлюбленная раба ее сейчас находится в своем праве. Госпожа-американка просто кивнула головою и посмотрела в глаза девушки с неким оттенком грусти. Дескать, «Видит Бог, я этого не хотела!» И пояснила.

- Бывают разные… преступления, - сказала она. - Одни из них суть нарушения людей сугубо против закона, созданного людьми же. Написанного, порою, и своекорыстно, в пользу заказчиков или самих же законодателей… И написанного вовсе даже несправедливо, по отношению к тем, чьи права и естественные интересы, этот самый закон ущемляет и нарушает. Бороться против такого закона - суть право любого истинно свободного человека. Впрочем… такого повстанца непременно объявят преступником в том самом государстве, которое допустило у себя принятие подобного закона, жестокого и неправедного. При этом вполне возможно, что люди, оказавшиеся в угнетении, будут произносить имя отъявленного бунтовщика с благоговением. И такого рода преступление, против несправедливого закона, безжалостного к слабым и неодолимого для них… Такого рода преступление может быть даже благом для общества.

- Ты… хочешь сказать про нигилистов и… революционеров? – Полина сильно смутилась. Ибо прежний ее хозяин всегда выказывал свою неприязнь к таким персонажам, творившим, по его словам, явное беззаконие. Со своей стороны.

- Именно про них, - кивнула головой ее Старшая. И пояснила свою… несколько странную мысль:
- Их методы бывают весьма жестокими, но они… В общем, эти люди выражают гнев угнетенных – тех, которые сами не могут выразить свое возмущение каким-нибудь значимым способом. В смысле, значимым с точки зрения адресатов гнева сего, возможности обозначения реальных угроз в адрес властей конкретной страны, - уточнила она. – Ибо они, власть предержащие, иного языка, кроме языка силы, угрозы их привилегированному существованию или самой их жизни, вовсе не понимают.

- Да… наверное… - растерянно произнесла Полина. И заметила, в свою очередь:
- Но ведь, то самое деяние… которое ты желаешь искупить, вовсе не такого рода.

- Бывают и иные преступления, - продолжила ее хозяйка. – Которые посягают исключительно на права частных лиц. Ну… к примеру, обычная кража. Или же… личное оскорбление. Преступные деяния такого рода влекут за собою проблемы у конкретных лиц. И только эти лица, в принципе, имеют право решать вопрос о наказании преступника. Или же о его, преступника, прощении.

- Тогда… - Полина вздохнула с облегчением, убрала руки с плеч своей Старшей, сделала паузу, чтобы собраться с мыслями и выдала сложную формулу наскоро придуманного обращения:
- Настоящим, я, Полина Савельева, заявляю о том, что я прощаю всякую вину, которую моя госпожа, Элеонора Фэйрфакс, имела в отношении меня в прошлом, имеет в настоящее время или может иметь в будущем. И отныне… Да будет госпожа моя свободна от всей и всяческой вины передо мною! Любой… знаемой ею или даже не знаемой!

Миссис Элеонора Фэйрфакс вздохнула и мягко коснулась кончиками пальцев щеки своей подопечной.

- Я ценю твое благородство, любовь моя, - тихо сказала она, - но наши с тобою отношения… Это вовсе иной случай.

- В чем же это… отличие?

Вопрос девушки прозвучал как-то глухо. Полина ощутила внезапную обиду от того, что ее порыв не был оценен адресатом этого страстного обращения. Она действительно, с трудом проглотила слезный комок в горле и теперь желала, чтобы пауза в ее речеизъявлении продлилась подольше. Ей просто… не хотелось расплакаться вот прямо сейчас.

Полина прикрыла глаза, а потом даже зажмурила их, борясь со слезным спазмом. И сквозь внезапно-цветное марево фосфенов, она услышала голос той, кто сейчас ее обидела… любя.

- Отличие состоит в том, что существуют еще и преступления третьего рода, - произнесла миссис Фэйрфакс. - И то самое деяние, которое я совершила, выходит далеко за пределы возможностей частного прощения исключительно со стороны оскорбленного лица. Даже такого благородного, как… одна странная девочка, имевшая неосторожность подарить мне свою душу, - добавила ее хозяйка, улыбнувшись своей рабыне – голосом, на слух, хотя, наверняка, и губами тоже.

- Почему? – спросила Полина. Слезный спазм отступил, и она уже не столь опасалась отразить на лице своем… э-э-э… излишне плаксивые чувства. Она даже рискнула открыть свои глаза и встретиться ими со взглядом госпожи-американки.

- Случается так, что преступным деянием затронуты глубинные процессы Истинного Бытия, - пояснила ее хозяйка. – Возьми, к примеру, банальный адьюльтер. Ну, ситуацию, когда один из супругов изменяет другому… с каким-то третьим лицом, не суть важно, какого именно пола. В любом случае, подобный поступок остается деянием сугубо частного порядка. В том смысле, что по большому счету, только сам супруг, пострадавший от столь неблаговидного деяния изменщицкаго рода со стороны своей «дражайшей половины», - выражение сие было обозначено в ее голосе высочайшей степенью иронии, - вправе наказать лицо, виновное в этом. И по лицу, и, так сказать, по телу.

