Клуб "Преступление и наказание"

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

32.


Миссис Элеонора Фэцрфакс стояла, выпрямившись, спиной к только что покинутой ею скамейке. С видом…

На что уж точно это не было похоже, так это на внешний вид, который имела бы женщина, униженная всем произошедшим. Впрочем, и эдакого героического позерства победительницы в некоем состязании болевого рода здесь тоже не виделось вовсе. Госпожа-американка стояла в непринужденной позе, без тени смущения на лице своем, как будто бы то, что сейчас случилось-произошло между ними, было сродни обыденному житейскому общению, вовсе не стоящему каких-либо особенных слов и эмоций.

И сейчас она молчала, ожидая чего-то.

«Она хочет, чтобы я сама попросила ее о наказании, - подумала девушка, - Ну… за то, что я сделала с нею».

Ее госпожа, как обычно, оказалась в курсе размышлений своей рабыни.

- Ты недоговорила, - сказала она, отрицательно покачав головою. И пояснила неясное, хотя и вполне очевидное, добавив два слова:
- Я жду.

- Я приглашаю тебя… в мои объятия, - догадалась Полина. И добавила к этому предложению логичное обращение:
- Моя госпожа!

В ответ, госпожа-американка удовлетворенно кивнула головою и шагнула вперед.

Обнаженная девушка неловко обняла свою хозяйку, прижала ее к себе. Горячие губы той, кто доверила юной рабыне власть над собою, власть особого, интимно-жестокого рода, коснулись ее ушка.

- Задери мне рубашку. Выше! – распорядилась она жарким шепотом, и Полина не посмела ослушаться. – А теперь… Возложи свои ладони… там. Нет, не так, ниже. Еще ниже. Теперь… сожни пальцы. Почувствуй мою кожу. Горячую… припухлую… Настеганную тобою, да! Ты ее прекрасно разогрела, моя милая девочка! Так что теперь будь так любезна, приласкай ее!

- Да, конечно… - пробормотала девушка, вся в смущении. И поступила в точности согласно этому то ли предложению, то ли распоряжению.

Она… действительно прочувствовала наощупь все то, что было высказано ее хозяйкой словесно. И это… было неожиданно приятно. А этот ее голос… Он продолжал произносить странное, недопустимое, волнующее…

- Ты этого хочешь. Тебе это нравится. Я дарю тебе это наслаждение. И я… счастлива, что могу это сделать! Не стыдись, наслаждайся… мною. Тем, что я даю тебе… Только тебе!

- Госпожа моя… - прошептала-пробормотала адресат этих слов, нервных и чувственных, а после того, как произнесла это, она прикрыла свои глаза и на какое-то время исчезла из этой реальности. Чувства девушки полностью сконцентрировались на ее ладонях, а особенно – на кончиках пальцев, игравших с телом госпожи-американки там… несколько снизу.

И еще… на губах, и на языке, которыми она посмела коснуться той части тела своей хозяйки, где ее шейка переходила в плечо. Раньше она и представить не могла, что нечто подобное будет ей приятно. А сейчас юная рабыня вовсю наслаждалась этим обладанием, властью над телом той, кто сама имела власть над своей рабыней, но отдавала ей себя, решительно, бесстрашно и без тени сомнения на лице.

Полина… позволила себе нечто воистину запретное. Приоткрыв свой рот, девушка прижалась к нежной коже молодой женщины губами своими и зубами сразу. Она коснулась кожи своей госпожи языком – раз, другой, третий! – почти так же, как это несколько ранее делала с нею хозяйка. А после прижала это самое место своего чувственного внимания, снова губами-зубами, как будто бы для укуса. Чем вызвала легкую дрожь в теле своей госпоже. И звук смешка над левым ее, Полины, ухом.

- Если ты хочешь меня укусить, - заявил насмешливый голос ее хозяйки, ироническим шепотом, - то давай, я разрешаю. Только не очень сильно, хорошо? Ну… просто, прижми зубами кожу. Тебе понравится.

Полина немедленно исполнила этот… то ли совет, то ли приказ – уж очень властным тоном это все было высказано. И почувствовала… странное, ни на что не похожее ощущение от этого мягкого, условного сопротивления… нет, не мяса или иной пищи - особого уклоняющегося сопротивления живой плоти. Девушка даже испугалась, что всерьез поранила свою госпожу. Она широко раскрыла свои глаза и резко отстранилась от молодой женщины. Через мгновение она уже разглядывала, так сказать, «дела уст своих», с выражением ужаса и благоговения на лице. Впрочем, в реальности все выглядело вовсе не так ужасно. Действительно, ее зубы чуть-чуть отпечатались на плече госпожи-американки. Но крови там вовсе не было, да и краснота на белой коже проступила не сильно, а так… чуть-чуть. И все же…

Полина только и посмела пробормотать нечто вроде «Прости… те…», в полном страхе и смущении. И тут же она потупила очи долу, в ожидании по этому самому поводу вердикта своей Старшей, насчет ее, Полины, совершенно недопустимого поведения.

Однако госпожа-американка, похоже, вовсе не была обижена или рассержена на нее. Хотя, в общем-то, обозначила на лице своем некоторые признаки удивления.

- Как странно… - произнесла миссис Элеонора Фэйрфакс. – Кажется, тебе понравилось такое забавное развлечение. Вот уж точно, никогда бы не заподозрила в тебе интереса к столь своеобразным… изысканным ласкам!

- Прости меня… - Полина сильно смутилась-занервничала и сразу же высказала предложение, направленное, как бы, в зачет ее деяниям:
- Я виновата. Добавь мне… ну, когда будешь меня сечь. Пожалуйста.

- Я просила – и я получила, - возразила ее госпожа. – И не спорь, ничего я тебе «добавлять» специально не стану.

- Почему? – смущенно отреагировала на сей акт гуманизма ее раба.

- Просто, я решила, что на этот раз ты не получишь никакого наказания, - ответила миссис Фэйрфакс. – Видишь ли… мне нужно делать это все с тобою без связи с некими формальными провинностями. Чтобы все было честно. Без оправданий для меня, - уточнила она.

- Но ты… все обставила так, чтобы я почувствовала себя виноватой? – догадалась Полина. – И чтобы мне было легче принять от тебя все… что ты мне определила. Ведь я… ну, заведомо виновата, пускай ты формально и не числишь себя в числе обиженных.

Миссис Фэйрфакс молча кивнула головою. И замерла, ожидая продолжения спича. И не ошиблась.

- Это ведь… очень удобно – ты не считаешь себя наказывающей стороной, - добавила девушка. - А я – чувствую себя виноватой. И не ропщу.

- Так тебе будет легче, - подтвердила ее госпожа. – Я рада, что ты понимаешь это.

- И нет никаких сил, «страшных и неодолимых», которые следят за нами, особенно за тобой, налагающих запреты и грозящих мистическими карами за нарушение моих прав, - завершила свою мысль девушка. – Все это ложь. Ты все это придумала, чтобы заставить меня делать то, чего я не желала.

- Ну… не желала ты этого только поначалу, - заметила ее старшая собеседница. – А ну-ка, вспомни, что было дальше? Так ли уж это оказалось… неприятно для тебя?

Полина с досады прикусила губу – справа и больно, до слезы в глазу, чуть не до крови. Сделала паузу, собралась с мыслями и обозначила словами своими нечто… уже за гранью обиды.

- Мне было приятно, это правда. Но я… Я не знала, что все обернется именно так. А ты… ты знала! Ты все знала наперед! И ты заставила меня через это пройти!

Так сказала Полина Савельева, раба и подруга владелицы дома сего, глядя прямо в зеленые глаза своей Старшей. Вызывая ее на откровенность.

