Независимая
Моя школа
Элитная школа
«Ты знаешь, - сказал он откидываясь на стуле и впервые за время экзамена посмотрев мне в глаза, пристально и сурово, - если я тебя с такими знаниями выпущу в дело – ты погибнешь максимум через два дня. Ты сама-то понимаешь, что… - Он раздраженно оборвал фразу. И добавил, глядя на свои руки и вроде бы только для себя. – «Хотя, судя по всему, не понимаешь со-вер-шенно.» А потом уже по-деловому на глубоком выдохе сообщил: «Придется тебе пройти двойную пересдачу. Стыдно, конечно, но придется.» Вот на этом акцентированном «стыдно» он и впился в меня глазами. Да, что и говорить, сомнений по поводу того, стыдно мне или нет у него и быть не могло. Во-первых, я просто горела от неловкости, потому что мне не хотелось его разочаровывать. Хотелось сделать все что угодно, лишь бы он продолжал считать меня таланливой и подающей надежды. Если бы можно было прокрутить все назад и, подружившись с головой, подготовиться к экзамену, а не смотреть, смотреть и смотреть в окно. Он еще по инерции пару последних месяцев относился ко мне хорошо. Но сейчас явно лишился иллюзий на мой счет и смотрел на меня как-то по-новому. И мне это совершенно не нравилось. Но что делать - каждый аванс с его стороны напарывался на неадекватную халтуру с моей. Если раньше, что бы написать работу я тратила часов 10, то последние мои произведения писались на подоконнике в день сдачи. Мысли были обрывочные, а то и чужие. И на что я надеялась? Сейчас, сидя перед ним после полного разоблачения своего незнания, я как никогда раньше задавалась вопросом – о чем же я думала раньше? И как-то не могла вспомнить. Какие-то эротические фантазии, которые сейчас меня вообще не зажигали. Когда-то, когда я была маленькая, лет 11-12, и он мимоходом говорил мне молодец за какой-нибудь правильный ответ, во мне зажигалась такая радость, что просто ужас. Мне так хотелось ему нравится, и мне это как мне кажется удавалось. Ведь мы безошибочно знаем, когда являемся любимчиками учителя. Он не только преподавал историю, но и был нашим воспитателем. Знал нас, как облупленных. Обладал магнетическим воздействием на аудиторию. Ему никогда не надо было повышать голос. Его просто нельзя было не послушать. Мы обожали его за тот мир, который он нам открыл. Благодаря ему, мы все были в нем специалисты. Он рассказывал так, что со звонком мне, например, казалось, что меня разбудили и все это мне приснилось. Когда мы встречались вечером и он проверял отбой, все всегда происходило вовремя и без лишних нервов. Он бывал весел, но никогда не сокращал между нами дистанцию. Он очень тонко чувствовал, как именно надо общаться с подрастающими девчонками, что бы не нажить ненужных проблем. Забыть о том, кто он, а кто мы, было невозможно. Он держал нас в напряжении. Нет. Не пугал и не угрожал. Потому что всегда наказывал сразу. И только за дело. Никто и не расслаблялся. Девчонкам моим попадало, бывало. Но как именно, я никогда не видела. Он не любил унижать, поэтому при всех не наказывал. Ко мне он относился прекрасно. Я никогда не чувствовала, что какие-то мои проблемы его не касаются. Он не был равнодушным. Иногда, как мне кажется, даже был необъективен. Прощал то, что другим с рук не сходило. Он спасал меня в трудных ситуациях бесчетное количество раз. А однажды даже сумел вызволить из полного кошмара. Когда я сбежала за территоррию и была замечена прямо перелезая забор на месте преступления. Меня начали оформлять по официальной линии и отвели к самому Николаю Николаичу. Тот провел со мной тяжелую беседу о безответственности и позвонил Игорю. Как моему непосредственному воспитателю. Игорь пришел, и даже не взглянув в мою сторону попросил шефа отдать меня ему. Уж он-то мне задаст. Обещает. А публичного наказания пока устраивать не будем. Я, признаюсь, поверила в его слова абсолютно. И даже внутри вся сжалась, потому что представила что меня ждет при таком обороте событий. Все-таки за столько лет я знала его голос и интонации очень неплохо. Лучше бы официально, подумала в тот момент я. Но шеф отдал меня. И хода делу не дал. Видимо, тоже решил, что я буду наказана адекватно. Игорь выволок меня за ухо из его кабинета, протащил до самого корпуса без единого слова. Довел на второй этаж, закинул в комнату и угрожающе сказал с трудом сдерживая гнев.– Посмей только у меня еще что-нибудь вытворить! Я тебе в раз все припомню! Запомни, Женя, в последний раз тебя прикрываю. – И ушел, хлопнув дверью. Я некоторое время простояла в оцепенении. Просто до меня не сразу дошло, что это все. Что ничего он со мной делать не будет. Я до вечера еще боялась в это поверить. А потом на завтра, когда сдавала тетрадку по истории сунула туда записку, где написала Спасибо. И больше ничего. Но он на это никак не отреагировал.