Полина отчего-то живо припомнила, как пару лет тому назад граф Прилуцкий, ее прежний господин, выговаривал своему управляющему за то, что в одной из деревень, принадлежавших тогда графу, тамошние жители устроили прогон на миру некой бабе, заподозренной ими в том самом, как выразилась госпожа-американка, неблаговидном деянии. Тогда управляющий, вовсе даже не «немчура бессмысленная», а совсем даже наоборот, толковый русский разночинец, придерживавшийся стоически-философских взглядов на жизнь, сказал господину графу, что, мол, таков уж порядок вещей быту деревенскаго. Дескать, мир принимает каждого своего нового члена, даже бабу-дуру, непотребства творящую, однако, мир и наказать может. Ну, чтобы другим бабам изменять неповадно было. По его словам, в таких случаях и сами мужики настаивают на том, чтобы муж изменщицу на людях «поучил», да и бабы тоже, скорее поддерживают подобные жестокие деяния, чем пытаются им воспрепятствовать.

В тот день Полина оказалась возле графского кабинета, в точности перед приоткрытой дверью, с поручением от графини. Ну, каким таким поручением… скорее, просто посланием бытового рода от хозяйки к хозяину, при посредничестве прислуги в роли курьера. Дескать, стол уже накрыт, пора бы владельцу дома сего покончить со всеми суетными делами обыденно-отдаленного толка.

Тогда, со слов господина графа - весьма, надо сказать, возмущенного эксцессом такого рода, случившимся в одной их деревень, входивших в его обширные владения! - Полина поняла основную канву той печальной истории. Некий муж крестьянского роду-племени, даже не поймав свою жену на месте прелюбодеяния с поличным, а просто заподозрив, что она ему неверна - уж Бог знает, по какому поводу случился у него столь странный припадок необузданной ревности! – гнал ее в одной сорочке, фактически полуголую, по деревенской улице, вожжами. Да и забил ее так, что баба эта впала в беспамятство, а через несколько дней умерла горячкою.

Полина представила себе эту ужасную картину и вздрогнула. И тогда, у дверей кабинета своего прежнего хозяина, и… сейчас, здесь, прямо перед той, кто напомнила ей об этом обычае ее, Полины, соотечественников. Перед глазами девушки на мгновение встало страшное видение, странное до нелепости - зрелище шествия этой самой бабы, ковылявшей по улице под взглядами односельчан-филистеров, вышедших за ворота домов-дворов своих поглядеть на «прогон». Она не бежала, брела, спотыкаясь, криво-и-коряво, в сторону-другую, вихляя туда-сюда, подгоняемая хлесткими ударами своего, так сказать, «благоверного», озираясь по сторонам, в одном исподнем, рубахе длиною чуть выше щиколотки, уже замызганной по белому грязью и навозом из обычных луж деревенской улицы. Как снова и снова на спину ее обрушивалась вчетверо сложенная кожаная полоса, саднящая кожу даже сквозь льняное полотно сорочки, прикрывающее голое тело.

И она отчетливо увидела-представила себе, как эта самая женщина, странно охнув, упала в грязь. Преследовавший, в смысле, «гонявший» ее мужчина подскочил ближе и еще раз нанес удар по ее спине, прикрытой тканью, на которой уже видно несколько пятен от проступившей крови. Тело женщины, падшей сейчас вовсе не в фигуральном, а в самом буквальном смысле этого слова, нелепо содрогнулось, напряглось и опало, замерло после этой резкой конвульсии. И тогда Полина со странной ясностью то ли услышала последнюю мысль униженной, то ли просто логически подытожила расклад: «Отмучилась…»

Девушка зажмурилась, прогоняя непрошенное двуслойное видение-воспоминание. Когда же она вновь раскрыла свои глаза, госпожа-американка глядела на нее с откровенным сочувствием.

- Прости, - сказала она, - я не думала, что это так тебя заденет. Конечно же, я имела в виду идеальный расклад, когда личные отношения не выносятся оскорбленной стороной на публику и не становятся поводом для эксцессов столь… жестокого рода. Реальные ситуации, конечно же, намного сложнее…

- Наши с… тобою дела все-таки частного рода, - юная раба чуть запнулась на притяжательном местоимении, но госпожа-американка в этот самый миг кивнула ей, поддерживая это самое личное обозначение как, в принципе, дозволенное и правильное. Осмелев, девушка рискнула закончить свою мысль.

- Мое прощение… оно ведь закрыло эту проблему, - произнесла она с особой интонацией, вопросительной и утвердительной в одно и то же время, ровно напополам.

- Я была бы этому только рада, - произнесла госпожа-американка, глядя на свою рабыню с искренним сочувствием. – Однако наши с тобою дела обстоят совсем иначе.