- Не знала. Но надеялась. И я рада, что не ошиблась в расчетах.

Произнося эти фразы, жесткие по форме и жестокие по содержанию, миссис Фэйрфакс не опустила свой взгляд. И даже не улыбнулась.

- Объясни, - Полина смотрела на нее по-прежнему требовательно. Впрочем, госпожа ее, кажется, была вполне готова ответить на ее вопросы. Во всяком случае, на часть из них.

- Я хотела, чтобы ты почувствовала, что такое власть… подобного чувственного рода, - сказала ей миссис Фэйрфакс. – Каково это, знать, что ты… именно ты можешь безнаказанно причинять кому-то боль. И даже прикрывать свое личное желание это делать некими благими целями. Чтобы ты прошла это искушение и по-настоящему могла меня понять. Чтобы ты оценила наши с тобою отношения с моей стороны.

- Ты солгала мне, - Полина не обвиняла, скорее уж просто констатировала факт. Очевидный именно для нее. – Вынудила меня действовать по твоему приказу, воспользовавшись моим к тебе доверием, сочинив для этого весьма туманную сказку о том, что тебе угрожает нечто мистическое, от чего именно и только я одна смогу тебя защитить.

Слова девушки прозвучали грубо, под стать смыслу ее обвинений. Однако, госпожа-американка вовсе не приняла тона сего для встречного употребления и осталась совершенно спокойной и серьезной.

- Я вовсе не лгала тебе, - заявила она в ответ. – Просто… я готовила тебя к восприятию моих… темных сторон. Понемногу.

- Ну и как? – голос Полины по-прежнему звучал недоверием. – Теперь уже я готова к тому, чтобы изведать тебя настоящую, без очередной лживой маски и притворства?

- Куда в большей степени, чем прежде, - ответила ее госпожа. – И то, что ты на меня рассердилась, это… вполне себе нормально. Скорее, даже хорошо. Для тебя… ну и для меня тоже.

- Мой гнев, он что, задает тебе должный настрой? – иронически полюбопытствовала Полина, все еще чувствовавшая себя обиженной на свою непредсказуемую Старшую. – Чтобы, не дай-то Бог, не смягчиться, обойтись без лишних нежностей? Ну и чем ты меня еще… подзадоришь?

Крайняя фраза была высказана девушкой не просто дерзким, скорее уж, вызывающим тоном голоса. И тем не менее, госпожа-американка вовсе не сочла себя вправе пресечь бунтарские высказывания сии.

Пресечь… Забавное слово. В контексте предстоящего. Наверняка, именно этим объяснялась терпимость молодой женщины к дерзким выходкам своей рабыни. А может быть, она и вправду считала, что раздраженное настроение девушки будет как-то способствовать пониманию. С ее, Полины, подчиненной стороны.

- Ничем особенным, - ответила миссис Элеонора Фэйрфакс. – Разве что, найду, за что еще мне тебя похвалить. И, наверное… пожалеть.

- Как это мило с твоей стороны! – девушка исполнила в ее адрес иронический книксен, имитируя руками манипуляции с несуществующей юбкой – учитывая полное отсутствие на ней какой-либо одежды, это смотрелось весьма пикантно!

Полина уже не чувствовала в себе ни малейшего стеснения по адресу своей истязательницы и, выпрямившись, продолжила предерзкие свои обвинения в вопросах.

- И что же стало поводом к твоему сожалению? – спросила она. – Может быть, моя глупость?

- Не говори ерунды! – досадливо поморщилась ее хозяйка. – И нынешние твои дерзости вовсе не глупость. Ты просто желаешь обозначить ими свое возмущение. И ты в своем праве. А насчет причин…

Она позволила себе снова возложить руки свои на плечи ея. И Полина, дернувшись поначалу, в итоге смирилась с обозначением этого жеста от своей Старшей, с прикосновением пальцев рук госпожи-американки к ее, Полины, коже.

- Ты ведь хотела сломить меня, - напомнила ее госпожа, которая, как обычно, оказалась в курсе всего того, что прочувствовала изнутри самоё себя ее рабыня, - заставить меня кричать и молить о пощаде. И ты… Ведь ты имела такую возможность, - напомнила она, - в то время, как…

В этом месте, Полина вздрогнула, осознав и вспомнив тональность своих тогдашних мыслей на сей счет. А ее госпожа продолжила свой спич, по-прежнему в тоне эдакого мягкого рассуждения. Или же… сожаления… непонятно о чем.

- Но ты, конечно же, ничего такого не сделала, - напомнила она. - Не захотела оскорбить меня подобным унижением. Так чем же это не повод восхищаться тобою, твоим благородством? Чем не повод хвалить тебя и благодарить?

- Ну… и все же, твои сожаления, они о чем?

Полина чуточку смягчилась и теперь уже ей было даже немного неловко, ну, за все прежние дерзкие слова, высказанные ее хозяйке. Оттого вопрос сей она задала уже без той самой иронии, которой прежде, в смысле, только что, сочился ее голос.

- Сожалеть я могу исключительно о том, что никак не могу отплатить тебе той же благородной монетой, - тихо, но очень внятно произнесла ее хозяйка, самым серьезным тоном, который напрочь исключал все и всяческие шутки-прибаутки и прочее подобное словоупотребление, клоунское-и-не-всерьез.

Миссис Фэйрфакс сделала многозначительную паузу, во время которой исполнила пальцами некое мягкое и очень приятное для Полины движение, серию касаний по коже обнаженных плеч своей юной рабыни.

– Ты нашла в себе силы отказаться от самого сладкого проявления власти, - продолжила она все так же, не имея никакой улыбки, ни в голосе, ни на лице. – Такого… жестокого и даже подлого. Когда подчиненное тебе человеческое существо уже готово признать свое поражение… когда оно уже готово исполнить всякое твое желание – самое потаенное и даже постыдное, в котором ты с трудом можешь признаться сама себе! Когда подвластная твоя готова удовлетворить любой твой каприз, лишь бы только получить взамен малую толику послабления в тех страданиях, которые ты – именно ты! – ему причиняешь.

- Тебе… возможно и вовсе нет нужды мучить меня за-ради такого, - тон ответа ее рабыни был не менее серьезен. – Прикажи мне сделать то… что, с твоей точки зрения, следует считать постыдным. Ты же знаешь теперь, что ради тебя я… способна на многое.

- Не то… Все… не то и не так! – недовольно, почти раздраженно откликнулась на это предложение ее хозяйка.

Миссис Фэйрфакс нервным движением пробежала пальцами своими - справа и слева, по плечам своей подвластной, к ее шее, далее вверх, до самых ее, Полины, ушей. При этом кончики пальцев жестко следовали путем каких-то весьма чувствительных нервов – каждый толчок-касание был как… короткий удар странного молоточка, одновременно жесткого и мягкого. От этих ударов неприятно «дергало» не только кожу. Нет, такие «рывки», как реакция нервных путей на эти умелые движения-касания, исполненные госпожой-американкой, весьма неприятно отдавали в голову - буквально внутрь черепной коробки адресата такого… воздействия. Однако Полина все это стерпела и даже не дернулась.

- Ты поняла? – голос госпожи-американки был по-прежнему серьезен.

- Да, - ответила Полина и, отвечая на молчаливый вопрос зеленых глаз своей хозяйки, изъяснила словами только что понятое и осознанное ею:
- Одним из таких… касаний… вот прямо сейчас… ты могла заставить меня потерять сознание. Или даже… убить. Так?