И только лет в 14, я узнала то, что мои подруги поняли еще лет пять назад и постарались больше к этому не возвращаться. Я распустилась и разбаловалась, дважды прогуляла историю, наврала, что была у врача и даже умудрилась ему нахамить (это ему то!). Это правда, удалось мне только один раз в жизни. Но зато при всех в классе. На миру и смерть красна. Терять мне после прогулов вроде уже было нечего и я ощутила пьянящее чувство свободы. Но ликовала я недолго. Потому что он неспешно встал, от чего все втянули головы в плечи, подошел к моей парте, оперся о нее руками и глядя мне в глаза так, что у меня холодок пробежал по спине, негромко сказал на прощание: «Выйди вон. Без моего разрешения ты сюда больше не войдешь». Я встала и вышла, от ужаса обойдя его боком, но из вредности хлопнув дверью. Правда, тут же испугалась и умчалась галопом по лестнице. Но за мной никто не гнался. Вечером, на пост заступил Сергей Павлович и отбой прошел спокойно. На следующий день я на историю не ходила. Не собиралась и на третий день. Ничего не происходило. На душе было нехорошо, ситуация казалась безвыходной. Наступило позднее раскаяние. Девчонки сказали, что он ходил к врачу, узнал, что меня там не было, посмотрел журнал, все теперь прекрасно про меня знает. Я старалась не попадаться ему на глаза. Увидев его в конце коридора, я тут же линяла. В тот день, на перемене я стояла возле лестницы и на всякий случай в рекреации не показывалась. Зазвенел звонок, я повернулась к лестнице и как в плохом кино столкнулась с ним. При этом от неожиданности, как дура пролепетала «Игорь Борисович?». «Тебе показалось», сказал он, взял меня за руку выше запястья и уверенно повел за собой. Открыл ключом маленький кабинет с книгами и картами, и я влетела внутрь. У нас состоялся крайне неприятный разговор, о котором я долго не могла вспоминать спокойно. Сейчас этот эпизод из открытой раны превратился просто в шрам и я могу что-то сказать по этому поводу и не провалиться сквозь землю. Тогда я очень хорошо почувствовала, как мне везло раньше. Хотя я столько раз была на волоске от наказния. Он вдребезги разбил мое собственное представление о себе. Он не стал устраивать моральную казнь с унизительными процедурами и словами «снимай штаны, а то хуже будет». Видимо понимал, что хуже все равно уже не будет. После того, как мы вошли в кабинет, он посмотрел на меня как-то оценивающе. А потом мир перевернулась вверх дном и я оказалась лежащей поперек его коленей. Заголить попу цветущей четырнадцатилетней девице собственно и было моральной казнью. По-хозяйски, спокойно и решительно. Попытка к сопротивлению была уверенно подавлена. «Лежим спокойно» сказал он. И это были его первые слова. «Игорь Борисович, не надо, пожалуйста! Я уже все поняла» - банально завопила я. «Да в том то и дело, что надо», - довольно мирно, как мне показалось, произнес он. «И надо было гораздо раньше.А ведь все так хорошо начиналось» – как бы самому себе сказал он и крепко придерживая одной рукой обе мои за спиной во имя великих целей со свистом взмахнул ремнем. С кем это случалось – тот знает, что мир действительно делится на битых и небитых. Я помню, как после первого удара у меня потемнело в глазах от нарастающей волны боли. Больше всего мне захотелось высвободить руку и закрыться. Но мне этого сделать не удалось. Я не знала, что это так больно. Первые пять ударов главным своим врагом я считала его самого. Как раз в это время он сек меня молча. Видимо, знал по опыту, что совесть моя проснется чуть позже. Когда же он заговорил, произошло резкое осознание собственной роли в том, что со мной происходит. Все мои убеждения и принципы, как то – ни проронить ни звука и молчать, как партизан, остались в наивном прошлом. Он и не заставлял меня молчать. Даже между сентенциями приговаривал – «Кричи, кричи, запоминай.» «Не врать, не хамить, не хлопать дверями, уроки не прогуливать, совесть свою слушать» и т.д и т.