- Объясни, - упрямо сдвинув брови, потребовала Полина. Впрочем, ее госпожа и в этот раз тоже не сочла сей дерзкий мимический жест чем-то недопустимым.

- Случаются преступления, которые противны самой природе вещей, - сказала она. – Такие деяния… они нарушают фундаментальные законы бытия. И деяния такого рода вполне могут восстановить против того, кто их совершил, те самые по-настоящему могущественные силы, которые могут превратить остаток дней его в сущий кошмар. И есть такое мнение… что сей кошмар вовсе не обязательно закончится именно в этой части его существования в круговороте телесного бытия, что он может продолжиться и в будущей жизни его.

- Даже так! – Полина позволила себе обозначить устами своими недоверчивую усмешку. – И с чего бы это столь значимым силам Мироздания так усердно оберегать именно меня? Чем же это они мне так обязаны?

- Вопрос не в этом, - ответствовала ее хозяйка. – А в том, что некоторым сущностям мира сего априори адресовано особое внимание со стороны таких сил. Причем, все это действует по-разному, - тут же добавила она. – Тебя эти силы защищают, а меня… могут наказать.

- Почему и отчего все обстоит именно так? – Полина снова обозначила лицом недоверие к словам своей Старшей.

- Не знаю, - искренним и растерянным тоном отозвалась адресат ее вопроса. – Мне известно больше, чем тебе, но не все… Далеко не все! Просто… Я посягнула на твои подлинные права. Те, которые я сама же тебе обещала и гарантировала. И то, что я изменила своему слову… В общем, это сошло бы мне с рук в отношении любого земного жителя. Но я посмела предать именно тебя. А это совсем другое дело.

- Но ты меня не предавала, - твердо заявила ее визави. – Ты просто пыталась меня удержать… и сделать ближе. Как уж сумела.

- Ты помнишь, куда ведет дорога, вымощенная, самыми что ни на есть, благими намерениями? – спросила ее госпожа. – А мои намерения, в отношении тебя, вовсе не благие, ты уж мне поверь. Я своекорыстна до мозга костей. Особенно, когда речь идет об обладании тобой. Я знаю, что порабощение живого и разумного существа это преступление. Впрочем, иногда оно может остаться и безнаказанным, но… не в нашем с тобою раскладе. И твое прощение… Возможно, оно смягчит грядущее наказание, отсрочит его, но не избавит меня от него совершенно.

- И ты решила, если я… сама накажу тебя, то ты сумеешь избежать других неприятностей, куда более серьезных, - закончила ее мысль юная рабыня.

- Ты можешь счесть это глупостью… суеверием, но… Я знаю, что в отношении меня все обстоит именно так, и никак иначе. Я… на особом счету у тех самых сил. Так же, как и ты.

Так сказала ее госпожа. А после она возложила ладони свои на обнаженные плечи девушки. Полина кожей своей почувствовала условную тяжесть возложенной на нее безумной миссии. И… не нашла теперь возможности ей отказать.

Девушка не сказала ни слова. Просто чуточку неловко дотянулась-наклонилась в сторону правой руки своей хозяйки и коснулась губами ее кожи. Из серии, куда уж достала. Тем самым принимая на себя это странное и воистину безумное поручение.

И ей ответили… не слова, а зеленые глаза ее Старшей.

«Спасибо!» - сверкнуло мягкой вспышкой зеленого. И тогда Полина окончательно решилась.

- Давай… начнем, - тихо произнесла она. Почти что прошептала. – Пока я не струсила окончательно.

Госпожа-американка кивнула ей в ответ, убрала руки с плеч своей возлюбленной и сделала шаг назад. Спиной, чуть неловко, оказавшись почти вплотную к скамейке. Повернулась туда лицом и… возлегла на деревянную резную плоскость, сдвинув ноги вместе, взявшись руками за ножки скамьи. Подол сорочки неловко задрался, почти что до колена, оголив ее икры молодой женщины. Полина шагнула к ней, опустилась перед возлегшей на колени и… решительно вздернула вверх чуть приподнятую одежду, открыв, оголив ее тело. Подтянула белый шелк до середины спины своей покорной хозяйки, прижала-расправила складки. И… посмела коснуться кожи, проведя пальцами своими от ткани к пояснице своей хозяйки. А дальше… отдернула свои руки, как будто обожглась. Просто, тело молодой женщины вздрогнуло внезапно от этого самого прикосновения.

- Я… - дрогнувшим голосом произнесла Полина и замолчала, не в силах сказать значимое, но имея в виду возможную неловкость со своей стороны.

- Нет, - услышала она голос снизу. – Все в порядке. Продолжай… пожалуйста.

- Хорошо, - Полина поднялась с колен и отошла туда, где в простенке между книжными шкафами стояла высокая напольная ваза с прутьями. Достала один из них… наугад. Сразу же показалось, что чересчур уж толстый и длинный. Но… Бог с ним, какой уж попался. Придется действовать им, ежели менять – ох, не худший ли… в смысле, не жестче ли попадется! К тому же, длить ожидание той странной женщины, что отдала ей этот безумный приказ… Наверное, все-таки не стоило.