- И убить тоже, - кивнула головой ее госпожа, подтверждая правильность высказанного девушкой. – Но ты поняла все верно, насчет того, что доводить до такой крайности мне было бы вовсе не так уж и необходимо. Я действительно, могла бы отключить твое сознание, введя тебя в подобие кратковременного, но… очень неприятного сна. А еще я могла бы заставить тебя скорчиться на полу в мучительной и болезненной судороге. Так, чтобы ты несколько часов подряд лежала, боясь пошевелиться, в найденной твоим телом позе, обеспечивающей хотя бы минимальный уровень страданий, мечтая лишь об одном - чтобы весь этот кошмар закончился хоть когда-нибудь, боясь, что ты, в результате, можешь навсегда остаться скрюченной калекой, жалкой и смешной для обычных нормальных людей, которые всегда рады уязвить ближнего и посмеяться над теми, кто был когда-то изуродован природой или же… иными обстоятельствами бытия.

Полина коротко кивнула в ответ на это… то ли утверждение, то ли предупреждение.

- А еще, - добавила госпожа-американка, - ты поняла… почувствовала, что эта угроза… своего рода демонстрация или предупреждение. И усилием воли своей ты удержалась от того, чтобы просто оттолкнуть меня, прервав этот опасный и весьма неприятный контакт. Тем самым, ты высказала мне особое доверие и… весьма специфическую покорность, целиком и полностью основанную на твоей свободной воле и уверенности в том, что я желаю тебе добра.

- Да, - Полина снова кивнула в знак согласия с ее мнением.

- Я обозначила это… именно для того, чтобы предупредить тебя, - заявила миссис Элеонора Фэйрфакс. – О том, что я… смертельно опасна. Просто…

Госпожа-американка вздохнула и исполнила иное движение – обратное и, скорее, расслабляющее, как бы тактильно извиняясь за проявленную грубость.

- Через некоторое время, - жестко напомнила она, - я лишу тебя свободной воли. И то, что тебе предстоит… Вовсе иное, чем то, что ты сейчас делала и чего ты, внезапно, стала стесняться. Я терпела боль от твоей руки, будучи совершенно свободна прекратить это. Я могла просто подняться и тем самым лишить тебя возможности наносить мне удары. Ты же будешь привязана к скамье и лишена возможности сопротивления. Из всех средств воздействия на верхнюю сторону наших отношений, то есть на меня, у тебя останется в наличии только лишь твой голос. Весьма слабое средство, скажу я тебе. Тем более, что ты, поначалу, будешь стыдиться его использовать, предпочитая терпеть боль молча… Ну, или почти молча. Ну, а потом…

Миссис Элеонора Фэйрфакс усмехнулась несколько угрюмо и невесело, а потом снова обозначила на плечах своей возлюбленной рабыни некое тактильное действие – в этот раз приятное, снимающее остатки напряжения с нервов и мышц адресата этого ласкового воздействия. Далее, она убрала свои руки прочь, встряхнула ими, как бы сбрасывая с пальцев невидимую воду и, вздохнув, сказала главное. И жуткое.

- Потом ты поймешь… - сказала она. – Нет, не умом, всем телом поймешь, что больше уже не можешь сдерживать себя. Тогда… ты сломаешься и подашь голос. Заплачешь, закричишь, даже запросишь пощады. И вдруг до тебя дойдет, что это все уже… не работает. Что я не только игнорирую единственное оружие твое, но что я просто наслаждаюсь этим проявлением твоей слабости. Тебя пронзит острый приступ страха, ты ощутишь ужас того, что мучения твои никогда не закончатся. Умом ты будешь понимать, что всякая боль конечна. Но тело твое… оно будет в панике. И оно, вне всякого сомнения, подчинит себе твой разум. И отчаяние захлестнет твое сознание так, что ты даже не сможешь возненавидеть источник это боли. В какой-то момент ты… преисполнишься странной и страшной благодарности за ничтожное послабление с моей стороны. А я… Я очень боюсь, что просто потеряю человеческий облик, властвуя над тобою болевыми средствами.

- Ты снова пугаешь меня? – спросила Полина.

- Нет, - покачала головой ее хозяйка. – Я просто… объясняю тебе, что именно я желаю сделать с тобою.

- Чтобы напугать меня заранее? – поинтересовалась Полина. – Это часть твоих удовольствий от власти надо мною?

- Говорят, что адская нечисть и нежить, прежде чем завладеть душой христианской, обязана не только прельстить ее лживыми соблазнами, но и предупредить ее о последствиях, - услышала она в ответ слова, полные грустной иронии. – Наверное, я следую в русле той же традиции.

- Между прочим, ты отбрасываешь тень, - парировала ее раба. – Не клевещи на себя. К тому же…

Она усмехнулась и продолжила:
- Из нас двоих ты боишься больше. И мне не хочется унижать тебя таким… страхом.

- Все-то ты понимаешь, любовь моя… - вздохнула ее хозяйка. А потом неожиданно улыбнулась и исполнила странный красивый жест – подняла свою правую руку и мягко провела тыльной стороной ладони по левой щеке своей рабыни вниз, далее скользнула пальцами по низу ее подбородка и в конце этого плавного движения, отвела руку в сторону и элегантно указала на скамейку.

- Ложись, моя девочка, - распорядилась она. – Я уже обо всем тебя предупредила. Время исполнять мои обещания, даже такие… на твоей коже.

Полина не заставила себя упрашивать лишний раз. Встала вплотную к скамейке, нагнулась и одновременно с тем чуть ли не присела, коснувшись ладонями деревянной плоскости. Сдвинула пальцы, обхватила края, попробовав ее на шат – нет, стоит крепко, не шатается! – и далее аккуратно опустилась на изукрашенную поверхность скамьи.

Странно было ощутить эти мелкие неровности узоров, когда кончики ее грудей скользнули по резному дереву. Скользнули и распластались, прижались к изящному рисунку-рельефу, изображающему листья, виноградные лозы и прочее… растительное. Было совершенно непривычно чувствовать напряженно-обнаженной кожей все эти художественные неровности, вроде бы и гладкие, и все же ощутимые неким особым образом, как особая поверхность снизу.

Полине отчего-то подумалось, что когда она, наконец, встанет-поднимется с этого узорного лежака для секомой – встанет зареванная-заплаканная, мучимая зудящей болью в теле, исхлестанном сзади – спереди у нее зеркально отпечатается что-то из этих самых… растительных мотивов.

«Буду… как пряник печатный! - мелькнула у нее внезапно «нарисовавшаяся» безумно-отвлеченная мысль. – Рисунок спереди и… красное-горячее сзади!»

Потом она прогнала это странное словесно-мысленное наваждение, прикрыла глаза и попыталась расслабить тело. Так сказать… в ожидании…

Однако девушка услышала вовсе не свист лозы, певуче-жгучей, а негромкий вздох-смешок, где-то сверху, прямо над своей головой. А дальше, губы хозяйки коснулись ее плеча.

Девушка вздрогнула от неожиданности, но тут же устыдилась своего порыва и распласталась-расслабилась, не открывая глаз. И вовсе не отвечая словами своими на эту ласку.

- Спасибо! – услышала она снова словесное обращение, высказанное насмешливо-и-шепотом. И снова нежное и ласково-щекотливое касание губ, произносящих благодарное слово – там, ближе к шейке, а потом в точности на кончик позвонка между шеей и спиною. Щёкотная волна идет от шеи вниз-и-по-спине, в сторону пояса и… ниже! – и далее следуют еще два касания в сторону другого ее, Полины, плеча. Ласка… вместо боли. Щёкотно и сладко.

