Порка крепостной
Крутой Мен, № 6, 1999 г.
Конец отечественной войны 1812 года застал графа Гагарина в пути. Возвращался из Нижнего от брата. Там пережидал лихолетье со старой матерью и двадцатилетним балбесом сыном - недорослем, который ни статью не вышел, ни умом. Уж, лучше бы ты мужиком уродился, - не раз бросил ему отец, глядя крепких и румяных одногодков сына из крепостных. Так те и воевали, всем селом подались в партизаны. От вновь прибывшего барина ждали милостей, а он им вкатил плетей, что хоромы не уберегли. Спалил злой француз господский двор перед отступлением. Мужики за ту поголовную порку ожесточились, помрачнели. Трудно свыкнуться с несправедливостью. Те же подати, барщина, конюшня. Четыре дня на господских полях, пятый - на строительстве, нового паласа. В воскресение батюшка не велит. А когда же на себя работать?
Пробовали бунтовать - бесполезно. Возвращавшийся с фронта эскадрон драгун так отполировал мужицкие спины, что два месяца чесались, а каждого десятого забрили в солдаты. После этого даже глухой ропот беспощадно пресекался. Главное средство воспитания в усадьбе была и оставалась порка, от которой боль ужасающая, мертвящая. Дворовые по несколько раз на дню зажмуривали глаза, стараясь попасть пальцем в палец. Гадали - будут их сегодня пороть или обойдется. Барин выписал из города матерого экзекутора, сорокапятилетнего уездного палача Ермошку. Привязанный к позорному столбу или растянутый на лавке должен был оставить всякую надежду - пороть будут до тех пор, пока не польется первая кровь. Не отставал от барина и сынок. Молодой барич не полюбился сельчанам. То там, то тут неслось ему вослед обидное:
- Паныч, хоть господский, да кривич.
У него действительно одно плечо заметно возвышалось над другим. Если слова долетали до барского уха, следовал страшный розыск, кто виноват? Дотошное допытывание, приговор и неизменные розги. А может быть и того хуже - плеть. Особенно барин не любил шутить с кликушами. Выгонял из них беса немилосердно, приговаривая:
-Хвост кнута длиннее языка бесовского.
На свою беду однажды в прачечной не удержалась молодая Валентинка. Разоткровенничалась с бабами, излила душу. Накануне ее брата высекли в кровь, а сегодня и ее, сердечную, вызвали в залу. Видимо, кто-то из своих донес. "Мир не без добрых людей". Внутренне содрогаясь, вошла в огромную и пустынную залу, убранную с мрачной, почти зловещей роскошью. Кроваво-красные расписанные стены, обилие тяжелой позолоты, резные шкафы из черного дерева, подобные гробницам, навевали ужас на молодое сердечко. Много зеркал, таких тусклых, что в них, казалось, отражались только лица призраков. По стенам развешаны большие гобелены. Благочестивые картины старых мастеров, на которых римские солдаты, похожие на мясников, жгли, секли, резали, мучили разными способами ранних христиан. Это напоминала бойню или застенки святой инквизиции. Валентинка наяву храбрились, а в душу запала такая тоска, смешанная со страхом, что жить не .хотелось. Понимала, та дерзость в прачечной даром для нее не пройдет. Жди страшной порки и погреба темного. Шла осторожно, но внутренняя дрожь выдавала волнение. Груди у шестнадцатилетней Валентинки большие, круглые. Когда пробиралась по зале, оглядываясь на старинные Гагаринские гобелены, они так и подпрыгивали вверх-вниз, как два резиновых мячика. Только попробуй их поднять. Тяжелые, как гири, они одновременно прохладные и мягкие. Валентинка была в том состоянии. когда знаешь, что тяжелый кулак поднят над тобой, готовый упасть в любую минуту. Ан, не падает. Ждешь удара тяжелого, а его все нет. И от этого сдавлена, стиснута со всех сторон, что даже дышать тяжело. Расстегнув верхнюю пуговичку на шее, она откашлялась. На шум откликнулся господский гайдук.
- Барич, кликуша пришла. Ждет, сердешная, вашего слова.
С недоеденной костью в залу вошел молодой Гагарин. Оглядел Валентинку мутным зеленым глазом.
- На кого несла, гадина? Кого поносила?
Отбросил в гневе кость на ковер
lang=RU style=` font-size:12.0pt;mso-bidi-font-size:10.0pt`- Ты бабушку мою задела, хамка. Запорю недоноску.
Мучительную и страшную минуту переживала она. Трясясь телом и содрогаясь душой, вышла на середину. Барич со злобой ходил по залу, ни слова не говоря. А это был дурной знак. Когда кричал и ругался, тогда бранью истощал свой гнев. На Валентинку напал панический страх. На что угодно согласилась бы, лишь бы не пороли.
Трясущимися руками она развязала фартук.
- Нет, не могу, не надо… За что? - и устремилась к двери.
Рослый гайдук бросился наперевес, захватил в кулак прядь волос и бросил ее безжалостно на пол. Намотав на руку тяжелые пряди, подтащил к деревянному лежаку, одним рывком сорвал верхнюю кофту.
- Помоги ему, - бросил барич дворецкому.
Скомканная, сброшенная впопыхах одежда была разбросана по всей зале. Девушка осталась абсолютно голой. Без чепца и передника, разрумяненная от борьбы, она выглядела даже лучше. Темно-русые волосы разметались по спине, а широкие синие глаза неподвижно уставились в пол. Лежак был без спинки и Валентинка тяжелым телом оказалась пригвожденной к дереву. В одно мгновение слуги приподняли подушками те части корпуса девушки, которые во все времена в господском доме служили проводниками барской правды. Распластанное красивое женское тело возбуждало. Барич не преминул воспользоваться ситуацией. Его руки жадно заскользили по телу крепостной. Ощупав мягкую, расплывшуюся грудь, под животом он обнаружил густую поросль, обильно смоченную женским соком.