В общем, Полина, вооружившись лозой, вернулась к скамейке. Она не произнесла ни слова. Просто… коротко поклонилась своей хозяйке, лежавшей в несколько… напряженной позе. Миссис Фэйрфакс искоса наблюдала за девушкой и чуть кивнула головою, как бы разрешая приступать. Она не говорила, предпочла вместо слов именно такой жест.

Что ж… В этом была определенная логика. Теперь уже никакие разговоры смысла не имели. Наступило время исполнять… обещанное.

Полина чуточку подвинулась и опустила прут, коснувшись кожи, обозначив это прикосновение прямо посередине оголенного зада своей хозяйки. Тем самым девушка как бы проверила-примерила дистанцию на хлест, чтобы кончик прута, пересекая обе половинки той самой части тела, что подлежала через него воздействию болевого рода, лишь только капельку-и-немного, совсем чуть-чуть выходил вбок, на другую, противоположную сторону, за пределы этих самых округлостей. Да, все было… как надо. В смысле, как если бы Полина и вправду горела желанием причинить своей Старшей боль, в порядке некоего… наказания. Но ведь цель ее вовсе другая…

Хм… А какая может быть цель у крепостной девчонки, определенной для столь… занятного времяпровождения?

Вопрос. Действительно, сейчас, вот прямо сей секунд, как говорится, она, Полина должна совершить нечто недопустимое. То, о чем ей придется помалкивать всю свою жизнь - хотя бы из соображений тактичности. И мера этого… недопустимого, кстати, и вовсе не определена. Никем.

Спрашивать об этом… э-э-э… возлежащую? Едва ли это будет уместно. Объявлять количественную меру предстоящего самой? Тем более, неправильно. Можно, конечно, взмахнуть лозою раза три-четыре, вовсе не в силу. И объявить, что госпожа-американка отныне и навеки прощена ею, Полиной. Однако, примет ли ее хозяйка подобное «прощение», с учетом того, что возлежащая, похоже, и вправду верит в существование неких потусторонних сил, отчего-то всерьез озабоченных проблемой нравственного совершенства одной эксцентричной американки? Вернее, проблемами ее отношения к одной крепостной девушке, этой самой американкой обласканной, и даже как бы освобожденной из этого зависимого состояния… А затем, снова-сызнова порабощенной, и вот теперь, в завершение всей фантасмагории перипетий, всех этих перемен ролей и статусов, приготовленной к весьма и весьма специфическому общению. Так сказать, «и на той, и на другой стороне».

Полина мотнула головою, прогоняя навязчивые мысли о бредовости происходящего. Вряд ли она именно сейчас находится во сне или же в том… странном «внутреннем» пространстве своей хозяйки. Нет-нет, все говорит о том, что происходящее вполне себе реально. А это значит…

А это значит, что следы от ее ударов будут настоящие, горячие и красные. И боль от них окажется… тоже вполне себе, очень даже настоящей, неподдельно-чувственной. И характер, свойства боли сей определит… этот самый прут, который она, Полина, держит сейчас в руке своей. То есть…

Решение пришло в этот самый миг. Простое и логичное. Задача Полины проста, хотя и специфична - подвергнуть эту загадочную женщину наказанию за-вместо тех самых мистических сил, отстраненных от милосердия, судьбоносных и жестоких. Ну… или кажущихся таковыми ее хозяйке. Тогда… пускай количественную меру боли для нее определит вовсе не сама госпожа, и уж тем более, не холопка, оказавшаяся в условно наказующей роли, а сам этот предмет гибко-хлестательного назначения. Да, она, Полина, выбрала его из вазы не глядя, наугад. Пускай же он теперь станет неким овеществленным символом-заменителем тех самых угрожающих инстанций, судьбоносных и мистических. Она, Полина, обязана применить его со всей возможной суровостью… но только до тех самых пор, пока он не окажется истраченным до некой условной невозможности пускать его в дело. Возможно, что его и не хватит… надолго. Зато хозяйке ее уж точно не придет в голову упрекнуть свою рабыню в излишней мягкости и нежелании своими деяниями предотвратить некую опасность, грозящую ее Старшей.

Ну… а по завершении сего болевого перформанса, у той, кто доверила ей подвергнуть себя такому… специфическому воздействию, будет хороший повод обозначить нечто подобное на теле обнаженной своей прислужницы. Спустить, так сказать, с нее, с Полины, шкуру, выдав ей вдвойне, втройне… да сколько захочется! Девушке и в голову не придет упрекнуть свою госпожу за излишнюю суровость! Будет ей отмщение, и воздаст ей госпожа сторицею, за шалость ея!