- Не обольщайся! – голос хозяйки прозвучал совсем рядом, буквально над ее головою. – Поцелуями своими я вовсе не отменила розги для моей прелестной девочки. Просто… я имею опыт властвования над женским телом. Не знаю, что тому причиной, но эстетика зрелища, эстетика обладания тобою в таком раскладе, сильно меняется, в зависимости от наличия пут. Между прочим, сейчас ты формально свободна. Ты скована только своей же собственной волей. И на тебе нет пока еще никаких следов моего… особого внимания. Сейчас… Да, именно сейчас ты особенно прелестна. Будучи взволнована в ожидании сечения… но все еще не привязанная к скамейке. Эти веревки… они еще больше поменяют эстетику того, что мне так нравится. В общем, смотреться при взгляде со стороны, с моего места, ты будешь вовсе иначе. Сейчас твоя красота… это красота ожидания, волнения… А связанная, лишенная даже такой иллюзии свободы, ты станешь… вовсе другой. Напряженной, отстраненной… Поначалу просто ожидающей начала, первого взмаха лозы и всего того, что с ним будет… связано. Ну а потом, ты будешь меняться, причем с каждым новым ударом все сильнее. Мысли твои исчезнут и останется лишь твоя боль и ты… ожидающая то всплеска боли, то паузы между ударами, и надеющаяся на то, что это страдание когда-нибудь все равно закончится… Это трудно объяснить, но когда ты по-настоящему прочувствуешь свою беспомощность и полную зависимость от той, кто стянула тебя этими веревочными путами, твое тело будет чувствовать себя и смотреться о стороны вовсе не так, как сейчас.

- Ну… тогда не привязывай меня. Я постараюсь вылежать всё, что ты мне собираешься выдать… Наверное…

Полина произнесла это и открыла глаза, повернув голову набок-и-плашмя, ушком к дереву, так, чтобы посмотреть несколько назад – в смысле, вверх и в сторону! Миссис Фэйрфакс сейчас уже стояла перед нею на коленях, сбоку от скамейки. Загадочно полуосвещенная, она смотрела на девушку… нет, на ее тело… таким… особым взглядом. Любуясь и запоминая. Потом госпожа-американка заметила взгляд своей рабыни и смутилась.

- Нет-нет! – заявила она. – Тогда ты… не будешь чувствовать себя по-настоящему беспомощной… моей! Это тогда будет вовсе иначе! Другое… удовольствие. Наслаждение властвовать над тобою… Даже не спорь, я тебя обязательно привяжу! Вот прямо сейчас…

Она немедленно поднялась с колен и прошла к шкафу с книгами, открыла небольшую боковую створку, а потом извлекла оттуда, из глубины этого предмета - предназначенного для хранения книг… но, оказывается, не только для этого! – несколько мотков толстой веревки, разной длины и разного, очевидно, предназначения. Потом молодая женщина сызнова опустилась на колени в изголовье скамейки, и здесь уже миссис Элеонора Фэйрфакс нетерпеливо потянулась к рукам своей рабыни. Как-будто бы та сейчас вот, внезапно, вознамерилась сбежать от нее, исчезнуть… Ну, или же избегнуть запланированного для нее наказания как-нибудь иначе! Полина же вовсе не стала противиться, она даже помогла ей, протянув руки под скамейку, сложив руки «в замок» и позволив своей хозяйке затянуть на ее, Полины, запястьях первую из веревок. Далее, госпожа-американка обмотала свободные концы этих самых пут вокруг ножек деревянной скамьи.

- Правильнее было бы притянуть тебя плотнее, обвязав в несколько оборотов со стороны спины, - прокомментировала хозяйка свою работу по обездвиживанию жертвы. – Зато вот так вот, без такой плотной привязи, у тебя не сразу появится это тревожное ощущение беспомощности. К тому же, тебе гораздо легче будет дышать, - добавила она со значением и полной уверенностью в голосе. – И эта занятная иллюзия доступности движений спереди… будет дополнена неподвижностью сзади! И эти ощущения… будут в самый раз, чтобы ты могла в полной мере оценить мое особое искусство!

Высказав тираду сию, госпожа-американка поспешила сразу же и незамедлительно исполнить обещанное. Не вставая с колен, она быстро-ловко передвинулась в изножье скамейки и там тоже привязала-притянула свою покорную рабыню, в этот раз уже за щиколотки, вокруг ног и прямо к деревянной плоскости ее, Полины, возлежания. Далее, не говоря ни слова, миссис Элеонора Фэйрфакс сдвинулась несколько в обратном направлении. Там она отдельным куском веревки, весьма приличной длины, прикрутила-примотала девушку за талию – в три оборота, эдаким… суровым пояском из толстого вервия. После чего… обозначила на ее, Полины, теле, еще один жест своего внимания, нежданный и ласковый – нагнулась вплотную и провела своей щекой по спине своей подвластной, как бы снизу вверх, в смысле, от талии к плечам. Завершив это движение поцелуем, коснувшись губами шейки юной рабыни – сзади… ну, или же сверху, это как посмотреть – в смысле, смотря с чьей именно стороны.

- Ну, моя милая девочка, - сказала госпожа-американка, - вот теперь уж ты готова к… восприятию. Да… ты можешь начинать храбриться… Или же бояться… Мне, право, все равно, моя дорогая, просто ты…

Голос молодой женщины был странным – то звучал, то как бы прерывался. Да и голос ли это был вообще? Может быть, она, Полина Савельева, сейчас просто слышала мысли этой странной женщины так… напрямую?

Безумные мысли… Отражение извращенно-жестокого вожделения, странного и страшного. Впрочем, следующая фраза, несомненно, была произнесена госпожой-американкой вслух.

- Господи, какая же ты у меня красивая! – воскликнула она шепотом. А после этой фразы опять сдвинулась обратно, в сторону изножья, и запечатлела поцелуи на каждой ягодице своей возлюбленной. В смысле, по нескольку и разных. Ну… как бы пробуя их губами. И не только…

Полина даже не посмела протестовать против жеста столь интимной ласки. Ей понравились эти странные чувственные прикосновения к коже там, сзади и как бы снизу. Задние «холмы плоти» ее сжались, напряглись, явно радуя при этом исполнительницу этой самой интимной господской агрессии своей… внезапной упругостью. В ответ на это ее рефлекторное движение, госпожа-американка обозначила на теле девушки еще полдюжины поцелуев, в стиле «Туда-сюда! И так три раза!» Поцелуев особого исполнения, с язычком и короткими действиями-движениями, напоминающими особый укус «ускользающего» рода, когда плоть, действительно, ускользает, испытывая странные ощущения от касания зубов агрессивной хищницы, но вовсе не боль от их проникновения в кожу. После этого коленопреклоненная перед привязанной вернулась обратно к изголовью, чтобы гладить жадными пальцами плечи юной жертвы своей. И целовать ее еще и там. Ну… это понятно

Полина, по ходу этой части экзекуции, ахнула всего два раза – когда ее поцеловали, так сказать, в первый раз, весьма, надо сказать, интимно, и так вот… инвариантно. Ну… в том смысле, что избежать поцелуя вовсе уж не было для нее никакой возможности, ибо путы, наложенные на тело девушки, не оставляли никаких вариантов внятного сопротивления беспутному деянию, совершенному властвующей особой. Ну, а второй раз, девушка позволила себе звук эдакого… удивленного протеста, когда поцелуй был запечатлен уже на ее, Полины, правом плече, там, сзади. Девушка, кстати, тогда едва сдержала ответное рефлекторное действие – такое, обычное. В смысле, резкое движение той частью тела, где кожа подверглась некому беспокоящему воздействию - особенно в чувствительном месте, до которого, в силу каких-либо причин, рукою не достать! - и нацеленное на то, чтобы стряхнуть источник беспокойства. Движение, совершенно не берущее во внимание всевозможные неприятности адресата от столь специфичной реакции, направленной в сторону того, кто имел неосторожность обозначить это самое… беспокойство. Могла ведь и попасть по губам… а то и по носу своей хозяйки! Огребла бы потом добавки, как говорится, горячими да с сольцой!

