Клуб "Преступление и наказание"

Фес, Марокко

Злые ветра прилетают чаще всего с востока.

Ледяная Трамонтана спускается с Пиренейских гор. Обманчиво-мягкий Мистраль косит на бок средиземноморские оливы и апельсиновые деревья. Безжалостный Сирокко сводит с ума.

У его брата Шерги – жестокая душа. Он рождается в самом сердце Сахары и может дуть сорок дней и сорок ночей. Его жаркое дыхание забирает из воздуха почти всю влагу, заменяя ее на едва видимые желтые и красные песчинки. Они забиваются в рот и нос, оседают в легких, вызывая хрипы в груди и сухой кашель. Мутная завеса окутывает города, внушая людям тоску и тревогу, что небо больше никогда не очистится.

– Золотко, вставай, уже утро, – голос у Лаллы сиплый, мятный чай с мёдом не смягчают воспаленное от вездесущей пыли горло.

– Не буду, – Анук тихо буркает в подушку, но Лалла все равно слышит.

– Какая неприятная девочка, – Анук знает, что нянька качает головой, – Вставай, опоздаешь в школу!

Анук не оборачивается, даже просто не открывает глаза. Лежать противно: простыни за ночь сбились, шея от пота снова покрылась мелкой красной сыпью, губы пересохли до трещин, но просыпаться в желто-красный морок еще хуже.

– Выволоку за пятку и мокну в таз! – угрожает Лалла.

Да хоть бы и в бочку, а лучше в целую ванну. Ни купален больше, ни даже кувшинов, из которых поливаться. Воду берегут. Лалла теперь приносит ее по утрам в медной плошке с вычеканенными краями.

– Не хочу я ни в какую школу!

– Не дури, – няня тянет простыню вниз, – Мама расстроится.

Старый прием, но с Анук всегда работает. Босые ноги опускаются на так и не остывшие за ночь мраморные плитки, белые, с золотыми и малахитовыми прожилками.

– Вот молодец, вот хорошая, – Лалла развязывает витой шнурок, ночная рубашка падает комом на пол. Анук не делает и шага, чтобы выйти из нее.

Лалла слегка смачивает хлопковую ткань в прохладной воде и начинает обтирать с головы до ног.

– Худая, как таракан! – причитает она, как обычно, – Посмотри на вашу Жози – пухлая, беленькая, гладенькая, настоящая сладкая булочка, а ты?

– А я не хочу быть булочкой, – хмуро говорит Анук, – Может, я хочу быть сухариком.

Одноклассница Жози и правда красавица: милая, вежливая, улыбчивая, аккуратная, ноготки подстрижены ровным полукругом, светлые локоны, связанные бантом упруго подпрыгивают в такт мелким шажкам, в руках всегда книга. Не девочка, а фарфоровая кукла из дорогого магазина игрушек.

Анук же вся состоит из острых плечей, локтей и коленок. Уголки длинного рта стремятся к оттопыренным ушам, глаза раскосые, как у китайчонка, волосы тонкие и такие гладкие, что к концу школьного дня выбиваются из туго заплетенных коc. Слова в ее книгах разбегаются, стоит только на них посмотреть, буквы водят хороводы, и голова от них идет кругом. Весь класс изнемогает, когда Анук Сорель нужно вслух прочесть строчку в учебнике.

Сколько Лалла ни полощет одежду в фруктовом уксусе, высыхая, она все равно встает колом. Анук куксится: нижняя рубашка жесткая, чулки корябают кожу, школьное платье душит.

– Когда уже кончится Шерги? – хнычет она, едва поспевая за нянькой, – Когда будет дождь? Или снег? Я хочу снег!

– Снег? – Лалла оборачивается и замедляет шаг, – Когда отшлепают ангела!

Ее французский слишком мягкий для такого сердитого голоса, “снеш” и “аншела” выходит у нее.

– Как это отшлепают? – Анук от удивления разевает рот, как пятилетняя.

– Пониже спины! Как непослушных детей. Ты, конечно, не знаешь, – Лалла даже не пытается скрыть сожаление: ее воспитанница давно отбилась от рук, но госпожа Сорель строго-настрого запретила наказывать дочь.

– Зачем шлепать ангелов?

– Когда на небесах шлепают ангела, летит пух, он падает вниз и становится снегом. Шагай уже, опоздаем!

Потрясенная, Анук молчит до самой школы.

Жози и другие девочки уже стоят возле класса.

– Принцессья лягушка! Принцессья лягушка! – хихикают они при виде нее.