Странно, но мысль о том, что ей, Полине, вскоре предстоит поменяться местами со своей хозяйкой, успокоила девушку. И даже придала ей решимости сделать первый взмах. Резко, с силой, так, чтобы прут со свистом рассек, разрезал воздух и с этим странным звуком «С-з-з-з-шмяк!» щелкнул-хлопнул по нежной коже, разделив ягодицы госпожи-американки эдаким экватором, на две части, да, поперек каждой… э-э-э… полужопицы. Вспомнилось это… грубоватое словечко из лексикона дворни графа Прилуцкого. Вот уж не думала – не гадала, что пригодится такая… «простонародная» грубость. Для отражения… происходящего.

Полине… действительно удалось, как бы отстраниться от деяний рук своих. Как будто бы и не она сейчас наносила удары по самому красивому женскому телу, которое ей доводилось видеть. Как будто это вовсе не она сейчас хлещет женщину, отдавшуюся ее воле и власти…

Нет, не так. Скорее уж, она, Полина Савельева, и впрямь сейчас исполняет все эти хлесткие действия в интересах неких мистических сил, избравших ее, как условную проводницу их воли. Так… правдоподобнее.

Девушка убрала прут с тела своей госпожи – не «оттяжкой», не «на себя», с проводкой по раздраженной коже, а вверх! – и, сделав паузу, так сказать, оценила на взгляд первую полоску, тот самый «экватор на полужопицах». След от удара оказался бледным, со странным потемнением кожи вокруг, потом быстро налился розовым и, в результате, оказался обозначен вполне отчетливо. Хороший удар, эффектный. Впрочем, и объект воздействия оказался вполне себе достойный. Миссис Фэйрфакс не дернулась, не заерзала от этого весьма сурового прикосновения лозы. Просто, на секунду напрягла тело, сразу после того, как прут был убран с ее кожи, вздохнула при этом, даже не застонала, и сразу же расслабилась в ожидании продолжения.

Полина оценила терпение своей Старшей. Девушка выждала еще немного – все-таки ее задача, на сейчас, состояла именно в том, чтобы сломать-измочалить именно прут, а вовсе не остатки терпения этой загадочной женщины. Сочтя паузу достаточной, она продолжила. Резко, в свист-хлест обозначая на теле хозяйки все новые полосы. Заставляя ее тело вздрагивать всякий раз, от соприкосновения с жалящим прутом, и выдерживая паузы между ударами, чтобы прекрасная жертва этих мучений успевала выдохнуть отголосок боли и расслабиться вновь, перед очередным жгучим прикосновением.

Еще один взмах… Еще… После пятого удара кусочек прута отлетел в сторону, отскочил от кожи, оставив перед этим красно-кровавую точку-захлест на другой стороне ягодицы. Конечно, девушка этого не видела, но при этом, она точно знала, что эта мелкая кровавая точка-ссадина там теперь точно есть! Кончик прута разлохматился, и Полина… даже пожалела о том, что это случилось так рано.

Слишком рано…

Девушка внезапно осознала, что ей… нравится причинять госпоже-американке эту дозированную боль. Приятно ощущать себя особой… особого рода. Той властвующей на этот самый час особой, от которой зависит боль подвластной, степень ее страдания.

Да, сейчас госпожа-американка зачем-то сама избрала для себя такую, подчиненно-страдательную роль. Это ее личный выбор. Но почему же девушка, которую она сама же и определила себе на этот раз главенствующей персоной - пускай ненадолго, всего лишь на несколько минут, полных для этой самой женщины боли от резких звуков и жгучих прикосновений! – не может позволить себе нечто вроде морального удовлетворения этой самой… ролью? Именно ее, Полины Савельевой, действия, все эти хлесткие взмахи, сейчас источник этой боли. И она сейчас этого вовсе не стесняется!

Эти странные мысли промелькнули в ее голове так внезапно и… почти что стегнули ее как бы изнутри. Девушка почувствовала, как кружится ее голова и… пламенеют щеки. Неужто все-таки догнало ее чувство стыда и раскаяния, за то, что она сейчас вытворяет?

И да… И нет.

Стыд… Да, он, как говорится, имеет место быть. Стыд за то, что его, этого самого стыда, нет вовсе. Сейчас Полина вовсе не стесняется своей роли, она ею наслаждается. Секундная власть над этим прекрасным телом, пока еще покорным ее воле, это, оказывается, прекрасно! И, кстати, в ее ощущениях, ко всему прочему, присутствует еще и некая тонкая нотка стыда за эту самую радость, эта своего рода изысканная приправа к столь пикантному блюду.

Полина сделала паузу и сама обозначила глубокий вдох и выдох, приводя в чувство самоё себя после этой мгновенной слабости.

«Я поступаю… правильно, - сказала она себе. – Я… имею на это право. Мне позволено. Она сама попросила… даже приказала мне! Я сделаю все в точности так, как она сама пожелала, и никак иначе. Да… Я имею право… продолжать!»