Ну, а ее госпожа… Она и рада стараться! В точности зная о том, что ее раба никак не сможет ей всерьез сопротивляться – ну, просто по причине наличия тех самых пут, прижавших обнаженное тело девушки к деревянной плоскости! – молодая женщина прошлась губами по нежной коже подвластной ей живой сущности. Живой и чувственной. Как будто бы она хотела…

- Нет-нет, dear Pauline! Разумеется, мои планы в отношении тебя, любимой, совсем никак не изменились! – интонация шепота госпожи-американки была весьма и весьма красноречива. – Конечно же, я опробую лозу на твоей нежной спинке! Но… не бойся, моя девочка! Я буду очень… очень аккуратна!

- Но меня же… - девушка попыталась протестовать - очень слабо и, естественно, без особого результата. При этом, она даже не смогла толком сформулировать фразу, которая прозвучала бы убедительно, ну… в контексте ее, Полины, подчиненного положения, где ее позиция секомой напрочь исключала любую возможность сопротивления.

- Я буду первая! – поймала на лету ее невысказанную мысль госпожа-американка. И тут же добавила многозначительным тоном:
- И единственная! Ты согласилась быть моею… Ты позволила мне тебя обнажить… Так неужели же ты и впрямь, совсем не ожидала, что я пожелаю получить от тебя несколько большее, чем стоны, крики и прочие проявления страданий?

Полина не нашлась, что именно ей следует ответить на такое заявление. И только судорожно вздохнула в ответ на эту ироническую эскападу со стороны своей Старшей. А, между прочим, госпожа ее в то же самое время закрепила свою словесную победу коротким поцелуем, обозначенным-нанесенным в самый край ушка Полины – да-да, в самый-самый его кончик! И сразу же поднялась-направилась в сторону той самой напольной вазы с прутьями, с тем, чтобы вытащить один из них наугад, взмахнуть им по воздуху, пробуя лозу на хлест… Поставив точку резким звуком сим в спорах о месте, а также о способах и обстоятельствах приложения его на коже одной… весьма и весьма глупой девочки, дозволившей лично ей… такое.

А уж, ежели дозволила, да и при этом вовсе не оговорила ни пределов предстоящего ей, ни способов прекратить сие безобразие жестокого рода, помимо воли той самой стороны, что главенствует над нею… Тогда этой самой глупой девочке только лишь и остается, терпеть все то, что госпожа-американка ей сейчас выдаст. В надежде на то, что окажется она все-таки окажется к ней милосердной… в каком-то смысле.

Полина прикрыла глаза свои и попыталась расслабить тело. Нет, она не станет смотреть на то, как эта странная женщина подходит к ней, примеряется с прутом в руке, прикидывая дистанцию. Такое разглядывание, искоса и снизу, будет смотреться и глупо, и жалко - как будто бы секомая, даже не изведав еще ни одного свистяще-жгучего укуса прута, уже сразу, заранее молит о пощаде. Она, Полина Савельева, будет молча, с закрытыми глазами, ожидать, пока прут ее хозяйки начнет исполнять хлесты, повинуясь воле и руке этой… безумной женщины.

Это было… и странно, и страшно. Но в этом виде… слепого-незрячего повиновения, Полина была намерена сохранить хотя бы малую толику своего человеческого достоинства!

Она подошла почти неслышно. Девушка скорее кожей, чем слухом своим ощутила-почувствовала некое изменение в пространстве, близость-приближение своей хозяйки. Кажется… госпожа-американка снова опустилась на колени в изголовье скамьи. И снова шепот… и тон его… то ли насмешливый, то ли восторженный.

- Courage, ma chérie, courage*! – шепчет ее странный голос. – Ты права, тысячу раз права! Я и вправду безумна… от того, что могу обладать тобою так, как я хочу! И я, в моем безумии… бесконечно благодарна тебе за то, что ты вручила мне эту власть… над тобой. Хотя бы несколько часов счастья… такого, о котором я мечтала. Я люблю тебя, Полина Савельева. И я не стану оскорблять тебя, издеваться, насмехаться над тобою и унижать тебя. Даже если твои догадки доведут тебя до исступления, и ты, обезумев от страха, начнешь обозначать меня всеми и всяческими низкими словами, на которые бывают горазды люди из местного простонародья… я все равно обойдусь без таких глупостей. Я могу причинить тебе боль… и я сделаю это прямо сейчас! Я готова служить во плоти, зримым и ощутимым символом твоих страхов. Во всяком случае, пока… Но обещаю, любовь моя, что намеренно унижать тебя я не стану!

Так заявила своей рабыне миссис Элеонора Фэйрфакс. А потом одарила плечико своей возлюбленной, возлежащей и покорной воле ея, еще одним поцелуем. Сразу после этого, она снова поднялась на ноги и, так сказать, встала на исходную позицию. Полина, по ходу всей этой выспренней речи своей хозяйки так и не открыла глаз, но при этом она, обостренным слухом своим, отчетливо распознала-поняла все эти ее… приготовительные действия. А спустя какое-то мгновение даже почувствовала. Ну, когда госпожа-американка приложила прут к ее заду – не в хлест, просто чтобы проверить дистанцию, насколько сей гибкий предмет пойдет «в захлест» при первом ударе, ведь совсем недавно она делала примерно то же самое. Судя по всему, выбором своей позитуры хозяйка вполне осталась довольна, поскольку убрала прут, как говорится, тут же и сразу, не елозя по коже подбором его длины, для начала, так сказать, болевого его применения.

И снова госпожа-американка произнесла короткий спич. Так сказать, информирующий, мотивирующий и ободряющий ее подвластную.

- Расслабь тело. И терпи… столько, сколько ты сможешь. А дальше… посмотрим.

И, сделав еще одну короткую паузу, добавила ожидаемое.

- И помни, моя девочка, - сказала она, - что я люблю тебя. Вот так вот. И страшно… И странно.

«Да уж… Не позабыть бы, когда начнет!» - пронеслось в голове у девушки. Впрочем, первое из распоряжений своей Старшей она постаралась исполнить - естественно, так, как смогла. И понадеялась на то, что сумеет следовать и второму ее… совету. Ну, по ходу продолжения.

«Господи Боже, Всеблагий и Милосердный! Дай мне… А-а-ха-а-а…»

Такая странная… мысль-отзыв промелькнула у Полины, причем просительная часть ее была вынужденно заменена на длинно-шумно-охательное междометие, нежданное и странное, но вполне себе логично обоснованное, и в целом, и по сути своей. Ибо жгучая боль поперек зада выбила из ее головы все и всяческие домыслы и размышления, в смысле, внятные и осмысленные. Это вышло… резко и как-то неожиданно. Свист при замахе хлеста… Длительность его была слишком уж невелика, чтобы Полина, отвлеченная своей попыткой внутреннего монолога, могла бы его расслышать, в смысле, до самого ощущения ожога-реза по обнаженной коже. Осязательные ощущения болевого рода оказались, так сказать, сильнее.

То ли страх ее подвел, а то ли госпожа-американка с самого начала приступила к ее, Полины, сечению чересчур энергично, но только девушка, по результатам этого первого взмаха издала вполне отчетливый и громкий возглас, раздельно и протяжно, нечто вроде «А! А-а-а…». Звук… похожий скорее на сдавленный вскрик, чем на сдержанный стон. Хотя Полина и собиралась терпеть, в точности так, как пожелала ее хозяйка, но этим самым звуком она явно обозначила свою слабость. Девушка осознала это и попыталась собраться. Однако сделала нечто совершенно неуместное для этого – напряглась всем телом, сжав мышцы, кажется, все какие были у нее, буквально закаменев, особенно в направлении сверху-и-сзади. Однако хозяйка ее вовсе не горела желанием воспользоваться столь явной оплошностью секомой. А может быть, она просто хотела как-то растянуть-продлить долгожданное удовольствие… Да, скорее всего, именно так!