п. И все время нес доброе, умное, вечное, которое как каленным железом отпечатывалось у меня в голове и до сих пор безотказно ведет к цели. Со мной это было впервые. И когда мне стало казалось, что я просто умру у него под руками, я стала так отчаянно выдираться, что он остановился. Я уж было возликовала, что все позади. Но он остановился только для того, что бы сказать. «Ты дотерпишь до конца или мне придется начинать сначала». Под мои протяжные визги он продолжал совсем недолго. Три свистящих удара, перекрывшие друг друга. Боль достигла апогея и все кончилось. Он сжалился. Или достиг желаемого. Не знаю. Наверно, мне повезло, что расплата за грехи застала меня не в тот день, когда он выгнал меня из класса, а позже. Злости и мести в нем не было. Была только суровая необходимость делать то, что он делал. Закончив наказание, нравоучения прекратил. Выпустил мои руки. И сказал, что дает мне час, что бы я привела себя в порядок. Разрешает на ближайший урок не ходить, но на историю – без опазданий. На протяжении этих последних наставлений, я продолжала лежать у него на коленях кверху попой, на которую он опустил свою прохладную ладонь. Но все это уже было для меня неважно. Минута после боли кажется длинной и прозрачной. Он спустил меня зареванную, со своих колен. Ноги дрожали и я оказалась на полу. Он встал, приподлнял мне подбородок и чрезвычайно доходчиво сказал: «Еще раз мне соврешь – я тебя не выгоню, не надейся. Я тебя высеку, только в два раза сильнее. Ты все поняла?» Я молчала. «Не слышу» – сказал он. «Все» – срывающимся от слез голосом ответила я. Он присел на корточки, вытер мне слезы ладонью, и сказал, поднимаясь: « Теперь за тебя двух небитых додут. Подорожала» И ушел. Сначала я двадцать минут проревела навзрыд после того, как надела джинсы. У меня было такое ощущение, что они сшиты из наждачной бумаги. Потом опомнилась и быстро стала умываться ледяной водой, что бы хотя бы не все подряд догадались о том, что произошло. Попа горела так, будто к ней приложили горячую сковородку и деться от этого никуда было нельзя. Идти с гордо поднятой головой было очень неудобно. Однако изменения к лучшему были на лицо - опаздать или не прийти на историю мне в голову уже не приходило даже как вариант. Я заставила себя зайти в класс так, как будто мне нужно было прыгнуть с парашютом на горящий лес. Когда я бочком прошла на свое место, я испытала такой шок от встречи с ним, как никогда ни от одной даже самой ужасной встречи в темном переулке. Мне все казалось, что сейчас он обнародует все что произошло. Ведь ему тоже надо было реабилитироваться перед классом, который был свидтелем моей безнаказнной грубости. Но он вел себя, как всегда. Я панически боялась встретиться с ним глазами. Поэтому я их просто не подымала. Почему боялась? От стыда и от какого –то еще непонятного чувства. Я даже не могу его объяснить. У меня появилось какое-то нелогичное чувство восхищения тем, что он смог укротить мою спесь. Он был прав во всем. Вот только то, что на уроке придется сидеть я как –то из виду упустила. И когда он сказал «Здравствуйте, садитесь» я вдруг в ужасе поняла, что это практически невозможно. Я чуть задержалась стоя, и он сказал, мне персонально «Я говорю, здравствуйте, Женя, садитесь» и я не поднимая глаз тут же села и от боли закусила губу и быстро заморгала. А он начал урок….
Странно, раньше я думала, что если кто-то меня накажет, я буду ненавидеть его всю жизнь. Но правда заключалась в том, что ход моих мыслей пошел совершенно в противоположном направлении. Я наобещала себе выучить все, что пропустила, мгновенно раскопалась из подростковой лени и навязчивых фантазий о любви, которые мешали мне учиться. Он встряхнул меня так, что кроме истории для меня неделю не существовало ничего, даже обеденного перерыва. Он же всю эту неделю не замечал моего присутсвия вообще. На уроках не вызывал, вечером не обращал на меня внимания. Пока я не выдержала и однажды после отбоя не поскреблась к нему в дверь. «Входи, Женя» сказал он, как будто ждал меня. «Что скажешь?». Он стоял, прижавшись плечом к стене у окна и курил в форточку. И я поклялась, что больше ничего подобного не повторится. Я лепетала еще что-то клятвенное и просила меня простить. И все это в сопровождении его молчания, скрещенных на груди рук и непонятного мне выражения на дне прищуренных глаз. Мне казалось, что я говорю что-то не так и меня совершенно сбивало с толку отсутствие какой-бы то ни было реакции с его стороны. «Иди и не греши.» Только и сказал он и затянулся сигаретой.
Потом постепенно все встало на свои места. Я снова научилась смотреть ему в глаза. Правда, как ни в чем не бывало, не получалось. Он наверняка все мои мучения прекрасно понимал. И как мне все время навязчиво казалось – исподволь изучал меня, смотрел, как я изменилась после того, что было. А мне ужасно хотелось, что бы никаких изменений он не увидел. Раньше я бывала дерзка и отважна. И это ему нравилось, я знаю. Но для этого я должна была смотреть прямо и бесстрашно. Он всегда немного улыбался, когда я отстаивала свою точку зрения. А девчонки всегда любили эти представления. Но после того, что со мной случилось, я наверно больше месяца старалась молчать в его присутствии.. Он никогда не напоминал мне о прошлом. Только однажды, когда меня не поставили в список на выход в город за постоянные опоздания, я с претензиями приперлась к нему «Почему интересно другим можно, а мне нельзя. Чего вы боитесь-то, что я на иглу сяду или на панель пойду?», он ответил резко «Ты наказана. Если хочешь, я накажу тебя иначе. Пожалуйста, выбирай. За опоздания высеку, а в город отпущу.Так как?». Я задохнулась от обиды и возмущения. « Вот и я тоже так думаю, - тихо сказал он».Я повернулась и очень быстро ушла..
У меня бывали потом всякие недоразумения и проблемы. И он бывал мною очень недоволен. Но он только говорил со мной, иногда так, что у меня вырастали за спиной крылья и я начинала работать на энтузиазме, а иногда так, что у меня начинали дрожать губы. Это он умел. Так спокойненько доводил меня до полного отчаяния и качественного скачка вперед. Но зато в конце концов я услышала долгожданное «молодца».
И вот сейчас, пролетев на предэкзаменационном зачете, былые чувства во мне восстали с поразительной яркостью. А он продолжал:
«Так вот, что бы не было так стыдно на экзамене, сначала ты придешь ко мне и сдашь все мне одному. За два дня до экзамена. То есть, это будет, - он наклонился обратно к столу и провел ручкой по неделям декабря. - Это будет, - он нахмурился и устало сказал, - 17 числа.» Открыл ежедневник и написал – 17, в 17 часов кабинет 58. «Будешь отвечать не на один билет, а на всякий случай на два. Правда, с одним маленьким нюансом, что бы не скучать.» Он посмотрел прямо мне в глаза и у меня нехорошо заныло в животе. Он сделал паузу, почему-то вздохнул опять и сказал: «За каждый неправильный ответ - по попе ремнем. Так будет надежнее. – При этих словах я вспыхнула, как маков цвет. - Взрослая девочка, понимаю. Но иначе не получается, как видишь. Если бы это было сегодня, то у тебя были бы все шансы ближайшую недельку заниматься стоя.» В его голосе зазвучала холодная сталь. Я опустила глаза, чувствуя, что мучительно покраснела и стала открывать и закрывать ручку. «Я не садист, ты знаешь.» - Сказал он значительно мягче. И замолчал. Я почувствовала его взгляд прямо физически. Жжется. Я посмотрела на него. Он слегка улыбнулся, невесело правда. «Не садист, - повторил он, уже собирая свои бумаги в пачку и подравнивая их. – Но отвечаю за результат твоего обучения, а не только за процесс. Надеюсь все будет хорошо и у тебя найдутся силы все повторить, а также открыть для себя много нового.Собственно, остальные варианты, как я понимаю, тебе категорически не подходят.Да?» Это он сказал значительно оптимистичнее. Ничего говорить я не могла, потому что глотала слезы, и когда он перестал на меня смотреть, резко мотнула головой, что бы стряхнуть их и он бы ничего не заметил. Но он не глядя вынул платок из кармана и дал его мне. Я прошептала «Спасибо», промокнула глаза, подула через губу наверх, помахала перед лицом ладонями. Сердце стучало в висках и в горле от стыда. Перспектива отвечать под угрозой ремня воскресила все, что было с этим ремнем связано. Даже если я ошибусь один раз. Собирая трепещущими руками свои вещи в сумку я украдкой взглянула на ремень, который был на нем. Реальность того, что может произойти меня поразила. Интересно, как я смогу вообще смотреть ему в глаза после этого. Он отошел к дверям и ждал, когда я сгребу все свое имущество. Но у меня от этих мыслей вдруг все в руках рассыпалось и разлетелось по полу. Я поспешно кинулась собирать. Он подошел, взял меня за плечи, настойчиво отловил мой взгляд и сказал.. «Давай только без паники. Хорошо? Просто за все в жизни надо платить. А ты этого будто бы не знаешь. Смешно…» Не дожидаясь ответа, вручил мне все мои листы и, придав ускорение моим шагам, подтолкнул к дверям.