И она продолжила. Взмахнула прутом и оставила на теле своей госпожи очередную полосу – поначалу светлую с темным ореолом по краям, потом потемневшую. Девушке отчего-то показалось, будто именно от этого ее удара госпожа вздохнула особенно громко. И это ее раззадорило. А что, если ударить жестче? В смысле, еще сильнее и резче? Удастся ли ей выбить из своей хозяйки иные… эмоции? Может быть, получится пробить ее «на крик», так, чтобы в этом возгласе боли некая Полина Савельева обрела бы особое ощущение – нечто, вроде чувства одержания победы над этой странной женщиной, той, что терпит такие… хлесткие проявления власти своей рабыни, здесь и сейчас?

Такое внезапное желание победить в этом странном соперничестве-противостоянии по линии «сверху вниз»… Сейчас оно показалось девушке не просто допустимым, но и… таким соблазнительным! Эта победа была теперь настолько желанной для нее, что Полина решилась. Сделав короткую паузу, девушка снова вздохнула, коротко и шумно, и потом сразу же взглянула на обнаженную заднюю часть тела своей хозяйки совсем иным, весьма заинтересованным взглядом.

Зрелище, которое было перед нею все это время, предстало ей сейчас совсем в другом свете. Темные припухшие полосы на белой коже возлежащей теперь уже смотрелись вовсе не как некий… побочный эффект ее усилий – ненужных и вынужденных. Теперь эта же самая картина «росписи по коже» смотрелась как своего рода промежуточный результат на условном мольберте странного художника, созидающего некое особое творение, состоящее не только из визуально доступных узоров… но также из… звуков, движений – синхронных и… розных меж собою, до полярности, – и эмоций – опять-таки, в чем-то взаимосвязанных, до слияния, в чем-то разделенных врозь. Ну… хотя бы в части расположения лиц-источников этих самых… эмоций. «Сверху» и «снизу».

Полина примерилась… и ударила особенно хлестко, в точности по той самой части обнаженных ягодиц секомой, которая эдаким округлым склоном двойного холма обрывалась в сторону ног. Получилось жестко и эффекино. Из груди молодой женщины, полуобнаженной, в смысле, открытой снизу-с-ног, вырвался от этого взмаха особенно громкий вздох… скорее даже стон – лакомый результат для той, кто оценила сие проявление чувственной власти. И последующие три удара девушка наносила все жестче, расписывая свежими припухлостями белую кожу, расцвечивая ее пунцовым цветом – не столь уж явным, но вполне угадываемым в свете домашних светильников.

И вот, когда ей показалось, будто наказываемая уже подается на сии акты-жесты болевой игры со стороны временщицы, юной и властвующей, когда вздохи-стоны снизу стали ярче, уже на грани чего-то похожего на крик… В этот самый момент, прут, который доселе исправно служил ей в целях, так сказать, рисования строк, внезапно переломился пополам.

Странно… Она же, Полина Савельева, вроде бы добивалась чего-то подобного с самого начала своей… миссии-с-замахами - преломить прут о тело своей хозяйки, тем самым, как бы исполнив ее же собственные и приказ, и просьбу. И все. Однако же, теперь Полина даже проверила, не сойдет ли обломок для еще нескольких взмахов-хлестов того же рода – перехватила остаток лозы поближе к комлю и опробовала в воздухе несколькими короткими взмахами.

Нет, теперь уже несподручно. На сей раз, у нее больше не выйдет чего-то такого… эдакого… в хлест-да-и-со-свистом.

Полина сдержанно вздохнула – между прочим, вполне искренне! – и отбросила обломок-остаток истраченного прута прочь-и-в-сторону. А после этого… поглядела на вазу – туда, где этих самых прутьев было еще более чем достаточно для… продолжения.

На секунду ее внутреннему взору предстала странная картина, как бы о ней и… со стороны. В смысле, как некая обнаженная особа берет из этой вазы следующий прут и, подойдя обратно к скамейке, пускает его в дело, обозначая на теле возлежащей там молодой женщины новые и новые строки, так сказать, не вполне поэтического рода… Выбивая из этой полуголой гордячки стоны – сначала негромкие, потом все более отчетливые и яркие, желанные той, кто сейчас виделась стоящей сверху… и сверху же, своими руками, обозначавшей волны боли на теле секомой.

Еще…

Еще…

Вот сейчас… Сейчас эта женщина сломается и закричит, запросит пощады! Нужно только взять еще один прут. Всего еще один… ну, для начала. И тогда…

Видение исчезло, замерев перед этим картинкой явного приближения к ней, к Полине, той самой напольной вазы с прутьями. Или же это она, Полина, двигалась по направлению к ней, Бог весть…

Полине сейчас хотелось… очень хотелось ощутить в руке новый прут… свежий и гибкий… Надежный при пробе «на хлест». Пригодный для того, чтобы пустить его… в дело…