- Расслабь тело, моя девочка! – распорядилась миссис Фэйрфакс. – Полина, будь умницей, не напрягайся! Я прошу тебя. Пожалуйста.

Возлежащая на скамейке адресат сего предложения не рискнула отвечать ей словами, просто попыталась исполнить эту самую… то ли просьбу, а то ли распоряжение – высказанное, впрочем, совсем не резким тоном. Не обидно и вовсе даже без какой-либо насмешки. Девушка просто воспользовалась этой паузой и расслабила тело. Уж как получилось. И замерла в томительном ожидании, в странном, бредовом опасении того, что может снова также непроизвольно напрячься – со страху или же просто непонятно от чего. Она ждала, но свист и боль все равно оказались внезапными. Резануло сразу со стороны двух составляющих ее подчиненного бытия, в буквальном смысле привязанного к конечной деревянной плоскости – по ушам ударило звуком, а по телу хлестом. И на этот раз Полина уже смогла, сумела удержаться от громкого проявления чувств, вызванных этой болью – судорожный вздох не в счет. Но при этом, она поняла, что долго так не выдержит. Осмысленно принимать удары, реагируя на них осознанно и сдержанно, в точности так, как ее попросили… Нет, это выше ее сил. Спустя какой-то, наверняка, очень небольшой промежуток времени она подастся на крик. Просто тело ее выйдет из-под контроля, все-равно и обязательно. И тогда она непременно взорвется изнутри наружу воплем, громким и отчаянным. Полина попыталась успокоиться, для этого сделала несколько глубоких вдохов и выдохов. И в результате, снова напряглась всем телом. Впрочем, госпожа ее определенно отслеживала, так сказать, телесные реакции-рефлексы секомой, и сделала паузу, позволив девушке справиться с первым приступом паники. Она не произнесла ни слова, просто обозначила, так сказать, с господствующей стороны полное понимание состояния своей подопечной. Наверняка, она прочувствовала ситуацию и отозвалась на нее самой яркой из возможных речей – безмолвием, а также и важнейшим из возможных деяний для нее – бездействием.

Ни слова.

Ни звука.

Ни одного прикосновения.

Ничего этого не было ровно до тех пор, пока Полина не успокоилась и не расслабила зажатые мышцы своего тела. Однако едва только девушка осознала, что у нее это все же получилось, на ее зад тут же обрушился еще один удар, хотя ожидаемо, но все же по-новому жгучий. И снова она судорожно вздохнула, на грани громкого стона. Но все ж таки удержалась. И даже мысленно поздравила себя с этим, воспользовавшись очередной милостивой паузой со стороны своей хозяйки.

А далее… Все продолжилось, примерно в том же самом стиле. Удар… Томительно-отдыхательная пауза, действительно, позволяющая перевести дыхание после стона, и даже вернуть мышцы - те, что сзади-и-сверху - в чуть расслабленное состояние. Еще… И еще… И еще раз… И стоны девушки, возлежащей на деревянной резной плоскости, звучат все отчетливее.

Миссис Элеонора Фэйрфакс явно не торопилась выбивать из своей покорной рабыни более острую реакцию на такие жесткие… тактильные раздражители. Но с каждым новым хлестом, ответный ее взмаху стон-вздох покорной девушки делался все громче. Правда, следует отдать должное автору и дирижеру мелодии сей – она, исполняя сечение своей рабыни, в свою очередь, делала все от нее зависящее, чтобы ее подвластная могла удержаться на грани крика. Однако в итоге Полина все-таки сдалась. Она ах-вскрикнула, не в силах больше сдерживать себя. Потом еще раз, уже немного громче. И, наконец, обозначила свою реакцию на очередной хлест тем, что «подала голос», уже почти не стесняясь того, что прежде казалось ей недостойным и даже несколько постыдным.

Звук этот прозвучал жалобно и… ярко. И повис своим отголоском в паузе, снова предоставленной девушке как несколько мгновений условного отдохновения, так, что Полина сама отчетливо поняла, что слышала этот свой невольный вскрик. Она испугалась, подумала, что вот сейчас ее ответ на жгучую боль прозвучал слишком уж громко. И не дай-то Господь Бог, этот звук, жалкий-жалобный и все же пугающий, достигнет слуха кого-нибудь из иных лиц, обитающих в этом доме. Девушка испуганно сжалась, как будто хотела спрятаться в толще той самой скамейки, к которой она была сейчас прикручена вервием толстым, да в трех местах сразу. Ну, как сжалась… Ровно настолько, насколько эта самая привязь позволила ей исполнить, вернее, обозначить мышцами такое условное движение. Полина замерла в испуге, ожидая, что же будет дальше. Она зажмурилась, не смея открыть своих глаз, напряженно вслушиваясь в то, что могло происходить сейчас там, за пределами малой библиотеки, пытаясь всеми чувствами своими определить-и-понять, что же именно ее хозяйка изволит предпринять в ответ.

А дальше… было неожиданно сладко и… снова чуточку больно – ну так, самую малость. Эта новая боль… она выступала как некая изысканная приправа к осторожным поцелуям. Тем, которыми госпожа-американка как бы прошлась по ее плечам и спине – местам, которых жгучая лоза еще не коснулась. И в это же самое время, пальцы госпожи Фэйрфакс осторожно касались отхлестанных половинок ее, Полины, зада – легко, скорее даже легонько, и очень-очень аккуратно, вызывая особую нежную боль на раздраженной выстеганной коже. В ответ, Полина шумно вздохнула, вовсе не имея на этот час храбрости ни возражать, ни благодарить. Она просто принимала эти чувственные болевые ласки, почти что интимного рода, молча, однако, с явным удовольствием. Длилось все это проявление чувств хозяйки к только что исстеганному телу ее покорной рабыни совсем недолго – ну, если сравнивать, конечно же, с предыдущей эпохой ожидания страданий и их, страданий, претерпевания. Но этот самый, сравнительно короткий промежуток времени, Полина не променяла бы ни на что на свете. Ее хозяйка явно не имела желания говорить вслух, наверное потому, что уста ее были заняты. Они, союзно с пальцами молодой женщины, говорили не словами нормальной человеческой речи, внятной-понятной и членораздельной, а теми самыми касаниями, осторожными и ласковыми.

А внутри у нее звучали… нет, не слова, а, скорее, мысли. Вернее, образы, которые читались как слова, сказанные на уровне, где вместо звуков действую эти странные колебания внутреннего пространства, мыслительного и чувственного одновременно. Да, они были… и слова, и понятия, и ощущения. Все и сразу, и даже больше… больше… больше…

Моя. Люблю. Спасибо.

Крайнее из этих мысленных слов завершило период молчаливого наслаждения этими прикосновениями с тончайшими нотками боли. Просто, оно было произнесено не только изнутри, но также, вдобавок, и на ушко возлежащей. И было оно, также, подтверждено поцелуем, обозначенным туда же. Ну… как некая печать, удостоверяющая само изъявление благодарности сей.

- Ты… закончила? – откликнулась Полина, имея в виду вовсе не эти ласки, а прежнее, куда как болевое. Ответом на ее слова был тяжелый вздох госпожи-американки. И поцелуй… иного тона действия.

- Прости… - сказала ее хозяйка, - но это… В общем, это только самое начало. Я… буду мучить тебя дальше. Эта пауза - только небольшая доля-порция отдохновения для тебя. И возможность хоть как-то смягчить общую несправедливость расклада отношений между нами, когда мое наслаждение вызвано ни более, ни менее, как твоими страданиями. Я сейчас… просто хочу поделиться с тобою… Ну, хотя бы отголоском моих сегодняшних удовольствий и наслаждения.