- Тебе нравится?
-Да, так нравится. что и с вами готова поменяться, - бросила через плечо, не глядя, острая на язык Валентинка, словно и не боялась. что вскоре должно было последовать румяние тех мест, откуда у девки обычно ноги растут.
По знаку барича справа и слева свистнули розги. Первые красные полоски проступили на заднице. Страшным воем огласила Вапентинка барские хоромы. За первым воем раздался второй, не менее пронзительный умоляющий вопль.
Казалось, что шлепки отвратительной розги слышны не только в доме, но и на барском дворе. От стыда Валентинка не смела кричать громко, как бы ни было больно. Дала себе зарок молчать, стиснула зубы. Но девичья попка не резиновая и, хотя Валентинку и до этого драли и порка ей не в диковинку, продержаться без голоса она смогла только первую дюжину. Потом разоралась во все горло. Действительность, от которой зажмуривала плаза и затыкала уши, настигала ее, врывалась через зад и не было никакого спасения от этих вездесущих розог. Теперь всё то время, когда пороли, Валентинка неистово орала односложными повторяющимися звуками.
-Оооооооопоо-о-ой.. .ай-ай-ааааай!
Невыразимая злость и обида душили ее. Кусала ногти, рвала волосы и не находила слов, какими следовало бы изругаться на чем свет стоит. Измученная страданиями, иссеченная почти в кровь, Валентинка совсем одурела от горя. Того. чего боялась больше всего, получила, как ей казалась, сполна. Наивная, она не знала, что это далеко не конец ее мучениям.
Тем не менее, орала и кувыркалась на лавке, как кошка, посаженная в мешок, перед утоплением. Ее природная гибкость творила чудеса. Во время порки так выворачивалась назад, что присутствующие только диву давались. Голова Валентинки иной раз оказывалась почти между ног, а длинные руки опоясывали попу и смыкались на животе.
- Выслуживается, Ежели, не забьет до смерти, то покалечит, как пить дать. Аспид, одним словом, кто такую после замуж возьмет?
- И не говори...
До палача вряд ли долетали эти слова. Ермошка и без них остервенился дальше некуда. 25,...30,...35 - едва слышался негромкий счет ключницы.
Потеряв всякий стыд от обиды, позора и боли, Валентинка орала на весь двор благим матом:
- К-а-ат...г-а-ад...что6 тебя волки съели...чтоб тебя на том свете черти а-а-а-ай..., - прибавляя при этом непечатную брань.
- Полайся мне, вдвое врежу, - лютовал Ермошка.
А барин его сдерживал:
- Чай. не чужую хлещешь, свою. Поостынь малость, девке еще жить да жить. Работница, как никак. Меняй плеть на розги через десяток, дай ей воды.
Палачи во все времена нелюбовью питались. Вроде и нужны, а доверия им нет. Тем паче привязанности.
На сороковом ударе кожа не выдержала, рассеклась, а еще через пару дюжин иссеченная спина несчастной опухла, из ран струились ручейки крови. Ермошка не обращал внимание на ее вопли, порол долго и жестоко.
Несколько раз мочил плетку в кадке, а потом и мочить перестал. Сама увлажнялась, пропитавшись кровью несчастной. Более пятидесяти полос составляли теперь отвратительную картину на теле почти ребенка.
Свист, крики, свист, все слилось в едином, монотонном гаме. Причитание в промежутках между ударами сменились на хрип, кровавые полосы слились в одно сплошное пятно на поминутно вздрагивающем теле. Одной только болью жила Валентинка, испытывая весь ужас истязания, непосильного для юного организма. В это время душевого отупения пред ней разверзлась широкая бездонная зияющая пропасть господских ужасов, силу которых она полностью испытала на своей коже.
Напрасно искали крепостные в глазах секущего признаки сожаления. К концу порки Ермошка был совершенно равнодушен, как бездушная машина. Даже к тайным прелестям девушки, которые она, обезумев от боли, бесстыдно выставляла напоказ. На этот раз случилось Валентинке вкусить до семидесяти розог и плетей одновременно.
- Баста. Отдохни, Ермошка.... Славно потрудился. Пойди выпей водочка за мое здоровье. А ты, девка, молодец. Держалась, как подобает. Держи алтын на пряники.
После порки Валентинка не могла ни сидеть, ни стоять по-человечески. Ее отнесли на рогоже под навес. А под вечер, согнувшись в три погибели, еле-еле доковыляла к дому. Погреб "милостивый" барин отменил, за что отец Валентинки целовал ему руки.
- Хоть поджег бы кто этот проклятый дворец, - шептала она на домашних полатях. И тут же: представляла, как с зажженной паклей в руках, она спускается в подвалы господского дома и делает там страшные костры, не менее страшные, чем та порка. которой ее подвергли давеча. Язык пламени начинает лизать барские хоромы, от чего на душе становится празднично.
Прошла неделя, сельский костоправ осмотрел Валентинку и нашел, что все на ней зажило, как на собаке. И погнали ее наутро, как и остальных, на барщину. Ничто не изменилось в жизни смолян н после кончины барина. Барич проводил ту же политику, поборами, правда, меньше давил, а порол также бесчеловечно, как и покойный батюшка. Только Ермошка спился, упокой, господь, его душу. Да ему быстро нашли замену. Мало ли палачей на Руси...
Еремин С.В.