Резкий холод, прошел как-то странно, быстрой волной сверху вниз по коже, по задней половине ее обнаженного тела - от лопаток к пояснице, от пояса по ягодицам, концентрируясь между ними, потом отозвался странной неприятной судорогой там… в межножье, и снаружи, и внутри. Далее эта неприятная волна холода прошла еще вниз и вниз, по внутренней стороне бедер, разделяясь надвое и потом… понемногу переходя и на внешнюю сторону бедер, коленей, икр, уходя далее в стопы ног и в пятки, которыми девушка стояла на узорном ковре. Еще когда это странное явление-движение, по коже и внутри, достигло ее щиколоток, Полина вся содрогнулась. И… только тогда пришла в чувство. Она почувствовала… странное ощущение освобождения от прежнего эмоционального напряжения… вернее, наваждения. Эта свобода от морока немедленно отозвалась новым ощущением - опустошения, идущего то ли просто изнутри, то ли с еще более глубоких слоев ее внутренней сути. А далее… нахлынула слабость, исходящая оттуда же, изнутри и доходящая до совершенно непривычного ей ощущения «ватности» в ногах.

Полина подвинулась-опустилась вперед и вниз. Не упала – уже хорошо! – просто встала-оперлась на колени. И посмотрела-взглянула вблизи на то самое место, в отношении которого она, так сказать, приложила свои усилия.

Странное чувство. Удивительная смесь эмоций: интерес к этой странной… красоте красных строк, подписанных ею и собственноручно. Не столько видимой ярким цветом, сколько угадываемой по иному, необычному оттенку темного.

Да-да, Полина ощутила, что написанная ею условная картина имеет это загадочное свойство красоты. Красоты, совершенно непонятной кому-либо из непосвященных. Которая открылась ей только сейчас, когда она увидела это все со стороны и… прочувствовала, будучи господствующей стороной… хотя и уполномоченной иметь и чувствовать эту странную власть на весьма короткое время. То есть, при взгляде, обращенном на высеченное тело ее госпожи, с позиции рядом и чуточку сверху.

Девушке понравилась эта… картина, написанная лозой по белой коже, отхлестанной, исполосованной красным-и-припухлым. Столь странное зрелище ее вовсе не напугало, совсем нет. Изнутри себя Полина ощутила странную смесь небывалых, непривычных ей эмоций.

Восхищение… строгой эстетикой следов причиненной ею боли.

Гордость… от того, что именно она, Полина, нарисовала жутко-странную картину сию.

Гордость… от того, что та, кто предоставила ей тело свое, так сказать, под роспись особого хлесткого рода, стойко выдержала процедуру этого художества. Гордость за нее, за эту загадочную женщину, кто доверила ей себя. Гордость и восхищение.

И тончайшая нотка нежности, стыдливой и стеснительной. К этой самой женщине, позволившей Полине такое… недопустимое. К ней вообще, и к тому самому расписному месту в частности.

И тогда, Полина совершила самое безумное деяние из множества безумных и попросту нелепых поступков, которые она успела натворить в этот безумный-безумный-безумный день. Девушка наклонилась и… коснулась губами своими одной из красных полос, оставленных ею на коже своей хозяйки. Полоски, что проходила прямо поперек-и-посередине тех самых округлых нежных выпуклостей нижнего рода, и как бы подкреплялась с боков-сторон своей протяженности подобными же полосами, нанесенными на нежную кожу несколько позже.

Воспаленная кожа была ожидаемо теплой… Нет, почти что горячей. И этот поцелуй… оскорбительно-интимный для возлежащей, для самой Полины стал эдаким неописуемо-запретным и немыслимо отважным поступком. Особенно учитывая разницу положения каждой из них, относительно друг друга, которая, похоже, осталась где-то там, за порогом этой комнаты, странного места, где роли их смешались и где ей, ничтожной крепостной девке, было доступно даже такое… наслаждение.

И мысли… Сбивчивые и горячие. В такт этим наглым и безумным прикосновениям ее губ к воспаленной коже.

«Моё… Это сделала я… Горячее… нежное… Имею право… Дура… Надо было раньше… Чтобы… сравнить… Люблю…»

Вот так вот, думая-высказывая самой себе все эти безумные обрывочные фразы, Полина еще несколько раз коснулась губами сокровенно-запретной кожи и в конце… прильнула к ней щекой. Что уж теперь стесняться, пугаться, делать вид, что ей это все неприятно и неинтересно. Вот сейчас вот она… нет, не сказала. Сделала правду о том, что она имеет думать и чувствовать к той, кто сейчас, в этом мире, числится ее госпожой. И ежели она, хозяйка дома сего, которая возлежала сейчас на деревянной резной плоскости, сочтет себя оскорбленной сим дерзновенным поступком – ну, что же… пускай включает эту свою обиду в общий счет, тот самый, что Полине предстояло еще оплатить.

Оставалась формальность. Пустая, но значимая.