Полина в ответ… Нет, она не сказала ничего словами. Просто, подумала-обозначила такую… мимолетную, неясную и скомканную мысль:

«Зачем же… так…»

Вслух же она не позволила себе произнести ничего подобного… почти что дерзновенного или даже протестного звучания. Девушка просто тяжело вздохнула, и не более того.

Однако же хозяйке ее мысли юной рабыни были ведомы. И она ответила на них… еще одним поцелуем в обнаженное плечо своей возлюбленной. После чего, госпожа-американка легла на пол… вернее, на ковер с арабесками, каковым была застелена эта часть пола малой библиотеки. Молодая женщина оказалась в излюбленной позе своей – ну, для подобных ситуаций, когда надобно увидеть лицо возлежащей на скамейке спереди и вровень, или даже чуточке снизу. Да, позиция такая была Полине несколько знакома – по прежним видениям, об отношениях ее хозяйки со Славушкой, прежней близкой подругой этой Зеленоглазой колдуньи. Теперь миссис Элеонора Фэйрфакс оказалась в этой позитуре – на боку, рука под голову - чтобы пообщаться с нею, Полиной Савельевой. И в этот раз улыбка на устах молодой женщины была, скорее, грустного оттенка.

- Полина, милая! – сказала она с неподдельным сочувствием в голосе своем. – Прими как факт, что я такая. Моя любовь к тебе предполагает именно такое… жестокое отношение к тебе. Желание делать так, чтобы тебе было хорошо со мною и… в то же самое время причинять тебе эту боль. Пожалуйста, прими это как мое… особое свойство. Вспомни, ведь я же обо всем тебя предупреждала. Да, я все понимаю… Конечно же, слова это одно, а получить… ощутить эдакие знаки внимания болевого рода от моей руки на своей же собственной коже, это вовсе другое. Пойми, я сейчас… даже не извиняюсь… Я просто прошу принять все как есть. Ты в моей власти и я… Я не отпущу тебя, до тех пор, пока не исполню все, что мне хочется сделать с тобою. Я так долго ждала этого и я не отступлю.

- Ну и что же мне теперь делать? – Полина попыталась иронически усмехнуться. Вышло… не очень. Наверное, ирония со слезами на глазах и соплями в носу выглядит… прямо скажем, не очень убедительно. Все же, играть в такие словесные игры с этой странной женщиной, свободной и властвующей, было бы куда как легче, если бы Полина не была сейчас притянута веревками к деревянной плоскости скамейки для сечения.

Адресат этого риторического вопроса – увы, на нечто большее и оригинальное в этот раз Полины не хватило - явно услышала все эти обрывочные мысли-сомнения своей рабыни и покачала головою.

- Ты ошибаешься, - сказала она. – Я вовсе не свободна. Ты просто не видишь сейчас той привязи, которая держит меня сейчас… подле тебя. Она… не оставляет мне выбора. Да, Полина, я незримо связана с тобою. Можно сказать, что я прикована к твоей душе… и к твоему телу тоже. Эти цепи… содержат в себе алмазную сталь моей любви к такому чуду, как ты… своего рода белый металл. Но к этому чистому материалу примешана изрядная доля темного металла моих безумных желаний, тех, которые возбуждаешь во мне ты… и только ты! Нет, ты в этом, конечно, вовсе не виновата. Но твое присутствие, твоя близость ко мне… Они все меняют.

Миссис Элеонора Фэйрфакс грустно усмехнулась.

- Конечно же я могла бы… найти, нанять девушку, несколько похожую на тебя, - продолжила она. – А потом… соблазнить ее деньгами, благо, они есть у меня, и далее… истязать ее так, как я вообразила это все для тебя. Но такой эрзац-паллиатив остался бы бессмысленной глупостью. Ибо ты и только ты мне нужна в таком… подчиненном виде. Такова моя любовь к тебе. Mеa culpa**.

- Тогда… люби меня, - ответила ей Полина. И добавила:
- Как уж сумеешь…

- Да, - согласилась с ней госпожа-американка, - иного мне не остается. Прости.

Сказавши это, миссис Элеонора Фэйфакс развернулась-поднялась – с места в сторону и на колени. Нагнувшись из этого положения – на полу, сбоку от секомой – она коснулась губами уха возлежащей. Обозначив поцелуй и… позицию для странного монолога, короткого и взволнованного, произнесенного почти что украдкою – будто кто-то мог подслушать это тайное, постыдное и… предназначенное сугубо одной только покорной рабыне ее, крепко притянутой к деревянной поверхности и оттого принужденной к полному подчинению воле своей хозяйки.

- Терпи сколько сможешь, - услышала девушка шепот этих горячих губ, сзади и сверху. – Ты… все делаешь правильно. Просто… сейчас будет больнее. Я так хочу.

Полина в ужасе зажмурилась. И вздрогнула от короткого поцелуя, который ощутила на коже спины, слева, чуть выше лопаток. Потому что понял, что именно будет дальше. Девушка напряглась всем телом, потом попыталась расслабиться, и замерла в таком странном положении, «ни жестко – ни мягко». И… получила. Лоза, просвистев, обрушилась на ее спину, почти что в точности по расцелованному месту. Жгучая боль выбила из глаз ее слезы, а из груди резкий ох-вздох-стон, громкий и отчетливый. Госпожа-американка сделала короткую паузу, позволив своей рабыне пару раз выдохнуть. А дальше, она, уже не дожидаясь, пока секомая сумеет расслабить свое тело, ударила снова, вызвав куда более громкий стон своей жертвы.

Слезы… они залили глаза девушки. Полина снова несколько раз вздохнула, попыталась проконтролировать тело на расслабление и опять-снова ощутила жгучую боль чуть раньше, чем успела добиться желанного результата. И отозвалась голосом своим на хлест еще ярче, чем прежде. Кажется, на этот раз госпожа-американка вовсе не собиралась следить за тем, чтобы ее раба, так сказать, претерпевала сечение достойно. В смысле, так, как это казалось достойным самой Полине. Впрочем… дальше она перестала себя контролировать. И при последующих взмахах стонала все громче, дойдя, в итоге, до крика, откровенного и жалобного. Просто… то, что она чувствовала, казалось уже нестерпимым. Там, на спине, все горело, вспыхивая ярче по хлестам, при каждом новом касании прута. И это жжение шло по нарастающей и ощущалось вовсе уже немилосердно. Оттого и крики… те самые крики, которых так стеснялась секомая в начале этой странной сцены, прорывались сами собою, как реакция тела на хлест! Причем Полина уже и не помышляла более о том, чтобы сдерживать себя во имя неких… отвлеченных рассуждений об эстетике восприятия боли. Больно – это больно! Особенно, если главенствующая сторона этого самого истязания оставила свою жалость где-то там… далеко - еще дальше, чем располагались те самые места-пункты темпоральной протяженности этого болевого марафона, где секомая оставила прежнее свое смущение и желание вылежать красиво.

Впрочем, в каждом продолжительном страдании обязательно появится нечто вроде перерыва, условного, но… значимого. Именно дл жертвы истязания. Некий просвет между волнами боли. Вот и сейчас, пауза между хлесткими прикосновениями лозы отчего-то затянулась.

Глаза девушки застилала плотная пелена слез. Полина плохо соображала, насчет того, что вообще творится вокруг нее сейчас. Но сам факт отсутствия всплесков боли, волнами обострявших общее жжение на воспаленной исхлестанной коже, принес ей надежду на то, что все уже закончилось.

Внезапно, муть слезной завесы была разорвана. Рука хозяйки, оказалась вооружена платком, наверняка, позаимствованным ею из кармана платья – своего ли, или же ее крепостной компаньонки, да не суть! Полина, в своих слезных страданиях, не расслышала, когда это миссис Фэйрфакс успела пройти туда, к столу, где сложена была их одежда, и вернуться обратно, сюда, к скамейке. А также, прилечь снова в изголовье и дотянуться до адресата ее господского движения-обращения. Это было уже не важно. Просто потому что уже все… Вроде бы…

Она так и спросила, сразу же после того, как хозяйка привела ее лицо в некое подобие порядка – в смысле, утерла ей слезы и прочее со щек и рта, промокнула глаза своей рабыне и даже высморкала ее.

- Уже… все? Ты… закончила?

Так прозвучали эти самые вопросы снизу. Хотя, формально, лицо возлежащей на ковре молодой женщины находилось чуточку ниже, и это давало секомой странную возможность глядеть на свою истязательницу почти что свысока.

В ответ госпожа-американка отрицательно покачала головой.

- Нет, - вербализировала она этот свой жест, - считай, что я просто… решила дать тебе немножко отдохнуть. К тому же и прут сломался. Тоже хороший повод сделать небольшой перерыв, и даже поболтать с тобою. Разве нет?

Полина шумно вздохнула и отвела глаза в сторону. Зудкое жжение на спине и ниже напоминало… О, да, оно не давало забыть о том, что было сделано ее хозяйкой и что… предполагалось ею к продолжению.

В ответ на это движение, выражающее явную неприязнь, но вполне себе понятное и объяснимое, госпожа-американка снова вытянула руку с зажатым между пальцами платком, коснулась подбородка своей рабыни, заставив ее вернуть взгляд.

- Мы продолжим, - твердо заявила она, напирая на это жутковато звучащее слово «мы». – Ты прекрасна, моя дорогая! И ты держалась молодцом. Я не могу не восторгаться твоим терпением. Но сейчас будет… еще больнее. Кричи, дергайся… Моли о пощаде… Или же брани, ругай меня самыми гнусными словами языка твоих предков. Тебе дозволено все, любая и каждая из этих форм протеста истязаемой плоти. Я разрешаю тебе оскорблять меня так, как ты сочтешь нужным.

Полина прикусила губу, чтобы не сказать ей в ответ какую-нибудь гадость, просто воспользовавшись дозволением, столь же щедрым, сколь и великодушным. Она в итоге, промолчала, но взгляд ее был вполне себе красноречив. Впрочем, ее хозяйка и не ожидала от нее чего-то иного, в общем и целом. Миссис Фэйрфакс согласно кивнула ей и спешно поднялась, направившись за новым прутом.

Вернувшись обратно, госпожа-американка снова опробовала орудие наказания на свист, на хлест, и продолжила сечение. Однако теперь… все ее действия были выстроены в некий ритм, четкий и последовательный. В смысле, каждый взмах прута и его касание тела секомой подчинялись некой придуманной партитуре, которая задавала всю эту систему движений и звуков, исполняемых-издаваемых каждой из участниц этого жутковатого действа. Этот ритм был как-то подчинен числу шесть. Причем, это были вовсе не привычные Полине полудюжины счетного рода, а скорее уж счетно-болевые. Госпожа-американка выдавала ей серии ударов, в особом порядке, ритме, размере и последовательности – для начала два быстрых хлеста по задней части бедер, ниже ягодиц, постепенно сдвигая, так сказать, область болевого воздействия в сторону коленей. Потом еще два стежка по заду, с промежутком-паузой между всплесками боли - которую Полина ощущала заметно растянутой, по сравнению с первой частью такой… серии ударов. И, наконец, две молнии-строчки, быстрые и жгучие, почти что без паузы между ними - наносимые по нежной коже девушки, одна выше, другая ниже ее лопаток. После чего следовала куда более четкая, растянутая пауза на вздох-выдох-всхлип. Впрочем, скорее уж на крик и всхлип-на-вдохе, поскольку эти сдвоенные удары сразу же заставили Полину подать голос и вскрикивать в этой финальной части серии. Она не могла это вынести, и каждый раз кричала все громче и громче, от невыносимой специфической боли, бьющей по нервам сверху вниз и отдающей в руки. От боли, заставлявшей девушку дергаться всем своим телом и судорожно сжимать своими пальцами, так, кстати, подвернувшиеся под руки ножки той самой деревянной скамейки, на которой она возлежала.

Нет, прочие, так сказать, ингредиенты-составляющие этих самых болевых серий тоже были очень даже чувствительными для ее, Полины, тела. Но эта огненная кода каждой полудюжины казалась девушке воистину нестерпимой.

Впрочем, мы уже сказали, что эта часть болевого представления имела свои особенности, и за жесткими и жгучими ударами по спине всегда следовала ощутимая пауза, которая позволяла секомой перевести дыхание. Просто, госпожа-американка, так сказать, «меняла позитуру». Всякий раз, после очередной серии, выстеганной ею на коже своей подвластной, она переходила на другую сторону скамейки с тем, чтобы продолжить все, то же самое, но только с чуточку иным вектором приложения силы, чтобы яркие точки захлестов распределялись по телу ее рабыни более или менее равномерно. Скорее, более… От того самого слова…

Сколько их было, этих смен позиций, относительно линии симметрии для приложения усилий высекательно-истязательного рода, всякий раз «по шесть»? Этого Полина не считала. Такие крупные болевые величины… были слишком долгими для памяти, внезапно разучившейся ощущать-помнить столь длинные промежутки времени, локализованного в условном болевом пространстве. В том самом пространстве, для которого эпохами – своего рода вехами-рубежами для запоминания – стали именно эти паузы между полудюжинными сериями. Сами же удары, как осмысленные единицы счета, для нее уже давно перестали существовать вовсе. Они для Полины все более сливались в нечто единое и цельное, болевого свойства. При этом, нечто, имеющее свойство такого единства, страдательного рода, в свою очередь, естественно, было надорвано изнутри пиками-всплесками, результатами и последствиями взмахов-хлестов, исполненных по ее телу госпожой-американкой.

Было это… немного похоже на буруны, пенные всплески волн, мелькающие на сером пространстве марева-моря. Вот только это бурунно-пенное пространство в ее, Полины, ощущениях сейчас превалировало над неким гладким и ровным основанием.

Впрочем, наверное, во всяком волнении, моря ли, души… всегда появится некая пауза. Отличающаяся от серии бурных всплесков эдаким… затишьем, где фоном идет… когда темное зеркало воды, протяженное… непонятно, до каких краев-пределов пространства, а когда и нечто неопределенное, состоящее из мелкой ряби, скорее неприятной, чем желанной, в то числе и в плане эстетических или каких-либо иных интересов.

Да, сейчас, пожалуй, состояние чувств Полины Савельевой можно было охарактеризовать примерно таким условно-визуальным образом подобной «ряби». Суть ее составляло неприятное жжение на коже, и еще… отходящая боль в напряженных мышцах. Болели и плечи, и спина, и ниже… Да-да, и бедра тоже… И даже икры девушки ныли сейчас самым жалобным образом, невзирая на то, что жалящей лозы именно они и вовсе не отведали. В этот раз.

И снова ее руки…



*Держись, моя милая, будь храброй! – прибл. перевод с французского – прим. Автора

**Мой грех, моя вина – лат.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

Свободу Полине!

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

Ты когда-нибудь порол ванильного человека? Я да. По взаимному, понятное дело, но это было ужасно. Это как искусственная еда, без соли и пряностей. С таким же успехом можно хлестать дерево. Человек не пробудился.

Как вообще может пробудиться цвет глаз?
Это как линии на руке, ты уже с ними рождаешься.

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра

_________________
"Но автор уже изнасиловали все правила..."

(C) Кассандра