Анук делает вид, что не слышит и встает в стороне. Это похожая на куклу Жози придумала так дразнить ее.

Все в Фесе знают волшебную историю, как десять лет назад господин Сорель привез себе из Бутана невесту – настоящую принцессу по имени Сонам, такую красивую, что не сыщещь во всем Марокко, даже у туарегов. И стали жить они счастливо, а через два года принцесса Сонам подарила своему дорогому мужу дочку. На этом сказка заканчивалась, Анук словно злые феи обобрали – ни неземной красоты матери, ни острого ума отца, сплошное недоразумение.

Жози все не унимается. Может, Шерги виноват? Лалла говорит, в такие дни люди становятся жестокими, словно ветер выдувает из них все хорошее. В этом году песчаные бури пришли слишком рано – только-только справили второй новый год.

Новых годов у Анук несколько.

Первый, папин, почти сразу после Рождества. Днем тридцать первого декабря родители уезжают на званый обед, а вечером папа открывает шампанское. Спать Анук отправляют как обычно в семь, это не детский праздник.

Второй, берберский, для Лаллы. Два дня до тринадцатого января она и все женщины в доме, кроме мамы, конечно, жарят, варят, пекут разные жирные и сладкие блюда. Такие сладкие, что у Анук зубы сводит только от одного запаха, но разве можно скрыться от Лаллы и ее “еще одну ложечку, золотко”?

Третий новый год, мамин, наступает в первое весеннее новолуние. Лалла в этот день ни с чем не спорит. Она послушно разводит костер, чтобы сжечь в нем ненужные вещи и готовит еду только белого цвета. Анук с мамой ужинают вдвоем, отца в эти дни не бывает дома – много разъездов. На маме белые одеяния, на Анук белое платье, и рядом нет Лаллы, которая обязательно бы пихала в бок локтем каждые пять минут и говорила “смотри не испачкайся!”.

Есть еще и четвертый новый год, принадлежащий только ей. Бывает он очень редко – раз в четыре года. Анук будет встречать его всего второй раз – свой настоящий день рождения.

– Принцесья лягушка! – Жози, взбешенная молчанием, достает из безупречно отглаженного рукава платья главный козырь, – Не настанет! Не настанет! Не бывает никакого 29 февраля!

Анук обеими руками вцепляется в завитые локоны, визг Жози доносится прямо до кабинета директора. Шерги кидает новые порции песка в давно уже мутные стекла окон.

Он бушует. В тени +45, на градуснике подмышкой Анук +40. Лалла меняет мокрые полотенца без особого толка – не помогают, как и порошки в белых бумажках, что приносит доктор. Ветер из Сахары выдувает из воздуха последнюю влагу, из девочки силы, а из ее старой няньки – надежду.

– Пока Шерги тут, улучшений ждать не приходится, – доктор говорит это каждый день, но сегодня осторожно добавляет, что времени почти уже нет.

Лалла меняет мокрые полотенца и молится: милостивому Аллаху, сомнительному Иисусу и даже странненькому богу госпожи Сорель Будде, в существование которого не верит.

…

Нигде

– Должен вам заявить… Нет. Объявляю вам… Нет. Сколько…

– Можно? – Талула несмело застыла на пороге, подумала целое мгновение и сделала решительный шаг внутрь.

– Да. Сколько можно… – подхватил было Кассиан, но снова запнулся.

Он сделал глубокий вдох, опустился в кресло, стоящее посреди комнаты и попытался сконцентрироваться.

– Закройте, пожалуйста, плотнее дверь. Встаньте… вот сюда, напротив, да. Спасибо.

Такой Талулу он еще не видел. Или видел?

Справедливости ради, он вообще раньше не обращал на нее никакого внимания – в их просторном опенспейсе она умудрилась найти место в самом углу. Взгляд если и натыкался, то всегда на одну и ту же картину: спина обтянута серым платьем с белым воротничком, волосы собраны в узел с воткнутым в него карандашом, чтобы не рассыпался, вечные наушники, отсвет монитора в очках, в левой руке – стилус, непрерывно скользящий по планшету. Работу она сдавала всегда вовремя, аккуратно выполненной.

До последней недели.

Мелкие промахи, неточности, глупая невнимательность. Сначала Кассиан делал корректные замечания, потом мягко выговаривал. Талула соглашалась со всем и обещала исправиться, но ошибок становилось только больше. В конце концов, ему пришлось признать, что пришло время принять меры.

Он думал обойтись небольшим внушением, но сейчас понимал, что проблема зашла куда дальше – Талула, помоги ей Небеса, решила ко всему нарушить строгий дресс-код и явилась в…

Кассиан оглядел ее с ног до головы.

Вместо обязательного платья обрезанные выше щиколоток джинсы, легкомысленно сползающие с бедер и свитер цвета... почему-то в голове прозвучало mer de Chine. Чем цвет китайского моря отличался от всех других он не имел понятия, но сине-стальной оттенок можно было назвать только так и никак иначе.

Кассиана кинуло в жар, когда он заметил, что под крупно вывязанным ажуром пушащихся ниток мягко вырисовывается округлая грудь – Талула не потрудилась надеть белье. Передний край свитера был небрежно заправлена в джинсы, широкие рукава задраны до локтей, на запястьях тонкие обручи бесчисленных золотых браслетов – он сбился со счета на восьмом.

Ногти на руках и на ногах выкрашены в алый – хотя бы она оказалась босой, как предписывали правила. Медового оттенка волосы, губы чуть вспухшие, словно кусала их в ожидании наказания или целовалась.

Целовалась?!

Волнение и нерешительность стремительно покидали Кассиана, как воздух из развязавшегося воздушного шарика.

– Надеюсь, мне не нужно объяснять, зачем вы здесь, – сказал он, давая понять, что ни нотаций, ни даже просто разговора не будет.

Талула поспешно кивнула. Подумала целое мгновение, как когда входила в комнату, вздохнула, расстегнула молнию и выскользнула из джинсов.

Кассиан отвел взгляд.

– Сюда, – он указал на свои колени.

– Да, – зачем-то ответила Талула и легла на них животом. Браслеты на вытянутых вперед руках мелодично звякнули.

– Чуть вперед, – приказал Кассиан.

Его рука легла на обнаженную поясницу, сдвинув край свитера к лопаткам. На несколько секунд он залюбовался двумя ямочками ниже тонкой талии. Выглядела Талула с такого ракурса восхитительно: круглые ягодицы сливочного цвета переходили в приятно пухлые бедра безупречной формы.

Нарушать эту гармонию было не жаль, яркие краски только бы подчеркнули эту беззащитную красоту.

Кассиан поднял высоко руку.

– Ай! Ай! Ой! Айй!!!

Талула пыталась увернуться от сыплющегося на нее града горячих шлепков, но Кассиан держал ее крепко.

Право, лево, право, лево, право, право, право, посередине, лево…

Ей хотелось вырваться и улететь, как птичка.

– Вы рассеянны, – жесткая ладонь шлепала по одному и тому же месту, – Вы невнимательны. Вы делаете ошибки. Ваши работы стали неаккуратны…

И снова лево, право, лево, право, лево, лево и ниже, где следы от шлепков еще долго будут ощущаться, если придется сидеть.

– Я больше не буду! – интонации вышли жалобные, но Кассиан не обратил никакого внимания.

– Лежите смирно, Талула, мы только начали, – он устроил ее поудобнее, – А когда мы закончим, не скоро, надо сказать, тогда и обсудим ваши планы на будущее.

Право, лево, лево, лево, право, посередине, ниже, ниже, ниже.

Ладонь жгло, звук шлепков звонко отдавался от стен, гармонируя с вскриками и обещаниями исправиться. Первый пух летал по комнате, пахло ванилью - Кассиан изрядно вспотел от такой физической нагрузки.

– Сссссссс, – из угла раздалось деликатное шипение, – Приятно посмотреть, что вы все тут заняты делом! Жаль, что у меня аллергия на пух.

Голос у говорящего был приятный и чуть вкрадчивый.

– Что же ты такой болезный, Самаэль? – Кассиан не прервался ни на секунду.

– Я не болезный, я нежный! – с мягким шуршанием, Змей подполз ближе, – Кто это у нас тут? Ах Талула! Сколько лет, сколько зим!

– Самаэль, – светски ответила Талула, словно это не ее сейчас шлепали, и прикусила нижнюю губу, чтоб не всхлипывать.

– Этой девочке надо всыпать посильнее, истинно тебе говорю, – Змей устроился словно в зрительном зале.

– Предлагаешь пустить тебя на ремень? – усмехнулся Кассиан, не прекращая наказания, – Это было бы изысканно.

Шлепки стали крепче, ритм быстрее, Талула вертелась под немилосердной рукой.

– Вон там еще совсем белый кусочек остался, – деловито подсказывал Змей, – И там. Шлепай ее сильнее, Кассиан! Хочешь, я правда сброшу кожу, и ты всыпешь ей как следует?

– Не искушай меня.

– Ну что ты, как я могу? – Самаэль теперь наматывал круги вокруг кресла.

– Я думаю, – от каждого взмаха руки Кассиана клубы пуха взлетали к потолку, – Мы с Талулой уже почти поняли друг друга. Да, Талула?

– Да-да-да! – ревела она во весь голос.

– Никаких ошибок больше! – жгучие шлепки спускались уже до коленок, – Никакой невнимательности! Никакой рассеянности! И никаких нарушений в одежде!

Кассиан стряхнул плачущую Талулу с колен, поднялся с кресла, пошарил рукой в огромной куче пуха и выволок из нее простой деревянный стул.

– Сядьте! – приказал он, – И подумайте о своем поведении!

Всхлипывающая Талула осторожно опустилась отшлепанной попой на жесткое сиденье и расплакалась еще сильнее.

– Тридцать минут, – сказал он непререкаемым тоном, взглянул на наручные часы и снова уселся в кресло.

– Напылили тут! Намусорили! – Змей отчаянно чихал.

Усталый Кассиан обозревал окружающие его горы пуха, Самаэля с опухшим носом и слезящимися глазами и наказанную Талулу, которая совсем притихла на своем стуле.

– Неужели правда мало отшлепал? – вздохнул он вникуда, – Талула! Немедленно прекратите там левитировать и опустите свою попу на стул!

Самэаль чихал теперь залпами по три подряд, Талула тихо плакала, Кассиан душил в себе желание погладить ее по голове.

Его рабочий день подходил к концу.

…

Фес, Марокко

Снег идет всю ночь. Он падает мокрыми тяжелыми хлопьями. Иссохшие розы устало гнутся под его тяжестью, финиковые пальмы похожи теперь на диковинных животных с вытянутыми шеями и широкими лапами. Серое набрякшее небо опускается так низко, словно хочет протереть собой все от желто-красной пыли.

– Лалла, смотри! – Анук стоит возле окна, – Какого-то ангела отшлепали!

Ее руки дрожат, тонкие ноги подгибаются, волосы спутаны, уголки длинного рта стремятся к торчащим ушам. Она похожа на таракана, но на бледном лице больше нет смертельного румянца. Поверженный Шерги убрался обратно в Сахару.

Лалла плачет.

…

Нигде

– Это у тебя кто? – Самаэль, обвившись несколько раз вокруг стойки, свесил голову с монитора и смотрел, как стилус скользит по планшету.

– Дракайна.

– Симпатичная. И лапки такие у нее, – похвалил он, – Что в итоге сработало-то?

– 29 февраля. Забыла сверстать в календаре. Спасибо, что подсказал. Ну и что пришел помочь тогда.

– Да не за что, – желтые щеки Змея порозовели от удовольствия, – Это то, что я называю командной работой. Пупырышки еще ей подрисуй. Вот так, да. И на хвосте. А Кассиан? Не слишком строг с тобой теперь?

– Не слишком, – пришла очередь Талулы смущенно краснеть.

Не отрываясь от работы, она правой рукой открыла верхний ящик рабочего стола, достала оттуда фрукт и, улыбнувшись, протянула его Самаэлю.

– Яблоко хочешь?

Изящно, тематично и без надрыва.
Понравился ветер, он более герой, чем змий.
Отсылки к Good Omens весьма.

5/5

Квазар? Где-то у него была змея, в каком-то рассказе.

_________________
Фельдфебеля в Вольтеры дам. (с)
https://vk.com/id595229493

Chocolat напоминает от Joann Harris)

Самаэль няшный и нежный.
части про Анук - на любителя.
хорошо, что без надрыва.

Бросилось в глаза добротное описание и литературность, которые не скрыть даже при полном попадании темы/сюжета/места действия/характеров персонажей мимо моего интереса. Автор должен понимать это как похвалу, на свою аудиторию он поработал неплохо.

_________________
- Слушай, Стекляшкин, ты понимаешь, какая история вышла: от солнца оторвался кусок и ударил меня по голове. 

Хорошо, что у нас нет песчанных бурь и всяких напрягов с водой.

_________________
- Слушай, Стекляшкин, ты понимаешь, какая история вышла: от солнца оторвался кусок и ударил меня по голове. 

И мне части про Анук понравились.

Ну ты написал про откровенный плагиат, а я, предполагая авторство, оспорила этот тезис. Состоялся обмен мнениями, с обоих сторон основанный на предположениях. Just all, baby.