Итак…

Полина, не стесняясь, вздохнула, обозначив этим звуком и сопутствующими ему вибрациями от него, явное сожаление. И только после этого она, наконец-то, оторвалась от дерзкого интимного соприкосновения с телом своей хозяйки. Девушка поднялась на ноги и обозначила некое подобие поклона в направлении возлежащей. А потом снова позволила себе дерзость. На этот раз, вовсе уж не в отношении той, кто была адресатом действа сего, а направленную, скорее, к тем самым… пока что неназванным силам, страх перед которыми, собственно, и привел ее хозяйку в это… необычное положение.

- Настоящим я, Полина Савельева, заявляю, что мною исполнено наказание клятвопреступницы Элеоноры Фэйрфакс. Я утверждаю, что наказание сие исполнено мною необходимым, достаточным и справедливым образом. Мера наказания, исполненная мною, была исчерпывающего рода. Я утверждаю, что наказание сие не требует дополнений и полностью искупает ее вину. Ежели я, Полина Савельева, в ходе исполнения наказания присутствующей здесь передо мною Элеоноры Фэйрфакс, поступила с нею недостаточно сурово, пускай тот, кто так считает, человек ли, дух ли бесплотный или кто-то еще… пускай он заявит свой протест внятно и зримо. Или же молчанием своим примет мое право простить наказанную, полностью и без оговорок.

Полина сделала многозначительную паузу. При этом она позволила себе коротко взглянуть на свою полуобнаженную хозяйку. Миссис Элеонора Фэйрфакс странно вздохнула, судорожно вздрогнула всем своим телом, как будто и впрямь опасалась вмешательства в эту сцену неких… потусторонних сил. Однако же, ни Ангел с Небеси, с мечом, полыхающим горним светом, ни демон из Преисподней, вооруженный кнутом, состоящим из частиц Адского Пламени, в этот самый раз не соизволили явиться в барские покои московского дома госпожи-американки. Не случилось ни землетрясения, ни даже завывания ветра в каминной трубе. Ни одна из птиц, летающих в московском небе, не ринулась вниз, чтобы биться в окно тревожным вестником грядущего несчастья. И даже в запертую дверь малой библиотеки никто не постучался. Было несколько секунд напряженной тишины, которую в итоге прервал громкий вздох возлежащей. Кажется, это был вздох облегчения.

Странно, неужели она и вправду, верит в некие мистические силы, зорко следящие за ее моральным обликом и готовые истязать без милосердия хозяйку дома сего и самой девушки, за некие избранные-особые нарушения норм и принципов нравственного рода? Наверняка, понимаемых ими весьма своеобразно и с избирательным применением к разным лицам – а конкретно к ней, к Элеоноре Фэйрфакс, наистрожайшим образом. Причем, совершенно непонятно, отчего и почему.

Да, такое тоже не исключено. Впрочем, как уже было сказано, всё обошлось без грохота, гула, и бума, и бама, и прочего тарарама акустического и сотрясательного рода. Ну, если не считать того самого вздоха снизу, от самой наказанной. Поэтому Полина позволила себе продолжение спича.

- Настоящим я прощаю присутствующую здесь Элеонору Фэйрфакс, отпускаю ее грехи, супротив меня содеянные, вольные и невольные, ведомые и неведомые ей, знаемые мною и оставшиеся для меня неизвестными, оглашенные и необъявленные, оставшиеся в умолчаниях.

Так сказала Полина. И далее, сделав паузу, добавила нечто… и вовсе недопустимое, за гранью всякой наглости.

- Я хочу, - заявила девушка, - чтобы всякое упоминание о ее прегрешениях было стерто из книги грехов человеческих и они больше не использовались для ее обвинения. Никогда.

И снова последовала пауза, по ходу которой упомянутая в речи госпожа-американка опять вздрогнула, как бы в ожидании ответа на столь смелое заявление.

И снова не случилось ничего необычного. Даже ни одна свечка не обозначила ни единого треска пламенем своим.

- Я приглашаю тебя… подняться.

Полина произнесла-высказала фразу сию в два приема, смешавшись в незнании точной формулировки своего распоряжения, прозвучавшего в дополнение к прежнему… скажем прямо, неоднозначному, и высказанному и, самое главное, совершенному ею. Госпожа-американка как-то странно посмотрела на нее снизу, искоса… а потом усмехнулась и, внезапно легко поднялась, ухватившись за края деревянной скамейки и оттолкнувшись от нее. Смущенная раба подала ей свою руку, однако молодая женщина отрицательно мотнула головою. Встала без посторонней помощи и, выпрямившись, отчего-то вовсе не стала поправлять на себе одежду, оставив рубашку неловко задранной. Впрочем, неловкость сия длилась совсем недолго. Шелковое полупрозрачное одеяние само скользнуло по гладкой коже вниз, лишь на мгновение оставив неприкрытым лонный треугольник, и сразу же опало-спустилось дальше, скрывая наготу хозяйки дома сего. Как будто театральный занавес… закрылся.

Ну, да. Спектакль окончен. Зрительница-исполнительница свободна.

Пока что свободна. До очередного приказа-распоряжения своей госпожи.

Ожидаемого распоряжения.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

Нет, дорогой автор.
Баба Яга против.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра